Список разделов » Сектора и Миры

Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

» Сообщения (страница 54, вернуться на первую страницу)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



А ещё, 1 октября - Международный день музыки



Сказка о курае



Башкирская сказка





В давние времена жил один хан. Хан этот был очень злой и жадный. Он жестоко угнетал народ.



Каждую неделю он брил себе голову, для этого хан призывал всякий раз нового человека и домой его не отпускал. Народ был в постоянном страхе и так запуган, что люди не знали, как спастись от хана, ослушаться которого никто не смел.



Однажды хан позвал к себе сына одних бедных стариков. У них было три сына. Пошёл к хану старший сын и не вернулся. Через неделю хан позвал другого сына. Пошёл к хану средний сын и тоже не вернулся домой. Старик со старухой были в отчаянии. Через неделю пришли от хана звать и последнего сына.



Жили старики очень бедно. Всё, что у них было съестного, мать уже отдала на дорогу старшему и среднему сыновьям, а младшему нечего было и дать. Старик со старухой были очень этим опечалены. Но мать всё же придумала, что дать на дорогу сыну. Она замесила на своём молоке тесто из лебеды и напекла лепёшек. Взял егет эти лепёшки, распростился с родителями и отправился в путь.



Вышел он на пригорок, оглянулся в последний раз на родные места, где он родился и вырос, и с великой тоской на сердце запел, прощаясь с родным Ирандеком, с журчащими ручьями, душистыми лужками и кустарниками, с тенистым лесом и родными горами.



Через несколько дней дошёл егет до ханского дворца. Как только его привели к хану, хан дал ему свою остро отточенную бритву и приказал обрить ему голову.



Хан снял корону, и егет замер от удивления: на голове у хана торчал рог. Но удивляться было некогда.



Когда егет обрил хану голову, то хан сказал:



"Посиди тут" - и вышел. А егету очень захотелось есть. Он вынул последнюю домашнюю лепёшку и начал её есть. В это время вернулся хан, он увидел, что егет жадно ест что-то такое, чего он сам ещё никогда не видел и не пробовал.



Хан сказал егету:



- Что ты ешь? Отломи-ка и дай мне попробовать.



Егет отломил хану кусочек лепёшки. Хан съел и говорит:



- Как вкусно! Из чего это испечено?



- Моя мать замесила на своём молоке тесто из лебеды и испекла эти лепёшки, - ответил егет. Хан был поражен и не знал, что и думать. "Я съел лепёшки, испечённые на молоке его матери! Теперь выходит, я стал его молочным братом, и его кровь мне проливать нельзя. Если же я не убью его, он расскажет всем, что на голове у меня рог, - думал хан. - Чтобы избавиться от этого егета, пожалуй, лучше будет отвезти его туда, где не ступала нога человека и оставить там, - решил хан.



Хан позвал своих палачей и приказал им отвезти егета в дремучий лес.



Ханские палачи связали егета по рукам и ногам, завязали ему глаза и повезли. Потом они ссадили его с коня и бросили в непроходимом лесу, где бродят одни дикие звери.



Долго жил там егет, питаясь кореньями и ягодами. Он смастерил лук и стрелы и охотился на зверей, а из шкур сшил себе одежду, потому что старая одежда на нём вся износилась. Всё время тосковал он по своим родителям - по отцу и матери - и всем сердцем стремился к родному Ирандеку, да не знал, как туда дойти.



Однажды, скитаясь по лесу, он устал и прилёг под дерево отдохнуть. Поднялся сильный ветер.



Вдруг до слуха егета стали доноситься дивные звуки. Егет вскочил на ноги и пошёл в ту сторону. Шёл он долго, сам не зная куда, наконец поднялся на вершину горы. Тут он увидел высокое растение с мохнатой головкой. Оно покачивалось на ветру и издавало приятный звук. Егет сорвал это растение, сделал длинную дудку, подул в неё и вновь услышал приятные звуки, которые шли из стебля растения.



Егет обрадовался, что нашёл себе друга. Каждый день он подолгу учился играть на этой дудке. Наконец он научился наигрывать разные песни, какие знал ещё дома и какие приходили ему в голову. На сердце у него стало легче и спокойнее.



Вот как-то раз шёл он, шёл и дошёл до родных мест. Устал егет с дороги и сел на пригорок, а потом начал играть. Услышал приятные звуки окрестный народ, что жил на яйлау, и пришёл к егету.



Егет рассказал обо всём виденном народу: о том, как хан убивает молодых егетов, о том, как он сам спасся от смерти. Тогда весь народ поднялся на хана и расправился с ним по заслугам.



И с той поры в башкирском народе курай переходит из поколения в поколение и играют на нём хорошие, задушевные песни.


Прикрепленное изображение (вес файла 348.3 Кб)
033.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 811.6 Кб)
034.jpg
Дата сообщения: 01.10.2012 20:36 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



И наконец, 1 октября - Международный день пожилых людей



Ганс Христиан Андерсен



Старый дом



(Перевод А. Ганзен)





На одной улице стоял старый-старый дом, выстроенный еще около трехсот лет тому назад — в этом можно было легко убедиться, потому что на его карнизе, в виньетке из тюльпанов и хмеля, был вырезан год его постройки, а под ним, старинными буквами и с соблюдением старинной орфографии, целое стихотворение. Со всех наличников глядели уморительные рожи, корчившие гримасы. Верхний этаж дома значительно выступал над нижним; под самою крышей шел водосточный желоб, оканчивавшийся драконовой головою. Дождевая вода должна была вытекать у дракона из пасти, но текла из живота — желоб был дырявый.



Все остальные дома на улице были такие новенькие, чистенькие, с большими окнами и прямыми, ровными стенами; по всему видно было, что они не желали иметь со старым домом ничего общего и даже думали: «Долго ли он будет торчать тут на позор всей улице? Из-за этого выступа нам не видно, что делается вокруг! А лестница-то, лестница-то! Широкая, будто во дворце, и высокая, словно ведет на колокольню! Железные перила напоминают вход в могильный склеп, а на дверях блестят большие медные бляхи! Просто неприлично!»



Против старого дома, на другой стороне улицы, стояли такие же новенькие, чистенькие домики и думали то же, что их собратья; но в одном из них сидел у окна маленький краснощекий мальчик с ясными, сияющими глазами; ему старый дом и при солнечном и при лунном свете нравился куда больше всех остальных домов. Глядя на стену старого дома с потрескавшейся и местами пообвалившейся штукатуркою, он рисовал себе самые причудливые картины прошлого, воображал всю улицу застроенной такими же домами, с широкими лестницами, выступами и остроконечными крышами, видел перед собою солдат с алебардами и водосточные желобы в виде драконов и змиев… Да, можно таки было заглядеться на старый дом! Жил в нем один старичок, носивший короткие панталоны до колен, кафтан с большими металлическими пуговицами и парик, про который сразу можно было сказать: вот это настоящий парик! По утрам к старику приходил старый слуга, который прибирал все в доме и исполнял поручения хозяина; остальное время дня старик оставался в доме один-одинешенек. Иногда он подходил к окну взглянуть на улицу и на соседние дома; мальчик, сидевший у окна, кивал старику головой и получал в ответ такой же дружеский кивок. Так они познакомились и подружились, хоть и ни разу не говорили друг с другом, — это ничуть им не помешало!



Раз мальчик услышал, как мать сказала отцу:



— Старику живется вообще недурно, но он так одинок, бедный!



В следующее же воскресенье мальчик завернул что-то в бумажку, вышел за ворота и остановил проходившего мимо слугу старика.



— Послушай! Снеси-ка это от меня старому господину! У меня два оловянных солдатика, вот ему один! Пусть он останется у него, ведь старый господин так одинок, бедный!



Слуга, видимо, обрадовался, кивнул головой и отнес солдатика в старый дом. Потом тот же слуга явился к мальчику спросить, не пожелает ли он сам навестить старого господина. Родители позволили, и мальчик отправился в гости.



Медные бляхи на перилах лестницы блестели ярче обыкновенного, точно их вычистили в ожидании гостя, а резные трубачи — на дверях были ведь вырезаны трубачи, выглядывавшие из тюльпанов, — казалось, трубили изо всех сил, и щеки их раздувались сильнее, чем всегда. Они трубили: «Тра-та-та-та! Мальчик идет! Тра-та-та-та!» Двери отворились, и мальчик вошел в коридор. Все стены были увешаны старыми портретами рыцарей в латах и дам в шелковых платьях; рыцарские доспехи бряцали, а платья шуршали… Потом мальчик попал на лестницу, которая сначала шла высоко вверх, а потом опять вниз, и очутился на довольно-таки ветхой террасе с большими дырами и широкими щелями в полу, из которых выглядывали зеленая трава и листья. Вся терраса, весь двор и даже вся стена дома были увиты зеленью, так что терраса выглядела настоящим садом, а на самом-то деле это была только терраса! Тут стояли старинные цветочные горшки в виде голов с ослиными ушами; цветы росли в них как хотели. В одном горшке так и лезла через край гвоздика: зеленые ростки ее разбегались во все стороны, и гвоздика как будто говорила: «Ветерок ласкает меня, солнышко целует и обещает подарить мне в воскресенье еще один цветочек! Еще один цветочек в воскресенье!»



С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиною кожей с золотым тиснением.





Да, позолота-то сотрется,



Свиная ж кожа остается! —





говорили стены.



В той же комнате стояли разукрашенные резьбою кресла с высокими спинками.



— Садись! Садись! — приглашали они, а потом жалобно скрипели. — Ох, какая ломота в костях! И мы схватили ревматизм, как старый шкаф. Ревматизм в спине! Ох!



Затем мальчик вошел в ту самую комнату, которая нависала, словно балкон, над нижним этажом. Тут сидел сам старичок хозяин.



— Спасибо за оловянного солдатика, дружок! — сказал он мальчику. — И спасибо, что сам зашел ко мне!



«Так, так» или, скорее, «кхак, кхак!» — закряхтела и заскрипела мебель. Стульев, столов и кресел было так много, что они мешали друг другу смотреть на мальчика.



На стене висел портрет прелестной молодой дамы с живым, веселым лицом, но причесанной и одетой по старинной моде: волосы ее были напудрены, а платье стояло колом. Она не сказала ни «так», ни «кхак», но ласково смотрела на мальчика, и он сейчас же спросил старика:



— Где вы ее достали?



— В лавке старьевщика! — отвечал тот. — Там много таких портретов, но никому до них нет и дела: никто не знает, с кого они писаны, — все эти лица давным-давно умерли и похоронены. Вот и этой дамы нет на свете лет пятьдесят, но я знавал ее в старину.



Под картиной висел за стеклом букетик засушенных цветов; им, верно, тоже было лет под пятьдесят, — такие они были старые! Маятник больших старинных часов качался взад и вперед, стрелка двигалась, и все в комнате старело с каждою минутой, само того не замечая.



— У нас дома говорят, что ты ужасно одинок! — сказал мальчик.



— О! Меня постоянно навещают воспоминания… Они приводят с собой столько знакомых лиц и образов!.. А теперь вот и ты навестил меня! Нет, мне хорошо!



И старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были целые процессии, диковинные кареты, которых теперь уж не увидишь, солдаты, похожие на трефовых валетов, городские ремесленники с развевающимися знаменами. У портных на знаменах красовались ножницы, поддерживаемые двумя львами, у сапожников же не сапоги, а орел о двух головах — сапожники ведь делают всё парные вещи. Да, вот это была книжка так книжка!



Старичок хозяин пошел в другую комнату за вареньем, яблоками и орехами. Нет, в старом доме, право, было прелесть как хорошо!



— А мне просто невмочь оставаться здесь! — сказал оловянный солдатик, стоявший на сундуке. — Тут так пусто и печально. Нет, кто привык к семейной жизни, тому здесь не житье. Сил моих больше нет! День тянется здесь без конца, а вечер и того дольше! Тут не услышишь ни приятных бесед, какие вели, бывало, между собою твои родители, ни веселой возни ребятишек, как у вас! Старый хозяин так одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь целует? Глядит на него кто-нибудь ласково? Бывает у него елка? Получает он подарки? Нет, никогда! Вот разве гроб он получит!.. Нет, право, я не выдержу такого житья!



— Ну, ну, полно! — сказал мальчик. — По-моему, здесь чудесно; сюда ведь заглядывают воспоминания и приводят с собою столько знакомых лиц!



— Что-то не видал я их, да и мне-то они незнакомые! — отвечал оловянный солдатик. — Нет, мне просто не под силу оставаться здесь!



— А надо! — сказал мальчик.



В эту минуту в комнату вошел с веселою улыбкой на лице старичок, и чего-чего он только не принес! И варенья, и яблок, и орехов! Мальчик перестал и думать об оловянном солдатике.



Веселый и довольный вернулся он домой. Дни шли за днями; мальчик по-прежнему посылал в старый дом поклоны, а оттуда получал тоже поклоны в ответ, и вот мальчик опять отправился туда в гости.



Резные трубачи опять затрубили: «Тра-та-та-та! Мальчик пришел! Тра-та-та-та!» Рыцари и дамы на портретах бряцали доспехами и шуршали шелковыми платьями, свиная кожа говорила, а старые кресла скрипели и кряхтели от ревматизма в спине: «Ох!» Словом, все было как и в первый раз, — в старом доме часы и дни шли один за другим, без всякой перемены.



— Нет, я не выдержу! — сказал оловянный солдатик. — Я уже плакал оловом! Тут слишком печально! Пусть лучше пошлют меня на войну, отрубят там руку или ногу! Все-таки хоть перемена будет! Сил моих больше нет!.. Теперь и я знаю, что это за воспоминания, которые приводят с собою знакомых лиц! Меня они тоже посетили, и, поверь, им не обрадуешься! Особенно, если они станут посещать тебя часто. Под конец я готов был спрыгнуть с сундука!.. Я видел тебя и всех твоих!.. Вы все стояли передо мною, как живые!.. Это было утром в воскресенье… Все вы, ребятишки, стояли в столовой, такие серьезные, набожно сложив руки, и пели утренний псалом… Папа и мама стояли тут же. Вдруг дверь отворилась, и вошла незваная двухгодовалая сестренка ваша Мари. А ей стоит только услышать музыку или пение — все равно какое, сейчас начинает плясать. Вот она и принялась приплясывать, но никак не могла попасть в такт — вы пели так протяжно… Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку, но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и трудно было удержаться. Я таки не удержался, засмеялся про себя, да и слетел со стола! На лбу у меня вскочила большая шишка — она и теперь еще не прошла, и поделом мне было!.. Много и еще чего вспоминается мне… Все, что я видел, слышал и пережил в вашей семье, так и всплывает у меня перед глазами! Вот каковы они, эти воспоминания, и вот что они приводят с собой!.. Скажи, вы и теперь еще поете по утрам? Расскажи мне что-нибудь про малютку Мари! А товарищ мой, оловянный солдатик, как поживает? Вот счастливец!.. Нет, нет, я просто не выдержу!..



— Ты подарен! — сказал мальчик. — И должен оставаться тут! Разве ты не понимаешь этого?



Старичок хозяин явился с ящиком, в котором было много разных диковинок: какие-то шкатулочки, флакончики и колоды старинных карт — таких больших, расписанных золотом, теперь уж не увидишь! Старичок отпер для гостя и большие ящики старинного бюро и даже клавикорды, на крышке которых был нарисован ландшафт. Инструмент издавал под рукой хозяина тихие дребезжащие звуки, а сам старичок напевал при этом какую-то заунывную песенку.



— Эту песню певала когда-то она! — сказал он, кивая на портрет, купленный у старьевщика, и глаза его заблестели.



— Я хочу на войну! Хочу на войну! — завопил вдруг оловянный солдатик и бросился с сундука.



Куда же он девался? Искал его и сам старичок хозяин, искал и мальчик — нет нигде, да и только.



— Ну, я найду его после! — сказал старичок, но так и не нашел. Пол весь был в щелях, солдатик упал в одну из них и лежал там, как в открытой могиле.



Вечером мальчик вернулся домой. Время шло; наступила зима; окна замерзли, и мальчику приходилось дышать на них, чтобы оттаяло хоть маленькое отверстие, в которое бы можно было взглянуть на улицу. Снег запорошил все завитушки и надписи на карнизе старого дома и завалил лестницу, — дом стоял словно нежилой. Да так оно и было: старичок, хозяин его, умер.



Вечером к старому дому подъехала колесница, на нее поставили гроб и повезли старичка за город, в фамильный склеп. Никто не шел за гробом — все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воздушный поцелуй.



Несколько дней спустя в старом доме назначен был аукцион. Мальчик видел из окошка, как уносили старинные портреты рыцарей и дам, цветочные горшки с длинными ушами, старые стулья и шкафы. Одно пошло сюда, другое туда; портрет дамы, купленный в лавке старьевщика, вернулся туда же, да так там и остался: никто ведь не знал этой дамы, никому и не нужен был ее портрет.



