Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

Саксон Грамматик

Деяния датчан

(Сага о Гамлете из книги III)

(окончание)

Фенгон по возвращении, нигде не находя зачинщика коварного плана, продолжал его искать тщательно и долго, но никто не мог сказать, что видел его где-либо. Гамлет тоже был спрошен в шутку, не заметил ли он какого-нибудь его следа, и ответил, что тот подошел к сточной трубе, свалился вниз, и его, заваленного гущей нечистот, пожрали набежавшие отовсюду свиньи. И хотя ответ этот выражал истину, он был осмеян теми, кто его слышал, ибо казался им бессмысленным.

Фенгон же, заподозрив пасынка в несомненной хитрости, захотел убить его; но не осмеливался на это из боязни вызвать недовольство не только деда его Рорика, но и своей супруги; и он решил осуществить убийство с помощью британского короля, так, чтобы другой за него сотворил дело, а он бы прикинулся невинным. Итак, желая скрыть собственную жестокость, он предпочел лучше опорочить друга, чем на себя навлечь бесславие. При отъезде Гамлет потихоньку попросил мать увесить зал ткаными занавесями и через год справить по нему мнимые поминки. К этому времени он обещал вернуться. С ним отправились в путь два вассала Фенгона, которые везли с собой послание, начертанное на дереве (это был в те времена обычный способ письма), в коем королю Британии поручалось убить направляемого к нему юношу. Но пока они спали, Гямлет, обыскав их карманы, нашел письмо; прочитав приказ, он тщательно соскоблил написанное и, вписав новые слова, изменил содержание поручения так, что свое собственное осуждение обратил на своих спутников. Не довольствуясь избавлением от смертного приговора и перенесением опасности на других, он приписал под фальшивой подписью Фенгона просьбу о том, чтобы король Британии выдал свою дочь за умнейшего юношу, коего он к нему посылает.

И вот по прибытии в Британию послы пришли к королю и передали ему в письме, которое считали средством гибели другого, собственный смертный приговор. Король, скрыв это, оказал им гостеприимный и дружелюбный прием. Гамлет, однако, с пренебрежением отверг все великолепие королевского стола, как будто это была самая обыкновенная еда; он отвернулся с удивительной воздержанностью от всего изобилия пира и от питья удержался также, как от кушаний. Всем было на диво, что молодой чужеземец пренебрегает изысканнейшими лакомствами королевского стола и пышной роскошью пира, словно это какая-то деревенская закуска. А когда пир закончился и король отпустил гостей на отдых, то подосланному к ним в спальню человеку поручил узнать об их ночной беседе. И вот на вопрос спутников, почему он отказался от вчерашнего угощения, будто от яда, Гамлет ответил, что хлеб был обрызган заразной кровью, что питье отдавало железом, что мясные блюда были пропитаны зловонием человеческих трупов и испорчены чем-то вроде могильного смрада. Он добавил еще, что у короля глаза раба и что королева трижды выказала манеры, присущие лишь служанке; так поносил он оскорбительной бранью не только обед, но и тех, кто давал его. Тотчас спутники, попрекая его прежним слабоумием, принялись взводить его разными насмешками за дерзость: что он порицал благопристойное, придирался к достойному, что замечательного короля в женщину столь благородного обхождения оскорбил непочтительной болтовней и тех, кто заслуживает всяческой похвалы, очернил позорящими упреками.

Узнав все это от слуги, король уверенно заявил, что сказавший такое должен быть или сверхчеловечески умен, или вовсе безумен; в этих немногих словах он выразил всю глубину проницательности Гамлета. Потом он осведомился у вызванного управляющего, откуда был получен хлеб. Когда тот заверил, что выпечен он в королевской пекарне, поинтересовался также, где росло зерно, из которого он выпечен, и нет ли там каких-либо признаков человеческого побоища. Тот отвечал, что неподалеку есть поле, усеянное старыми костями убитых, которое и до сих пор обнаруживает следы давней битвы; и что он сам его засеял весенним зерном, поскольку оно было плодороднее других, в надежде на богатый урожай. Вот почему, быть может, хлеб и вобрал в себя какой-то дурной запах крови. Когда король услышал это, то, удостоверившись, что Гамлет сказал правду, постарался также выяснить, откуда были доставлены свиньи. Управляющий сообщил, что его свиньи, по нерадивости пастухов, отбившиеся от стада, паслись на истлевших трупах грабителей, и потому, пожалуй, мясо их приобрело несколько гнилостный привкус. Когда король понял, что и в этом случае суждение Гамлета справедливо, то спросил, какой жидкостью разбавлялся напиток? И, узнав, что приготовлен он был из воды и муки, приказал копать указанное ему место источника в глубину и обнаружил там несколько разъеденных ржавчиной мечей, от которых вода, очевидно, и получила скверный привкус… Король, видя, что мнение Гамлета об испорченности вкуса справедливо, и, предчувствуя, что неблагородство глаз, в чем попрекал его Гамлет, касается какого-то пятна в его происхождении, украдкой встретился с матерью и спросил у нее, кто был его отцом. Сперва она ответила, что никому, кроме короля, не принадлежала, но, когда он пригрозил, что дознается у нее истины пыткой, то услышал, что рожден он от раба, и через очевидность вынужденного признания узнал о своем позорном происхождении. Подавленный стыдом своего положения, но и восхищенный прозорливостью юноши, он спросил у него, почему он запятнал королеву упреком в рабских повадках. Однако же, пока он еще досадовал о том, что обходительность его супруги была осуждена в ночном разговоре чужеземца, он узнал, что мать ее была служанкой. Ибо Гамлет сказал, что отметил у нее три недостатка, выдающих повадки рабыни: во-первых, что она прикрывает голову плащом, как служанка, во-вторых, что при ходьбе подбирает платье, в-третьих, что она выковыривает остатки пищи, застрявшей между зубами, и выковыренное прожевывает снова. Упомянул он также, что мать ее попала в рабство из плена, чтобы ясно было, что она рабыня не только по своим повадкам, но вдобавок и по своей природе.

Король, чтя мудрость Гамлета, как некий божественный дар, отдал ему в жены свою дочь. И всякое его слово принимал будто какое-то указание свыше. Как бы там ни было, стремясь исполнить поручение друга, он приказал на следующий день повесить спутников (Гамлета). А он принял эту любезность, словно несправедливость, с таким притворным недовольством, что получил от короля в счет возмещения золото, которое впоследствии, расплавив тайно на огне, велел залить в две выдолбленные трости.

По истечении года Гамлет испросил у короля позволение на путешествие и отправился на родину, ничего не увозя с собой из всего великолепия королевских сокровищ, кроме тростей, наполненных золотом. По прибытии в Ютландию он сменил свою теперешнюю манеру держаться на прежнюю, что была необходима для достойного дела, и умышленно напустил на себя шутовской вид. И когда он весь в грязи вошел в триклиний, где справляли его собственные поминки, то поразил всех необычайно, потому что ложный слух о его смерти уже разнесся повсюду. В конце концов оцепенение сменилось смехом, и гости в шутку пеняли один другому, что тот, по ком они справляли поминки, стоит живой пред ними. Когда его спросили о спутниках, он, посмотрев на трости, что нес с собой, ответил: «Здесь они оба». Сказал ли это он всерьез или же в шутку — неведомо. Ибо слова его, хотя и были сочтены большинством за бессмыслицу, от истины, однако, не отклонялись: они указывали на плату, полученную им в качестве вознагражденья за убитых. Вслед за тем Гамлет присоединился к виночерпиям, желая еще больше потешить гостей, и самым усердным образом принялся исполнять обязанность розлива напитков. А чтобы его просторная одежда не стесняла движений, он повязал на боку свой меч, и, умышленно обнажая его время от времени, ранил острием кончики пальцев. Поэтому стоящие рядом позаботились сколотить меч и ножны железным гвоздем. Для обеспечения еще более надежного исхода своего коварного плана он подходил к вельможам с бокалами и вынуждал их пить беспрерывно и до того опоил всех неразбавленным вином, что ноги их ослабели от опьянения и они предались отдыху посреди королевского зала, в том самом месте, где пировали. И вот когда он увидел, что они в подходящем для его замысла состоянии, то, полагая, что представился случай исполнить задуманное, извлек из-за пазухи давно припасенные крючья из дерева и вошел в зал, где на полу там и сям вперемешку лежали тела знатных и изрыгали во сне хмель. Сбив крепления, он стянул занавеси, изготовленные его матерью, что покрывали также и внутренние стены зала, набросил их на храпящих и с помощью крючьев связал столь искусно запутанными узлами, что никто из лежащих внизу не сумел бы подняться, хотя бы и старался изо всех сил. После этого он поджег крышу; разраставшееся пламя, распространяя пожар вширь, охватило весь дом, уничтожило зал и сожгло всех, объятых ли глубоким сном или напрасно силившихся подняться. Потом он пошел в спальню Фенгона, куда того еще раньше проводили придворные, выхватил меч, висевший у изголовья, и повесил вместо него свой собственный. После этого, разбудив дядю, он сказал ему, что гости его сгорели в огне, что здесь перед ним Гамлет, во всеоружии давешних своих крючьев, и жаждет взыскать кару, причитающуюся за убийство отца. При этих словах Фенгон вскочил с кровати, но был убит, прежде чем, лишенный своего меча, тщетно пытался обнажить чужой. Храбрый муж, достойный вечной славы, благоразумно вооружившись притворным безрассудством, Гамлет скрыл под личиной слабоумия поразительное для человека разуменье! И не только получил в хитрости защиту собственной безопасности, но с ее помощью нашел способ отмстить за отца! Искусно защитив себя, отважно отомстив за родителя, он заставляет нас недоумевать, храбростью он славнее или мудростью.

Прикрепленное изображение (вес файла 38.3 Кб)

Джордж Генри Смит.

Сыграть в ящик

Пер. - Н. Григорьева, В. Грушецкий.

Дэндор откинулся на спинку кресла, обтянутого нежнейшим шелком,

потянулся, лениво взглянул сначала вверх, на высокий потолок собственного

дворца, потом - вниз, на блондинку, склонившуюся перед ним. Легко касаясь

его ногтей, она старательно заканчивала педикюр, а тем временем пышная

брюнетка с пухлыми красными губами изогнула пленительный стан и вложила в

рот Дэндору очередную виноградину.

Он разглядывал блондинку, которую звали Сесилия, и думал о том,

насколько же хороша она была прошлой ночью. Они славно провели время... Но

сегодня она вызывала у него скуку, точно так же, как и брюнетка, - он

напрасно старался припомнить ее имя, а тут еще эти кудрявые рыжие

двойняшки!

Дэндор зевнул. Ну почему все они так услужливы и подобострастны? До

тошноты...

"Словно все они, - думал он с кривой усмешкой, - только плод моего

воображения, или, скорее, - и он чуть не расхохотался во весь голос, -

картинки из Имкона, этого величайшего изобретения человечества".

- Хороши, правда? - Сесилия горделиво выпрямилась, любуясь законченным

педикюром.

Дэндор взглянул на свои сверкающие ногти и сморщил нос, ощущая себя

дураком.

Сесилия наклонилась и принялась пылко целовать его правую ступню, чем

только усугубила положение. "О Дэндор! Дэндор! Как я люблю тебя!" -

приговаривала она.

Дэндор устоял перед искушением как следует пнуть ногой с лакированными

ногтями маленькую кругленькую попку. Устоял потому, что всегда пытался

быть добрым ко всем этим женщинам. Даже в такие минуты, когда жизнь

утрачивала реальность, а от услужливости и бесконечных восторгов воротило

с души - он все равно старался быть добрым.

И вместо того, чтобы пнуть Сесилию, он опять зевнул.

Эффект был практически тот же. Синие глаза Сесилии испуганно

распахнулись, губы брюнетки, чистившей виноград, задрожали.

- Ты... ты хочешь покинуть нас? - спросила Сесилия.

Он рассеянно потрепал ее кудри.

- Ненадолго, дорогая.

- О Дэндор! - заплакала брюнетка. - Разве мы что-нибудь сделали не так?

- Ну что ты!

- Дэндор, пожалуйста, не уходи, - молила Сесилия. - Мы сделаем все,

чтобы ты был счастлив!

- Я знаю, - сказал он, вставая и потягиваясь. - Вы обе очень милы. Но

иногда меня просто тянет к...

- Пожалуйста, останься, - взмолилась брюнетка, падая к его ногам. -

Устроим вечеринку с шампанским. Я для тебя станцую...

- Прости, Дафна, - сказал он, наконец-то вспомнив, как ее зовут, - но

что-то вы, девушки, стали казаться мне ненастоящими. А раз такое

начинается, мне надо идти.

- Но... - Сесилия рыдала так, что едва могла говорить, - когда ты от

нас уходишь... становится так... словно нас... вы-выключили.

От этих слов ему самому стало немного грустно, потому что в некотором

смысле так оно и было. Но тут уж ничего не поделаешь. Он чувствовал, как

тот, другой мир неудержимо тянет его к себе.

В последний раз Дэндор оглядел сказочную роскошь своего дворца,

прекрасных женщин, теплое солнце за окнами и исчез.

Едва выйдя из Имкона, он услышал вой ветра и ощутил леденящую стужу.

Немедленно вслед за этим в уши ворвался пронзительный и визгливый крик

жены.

- Выбрался-таки наконец? - орала Нона. - Явился, баран паршивый!

Значит, он и правда вернулся на Нестронд, в самую промозглую дыру во

Вселенной. Как часто он думал, что нипочем не вернется. И все же - вот он,

снова на Нестронде, опять с Ноной.

- Долго же ты шлялся! - продолжала вопить Нона. Это была рослая,

мосластая женщина с гладкими черными волосами, широким, плоским,

тонкогубым лицом и неровными желтоватыми зубами.

- Кстати же ты заявился, а то ледовые волки опять поналезли, и торфа

для очага надо нарубить, и...

Дэндор молча слушал, как растет список неотложных дел.

- ...на скотном дворе нужна новая крыша, - закончила она. Он промедлил

с ответом, и лицо жены угрожающе приблизилось. - Ты меня слышал? Я

сказала, дел невпроворот!

- Да, слышал, - откликнулся он.

- Ну и не торчи тут, как пень. Садись, завтракай да принимайся за дело!

Завтрак состоял из толстого грязноватого куска прогорклого свиного сала

и чашки тепловатой овсянки. Дэндор давился, но все-таки запихнул в себя

еду. Потом натянул комбинезон с подогревом, меховую парку и шагнул к

двери.

- Погоди, дуралей! - придержала его Нона, вытащила из кучи хлама маску

для лица и бросила ему. - Нос хочешь отморозить?

Он быстро натянул маску, не желая, чтобы жена заметила его ярость,

открыл дверь и вывалился наружу. Ветер ударил в лицо, швырнул в стекла

маски горсть острых льдинок. Нестронд! Господи, ну почему же Нестронд?

Оглядывая тусклый пейзаж, он с тоской подумал об оставленной хижине, пусть

холодной, но зато без этого проклятого ветра. Мысли его тут же перескочили

на черный ящик. Имкон стоял в углу хижины, тая в себе единственный путь к

спасению.

Но нет, возвращаться еще рано. С топором на плече Дэндор двинулся через

ледяную пустыню к древнему торфянику, в котором жители деревушки рубили

топливо.

Все утро вокруг него злился ветер, жгучий холод превращал каждый вдох в

пытку, а он все рубил и складывал мерзлый торф. Потом, когда бледное

желтоватое солнце пробилось на миг через дымку из ледяных кристаллов и

оказалось почти над головой, он связал брикеты в огромный тюк, перекинул

веревку через плечо и двинулся в обратный путь к убогим хижинам.

Нона плеснула в чашку жидкого супа, шмякнула на стол кусок черствого

хлеба и назвала все это обедом. Он молча поел и отправился рыть новую

выгребную яму позади хижины.

Теперь утренняя работа казалась сущим бездельем. Здешняя земля была

одним сплошным холодным монолитом. Настал вечер. Спина, руки и ноги

Дэндора мучительно ныли. Он едва углубился в землю на фут, когда ночь

загнала его обратно в хижину с единственной мыслью - поспать.

Вой, вырвавший его из беспокойного сна, вполне мог бы исходить из самых

глубин ада.

- Что... Что это? - спросил он.

- Да ледовые волки, дурень! - раздраженно ответила Нона. - За скотом

лезут! Иди-ка, шугани их!

Дэндор сполз с постели и потянулся за одеждой, когда новый вой разорвал

ночь. Он стал снимать со стены лазерное ружье. Нона снова прикрикнула:

- Поскорее, ты! Они же весь хлев разнесут!

Дэндор уже выскочил за дверь с фонарем в одной руке и с ружьем в

другой. И тут же увидел их. Две жуткие шестиногие твари. Здоровенный

ледовый волк, стоя на четырех задних лапах, мощными челюстями крушил балку

коровника. Дэндор слышал испуганное мычание запертой внутри скотины.

Загребая снег, Дэндор побрел к хлеву. Волк услышал шаги и покосился в

его сторону горящими красными глазами. Отхватив еще кусок балки, зверь

повернулся и одним длинным прыжком бросился на человека.

Дэндор, захваченный врасплох, даже не успел перехватить ружье

поудобнее. Пришлось стрелять с бедра. Луч только опалил волчий загривок.

Не очень-то удачно. Дэндор метнулся в сторону, и когда огромная туша

пронеслась мимо, прицелился и снес волку голову. Обезглавленный труп

заскользил по снегу, кровь хлестала вокруг. И тут он чуть не погиб, потому

что на долю секунды расслабился и забыл о втором звере, самке.

