Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

Артур Конан-Дойль

Литературная мозаика

(окончание)

"Наш герой, немало встревоженный сим странным приемом, не теряя времени, вновь нырнул в море и догнал корабль, полагая, что наихудшее зло, какого можно ждать от стихии, - сущая малость по сравнению с неведомыми опасностями загадочного острова. И, как показало дальнейшее, он рассудил здраво, ибо еще до наступления ночи судно взял на буксир, а самого его принял на борт английский военный корабль "Молния", возвращавшийся из Вест-Индии, где он составлял часть флотилии под командой адмирала Бенбоу. Юный Уэллс, молодец хоть куда, речистый и превеселого нрава, был немедля занесен в списки экипажа в качестве офицерского слуги, в каковой должности снискал всеобщее расположение непринужденностью манер и умением находить поводы для забавных шуток, на что был превеликий мастер.

Среди рулевых "Молнии" был некий Джедедия Энкерсток, внешность коего была весьма необычна и тотчас привлекла к себе внимание нашего героя. Этот моряк, от роду лет пятидесяти, с лицом темным от загара и ветров, был такого высокого роста, что, когда шел между палубами, должен был наклоняться чуть не до земли. Но самым удивительным в нем была другая особенность: еще в бытность его мальчишкой какой-то злой шутник вытатуировал ему по всей физиономии глаза, да с таким редким искусством, что даже на близком расстоянии затруднительно было распознать настоящие среди множества поддельных. Вот этого-то необыкновенного субъекта юный Сайприен и наметил для своих веселых проказ, особенно после того, как прослышал, что рулевой Энкерсток весьма суеверен, а также о том, что им оставлена в Портсмуте супруга, дама нрава решительного и сурового, перед которой Джедедия Энкерсток смертельно трусил. Итак, задумав подшутить над рулевым, наш герой раздобыл одну из овец, взятых на борт для офицерского стола, и, влив ей в глотку рому, привел ее в состояние крайнего опьянения. Затем он притащил ее в каюту, где была койка Энкерстока, и с помощью таких же сорванцов, как и сам, надел на овцу высокий чепец и сорочку, уложил ее на койку и накрыл одеялом. Когда рулевой возвращался с вахты, наш герой, притворившись взволнованным, встретил его у дверей каюты.

- Мистер Энкерсток, - сказал он, - может ли статься, что ваша жена находится на борту?

- Жена? - заорал изумленный моряк. - Что ты хочешь этим сказать, ты, белолицая швабра?

- Ежели ее нет на борту, следовательно, нам привиделся ее дух, - ответствовал Сайприен, мрачно покачивая головой.

- На борту? Да как, черт подери, могла она сюда попасть? Я вижу, у тебя чердак не в порядке, коли тебе взбрела в голову такая чушь. Моя Полли и кормой и носом пришвартована в Портсмуте, поболе чем за две тысячи миль отсюда.

- Даю слово, - молвил наш герой наисерьезнейшим тоном. - И пяти минут не прошло, как из вашей каюты вдруг выглянула женщина.

- Да-да, мистер Энкерсток, - подхватили остальные заговорщики. – Мы все ее видели: весьма быстроходное судно и на одном борту глухой иллюминатор.

- Что верно, то верно, - отвечал Энкерсток, пораженный столь многими свидетельскими показаниями. - У моей Полли глаз по правому борту притушила навеки долговязая Сью Уильяме из Гарда. Ну, ежели кто есть там, надобно поглядеть, дух это или живая душа.

И честный малый, в большой тревоге и дрожа всем телом, двинулся в каюту, неся перед собой зажженный фонарь Случилось так, что злосчастная овца, спавшая глубоким сном под воздействием необычного для нее напитка, пробудилась от шума и, испугавшись непривычной обстановки, спрыгнула с койки, опрометью кинулась к двери, громко блея и вертясь на месте, как бриг, попавший в смерч, отчасти от опьянения, отчасти из-за наряда, препятствовавшего ее движениям. Энкерсток, потрясенный этим зрелищем, испустил вопль и грохнулся наземь, убежденный, что к нему действительно пожаловал призрак, чему немало способствовали страшные, глухие стоны и крики, которые хором испускали заговорщики. Шутка чуть не зашла далее, чем то было в намерении шалунов, ибо рулевой лежал замертво, и стоило немалых усилий привести его в чувство. До конца рейса он твердо стоял на том, что видел пребывавшую на родине миссис Энкерсток, сопровождая свои заверения божбой и клятвами, что хотя он и был до смерти напуган и не слишком разглядел физиономию супруги, но безошибочно ясно почувствовал сильный запах рома, столь свойственный его прекрасной половине.