Весною стали ломать старый дом — эта жалкая развалюха уже мозолила всем глаза, и с улицы можно было заглянуть в самые комнаты с обоями из свиной кожи, висевшими клочьями; зелень на террасе разрослась еще пышнее и густо обвивала упавшие балки. Потом расчистили и место.



— Вот и отлично! — сказали соседние дома.



Вместо старого дома на улице появился новый, с большими окнами и белыми ровными стенами. Перед ним, то есть, собственно, на том самом месте, где стоял прежде старый дом, разбили садик, и виноградные лозы потянулись оттуда к стене соседнего дома. Садик был обнесен высокой железною решеткой, и вела в него железная калитка. Все это выглядело так нарядно, что прохожие останавливались и глядели сквозь решетку. Виноградные лозы были усеяны десятками воробьев, которые чирикали наперебой, но не о старом доме, — они ведь не могли его помнить; с тех пор прошло столько лет, что мальчик успел стать мужчиною. Из него вышел дельный человек — на радость родителям. Он только что женился и переехал со своею молодою женой как раз в этот новый дом с садом.



Оба они были в саду; муж смотрел, как жена сажала на клумбу какой-то приглянувшийся ей полевой цветок. Вдруг молодая женщина вскрикнула:



— Ай! Что это?



Она укололась — из мягкой, рыхлой земли торчало что-то острое. Это был — да, подумайте! — оловянный солдатик, тот самый, что пропал у старика, валялся в мусоре и наконец много-много лет пролежал в земле.



Молодая женщина обтерла солдатика сначала зеленым листком, а затем своим тонким носовым платком. Как чудесно пахло от него духами! Оловянный солдатик словно очнулся от обморока.



— Дай-ка мне посмотреть! — сказал молодой человек, засмеялся и покачал головой. — Ну, это, конечно, не тот самый, но он напоминает мне одну историю из моего детства!



И он рассказал своей жене о старом доме, о хозяине его и об оловянном солдатике, которого послал бедному одинокому старичку. Словом, он рассказал все, как было в действительности, и молодая женщина даже прослезилась, слушая его.



— А может быть, это и есть тот самый оловянный солдатик! — сказала она. — Я спрячу его на память. Но ты непременно покажи мне могилу старика!



— Я и сам не знаю, где она! — отвечал он. — Да и никто не знает! Все его друзья умерли раньше него, никому не было и дела до его могилы, я же в те времена был еще совсем маленьким мальчуганом.



— Как ужасно быть таким одиноким! — сказала она.



— Ужасно быть одиноким! — сказал оловянный солдатик. — Но какое счастье сознавать, что тебя не забыли!



— Счастье! — повторил чей-то голос совсем рядом, но никто не расслышал его, кроме оловянного солдатика.



Оказалось, что это говорил лоскуток свиной кожи, которою когда-то были обиты комнаты старого дома. Позолота с него вся сошла, и он был похож скорее на грязный комок земли, но у него был свой взгляд на вещи, и он высказал его:





Да, позолота-то сотрется,



Свиная ж кожа остается!





Оловянный солдатик, однако, с этим не согласился.


Прикрепленное изображение (вес файла 214.2 Кб)
i_009.jpg
Дата сообщения: 01.10.2012 20:39 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



4 октября - Всемирный день защиты животных



Константин Паустовский



ЗАЯЧЬИ ЛАПЫ





К ветеринару в наше село пришел с Урженского озера Ваня Малявин и принес завернутого в рваную ватную куртку маленького теплого зайца. Заяц плакал и часто моргал красными от слез глазами...



- Ты что, одурел? - крикнул ветеринар. - Скоро будешь ко мне мышей таскать, оголец!



- А вы не лайтесь, это заяц особенный, - хриплым шепотом сказал Ваня. - Его дед прислал, велел лечить.



- От чего лечить-то?



- Лапы у него пожженные.



Ветеринар повернул Ваню лицом к двери, толкнул в спину и прикрикнул вслед:



- Валяй, валяй! Не умею я их лечить. Зажарь его с луком - деду будет закуска.



Ваня ничего не ответил. Он вышел в сени, заморгал глазами, потянул носом и уткнулся в бревенчатую стену. По стене потекли слезы. Заяц тихо дрожал под засаленной курткой.



- Ты чего, малый? - спросила Ваню жалостливая бабка Анисья; она привела к ветеринару свою единственную козу.- Чего вы, сердешные, вдвоем слезы льете? Ай случилось что?



- Пожженный он, дедушкин заяц, - сказал тихо Ваня. - На лесном пожаре лапы себе пожег, бегать не может. Вот-вот, гляди, умреть.



- Не умреть, малый, - прошамкала Анисья. -- Скажи дедушке своему, ежели большая у него охота зайца выходить, пущай несет его в город к Карлу Петровичу.



Ваня вытер слезы и пошел лесами домой, на Урженское озеро. Он не шел, а бежал босиком по горячей песчаной дороге. Недавний лесной пожар прошел стороной на север около самого озера. Пахло гарью и сухой гвоздикой. Она большими островами росла на полянах.



Заяц стонал.



Ваня нашел по дороге пушистые, покрытые серебряными мягкими волосами листья, вырвал их, положил под сосенку и развернул зайца. Заяц посмотрел на листья, уткнулся в них головой и затих.



- Ты чего, серый? - тихо спросил Ваня. - Ты бы поел.



Заяц молчал.



- Ты бы поел, - повторил Ваня, и голос его задрожал. - Может, пить хочешь?



Заяц повел рваным ухом и закрыл глаза.



Ваня взял его на руки и побежал напрямик через лес - надо было поскорее дать зайцу напиться из озера.



Неслыханная жара стояла в то лето над лесами. Утром наплывали вереницы белых облаков. В полдень облака стремительно рвались вверх, к зениту, и на глазах уносились и исчезали где-то за границами неба. Жаркий ураган дул уже две недели без передышки. Смола, стекавшая по сосновым стволам, превратилась в янтарный камень.



Наутро дед надел чистые онучи и новые лапти, взял посох и кусок хлеба и побрел в город. Ваня нес зайца сзади. Заяц совсем притих, только изредка вздрагивал всем телом и судорожно вздыхал.



Суховей вздул над городом облако пыли, мягкой, как мука. В ней летал куриный пух, сухие листья и солома. Издали казалось, что над городом дымит тихий пожар.



На базарной площади было очень пусто, знойно; извозчичьи лошади дремали около водоразборной будки, и на головах у них были надеты соломенные шляпы. Дед перекрестился.



- Не то лошадь, не то невеста - шут их разберет! - сказал он и сплюнул.



Долго спрашивали прохожих про Карла Петровича, но никто толком ничего не ответил. Зашли в аптеку. Толстый старый человек в пенсне и в коротком белом халате сердито пожал плечами и сказал:



- Это мне нравится! Довольно странный вопрос! Карл Петрович Корш - специалист по детским болезням - уже три года как перестал принимать пациентов. Зачем он вам?



Дед, заикаясь от уважения к аптекарю и от робости, рассказал про зайца.



- Это мне нравится! сказал аптекарь. - Интересные пациенты завелись в нашем городе. Это мне замечательно нравится!



Он нервно снял пенсне, протер, снова нацепил на нос и уставился на деда. Дед молчал и топтался на месте. Аптекарь тоже молчал. Молчание становилось тягостным.



- Почтовая улица, три! - вдруг в сердцах крикнул аптекарь и захлопнул какую-то растрепанную толстую книгу. - Три!



Дед с Ваней добрели до Почтовой улицы как раз вовремя - из-за Оки заходила высокая гроза. Ленивый гром потягивался за горизонтом, как заспанный силач распрямлял плечи и нехотя потряхивал землю. Серая рябь пошла по реке. Бесшумные молнии исподтишка, но стремительно и сильно били в луга; далеко за Полянами уже горел стог сена, зажженный ими. Крупные капли дождя падали на пыльную дорогу, и вскоре она стала похожа на лунную поверхность: каждая капля оставляла в пыли маленький кратер.



Карл Петрович играл на рояле нечто печальное и мелодичное, когда в окне появилась растрепанная борода деда.



Через минуту Карл Петрович уже сердился.



- Я не ветеринар, - сказал он и захлопнул крышку рояля. Тотчас же в лугах проворчал гром. - Я всю жизнь лечил детей, а не зайцев.



- Что ребенок, что заяц - все одно, - упрямо пробормотал дед. – Все одно! Полечи, яви милость! Ветеринару нашему такие дела неподсудны. Он у нас коновал. Этот заяц, можно сказать, спаситель мой: я ему жизнью обязан, благодарность оказывать должен, а ты говоришь - бросить!



Еще через минуту Карл Петрович - старик с седыми взъерошенными бровями, - волнуясь, слушал спотыкающийся рассказ деда.



Карл Петрович в конце концов согласился лечить зайца. На следующее утро дед ушел на озеро, а Ваню оставил у Карла Петровича ходить за зайцем.



Через день вся Почтовая улица, заросшая гусиной травой, уже знала, что Карл Петрович лечит зайца, обгоревшего на страшном лесном пожаре и спасшего какого-то старика. Через два дня об этом уже знал весь маленький город, а на третий день к Карлу Петровичу пришел длинный юноша в фетровой шляпе, назвался сотрудником московской газеты и попросил дать беседу о зайце.



Зайца вылечили. Ваня завернул его в ватное тряпье и понес домой. Вскоре историю о зайце забыли, и только какой-то московский профессор долго добивался от деда, чтобы тот ему продал зайца. Присылал даже письма с марками на ответ. Но дед не сдавался. Под его диктовку Ваня написал профессору письмо:



« Заяц не продажный, живая душа, пусть живет на воле. При сем остаюсь Ларион Малявин.»



...Этой осенью я ночевал у деда Лариона на Урженском озере. Созвездия, холодные, как крупинки льда, плавали в воде. Шумел сухой тростник. Утки зябли в зарослях и жалобно крякали всю ночь.



Деду не спалось. Он сидел у печки и чинил рваную рыболовную сеть. Потом поставил самовар - от него окна в избе сразу запотели и звезды из огненных точек превратились в мутные шары. Во дворе лаял Мурзик. Он прыгал в темноту, ляскал зубами и отскакивал - воевал с непроглядной октябрьской ночью. Заяц спал в сенях и изредка во сне громко стучал задней лапой по гнилой половице.



Мы пили чай ночью, дожидаясь далекого и нерешительного рассвета, и за чаем дед рассказал мне наконец историю о зайце.



В августе дед пошел охотиться на северный берег озера. Леса стояли сухие, как порох. Деду попался зайчонок с рваным левым ухом. Дед выстрелил в него из старого, связанного проволокой ружья, но промахнулся. Заяц удрал.



Дед пошел дальше. Но вдруг затревожился: с юга, со стороны Лопухов, сильно тянуло гарью. Поднялся ветер. Дым густел, его уже несло белой пеленой по лесу, затягивало кусты. Стало трудно дышать.



Дед понял, что начался лесной пожар и огонь идет прямо на него. Ветер перешел в ураган. Огонь гнало по земле с неслыханной скоростью. По словам деда, даже поезд не мог бы уйти от такого огня. Дед был прав: во время урагана огонь шел со скоростью тридцати километров в час.



Дед побежал по кочкам, спотыкался, падал, дым выедал ему глаза, а сзади был уже слышен широкий гул и треск пламени.



Смерть настигала деда, хватала его за плечи, и в это время из-под ног у деда выскочил заяц. Он бежал медленно и волочил задние лапы. Потом только дед заметил, что они у зайца обгорели.



Дед обрадовался зайцу, будто родному. Как старый лесной житель, дед знал, что звери гораздо лучше человека чуют, откуда идет огонь, и всегда спасаются. Гибнут они только в тех редких случаях, когда огонь их окружает.



Дед побежал за зайцем. Он бежал, плакал от страха и кричал: "Погоди, милый, не беги так-то шибко!"



Заяц вывел деда из огня. Когда они выбежали из леса к озеру, заяц и дед - оба упали от усталости. Дед подобрал зайца и понес домой. У зайца были опалены задние ноги и живот. Потом дед его вылечил и оставил у себя.



- Да, - сказал дед, поглядывая на самовар так сердито, будто самовар был всему виной, - да, а перед тем зайцем, выходит, я сильно провинился, милый человек.



- Чем же ты провинился?



- А ты выдь, погляди на зайца, на спасителя моего, тогда узнаешь. Бери фонарь!



Я взял со стола фонарь и вышел в сенцы. Заяц спал. Я нагнулся над ним с фонарем и заметил, что левое ухо у зайца рваное. Тогда я понял все.


Прикрепленное изображение (вес файла 109.5 Кб)
1323100152_allday.ru_7.jpg
Дата сообщения: 04.10.2012 19:23 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



5 октября - Всемирный день учителя



Умный учитель



Карачаевская народная сказка





Жил на свете добрый учитель. Детей у него не было, жена умерла. Остался учитель один-одинёшенек.



«Много ли мне одному надо, – думал он, – буду тратить свои деньги на добрые дела». Он взял к себе в дом учеников – кормил, одевал и учил их.



Однажды ночью, когда ученики спали, в дом забрались три вора и потребовали у хозяина отдать им все деньги, какие есть.



– Ну что ж, берите всё. Только меня не трогайте! – И учитель показал, где хранились деньги.



Воры забрали всё до последней монетки и хотели уйти. Но учитель остановил их:



– Подождите, вы, наверное, голодны! Я накормлю вас?



– Да ты, старик, не задумал ли отравить нас! – воскликнули воры.



– Если вы мне не верите, приготовьте еду сами. Вот мясо, вот рис.



Воры были голодны и согласились.



– А пока готовится ужин, расскажи нам сказку, – предложили воры.



И учитель начал:



– Жил на свете дровосек. Каждый день отправлялся он в лес, приносил на спине вязанку дров, продавал её на базаре и кормил свою семью.



Однажды дровосек встретил молодого парня, который пас овец.



– Да множится твоё стадо, эй джаш! [Джаш – парень, юноша.]



– Спасибо, добрый человек!



– Это твои овцы?



– Мои, – отвечал парень. – У моего отца много всякого скота. Мы люди богатые!



– Да, скота у вас много, – согласился дровосек. – А скажи мне, парень, какое дело ты умеешь делать?



– Могу только скот пасти.



– Э-э, послушай моего совета, научись какому-нибудь ремеслу!



Через некоторое время дровосек опять встретил парня с отарой овец.



– Ну что, научился ты какому-нибудь ремеслу?



– Нет, – отвечал парень. – Зачем мне учиться, я человек богатый. Смотри, какое большое у меня стадо овец!



– Э-э, на скот не надейся, ремеслу научись, – посоветовал дровосек.



– Не тебе, старый, меня поучать! – рассердился парень.



– Ну, смотри! Когда-нибудь ты вспомнишь мои слова! – сказал дровосек.



Прошло несколько лет. Как-то раз дровосек проходил мимо маленького, ветхого домика на краю аула. Из домика доносился детский плач. На крыльцо вышел худой, плохо одетый человек. Дровосек узнал в нём того самого парня, который пас овец.



– Что с тобой, джаш, почему ты так плохо выглядишь? – спросил дровосек.



– Ох, и не спрашивай! Я всё время вспоминаю твои слова!



– Что же с тобой случилось?



– На моих овец напал мор. Я стал бедным. Ты мне советовал научиться какому-нибудь ремеслу, но я тебя не послушал, а теперь мои дети плачут от голода, – ответил пастух и сам заплакал.



– Не горюй, – сказал дровосек. – Не зря старые люди говорят: если умело разжигать, то и снег загорится. Возьми ремень, и пойдём со мной в лес за дровами.



Бедняк с радостью согласился; взял длинный ремень из сыромятной кожи, и они отправились в лес вместе. Дровосек нарубил дров за двоих, сделал по вязанке себе и пастуху, и они понесли их на базар. А на вырученные деньги купили кукурузных лепёшек. Дровосек разделил лепёшки на три части – две отдал пастуху, а одну взял себе.



– Давай и завтра пойдём в лес за дровами, – попросил его бедняк.



Дровосек согласился. На следующий день шёл дождь, но дровосек сдержал обещание. Он взял ремень, топор и пошёл к домику, где жил бедняк. Тот уже ждал его.



– Благодаря тебе мои дети вчера были сыты, – сказал он.



Дровосек и пастух пошли в лес. По дороге их застал сильный дождь, и они спрятались в пещере. Дровосек случайно стукнул топором по стене пещеры, и вдруг в ней что-то зазвенело. Он выбил из стены камень и отступил в изумлении: в стене сверкало золото.



– Эй, джаш, смотри-ка, я нашёл клад! – закричал дровосек.



Пастух подошёл, и они вместе стали топорами долбить стену и выгребать золото.