Он вспомнил о ней, только когда волчица прыгнула сзади, сбила его и

прижала к мерзлой земле. Мощные когти одним махом содрали мясо с ноги.

Дэндор заорал от боли, а страшные челюсти уже тянулись к его горлу.

Фонарик куда-то пропал, но ружье, по счастью, он догадался надеть на

шею, и теперь оно словно само прижалось к плечу. Он надавил на спусковой

крючок и дал полную мощность. Ослепительный луч прошил его собственную

ногу вместе с волчьей лапой. Зверь ткнулся в снег, Дэндор выстрелил снова

и провалился в черное беспамятство.

Очнулся Дэндор на столе в своей хижине. Над ним склонились Нона и

незнакомый человек.

- Хорошенькую переделку ты себе устроил! - заверещала Нона, едва

больной открыл глаза.

- Ногу-то, похоже, придется отрезать, - заметил незнакомец.

- Вы врач? - хрипло спросил Дэндор.

- Единственный во всем этом секторе, начиная от Альфы Центавра, -

отозвался человек.

- Больно... У вас не найдется болеутоляющего?

- Я вколол вам весь свой запас морфия. На Земле мы, может, и спасли бы

ногу, но здесь... - Он безнадежно махнул рукой.

Ногу словно раскалили добела. Скрипя зубами от боли, Дэндор все же

заметил гнусную ухмылку на губах Ноны, когда она говорила:

- А если без морфия и всякого такого ногу отчекрыжить, ему не очень

больно будет, а, док?

- У меня в машине есть немного виски, - сказал доктор. - Сейчас

принесу.

Он вышел, прихрамывая, а Нона наклонилась над Дэндором и заглянула ему

в глаза.

- Тебе не будет больно, мой сладкий. Совсем не так больно, как бывало

мне, когда ты уходил и бросал меня. Уходил в этот свой проклятый черный

ящик.

- Нет, Нона, нет! Тебе не было больно. Ты ведь не... - Он чуть не

ляпнул, что она не может испытывать боли, но прикусил язык, потому что не

был уверен, так ли это на самом деле.

- А с одной-то ногой ты уж не заберешься в эту свою штуковину, -

сказала она. - Придется тебе остаться тут да быть со мной поласковей.

- Нет, Нона! Ты же не понимаешь!.. - Он смотрел на нее молящим

взглядом, но тут вернулся доктор с квартой виски и черным саквояжем.

- Выпейте-ка для начала, - сказал он и протянул бутылку.

Дэндор быстро сделал большой глоток и не ощутил ничего, кроме вкуса

плохого самогона.

Доктор резал и шил, а Дэндор ждал, когда у него от собственных воплей

расколется череп, недоумевая, почему от его проклятий не лопаются веревки,

которыми его привязали к столу, почему не исчезает склонившийся над ним

мучитель.

- Ну, полагаю, теперь все, - сказал доктор, когда пациент в очередной

раз пришел в сознание. - Только если не прижечь эту култышку, вы, чего

доброго, изойдете кровью. Кроме огня-то у нас ведь нет ничего. Эй,

женщина, помоги-ка мне нагреть кочергу.

Дэндор был в полном сознании, когда поймал брошенный через плечо взгляд

Ноны, скользнувший от него к Имкону. Все понятно: "Теперь ты будешь

принадлежать мне... Только мне!"

Да как она смеет! Сквозь плотный туман морфия, самогона и боли, Дэндор

все пытался спросить себя, почему же она так его мучает? И никак не мог

придумать ответ.

Пока доктор с Ноной хлопотали на кухне, разогревая железо, чтобы

прижечь кровоточащий обрубок, оставшийся от ноги, черный, похожий на гроб

ящик Имкона стоял перед глазами Дэндора, заполняя собой все.

Только боль, превысившая все мыслимые пределы терпения, дала ему силы

скатиться со стола и, оставляя за собой кровавый след, доползти до черного

ящика. Черный ящик. Дэндор уже не мог сообразить, почему ящик - это

прекращение боли, покой, безопасность.

Он добрался до ящика, прежде чем они заметили, что пациент сполз со

стола. Последним усилием он приподнялся и приложил ладонь к сенсорному

механизму, который во всех возможных вселенных узнавал только его и только

для него открывал крышку.

Почти замертво он рухнул в Имкон, и крышка бесшумно опустилась над ним.

Яркий теплый мир. Сияющие юные лица.

- О, Дэндор, милый мой, дорогой! - щебетала Сесилия, обнимая его

мягкими, нежными руками.

- Ты вернулся! - с замиранием шептала Дафна.

- Мы так счастливы тебя видеть! - звенел голосок рыжеволосой Терри.

- О, как мы рады тебе! - вторила ей двойняшка Джерри.

- Я тоже, - объявил Дэндор, глядя на свою ногу - на свою совершенно

целую, здоровую ногу, не чувствующую ни малейшей боли. - Слава Богу! Слава

Богу, я вернулся!

Имкон сработал! Сработал еще раз! Он перенес его в воображаемый мир, а

потом вернул в реальность - в чудесную, удивительную реальность!

Дэндор сел и обвел взглядом свой родной мир. Мир Земли 2230 года, сотню

лет спустя после эпидемии. Тогда страшная болезнь принялась уничтожать

мужские гены, очень скоро мужчин осталось всего несколько тысяч, и,

естественно, каждый оказался в окружении целого гарема пылких и готовых на

все женщин.

Многие из выживших мужчин не смогли вынести такого напряжения. Долгие

годы преклонения, годы доступности всего и вся, когда любая женщина думает

только о том, как угодить своему повелителю, оказались невыносимыми.

И тогда появился Имкон, изобретение, создававшее иллюзию реальности

любого придуманного мира. Многие с помощью Имкона отправлялись в еще более

экзотичные и восхитительные миры, чем Земля, но пресыщение только

усиливало скуку и разочарование.

Дэндор был мудрее. С помощью Имкона он создал совершенно иной мир -

Нестронд, планету холода и ужаса. Дэндор знал великую истину.

Чего стоит любой рай, если его не с чем сравнить? Если время от времени

не хлебнешь глоточек кошмара, долго ли сможешь наслаждаться небесами?

Прикрепленное изображение (вес файла 296.2 Кб)

Ганс Христиан Андерсен

Ребячья болтовня

У богатого купца был детский вечер; приглашены были все дети богатых и знатных родителей. Дела купца шли отлично; сам он был человек образованный, даже в свое время окончил гимназию. На этом настоял его почтенный отец, который был сначала простым прасолом, но человеком честным и трудолюбивым и сумел составить себе капиталец, а сын еще приумножил его.

Купец был человек умный и добрый, хотя люди говорили не столько об этих качествах, сколько о его богатстве.

Он вел знакомство и с аристократами крови и, что называется, с аристократами ума, а также с аристократами и крови и ума вместе и, наконец, с теми, которые не могли похвалиться ни тем, ни другим.

Так вот, большое общество собралось у него в доме, только исключительно детское; дети болтали без умолку — у них, как известно, что на уме, то и на языке. В числе детей была одна прелестная маленькая девочка, только ужасно спесивая. Спесь в нее не вбили, а "вцеловали", и не родители, а слуги, родители были для этого слишком разумны. Отец малютки был камер-юнкером, и она знала, что это нечто "ужасно важное".

— Я камер-юнкерская дочка! — сказала она.

Она точно так же могла быть дочкой лавочника — от человека не зависит, кем он рождается. И вот она рассказывала другим детям, что она "урожденная" такая-то, а кто не "урожденный", из того ничего и не выйдет. Читай, старайся, учись сколько хочешь, но, если ты не "урожденная", толку не выйдет.

— А уж из тех, чье имя кончается на "сен", — прибавила она, — никогда ничего путного не выйдет. Тут уж упрись руками в бока да держись подальше от всех этих "сенов"!

И она уперлась прелестными ручонками в бока и выставила острые локотки, чтобы показать, как надо держаться. Славные у нее были ручонки, да и сама она была премиленькая!

Но дочка купца обиделась: фамилия ее отца была Мадсен, стало быть, тоже оканчивалась на "сен", и вот она гордо закинула головку и сказала:

— Зато мой папа может купить леденцов на целых сто риксдалеров и разбросать их народу! А твой может?

— Ну, а мой папа, — сказала дочка писателя, — может и твоего папу, и твоего, и всех пап на свете пропечатать в газете! Все его боятся, говорит мама: ведь это он распоряжается газетой!

И девочка гордо закинула головку — ни дать ни взять, принцесса крови!

А за полуотворенною дверью стоял бедный мальчик и поглядывал на детей в щелочку; мальчуган не смел войти в комнату: куда такому бедняку соваться к богатым и знатным детям! Он поворачивал на кухне для кухарки вертел, и теперь ему позволили поглядеть на разряженных, веселящихся детей в щелку; и уже одно это было для него огромным счастьем.

"Вот бы мне на их место!" — думалось ему. Он слышал болтовню девочек, а слушая ее, можно было пасть духом. Ведь у родителей его не было в копилке ни гроша; у них не было средств даже выписать газету, а не то что самим издавать ее. Ну, а хуже всего было то, что фамилия его отца, а значит, и его собственная, как раз кончалась на "сен"! Из него никогда не выйдет ничего путного! Вот горе-то! Но родился он, казалось ему, не хуже других; иначе и быть не могло.

Вот какой был этот вечер!

Прошло много лет, дети стали взрослыми людьми.

В том же городе стоял великолепный дом, полный сокровищ. Всем хотелось видеть его; для этого приезжали даже из других городов. Кто же из тех детей, о которых мы говорили, мог назвать этот дом своим? Скажете, это легко угадать? Нет, не легко! Дом принадлежал бедному мальчугану. Из него все-таки вышло кое-что, хоть фамилия его и кончалась на "сен" — Торвальдсен.

Ну, а другие дети? Дети кровной, денежной и умственной спеси, из них что вышло? Да, все они друг друга стоили, все они были дети как дети! Вышло из них одно хорошее: задатки-то в них были хорошие. Мысли же и разговоры их в тот вечер были так, ребячья болтовня!

Прикрепленное изображение (вес файла 400.2 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 189.4 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 февраля - Католический День святого Валентина (День всех влюблённых).

Виктор Кротов

Лавуанды и грипастон

Лавуанды - существа малые, но с достоинством. Самодовольства в них

никакого, а достоинством своим не поступятся. О грипастонах же и говорить

обидно. Грипастоны они и есть грипастоны. Им на всех начхать, и на себя

тоже. Красавцами могли бы слыть, да от небрежения ко всему и ко всем у

грипастона в лице словно внутренние завязочки распущены: так обвислой

маской и смотрит.

Другое дело лавуанды. Малы, но милы. Шерстка всегда поблескивает,

искрится. У молодых серебристым отсвечивает, у пожилых золотистым. Всегда

энергичны, всегда подтянуты. О чистоплотности и говорить нечего. Следят,

следят за собой. И вот надо же - свела судьба с грипастоном.

И грипастоны могли бы быть по-своему великолепны. И рост у них, и

сложение гармоничное, и силы хоть отбавляй. И глаза словно бездонные. Один

недостаток: на все начхать. Во всяком случае этот грипастон именно таким и

оказался. Грипастон как грипастон, с хроническим нравственным насморком.

Сначала казалось, что обойдется. У каждого ведь свое растение-кормилец.

У грипастонов - рундлеры. Рундлер - это коренастый ствол с сучковатыми

ветвями, а высоко наверху - целый фонтан из питательных сиреневых

метелочек. Семена в метелочках глянцевые, тяжелые, коричнево-черные,

смолянистые. Сосет грипастон такое зернышко, разливается у него по

организму блаженная горечь, и ничего ему больше не надо. Никакой другой

еды. Никаких развлечений. Никакого общения. Ничего и никого не надо, пока

рундлер рядом.

Лавуанды рундлерного семечка и в рот не возьмут. Горечь такую

бессмысленную!.. У них - мнушечник. Грибной кустарник. У мнушечника под

корой грибница тянется, и каждый ствол грибами прорастает: рыхлыми,

ноздреватыми, разноцветными и разноформными. Соберут лавуанды несколько

поспевших мнушек, потолкут как следует, зальют водой, попарят в мнушечнице

- и готова еда на целую семью. Сытная, сладкая, нескольких ложек на целый

день хватает. Только грипастону предлагать не стоит: передернется от

отвращения.

И вот надо же было случиться: громадный рундлер вырос в зарослях

мнушечника. В густых, хотя и не слишком обширных зарослях. Как раз на

небольшую семью. Все тринадцать лавуандов могли бы вести здесь спокойную,

обеспеченную жизнь, полную веселых забав и умудренных размышлений. Но

рундлер! Но грипастон!..

Лавуанды очень терпеливы. Ну заденет грипастон пару мнушек, вспрыгивая

на рундлер. Ну просыплет сиреневые лепестки с любимых своих метелочек на

голову зазевавшемуся лавуанду. Можно было бы попробовать притерпеться. Но

ведь он не лимарился!.. Да-да, грипастон совершенно не лимарился. Каждое

случайное прикосновение к задетому грипастоном предмету приводило

лавуандов в трепет: он не лимарится! Их нисколько не утешало то

обстоятельство, что грипастонам вообще не свойственно лимариться. Если

кто-нибудь из грипастонов это и делает, то вовсе не в такой степени, как

лавуанд, пусть даже самый небрежный. Для грипастона лимарение может быть

экзотическим увлечением, но никак не органической потребностью. Не утешало

это лавуандов. Тем более, что этот грипастон, казалось, и вовсе не знал,

что такое лимариться.

Когда в один несчастный день в мнушечницу попало рундлерное семечко и

пришлось готовить мнушки заново, терпению лавуандов настал конец. И

лавуанд Ыр, приведя в порядок серебристую шерстку и, разумеется, как

следует налимарившись, отправился на переговоры. Он дождался, пока

грипастон замер в расслабленной позе на нижней ветви рундлера, и произнес

перед ним пламенную речь. Но грипастон и есть грипастон. Ничем его не

проймешь. Он лишь рассеянно посмеивался да чмокал семечком. Ыр вернулся

обескураженный и долго приходил в себя после длительного соседства с

неналимаренным грипастоном.

Но договариваться было необходимо. И лавуанд Ыноаг, придав наилучший

вид своей золотистой - по возрасту - шерстке и, разумеется, налимарившись,

предпринял новую попытку. И вернулся ни с чем. Даже он!.. Долго после

этого Ыноаг философически рассуждал то с одним, то с другим членом семьи о

том, что слишком далеки лавуанды и грипастоны, что не могут они понять

друг друга, когда речь идет о серьезных вещах.

Никто из лавуандов так толком и не понял, что случилось, когда

поговорить с грипастоном отправилась Ыоя. Кто-то удивленно вспомнил потом,

что она специально не лимарилась перед тем, как пойти. Во всяком случае

именно Ыоя догадалась спросить у грипастона, как его зовут и откуда он

родом...

Так или иначе, все кончилось совершенно странным образом. Да-да, в

конце концов и появилась на свет та самая всемирно известная картина

гениального Каптереля "Влюбленный грипастон", на которой доподлинно было

явлено все великолепие грипастонов. Глубокий сияющий взгляд, удивительная

гармония всего облика. И черты лица - на редкость сосредоточенные,

светлые, устремленные... К кому?.. К Ыое?.. Неужели он не знал еще тогда,

что между лавуандами и грипастонами браки невозможны? Или знал, и оттого

его лицо полно и радости и тоски?.. Но самой удивительной, почти

фантастической деталью картины искусствоведы считают саженец мнушечника,

который грипастон заботливо опускает в аккуратно вырытую ямку...

Прикрепленное изображение (вес файла 173.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 февраля - Не только Католический День святого Валентина (День всех влюблённых), но и День компьютерщика.

Виктор Кротов

...ЭЛЕКТРОННЫЙ ПЛЕН

(из цикла "Сны про...")

В зале, одна из стен которого была гигантским экраном дисплея, я сидел в

глубоком мягком кресле с клавиатурой на коленях и программировал на

суперкомпьютере. Облаченный в халат средневекового звездочета, я решал

проблему создания искусственного интеллекта.

Все было готово к полному моделированию внутреннего мира человека. На

лазерных дисках были записаны потоки повседневных ощущений - все, что

приносят человеку его зрение и слух, его память и самочувствие. Можно было

включить в работу десятки чувств и сотни эмоций, представленных цифровыми

сигналами, но воспринимаемых центральной программой так же, как человек

воспринимает свои переживания. Специальный блок под названием "Разум" был

готов производить главную продукцию модели: искусственную мысль, которую

нельзя было бы отличить от естественной. Великий космический

путешественник Ион Тихий незамедлительно признал бы во мне последователя

Коркорана - создателя человеческих душ в электронных ящиках.

Нажав кнопку очистки экрана, я задумался. А что, если мой эксперимент уже

осуществлен? Что, если мое собственное сознание - всего лишь результат

действия электронных блоков под управлением искусно составленных программ?

Ведь я прекрасно знаю, как можно закодировать и вид зала с экраном

суперкомпьютера, и ощущение удобства от мягкого кресла, и даже то самое

сомнение, которое сейчас овладело мною...

Я вскочил, потрясенный. Боже мой, да есть ли вообще способ распознать

природу собственного сознания? Ведь какой бы аргумент я ни придумал, он

точно так же может оказаться результатом действия специального блока,

созданного достаточно квалифицированным программистом!.. Есть ли выход из

этой ловушки, кроме сумасшествия (означающего в свою очередь всего лишь

сбой программы)? Даже если все это сон, если я ущипну себя и проснусь, что

мне делать наяву с этой навязчивой идеей?