Случилось так, что вскоре после этой истории был день рождения короля, отмеченный на борту "Молнии" необыкновенным событием: смертью капитана при очень странных обстоятельствах. Сей офицер, прежалкий моряк, еле отличавший киль от вымпела, добился должности капитана путем протекции и оказался столь злобным тираном, что заслужил всеобщую к себе ненависть. Так сильно невзлюбили его на корабле, что, когда возник заговор всей команды покарать капитана за его злодеяния смертью, среди шести сотен душ не нашлось никого, кто пожелал бы предупредить его об опасности. На борту королевских судов водился обычай в день рождения короля созывать на палубу весь экипаж, и по команде матросам надлежало одновременно палить из мушкетов в честь его величества. И вот пущено было тайное указание, чтобы каждый матрос зарядил мушкет не холостым патроном, а пулей. Боцман дал сигнал дудкой, матросы выстроились на палубе в шеренгу Капитан, встав перед ними, держал речь, которую заключил такими словами: - Стреляйте по моему знаку, и, клянусь всеми чертями ада, того, кто выстрелит секундой раньше или секундой позже, я привяжу к снастям с подветренной стороны. - И тут же крикнул зычно - Огонь!

Все как один навели мушкеты прямо ему в голову и спустили курки. И так точен был прицел и так мала дистанция, что более пяти сотен пуль ударили в него одновременно и разнесли вдребезги голову и часть туловища. Столь великое множество людей было замешано в это дело, что нельзя было установить виновность хотя бы одного из них, и посему офицеры не сочли возможным покарать кого-либо, тем более что заносчивое обращение капитана сделало его ненавистным не только простым матросам, но и всем офицерам.

Умением позабавить и приятной естественностью манер наш герой расположил к себе весь экипаж, и по прибытии корабля в Англию полюбившие Сайприена моряки отпустили его с величайшим сожалением. Однако сыновний долг понуждал его вернуться домой к отцу, с каковой целью он и отправился в почтовом дилижансе из Портсмута в Лондон, имея намерение проследовать затем в Шропшир. Но случилось так, что во время проезда через Чичестер одна из лошадей вывихнула переднюю ногу, и, так как добыть свежих лошадей не представлялось возможным, Сайприен вынужден был переночевать в гостинице при трактире "Корона и бык".

- Нет, ей-богу, - сказал вдруг рассказчик со смехом, - отродясь не мог пройти мимо удобной гостиницы, не остановившись, и посему делаю здесь остановку, а кому желательно, пусть ведет далее нашего приятеля Сайприена к новым приключениям. Быть может, теперь вы, сэр Вальтер, наш "северный колдун", внесете свой вклад?

Смоллет вытащил трубку, набил ее табаком из табакерки Дефо и стал терпеливо ждать продолжения рассказа.

- Ну что ж, за мной дело не станет, - ответил прославленный шотландский бард и взял понюшку табаку. - Но, с вашего дозволения, я переброшу мистера Уэллса на несколько столетий назад, ибо мне люб дух средневековья. Итак, приступаю:

"Нашему герою не терпелось поскорее двинуться дальше, и, разузнав, что потребуется немало времени на подыскание подходящего экипажа, он решил продолжать путь в одиночку, верхом на своем благородном сером скакуне. Путешествие по дорогам в ту пору было весьма опасно, ибо, помимо обычных неприятных случайностей, подстерегающих путника, на юге Англии было очень неспокойно, в любую минуту готовы были вспыхнуть мятежи. Но наш юный герой, высвободив меч из ножен, чтобы быть наготове к встрече с любой неожиданностью, и стараясь находить дорогу при свете восходящей луны, весело поскакал вперед.