Дровосек разделил всё золото на три части.



– Две части ты возьми себе, – сказал он пастуху, – у тебя ведь много детей, а мне хватит и одной.



Бедняк очень обрадовался, поблагодарил дровосека и сложил золото в мешок. Дровосек взял свою долю золота, и они отправились домой. В дороге устали и сели отдохнуть. И тут в пастухе вспыхнула жадность. Ему захотелось ещё большего богатства.



«Если я убью дровосека и заберу себе всё золото, то буду богат, как прежде!» – подумал он. Схватил топор и вскочил.



Дровосек понял его намерение и сказал:



– Подожди, не убивай меня, я хочу сделать завещание. У меня нет детей, но жена моя ждёт ребёнка. Если у меня родится сын, назови его Болушлук. [Болушлук – по-карачаевски значит – помощь].



Пастух убил дровосека, золото всё забрал себе и стал богатым баем.



Жена дровосека родила мальчика. А бай решил исполнить завещание дровосека. Он отправился к его жене и передал ей просьбу мужа – назвать мальчика Болушлук. Но богач не дал ей ни копейки из своего богатства. А бедной женщине после смерти мужа не на что было жить, и она нанялась пасти гусей.



Однажды через аул проезжал хан со своим войском. Жена дровосека испугалась, что всадники могут затоптать мальчика, который бегал по улице, и позвала:



– Болушлук! Болушлук! Учитель крикнул это очень громко.



Ученики проснулись, услышали крик о помощи и бросились к своему учителю.



– Свяжите их! – приказал учитель. – Вот так, – сказал он, обращаясь к ворам, – видит око далёко, а ум ещё дальше!



Тут воры поняли, что учитель перехитрил их. Всё же они попросили:



– Доскажи нам сказку, чем кончилось дело?



– Ну что ж, слушайте, – согласился учитель. – Когда жена дровосека крикнула: «Болушлук!», хан подошёл к ней и спросил:



– Ты просишь помощи? В чём нужна тебе помощь?



– Болушлук – имя моего сына, – сказала бедная женщина. – Я боялась, как бы он не попал под лошадь, и позвала его.



– А где отец мальчика? – спросил хан.



– Он пошёл в лес за дровами и не вернулся.



– Кто же дал мальчику это имя?



– Знакомый мужа, очень богатый человек. Хан велел позвать бая.



Слуги побежали и вскоре привели человека, который убил дровосека.



– Ты назвал мальчика Болушлук? – спросил его хан.



– Я, – ответил бай.



– Почему ты так назвал его? Говори правду! – приказал хан.



– Таково было завещание его отца, – сказал бай, дрожа от страха.



Хан заставил его рассказать обо всём, а когда узнал правду, приказал казнить бая, а всё богатство его отдал жене дровосека и её сыну.



Вот так-то, – сказал ворам учитель, – не жадничайте, не завидуйте. И помните: кто сядет на чужую лошадь, может вскоре оказаться пешим, ибо ничего не бывает тайного, что не стало бы явным.


Прикрепленное изображение (вес файла 65.6 Кб)
139.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 185.2 Кб)
pastuh_i_ovcy-1280x1024.jpg
Дата сообщения: 05.10.2012 20:11 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



5 октября, также, - Международный день врача



Артур Конан Дойль



Отстал от жизни





Моя первая встреча с доктором Джеймсом Винтером произошла при весьма драматических обстоятельствах. Случилось это в спальне старого загородного дома в два часа ночи. Пока доктор с помощью женщин заглушал фланелевой юбкой мои гневные вопли и купал меня в теплой ванне, я дважды лягнул его в белый жилет и сбил с носа очки в золотой оправе. Мне рассказывали, что оказавшийся при этом один из моих родителей тихонько заметил, что с легкими у меня, слава богу, все в порядке. Не могу припомнить, как выглядел в ту пору доктор Винтер: меня тогда занимало другое, - но он описывает мою внешность отнюдь не лестно. Голова лохматая, тельце, как у общипанного гусенка, ноги кривые - вот что ему в ту ночь запомнилось.



С этой поры периодические вторжения в мою жизнь доктора Винтера разделяют ее на эпохи. Он делал мне прививки, вскрывал нарывы, ставил во время свинки компрессы. На горизонте моего безмятежного существования маячило единственное грозовое облако - доктор. Но пришло время, когда я заболел по-настоящему: долгие месяцы провел я в своей плетеной кроватке, и вот тогда я узнал, что суровое лицо доктора может быть приветливым, что скрипучие, сработанные деревенским сапожником башмаки его способны удивительно осторожно приближаться к постели и что, когда доктор разговаривает с больным ребенком, грубый голос его смягчается до шепота.



Но вот ребенок вырос и сам стал врачом, а доктор Винтер остался как был. Только побелели волосы да еще более опустились могучие плечи. Доктор очень высокий, но из-за своей сутулости кажется дюйма на два ниже. Широкая спина его столько раз склонялась над ложем больных, что и не может уже распрямиться. Сразу видно, что часто приходилось ему шагать в дождливые, ветреные дни по унылым деревенским дорогам - такое темное, обветренное у него лицо. Издали оно кажется гладким, но вблизи видны бесчисленные морщинки - словно на прошлогоднем яблоке. Их почти незаметно, когда доктор спокоен, но стоит ему засмеяться, как лицо его становится похожим на треснутое стекло, и тогда ясно, что лет старику еще больше, чем можно дать на вид.



А сколько ему на самом деле, я так и не смог узнать. Частенько пытался я это выяснить, добирался до Георга IV и даже до регентства, но до исходной точки так никогда и не дошел. Вероятно, ум доктора стал очень рано впитывать всевозможные впечатления, но рано и перестал воспринимать что-либо новое, поэтому волнуют доктора проблемы прямо-таки допотопные, а события наших дней его совсем не занимают. Толкуя о реформе избирательной системы, он сомневается в ее разумности и неодобрительно качает головой, а однажды, разгорячившись после рюмки вина, он гневно осуждал Роберта Пиля и отмену хлебных законов. Со смертью этого государственного деятеля история Англии для доктора Винтера закончилась, и все позднейшие события он расценивает как явления незначительные.



Но только став врачом, смог я убедиться, какой совершеннейший пережиток прошлого наш доктор. Медицину он изучал по теперь уже забытой и устаревшей системе, когда юношу отдавали в обучение к хирургу и анатомию штудировали, прибегая к раскопке могил. В своем деле он еще более консервативен, чем в политике. Пятьдесят лет жизни мало что ему дали и еще меньшего лишили. Во времена его юности широко обучали делать вакцинацию, но мне кажется, в душе он всегда предпочитал прививки.



Он бы охотно применял кровопускание, да только теперь никто этого не одобряет. Хлороформ доктор считает изобретением весьма опасным и, когда о нем упоминают, недоверчиво щелкает языком. Известно, что он нелестно отзывался даже о Леннеке и называл стетоскоп "новомодной французской игрушкой". Из уважения к своим пациентам доктор, правда, носит в шляпе стетоскоп, но он туг на ухо, и потому не имеет никакого значения, пользуется он инструментом или нет.



По долгу службы он регулярно читает медицинский еженедельник и имеет общее представление о научных достижениях, но продолжает считать их громоздкими и смехотворными экспериментами. Он едко иронизировал над теорией распространения болезней посредством микробов и любил шутя повторять у постели больного: "Закройте дверь, не то налетят микробы". По его мнению, теория Дарвина - самая удачная шутка нашей эпохи. "Детки в детской, а их предки в конюшне!" - кричал он и хохотал так, что на глазах выступали слезы.



Доктор настолько отстал от жизни, что иной раз, к немалому своему изумлению, он обнаруживает - поскольку в истории все повторяется, - что применяет новейшие методы лечения. Так, в дни его юности было очень модно лечить диетой, и тут он превосходит своими познаниями любого другого известного мне врача. Массаж ему тоже хорошо знаком, тогда как для нашего поколения он новинка. Доктор проходил курс наук, когда применяли еще очень несовершенные инструменты и учили больше доверять собственным пальцам. У него классическая рука хирурга с развитой мускулатурой и чувствительными пальцами - "на кончике каждого - глаз".



Вряд ли я забуду, как мы с доктором Паттерсоном оперировали сэра Джона Сирвелла. Мы не могли отыскать камень. Момент был ужасный. Карьера Паттерсона и моя висела на волоске. И тогда доктор Винтер, которого мы только из любезности пригласили присутствовать при операции, запустил в рану палец - нам с перепугу показалось, что длиной он никак не меньше девяти дюймов, - и в мгновение ока выудил его.



- Всегда хорошо иметь в кармашке жилета такой инструмент, - посмеиваясь, сказал он тогда, - но, по-моему, вы, молодые, это презираете.



Мы избрали его президентом местного отделения Ассоциации английских медиков, но после первого же заседания он сложил с себя полномочия.



- Иметь дело с молодежью - не для меня, - заявил он. - Никак не пойму, о чем они толкуют.



А между тем пациенты его благополучно выздоравливают. Прикосновение его целительно - это его магическое свойство невозможно ни объяснить, ни постигнуть, но тем не менее это очевидный факт. Одно лишь присутствие доктора наполняет больных надеждой и бодростью. Болезнь действует на него, как пыль на рачительную хозяйку: он сердится и жаждет взяться за дело.



- Ну, ну, так не пойдет! - восклицает он, впервые посещая больного. Он отгоняет смерть от постели, как случайно влетевшую в комнату курицу. Когда же незваный гость не желает удаляться, когда кровь течет все медленнее и глаза мутнеют, тогда присутствие доктора Винтера полезнее любых лекарств. Умирающие не выпускают руку доктора; его крупная энергичная фигура и жизнелюбие вселяют в них мужество перед роковой переменой. Многие страдальцы унесли в неведомое как последнее земное впечатление доброе обветренное лицо доктора.



Когда мы с Паттерсоном - оба молодые, полные энергии современные врачи - обосновались в этом районе, старый доктор встретил нас очень сердечно, он был счастлив избавиться от некоторых пациентов. Однако сами пациенты, следуя собственным пристрастиям - отвратительная манера! - игнорировали нас со всеми нашими новейшими инструментами и алкалоидами. И доктор продолжал лечить всю округу александрийским листом и каломелью. Мы оба любили старика, но между собой, однако, не могли удержаться, чтобы не посетовать на прискорбное отсутствие у пациентов здравого смысла.



- Бедняки-то уж понятно, - говорил Паттерсон. - Но люди образованные вправе ожидать от лечащего врача умения отличить шум в сердце при митральном пороке от хрипов в бронхах. Главное - способность врача разобраться в болезни, а не то, симпатичен он тебе или нет.



Я полностью разделял мнение Паттерсона. Но вскоре разразилась эпидемия гриппа, и от усталости мы валились с ног.



Утром, во время обхода больных, я встретил Паттерсона, он показался мне очень бледным и изможденным. То же самое он сказал обо мне. Я и в самом деле чувствовал себя скверно и после полудня весь день пролежал на диване - голова раскалывалась от боли, и страшно ломило суставы.



К вечеру сомнений не оставалось - грипп свалил и меня. Надо было немедленно обратиться к врачу. Разумеется, прежде всего я подумал о Паттерсоне, но почему-то мне стало вдруг неприятно.



Я вспомнил, как он хладнокровно, придирчиво обследует больных, без конца задает вопросы, бесконечно берет анализы и барабанит пальцами. А мне требовалось что-то успокаивающее, более участливое.



- Миссис Хадсон, - сказал я своей домохозяйке, - сходите, пожалуйста, к старику Винтеру и скажите, что я был бы крайне ему признателен, если б он навестил меня.



Вскоре она вернулась с ответом:



- Доктор Винтер, сэр, заглянет через часок, его только что вызвали к доктору Паттерсону.

Дата сообщения: 05.10.2012 20:13 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



9 октября - Всемирный день почты



Карел Чапек



Почтарская сказка



Перевод Д. Горбова





Ну, скажите на милость: ежели могут быть сказки о всяких человеческих профессиях и ремеслах - о королях, принцах и разбойниках, пастухах, рыцарях и колдунах, вельможах, дровосеках и водяных, - то почему бы не быть сказке о почтальонах? Взять, к примеру, почтовую контору: ведь это прямо заколдованное место какое-то! Всякие тут тебе надписи: "курить воспрещается", и "собак вводить воспрещается", и пропасть разных грозных предупреждений... Говорю вам: ни у одного волшебника или злодея в конторе столько угроз и запретов не найдешь. По одному этому уже видно, что почта - место таинственное и опасное. А кто из вас, дети, видел, что творится на почте ночью, когда она заперта? На это стоит посмотреть!.. Один господин - Колбаба по фамилии, а по профессии письмоносец, почтальон - на самом деле видел и рассказал другим письмоносцам да почтальонам, а те - другим, пока до меня не дошло. А я не такой жадный, чтобы ни с кем не поделиться. Так уж поскорей с плеч долой. Начинаю.



Надоело г-ну Колбабе, письмоносцу и почтальону, почтовое его ремесло: дескать, сколько письмоносцу приходится ходить, бегать, мотаться, спешить, подметки трепать да каблуки стаптывать; ведь каждый божий день нужно двадцать девять тысяч семьсот тридцать пять шагов сделать, в том числе восемь тысяч двести сорок девять ступеней вверх и вниз пройти, а разносишь все равно одни только печатные материалы, денежные документы и прочую ерунду, от которой никому никакой радости, да и контора почтовая - место неуютное, невеселое, где никогда ничего интересного не бывает. Так бранил г-н Колбаба на все лады свою почтовую профессию. Как-то раз сел он на почте возле печки, пригорюнившись, да и заснул, и не заметил, что шесть пробило. Пробило шесть, и разошлись все почтальоны и письмоносцы по домам, заперев почту. И остался г-н Колбаба там взаперти, спит себе.



Вот, ближе к полуночи, просыпается он от какого-то шороха: будто мыши на полу возятся. "Эге, - подумал г-н Колбаба, - у нас тут мыши, надо бы мышеловку поставить" Только глядит не мыши это, а здешние, конторские домовые. Эдакие маленькие, бородатые человечки, ростом с курочку-бентамку, либо белку, либо кролика дикого или вроде того; а на голове у каждого почтовая фуражка - ни дать ни взять настоящие почтальоны; и накидки на них, как на настоящих письмоносцах. "Ишь чертенята!" - подумал г-н Колбаба, а сам ни гугу, губами не пошевелил, чтобы их не спугнуть. Смотрит один из них письма складывает, которые ему, Колбабе, утром разносить; второй почту разбирает, третий посылки взвешивает и ярлычки на них наклеивает, четвертый сердится, что, мол, этот ящик не так обвязан, как полагается; пятый сидит у окошка и деньги пересчитывает, как почтовые служащие делают.



- Так я и думал, - ворчит. - Обчелся этот почтовик на один геллер. Надо поправить.



Шестой домовой, стоя у телеграфного аппарата, телеграмму выстукивает - эдак вот: так так так так так так так так. Но г-н Колбаба понял, что он телеграфирует. Человеческими словами вот что: "Алло, министерство почты? Почтовый домовой номер сто тридцать один. Доношу все порядке точка. Коллега эльф Матлафоусек кашляет сказался больным и не вышел работу точка. Перехожу на прием точка".



- Тут письмо в Каннибальское королевство, город Бамболимбонанду, - промолвил седьмой коротыш. - Где это такое?



- Это тракт на Бенешов, - ответил восьмой мужичок с ноготок. - Припиши, коллега: "Каннибальское королевство, железнодорожная станция Нижний Трапезунд, почтовое отделение Кошачий замок. Авиапочта". Ну вот, все готово. Не перекинуться ли нам, господа, в картишки?



- Отчего же, - ответил первый домовой и отсчитал тридцать два письма. - Вот и карты. Можно начинать.



Второй домовой взял эти письма и стасовал.



- Снимаю, - сказал первый чертик.



- Ну, сдавай, - промолвил второй.



- Эх, эх! - проворчал третий. - Плохая карта!



- Хожу, - воскликнул четвертый и шлепнул письмом по столу.



- Крою, - возразил пятый, кладя новое письмо на то, которое положил первый.



- Слабовато, приятель, - сказал шестой и тоже кинул письмо.



- Шалишь. Покрупней найдется, - промолвил седьмой.



- А у меня козырной туз! - крикнул восьмой, кидая свое письмо на кучку остальных.



Этого, детки, г-н Колбаба выдержать не мог.



- Позвольте вас спросить, господа карапузики, - вмешался он. - Что это у вас за карты?



- А-а, господин Колбаба! - ответил первый домовой. - Мы вас не хотели будить, но раз уж вы проснулись, садитесь сыграть с нами. Мы играем просто в марьяж.



Господин Колбаба не заставил просить себя дважды и подсел к домовым.



- Вот вам карты, - сказал второй домовой и подал ему несколько писем. - Ходите.