И тут я вспомнил... Я выключил компьютер, сбросил средневековый халат,

накрыл им клавиатуру, снова сел в кресло и закрыл глаза. Были в моей жизни

мгновения, которые невозможно закодировать. И в них, прежде всего в них,

таилась расшифровка всех остальных иероглифов сознания... Теперь я готов

был проснуться.

Прикрепленное изображение (вес файла 210 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

17 февраля - День спонтанного проявления доброты

Мария Дюричкова

Жаба

В глубокой долине, на лугу зелёном, у белого камня выросли три клёна.

На этом самом лугу, спиной к лесу, а лицом к высохшей речке стояла избушка, бедная, ветхая, маленькая. Жила в той избушке мать-вдова, да сын её Андрей. Был он парень рослый, сильный, деревенские хозяева охотно звали его к себе работать. Но однажды случилось то, что часто случается: полюбил Андрей дочку богатого хозяина, и она его полюбила. Сначала они лишь несмело переглядывались, потом повстречались и друг другу во всём признались. Тогда собрался Андрей с духом и пришёл к её отцу. Только ничего хорошего из его сватовства не вышло. Богатый хозяин тут же его и выставил:

- Ах ты, голь перекатная! Тоже мне жених нашёлся! Нищета за ним по пятам ходит, а он ещё смеет соваться…

Андрей побежал домой как ошпаренный, от стыда и горя у него сердце разрывалось. Попросил он мать испечь ему каравай хлеба, косу отбил и ушёл из родных мест.

Шёл он шёл, дошёл не то до седьмой, не то до семнадцатой деревни и нанялся там в косари. Взялся косить с чужими людьми огромный луг и за работой забылся, отлегло у него от сердца. Уже почти весь луг выкосили, как вдруг один косарь заметил в траве жабу.

- Гляньте на неё, жабищу толстобрюхую! – кричит.

- Ну и страшилище! – плюнул другой косарь.

- Дайте-ка я её косой полосну! – подбежал третий.

Жаба не шелохнётся, только глаза таращит, словно чует, что вот-вот ей конец придёт.

Тут Андрей говорит:

- Мужики, оставьте вы жабу в покое, она ведь тоже жить хочет!

- Ну, тогда сунь её к себе в карман, красавицу ненаглядную! – рассмеялся первый косарь, а остальные насмешливо загоготали.

Однако Андрей и бровью не повёл на их насмешки, положил жабу в шляпу и отнёс на самый край луга, подальше от людских глаз. И ещё кусок сыру перед ней положил.

На другой день хозяин расплатился с косарями, и все разошлись кто куда: кто домой, кто на новые заработки.

И Андрей решил подыскать себе новую работу. Пошёл он дальше, да видно не туда, куда надо, потому что забрёл он в какую-то безлюдную глушь. Три дня шёл, ни одной живой души не увидел, ни одного людского жилья. Всё что в сумке было съестного – всё подъел, голод его изводит, а жажда ещё больше… Вот и ещё одна ночь на подходе. И тут вдруг учуял он такой аромат! Нет, не розами запахло, и не фиалками, а тушёной капустой с колбасой – для голодного человека лучшего аромата быть не может!

Пошёл он на этот запах и пришёл к освещённым окнам какого-то дома. Двери сами собой перед ним отворились, послышался гул весёлых мужских голосов… Да ведь это корчма!

- Добро пожаловать, Андрей! – встречает его красавица-корчмарка. – Второй день я тебя дожидаюсь.

Подвела она его к накрытому столу, поставила перед ним тушёную капустой с колбасой и бутылку доброго вина.

- Откуда же вы меня знаете? – спросил у неё Андрей, как только утолил голод и жажду.

- А ты лучше не допытывайся, - говорит она ему. – Одно тебе скажу: давно я не едала ничего вкуснее, чем твой сыр.

Как вспомнил Андрей, кого он недавно сыром угощал – мороз пробежал у него по коже. Жабу! Господи, и что же это за корчма такая? Все гости одеты как лесничие, в костюмах зелёного сукна, смуглые, будто солнце их опалило дочерна. Хлещут вино, режутся в карты, глаза у всех так и блестят. А один в дальнем углу что-то там распевает во всё горло, видно, хлебнул лишнего. То и дело распахиваются двери, ещё входят лесничие, топая ногами, словно кони копытами, и ни один не поздоровается, не скинет шляпу.

«Ну, брат, отсюда нужно уходить подобру-поздорову! – думает Андрей. – Однако на дворе темно как в мешке. Придётся переждать до рассвета, в этой темноте сам чёрт ногу сломит.»

И он решил прикинуться спящим: положил локти на стол, голову на локти, будто сон его сморил, а сам не спит, навострил уши как заяц. Тут пьяный в углу опять начал горланить. И если вслушаться, то можно разобрать, что он там распевает:

В глубокой долине

протекала речка,

уронила с бела камня

девица колечко.

Три парня колечко

выловить пытались,

занесло песком ту речку –

следа не осталось.

В глубокой долине

на лугу зелёном

у белого камня

выросли три клёна.

Андрей чуть на ноги не вскочил, услышав эту песню. Он её, правда, в жизни не слышал, но место, о котором в ней пелось, он знал очень хорошо. Ведь на этом месте его изба стоит! Но он сдержался, ничем себя не выдал, даже похрапывать стал. А тот, что в углу, знай распевает:

А под белым камнем

клад лежит богатый,

сколько на тех клёнах листьев –

столько там дукатов.

Андрей сидит, не дышит. Кто знает, что с ним эти гости сделают, если догадаются, что он подслушал песню? Но никто на него внимания не обращал, а со временем гости стали подниматься из-за столов и с громким топотом расходиться. Когда Андрей осмелился, наконец, поднять голову, корчма была пуста. Под окном проходил последний гость, шляпа у него съехала набок, а из под неё выглядывал рог – не хуже чем у барана.

- Молодец, Андрей, - говорит корчмарка. – Так и надо было себя вести. А что ты услышал – тем пользуйся на здоровье. Это мой подарок за то, что ты жизнь мне спас.

За угощенье она ни гроша с него не взяла, вывела со двора и дорогу показала.

К вечеру Андрей уже был дома, а в ту же ночь он выкопал из под белого камня клад – два сундука золотых дукатов. И только он успел вместе с матерью перенести клад в избу, как зажурчала в сухом русле быстрая вода, заплясали в ней рыбки, склонились к ней цветы.

Первое, что Андрей сделал – купил этот луг с клёнами, с белым камнем, с речкой, и поставил на лугу дом. И поле купил, и теперь уже считался настоящим земледельцем. Но всё равно оставалось у него много дукатов. Тогда однажды в воскресенье созвал онна луг детей со всей деревни и каждому дал по дукату. И тогда в первый раз многодетные бедняки радовались, что у них так много детей, а те, у кого их было мало, пожалели об этом.

А вечером пришёл к Андрею тот самый хозяин, который ещё недавно выставил его из своего дома.

- Сынок, - сказал он Андрею, - неразумно ты поступаешь. Чужим детям раздаёшь, а о своих не думаешь. Ты ведь жениться хотел, и вроде тебе наша Ганка приглянулась. Так вот, если ты не раздумал, то и я не прочь. Как говорится, весёлым пирком да за свадебку!

Андрей обрадовался, потому что он Ганку до сих пор забыть не мог, и вскоре была свдьба. Со всей деревни гостей созвали, и за мной тоже послали. Молодых посадили в красном углу, а меня – у дверей на полу. А рядом стоял мех с вином, дубинкой подпоясанный, перевяслом подпёртый. Вдруг этот мех лопнул, вино рекой потекло и меня сюда принесло.

Прикрепленное изображение (вес файла 385.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

8 марта - Международный женский день.

ЖЕРАР КЛЕЙН

ОДЕЖДА НЕССЫ

Перевод с фр. И. Горачина

За стенами Толы, кристаллического оазиса, происходит мно-

го странного. Странности прячутся также в легком прозрачном

небе Марса за плоским пустынным горизонтом, где исчезают не-

верные очертания караванов, тянущихся на юг в поисках леген-

дарных сокровищ гор. Но даже улицы Толы, пролегающие между

новейшими или древними зданиями, выглаженные и отполирован-

ные ветрами, вначале разочаровывают туристов, прибывших из

глубин Вселенной, с далеких звезд или просто с Земли, потому

что они пусты и безлюдны, за исключением некоторых опреде-

ленных дней. Мимо скользит туземец, закутанный в складки

песчаной мантии. Распахивается одна из дверей, в треугольном

отверстии окна движется лоскут материи, одна из кристалли-

ческих башен поет на ветру, а в скрытых подземных пещерах

иногда слышится журчание воды, жизненного сока Марса. Так

проходят часы.

Но в Толе с незапамятных времен совмещается множество ми-

ров. В первую очередь мир Марса с его выродившимися патрици-

ями, которых очень редко увидишь на площадях города и кото-

рые привыкли проводить дни, играя тенями своих пестрых ме-

таллических жезлов. Потом мир Земли, старый, застывший, нес-

колько запыленный мир, который старается остаться верным са-

мому себе в попытках сохранить достоинство и выделиться сре-

ди марсианских патрициев; иногда он приходит в Толу, чтобы

перенять опыт у марсиан, а взамен предложить свой, несомнен-

но, уже несколько устаревший опыт, которым все еще могут

воспользоваться молодые силы Галактики. Но без звездожите-

лей, без их бьющих через край сил, их легкомыслия, их наив-

ного восхищения всем древним, их несколько вульгарного юмо-

ра, их пользующейся дурной славой, но все же процветающей

торговли, их открытой грубости и удивления множеству разных

вещей, без их богатства Тола давно бы уже лежала в руинах,

Марс был бы мертвым миром, а Земля - каменными развалинами.

Но звездожители посещают Толу небольшими жизнерадостными

компаниями, и кажется, что они бегут в глубину марсианского

города от какого-то неведомого здесь строгого закона и что

на краю большой пустыни, на этом мысу Космоса, они ведут из-

нурительное существование.

Здесь, рядом, бок о бок живут странные расы, ссорясь или

игнорируя друг друга. И некоторые говорят, что тишина улиц

Толы всего лишь обманчивая маска, скрывающая муравьиное ки-

шение жизни в зданиях и кристаллических башнях. За отсутс-

твием машин и летательных аппаратов, которое сначала удивля-

ет туристов, скрывается великолепная технология, прячущаяся

в таинственных уголках этого города-чудовища. Дюжина старых

ученых, давно уже забытых, все еще практикует здесь. Иногда

кажется, что внезапно появляются существа, невозможные в

данном измерении, космопорт с рядами космических кораблей и

туристы в пестрых одеждах. Тола, как и монета, город с двумя

сторонами. Тола напоминает платье, которое можно вывернуть

наизнанку.

Оба парня уже некоторое время следовали за девушкой. Один

из них был блондином, другой - несколько рыжеватым. По их

одежде и резким чертам лица видно было, что это звездожите-

ли.

На поясах у них было миниатюрное, но опасное оружие, зап-

рещенное на Земле, и хотя терпимое на Марсе, но внушающее

подозрение. Они заметили девушку, когда она пересекала пло-

щадь, на которой триста пятьдесят лет назад землянин по име-

ни Вохии по заданию своей планеты заключил союз с патриция-

ми. В память об этом соглашении на площади день и ночь жур-

чал маленький источник, что, конечно, не слишком впечатляло

парней, потому что они были родом с планеты, на которой

имелся даже океан. Но их это мало заботило. Они увидели де-

вушку, сидящую на краю источника и расчесывавшую свои голу-

бые волосы нежными пальцами, иногда касаясь высокого выпук-

лого лба, и делавшую вид, что не замечает их, и она им пон-

равилась. Когда они подошли ближе, она встала и медленно

свернула в соседний переулок. Ее уход рассердил парней, так

как им было непонятно, почему девушка на Марсе избегает их,

тем более, что она, очевидно, не принадлежала к семье патри-

ция. Она была одета в странное слишком длинное платье, сде-

ланное из единого куска материи, складки которого выгодно

обрисовывали ее фигуру.

Ничего не говоря, они последовали за ней, так как им не

были нужны слова. Иногда они охотились так на других мирах,

в конце концов убивая жертву, не обменявшись с ней ни единым

словом. Самоуверенные, они гордились своим происхождением,

одеждой, оружием, богатством и силой, с презрением отзываясь

о жителях старых планет, которые их обучили, хотя устраивать

охоту на марсиан они бы не осмелились, даже если бы им этого

захотелось. Трусость начиналась там, где они чувствовали се-

бя бессильными. Но девушка, по всей видимости, не была мар-

сианкой, хотя им, в сущности, было глубоко безразлично, от-

куда она прибыла. Главное, что здесь она была чужой, поэтому

риск был минимален.

Они преследовали ее в путаном лабиринте улиц Толы, не ус-

коряя шага и не опасаясь заблудиться, потому что в поисках

приключений им приходилось часто забредать в различные оази-

сы. Прежде всего они молча удивились тому, что ни на улицах,

ни в зданиях вблизи космопорта, где парни методично поглоща-

ли несколько провинциальные кушанья, они еще ни разу не

встретили девушек.

Им было скучно, поэтому они и преследовали девушку. На

Марс, в Толу, они прибыли после долгого путешествия, во вре-

мя которого посетили огромное количество миров, изучая обы-

чаи и пороки, тщеславие и слабости их народов, которых позд-

нее будут бессовестно эксплуатировать в качестве детей эли-

ты, принцев колоний. Но самым важным для них было жить и

учиться. В их коллекции еще отсутствовали воспоминания о

Марсе, а теперь в этих воспоминаниях будет еще и девушка.

Она пока не решилась бежать, что очень раздражало их, ибо

они любили преследование и отчаянное сопротивление; в этом

случае в их победе было что-то пряное. Жители Толы не инте-

ресовались такими инцидентами, патриции никогда не ходили по

улицам, туристы заботились только о людях своих миров, а у

полиции космопорта были более важные дела, чем забота о бе-

зымянной девушке, которую хотят изнасиловать.

Светловолосый Жалмар обогнал Марио. Охота ему нравилась

больше, чем жертва. Когда он увидел, что девушка исчезла в

одном из кривых переулков на краю города, его охватило сожа-

ление. Вскоре они добрались до стен города и сдались, увидев

невозможность преследования, потому что у этих стен был

только один выход, защищенный от любых ветров. Тола знает

только одного врага, если не считать тех, кто приходит с не-

ба и от кого не защитят никакие стены, и враг этот - песок.

На улицах не найдешь ни одной песчинки, хотя песчаные дюны

окружают стены, которые время от времени приходится очищать.

Теперь первым бежал Марио, надеявшийся схватить девушку у

одного из поворотов, но, когда он почти уже настиг ее, она

внезапно ускользнула. Марио обернулся и улыбнулся Жалмару.

Началась настоящая охота.

Но они были разочарованы, когда после примерно ста шагов

девушка свернула и, оказавшись в конце крутого переулка, ис-

чезла. Переулок теперь был лишь узкой щелью между двумя бе-

лыми гладкими стенами, которых можно было коснуться, расста-

вив руки в стороны. Из-за этой белизны здесь господствовала

молочная полутьма. Оба они ускорили шаги, и Марио бросился

вперед. При этом их возбуждение удвоилось, И они почти вбе-

жали в портал, Затем обернулись. Портал состоял из треуголь-

ного отверстия, начинавшегося на уровне колен и достаточно

высокого, чтобы в него мог войти пригнувшийся человек. Это

отверстие вело в один из марсианских садов, каменный сад.

Они рассмотрели сад через это отверстие и, увидев, в каком

он состоянии, не колеблясь, вошли в него. Ни один патриций

не позволит нарушить хрупкую гармонию собранных в пустыне

кристаллов, следовательно, дом населяли чужаки..

Удивление парней было настолько велико, что они забыли о

своей потенциальной добыче, а охотничья лихорадка сменилась

жаждой открытий. Медленно и осторожно шли они по аллеям, где

каждый камень обладал тонкими и изысканными формами, осто-

рожно, так как их тяжелые шаги нарушали первоначальную гар-

монию сада. Марио пальцем переломил ответвление одного из

кристаллических образований, поднимавшихся перед ним, и зас-

тывший цветок раскололся и распался в тишине - миниатюрная

катастрофа, передававшаяся от вершины ж вершине по мере то-

го, как распадалась молекулярная сеть.

Взгляд Марио упал на смущенно улыбавшегося Жалмара. Все

здесь было очень старым, только еще фасад держался, но как

долго он простоит? Каменный сад был отражением Толы.

Что-то пошевелилось, блеснув золотым, и привлекло внима-

ние Жалмара Между камнями в непрерывном ритме сновали насе-

комые или причудливые механизмы, оставляя за собой блестящие

следы. Эти насекомые или автоматы вносили движение в безжиз-

ненность сада. Может быть, это были стрелки, отсчитывающие

неравномерные часы? Марио покинул было аллею, но Жалмар

удержал его и пальцем указал на треугольное отверстие, по-

добное тому, через которое они проникли сюда.

- Девушка, - сказал он.

Марио отступил.