Он еще не успел далеко отъехать, как вынужден был признать, что предостережения хозяина гостиницы, внушенные, как ему казалось, лишь своекорыстными интересами, оказались вполне справедливыми. Там, где дорога, проходя через болотистую местность, стала особенно трудной, наметанный глаз Сайприена увидел поблизости от себя темные, приникшие к земле фигуры. Натянув поводья, он остановился в нескольких шагах от них, перекинул плащ на левую руку и громким голосом потребовал, чтобы скрывавшиеся в засаде вышли вперед.

- Эй вы, удалые молодчики! -крикнул Сайприен. - Неужто не хватает постелей, что вы завалились спать на проезжей дороге, мешая добрым людям? Нет, клянусь святой Урсулой Альпухаррской, я полагал, что ночные птицы охотятся за лучшей дичью, чем за болотными куропатками или вальдшнепами.

- Разрази меня на месте! -воскликнул здоровенный верзила, вместе со своими товарищами выскакивая на середину дороги и становясь прямо перед испуганным конем. - Какой это головорез и бездельник нарушает покой подданных его королевского величества? А, это soldado, вот кто! Ну, сэр, или милорд, или ваша милость, или уж не знаю, как следует величать достопочтенного рыцаря, - попридержи-ка язык, не то, клянусь семью ведьмами Гэймблсайдскими, тебе не поздоровится!

- Тогда, прошу тебя, откройся, кто ты такой и кто твои товарищи, - молвил наш герой. - И не замышляете ли вы что-либо такое, чего не может одобрить честный человек. А что до твоих угроз, так они отскакивают от меня, как отскочит ваше презренное оружие от моей кольчуги миланской работы.

- Подожди-ка, Аллен, - сказал один из шайки, обращаясь к тому, кто, по-видимому, был ее главарем. - Этот молодец - лихой задира, как раз такой, какие требуются нашему славному Джеку. Но мы переманиваем ястребов не пустыми руками. Послушай, приятель, присоединяйся к нам - есть дичь, для которой нужны смелые охотники, вроде тебя. Распей с нами бочонок канарского, и мы подыщем для твоего меча работу получше, чем попусту вовлекать своего владельца в ссоры да кровопролития. Миланская работа или не миланская, нам до того дела нет, а вот если мой меч звякнет о твою железную рубашку, худой то будет день для сына твоего отца!

Одно мгновение наш герой колебался, не зная, на что решиться: следует ли ему, блюдя рыцарские традиции, ринуться на врагов или разумнее подчиниться. Осторожность, а также и немалая доля любопытства в конце концов одержали верх, и, спешившись, наш герой дал понять, что готов следовать туда, куда его поведут.

- Вот это настоящий мужчина! - воскликнул тот, кого называли Алленом. - Джек Кейд порадуется, что ему завербовали такого удальца! Ад и вся его нечистая сила! Да у тебя шея покрепче, чем у молодого быка! Клянусь рукояткой своего меча, туго пришлось бы кому-нибудь из нас, если бы ты не послушал наших уговоров!

- Нет-нет, добрейший наш Аллен! - пропищал вдруг какой-то коротыш, прятавшийся позади остальных, пока грозила схватка, но теперь протолкнувшийся вперед. - Будь ты с ним один на один, оно и могло так статься, но для того, кто умеет владеть мечом, справиться с эдаким юнцом - сущая безделица. Помнится мне, как в Палатинате я рассек барона фон Слогстафа чуть не до самого хребта. Он ударил меня вот так, глядите, но я щитом и мечом отразил удар и в свой черед размахнулся и воздал ему втрое, и тут он... Святая Агнесса, защити и спаси нас! Кто это идет сюда?

Явление, испугавшее болтуна, и в самом деле было достаточно странным, чтобы вселить тревогу даже в сердце нашего рыцаря. Из тьмы вдруг выступила фигура гигантских размеров, и грубый голос, раздавшийся где-то над головами стоявших на дороге, резко нарушил ночную тишину:

- Сто чертей! Горе тебе, Томас Аллен, если ты покинул свой пост без важной на то причины! Клянусь святым Ансельмом, лучше бы тебе было вовсе не родиться, чем нынче ночью навлечь на себя мой гнев! Что это ты и твои люди вздумали таскаться по болотам, как стадо гусей под Михайлов день?

- Наш славный капитан, - отвечал ему Аллен, сдернув с головы шапку, примеру его последовали и остальные члены отряда. - Мы захватили молодого храбреца, скакавшего по лондонской дороге. За такую услугу, сдается мне, надлежало бы сказать спасибо, а не корить да стращать угрозами.