Смотрит г-н Колбаба на те письма, что у него в руках, и говорит:



- Не в обиду будь вам сказано, господа карлики, - нету в руках у меня никаких карт, а одни только недоставленные письма.



- Вот-вот, - ответил третий мужичок с ноготок. - Это и есть наши игральные карты.



- Гм, - промолвил г-н Колбаба. - Вы меня простите, господа, но в игральных картах должны быть самые младшие - семерки, потом идут восьмерки, потом девятки и десятки, потом - валеты, дамы, короли и самая старшая карта - туз. А ведь среди этих писем ничего похожего нет!



- Очень ошибаетесь, господин Колбаба, - сказал четвертый малыш. - Ежели хотите знать, каждое из этих писем имеет большее или меньшее значение, смотря по тому, что в нем написано.



- Самая младшая карта, - объяснил первый карлик, - семерка, или семитка - это такие письма, в которых кто-нибудь кому-нибудь лжет или голову морочит.



- Следующая младшая карта - восьмерка, - подхватил второй карапуз, - такие письма, которые написаны только по долгу или обязанности.



- Третьи карты, постарше - девятки, - подхватил третий сморчок, - это письма, написанные просто из вежливости.



- Первая старшая карта - десятка, - промолвил четвертый. - Это такие письма, в которых люди сообщают друг другу что-нибудь новое, интересное.



- Вторая крупная карта - валет, или хлап, - сказал пятый. - Это те письма, что пишутся между добрыми друзьями.



- Третья старшая карта - дама, - произнес шестой. - Такое письмо человек посылает другому, чтобы ему приятное сделать.



- Четвертая старшая карта - король, - сказал седьмой. - Это такое письмо, в котором выражена любовь.



- А самая старшая карта - туз, - докончил восьмой старичок. - Это такое письмо, когда человек отдает другому все свое сердце. Эта карта все остальные бьет, над всеми козырится. К вашему сведению, господин Колбаба, это такие письма, которые мать ребенку своему пишет либо один человек другому, которого он любит больше жизни.



- Ага, - промолвил г-н Колбаба. - Но в таком случае позвольте спросить: как же вы узнаете, что во всех этих письмах написано? Ежели вы их вскрываете, судари мои, это никуда не годится! Этого, милые, нельзя делать. Разве можно нарушать тайну переписки? Я тогда, негодники вы этакие, в полицию сообщу. Это ведь страшный грех - чужие письма распечатывать!



- Про это, господин Колбаба, нам хорошо известно, - сказал первый домовик. - Да мы, голубчик, ощупью сквозь запечатанный конверт узнаем, какое там письмо. Равнодушное - на ощупь холодное, а чем больше в нем любви, тем письмецо теплее.



- А стоит нам, домовым, запечатанное письмо на лоб себе положить, - прибавил второй, - так мы вам от слова до слова скажем, про что там написано.



- Это дело другое, - сказал г-н Колбаба. - Но уж коли мы с вами здесь собрались, хочется мне вас кое о чем расспросить. Конечно, ежели позволите...



- От вас, господин Колбаба, секретов нет, - ответил третий домовой. - Спрашивайте, о чем хотите.



- Мне любопытно знать: что домовые кушают?



- Это как кто, - сказал четвертый карлик. - Мы, домовые, живущие в разных учреждениях, питаемся, как тараканы, тем, что вы, люди, роняете: крошку хлеба там, либо кусочек булочки. Ну, сами понимаете, господин Колбаба: у вас, людей, не так-то уж много изо рта сыплется.



- А нам, домовым почтовой конторы, неплохо живется, - сказал пятый карлик. - Мы варим иногда телеграфные ленты; получается вроде лапши, и мы ее почтовым клейстером смазываем. Только этот клейстер должен быть из декстрина.



- А то марки облизываем, - добавил шестой. - Это вкусно, только бороду склеивает.



- Но больше всего мы любим крошки, - заметил седьмой. - Вот почему, господин Колбаба, в учреждениях редко крошки с мусором выметают: после нас их почти не остается.



- И еще позвольте спросить: где же вы спите? - промолвил г-н Колбаба.



- Этого, господин Колбаба, мы вам не скажем, - возразил восьмой старичок. - Ежели люди узнают, где мы, домовые, живем, они нас оттуда выметут. Нет, нет, этого вы знать не должны.



"Ну, не хотите говорить, не надо, - подумал Колбаба. - А я все-таки подсмотрю, куда вы пойдете спать".



Сел он опять к печке и стал внимательно следить. Но так уютно устроился, что начали у него веки слипаться, и не успел он досчитать до пяти - уснул как убитый и проспал до самого утра.



О том, что он видел, г-н Колбаба никому не стал рассказывать, потому что, вы сами понимаете, на почте ведь нельзя ночевать. А только с тех пор стал он людям письма разносить охотней. "Вот это письмо, - говорил он себе, - теплое, а это вот прямо греет - такое горячее: наверно, какая-нибудь мамаша писала".



Как-то раз стал г-н Колбаба письма разбирать, которые из почтового ящика вытащил, чтобы по адресам их разнести.



- Это что ж такое? - вдруг удивился он. - Письмо запечатанное, а ни адреса, ни марки на нем нету.



- Да, - говорит почтмейстер. - Опять кто-то опустил в ящик письмо без адреса.



Случился в это время на почте один господин, посылавший матери своей письмо заказное. Услыхал, что они говорят, и давай того человека ругать.



- Это, - говорит, - какой-то чурбан, идиот, осел, ротозей, олух, болван, растяпа. Ну где это видано:



посылать письмо без адреса!



- Никак нет, сударь, - возразил почтмейстер. - Таких писем за год целая куча набирается. Вы не поверите, сударь, до чего люди рассеянны бывают. Написал письмо и сломя голову - на почту; а не думает о том, что адрес забыл написать. Право, сударь, это чаще бывает, чем вы полагаете.



- Да неужто? - удивился господин. - И что же вы с такими письмами делаете?



- Оставляем лежать на почте, сударь, - ответил почтмейстер. - Потому что не можем адресату вручить.



Между тем г-н Колбаба вертел письмо без адреса в руках, бурча:



- Господин почтмейстер, письмо такое горячее. Видно, от души написано. Надо бы вручить его по принадлежности.



- Раз адреса нет, оставить, и дело с концом, - возразил почтмейстер.



- Может, вам бы распечатать его и посмотреть, кто отправитель? - посоветовал господин.



- Это не выйдет, сударь, - строго возразил почтмейстер. - Такого нарушения тайны корреспонденции допускать никак нельзя.



И вопрос был исчерпан.



Но когда господин ушел, г-н Колбаба обратился к почтмейстеру с такими словами:



- Простите за смелость, господин почтмейстер, но насчет этого письма нам, может быть, дал бы полезный совет кто-нибудь из здешних почтовых домовых?



И рассказал о том, что однажды ночью сам видел, как тут хозяйничала почтовая нечисть, которая умеет читать письма, не распечатывая.



Подумал почтмейстер и говорит:



- Ладно, черт возьми. Куда ни шло. Попробуйте, господин Колбаба. Ежели кто из господ домовых скажет, что в этом запечатанном письме написано, может, мы узнаем, и к кому оно.



Велел г-н Колбаба запереть его на ночь в конторе и стал ждать. Близко к полуночи слышит он топ-топ-топ по полу - будто мыши бегают. И видит опять: домовые письма разбирают, посылки взвешивают, деньги считают, телеграммы выстукивают. А покончив с этими делами, сели рядом на пол и, взявши в руки письма, в марьяж играть стали.



Тут г-н Колбаба их окликнул:



- ...брый вечер, господа человечки!



- А, господин Колбаба! - отозвался старший человечек. - Идите опять с нами в карты играть.



Господин Колбаба не заставил себя просить дважды - сел к ним на пол.



- Хожу, - сказал первый домовой и положил свою карту на землю.



- Крою, - промолвил второй.



- Бью, - отозвался третий.





(окончание следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 89.4 Кб)
pochtarskaja.skazka.avi.image2.jpg
Дата сообщения: 09.10.2012 17:36 [#] [@]

Карел Чапек



Почтарская сказка



(окончание)





Пришла очередь г-н Колбабы, и он положил то самое письмо на три остальные.



- Ваша взяла, господин Колбаба, - сказал первый чертяка. - Вы ходили самой крупной картой: тузом червей.



- Прошу прощения, - возразил г-н Колбаба, - но вы уверены, что моя карта такая крупная?



- Конечно! - ответил домовой. - Ведь это письмецо парня к девушке, которую он любит больше жизни.



- Не может быть, - нарочно не согласился г-н Колбаба.



- Именно так, - твердо возразил карлик. - Ежели не верите, давайте прочту.



Взял он письмо, прислонил ко лбу, закрыл глаза и стал читать:



- "Ненаглядная моя Марженка, пышу я тебе..." Орфографическая ошибка! - заметил он. - Тут надо и, а не ы! "...что получил место шофера так ежли хочишь можно справлять сватьбу напиши мне ежели еще меня любишь пыши скорей твой верный Францик".



- Очень вам благодарен, господин домовой, - оказал г-н Колбаба. - Это-то мне и надо было знать. Большое спасибо.



- Не за что, - ответил мужичок с ноготок. - Но имейте в виду: там восемь орфографических ошибок. Этот Францик не особенно много вынес из школы.



- Хотелось бы мне знать: какая же это Марженка и какой Францик? - пробормотал г- н Колбаба.



- Тут не могу помочь, господин Колбаба, - сказал крохотный человечек. - На этот счет ничего не сказано.



Утром г-н Колбаба доложил почтмейстеру, что письмо написано каким-то шофером Франциком какой-то барышне Марженке, на которой этот самый Францик хочет жениться.



- Боже мой, - воскликнул почтмейстер. - Это же страшно важное письмо! Необходимо вручить его барышне.



- Я бы это письмецо мигом доставил, - сказал г-н Колбаба. - Только бы знать, какая у этой барышни Марженки фамилия и в каком городе, на какой улице, под каким номером дом, в котором она живет.



- Это всякий сумел бы, господин Колбаба, - возразил почтмейстер. - Для этого не надо быть почтальоном. А хорошо бы, несмотря ни на что, это письмо ей доставить.



- Ладно, господин почтмейстер, - воскликнул г-н Колбаба. - Буду эту адресатку искать, хоть бы целый год бегать пришлось и весь мир обойти.



Сказав так, повесил он через плечо почтовую сумку с тем письмом да хлеба краюхой и пошел на розыски.



Ходил-ходил, всюду спрашивая, не живет ли тут барышня такая, Марженкой звать, которая письмецо от одного шофера, по имени Францик, ждет. Прошел всю Литомержицкую и Лоунскую область, и Раковницкий край, и Пльзенскую и Домажлицкую область, и Писек, и Будейовицкую, и Пршелоучскую, и Таборскую, и Чаславскую область, и Градецкий уезд, и Ичсский округ, и Болеславскую область. Был в Кутной Горе, Литомышле, Тршебони, Воднянах, Сущице, Пршибраме, Кладне и Млада Болеславе, и в Вотице, и в Трутнове, и в Соботке, и в Турнове, и в Сланом, и в Пелгржимове, и в Добрушке, и в Упице, и в Гронове, и у Семи Халуп; и на Кракорке был, и в Залесье, - ну, словом, всюду. И всюду расспрашивал насчет барышни Марженки. И барышень этих Марженок в Чехии пропасть оказалось: общим числом четыреста девять тысяч девятьсот восемьдесят. Но ни одна из них не ждала письма от шофера Францика. Некоторые действительно ждали письмеца от шофера, да только звали этого шофера не Франциком, а либо Тоником, либо Ладиславом, либо Вацлавом, Иозефом, либо Яролем, Лойзиком или Флорианом, а то Иркой, либо Иоганом, либо Вавржинцем, а то еще Домиником, Венделином, Эразмом - ну по-всякому, а Франциком - ни одного. А некоторые из этих барышень Марженок ждали письмеца от какого- нибудь Францика, да он не шофер, а слесарь либо фельдфебель, столяр либо кондуктор или, случалось, аптекарский служащий, обойщик, парикмахер либо портной - только не шофер.



И проходил так г-н Колбаба целый год да еще день, все никак не мог вручить письмо надлежащей барышне Марженке. Много чего узнал он: видел деревни и города, поля и леса, восходы и закаты солнца, прилет жаворонков и наступление весны, посев и жатву, грибы в лесу и зреющие сливы; видел Жатский хмель и Мельницкие виноградники, Тршебонских карпов и Пардубицкие пряники, но, досыта насмотревшись на все это за целый год с днем, и все понапрасну, сел, повесив голову, у дороги и сказал себе:



- Видно, напрасно хожу: не найти мне этой самой барышни Марженки.



Стало ему обидно до слез. И барышню Марженку-то жалко, что не получила она письма от парня, который ее больше жизни любит; и шофера Францика жалко, что письмо его доставить не удалось; и самого себя жалко, что столько трудов на себя принял, в дождь и в жару, в слякоть и ненастье по свету шагал, а все зря.



Сидит так у дороги, горюет - глядь: по дороге автомобиль идет. Катится себе потихонечку - километров этак шесть в час. И подумал г-н Колбаба: "Верно, какой-нибудь устаревший рыдван. Ишь ползет!"



Но как подъехал тот автомобиль ближе, - ей-богу, прекрасный восьмицилиндровый "бугатти"! А за рулем печальный шофер сидит, весь в черном; а сзади господин печальный, тоже в черном.



Увидел печальный господин грустного г-на Колбабу у дороги, приказал остановить машину и говорит:



- Садитесь, почтальон, подвезу немного!



Обрадовался г-н Колбаба, потому что у него от долгой ходьбы ноги заболели. Сел он рядом с печальным господином в черном, и тронулась машина дальше в свой печальный путь.



Проехали они так километра три, спрашивает г-н Колбаба:



- Простите, сударь, вы не на похороны едете?



- Нет, - промолвил глухим голосом печальный господин. - Почему вы думаете, что на похороны?



- Да потому, сударь, - ответил г-н Колбаба, - что вы изволите таким печальным быть.



- Оттого я такой печальный, - говорит замогильным голосом господин, - что машина едет так медленно и печально.



- А почему, - спросил г-н Колбаба, - такой замечательный "бугатти" едет так медленно и печально?



- Оттого, что ведет ее печальный шофер, - мрачно ответил



господин в черном.



- Ага, - промолвил г-н Колбаба. - А позвольте спросить, ваша милость, отчего же так печален господин шофер?



- Оттого что он не получил ответа на письмо, которое отправил ровно год и один день тому назад, - ответил господин в черном. - Понимаете, он написал своей возлюбленной, а она ему не ответила. И вот он думает, что она его разлюбила.



Услышав это, г-н Колбаба воскликнул:



- А позвольте спросить, вашего шофера не Франциком звать?



- Его зовут господин Франтишек Свобода, - ответил печальный господин.



- А барышню - не Марженкой ли? - продолжал свои расспросы г-н Колбаба.



Тут отозвался печальный шофер.



- Мария Новакова - вот имя изменщицы, которая забыла мою любовь, - промолвил он с горьким вздохом.



- Ага, - радостно воскликнул г-н Колбаба. - Милый мой, так вы и есть тот глупец, тот дурак, тот пень, та тупица, тот путаник, тот стоерос, то бревно, та дубина, та балда, то полено, то помело, тот капустный кочан, тот урод, тот пентюх и та кликуша, тот ненормальный, тот помешанный, тот простофиля, тот лунатик, тот юродивый, тот губошлеп, тот распустеха, тот растереха, та тыква, та картофелина, тот шут, тот паяц, тот дурень, тот петрушка, та лапша, тот слюнтяй и тот ванёк, который опустил в почтовый ящик письмо без адреса и без марки? Господи! Как я рад, что имею честь с вами познакомиться! Ну, как же барышня Марженка могла вам ответить, ежели она вашего письма до сих пор не получила?



- Где, где мое письмо? - воскликнул шофер Францик.



- Да вы мне только скажите, - ответил Колбаба, - где барышня Марженка живет, и письмо, будьте уверены, сейчас же полетит прямиком к ней. Господи боже ты мой! Целый год с одним днем таскаю я это письмо в сумке, по всему свету рыскаю, ищу эту самую барышню Марженку! Ну-ка, золотой мой паренек, давайте мне живо, скорей, мигом, без промедления, адрес барышни Марженки, и я пойду вручу ей это письмецо.



- Никуда вы не пойдете, господин почтальон! - сказал господин в черном. - Я вас туда отвезу. Ну-ка, Францик, поддай газу и кати к барышне Марженке.