Она не могла бежать ни через какой другой выход, потому

что, как говорили древние саги, узоры арабесок, линий и

кристаллов были вратами, ведущими на другие континенты. Она

отважилась проникнуть во дворец, хотя была чужой, а это зна-

чило, что патриции здесь больше не живут. Однако они нес-

колько секунд помедлили перед темнотой отверстия, которое

обозначилось так резко, словно было нарисовано на побеленной

мелом стене, и тысячи жутких историй звучали в их ушах, но

потом решительно проникли в черную пещеру. Внезапная тьма

подействовала на них, как холодный душ.

Вытянув руки, они наощупь пробирались вперед, натыкаясь

на резкие повороты лабиринта, извивающегося в недрах дворца.

Стены наотрез отказывались пропускать дневной свет, и даже

тогда, когда оба молодых человека поворачивались, они не

могли заметить ни единого проблеска света. Марио, шедший

впереди, осторожно ощупывал пол.

Наконец над их головами посветлело. Дневной свет просачи-

вался с невероятной высоты между серыми стенами и образовы-

вал зигзагообразную линию в небе над узким ходом. Теперь они

бежали по песчаному ковру.

Стены разошлись, стали ниже, и лабиринт превратился в вы-

тянутую спираль. Марио ринулся вперед, но внезапно остано-

вился, и если б Жалмар не помог ему, упал бы. Из кучи тряпья

высунулась палка, перегородившая ему путь на высоте лодыжек.

Тряпье задвигалось с церемонней медлительностью. Палку дер-

жала рука, напоминающая высохшую ветку. Марио собрался пе-

реступить это, но Жалмар оттолкнул его в сторону. Они без

труда могли силой проложить себе путь во дворец, но должны

были пощадить этого стража.

- Где девушка? - спросил Марио.

Белые глазные яблоки, такие неподвижные и бесцветные, что

казались слепыми, уставились на него. Лицо было цвета выц-

ветшей слоновой кости, как и тело, только голубоватая сетка

морщин покрывала его, искажая черты. Сухие губы открылись,

словно клюв. Только теперь Марио заметил, что у руки, сжима-

ющей'палку, только три пальца и что большой и указательный

пальцы, державшие палку, казалось, вросли в нее, словно кор-

ни в камень.

- Приветствую вас, - сказал старик. - Вы молоды, и жизнь

ваша будет долгой и приятной.

- Девушка! - гневно воскликнул Марио, и Жалмар обнаружил,

что в этом месте, несмотря на множество стен, совершенно нет

эха.

- Вы не должны этого делать, - сказал старик. - Вы должны

жить. Вы находитесь под приносящей несчастья звездой.

Марио злобно усмехнулся и опустил ногу на палку, та трес-

нула.

- Девушка, - повторил он, словно знал только одно это

слово из всего старого языка. - Я не боюсь ее и заплачу ей,

понимаешь? Она не марсианка, и я куплю ее.

- Брось, Марио, мы сами найдем ее, - сказал Жалмар, кото-

рому все это было неприятно. - Он, вероятно, ничего не зна-

ет. Марсиане не заботятся о чужаках.

- Это верно, - ответил старик. - Я думаю, здесь никто не

знает, куда она пошла. В ней поселился демон.

- Оставь его, - вновь повторил Жалмар. - Ты же видишь,

что он ненормальный.

Марио еще раз безжалостно наступил на палку и сломал ее.

Жалмар вздрогнул, так как ему показалось, что он услышал

хруст костей.

- Я иду один, а ты теряй время на разговоры.

Марио с отвращением тряхнул головой и последовал за ним.

Прежде чем свернуть за угол, Жалмар оглянулся еще раз. Ста-

рик обхватил голову руками. Это был жест глубокой печали.

Секунду спустя он спросил себя, какую судьбу может оплаки-

вать этот гротескный страж оскверненного дворца.

Двор поглотил их. На этот раз это был больше не сад, хотя

пол здесь также покрывал серый песок, который был тоньше,

чем песок дюн, словно его когда-то просеяли двенадцать раз

после того, как извлекли из какой-то дальней песчаной ямы и

принесли сюда. Теперь они находились во внутреннем дворе

дворца, и в шести белых стенах, окружающих их, на неравно-

мерных расстояниях друг от друга находились треугольные ни-

щи, связанные друг с другом переплетениями трещин.

Глаза инстинктивно искали симметрию или четкие линии,

словно исследуя звездное небо, но архитектор намеревался

спроецировать на стенах имена могущественной семьи, потому

что ниши, темные пещерки и связывающие их тянущиеся до само-

го низа арабески образовывали буквы. Время отложило на них

свою печать, и опорные балки, которые в некоторых местах за-

меняли рухнувшие арки, окончательно скрадывали и уничтожали

намерения строителей.

Посреди двора стояла чаша, в которой находилось немного

голубого песка, а из ноздрей шести скульптур текли струйки

воды.

- Руна Харин! - воскликнул Марио. - Знак несчастья!

Она находилась на высоте шести или семи метров.

Марио снова ринулся вперед, и Жалмар снова удержал его,

протянув руку к поясу, где находилось оружие. В нишах двига-

лись нечеловеческие существа.

Все взгляды были направлены на них. Из-за полосатой мате-

рии высовывались морды. Нечто черное, червеобразное наверху,

на стене, щелкнуло, словно удар бича. На внешнем крае стены

блестели раскачивающиеся взад и вперед глаза.

Марио вытащил оружие, но Жалмар положил на его руку свою,

и Марио опустил ствол. Слишком много глаз выглядывало из

ниш.

- Нет, - сказал Жалмар, - убери оружие.

(продолжение следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 220 Кб)

ЖЕРАР КЛЕЙН

ОДЕЖДА НЕССЫ

(продолжение)

Марио заколебался. Теперь он охотно бы убрался отсюда, но

Жалмар сдаваться не хотел. Когда под их ногами заскрипел пе-

сок, вокруг поднялся гам, состоящий из резких криков, пыхте-

ния и свиста, из короткого и хриплого рева, прерывистых

вздохов, серебристого звона и повизгивания, из шепота слов,

которые непрерывно произносились на дюжине языков.

- Ты понимаешь, что они говорят? - прошептал Марио.

Жалмар молчал.

- Они говорят о грозящей опасности и предупреждают нас.

- Ну и что? - спросил Жалмар и еще раз посмотрел на знак

Харина.

Гам стих. На их плечи давила тяжесть дворца. По стене

поднималось сложное мягкое переплетение песчаных лиан, изда-

ли похожее на помост, которое связывало друг с другом две

или три ниши, а также альковы со знаками Харин. Жалмар ногой

проверил прочность переплетения стеблей. Оно задрожало, но

его вес выдержало.

- Она наверху.

- Я иду первым.

Они чуть было не заспорили, но Жалмар настоял на своем,

так как относился с известной снисходительностью к Марио и

его легкомыслию. Сыну торгового принца было полезно дока-

зать, что он ничего не боится. Особенно девушки. В космосе

зачастую преодоление страха означает спасение жизни. К тому

же он решил первым проникнуть в пещерку и обнаружить девуш-

ку.

Ловкий, как кошка, он карабкался вверх по раскачивающимся

стеблям, улыбаясь Марио, который следовал за ним. Потом он

увидел светлое пятно, которое двигалось, а когда его глаза

привыкли к темноте, он рассмотрел одежду, словно бы из глад-

кого меха. На каменной скамье сидела девушка, которая при

виде их спрятала лицо в ладони. Сжатые ладони были похожи на

гигантские веки.

Марио приблизился к ней и без всякой грубости протянул

руку, но она бросилась на него, укусила и попыталась бежать.

Потеряв голову от гнева, он схватил ее и швырнул назад, на

скамью. Крепко сжав ее руки, он попытался сорвать с нее

одежду... и тут же вскрикнул.

Жалмар увидел, как кровь отхлынула от лица Марио, потом

девушка прекратила сопротивление, а рука Марио постепенно

исчезла в мехе, проглоченная вздрагивающей одеждой. Все его

попытки освободить руку были тщетны. Почти обнаженная, де-

вушка смотрела на него застывшими глазами, а он, отпустив ее

запястье и тяжело дыша, со стоном боролся с одеждой, которая

перемалывала его.

Жалмар медленно и робко, как во сне, двинулся вперед. Он

схватился за одежду и хотел сорвать ее, но она обхватила его

пальцы. Одежда была живой, но прочной и эластичной, как ме-

таллическая фольга.

Девушка бросилась на Жалмара и гневно ударила его, зас-

тавляя отступить. На ее руке был черный знак. Теперь она бы-

ла обнажена, но Жалмар способен был слышать только жуткий

треск и свист воздуха, вырывающегося из легких Марио. Вне-

запно он увидел кровь, выступившую на конвульсивно стягиваю-

щейся одежде, и закричал, пытаясь разбудить уже замолкшего

Марио.

Потом он опустил глаза. Одежда, как плоский червь, ползла

прочь, возвращаясь на плечи девушки, а то, что теперь лежало

на земле, больше не было Марио - это была беловато-пурпур-

ная, бесформенная кровавая медуза, из которой торчали белые

обломки костей...

Жалмара вырвало. Придя в себя, он посмотрел на девушку

полными слез глазами, потом на окровавленный мех и, повер-

нувшись, с разбега прыгнул в пустоту.

Он ждал, ждал часы и бесконечные дни, плавая в теплой,

асептической жидкости, потому что у него было сломано более

ста костей. Когда он очнулся от долгой ночи анестезии, ему

показалось, что он чувствует, как потолок давит на него; он

громко завопил или просто подхватил старый вопль. Его успо-

коили и положили в ванну с жидкостью.

Он помнил, что обязан своей жизнью девушке, которая сооб-

щила о нем посту охраны. Странно - она даже не посмотрела в

его сторону. Он не знал, как все это произошло, но, по его

мнению, она хотела избежать неприятностей. Вероятно, во вре-

мя анестезии из его мозга была извлечена вся информация, как

это обычно бывает, когда происходит несчастный случай с ле-

тальным исходом. Ответственность за это лежит только на Ма-

рио и на нем самом. На них, очевидно, условно было наложено

наказание, о котором он никогда больше не услышит, так как

по марсианским законам этого было достаточно.

Иногда он тосковал по девушке, но потом обнаружил, как

относительна и ненадежна память, которая вместо воспоминаний

хранит лишь слабые их следы. Он часто пытался спросить себя,

увидит ли ее когда-нибудь еще и кто она такая, но с его губ

не слетало ни слова, потому что он чувствовал, что если за-

говорит о ней, психологи, заботящиеся о нем, будут разочаро-

ваны. Проходили часы и дни. Иногда для него на стену проеци-

ровали картины Марса или других миров. Ему все еще нравилось

думать о голубых волосах девушки. Он закрыл глаза, и она

явилась к нему обнаженной, с одеждой у ног, а от ее кожи ис-

ходил мягкий, холодный свет, перед которым отступает ночь.

Когда его вынули из бассейна, ему пришлось снова учиться

ходить, а потом, поддерживаемый и ведомый автоматом, он сно-

ва коснулся ногами жесткой поверхности улиц Толы. Он поспе-

шил в порт, в квартал звездожителей, где ему помогли и оста-

вили, чтобы он мог снова найти глухие стены оазиса.

Все странные желания, снедавшие его до сих пор, исчезли.

Иногда он спрашивал себя и сам удивлялся вопросу, вернется

ли он когда-нибудь в беспокойный и шумный мир, на свою роди-

ну. Исчезнувшие желания были мертвы, словно они принадлежали

Марио и угасли с его смертью. Он удивился, обнаружив на сте-

не нацарапанные руны Харин. Они были перед стеклянными воро-

тами. По ту сторону находились дюны мягкого цвета выбеленных

костей.

Марс поглотил его силы.

Когда он снова, мог нормально ходить, то стал искать сад.

Он нашел его, но двор был пуст, а на земле лежали обрывки

материи. Чудовища, жившие в нишах и на стенах, бежали, веро-

ятно, опасаясь мести звездожителей. Тогда он начал блуждать

по городу. Он знал, кого ищет.

Прошло время. Скоро ему нужно будет улетать. На космодро-

ме был уже подготовлен космический корабль с его эмблемой и

закрашенной черным эмблемой Марио. Каждый день, но в разное

время, он возвращался на площадь Вохин, смотрел, как льется

вода в бассейн и волны медленно, почти неподвижно образуют

круги вокруг струи.

Однажды он увидел девушку. Она шла, повернувшись к нему

спиной, и длинная одежда невероятным образом прижималась к

ее телу.

Он подошел к ней, слыша скрип своих сапог, но ее не кос-

нулся, а когда хотел поздороваться с ней, из горла вырвался

лишь сдавленный хрип. Он попытался заговорить на древнем

марсианском языке, но слова лишь неловко катались у него во

рту.

- Я искал вас, - сказал он угрюмо, сознавая свою беспо-

мощность.

- Зачем? Чтобы убить меня?

- Чтобы... чтобы поблагодарить, - ответил он и тут же,

как под принуждением, спросил: - Вы не марсианка?

Она покачала головой, казалось, что-то вспоминая.

- Нет.

Руки ее отпустили край бассейна, и она сказала ему:

- Я счастлива, что вы не умерли.

Она взяла протянутую руку, и его пальцы коснулись одежды.

Ему показалось, что мех вздрогнул, и у него появилось жела-

ние схватить его, но воспоминание о Марио удержало. Он с

трудом преодолел нахлынувшее чувство отвращения. Внезапно

девушка крепче схватила его руку, потянула ее и положила на

мех, а он без сопротивления повиновался. Ему показалось, что

к его ладони прижался рот, словно доверчивый, беспомощный

зверек молил его о ласке.

- Она защищает меня, - сказала девушка. - Она живая и

принадлежит мне с самого моего рождения.

Он обшарил память, но напрасно. Ни во время обучения, ни

из рассказов других путешественников он не слышал ни о чем

подобном. Потом появилось размытое воспоминание о мифе, свя-

занном с волнующими и жуткими событиями. Туника Несса. В

древнем мифе она разорвала героя и пожрала его.

Жалмар неожиданно спросил:

- Как тебя зовут?

Она заколебалась.

- У меня нет имени. Почему у меня должно быть имя? Я

единственная в своем роде.

- Единственная? - недоверчиво повторил он.

Он уставился на ее голубые волосы. Это не было краской.

Корни их были темными, цвета драгоценного камня. Может быть,

она говорила правду. Вместе со своей одеждой она была.выса-

жена на этом песчаном берегу, сказал себе Жалмар, после неу-

дачного путешествия в космосе или во времени. Она прибыла

ниоткуда.

И поэтому вскоре он подарил ей древнее марсианское оже-

релье, найденное в треугольной тени маленькой лавчонки. Оба

надела его на шею и больше не интересовалась им. Он был уве-

рен, что красота камней ожерелья была ей безразлична.

Они никогда не говорили о Марио и редко - о других вещах,

потому что их взаимное доверие основывалось на молчании. Де-

вушка не обращала внимания на общество Жалмара так же, как

раньше не обращала внимания на свое одиночество. Он встре-

чался с ней в условленные часы у источника, приносил ей мед,

хлеб или наполненный молоком сосуд, который извлекал из по-

тайного кармана. Иногда ее равнодушие приводило его в отчая-

ние, иногда оно почти льстило ему, потому что он чувствовал,

как его притягивает ее неприступность и невозмутимость. Ка-

залось, ее ничто не касалось: ни угрожающие ей опасности, ни

чувство, которое он испытывал к ней. Словно одежда была бро-

ней, закрывающей не только ее тело, но и душу.

- И чем живет эта одежда? - спросил Жалмар однажды.

- Мной.

Они сидели одни в заброшенном саду. Она научила его обна-

руживать эти сады по множеству незаметных признаков, и те-

перь он знал, сколь многочисленны они были и как близка Тола

к смерти за своей каменной маской. Изящные кристаллические

ветви искусственного дерева дрожали на ветру. Девушка завер-

нула одежду, и Жалмар увидел на внутренней стороне ее локтя

три продолговатых пятна. Он в первый раз увидел изнанку

одежды, которая напоминала тонкую, голубоватую, пронизанную

сосудами кожу. Из края на него уставились, словно глаза, три

крошечных отверстия.

- Она причиняет тебе боль, - сказал он испуганно.

Девушка слегка улыбнулась, опустила одежду и обнажила ле-

вое плечо. Жалмар увидел над грудью такие же пятна, и у него

снова появилось ощущение, что одежда наблюдает за ним. Три

глаза уставились на него, а в тело девушки, словно присоски,

вцепились три рта.

Он вызвал из своей памяти все, что ему было известно о

проблеме симбиоза, и его мозг пронзила мысль, достойная его

предков. Нужно узнать, откуда этот мех. Хотя он был простым

и тусклым, жены богатых звездожителей пожертвуют всеми свои-

ми драгоценностями, чтобы его приобрести. Таким образом они

смогут совместить свою любовь к мехам и домашним животным.

Он спросил себя, не посеют ли эти одежды равнодушие, расп-

ространившись по всей Галактике, но тут же гневно отбросил

эту мысль, так как был почти уверен, что нигде больше не су-

ществует второй такой одежды и девушки с голубыми волосами,

как бы ни невероятно было это представить во Вселенной, где

каждый индивидуум - лишь отображение своего вида.

- Я хочу дать тебе имя, - сказал он нетерпеливо, словно

таким образом можно было ее отметить. - Несса, ты - Несса.

- Несса, - без всякого выражения повторила она.

Он понял, что имя, как и ожерелье, было чем-то наносным,

не проникавшим в ее плоть.

Тем временем корабль был почти готов к старту. Вообще-то,

подготовку к путешествию можно было давно уже завершить, но

Жалмар, которому совсем не хотелось покидать Марс, все время

искал причины отложить старт. В своем жилище он создал точ-

ное подобие марсианского сада, и существа, похожие на насе-

комых, переливаясь, медленно, но неуклонно прокладывали там

свои пути.