- Ну-ну, отважный Аллен, не принимай это так близко к сердцу! - воскликнул вожак, ибо то был не кто иной, как сам прославленный Джек Кейд. - Тебе с давних пор должно быть ведомо, что нрав у меня крутоват и язык не смазан медом, как у сладкоречивых лордов. А ты, - продолжал он, повернувшись вдруг в сторону нашего героя, - готов ли ты примкнуть к великому делу, которое вновь обратит Англию в такую, какой она была в царствование ученейшего Альфреда? Отвечай же, дьявол тебя возьми, да без лишних слов!

- Я готов служить вашему делу, если оно пристало рыцарю и дворянину, - твердо отвечал молодой воин.

- Долой налоги! - с жаром воскликнул Кейд. - Долой подати и дани, долой церковную десятину и государственные сборы! Солонки бедняков и их бочки с мукой будут так же свободны от налогов, как винные погреба вельмож! Ну, что ты на это скажешь?

- Ты говоришь справедливо, - отвечал наш герой. - А вот нам уготована такая справедливость, какую получает зайчонок от сокола! - громовым голосом крикнул Кейд. - Долой всех до единого! Лорда, судью, священника и короля - всех долой!

- Нет, - сказал сэр Овербек Уэллс, выпрямившись во весь рост и хватаясь за рукоятку меча. - Тут я вам не товарищ. Вы, я вижу, изменники и предатели, замышляете недоброе и восстаете против короля, да защитит его святая дева Мария!

Смелые слова и звучавший в них бесстрашный вызов смутили было мятежников, но, ободренные хриплым окриком вожака, они кинулись, размахивая оружием, на нашего рыцаря, который принял оборонительную позицию и ждал нападения".

- И хватит с вас! - заключил сэр Вальтер, посмеиваясь и потирая руки. - Я крепко загнал молодчика в угол, посмотрим, как-то вы, новые писатели, вызволите его оттуда, а я ему на выручку не пойду. От меня больше ни слова не дождетесь!

- Джеймс, попробуй теперь ты! - раздалось несколько голосов сразу, но этот автор успел сказать лишь "тут подъехал какой-то одинокий всадник", как его прервал высокий джентльмен, сидевший от него чуть поодаль. Он заговорил, слегка заикаясь и очень нервно.

- Простите, - сказал он, - но, мне думается, я мог бы кое-что добавить. О некоторых моих скромных произведениях говорят, что они превосходят лучшие творения сэра Вальтера, и, в общем, я, безусловно, сильнее. Я могу описывать и современное общество и общество прошлых лет. А что касается моих пьес, так Шекспир никогда не имел такого успеха, как я с моей "Леди из Лиона". Тут у меня есть одна вещица... - Он принялся рыться в большой груде бумаг, лежавших перед ним на столе. - Нет, не то - это мой доклад, когда я был в Индии... Вот она! Нет, это одна из моих парламентских речей... А это критическая статья о Теннисоне. Неплохо я его отделал, а? Нет, не могу отыскать, но, конечно, вы все читали мои книги - "Риенци", "Гарольд", "Последний барон"... Их знает наизусть каждый школьник, как сказал бы бедняга Маколей. Разрешите дать вам образчик:

"Несмотря на бесстрашное сопротивление отважного рыцаря, меч его был разрублен ударом алебарды, а самого его свалили на землю: силы сторон были слишком неравны. Он уже ждал неминуемой смерти, но, как видно, у напавших на него разбойников были иные намерения. Связав Сайприена по рукам и ногам, они перекинули юношу через седло его собственного коня и повезли по бездорожным болотам к своему надежному укрытию.

В далекой глуши стояло каменное строение, когда-то служившее фермой, но по неизвестным причинам брошенное ее владельцем и превратившееся в развалины - теперь здесь расположился стан мятежников во главе с Джеком Кейдом. Просторный хлев вблизи фермы был местом ночлега для всей шайки; щели в стенах главного помещения фермы были кое-как заткнуты, чтобы защититься от непогоды. Здесь для вернувшегося отряда была собрана грубая еда, а нашего героя, все еще связанного, втолкнули в пустой сарай ожидать своей участи".