Не успел он договорить, как шофер Францик дал газ, машина рванулась вперед и пошла, мои милые, писать по семидесяти, по восьмидесяти километров, по сто, по сто десять, сто двадцать, сто пятьдесят, все быстрей и быстрей, так что мотор пел, заливался, рычал, гудел от радости, и господин в черном должен был держать обеими руками шляпу, чтобы не улетела, и г-н Колбаба вцепился обеими руками в сиденье, а Францик кричал:



- Славно катим, а? Сто восемьдесят километров! Ей-богу, не едем, а летим прямым ходом по воздуху. Вон она, дорога-то, где осталась! Ей-ей, у нас крылья выросли!



И, летя так со скоростью сто восемьдесят семь километров, увидали они хорошенькую беленькую деревушку - да это Либнятов, честное слово! - и шофер Францик сказал:



- Ну вот и приехали!



- Тогда остановитесь! - промолвил господин в черном, и машина опустилась на землю у деревенской околицы.



- А "бугатти" этот неплохо бегает! - с удовольствием отметил господин. - Ну, теперь, господин Колбаба, можете отнести барышне Марженке письмо.



- Не лучше ли будет, ежели господин Францик сам расскажет ей, что в этом письме написано. Ведь там целых восемь орфографических ошибок!



- Что вы! - возразил Францик. - Мне стыдно ей на глаза показаться: ведь она столько времени ни одного письма от меня не получала. Верно, совсем уж меня забыла и не любит нисколько, - прибавил он сокрушенно. - Идите вы, господин Колбаба; она живет вон в том домике, у которого окна такие чистые, как вода в колодце.



- Иду, - ответил г-н Колбаба.



Замурлыкал себе под нос: "Едет, едет, едет он, едет славный почтальон", и - раз, два, правой - к тому домику. А там, у чистого окошечка, сидела бледная девушка и подрубала полотно.



- Дай бог здоровья, барышня Марженка, - окликнул ее г-н Колбаба. - Не платье ли себе шьете подвенечное?



- Ах, нет, - печально ответила барышня Марженка. - Это я саван себе шью.



- Ну-ну, - участливо промолвил г-н Колбаба. - Ай-ай-ай, угодники пресвятые, ей- ей-ей, мученики преподобные, может, до этого не дойдет! Вы, барышня, разве больны?



- Не больна я, - вздохнула барышня Марженка, - а только сердечко у меня разрывается от горя. И она прижала руку к сердцу.



- Господи боже! - воскликнул г-н Колбаба. - Подождите, барышня Марженка, не давайте ему разрываться еще немножко. Отчего ж это оно у вас так болит, позвольте спросить?



- Оттого, что вот уже год и день, - тихо промолвила барышня Марженка, - уже день и год я жду одного письмеца, а оно все не приходит.



- Не горюйте, - стал утешать ее г-н Колбаба. - А я вот целый год и день письмо одно ношу в сумке и не найду кому отдать. Знаете что, барышня Марженка? Отдам-ка я его вам!



И он подал ей письмо.



Барышня Марженка побледнела еще больше.



- Господин письмоносец! - тихим голосом промолвила она. - Это письмо, наверно, не ко мне: на конверте нет адреса!



- А вы загляните внутрь, - возразил г-н Колбаба. - Если не к вам, вернете мне, вот и все.



Барышня Марженка распечатала дрожащими руками письмо, и, только начала читать, на щеках ее выступил румянец



- Ну как? - спросил г-н Колбаба. - Вернете мне или нет?



- Нет, - пролепетала барышня Марженка, сияя от радости. - Ведь это то самое письмо, господин почтальон, которою я целый год и день ждала! Не знаю, как и благодарить вас, господин письмоносец.



- Я вам скажу как, - ответил г-н Колбаба. - Уплатите мне две кроны штрафа за то, что письмо без марки, понятно? Господи Иисусе, я ведь с ним целый год и день бегаю, чтобы эти две кроны в пользу почты взыскать! Вот так: покорно благодарю, - продолжал он, получив две кроны. - А там вон, сударыня, кто-то вашего ответа ждет.



И он кивнул на шофера Францика, который - тут как тут - стоял на углу.



И пока г-н Францик получал ответ, г-н Колбаба, сидя рядом с господином в черном, говорил ему:



- Год и день, ваша милость, я с этим письмом пробегал, да стоило того: во- первых, чего только не повидал! Такая это чудная, прекрасная сторона, - хоть у Пльзня взять, хоть у Горжице, либо у Табора... Ага, господин Францик уже назад идет? Ну, понятно: такое дело легче с глазу на глаз уладить, чем письмами без адреса.



А Францик ничего не сказал; только глаза его смеялись.



- Поехали, сударь?



- Едем, - ответил господин в черном. - Сперва отвезем господина Колбабу на почту



Шофер сел за руль, нажал стартер, включил сцепленье и газ, и машина тронулась с места плавно, легко, как во сне. И стрелка спидометра сейчас же остановилась на цифре 120 километров.



- Хорошо идет машина, - с удовольствием отметит господин в черном. - Она мчится так оттого, что ее ведет счастливый шофер.



Они доехали благополучно - и мы тоже.


Прикрепленное изображение (вес файла 119.1 Кб)
b10.jpg
Дата сообщения: 09.10.2012 17:38 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



9 октября, также, - Всемирный день яйца



Илья Ильф, Евгений Петров



Золотой фарш.





Целую неделю новая курица гражданина Евтушевского не неслась. А в среду в 8 часов и 40 минут вечера снесла золотое яйцо.



Это совершенно противоестественное событие произошло следующим образом.



С утра Евтушевский, как обычно, был занят: продавал дудки, копался в огородике, заряжал и разряжал партию мышеловок, изготовленную по заказу председателя промысловой лжеартели «Личтруд» мосье Подлинника.



После обеда старый дудочник залез в соседний двор за навозом для кирпича, но был замечен. В него бросили палкой и попали. До самых сумерек Евтушевский стоял у плетня и однообразно ругал соседей.



День был вконец испорчен. Жизнь казалась отвратительной. Дудок в этот день никто не купил. Пополнить запасы топлива не удалось. Курица не неслась.



В таких грустных размышлениях застали Евтушевского мосье и мадам Подлинники. Они приходили за своими мышеловками только в безлунные вечера, потому что официально считалось, что чета Подлинников приготовляет мышеловки сама, не эксплуатируя чужой труд.



— Имейте в виду, мосье Евтушевский, — сказал председатель лжеартели, — что ваши мышеловки имеют большой дефект.



— Дефект и минус! — укоризненно подтвердила мадам Подлинник.



— Ну да! — продолжал мнимый председатель — Ваши мышеловки слишком сильно действуют. Клиенты обижаются. У Бибиных вашу мышеловку нечаянно зацепили. Она долго прыгала по комнате, выбила стекло и упала в колодец.



— Упала и утонула, — добавила председательша. Евтушевский погрустнел ещё больше.



Вдруг в углу, где толкалась курица, раздалось бормотанье и затрещали крылья.



— Ей-богу, сейчас снесётся! — закричал дудочник, вскочив.



Но слова его были заглушены таким громким стуком, как будто бы на пол упала гиря. На середину комнаты, гремя, выкатилось тёмное яйцо и, описав параболическую кривую, остановилось у ног хозяина дома.



— Что т-такое?



Евтушевский взял со стола керосиновую лампу с голубым фаянсовым резервуаром и нагнулся, чтобы осветить странный предмет. Вместе с Евтушевским наклонилась к полу и лжеартельная чета.



Жидкий свет лампы образовал на полу бледный круг, посредине которого матово блистало крупное золотое яйцо.



Оторопь взяла присутствующих. Первым очнулся мосье Подлинник.



— Это большое достижение! — сказал он деревянным голосом.



— Достижение и плюс, — добавила жена, не сводя лунатических глаз с драгоценного предмета.



Подлинник потянулся к яйцу рукой.



— Не балуй! — молвил дудочник и схватил вороватую руку.



Голос у него был очень тихий и даже робкий, но вцепился он в Подлинника мёртвой хваткой. Мадам он сразу же ударил ногой, чтоб не мешала. Курица бегала вокруг, страстно кудахтала и увеличивала суматоху.



Минуту все помолчали, а затем разговор возобновился.



— Пустите,- сказал лжепредседатель. — Я только хотел посмотреть, — может, яйцо фальшивое.



Не отпуская Подлинника, Евтушевский поставил лампу на стол и поднял яйцо с пола. Оно было тяжёлым и весило не меньше трёх фунтов.



— Яичко что надо, — завистливо сказал мосье. — Но, может быть, оно все-таки фальшивое.



— Чего ещё выдумали, — дудочник высокомерно усмехнулся, — станет вам курица нести фальшивые золотые яйца. Фантазия ваша! Слуш-шай-те… Да тут же проба есть. Ей-богу… как на обручальном кольце.



На удивительном яйце действительно было выбито клеймо пробирной палатки, указывавшее 56 пробу.



— Ну, теперь вас арестуют, — сказал Подлинник.



— И задавят налогами! — добавила мадам.



— А курицу отберут.



— И яйца отберут.



Евтушевский растерялся. Известковые тени легли на его лицо.



— Какие яйца? Ведь есть же только одно яйцо.



— Пока одно. Потом будет ещё. Я уже слышал об этом. Это же известная история о том, как курица несла золотые яйца. Евтушевский, мосье Евтушевский! Имейте в виду, мосье Евтушевский, что один дурак такую курицу уже зарезал. Был такой прецедент.



— И что там было внутри? — с любопытством спросил старый дудочник.



— Ничего не было. Что там может быть? Потроха…



Евтушевский тяжело вздохнул, повертел яйцо в руке и стал шлифовать его о брюки. Яйцо заблестело пуще прежнего. Лучи лампы отражались на его поверхности лампадным, церковным блеском. Евтушевский не проронил ни слова.



Председатель лжеартели озабоченно бегал вокруг старого дудочника. Он очень волновался, давил ногами клетки и чуть даже не наступил на притихшую курочку.



Евтушевский молчал, тупо глядя на драгоценное яйцо.



— Мосье Евтушевский! — закричал Подлинник. — Почему вы молчите? Я же вам разъяснил, что в курице никакого золота не может быть. Слышите, мосье Евтушевский?



Но владелец чудесной курицы продолжал хранить молчание.



— Он ее зарежет! — закричал Подлинник.



— Зарежет и ничего не найдет! — добавила мадам.



— Откуда же берётся золото? — раздался надтреснутый, полный низменной страсти, голос Евтушевского.



— Вот дурак! — заорал разозлённый лежпредседатель. — Оттуда и берется.



— Нет, вы скажите, откуда оттуда?



Мосье Подлинник с ужасом почувствовал, что ответить на этот вопрос не может. Минуты две он озадаченно сопел, а потом сказал:



— Хорошо. Мне вы не верите. Не надо. Но председателю общества «Геть неграмотность» вы можете поверить? Учёному человеку вы доверяете?



Евтушевский не ответил.



Супруги Подлинник ушли, оставив старого дудочника наедине со своими тяжёлыми мыслями. Всю ночь маленькое окошечко домика было освещено. Из дома неслось кудахтанье курицы, которой Евтушевский не давал спать. Он поминутно брал ее на руки и окидывал безумным взглядом.



К утру весь Колоколамск уже знал о чудесном яйце. Супруги Подлинник провели остаток вечера в визитах. Всюду под строжайшим секретом они сообщали, что курица Евтушевского снесла три фунта золота и что никакого жульничества здесь быть не может, так как на золоте есть клеймо пробирной палатки.



Общее мнение было таково, что Колоколамску предстоит блестящая будущность. Началось паломничество к домику Евтушевского. Но проникнуть в дом никому не удалось — дудочник не отвечал на стук в двери.



Наконец к дверям домика протиснулись Подлинники, ведя с собой председателя смешанного русско-украинского общества «Геть неграмотность» товарища Балюстрадникова. Это был человек очень худой и такой высокий, что в городе его называли человеком-верстой.



После долгих препирательств Евтушевский открыл дверь, и делегация, провожаемая завистливыми взорами толпы, вошла в достопримечательное отныне жилище Евтушевского.



— Гм, — заметил Балюстрадников и сразу же взялся за яйцо.



Он поднес его к глазам, почти к самому потолку, с видом человека, которому приходится по нескольку раз в день видеть свежеснесенные, ещё тёплые золотые яйца.



— Не правда ли, мосье Балюстрадников, — начал Подлинник, — это глупо, то, что хочет сделать мосье Евтушевский? Он хочет зарезать курицу, которая несёт золотые яйца.



— Хочу, — прошептал Евтушевский.



За ночь он понял все. Он уже не сомневался в том, что курица начинена золотом и нет никакого смысла тратиться на ее прокорм и ждать, когда она соблаговолит разрешиться новым яйцом.



Председатель общества «Геть неграмотность» погрузился в размышления.



— Надо резать! — вымолвил он наконец.



Евтушевский, словно бы освобождённый от заклятия, стал гоняться за курицей, которая в бегстве скользила, припадала на одну ножку, летала над столами и билась об оконное стекло.



Подлинник был в ужасе.



— Зачем резать? — кричал он, наседая на «Геть неграмотность».



«Геть» иронически улыбнулся. Он сел и покачал ногой, заложенной за ногу.



— А как же иначе? Ведь курица питается не золотом. Значит, все золото, которое она может снести, находится в ней. Значит, нужно резать.



— Но позвольте!.. — вскричал Подлинник.



— Не позволю! — ответил Балюстрадников.



— Спросите кого угодно. И все вам скажут, что нельзя резать курицу, которая несёт золотые яйца.



— Пожалуйста. Под окном весь Колоколамск. Я не возражаю против здоровой критики моих предложений. Спросите.



Председатель лжеартели ударил по оконной раме, как Рауль-де-Нанжи в четвертом действии оперы «Гугеноты», и предстал перед толпой.



— Граждане! — завопил он. — Что делать с курицей?



И среди кристальной тишины раздался бодрый голосок стоящего впереди всех старичка с седой бородой ниже колен.



— А что с ей делать, с курицей-то?



— Заре-езать! — закричали все.



— В таком случае я в долю! — воскликнул мосье Подлинник и ринулся за курицей, которая никак не давалась в руки дудочника.



В происшедшем замешательстве курица выскочила в окно и, пролетев над толпой, поскакала по Бездокладной улице. Преследователи, стукаясь головами о раму, выбросились на улицу и начали погоню.



Через минуту соотношение сил определилось так.



По пустой, нудной улице, подымая пыль, катилась курица Барышня. В десяти метрах от нее на длинных ногах поспешал человек-верста. За ним, голова в голову, мчались Евтушевский с Подлинником, а еще позади нестройной кучей с криками бежали колоколамцы. Кавалькаду замыкала мадам Подлинник со столовым ножом в руке.



На площади Барышню, вмешавшуюся в общество простых колоколамских кур, схватили, умертвили и выпотрошили.



Золота в ней не было и на грош.



Кто-то высказал предположение, что зарезали не ту курицу. И действительно, внешним своим видом Барышня ничем не отличалась от прочих колоколамских кур.



Тогда началось поголовное избиение домашней птицы. Сгоряча резали и потрошили даже гусей и уток. Особенно свирепствовал председатель общества «Геть неграмотность». В общей свалке и неразберихе он зарезал индюка, принадлежавшего председателю общества «Геть рукопожатие».



Золотого фарша нигде не нашли.



Смеющегося Евтушевского увезли на телеге в психбольницу.



Когда милиция явилась в дом Евтушевского, чтобы описать оставшееся после него имущество, с подгнившего бревенчатого потолка тяжело, как гиря, упал и покатился по полу какой-то круглый предмет, обернутый в бумажку.



В бумажке оказалось золотое яйцо, точь-в-точь как первое. Была и 56 проба. Но кроме этого на яйце были каллиграфически выгравированы слова:



«С новым годом».



На бумажке была надпись:



«Передать С. Т. Евтушевскому. Дорогой сын! Эти два яйца — все, что осталось у меня после долгой беспорочной службы в пробирной палатке. Когда-нибудь эти яички тебя порадуют. Твой папа Тигрий Евтушевский».


Прикрепленное изображение (вес файла 737.3 Кб)
174169095.jpg
Дата сообщения: 09.10.2012 17:40 [#] [@]

Даже не знала, что есть такой день Smile





Интересно, раньше эту вещь Ильфа и Петрова не читала Smile

Дата сообщения: 10.10.2012 01:12 [#] [@]

Matata, спасибо!



Matata писал(а):
Даже не знала, что есть такой день



"Всемирный день яйца празднуется каждый год во вторую пятницу октября. Во всемирный день яйца по всему миру проходят различные мероприятия в честь яйца.





Первый всемирный день яйца отмечался в 1996 году, с тех пор по всему миру прошло множество великолепных мероприятий, во время которых люди праздновали и отмечали чудесную многосторонность яйца.





И ведь было что отмечать — яйца обладают потенциалом накормить весь мир





Яйца играют важную роль в обеспечении едой людей по всему миру, как в развитых, так и в развивающихся странах. Они являются великолепным и доступным источником протеина высокого качества, они обладают потенциалом накормить весь мир.