Вскоре он заметил, что Нессе ненавистна сама мысль поте-

рять его, и он, поскольку она не была марсианкой, решил

взять ее с собой, тем более, что никто ему в этом не пре-

пятствовал.

Жалмар во второй раз повел ее в космопорт и показал ко-

рабль. Она осталась равнодушна, но когда он сказал ей, что

должен скоро улететь, она взяла его за руку. Во время второ-

го посещения он провел ее внутрь и показал марсианский сад.

Он мог бы движением руки дать знак стартовать и увезти ее,

но это ему претило.

- Я хочу увидеть космос, - сказала Несса.

Жалмар дал знак, стены исчезли, и над ними открылось поч-

ти черное марсианское небо, а под ними находился оазис, в

котором в свете двух лун блестели кристаллические своды и

арки. Девушка повернулась к нему, и впервые в ее глазах

вспыхнула настоящая радость. Она улыбнулась такой улыбкой,

сказал себе Жалмар, думая о невероятной планете, с которой

она прибыла, с какой, должно быть, приветствует открытое мо-

ре потерпевший кораблекрушение после долгого пребывания на

острове под названием "Одиночество". И в это мгновение все

равнодушие спало с нее, и в невидимой стеклянной оболочке,

которая защищала ее на Марсе, появились трещины, она лопнула

и разлетелась, упав к ее ногам. Жалмар почти услышал хрус-

тальный звон этих осколков равнодушия, которое так соответс-

твовало марсианским садам.

Она приблизилась к нему, наклонила голову и приоткрыла

губы. Он запустил пальцы в ее голубые волосы и притянул к

себе, но она, играючи, оттолкнула его к песчаной чаше, укра-

шающей сад, и, стоя, сбросила одежду. Жалмару показалось,

что ей понадобилось усилие, чтобы снять ее, и он увидел на

плече, над грудью, три крошечные капельки крови.

- Я люблю тебя, - сказала она.

Он приблизился, но, подумав о Марио, заколебался. Одежда

упала позади нее темной бесформенной массой, и на ней оста-

лось только сверкающее марсианское ожерелье, а над ее грудью

и на сгибе локтя - шесть крошечных рубинов. Он осторожно

уложил ее на песок, назвал Нессой и сказал, что ее кожа

гладка, как полированный камень. Девушка посмотрела на него

широко открытыми глазами, застывшими, как кристаллы. Он ска-

зал ей, хотя, как и каждый мужчина, в такое мгновение почти

ни о чем не мог думать, что они вместе улетят к звездам,

сжал рукой одну из ее грудей и впился в нее губами, а пальцы

другой руки играли песком за плечами Нессы. Вдруг они косну-

лись одежды. Легкое прикосновение. Он закрыл глаза... Мех

бесконечно заботливо скользнул вдоль его руки и погладил,

точно голубые волосы.

Ужасный крик.

Одежда, словно тиски, сжала его руку. Жалмар перевернулся

и швырнул одежду вверх, но одежда снова упала на него. Он

вытащил из своего сапога кинжал и полоснул одежду, но...

одежда скользнула и накрыла Жалмара, а девушка колотила, ца-

рапала ее, пытаясь сорвать, молила и стонала... потом она

тоже закричала.

Когда прибежали слуги, крики уже смолкли. Девушка едва

шевелила головой, а нечто, покрытое песком, заботливо покры-

вало и укутывало ее, но что это, слуги понять не могли. На-

ружу все еще выступал обрывок одежды, а все остальное было

погребено под песком. Испуганные слуги увидели, что из-под

слишком длинной одежды, складки которой странным образом

укутывали тело девушки, падают маленькие капельки крови.

Прежде чем увести девушку, они подняли с пола раздавленные

камни марсианского ожерелья.

Прикрепленное изображение (вес файла 78.8 Кб)

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

23 февраля – православный Валентинов день, а также в России День защитника отечества, по старому – День советской армии и военно-морского флота, а неофициально – «День мужика».

Борис Привалов

Сказка о Хитром Лапте.

(из повести «Сказ про Игната, хитрого солдата»).

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. В то время, когда реки текли молочные в берегах кисельных, а по полям летали жареные утки, близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли, в некотором царстве, в некотором государстве жил да был солдат, по прозванью Хитрый Лапоть. За что его так прозвали, никто толком не ведал. Может, за то, что носил он всегда с собой в ранце лапоточки из родной деревни. А может, за то, что была у него поговорка такая, присловье: "Ах ты лапоть!" Это он о себе говаривал, когда дело у него не выходило, и о сотоварищах своих, ежели у них что не получалось...

Сам-то он службу знал хорошо. Без толку под пулю не лез, а уж спуску ворогу и супротивнику не давал... Служил Хитрый Лапоть долго и беспорочно двадцать пять лет, день в день. Сто подвигов совершил, в ста боях победил. А царь - добрый был государь – велел наградить солдата по-царски: грошом ломаным да лаптём соломенным. Купил солдат на грош второй лапоть, обулся и пошёл Хитрый Лапоть домой, в деревню. Идёт, песенку посвистывает - сам себе командир. Шагал он много ли, мало, только дошагал до столба каменного. А за столбом дороги разбегаются - одна налево идёт, другая - направо. На столбе слова, а Хитрый Лапоть грамоте не учён, прочесть их не может.

- Вот, - говорит, - дела! Я раз по дороге шёл, две дороги нашёл, в обе вошёл. Так это были штаны - надел их, и вся недолга. А тут попробуй пойми...

Сел он возле столба, ждёт прохожего-проезжего Никто не идёт, не едет. Стал Хитрый Лапоть все сказки вспоминать, какие помнил: может, в какой из них про такой же вот столб говорится? И, верно, припомнил, только плохо в той сказке всё оборачивалось: куда ни кинь - всё клин, куда ни глянь - всё дрянь, куда ни пойдёшь - добра не наживёшь. Так оно и оказалось...

На другой день едет по дороге стар-старичок. Сам седой-преседой, и лошадь у него седая, будто в снегу вся.

- Не ведаешь ли, дедушка, - спрашивает Хитрый Лапоть, - что на этом столбе написано?

- Как же, внучек, - дед отвечает, - каждый день тут езжу. А написаны тут такие слова: направо пойдёшь - головы не сносишь, налево пойдёшь - назад не воротишься, на месте останешься - сам столбом станешь, назад повернёшь - в землю уйдёшь. А ежели меж дорогами без пути, напрямик зашагаешь - и того хуже, самое дорогое потеряешь.

Только дед это сказал, как исчез, словно его и не было никогда.

- Кто в бою не бывал, тот и страха не знавал! - сказал себе Хитрый Лапоть. - А я этих боёв повидал несчитанно, страхов этих самых встречал целыми полками. Цела была бы голова, а шапку всегда добудем. Пойду-ка я напрямик, без дороги. Может, там кто до меня пошёл - самое дорогое потерял, я найду. Да и самому знать надобно: что в жизни всего дороже?

И зашагал солдат меж двух дорог, напрямик, без пути, без тропинки. Сперва в болото попал, еле-еле выполз. Потом в такой дремучий лес забрёл, что и шагать-то невмоготу стало. Пришлось где боком, где скоком, где ползком, а где и на четвереньках.

Длинно ли, коротко ли, только вышел Хитрый Лапоть на большое гладкое поле. А посреди него, как пирог на столе, дворец стоит. Башни на солнце горят, стены белые, будто облака с неба спустились.

Ать-два, ать-два - дошагал солдат до дворца. А у ворот часовые стоят, не пускают.

Спрашивает Хитрый Лапоть:

- Чьё же это царство-государство будет?

- Это, - отвечают ему, - оловянное королевство, и правит им король Долдон Девятый.

- Доложите, - говорит солдат, - вашему Долдону, что явился Хитрый Лапоть к нему на службу!

Ну, как положено, часовой сказал начальнику караула, караульный - начальнику дворцовой стражи, дежурному генералу. Генерал - главному телохранителю, тот - фельдмаршалу, а уж фельдмаршал - королю.

- Что ж, пусть явится, - сказал король Долдон. - Солдаты мне всегда нужны.

Явился Хитрый Лапоть. Встал перед королём как вкопанный, смотрит прямо, грудь парусом развернул - солдат порядок знает!

Понравился он королю.

- Можешь ты мне сослужить службу великую? - спрашивает король. - Исполнишь - счастлив будешь. Дочь свою любимую - принцессу Долчонку - в жёны тебе отдам. Сам королём станешь - Долдоном Десятым. Говорят, русские солдаты ничего не боятся, вот и спаси ты королевство моё.

- От кого спасать? - спрашивает Хитрый Лапоть. - От какого врага?

- Эх, да кабы я сам знал... - вздохнул Долдон. - Ты погляди на моих подданных.

Посмотрел на жителей Оловянного королевства Хитрый Лапоть, и тошно ему стало.

Одни такие скучные, что от их взгляда молоко киснет.

Другие только лежат, с боку на бок переворачиваются, бород не стригут, рубах не стирают, каши-щей не варят, всё сырьём едят.

Третьи того хуже: им и поворачиваться лень, лежат словно убитые, в небо плюют от тоски.

И у всех очи серые, оловянные.

- Ты чего лежишь? - спросил солдат одного лежебоку. - Ведь уже мхом весь оброс.

Тот даже глаза не открыл. Только ответил слабым голосом:

- Ходить лучше, чем бежать, стоять лучше, чем ходить. Сидеть лучше, чем стоять. Лежать лучше, чем сидеть... Вот я и лежу...

- Ну и народ! - подивился солдат. - Лапоть к лаптю!

- Как же вас выручать-то, ваше величество? - спросил он Долдона Девятого. - Какой вы от меня службы ждёте?

- Нужно мне Оловянное королевство развеселить-распотешить, - сказал Долдон. - Доставь ты мне сюда великих затейников: Конька-горбунка, Медведя-плясунка, Кота-говорунка. Живут они на океане, на острове Буяне... Вот твоя служба! Не исполнишь - сам станешь таким же оловянным, как все мои подданные.

- Службу я исполню, - говорит Хитрый Лапоть, - только живот у меня пустой, как барабан. А голодный солдат - это не солдат.

- Хочешь пирогов королевских? - спрашивает король. - Их дочь для меня пекла!

- Всё одно, ваше величество, давайте пироги!

Поел солдат, поспал, попросил в дорогу коня из королевской конюшни, взял самое лучшее ружьё из королевского арсенала, ранец с едой.

Принцесса Долдонка вышла его провожать.

- Я, - говорит, - многих храбрецов провожала, пирогами своими кормила, но никто ещё до острова Буяна не добрался.

- Солдат-то русских ты доселе видела? - спросил Хитрый Лапоть.

- Ты первый, - отвечала принцесса. А у самой очи оловянные, серые, пустые.

- То-то и оно, - сказал Хитрый Лапоть и поскакал неведомо куда. Кто ж ведает, где он, океан с островом Буяном?

Конь притомился, а тут на пути лес встал. Ни объехать, ни проскочить.

- Что ж, придётся дальше по-солдатски шагать, - сказал Хитрый Лапоть. - Ты, конь мой, иди пасись. Ежели я вернусь, то увидимся. А нет - будь вольным конём, ищи себе другого хозяина, но в оловянную жизнь не возвращайся.

А конь ему отвечает человеческим голосом:

- За доброе слово спасибо, солдат. Хочу тебе дать совет: в лесу найдёшь избушку, а в ней живёт Чудо. Увидишь Козла, поклонись ему. Как бы тебя Козёл этот ни обижал, всё вытерпи. А просьбы его выполни.

Солдат ранец на спину, ружьё на плечо, ать-два - зашагал.

- Не поминай лихом! - коню крикнул.

Шёл солдат лесными путями берестяными лаптями долго ли, коротко ли, только стоит меж елей изба без окон и без дверей, на курьих ножках, на бараньих рожках.

Постучался Хитрый Лапоть, на ночлег попросился:

- Стук, стук, пусти, избушка, солдата кости согреть, не на печь, так хоть в клеть.

Избушка повернулась к солдату дверью:

- А я Чудо, ни добро, ни худо... Заходи, солдатик-касатик.

3ашёл солдат в избу. Печка топится, блинами пахнет. А за столом Козёл сидит, блины ест, масло по бороде течёт. Блин сам со сковороды да с печи к нему на стол прыгает!

Поклонился Козлу солдат с почтением.

- Садись, - сказал Козёл, - отведай моих блинков. Хороши ли?

Хитрый Лапоть поставил ружьё в угол, снял ранец - и к столу.

Взял первый блин - кислота одна, словно и не тесто ешь, а лист щавелевый. Второй блин - ещё хуже. Но ничего - ест. Солдат, ежели он голодный, камни есть может.

Козёл бородой трясёт, смотрит на солдата:

- Каковы мои блинцы? Сам жарил-парил!

- Блин как блин, - говорит Хитрый Лапоть, - к нему - сметанки, так не хуже, чем у короля Долдона, пир у нас был бы.

Слово за слово, рассказал солдат про королевскую службу.

- Помочь я тебе могу, - сказал Козёл. - Мой брат, Конёк-скакунок, тебя на остров Буян доставит. Но служба за службу: убей моего врага. Серого Волка с железными когтями. Живёт он на том краю леса, идти к нему через гору высокую, через овраги глубокие.

- Солдат везде пройдёт, - сказал Хитрый Лапоть, макая блин в сметану.

- Знай ещё вот что, солдат, - продолжал Козёл, - Волка этого простая пуля не берёт. А какой пулей его убить можно - то мне неведомо. Волк - колдун злой. Был он у своего отца любимый сын. Да только сам же отца сгубил и стал в волчьем царстве-государстве царём...

Наутро Хитрый Лапоть вышел в поход на Серого Волка.

Миновал он овраги глубокие, много раз вниз срывался, вконец измученный к горе подошёл.

Стоит гора высокая - в небо уходит. Отдышался солдат, полез на неё. Лез, лез, руки ободрал, лапти разбил - ан, глядь, он на том же месте, откуда лезть начал!

- Почему ты мне, гора-горища, дороги не даёшь? - спросил солдат. - Ведь я с тобой подобру-поздорову, а ежели воевать начнём - тебе худо придётся.

- А что ты со мной сделаешь? - спросила гора.

- Дело простое - запруду на оврагах да речках построю, воду напущу, - сказал солдат, - пусть подмывает да рушит... Закачаешься, поползёшь, рассыпешься... А я воде помогу - порохом тебя рвать буду.

Гора от испуга дрогнула - поняла, что с солдатом русским шутки плохи. Расступилась и пропустила солдата. Вышел он прямо к волчьему логову. Вокруг все деревья железными когтями изранены-изорваны. В земле от волчьих лап ямы, как колодцы.

"Видно, большой зверюга, этот Волк Серый, - подумал Хитрый Лапоть. - С ним нужно ухо востро держать!"

И солдат взял ружьё наизготовку.

Волк, однако, первым приметил солдата и зарычал:

- Иди-ка поближе, я на тебя погляжу. Ишь храбрый какой выискался!

- Вылезай-ка сам лучше наружу, - ответил солдат. - Из норы и мышь кошке грозить может!

Вылез Волчище. Хитрый Лапоть аж ахнул: Волк с быка ростом, пасть - как печь чёрная, из неё дым валит.

- Смерти не боишься, солдат? - спросил Волк и лязгнул зубищами.

- Кто смерти боится, не велика птица, - ответил Хитрый Лапоть. - А вот кто жизнь полюбил, тот и страх загубил.

Прицелился из ружья, выстрелил Волку прямо в голову.

Дым развеялся - глядь, а Волк стоит жив-невредим и скалит зубищи, словно смеётся.

- Стреляй, стреляй, - рычит, - мне любо, когда пули по шерсти бегут, словно меня гребнем чешут.

Осерчал Хитрый Лапоть: что ж, выходит, он двадцать пять лет стрелял, а стрелять не выучился?

- Экий я лапоть! Забыл, кто ты есть. Убью я тебя сейчас, серый разбойник, поганой пулей, как солдаты предателей да изменщиков убивают, - сказал Хитрый Лапоть и на пулю плюнул - никакие чудеса тому не помогут, в кого эта пуля попадёт.

Зарядил солдат ружьё. Волчище к прыжку изготовился, да двинуться не успел: сразила его поганая пуля прямо в сердце. Тут колдуну-предателю и смерть!

Зашагал солдат назад. Гора расступилась, солдата пропустила.

Через овраги глубокие, берега скользкие солдат пробрался к избушке на курьих ножках, на бараньих рожках.

А у Козла за столом сидит Конёк-скакунок. Конь что огонь: что ни шерстинка, то серебринка.

- Ты, солдат, моего сводного брата Коня из королевской конюшни на волю отпустил, - сказал Конёк-скакунок. - И я тебе помогу, чем могу.

- Отнесёт он тебя на остров Буян, - растолковал Козёл солдату, - прямо ко дворцу, где и Медведь-плясунок, и Кот-говорунок, и Конёк-горбунок живут. А уж добывай этих затейников сам.

(продолжение следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 62.4 Кб)

Борис Привалов

Сказка о Хитром Лапте.

(из повести «Сказ про Игната, хитрого солдата»).

(окончание)

Взял солдат у Козла блинов в дорогу, сел на Коня-скакунка, подумать не успел, как на острове Буяне очутился.