Сэр Вальтер проявлял величайшее нетерпение, пока Бульвер Литтон вел свой рассказ, и, когда тот подошел к этой части своего повествования, раздраженно прервал его:

- Мы бы хотели послушать что-нибудь в твоей собственной манере, молодой человек, - сказал он. - Анималистико-магнитическо-электро-истерико-биолого-мистический рассказ - вот твой подлинный стиль, а то, что ты сейчас наговорил, - всего лишь жалкая копия с меня, и ничего больше.

Среди собравшихся пронесся гул одобрения, а Дефо заметил:

- Право, мистер Литтон, хотя, быть может, это всего лишь простая случайность, но сходство, сдается мне, чертовски разительное. Замечания нашего друга сэра Вальтера нельзя не почесть справедливыми.

- Быть может, вы и это сочтете за подражание, - ответил Литтон с горечью и, откинувшись в кресле и глядя скорбно, так продолжал рассказ:

"Едва наш герой улегся на соломе, устилавшей пол его темницы, как вдруг в стене открылась потайная дверь и за ее порог величаво ступил почтенного вида старец. Пленник смотрел на него с изумлением, смешанным с благоговейным страхом, ибо на высоком челе старца лежала печать великого знания, недоступного сынам человеческим. Незнакомец был облачен в длинное белое одеяние, расшитое арабскими кабалистическими письменами; высокая алая тиара, с символическими знаками квадрата и круга, усугубляла величие его облика.

- Сын мой, - промолвил старец, обратив проницательный и вместе с тем затуманенный взор на сэра Овербека. - Все вещи и явления ведут к небытию, и небытие есть первопричина всего сущего. Космос непостижим. В чем же тогда цель нашего существования?

Пораженный глубиной этого вопроса и философическими взглядами старца, наш герой приветствовал гостя и осведомился об его имени и звании. Старец ответил, и голос его то крепнул, то замирал в музыкальной каденции, подобно вздоху восточного ветра, и тонкие ароматические пары наполнили помещение.

- Я - извечное отрицание не-я, - вновь заговорил старец. - Я квинтэссенция небытия, нескончаемая сущность несуществующего. В моем облике ты видишь то, что существовало до возникновения материи и за многие-многие годы до начала времени. Я алгебраический икс, обозначающий бесконечную делимость конечной частицы.

Сэр Овербек почувствовал трепет, как если бы холодная, как лед, рука легла ему на лоб.

- Зачем ты явился, чей ты посланец? - прошептал он, простираясь перед таинственным гостем.

- Я пришел поведать тебе о том, что вечности порождают хаос и что безмерности зависят от божественной ананке . Бесконечность пресмыкается перед индивидуальностью. Движущая сущность - перводвигатель в мире духовного, и мыслитель бессилен перед пульсирующей пустотой. Космический процесс завершается только непознаваемым и непроизносимым..." - Могу я спросить вас, мистер Смоллет, что вас так смешит?

- Нет-нет, черт побери! - воскликнул Смоллет, давно уже посмеивавшийся. - Можешь не опасаться, что кто-нибудь станет оспаривать твой стиль, мистер Литтон!

- Спору нет, это твой и только твой стиль, - пробормотал сэр Вальтер.

- И притом прелестный, - вставил Лоренс Стерн с ядовитой усмешкой. - Прошу пояснить, сэр, на каком языке вы изволили говорить?

Эти замечания, поддержанные одобрением всех остальных, до такой степени разъярили Литтона, что он, сперва заикаясь, пытался что-то ответить, но затем, совершенно перестав собой владеть, подобрал со стола разрозненные листки и вышел вон, на каждом шагу роняя свои памфлеты и речи. Все это так распотешило общество, что в течение нескольких минут в комнате не смолкал смех. Звук его отдавался у меня в ушах все громче, а огни на столе тускнели, люди вокруг него таяли и, наконец, исчезли один за другим. Я сидел перед тлеющими в кучке пепла углями - все, что осталось от яркого, бушевавшего пламени, - а веселый смех высоких гостей превратился в недовольный голос моей жены, которая, тряся меня за плечи, говорила, что мне следовало бы выбрать более подходящее место для сна. Так окончились удивительные приключения Сайприена Овербека Уэллса, но я все еще лелею надежду, что как-нибудь в одном из моих будущих снов великие мастера слова закончат начатое ими повествование.