В этом году всемирный день яйца выпадает на пятницу 12ого октября." ( http://www.thinkegg.com/index.php/world-egg-day/?lang=ru )





Пока искала информацию, узнала, что допустила ошибку, и выложила сказку досрочно. Embarassed



Matata писал(а):
Интересно, раньше эту вещь Ильфа и Петрова не читала





Взято с вырезки из старой "Недели".





А теперь новая



СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



10 октября - Всемирный день психического здоровья



Безумная Нелли



Английская сказка





В одной из долин графства Нортумберланд на маленькой ферме жила семья Вильсонов, состоящая из мужа и жены, их сына Неда и дочери Эми.



Как раз против дома Вильсонов, на расстоянии двадцати саженей от него, лежал большой гранит. Каждый вечер, как только начинало темнеть, возле этого обломка скалы появлялась фигура старухи, кутающейся в старый серый плащ. Она наклонялась, вынимала из кармана молоток и начинала изо всех сил колотить им по камню, точно хотела раздробить крепкую глыбу гранита.



Так бесплодно она работала всю ночь и уходила, едва на небе появлялись первые слабые лучи. Ее называли безумной Нелли, и никто не знал, сколько ей лет. Обитатели фермы привыкли к постоянному стуку молотка старухи и не обращали на него внимания. Запоздавшие слуги при свете луны всегда видели ее в одном и том же платье зимой и летом, в зной и в стужу.



Однако когда дети фермера выросли, их стала занимать мысль о старухе, которая каждую ночь так усердно и так бесполезно трудилась.



Однажды в ясный лунный вечер Нед и Эми подошли к ней и спросили, зачем она старается отбить кусок гранита, но Нелли повернула к ним такое сердитое лицо, и ее впалые глаза так зло засверкали при свете луны, что Эми с ужасом отшатнулась и заплакала. Брату пришлось отвести ее в сторону и долго успокаивать, говоря, что Нелли только несчастная больная, которая не может им сделать ничего плохого.



Эми успокоилась, но когда Нед предложил ей вернуться к камню, она наотрез отказалась, и брат с сестрой ушли домой.



Тем не менее Нед решил разузнать тайну безумной, и на следующий день, в сумерки, он снова пошел к граниту, хотя погода совсем испортилась: на небе нависли темные облака и моросил мелкий частый холодный дождик.



— Неужели несчастная опять сидит над своим камнем, — подумал Нед, идя по скользкой глинистой тропинке. И словно в ответ на его мысль в эту минуту раздались мерные удары молотка.



Безумная Нелли была на обычном месте и занималась своим делом. Нед остановился возле нее. Она, не обращая внимания на молодого человека, работала молотком. Тусклый фонарь, поставленный на камень, освещал ее измученное лицо. Ветер сдвинул ее шляпу набок и трепал ее седые волосы. Капли усилившегося дождя текли по ее морщинам, точно крупные слезы, намокший плащ прилип к ее старым худым плечам.



— Нет, я не могу этого вынести, — подумал Нед. — Нелли, — сказал он громко, — что ты делаешь? Зачем ты без толку долбишь этот камень? Брось! Пойдем со мной, я отведу тебя в наш дом. Если хочешь, мы пройдем через кухонное крыльцо, и никто не увидит тебя.



Старуха сердито посмотрела на него и продолжала стучать молотком.



— Послушай, брось, — повторил Нед, — переночуй у нас на кухне, мы обсушим и обогреем тебя. Проведи хоть одну ночь, как подобает доброй христианке. Старуха молчала.



Тогда раздосадованный Нед, рослый и сильный малый, наклонился к Нелли, поднял ее и, не обращая внимания на то, что она старается ударить его молотком, отнес в дом.



Он вошел с нею в кухню, зажег лампу, затопил печь. Очутившись в доме, старуха присмирела, выронила молоток... Она сидела на стуле, на который опустил ее Нед, закрыв глаза, точно мертвая.



Нед тихонько, чтобы не разбудить родителей, позвал сестру, и Эми, превозмогая страх, сняла с безумной ее намокший плащ и истоптанные мокрые башмаки. Она обула ее старые ноги в ковровые туфли матери и завернула в свою большую шаль. Старуха не сопротивлялась, она выпила теплого молока, но ничего не говорила.



Вскоре Эми принесла охапку соломы и свою старую подушку и уложила на них Нелли, которая заснула, как убитая.



Боясь, что родители будут бранить их, если они оставят в кухне одну безумную нищую, брат и сестра решили не ложиться и всю ночь продремали на неудобных деревянных табуретах возле кухонного стола.



Едва стало светать, они проснулись. Проснулась и старуха и, еще в полудреме, словно потягиваясь, сказала:



— Ах, как хорошо!



После этого она быстро приподнялась, с удивлением оглянулась и спросила:



— Где я?



К ней подошла Эми с чашкой теплого молока. Старуха ласково улыбнулась молодой девушке. Странное дело — на ее лице не осталось ни следа от суровости, которая так недавно напугала Эми. Старая Нелли выпила молоко и сказала:



— Благодарю вас, дети, вы дали мне ночь отдыха, и для меня приближается другой, еще более желанный покой. Но и вы помяните добрым словом Нелли. Сегодня ночью приходите к камню... И вот что, сынок, — обратилась она к Неду, — приведи работников или сам постарайся уничтожить или сдвинуть тот тяжелый гранит, который я столько лет старалась разбить. Ты не будешь жалеть об этом.



Старуха завернулась в свой высохший плащ, надела старые башмаки и ушла.



Рассказав все отцу, Нед с его позволения съездил в соседний город, купил там бурав, порох и фитиль. Вместе с отцом и работником (которому Нед не сказал, зачем он это делает) молодой человек просверлил камень и вечером взорвал его. Гранитная глыба раскололась на несколько кусков. Когда эти осколки были сдвинуты, под ними оказалось большое отверстие.



Нед никому не позволил спуститься в него. Он попросил всех уйти, а ночью, около двенадцати часов, вместе с Эми вернулся к тому месту, где прежде лежал камень.



Нелли уже ждала молодых людей. В ее руке был тот же маленький зажженный фонарь. При его слабом свете старуха стала спускаться под землю по лесенке, оказавшейся в отверстии. Брат и сестра пошли за нею.



Когда лестница окончилась и они сошли в подземелье, старуха вынула из кармана три восковые свечи, одну оставила себе, одну дала Эми и одну — Неду. При их свете брат и сестра увидели, что они в большом подземном зале, полном самых необыкновенных вещей. Тут были громадные золотые кувшины, золотые блюда, кубки, тарелки, осыпанное драгоценными камнями оружие, драгоценные золотые и серебряные пояса и головные уборы, древние золотые щиты и золоченые шлемы, опахала из страусовых перьев и, наконец, сундуки с золотыми монетами и красивые шкатулки, полные бриллиантов, изумрудов, рубинов и жемчуга.



— Садитесь, — сказала Нелли, указывая им на старинные стулья, и сама села на один из сундуков. — А теперь выслушайте историю старой Нелли.



Давным-давно, когда всю эту страну почти сплошь покрывали дремучие леса, здесь была гора, а на ней возвышался гордый замок лорда Лемберта. В нем жила счастливая семья: лорд Лемберт, его жена, красавица леди Элен, и их сын Арчи, прелестный и добрый, как солнечный луч. Но счастье не вечно. Когда Арчи минуло шестнадцать лет, он и его отец уехали на охоту и не вернулись домой: злые люди убили их. К леди Элен привезли только их тела. Егери и остальные слуги, сопровождавшие лорда, путались в объяснениях, говорили о какой-то засаде, о разбойниках в масках, напавших на них, и уверяли, что они не могли помочь ни лорду, ни сыну, так как были слишком далеко и не успели прискакать вовремя.



Но леди Элен не стала их слушать. На нее так внезапно обрушилось несчастье, что сердце ее ожесточилось. Она заперлась в замке с самыми преданными ей людьми и прекратила все отношения с соседями.



Слуг, не сумевших уберечь ее сына и мужа, она своими руками застрелила из лука, а потом решила приобрести громадное, неслыханное богатство, чтобы этой роскошью заглушить снедавшую ее тоску. Она велела сделать для себя кольчугу, шлем, латы, копье и убор для своего коня и с преданными ей людьми выезжала в лес к большой дороге, нападала на проезжих купцов, без жалости грабила и убивала их.



Так шли годы. Громадные богатства скопились у леди Элен, но ей все казалось мало. Теперь она просто полюбила золото и продолжала отнимать его, несмотря на увещевания родных, на письма епископа.



В ней проснулась жадность, и она стала скупой. Никогда никто не получал от нее ни одного пенса, и если какой-нибудь бедняк заходил во двор замка, она безжалостно приказывала своим слугам выгнать его.



Однажды, вернувшись с разбоя и надев серое домашнее платье и серый плащ, она сидела на крыльце, глядя, как объезжали ее нового рыжего молодого скакуна. И вот несмотря на то, что мост замка был поднят, во двор вошел странник в длинной одежде и остановился перед леди Элен.



— Убрать бродягу, — крикнула она.



Угодливые слуги бросились к страннику, но едва они прикоснулись к нему, как их руки бессильно опустились.



— Довольно преступлений, Элен, — сказал он. — Час твоего наказания настал! Замок и его убранство, обагренное кровью, уйдут под землю. Твои нечестные слуги погибнут, а ты сама будешь напрасно желать вернуть себе потерянные сокровища. В ветер и в непогоду, под лучами знойного солнца и под струями леденящего дождя будешь ты стремиться проникнуть туда, где лежат твои богатства. Пройдет много лет, а смерть все не захочет успокоить тебя. Проклятье, которое теперь падет на твою голову, окончится только в то мгновение, когда ты где-нибудь, когда-нибудь почувствуешь себя счастливой и довольной хоть на минуту, несмотря на неудовлетворенную жажду вернуть потерянные сокровища, несмотря на все вынесенные страдания.



Лицо странника засияло чудным светом, небо потемнело, послышался подземный шум, и с треском и грохотом замок рухнул и провалился под землю, в широко раскрывшуюся пропасть. Туда же рухнула вся гора...



Когда бездна снова закрылась, а пыль, поднявшаяся от страшного разрушения, рассеялась, та, которая еще недавно была владелицей гордого замка Лем-берт, увидела перед собой груду осколков и громадный камень. Он лежал как раз над входом в подземелье, в котором когда-то хранились богатства жестокой леди.



И вот гордая Элен стала бедной нищенкой. Сохранив из прежнего имущества только фонарик и молоток, она принялась колотить камень в надежде достать свои богатства.



Время шло. Люди, знавшие леди Элен, умерли. Вырубили леса, прогремели войны. Имя лордов Лемберт было забыто. Все изменилось, и только безумная Нелли по-прежнему каждую ночь стучалась в свое подземелье.



— Много страданий, дети, вынесла я, — продолжала старуха свой рассказ, — но ненасытная жадность меня терзала, и я не могла думать ни о чем другом, кроме потерянного золота. Наконец, настал и для меня час отрады. Вчера в вашем доме, когда вы обогрели и приласкали меня, я почувствовала себя довольной, а сегодня я проснулась совсем счастливая.



Старуха показала рукой на сокровища и прибавила:



— Все это ваше. Выстройте церковь, одарите бедняков, а потом живите богато и счастливо, делая добро людям и молясь за душу успокоившейся Нелли Лемберт.



Сказав это, старуха перекрестилась, глубоко вздохнула и закрыла глаза. Когда Нед и Эми наклонились над нею, желая привести ее в чувство, они увидели на ее лице выражение счастья и покоя. Она умерла.



Вильсоны сделались богатыми людьми. Они похоронили Нелли, выстроили церковь, исполнили все, что она велела им, и жили долго и счастливо, делая добро.


Прикрепленное изображение (вес файла 144.5 Кб)
_nelli_shakickaya_galina.jpg
Дата сообщения: 10.10.2012 22:32 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



14 октября - Покров



Ольга Качанова



Сказка про первый снег





Утенок Босяня проснулся рано утром и как обычно выглянул в окно. Весь двор был белым-белым. Босяня протер крылом свои утиные глаза, но изображение не изменилось. Все было белоснежным – и деревья, и кустики, и крыши соседних домов. Босяня позвонил своему другу псу Паридону и потребовал ответа:



- Что происходит на свете?



Босяня был так взволнован, что даже забыл поздороваться, но Паридон не обратил на это внимания и спокойно ответил:



- А просто зима.



Молодой утенок не знал, что такое зима, поэтому переспросил:



- Просто з-з-зима, полагаете вы?



Босяня даже перешел «на вы». Он внезапно очень сильно зауважал своего товарища, - ведь только очень знающий и опытный пес мог ответить, что происходит. И Паридон, не теряя спокойствия, подтвердил:



- Да, полагаю.



Потом пес на всякий случай посмотрел в окошко, убедиться, правильно ли он полагает. Паридон увидел на снегу следы, которые он оставил, когда ходил по утренним собачьим делам. Следы были похожи на цветочки, и пес с некоторой гордостью добавил:



- Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю.



Босяня с завистью слушал друга, - надо же, Паридон умеет пролагать следы! А он, Босяня, не пробовал, но ничего… Он сейчас выйдет и проложит их. У него лапки широкие и следы будут похожи на кленовые листики. Пока утенок так размышлял, пес любовался на свои следы. Вдруг он заметил, что в стороне от тропинки, проложенной его лапами, есть отпечатки, нарушающие общий порядок. Паридон вспомнил, как на него упал снег с дерева, и он отскочил в сторону, оставив три следа. Потом сделал это еще раз… Пес стал считать свои следы:



- И - раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…



Босяня с интересом слушал Паридона, ведь не часто его сдержанный друг был так откровенен. А все-таки хорошо, что псам и утятам есть о чем беседовать короткими зимними днями.








Прикрепленное изображение (вес файла 166.2 Кб)
1329228880_allday.ru_39.jpg
Дата сообщения: 14.10.2012 17:56 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



16 октября - День Шефа



Владимир Токарев



Красная Шапочка



(из серии «Сказка для топ-менеджеров».





Жила-была в одной деревне маленькая девочка, такая хорошенькая, что лучше ее и на свете не было. Мать любила ее без памяти, а бабушка еще больше.





(Напомню биографию Шарля Перро: некоторое время он работал адвокатом. Уже позже судебные дела, в которых адвокат сомневался, Перро превратил в сказки. Ясно, что перед нами чуть измененный протокол судебного процесса, где будущий сказочник сам выступил в качестве защитника дровосека, обвинявшегося в превышении допустимой меры самообороны (дровосек убил волка)).





Ко дню рождения подарила ей бабушка красную шапочку. С тех пор девочка всюду ходила в своей новой, нарядной красной шапочке. Соседи так про нее и говорили: «Вот Красная Шапочка идет!» Как-то раз испекла мама пирожок и сказала дочке: «Сходи-ка ты, Красная Шапочка, к бабушке, снеси ей этот пирожок и горшочек масла да узнай, здорова ли она».





(Отметим первое нарушение логики: девочки любят менять свою одежду (а речь идет о французской девочке!), а Красная Шапочка всегда ходила в одном и том же головном уборе.



Мама девочки, судя по всему, уже знала, что бабушка больна. Можем допустить, что ее слегка отравили, чтобы она слегла – с больной бабушкой легче справиться. Но какой может быть мотив у матери Красной Шапочки? Имущество и так ей достанется по наследству после кончины бабушки. Нет, мать мы отметаем из числа подозреваемых.)





Собралась Красная Шапочка и пошла к бабушке в другую деревню.



Идет она лесом, а навстречу ей – серый волк. Очень захотелось ему съесть Красную Шапочку, да только он не посмел – где-то близко стучали топорами дровосеки.





(Так, у нас появляется еще один подозреваемый – один из дровосеков. Скорее всего, отец Красной Шапочки. Известно, что зятья не очень любят своих тещ, но не до такой же степени, чтобы сделать заказ киллеру. Дровосека из подозреваемых убираем.)





Облизнулся волк и спрашивает девочку: «Куда ты идешь, Красная Шапочка?»



А Красная Шапочка еще не знала, как это опасно – останавливаться в лесу и разговаривать с волками. Поздоровалась она с волком и говорит: «Иду к бабушке и несу ей вот этот пирожок и горшочек масла». «А далеко ли живет твоя бабушка?» – спрашивает волк. «Довольно далеко, – отвечает Красная Шапочка. – Вон в той деревне, за мельницей, в первом домике с краю».





(Тут что-то не то. Подробные инструкции киллеру о том, где проживает бабушка, вплоть до номера дома, – это явно превышает допустимую болтовню неумной девочки. Но, спрашивается, какой может быть у Красной Шапочки мотив убивать свою бабушку? Двинемся дальше.)