Кругом океан-море лежит, по нему корабли плывут. А сам остров - что рынок во время ярмарки: народу тьма, медные трубы трубят, а им хор колокольный отвечает. Те, колокола, которые поменьше, звонят так:

"Винца бы нам, блинца бы нам!"

Которые погуще, те по-иному:

"А кому платить, а кому платить?"

Третьи, самые большие, своё гудят:

"Мужику, мужику-у-у..."

А все вместе так трезвонят:

"Деньги сюда к нам! Деньги сюда к нам!"

Писаря, сидельцы в лавках, ярыжки кабацкие, торговый люд, потешные люди, гости заморские - кого только нет! Совсем солдат завертелся бы в омуте этом, ежели бы не Конёк-скакунок.

Конь вьюном вился среди лавок, телег, обозов. Выскочил на дорогу к дальнему замку.

У ворот замка сидел великан. Голова его была вровень с башней. Как вздохнёт - ветер кругом свистит. И только слышно вверху - щёлк-щёлк, будто орехи кто на небе колет. И верно, скорлупа с башни сыплется.

- В этом замке, - сказал Конёк-скакунок, - сокровища царя Гороха спрятаны-замурованы. А это великан Недрёманное Око. Он никогда не спит, замок сторожит. В башне у него орехи насыпаны. Видишь, скорлупа сыплется... Ты попробуй в замок пройти, а я тебя здесь подожду...

Хитрый Лапоть бочком-бочком - к воротам. Совсем уже подобрался, как вдруг сверху забором упала ладонь великанская. Замер солдат.

И великан прогудел сверху:

- Ещё раз пойдёшь сюда - голову раскушу, что орех!

Да ка-а-ак щёлкнет пальцем по солдату!

А палёц у Недреманного Ока толстенный - в колодец ежели воткнуть, так заткнет его как раз, во какой палец!

От этого щелчка Хитрый Лапоть летел чуть не до самого базара.

Встал, отряхнулся.

- Ладно, великан так великан, - сказал солдат, - не с такими справлялись...

Конёк-скакунок говорит ему:

- Помни, мы до вечера должны обратно в Оловянном царстве быть, иначе я волшебства своего лишусь и снова обычным конём стану.

- Не в службу, а в дружбу, - отвечает солдат, - сделай ты мне вот чего: слетай в русское царство-государство, возьми два пушечных ядра и приноси сюда. А потом видно будет, авось и управимся до вечерней зари.

Конёк-скакунок заржал, гривой-хвостом тряхнул, только его и видели.

Хитрый Лапоть присел на травку, ждёт-пождёт Конька. Великан всё орехи щёлкает, глаз с солдата не сводит. Солнце уже к морю клонится. Тут и Конёк-скакунок появился. Грива в пене, хвост в репьях - ядра принёс.

- Поторапливайся, солдатик, - говорит, - а то солнце на закат пошло. Не успеем ускакать - навечно тут останемся.

- Эй, служивый! - крикнул снизу от ворот Хитрый Лапоть великану. - А я тебе орехов принёс, наших русских. Попробуй разгрызи-ка!

- Давай! - говорит великан и ладонь свою широкую, как сани-розвальни, протягивает.

Солдат вкатил ему одно ядро чугунное на ладонь, кричит:

- Щёлкай на здоровье! Только, чур, уговор: ежели с трёх раз первый орех не раскусишь - в замок меня пустишь. А второй орех не раскусишь - назад меня выпустишь.

- Ха-ха-ха! - рассмеялся великан. - А ежели раскушу, тогда и твою голову, как орех, щёлкну! По рукам?

Что делать? Согласился Хитрый Лапоть.

Положил великан Недреманное Око ядро на зуб, хотел щёлкнуть - ан нет, ничего не выходит. Он второй раз, посильнее зубы сжал - щёлк! - только это не ядро щёлкнуло, а зуб великанский сломался.

- Как русский орешек - не по зубам? - спрашивает солдат.

- Погоди, ещё третий раз за мной, - говорит великан.

И всё сызнова - только теперь другой зуб выскочил, великан от боли волком завыл.

Делать нечего - пропустил солдата в замок.

А солнце уже по самому морю катится, вот-вот начнёт заходить. Бежит солдат по замку, а комнат там что деревьев в лесу. И в каждой - сокровища несметные. Как тут отыскать Конька-горбунка, Медведя-плясунка, Кота-говорунка?

"Если есть тут кто живой, - решил Хитрый Лапоть, - то он непременно откликнуться должен на нашу пляску русскую, солдатскую".

Отложил в сторонку ружьё, ранец да как начал плясать - только камни-самоцветы кругом дрожат-сверкают да подмигивают.

Танцует солдат да сам тебе подпевает:

Эх ты, барыня-сударыня в лаптях,

Ты скажи зачем-откудова пришла!

И впрямь: откуда ни возьмись, появились звери затейные, в дверях стали, на солдата смотрят.

Мохнатый Медведь-плясунок - глаза весёлые - сразу приплясывать начал; то вприсядку, то колесом пройдётся.

Конёк-горбунок сам махонький, а хвост у него золотой по всей комнате волочится.

А Кот-говорунок - красавец писаный! Один глаз у него жёлтый, другой - голубой. Сам, словно гусь, серый. Шерсть долгая, да лёгкая - пух прямо. Ушки на макушке, ходит, ко всем ластится, песни урчит-поёт.

- Звери мои дорогие, затейные-шутейные, - взмолился Хитрый Лапоть, - недосуг нам разговоры разговаривать: едем в Оловянное королевство, людей от скуки-докуки выручать!

- Это далеко-о-о, - урчит Кот-говорунок, - за мор-мор-море-океан... Я воды боюсь.

- Так вы же тут взаперти у царя Гороха сидите, никакого толку от вас нет! - говорит солдат. - А там люди оловянными совсем уже стали... Вы же их спасёте!

- Как же мы отсюда выйдем? - спрашивает Медведь-плясунок, а у самого все четыре лапы ходуном ходят. - Великан нас поймает и в яму посадит, на цепь.

- Бр-р-р! - зафырчал Кот-говорунок. - В яме холодно, мокр-р-р-о...

- Это моя забота, как я вас отсюда вызволю, - сказал Хитрый Лапоть. - Поспешайте!

А солнце уже наполовину за море ушло. В окно видно - Конёк-скакунок волнуется, из ноздрей огнём пышет, копытом землю роет.

Подошли солдат и звери к воротам.

- Как пришлись тебе по нраву русские орешки-щёлканцы? - спросил Хитрый Лапоть великана.

- Ох, раскусил я твой орешек, - ответил Недреманное Око. - Вон он, ох...

Возле ворот лежало разгрызенное пополам чугунное ядро, всё щербатое, во вмятинах - здорово, видно, великан над ним потрудился. А рядом пни костяные валялись - зубы великаньи поломанные, расколотые.

- Дорого тебе встал первый орешек, - сказал солдат. - Да вон второй лежит, ты его попробуй хотя бы надкусить...

И солдат подкатил к великану Другое ядро.

- Да мне уж кусать-то нечем, - прошамкал великан. - Один зуб остался.

- Это уж не моя забота, - сказал Хитрый Лапоть. - Уговор дороже денег - выпускай меня из замка.

Солнце уже вот-вот за море уйдёт - одна горбушка осталась над водой.

Сел Хитрый Лапоть на Конька-скакунка, Кота в ранец положил. А Медведь-плясунок на Коньки-горбунка уселся, хвостом горбунковым повязался.

Взвились кони в небо сизое и сгинул с глаз остров Буян, словно и не было его никогда.

У стен Оловянного королевства наземь опустились.

Пришли к Долдону во дворец.

Король от удивления слова молвить не может. Принцесса прибежала, оловянными очами на зверей уставилась.

- Как же, - спрашивает она, - солдатик, ты уцелел, здоровым-невредимым вернулся?

- Перво-наперво, - ответил Хитрый Лапоть, - нужно всегда помнить: за правое дело - стой смело. Никого не бойся, а сам смекай...

- Трубите, всех на площадь зовите! - приказал король. - Будем моих оловянных людей оживлять-веселить!

Всех людей с оловянными очами согнали на площадь.

Медведь-плясунок плясал так, что Хитрый Лапоть чуть со смеху не умер.

Но оловянные очи короля, принцессы и всех их подданных оставались такими же скучными, словно незрячими.

Потом Конёк-горбунок кувыркался в воздухе, гонял облака, летал, как хвостатая звезда, над королевством - никто даже оком в его сторону не повёл.

Вышел на площадь Кот-говорунок, такие мур-муры развёл - хочешь не хочешь, а заслушаешься.

Только людям с оловянными очами это всё ни к чему - как лежали, так и лежат, в небо плюют и мух не ловят.

Рассердился Хитрый Лапоть.

- А вот у нас в деревне, - сказал он зверям, - таким, как вы, мастерам, был бы почёт и уважение.

А здесь что - тоска оловянная, тьфу!

- А где твоя деревня? - спросил Медведь-плясунок.

- Деревня моя, - вздохнул Хитрый Лапоть, - стоит среди рек быстрых, среди лесов дремучих, среди полей чистых...

И как принялся солдат рассказывать о своей деревне, так не только сам король с принцессой, но и все люди с оловянными очами оживились. Окружили солдата, слушают.

- Где ж эта красота ненаглядная? - спрашивает Конёк-горбунок.

- В Русской земле, на родине моей, - отвечает солдат.

- А что такое родина? - спросила принцесса.

- Родина там, где человек родился, где всё для него самое дорогое... - сказал солдат да и чуть язык не прикусил. Вот же что самое дорогое - родина! Как это он сразу-то не додумался - ведь на столбе том, что меж дорог стоял, так и написано было: "Самое дорогое потеряешь"! Значит, родину эти люди потеряли-забыли! Вот и стали у них очи пустые, незрячие, сами оловянными сделались...

Эх, как же им без родины-то тяжко!

И начал Хитрый Лапоть о родине своей сызнова рассказывать, да так красиво, да с таким пылом и жаром, что растопил всё олово в сердцах и очах. Потеплели люди, встрепенулись. Каждый о своей родине вспомнил. И домой заторопился.

И не стало больше Оловянного королевства.

А Хитрый Лапоть забрал весёлых зверей и дальше пошёл - дело для солдата везде сыщется...

О солдате этом и доселе во всех местах, где он бывал, сказки сказывают, песни поют. Тут и сказке конец, пускай веселится наш добрый молодец...

Прикрепленное изображение (вес файла 22.6 Кб)

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

1 марта – Всемирный день кошек.

Кошачий король (Английская сказка)

Давным-давно жили в глуши Шотландии двое братьев. Жили они в очень уединенном месте, за много миль от ближайшей деревни, и прислуживала им старуха кухарка. Кроме них троих, в доме не было ни души, если не считать старухиного кота да охотничьих собак.

Как-то раз осенью старший брат, Элсхендер, решил остаться дома, и младший, Фергас, пошел на охоту один. Он отправился далеко в горы, туда, где охотился с братом накануне, и обещал вернуться домой до захода солнца. Но день кончился, давно пора было сесть за ужин, а Фергас все не возвращался. Элсхендер забеспокоился - никогда еще не приходилось ему ждать брата так долго.

Наконец Фергас вернулся, задумчивый, промокший, усталый, и не захотел рассказывать, почему он так запоздал. Но вот после ужина, когда братья сидели с трубками у камина, в котором, весело потрескивая, горел торф, и собаки лежали у их ног, а черный кот старой стряпухи, полузакрыв глаза, расположился на коврик между ними, Фергас словно очнулся и рассказал брату о том, что с ним приключилось.

- Ты, наверное, удивляешься, почему я так поздно вернулся? - сказал он. - Ну, слушай! Я сегодня видел такие чудеса, что даже не знаю, как тебе и рассказать про них. Я шел, как и собирался, по нашей вчерашней дороге. Но когда настала пора возвращаться домой, горы заволокло таким густым туманом, что я сбился с пути. Долго я блуждал, сам не знаю где, как вдруг увидел огонек. Я скорее пошел на него. Но только я приблизился к нему, как перестал его видеть и оказался возле какого-то толстого старого дуба. Я влез на дерево, чтоб легче было отыскать этот огонек, и вдруг вижу - подо мной в стволе дупло, а в дупле что-то вроде церкви, и там кого-то хоронят. Я слышал пение, видел гроб и факелы. И знаешь, кто нес факелы? Но нет, ты мне все равно не поверишь!..

Элсхендер принялся уговаривать брата продолжать. Он даже подбросил торфа в камин, чтоб огонь запылал ярче, и младший брат повеселел. Собаки мирно дремали, а черный кот поднял голову и, казалось, слушал так же внимательно, как сам Элсхендер. Братья даже невольно взглянули на него.

- Поверь же, - продолжал Фергас, - все, что я скажу, истинная правда. Гроб и факелы несли коты, а на крышке гроба были нарисованы корона и скипетр!

Больше он ничего не успел добавить, ибо черный кот вскочил и крикнул: - О небо! Значит, старый Питер преставился, и теперь я - кошачий король!

Тут кот прыгнул в камин и пропал навсегда...

Прикрепленное изображение (вес файла 307.1 Кб)

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

1 марта – Праздник прихода весны.

Ганс Христиан Андерсен.

Подснежник.

Завывал зимний ветер, а в домике было тепло и уютно. В этом домике укрывался цветок. Он укрывался в своей луковице под землей и снегом. Потом выпал дождь. Капли пробили снежное покрывало и застучали по цветочной луковице. Они говорили о светлом наземном мире, и вслед за ними сквозь снег пробился нежный и настойчивый солнечный луч и пригрел луковицу.

- Кто там? Войдите! - сказал цветок.

- Не могу! - сказал солнечный луч. - Мне никак не отворить дверь. Подожди до лета, тогда я наберу силу.

- А когда будет лето? - спросил цветок и повторял этот вопрос всякий раз, как новый солнечный луч пробивался под землю. Но до летней поры было еще далеко, повсюду лежал снег, и каждую ночь вода подергивалась ледком.

- Как мне это надоело! - сказал цветок. - Все тело ноет! Я должен потянуться, выпрямиться и выйти на волю, я должен поклониться лету и пожелать ему доброго утра. Ах, какое это будет счастье!

Цветок встал, потянулся и приналег на свою оболочку, размякшую от теплой земли, талой воды и солнечных лучей. Он рванулся вверх, неся на зеленом стебле бледно-зеленый бутон, бережно прикрытый узкими плотными листочками, и очутился в снегу. Снег был холодный, но весь просвечивал, и пробиваться сквозь него было куда легче, а солнечные лучи были теперь совсем близко, так близко, как никогда прежде. Они звенели и пели:

- Добро пожаловать! Добро пожаловать! И цветок поднялся из снега навстречу светлому солнечному миру.

Лучи гладили и целовали его так нежно, что он совсем раскрылся. Он стоял, белый как снег, украшенный зелеными полосочками, смущенно и радостно склонив голову.

- Прекрасный цветок!-пели солнечные лучи. - Как ты нежен и свеж! Ты первый! Ты единственный! Любимый ты наш! Ты несешь в города и селенья весть о лете, о теплом лете. Весь снег растает, улетят холодные ветры! Придет наша пора! Все зазеленеет. И у тебя появятся друзья: сирень, ракитник, а потом розы, но ты у нас первый, такой нежный, такой прозрачный!

Ему было так радостно, словно пел весь воздух, словно лучи света пронизали все его листики и стебель, и цветок стоял нежный и хрупкий и вместе с тем сильный в своей юной красе. Он стоял в бело-зеленом наряде и славил лето. Но до лета было все еще далеко, тучи закрыли солнце, и подул резкий холодный ветер.

- Рановато ты явился!-сказали Непогода и Ветер. - Мы еще покажем тебе нашу силушку! Ты еще нас узнаешь! Сидел бы лучше дома и не выскакивал на улицу щеголять нарядами. Не пришла еще твоя пора!

И снова наступили холода. Потянулись хмурые дни без единого солнечного луча. Погода стояла такая, что маленькому, слабому цветку впору было промерзнуть насквозь. Но он и сам не знал, какой он сильный: ему прибавляла сил жизнерадостность и вера в то, что лето все равно придет. Он хранил ему верность, а солнечные лучи подтверждали, что ждать стоит. И так стоял он, исполненный любви, веры и надежды, в белом наряде на белом снегу и склонял голову, когда густо падали снежные хлопья и дули ледяные ветры.

- Ты сломишься, - говорили они. - Замерзнешь, засохнешь! Что ты здесь искал? Зачем доверился солнечному лучу? Он обманул тебя. И поделом тебе, безумец. Эх ты, вестник лета!

- Безумец! - повторил цветок, когда настало морозное утро.

- Вестник лета! - обрадовались дети, которые выбежали в сад. - Полюбуйтесь, какой он славный, какой красивый, самый первый, единственный!

И от этих слов цветку сделалось так хорошо, как от теплых солнечных лучей.

На радостях цветок даже не заметил, что его сорвали. Он лежал в детской руке, и детские губы целовали его, он очутился в теплой комнате, на него смотрели добрые глаза, его поставили в воду, такую бодрящую, такую живительную, что цветку почудилось, будто вдруг настало лето.

У хозяйской дочери, которая недавно конфирмовалась, был любезный дружок-подмастерье, который тоже недавно конфирмовался.

- Закружу-ка я ему голову!-сказала она; затем, взяв нежный цветок, вложила его в надушенный листок бумаги, на котором были написаны стихи, стихи о цветочке. Они начинались словами: "Подснежник говорит: "Настало лето вновь!" и кончались этими же словами, а внизу была еще такая приписка: "А я тебе скажу, что к нам пришла любовь!"

Хорошенькая барышня тоже обещала тепло и солнце. Об этом было написано в стихах, которые затем были посланы вместе с цветком по почте. Ему показалось, что он снова очутился в луковице, так сделалось вокруг темно. И подснежник отправился в путешествие: он ехал в почтовом мешке, со всех сторон на него жали и давили, и это не доставляло ему никакого удовольствия. Но всему когда-нибудь приходит конец. Закончилось и путешествие. Любезный друг распечатал и прочел письмо, да так обрадовался, что поцеловал цветочек; потом цветок вместе со стихами был положен в шкатулку, где лежало много красивых писем, только все они были без цветов, он был первым и единственным, как его называли солнечные лучи, и было приятно думать об этом.

И уж думать об этом он мог предостаточно, он думал все лето и всю долгую зиму, а когда опять настало лето, цветок попался на глаза молодому человеку. На сей раз молодой человек нисколько ему не обрадовался: он схватил письмо и так швырнул стихи, что цветок упал на пол. Правда, цветок высох и сплющился, но из этого вовсе не следовало, что его надо было бросать на пол. Тем не менее здесь было лучше, чем в огне, где пылали стихи и письма. Что же случилось? Да лишь то, что нередко случается.

Ранней весной подснежник оказался обманщиком, возвестив о лете, но это была невинная шутка. Девушка оказалась тоже обманщицей, возвестив о любви, и это была уже злая шутка. А когда и в самом деле пришло лето, она выбрала себе другого.

Утром солнечный луч осветил маленький сплющенный подснежник, который выглядел нарисованным на полу. Служанка, подметавшая пол, подняла его и положила в одну из книг, так как ей показалось, что он выпал оттуда, когда она обметала пыль. И цветок снова очутился среди стихов, среди стихов напечатанных, а они куда благороднее, чем рукописные, и уже по крайней мере стоят они дороже.

Годы шли. Книга стояла на полке; затем ее взяли, раскрыли и прочли. Это была хорошая книга: стихи и песни датского поэта Амброзиуса Стуба, они стоили того, чтобы с ними ознакомились. И человек, читавший книгу, перевернул страницу.

- Ах, - сказал он, - здесь подснежник, самый первый и безрассудный цветок!

Мне кажется, его положили сюда неспроста! Бедный Амброзиус Стуб! Он сам был как слишком ранний подснежник, и поэтому на его долю выпали злые ветры, снег и холод. Он странствовал по родному острову Фюн от одного помещичьего дома к другому, словно подснежник в стакане воды, словно цветок в любовном письме, и никто не принимал всерьез самого безрассудного, наивного, чудаковатого, и притом самого первого, единственного, вечно юного датского поэта. Да, маленький подснежник, оставайся здесь как напоминание, тебя сюда вложили неспроста!

И подснежник снова очутился в книге. Ему было лестно сознавать, что лежит он в прекрасной книге песен неспроста и что юноша, воспевший его, был тоже безрассуден и тоже бросал вызов зиме. Цветок понял все это на свой лад, как и мы склонны все понимать на свой лад.

Вот и конец сказке о маленьком безрассудном подснежнике.

Прикрепленное изображение (вес файла 450.2 Кб)

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

3 марта – Всемирный день писателя.

Ганс Христиан Андерсен

Блуждающие огоньки в городе

Жил-был человек; он когда-то знал много-много новых сказок, но теперь запас их — по словам его — истощился. Сказка, которая является сама собою, не приходила больше и не стучалась к нему в двери. Почему? По правде-то сказать, он сам несколько лет не вспоминал о ней и не поджидал ее к себе в гости. Да она, конечно, и не приходила: была война, и в стране несколько лет стояли плач и стон, как и всегда во время войны.

Аисты и ласточки вернулись из дальнего странствования — они не думали ни о какой опасности; но явиться-то они явились, а гнезд их не оказалось больше: они сгорели вместе с домами. Границы страны были почти стерты, неприятельские кони топтали древние могилы. Тяжелые, печальные то были времена! Но и им пришел конец.

Да, им пришел конец, а сказка и не думала стучаться в двери к сказочнику; и слуха о ней не было!

«Пожалуй, и сказкам пришел конец, как многому другому! — вздыхал сказочник. — Но нет, сказка ведь бессмертна!» Прошел год с чем-то, и он стал тосковать.

«Неужели же сказка так и не придет, никогда больше не постучится ко мне?» И она воскресла в его памяти как живая. В каких только образах она ему ни являлась! То в образе прелестной молодой девушки, олицетворенной весны, с сияющими, как глубокие лесные озера, очами, увенчанной диким ясминником, с буковой ветвью в руке. То в образе коробейника, который, открыв свой короб с товарами, развевал перед ним ленты, испещренные стихами и преданиями старины. Милее же всего было ему ее появление в образе старой, убеленной сединами бабушки, с большими умными светлыми глазами. Вот у нее так был запас рассказов о самых древнейших временах, куда древнее тех, когда принцессы еще пряли на золотых прялках, а их сторожили драконы и змеи! И она передавала их так живо, что у слушателя темнело в глазах, а на полу рисовались кровяные пятна. Жутко было слушать и все-таки куда как занятно! Все это было ведь так давно-давно!

«Неужели же она так-таки и не постучится больше?» — спрашивал себя сказочник, не сводя взгляда с двери; под конец у него потемнело в глазах, а на полу замелькали черные пятна; он и сам не знал, что это — кровь или траурный креп, в который облеклась страна после тяжелых, мрачных дней скорби.

Сидел он, сидел, и вдруг ему пришла мысль: а что, если сказка скрывается, как принцесса добрых старинных сказок, и ждет, чтобы ее разыскали? Найдут ее, и она засияет новой красой, лучше прежнего!

«Кто знает! Может быть, она скрывается в брошенной соломинке, колеблющейся вон там, на краю колодца? Тише! Тише! Может быть, она спряталась в высохший цветок, что лежит в одной из этих больших книг на полке?»

Сказочник подошел к полке и открыл одну из новейших просветительных книг. Не тут ли сказка? Но там не было даже ни единого цветка, а только исследование о Гольгере Данске. Сказочник стал читать и прочел, что история эта — плод фантазии одного французского монаха, роман, который потом взяли да перевели и «тиснули на датском языке», что Гольгера Данске вовсе и не существовало никогда, а следовательно, он никогда и не появится опять, о чем мы поем и чему так охотно верим. Итак, Гольгер Данске, как и Вильгельм Телль, оказывался одним вымыслом! Все это было изложено в книге с подобающей ученостью.

— Ну, а я во что верю, в то и верю! — сказал сказочник. — Без огня и дыма не бывает!

И он закрыл книгу, поставил ее на полку и подошел к живым цветам, стоявшим на подоконнике. Не тут ли спряталась сказка? Не в красном ли тюльпане с желтыми краешками, или, может быть, в свежей розе, или в яркой камелии? Но между цветами прятались только солнечные лучи, а не сказка.

«Цветы, росшие тут в тяжелое, скорбное время, были куда красивее, но их срезали все до единого, сплели из них венок и положили в гроб, который накрыли распущенным знаменем. Может быть, с теми цветами схоронили и сказку? Но цветы знали бы о том, самый гроб, самая земля почувствовали бы это! Об этом рассказала бы каждая пробившаяся из-под земли былинка! Нет, сказка умереть не может! Она бессмертна!.. А может быть, она и приходила сюда, стучалась в дверь, но кому было услыхать ее стук, кому было дело до нее? В то мрачное время и на весеннее солнышко-то смотрели чуть ли не с озлоблением, сердились, кажется, даже на щебетание пташек, на жизнерадостную зелень! Язык не поворачивался тогда пропеть хоть одну из старых, неувядающих народных песен; их схоронили вместе со многим, что было так дорого сердцу! Да, сказка отлично могла стучаться в двери, но никто не слыхал этого стука, никто не пригласил ее войти, она и ушла! Пойти поискать ее! За город! В лес, на берег моря!»

За городом стоит старый замок; стены сложены из красного кирпича, на башне развевается флаг. В тонковырезной листве буковых деревьев поет соловей, любуясь на цветы яблони и думая, что перед ним розы. Летом здесь суетятся пчелы, носясь гудящим роем вокруг своей царицы, а осенью бури рассказывают о дикой охоте, об увядающих и опадающих человеческих поколениях и листьях. На Рождество сюда доносится с моря пение диких лебедей, а в самом старом доме, у печки, в это время так уютно, так приятно сидеть и слушать сказки и предания!

В нижней, старой, части сада находилась каштановая аллея, так и манившая своим полумраком. Туда-то и направился сказочник. Здесь некогда прогудел ему ветер о Вольдемаре До и его дочерях, а Дриада, обитавшая в дереве, — это и была сама бабушка-сказка, — рассказала последний сон старого дуба. Во времена прабабушки здесь росли подстриженные кусты, теперь же — только папоротник да крапива. Они разрослись над валявшимися тут обломками старых каменных статуй. Глаза статуй заросли мхом, но видели они не хуже прежнего, а вот сказочник и здесь не увидел сказки.

Куда же, однако, она девалась?

Высоко над головой его и старыми деревьями носились стаи ворон и каркали: «Кра-кра! Прочь! Прочь!»

Он и ушел из сада на вал, окружавший дом, а оттуда — в ольховую рощу. Здесь стоял шестиугольный домик, при котором был птичий двор. В горнице сидела старуха, смотревшая за птицей; у нее было на счету каждое снесенное яйцо, каждый вылупившийся цыпленок, но все-таки она не была сказкой, которую разыскивал наш сказочник, — на это у нее имелись доказательства: метрическое свидетельство и свидетельство о привитии оспы; оба хранились в ее сундуке.

Неподалеку от домика возвышался холм, поросший терном и желтой акацией. Тут же лежал старый могильный памятник, привезенный сюда много лет тому назад со старого кладбища как память об одном из честных «отцов города». Памятник изображал его самого, а вокруг него были высечены из камня его супруга и пять дочерей, все со сложенными руками и в высоких стоячих воротничках. Долгое, пристальное созерцание памятника действовало на мысли, а мысли, в свою очередь, действовали на камень, и он начинал рассказывать о старине; так по крайней мере бывало с человеком, разыскивавшим сказку. Придя сюда, он увидел на лбу каменного «отца города» живую бабочку; вот она взмахнула крылышками, полетала-полетала и уселась на травку неподалеку от памятника, как бы желая обратить внимание сказочника на то, что там росло. А рос там четырехлистный клевер; да не одна такая былинка, а целых семь, одна подле другой. Да, счастье коли привалит, так уж привалит разом! Сказочник сорвал их все и сунул в карман. Счастье ведь не хуже чистых денег, но новая хорошая сказка была бы, однако, еще лучше, думалось сказочнику. Сказки-то он, однако, так и не нашел.

Солнце садилось, большое, красное; луга дымились, Болотница варила пиво.

Свечерело; сказочник стоял один в своей комнате и смотрел через сад и луг на болото и морской берег. Ярко светил месяц; над лугами стоял такой туман, что луг казался огромным озером. Он и был им когда-то, гласили предания; теперь же, благодаря лунному свету, предание превратилось в действительность. Сказочнику вспомнилось то, что он прочел сегодня в книге о Вильгельме Телле и Гольгере Данске, — будто они никогда не существовали; они, однако, жили в народном поверье, как вот и это озеро, вновь ставшее вдруг действительностью! Значит, и Гольгер Данске может воскреснуть!

В эту минуту что-то сильно стукнуло в окно. Что это? Птица, летучая мышь, сова? Ну, таким гостьям не отворяют! Но вот окно распахнулось само собою, и в него просунулась старушечья голова.

— Это еще что? — спросил сказочник. — Кто это? И как она может заглянуть в окно второго этажа? Что она, на лестнице стоит?

— У вас в кармане четырехлистный клевер! — отозвалась старуха. — У вас даже целых семь таких былинок, и одна из них шестилистная!

— Кто ты? — спросил ее сказочник.

— Болотница! — ответила она. — Болотница, что варит пиво. Я ж возилась с пивом, да один из болотных чертенят расшалился, выдернул из бочки втулку и бросил ее сюда, во двор, прямо в окно. Теперь пиво так и бежит из бочки, а это невыгодно.

— А скажите... — начал было сказочник.

— Постойте маленько! — прервала его Болотница. — Теперь у меня есть дело поважнее! — И она исчезла.

Сказочник только что собрался затворить окно, как старуха показалась опять.

— Ну вот, дело и сделано! — сказала она. — Остальную половину пива я доварю завтра, коли погода будет хороша. О чем же вы хотели спросить меня? Я вернулась потому, что всегда держу слово, да к тому же у вас в кармане семь былинок четырехлистного клевера, из которых одна даже шестилистная, — это внушает уважение! Такой четырехлистник — что твой орден; правда, он растет прямо у дороги, но находит-то его не всякий! Так что же вы хотели спросить? Ну, не мямлите же, я тороплюсь!

Сказочник и спросил о сказке, спросил, не встречала ли ее Болотница.

— Ох ты, пиво мое, пиво! — сказала старуха. — Вы все еще не сыты сказками? А я так думаю, что они всем уж набили оскомину. Теперь у людей есть чем заняться другим! Даже дети, и те переросли сказки. Теперь подавайте мальчикам сигары, а девочкам кринолины; вот что им по вкусу! А то сказки?! Нет, теперь есть чем заняться поважнее!

— Что вы хотите сказать? — спросил сказочник. — И что вы знаете о людях? Вы ведь имеете дело только с лягушками да блуждающими огоньками!

— Да, берегитесь-ка этих огоньков! — сказала старуха. — Они теперь на воле! Вырвались! Об них-то мы и поговорим с вами. Только приходите ко мне в болото, а то меня там дело ждет. Там я и расскажу вам обо всем. Но торопитесь, пока ваши четырехлистные да одна шестилистная былинки клевера не завяли и месяц не зашел.

И Болотница исчезла.

Башенные часы пробили двенадцать, и не успели еще они пробить четверть первого, как сказочник, выйдя из дома и миновав сад, стоял на лугу. Туман улегся; Болотница кончила варку пива.

— Долгонько же вы собирались! — сказала ему она. — Нечистая сила куда проворнее людей; я рада, что родилась Болотницею!

— Ну, что же вы мне скажете? — спросил сказочник. — Что-нибудь о сказке?

— Вы ни о чем другом и говорить не можете? — ответила старуха.

— Так речь пойдет о поэзии будущего?

— Только не залетайте слишком высоко! — сказала Болотница. — Тогда я и буду с вами разговаривать. Вы только и бредите поэзией, говорите только о сказке, точно она всему миру голова! А она хоть и постарше всех, да считается-то самою младшею, вечно юною! Я хорошо знаю ее! И я когда-то была молода, а молодость ведь не то, что детская болезнь. И я когда-то была хорошенькой лесной девой, плясала вместе с подругами при лунном свете, заслушивалась соловья, бродила по лесу и не раз встречала девицу-сказку — она вечно шатается по свету. То она ночует в полураспустившемся тюльпане, то в желуде, то шмыгнет в церковь и закутается там в креп, ниспадающий с подсвечников в алтаре!

— Да вы очень сведущи! — заметил сказочник.

— Должна же я знать по крайней мере с ваше! — отозвалась Болотница. — Поэзия и сказка — обе одного поля ягоды, и пора им обеим убираться подобру-поздорову! Их теперь можно отлично подделать; и дешево и сердито выходит! Хотите, я дам вам их сколько угодно задаром! У меня полный шкаф поэзии в бутылках. В них налита эссенция, самый экстракт поэзии, извлеченный из разных корней — и горьких, и сладких. У меня имеются все сорта поэзии, в которой нуждаются люди. По праздникам я употребляю эти эссенции вместо духов — лью несколько капель на носовой платок.

(продолжение следунт)

Прикрепленное изображение (вес файла 316.1 Кб)

Ганс Христиан Андерсен

Блуждающие огоньки в городе

(окончание)

— Удивительные вещи вы рассказываете! — проговорил сказочник. — Так у вас поэзия разлита по бутылкам?

— И у меня ее столько, что вам и не переварить! — ответила старуха. — Вы ведь знаете историю о девочке, наступившей на хлеб, чтобы не запачкать новых башмаков? Она и написана и напечатана.

— Я сам рассказал ее! — сказал сказочник.

— Ну так вы знаете ее и знаете, что девочка провалилась сквозь землю, ко мне в пивоварню, как раз в то время, когда у меня была в гостях чертова прабабушка; она пришла посмотреть, как варят пиво, увидела девочку и выпросила ее себе в истуканы, на память о посещении пивоварни. Чертова прабабушка получила, что желала, меня же одарила такой вещью, которая мне совсем не ко двору! Она изволила подарить мне дорожную аптечку, шкаф, полнехонький бутылок с поэзией! Прабабушка сказала, где надо поставить шкаф, там он и стоит до сих пор. Взгляните! У вас в кармане семь четырехлистных былинок клевера, из которых одна даже шестилистная, так вам можно взглянуть!

И в самом деле, посреди болота лежало что-то вроде большого ольхового пня, но оказалось, что это-то и есть прабабушкин шкаф. Он был открыт для самой Болотницы и для всякого, кто только знал, где должен стоять шкаф («Он знает, где должен стоять шкаф», — говорят у датчан о человеке, который твердо знает, чего он хочет. — Примеч. перев. ), сказала Болотница.