«Ладно, – говорит волк. – Я тоже хочу проведать твою бабушку. Я по этой дороге пойду, а ты ступай по той. Посмотрим, кто из нас раньше придет».



Сказал это волк и побежал, что было духу по самой короткой дорожке.



А Красная Шапочка пошла по самой длинной дороге. Шла она не торопясь, по пути то и дело останавливалась, рвала цветы и собирала в букеты.





(Теперь сомнений нет – Красная Шапочка в сговоре с волком: девочка не первый раз идет в гости к бабушке – должна разбираться в длине разных дорог; здесь она не только выбирает самую длинную дорогу, но еще и идет по ней не спеша, собирая по дороге разную всячину. Особенно странным является то, что Красная Шапочка идет с полной корзиной по самой длинной дороге – это же очень тяжело, и надо иметь серьезную причину так надрываться.)





Не успела она еще и до мельницы дойти, а волк уже прискакал к бабушкиному домику и стучится в дверь: тук-тук! «Кто там?» – спрашивает бабушка. «Это я, внучка ваша, Красная Шапочка, – отвечает волк тоненьким голоском. – Я к вам в гости пришла, пирожок принесла и горшочек масла». А бабушка была в это время больна и лежала в постели. Она подумала, что это и в самом деле Красная Шапочка, и крикнула: «Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется!» Волк дернул за веревочку – дверь и открылась. Бросился волк на бабушку и разом проглотил ее. Он был очень голоден, потому что три дня ничего не ел.





(Здесь протокол фиксирует, что волк бабушку проглотил одним махом. Что же он не проглотил одним махом маленькую Красную Шапочку в лесу (да которая еще согласилась идти длинной дорогой, где уже никаких дровосеков нет). Известно, что даже крокодил не может без повреждений съесть свою жертву. Судя по последующим событиям, легко догадаться, что преступник на самом деле просто связал бабушку, засунул в рот кляп (скотча тогда еще не было) и спрятал ее в шкаф.)





Потом закрыл дверь, улегся на бабушкину постель и стал поджидать Красную Шапочку.



Скоро она пришла и постучалась: тук-тук! «Кто там?» – спрашивает волк. А голос у него грубый, хриплый. Красная Шапочка испугалась было, но потом подумала, что бабушка охрипла от простуды и оттого у нее такой голос.





(Преступлений не бывает без улик – все предусмотреть невозможно. Вот и волк прокололся – умея говорить тоненьким голосом, когда изображал девочку, он вдруг зарычал своим волчьим рыком. Отметим, что человеческая память легко запоминает голоса. И поскольку Красная Шапочка уже разговаривала с волком в лесу, где он не менял своего голоса, то, конечно, она его узнала по голосу, но вида почему-то не подала. Сомнений больше нет – Красная Шапочка в сговоре с волком.)





«Это я, внучка ваша, – говорит Красная Шапочка. – Принесла вам пирожок и горшочек масла». Волк откашлялся и сказал потоньше: «Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется». Красная Шапочка дернула за веревочку – дверь и открылась. Вошла девочка в домик, а волк спрятался под одеяло и говорит: «Положи-ка, внучка, пирожок на стол, горшочек на полку поставь, а сама приляг рядом со мной. Ты, верно, очень устала».





(Волк, судя по всему, преступник неопытный, допускает второй прокол: он сообщает (и это попадает в протокол по показаниям бабушки), что знал, что Красная Шапочка устала (как не устать – с полной корзиной провизии, да еще по самой длинной дороге)).





Красная Шапочка прилегла рядом с волком и спрашивает: «Бабушка, почему у вас такие большие руки?» – «Это чтобы покрепче обнять тебя, дитя мое». «Бабушка, почему у вас такие большие уши?» – «Чтобы лучше слышать тебя, дитя мое». «Бабушка, почему у вас такие большие глаза?» – «Чтобы лучше тебя видеть, дитя мое».





(Можете сами провести эксперимент: положите на кровать вместо бабушки Волка – неужели можно ошибиться? Нет, Красная Шапочка прекрасно видела, что перед ней преступник. И наверняка знала, что рядом в шкафу вся дрожит от страха за свою внучку бабушка, но зачем-то валяет дурака дальше. При этом, как и в случае первой встречи с волком, нисколько его не боится. Очевидно, что Красная Шапочка тянет резину и чего-то ждет.)





«Бабушка, почему у вас такие большие зубы?»





(Здесь очевидно, что если бы волк ответил, что у него зубы для того, чтобы лучше лущить для Красной Шапочки орехи, Красная шапочка не успокоилась бы и стала расспрашивать дальше «Зачем тебе, бабушка, хвост?» и так далее)).





«А это чтоб скорее съесть тебя, дитя мое!» Не успела Красная Шапочка и охнуть, как злой волк бросился на нее и проглотил с башмачками и красной шапочкой.



Но, по счастью, в это самое время проходили мимо домика дровосеки с топорами на плечах.





(Все становится ясно – Красная Шапочка тянула время, потому что знала, что отец с коллегами-дровосеками зайдет к бабушке – их она и поджидала, потому специально не отпускала волка, уже выполнившего заказ (он хорошо напугал зачем-то бабушку)).





Услышали они шум, вбежали в домик и убили волка. А потом распороли ему брюхо, и оттуда вышла Красная Шапочка, а за ней и бабушка – обе целые и невредимые.





(Очевидно, что в этом месте Шарль Перро умышленно исказил протокол судебного заседания. Судя по всему, бабушка уже перестала бояться за себя и, как и положено настоящей бабушке, опасающейся за жизнь своей любимейшей внученьки, разорвала нечеловеческими усилиями веревку, разбила дверку шкафа, в который была заперта исполнителем преступления, и набросилась на волка (иначе о каком шуме могла идти речь, если бы волк мгновенно проглотил Красную Шапочку?)).





Эврика! Теперь становится ясен мотив преступления – это же все из-за той самой красной шапочки, которую бабушка невольно заставляла носить девочку в любое время года. Попробуем, как и положено в детективе, разобраться с мотивом преступления. Для этого обратимся к известной модели мотивации – иерархии потребностей Абрахама Маслоу.



Физиологические потребности – ясно, что Красная Шапочка их не могла удовлетворить – даже в жаркую погоду она все время ходила, не снимая свою шапочку, чтобы не обидеть свою бабушку.



Потребности в безопасности – тут также очевидно, что Красная Шапочка все время была в опасности, когда ходила по лесу, так как красную шапочку было видно с любого места – приманка для любого преступника.



Социальные потребности – тоже не удовлетворяются. Все девочки наверняка считали, что Красная Шапочка задается и хвастает своей нарядной шапочкой, потому не хотели с ней водиться – про подруг и речи в протоколе нет.



Потребность в уважении – ее удовлетворяла только сама бабушка, а девочка выступала ходячей рекламой шапочному мастерству своей бабушки, как если бы на девочку надели двухсторонний щит, на котором было бы написано: «Бабушкины шапочки – лучшие!».



Самовыражение – о нем и речи здесь нет.



Как видим, ни одну из потребностей Красная шапочка не могла удовлетворить, и это, конечно же, был целый «комок мотивов», чтобы заказать «напугание» до полусмерти бабушки противному волку. (При этом на всякий случай, как и положено для профессионального преступления, Красная Шапочка избавилась от неудачливого «киллера» – волка, судя по протоколу, на самом деле убили.) Кроме того, блестяще организовав преступление, несомненно, девочка «самовыразилась» на полную катушку.



Итак, мотив преступления вполне понятен для французской девочки-модницы, доведенной до отчаяния тем, что нельзя снять надоевшую красную шапочку. Цель достигнута: как видим, никакого продолжения сказки про Красную Шапочку нет (сравните, например, с многосерийной сказкой «Элли» у Александра Волкова). Бабушка, напуганная волком, разрешила девочке ходить не только в модных шапочках других цветов, но иногда совсем без шапочки. При планировании преступления Красная Шапочка впервые применила метод «критического пути» применительно к проекту своего преступления: пока она шла по длинной дороге, Волк должен был пройти короткий путь, войти к бабушке, успеть ее связать, спрятать в шкаф. А пока она тянула время, должны были подтянуться и дровосеки. (Отсюда, кстати, следует вывод, что зря американцы приписывают открытие метода критического пути себе – его изобрели французы, а именно - менеджер проекта Красная Шапочка.)





Организация преступления также выполнена крайне тщательно: мать печет пирожки (и первый раз девочка подсыпает туда немного каких-то цветочков для неопасного легкого расстройства здоровья, чтобы бабушка слегла в постель), волк пугает бабушку, отец убивает в состоянии аффекта «киллера». И даже мотив преступления – красная шапочка – играет свою важную коммуникативную роль – то, что девочка пошла длинной дорогой, все прекрасно запомнили по ее красной шапочке, а для гарантии девочка еще зашла на мельницу, таким образом заработав себе железное алиби.



Уважаемые топы! Не забывайте, что подчиненные – как дети, у них тоже много потребностей (не только получать вовремя зарплату). Если, например, директор отругал начальника отдела в присутствии его подчиненных, лучше извиниться и больше так не делать, чтобы удовлетворить потребность человека в уважении. Не повторяйте ошибки бабушки Красной Шапочки, иначе вам придется иметь дело с серым волком.




Прикрепленное изображение (вес файла 216.8 Кб)
tokarev_krasnaya_shapochka1.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 174.3 Кб)
Harriet Backer Красная Шапочка.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 263.6 Кб)
Jose Cruz Herrera Красная Шапочка.jpg
Дата сообщения: 16.10.2012 17:21 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



16 октября - Всемирный день продовольствия



Олег Овчинников



Путь к сердцу женщины





Однажды я был влюблен. Было это, как принято говорить в сказках, давно и далеко.



По крайней мере, задолго до того, как мне посчастливилось повстречать свою постоянную спутницу жизни. Кроме того, моим отношениям с той девушкой, как будет явствовать из нижеследующего, не суждено было выйти за рамки, очерченные древнегреческим философом Платоном. Кажется, мы даже ни разу толком не поцеловались.



Так что ничего предосудительного в том, чтобы поведать читателю эту историю, я не вижу.



Это случилось на Гурмании — планете курортного типа, существующей в основном за счет оттока денег из карманов богатых — и не очень — туристов, но на ней, в отличие от большинства подобных планет, залетный гость ощущал себя именно гостем, причем званным и жданным, а не просто курьером для перевозки кредиток.



Вообрази меня, читатель, восемнадцатилетним, не лишенным иллюзий и привлекательности, только что прошедшим свое первое боевое крещение и вдруг оказавшимся в двухнедельном отпуске за казенный счет. Как по волшебству перенесшимся прямо с поля боя, где смерть ежеминутно была от меня на расстоянии импульса, готовая в любой момент ослепить, измельчить и расфазировать, в сказочный мир, где морская вода имеет температуру крови, а водопады грохочут, как баллистическая ракета на старте, где аромат цветов действует на сознание не хуже отравляющего газа, а глаза девушек блестят, как свежеотлитые серебряные пули — и столь же смертоносны для чувствительного и наивного юношеского сердца! — ну разве мог я тогда не влюбиться?



Хотя признаюсь, тяга к мрачноватым сравнениям военной тематики долго еще не оставляла меня. Я не мог отделаться от чувства, что я чужой на этом празднике жизни, — хотя местное солнце светило мне так же, как всем, а в приветливых улыбках гурманцев не было ничего неискреннего, — до тех самых пор, пока не встретил...



Великий Космос! Как же ее звали?



Как странно, правда? Когда-то я думал, что более дорогого для меня человека нет во всей Вселенной — по крайней мере, в той ее части, которую я успел к тому времени облететь, — а теперь с трудом вспоминаю ее имя. Кажется, ее звали Сея. Или Жня. У нее было смешное на слух землянина имя, в нем слышалось какое-то редкое сельскохозяйственное деепричастие, и сама она была очень смешливой, хрустальный колокольчик ее смеха вздрагивал по любому поводу, и чаще всего этим поводом становился я — старающийся избегать открытых, простреливающихся с воздуха мест, диссонирующий своей парадной, еще ни разу не глаженой формой с толпами отдыхающих в полупрозрачных туниках, постоянно сбивающийся с прогулочного шага на строевой — в такие моменты она начинала меня передразнивать — и я нисколько не обижался на нее, только смущался немного и думал, что в том, что она может вот так спокойно смеяться и с чарующей наивностью полагать, что “дегазация” — это процесс помешивания трубочкой в бокале с коктейлем, есть отчасти и моя заслуга.



Может быть, именно ее беззаботный смех пробудил во мне неведомые доселе чувства. Или походка — когда она шла вдоль набережной, казалось, даже воздух замирал, чтобы полюбоваться на нее. А может быть, мне просто хотелось, чтобы, когда я снова вернусь туда, где вечный бой и на один удар сердца приходится по десять выстрелов и два импульсных разряда, даже если случится страшное и я попаду в окружение, один против целой армии озлобленных безжалостных врагов, — даже тогда я смог бы подумать, что кто-то родной ждет меня здесь, в этом маленьком кусочке рая. Может быть...



Как бы там ни было, я влюбился.



Решительно и, как выяснилось вскоре, не без взаимности.



— Хорошо! — прошептала Сея в мое напряженное, заранее готовое к любым вариантам вежливого отказа ухо. — Теперь главное, чтобы ты понравился моей семье.



Я облегченно и не слишком натурально рассмеялся и ответил в том смысле, что сделаю для этого все от меня зависящее.



— Хорошо, — повторила она. — Тогда встретимся завтра. Утром. У меня.



Наутро я был неотразим. Я начистил ботинки золотой пыльцой, так что утреннее солнце, отражаясь в них, заставляло редких ранних прохожих щуриться от бликов. Предмет моей особой гордости — выданный недавно значок космодесантника — сверкал изумрудом на моей груди. Я, умеющий при необходимости напяливать и герметизировать скафандр за пару секунд, — спичка сержанта горела в вакууме до обидного недолго — в то утро посвятил целых десять минут расчесыванию усов перед зеркалом! Я даже припомнил с десяток историй из своего недолгого боевого прошлого; правда, не все они произошли лично со мной, вернее, все произошли не со мной, кроме одной, которую я как раз в десяток не включил, поскольку собирался поскорее забыть... зато были занимательны и, без сомнения, украсили бы собой любую застольную беседу. А в том, что беседовать мне придется за столом, я не сомневался ни секунды — на планете с тысячелетними кулинарными традициями иначе и быть не могло.



Уже выйдя на улицу, я вспомнил, что забыл дома командирские часы. Командир дал мне поносить их на время отпуска, а надпись на внутренней стороне корпуса: “Лучшему десантнику выпуска. Так держать, сынок!” я заказал уже здесь, у местного мастера по грави- и татуировке; он обещал, что через недельку-другую она сойдет сама. Пришлось вернуться в номер. Там я первым делом взглянул в зеркало — космодесантники всегда так делают, когда хотят удостовериться, что не стали объектом скрытого псионического воздействия, главным побочным эффектом которого является именно забывчивость. Но нет, белки глаз были в порядке, значит, причиной моей рассеянности стало обычное волнение, но я, тем не менее, еще некоторое время постоял так, не в силах оторваться от собственного отражения.



“Ну, если я и теперь не понравлюсь родственникам Сеи... — думал я, — значит, у нее какие-то неродные родственники. Возможно, приемные, а может, она вообще подкидыш!”. Поправил воротничок и манжеты и строевым шагом покинул номер.



Сея ждала меня снаружи своего дома, веселая и по-особенному нарядная, однако от пристрелочного поцелуя в щеку уклонилась, наигранно возмутившись:



— Какие могут быть поцелуи натощак!



Потом, уже серьезно, спросила:



— Ты же, надеюсь, не завтракал?



Я не ответил, только пренебрежительно встопорщил левый ус: обижаешь!



— Вот и хорошо! — И она приглашающе отогнула передо мной входной полог.



Я склонил голову, чтобы свисающая кисея не испортила мне прическу, и вошел в дом.



Как выяснилось, все родственники, которым я, согласно ожиданиям Сеи, должен был понравиться, были женского пола. Ее мама, тетя и бабушка — все одинаково приветливые и улыбчивые и вообще столь слабо различимые, что я тут же начал в них путаться.



— Папа пока завтракает, — пояснила Сея. — Он выйдет позже. — И, прежде чем я успел как-то отреагировать, добавила: — Тебе мы накроем на веранде.



Я кивнул, изобразив на лице благодарность. Вопрос, почему меня нельзя покормить вместе с отцом семейства, возник у меня в голове, но там и остался. Это был мой первый визит в настоящую гурманскую семью, а как говорил хозяин моих часов, на каждом корабле свой устав. Так даже лучше, решил я. Уж женщин я как-нибудь обаяю.



В те годы я не без основания считал себя пленителем, а то и разбивателем женских сердец. Правда, попроси меня кто перечислить эти основания, я бы, наверное, не вдруг нашелся с ответом.