Шкаф открывался и спереди, и сзади, со всех сторон и углов. Прехитрая штука! И все же на вид он был ни дать ни взять старый ольховый пень! Тут имелись в искусных подделках всевозможные поэты, но преобладали все-таки туземные. Из творений каждого был извлечен самый их дух, квинтэссенция их содержания; затем добытое было раскритиковано, обновлено, сконцентрировано и закупорено в бутылку. Руководимая высоким инстинктом, — как принято говорить в тех случаях, когда нежелательно назвать это гениальностью, — чертова прабабушка отыскивала в природе то, что отзывалось тем или другим поэтом, прибавляла к этому немножко чертовщины и таким образом запасалась поэзией данного рода.

— Ну покажите же мне эту поэзию! — попросил сказочник.

— Сперва вам надо послушать кое о чем поважнее! — возразила Болотница.

— Да ведь мы как раз у шкафа! — сказал сказочник и заглянул в шкаф. — Э, да тут бутылки всех величин! Что в этой? Или в этой?

— В этой так называемые майские духи. Я еще не нюхала их, но знаю, что стоит чуть плеснуть из этой бутылки на пол, и сейчас перед тобой будет чудное лесное озеро, поросшее кувшинками. Если же капнуть всего капельки две на тетрадку ученика, хотя бы из самого низшего класса, — в тетрадке окажется такая душистая комедия, что хоть сейчас ставь ее на сцену да засыпай под нее — так сильно от нее пахнет! На бутылке написано: «Варки Болотницы» — вероятно, из вежливости ко мне!

А вот бутылка со скандальной поэзией. С виду в ней налита одна грязная вода; так оно и есть, но к этой воде подмешан шипучий порошок из городских сплетен, три лота лжи и два грана истины; все это перемешано березовым прутом, не из розог, помоченных в рассоле и обрызганных кровью преступника, даже не из пучка школьных розог — нет, просто из метлы, которою прочищали уличную канаву.

Вот бутылка с минорно-набожной поэзией. Каждая капля издает визг, напоминающий скрипение ржавых петель в воротах ада; извлечена же эта эссенция из пота и крови самобичующихся. Поговаривают, правда, что это только голубиная желчь, но другие спорят, что голубь — птица благочестивая и в ней даже желчи нет; видно, что эти мудрецы не учились естественной истории!

Потом сказочник увидел еще бутылку. Вот так была бутылка! Из бутылок бутылка! Она занимала чуть не половину шкафа; это была бутылка с «обыкновенными историями». Горлышко ее было обвязано свиной кожей и обтянуто пузырем, чтобы эссенция не выдохлась. Каждый народ мог добыть из нее свой национальный суп — все зависело от того, как повернуть и тряхнуть бутылку. Тут был и старинный немецкий кровяной суп с разбойничьими клецками, и жиденький домашний супец, сваренный из настоящих надворных советников вместо кореньев; на поверхности его плавали философские жирные точки. Был тут также и английский гувернантский суп, и французский «potage a la Kock», сваренный из петушьей ноги и воробьиного яйца и на датском языке носящий название «канканного супа». Лучшим же из всех супов был копенгагенский. Так по крайней мере говорили свои люди.

В бутылке из-под шампанского содержалась трагедия; она могла и должна была вышибать пробку и хлопать; комедия же была похожа на мелкий-мелкий песок, пыль, которую можно было бы пустить людям в глаза; это была, конечно, высокая комедия. Низкая комедия, впрочем, тоже имелась в особой бутылке, но она состояла из одних афиш будущего, в которых название пьесы играло главную роль. И тут попадались замечательные названия, например: «А ну, плюнь-ка в нутро!», «В морду!», «Душка-скотина!», «Пьяна, как стелька!». (Все выражения взяты из уличного жаргона; первое нуждается в объяснении: когда мальчишка получает в подарок первые часы, он, конечно, сейчас бежит на улицу похвастаться ими перед товарищами, а те требуют от него доказательства, что часы действительно его: «А ну, плюнь-ка в нутро!» — Примеч. перев. )Сказочник слушал, слушал и совсем задумался, но мысли Болотницы забегали вперед, и ей хотелось поскорее положить этому думанью конец.

— Ну, теперь насмотрелись на это сокровище? Знаете теперь, в чем тут дело? Но есть кое-что поважнее, чего вы еще не знаете: блуждающие огоньки в городе! Это поважнее всякой поэзии и сказки. Мне бы следовало, конечно, держать язык за зубами, но судьба сильнее меня, на меня точно нашло что-то, язык так вот и чешется! Блуждающие огоньки в городе! Вырвались на волю! Берегитесь их, люди!

— Ни слова не понимаю! — сказал сказочник.

— Присядьте, пожалуйста, на шкаф! — сказала старуха. — Только не провалитесь в него да не перебейте бутылок! Вы ведь знаете, что в них. Я расскажу вам сейчас о великом событии; случилось оно не далее как вчера, но случалось и прежде. Длиться же ему еще триста шестьдесят четыре дня. Вы ведь знаете, сколько дней в году?

И она повела рассказ.

— Вчера в болоте была такая суетня! Праздновали рождение малюток! Родилось двенадцать блуждающих огоньков из того сорта, что могут по желанию вселяться в людей и действовать между ними, как настоящие люди. Это великое событие в болоте, вот почему по болоту и лугу и началась пляска. Плясали все блуждающие огоньки — и мужского и женского пола. Среди них есть и женский пол, но о нем не принято упоминать. Я сидела на шкафу, держа на коленях двенадцать новорожденных огоньков. Они светились, как Ивановы червячки, начинали уже попрыгивать и с каждой минутой становились все больше и больше. Не прошло и четверти часа, как все они стали величиной со своих папаш или дядюшек. По древнему закону блуждающие огоньки, родившиеся в такой-то час и минуту, при таком именно положении месяца, какое было вчера, и при таком ветре, какой дул вчера, пользуются особым преимуществом: принимать человеческий образ и действовать как человек — но, конечно, сообразно со своей натурой — целый год. Такой блуждающий огонек может обежать всю страну, даже весь свет, если только не боится упасть в море или погаснуть от сильного ветра. Он может прямехонько вселиться в человека, говорить за него, двигаться и действовать по своему усмотрению. Он может избрать для себя любой образ, вселиться в мужчину или женщину, действовать в их духе, но сообразно своей натуре. Зато в продолжение года он должен совратить с прямого пути триста шестьдесят пять человек, да совратить основательно. Тогда блуждающий огонек удостаивается у нас высшей награды: его жалуют в скороходы, что бегут перед парадной колесницей черта, одевают в огненно-красную ливрею и даруют ему способность изрыгать пламя прямо изо рта! А простые-то блуждающие огоньки глядят на это великолепие да только облизываются! Но честолюбивому огоньку предстоит тоже немало хлопот и забот и даже опасностей. Если человек разгадает, с кем имеет дело, и сможет задуть огонек — тогда этот пропал: полезай назад в болото! Если же сам огонек не выдержит срока испытания, соскучится по семье, он тоже пропал: не может уже гореть так ярко, скоро потухает, и — навсегда. Если же год пройдет, а он не успеет за это время совратить с пути истины трехсот шестидесяти пяти человек, его наказывают заключением в гнилушку: лежи себе там да свети, не шевелясь! А это для шустрого блуждающего огонька хуже всякого наказания. Все это я знала и рассказала двенадцати молодым огонькам, которых держала на коленях, а они так и бесились от радости. Я сказала им, что вернее, удобнее всего отказаться от чести и ничего не делать. Но огоньки не захотели этого: все они уже видели себя в огненной ливрее и с пламенем изо рта! «Оставайтесь-ка дома!» — советовали им некоторые из старших. «Подурачьте людей! — говорили другие. — Люди осушают наши луга! Что будет с нашими потомками?» — «Мы хотим гореть, пламя нас возьми!» — сказали новорожденные огоньки, и слово их было твердо. Сейчас же устроился минутный бал — короче балы уж не бывают! Лесные девы сделали по три тура со всеми гостями, чтобы не показаться спесивыми; вообще же они охотнее танцуют одни. Потом начали дарить новорожденным «на зубок», как это называется. Подарки летели со всех сторон, словно в болото швыряли камушки. Каждая из лесных дев дала огонькам по клочку от своего воздушного шарфа. «Возьмите их, — сказали они, — и вы сейчас же выучитесь труднейшим танцам и изворотам, которые могут понадобиться в минуту трудную, а также приобретете надлежащую осанку, так что не ударите лицом в грязь в самом чопорном обществе!» Ночной ворон выучил всех новорожденных огоньков говорить: «Браво! Браво!» — и говорить всегда кстати, а это ведь такое искусство, которое никогда не остается без награды. Сова и аист тоже кое-что обронили в болото, но «о такой малости не стоит и говорить» — заявили они сами, мы и не будем говорить. В это же время мимо проносилась «дикая охота короля Вальдемара»; господа узнали, что за пир у нас идет, и прислали в подарок двух лучших собак; они носились с быстротою ветра и могли снести на спине хоть трех блуждающих огоньков. Две старые бабы-кошмарихи, которые промышляют ездой, тоже присутствовали на пиру и научили огоньков искусству пролезать в замочную скважину — таким образом, перед ними были открыты все двери. Они предложили также отвезти молоденьких огоньков в город, где знали все ходы и выходы. Обыкновенно кошмарихи ездят, сидя верхом на собственных косах, — они связывают их на кончике в узелок, чтобы сидеть тверже. Теперь же они уселись верхом на диких охотничьих собак, взяли на руки молоденьких огоньков, которые отправлялись в свет соблазнять людей, и — марш! Все это было вчера ночью. Теперь блуждающие огоньки в городе и взялись за дело, но как, где? Да, вот скажите-ка мне! Впрочем, у меня большой палец на ноге — что твой барометр, и кое о чем да дает мне знать.

— Да это целая сказка! — воскликнул сказочник.

— Нет, только присказка, а сказка-то еще впереди! — ответила Болотница. — Вот вы и расскажите мне, как ведут себя огоньки, какие личины на себя надевают, чтобы совращать людей?

— Я думаю, что об огоньках можно написать целый роман в двенадцати частях, по одной о каждом, или еще лучше — народную комедию! — сказал сказочник.

— Ну и напишите! — сказала старуха. — Или лучше отложите попечение!

— Да, оно, пожалуй, и удобнее и приятнее! — отозвался сказочник. — По крайней мере, тебя не будут трепать в газетах, а от этого ведь приходится иной раз так же тяжко, как блуждающему огоньку от сидения в гнилушке!

— Мне-то это все едино! — сказала старуха. — А лучше все-таки предоставьте писать об этом другим — и тем, кто может, и тем, кто не может! Я же дам им старую втулку от моей бочки; ею они могут открыть себе шкаф с поэзией, разлитой по бутылкам, и почерпнуть оттуда все, чего у них самих не хватает. Ну, а вы, милый человек, по-моему, довольно попачкали себе пальцы чернилами, да и в таких уже годах, что пора вам перестать круглый год гоняться за сказкой! Теперь есть чем заняться поважнее. Вы ведь слышали, что случилось?

— Блуждающие огоньки в городе! — ответил сказочник. — Слышать-то я слышал и понял! Но что же мне, по-вашему, делать? Меня забросают грязью, если я скажу людям: «Берегитесь, вон идет блуждающий огонек в почетном мундире!»

— Они ходят и в юбках! — сказала Болотница. — Блуждающие огоньки могут принимать на себя всякие личины и являться во всех местах. Они ходят и в церковь — не ради молитвы, конечно! Пожалуй, кто-нибудь из них вселится в самого пастора! Они произносят речи и на выборах, но не на пользу страны и государства, а на свою собственную. Они вмешиваются и в области искусства, но удастся им утвердить там свою власть — прощай искусство! Однако я все болтаю да болтаю, язык у меня так и чешется, и я говорю во вред своей же семье! Но мне, видно, на роду написано быть спасительницей рода человеческого! Конечно, я действую не по доброй воле и не ради медали! Что ни говори, однако, я творю глупости: рассказываю все поэту — скоро об этом узнает и весь город!

— Очень ему нужно знать это! — сказал сказочник. — Да ни один человек и не поверит этому! Скажи я людям: «Берегитесь! Блуждающие огоньки в городе!» — они подумают, что я опять сказки рассказывать принялся!

Прикрепленное изображение (вес файла 383 Кб)

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

А ещё 3 марта - День квадратного корня. Так как математической сказки хоть о каком-нибудь квадратном корне я не вспомнила, выкладываю сказку о корне простом. Точнее, о корнеплоде.

Галина Лебедева

Репка наоборот

Нашла Мышка маленькое семечко. Закопала его в землю. И выросла у нее репка. Да большая-пребольшая. Стала Мышка репку дергать. Тянет-потянет, вытянуть не может.

Посмотрела по сторонам. Видит - Кошка на солнышке греется. Вот Мышка ей и говорит:

- Слушай, Кошка, ты меня вчера чуть не сцапала, так что я на тебя в обиде, но гоняться ты за мной будешь потом. А сейчас помоги мне репку вытянуть. Кошка открыла один глаз, посмотрела на Мышку и говорит:

- А на что мне твоя репка? Я репку не ем.

- Да, ведь, и я ее не ем, мы ее Корове отнесем, Корова нам молочка нальет. Вот и будет и тебе и мне хорошо.

Согласилась Кошка. Ухватилась она за Мышку, Мышка уцепилась за Репку: тянут- потянут, а вытянуть не могут. Посмотрела Кошка по сторонам: видит- Жучка на крылечке кость грызёт. Кошка ей и говорит:

- Мы с тобой вчера подрались, ты меня на крышу загнала. Так что, я на тебя в обиде. Но давай додерёмся завтра, а сегодня помоги нам с Мышкой репку вытянуть. А Жучка покрутила носом и говорит:

- А на кой мне репка? Я репку- то не ем.

- Да и я ее не ем, и Мышка не ест, мы её Корове отнесем. Она репку любит - молочка нам даст, сметанки. Вот и будет нам всем хорошо.

Согласилась Жучка.

Ухватилась она за Кошку, Кошка за Мышку, Мышка за репку - тянут- потянут, вытянуть не могут.

Вот Жучка и говорит:

- Надо Внучку позвать. Правда я на её кровать вчера с грязными лапами залезла, а она меня оттуда веником... Мы с ней в ссоре, да видно, придется мириться.

Подошла Жучка к Внучке и говорит.

- Эх, не пр-р-р-ава я была, что пр-рям так вот с гр-р-рязными лапами... Ты уж меня пр-р-рости. Чем обижаться друг на др-р-ружку, пойдем, лучше вместе р-р-репку тянуть. У нас уже целая команда собр-р-ралась! Я, Кошка, Мышка, но без тебя нам никак не спр-р-равиться!

Вот, привела Жучка Внучку. Взялись все вместе. Внучка - за Жучку, Жучка - за Кошку, Кошка - за Мышку, Мышка за репку - тянут - потянут, - вытянуть не могут.

Без Бабки не вытащим, - говорит Внучка, - пойду, позову. Правда, она меня утром наругала, за то что я в ее очках перед зеркалом кривлялась. Я ей еще и язык показала. Пойду прощения просить, все равно, рано или поздно - мириться придется.

Подошла Внучка к Бабке, а та на нее и не смотрит, обиделась - сидит, картошку чистит.

- Баб, а Баб, я больше не буду. Ты уж меня прости. Мы там репку тянем, без тебя не получается. Пойдем вместе!

Вот, привела Внучка Бабку. Взялись они дружно: Бабка за Внучку, Внучка за Жучку, Жучка за Кошку, Кошка за Мышку, Мышка за репку. Тянут - потянут - вытянуть не могут!

- Уф! Никак. - сказала Бабка, - Ну и репка! В таком деле без мужика не обойтись. Пойду, Деда позову. Вон он на крылечке сидит, на меня обижается. Я ему в доме дымить не разрешаю, курилке этакому.

- Дед! А Дед! Давай что ль, помиримся! - крикнула Бабка

- Давай. А что делать - то надо?!

- Репу тянуть! Ишь вымахала, вшестером и то не вытащить!

- Это я завсегда с удовольствием. - обрадовался Дед.

Ухватился он за свою Бабку покрепче, а Бабка взялась за Внучку, Внучка - за Жучку, Жучка - за Кошку, Кошка - за Мышку, Мышка за репку.. Раз, два - взяли! Ещё раз - взяли! Тянем - потянем! И вытянули репку.

- М-да. Вытянули. И куда ее такую? Бабк, да ты ж её меньше! - засмеялся Дед.

- И даже ты! - развела руками Бабка.

- Да что тут рассуждать, Дед, тащи тачку! - сказала Внучка.

- Ну-ка, дружно навались! - подскочила Жучка.

- Под ногами не вертись! - подоспела Кошка.

- Приготовились! Давай! - скомандовала Мышка!

Взвалили репку на тачку и повезли в дом. Дед на тачке репку везет, Бабка с одной стороны поддерживает, Внучка- с другой. Жучка впереди бежит, с дороги палочки и камешки убирает. А Кошка и Мышка на репке сидят, на дорогу глядят.

Ехали, ехали - домой приехали.

А в воротах Корова стоит, их встречает, головой качает.

- Репку везу-у-ут! Я репку люблю-у-у! - вы мне репки- я вам молочка налью!

Взяла Бабка ножик, отрезала кусочек Деду, кусочек - себе, кусочек- Внучке, а остальное Корове отдала.

Съела Корова репку, надоила Бабка молока. Всем налила: Деду в стакан, Бабе- в чашку, Внучке - в кружечку. А Жучке, Кошке и Мышке в плошечки.

Прикрепленное изображение (вес файла 123.6 Кб)