Меня вывели на веранду, больше похожую на террасу — расположенная на скальной вершине, она сильно выдавалась вперед, нависая над морем. Волны умеренно шумели где-то внизу и жадно лизали основание скалы.



— Не смотрите туда, — доверительно сказала то ли мама, то ли тетя Сеи. — Вам это не грозит. — Я поймал на себе ее изучающий взгляд. — Ведь вы хорошо кушаете?



Я отшутился в том смысле, что до сих пор никто не жаловался. Кроме нашего корабельного повара.



— Прошу сюда, — другая женщина, теперь уж точно то ли тетя, то ли мама, указала на соломенный коврик в форме шестиугольника, расстеленный рядом со столом, имеющим высоту стула.



— После вас, — галантно предложил я, плохо представляя себе, как на этот коврик следует садиться — и следует ли?



Женщины восприняли мой жест как должное, в лице Сеи я прочел немое одобрение. Они уселись за стол напротив меня, на точно такие же коврики. Оказалось, на них нужно сначала встать на колени, потом опуститься на пятки и чуть откинуться назад, оперевшись на левую руку. Кажется, эту последовательность действий я повторил безукоризненно.



— Мы решили, что с кери-бери ты пока не справишься, — извиняющимся тоном сказала Сея. — Поэтому оставили для трапезы только знакомые тебе столовые приборы.



Насчет “знакомых” моя невеста, на мой взгляд, слегка преувеличила. Нож, вилку и набор из семи разнокалиберных ложек я, разумеется, опознал сразу, а вот некоторые штучки вроде длинной сегментированной палочки с петелькой на конце или крошечного коловоротика, похожего на ледоруб для рубки прорубей в аквариуме, я видел впервые.



Еще на столе была тарелка. Одна.



— Как, — спросил я, — а вы разве...



Женщины, включая Сею, переглянулись и зазвенели в четыре колокольчика, а одна из них, кажется, бабушка, только и сказала: “О!” и закатила глаза.



— Ой, прости! — сквозь смех промолвила Сея. — Я же говорила, он забавный!



А может быть, это была не Сея, а одна из ее родственниц, потому что как раз в этот момент Сея появилась из-за занавески, которая давно уже привлекла мое внимание доносящейся с той стороны симфонией очень разных и очень аппетитных запахов.



— Моя сестра, — представила вошедшую моя... возможная невеста.



Та поклонилась, оставив на столе низкий горшочек с дымящимся чем-то внутри. Я громко сглотнул и занес над горшочком руку с ножом. Соприкоснувшись с поверхностью блюда, лезвия ножа прогнулось.



— Не так! — шепотом посоветовала Сея. — Возьми секкатрий!



Так я узнал название микро-ледоруба. Я взял его со стола, опустил в горшочек, покрутил ручку.



— В другую сторону.



Снова покрутил ручку. На поверхности блюда, в его твердой коричневой корочке образовалось отверстие сантиметров трех в диаметре. Внутри что-то аппетитно шкворчало.



Я так и не придумал, каким бы прибором извлечь пищу со дна горшочка, а подсказывать мне никто не спешил, так что я решил пока прокрутить еще несколько дырочек, благо с этой операцией я уже разобрался. Тут снова вошла сестра Сеи, и Сея так и сказала про нее: “Моя сестра”, из чего я заключил, что сестра эта, наверное, уже другая, — и поставила передо мной плоский поднос с десятком мелких овальных... то ли плодов, то ли яиц неведомой мне птицы, только покрытых мелкими колючками. “Как же их, такие, высиживают?” — улыбнувшись про себя, подумал я. Как выяснилось, подумал не о том.



Пристально глядя Сее в глаза, я провел рукой над лежбищем столовых приборов неопределенного назначения, ожидая подсказки.



— Это глотают, — пояснила она и в ответ на мой неуверенный взгляд ободряюще улыбнулась.



Я зажмурился, пробормотал под нос: “Под Фобосом бывало и хуже” и решительно проглотил “яйцо”. Горло слегка оцарапало, а вкуса съеденного я, как ни старался, почувствовать не смог.



— Только прежде окунают в лунку, — Сея указала взглядом на горшочек с моим предыдущим испытанием.



Я с неподдельной благодарностью кивнул.



Методом проб и, главным образом, ошибок я установил, что опускать яйцо в лунку нужно, продев его в петельку на конце ячеистой палочки. Так я и поступил. Из другого конца полой палочки пошел пар. Когда пальцам стало горячо, я вынул палочку из лунки. Прошедшее термообработку яйцо оказалось все-таки плодом, плотная кожура сама собой разделилась на шесть сегментов, а в центре ее открылось что-то красное. Я, как было велено, проглотил это красное и понял смысл высказывания про две большие разницы: в очищенном виде плоды оказались гораздо вкуснее.



Когда я додумывал эту мысль в девятый и последний раз, на столе появился новый поднос. Он непонятным образом удерживался на тонкой воткнутой в стол спице и вращался. На подносе стояло четыре тарелки с различным содержимым, но его вращение не позволяло мне хотя бы предположительно определить, с каким именно.



Я попытался снять одну из тарелок с подноса, но по лицам внимательно следящих за моими действиями гурманок понял, что делать этого не следует.



— Омой, возьми, окропи и преломи, — произнесла Сея фразу-заклинание.



Я попытался принять ее к сведению. Как выяснилось уже на третьем круге, омыть на самом деле следовало не кисть правой руки, как думал я, а специальную вилку с пятью зубцами, расположенными звездочкой. И не в той тарелке, куда я неосмотрительно сунул руку, — в ней как раз надо было окроплять, — а в противоположной. Я начал нервничать и забеспокоился, как бы не преломить спицу, на которой держится поднос, тем более что частота его вращении увеличивалась на глазах.



— Правильно, — добродушно пояснила бабушка Сеи... хотя, по-моему, прежде на ее месте сидела тетя. — Аппетит ведь тоже растет. Разве не так?



Я быстро кивнул, чтобы успеть омыть, взять, окропить, преломить и понять, что это хорошо. Даже здорово. Ммм... Жаль, в данном ритуале мало места уделялось непосредственно поеданию. Поэтому, чтобы не сбиться с ритма, мне приходилось глотать это окропленное и преломленное почти не жуя. Но все равно было очень вкусно.



Следующее блюдо оказалось попроще. Оно никуда не убегало от меня, и препарировать его можно было довольно удобным в обращении двуручным ножом. Я немного успокоился и решил, что настало самое время обратить моих зрительниц в слушательниц и поведать им одну из заранее припасенных историй о нелегкой службе космодесантника.



Я на всякий случай отвел нож подальше от лица и начал так, как бывалые вояки всякий раз начинают свои небывалые рассказы, не спеша, через каждые несколько слов вставляя паузу для воображаемой затяжки.



— Так вот, значит, однажды. Выныриваю это я из гиперпространства. Смотрю...



— Не отвлекайтесь, пожалуйста, — мягко перебила меня одна из Сеиных родственниц. — Там же все остынет, — она указала на занавеску, из-за которой как по команде вышла женщина с четырьмя тарелками в руках и еще одним большим блюдом, балансирующим у нее на голове. — К тому же вам нужно беречь силы.



— Простите, может быть, вам помочь? — предложил я в надежде хотя бы ненадолго отвлечься от еды.



Вошедшая лишь покачала головой. Блюдо на голове закачалось в такт, но как-то удержалось.



Глядя, как она выставляет тарелки на стол, я потер руки с энтузиазмом, которого не испытывал.



На середине седьмого блюда я предпринял попытку облизать все три ложки и отложить их в сторону, показав этим, что вполне насытился. Однако во взглядах Сеиных родственниц прочел столь явное разочарование — “Ну что же вы!” — как будто говорили они, в то время как глаза Сеи отчаянно кричали: “Да ты что!” — что я взял со стола новый комплект ложек, побольше. Бабушка одобрительно цокнула языком и прошептала в сторону: “Эх, будь я сама помоложе...” Собственно, именно по этой фразе я и опознал в ней бабушку.



Похоже, чтобы не ударить в грязь лицом, мне предстояло съесть все запасы пищи, хранившиеся в доме. Знал бы заранее — еще неделю назад объявил бы голодовку.



Следующее блюдо, выложенные в линию кусочки разноцветного... кажется, мяса, мне было рекомендовано есть справа налево, через один.



Не переставая жевать, я рассмеялся и в шутливой форме посоветовал не делать из еды культа.



— А из чего же? — в один голос воскликнули озадаченные женщины.



Я не ответил: кусочек оранжевого мяса завяз в зубах.



Пытаясь отдышаться после одиннадцатой смены блюд, я задумался: а стоит ли любовь таких жертв? И любовь ли это?.. Я взглянул в светящиеся надеждой глаза Сеи и мужественно сжал челюсти. Что-то хрустнуло.



— Надо было сначала покатать по столу, — сказала одна из женщин.



Когда вместо нового блюда мне вынесли на тарелке исходящее паром свернутое рулончиком полотенце, я внутренне возликовал, сочтя трапезу оконченной.



Полотенце оказалось фаршированным. Внутри я обнаружил что-то вроде овощного рагу, только из фруктов. Превратно истолковав мой взгляд, тетя Сеи любезно разрешила:



— Оболочку можно не есть. Мой братец тоже частенько ее оставляет.



Наконец — о, чудо! — сестра Сеи вышла на террасу с пустыми руками и непокрытой головой, только для того, чтобы убрать со стола опустошенные тарелки, а старшая из женщин произнесла многозначительно: “Итак...”. Я весь обратился в слух, ожидая ее вердикта, и даже нашел в себе мужества облизать палец, чтобы соответствовать торжественности момента, но не дождался. Вместо этого она сказала:



— Знаешь, Сея... По-моему, твой приятель достаточно подготовлен. Как ты думаешь, не пора ли познакомить его с кери-бери?



Сея одарила меня трогательным взглядом исподлобья, срывающимся голосом произнесла: “Конечно, бабушка”, и едва заметно пожала плечиком, показав этим: а что я могу сделать?



— Только, боюсь, одной мне его не донести, — заметила сестра Сеи.



— Помочь? — кратко спросил я, хотя и не был уверен, что смогу самостоятельно подняться с коврика.



— Нет, что вы! — сказала бабушка. — Физические нагрузки на голодный желудок противопоказаны! Мы сами все сделаем.



Женщины легко вспорхнули со своих ковриков и на цыпочках прошелестели за занавеску. Я смотрел им вслед, особенно Сее, если я ее ни с кем не перепутал, и думал, что, наверное, вижу ее в последний раз.



За занавеской что-то громко зашипело. Потом зазвенело. Раздался знакомый смех.



Усилием воли я поднял себя на ноги и нетвердым шагом приблизился к перилам террасы из розового мрамора с белыми прожилками, похожего на застывший бекон. Высокие волны по-прежнему лизали скалу с аппетитом, для меня недостижимым. Хлопья белой пены, украсившие их гребни, цветом напоминали сладкую помадку.



Тридцать метров, подумал я. Всего каких-то тридцать метров. И бросив прощальный взгляд на занавеску, за которой как раз обозначился округлый бок неизвестного громоздкого сооружения, со словами “Под Фобосом бывало и хуже” перевалился через перила.



Брызги слегка пересоленной, на мой вкус, воды, казалось, достигли основания террасы.



— Мама! Ну почему они все такие? — донесся оттуда раздраженный, но все еще родной голос.



Я с трудом перевернулся на спину и стал потихоньку грести от берега...


Прикрепленное изображение (вес файла 122.7 Кб)
family1.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 129.7 Кб)
1311107980_51000000.jpg
Дата сообщения: 16.10.2012 17:31 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



17 октября – Ерофеев день



Леший



Русская народная сказка





Одна поповна, не спросясь ни отца, ни матери, пошла в лес гулять и пропала без вести. Прошло три года. В этом самом селе, где жили ее родители, был смелый охотник: каждый божий день ходил с собакой да с ружьем по дремучим лесам.



Раз идет он по лесу, вдруг собака его залаяла, и песья шерсть на ней щетиною встала. Смотрит охотник, а перед ним на лесной тропинке лежит колода, на колоде мужик сидит, лапоть ковыряет, подковырнет лапоть, да на месяц и погрозит:



— Свети, свети, ясен месяц!



Дивно стало охотнику; отчего так, думает, собою мужик — еще молодец, а волосом как лунь сед? Только подумал это, а он словно мысль его угадал:



— Оттого, — говорит, — я и сед, что чертов дед! Тут охотник и смекнул, что перед ним не простой мужик, а леший; нацелился ружьем — бац! — и угодил ему в самое брюхо. Леший застонал, повалился было через колоду, да тотчас же привстал и потащился в чащу. Следом за ним побежала собака, а за собакою охотник пошел.



Шел, шел и добрел до горы; в той горе расщелина, в расщелине избушка стоит. Входит в избушку, смотрит: леший на лавке валяется — совсем издох, а возле него сидит девица да горько плачет:



— Кто теперь меня поить-кормить будет!



— Здравствуй, красная девица, — говорит ей охотник, — скажи, чья ты и откудова?



— Ах, добрый молодец! Я и сама не ведаю, словно я и вольного света не видала и отца с матерью не знавала.



— Ну, собирайся скорей! Я тебя выведу на святую Русь.



Взял ее с собою и повел из лесу; идет да по деревьям все метки кладет. А эта девица была лешим унесена, прожила у него целые три года, вся-то обносилась, оборвалась.



Пришли в село; охотник стал выспрашивать: не пропадала ли у кого девка? Выискался поп.



— Это, — говорит, — моя дочка! Прибежала попадья:



— Дитятко ты мое милое! Где ты была столько времени? Не чаяла тебя и видеть больше!



А дочь смотрит, только глазами хлопает — ничего не понимает, да уж после стала помаленьку приходить в себя…



Поп с попадьей выдали ее замуж за того охотника и наградили его всяким добром. Стали было искать избушку, в которой она проживала у лешего; долго плутали по лесу, только не нашли.


Прикрепленное изображение (вес файла 361.2 Кб)
1218985456_vrubel_pan.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 348.5 Кб)
1_32.jpg
Дата сообщения: 17.10.2012 21:03 [#] [@]

Попокоруа и кикихи



Маорийская сказка





Попокоруа, муравей, вечно занятый поисками пропитания под корой деревьев или на земле, не мог понять, почему кикихи, цикада, ведет себя так легкомысленно, почему она только и делает, что греется на солнышке и нисколько не тревожится о будущем.



- Дорогая кикихи, - сказал как-то муравей. - Давай вместе возьмемся за работу и сделаем запасы на зиму. Ведь зимой на земле холодно и пусто.



В ответ послышался громкий скрипучий смех цикады.



- Дорогой муравей, у меня есть дела поважнее, - сказала кикихи. - Ползи сюда, на солнышко, и мы вместе споем хвалебную песню Тане.



Муравей понял, что с цикадой бесполезно разговаривать. Он перестал обращать на нее внимание и спокойно продолжал собирать мошек и личинок. Муравей трудился и тихонько напевал: "Зима идет. Нам нужна еда, а то мы умрем холодной зимой. Нужно работать, а то мы погибнем".



Цикада взглянула на своего друга, который ползал где-то там, внизу. "Что за глупое создание! - подумала она. - Бедный муравей, он совсем не умеет радоваться жизни. Как было бы прекрасно, если бы он приполз сюда и спел мою песенку!" И цикада запела песню, которую кикихи поют долгими летними днями: "В чем мое счастье? Ничего не делать, греться на солнышке, сидеть на ветке и бить крылышками".



Дни шли за днями, лето кончилось. Солнце больше не грело, листья на деревьях дрожали от ледяного ветра. На земле поселилась Хине-такура, Дева Зима, а Тио-роа (Тио-роа - олицетворение льда, снега и града.) сделала воду твердой.



Кикихи, такая счастливая и беззаботная летом, стала совсем тоненькой. Она жестоко страдала от холода, понапрасну прижимаясь к твердой коре, и в конце концов умерла. А попокоруа жил в своем уютном доме, у него было вдоволь еды и он спокойно ждал лета.


Прикрепленное изображение (вес файла 138.2 Кб)
71188770094886.jpg
Дата сообщения: 25.10.2012 17:04 [#] [@]

Страницы: 123456789101112131415161718192021222324252627282930313233343536373839404142434445464748495051525354555657585960616263646566676869707172737475767778798081828384858687888990919293949596979899100101102103104

Количество просмотров у этой темы: 454491.

← Предыдущая тема: Сектор Волопас - Мир Арктур - Хладнокровный мир (общий)

Случайные работы 3D

Леший
ванная
All Roads Lead Rome
Домик в горах. Кухня.
Кабинет
Повелитель Самарканда

Случайные работы 2D

Fata Morgana
Octopus
Le Fils De La Mort
Набросок с фото "под сангину" :)
Андроид
Ведьма
Наверх