Прикрепленное изображение (вес файла 110 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 114.7 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 178.4 Кб)

Сказка для Alex Wer Graf

Георгий Русафов

Завистливый осёл

Много лет тому назад неподалеку от небольшой деревушки, на приветливой лесной полянке, стоял нарядный белый домик. В домике мирно и счастливо жили старик со старухой. А перед домиком с утра до вечера расхаживал важно-преважно, словно деревенский богач, серый осел Марко.

У старика и старухи не было детей, не было у них ни собаки, ни кошки. Вот почему они любили длинноухого красавца как родного сына. Каждое утро старуха потчевала своего любимца пшеничными отрубями, и пока он ел, не отходила от него ни на шаг. Она не могла нарадоваться, глядя, как ее питомец уписывает пахучие отруби. Смотрит, а сама, знай, приговаривает:

— Ах ты, мой пригоженький! Как же мне не любоваться тобой? Ну чем не богатырь?

Весь день старуха не оставляла осла в покое. Принесет ему сухих хлебных корок и, довольно потирая руки, бормочет себе под нос:

— Ах, какой ты у меня сытый да холеный: шерсть блестит, как шелковая!

А стоило ослу зареветь во все свое мощное ослиное горло, как старик и старуха бросали все дела и выбегали из дома. Как зачарованные, стояли они посреди поляны и молча слушали громогласный рев, от которого раскачивались ветки на деревьях… Когда Марко замолкал, они радостно переглядывались, словно очнувшись после приятного сна, и из их уст тут же начинали литься, как весенняя капель с крыш, новые похвалы в адрес осла.

— Вот так горло! Ну и песня!.. — восклицал старик. Старуха будто только и ждала этого. Она тут же начинала ему вторить и не закрывала рта до тех пор, пока не провозглашала Марко великим певцом, поющим лучше, чем все соловьи на свете.

Так продолжалось много лет…

И осел настолько привык к похвалам, что не мог прожить без них и дня. Но вот однажды старик купил на базаре курочку. Что за чудо была эта курочка! Глаза черные, кругленькие, словно бусинки. Перья гладкие, блестящие, как шелк. А на голове гребешок красный — настоящая корона.

— Где ты нашел такую курочку? — воскликнула старуха, когда старик с курицей вошел во двор, и заулыбалась во весь рот.

— Я ее купил тебе, старуха. Будет нести яйца и тешить тебя на старости лет! — ответил заботливый хозяин.

Услышав такие слова, старуха чуть было на радостях не тронулась в уме.

Бросилась к старику. Выхватила у него из рук курочку. Прижала ее к груди, и из уст ее полились похвалы, какие раньше она расточала перед ослом.

— И где ты только нашел такую красавицу? Ах ты, моя пригожая, моя ненаглядная! Сегодня же заставлю деда построить моей раскрасавице домик — беленький, чистенький, тепленький… Вот уж обрадовал меня старую мой дед!..

Ни одно из этих медоточивых слов не пролетело мимо длинных ушей Марко — все слышал избалованный осел. И его стали снедать зависть и злоба. Он набрал полную грудь воздуха, разинул рот да как заревет — аж деревья в лесу закачались.

Но увы!..

На этот раз никто не обратил внимания на его рев, никто не стал как раньше хвалить его голос. Старуха продолжала превозносить до небес красоту курочки. Старик по приказу хозяйки уже хлопотал над постройкой куриного домика. Впервые с тех пор, как осел жил у стариков, на его мощный рев отозвалось только далекое эхо.

— Видать, они совсем выжили из ума! — решил Марко. — Восторгаются никудышной курицей, а про меня — красавца из красавцев, музыканта из музыкантов, гордость их двора — совсем забыли… Ну, это им так не пройдет!

Оскорбленный осел поджал хвост, обиженно опустил длинные уши и отправился в свой хлев. Там он долго-долго думал, как бы проучить старика со старухой за то, что они променяли его на какую-то курочку. Наконец, после долгих грустных размышлений о людской неблагодарности, осел решил:

— Убегу от них!.. Вот потеряют меня глупые старики, тогда поймут, кто такой Марко!

Сказано — сделано.

На заре Марко бесшумно выбрался из хлева, одним ударом копыт разнес в щепки курятник, который успел смастерить старик, и, гордо вскинув голову, помчался с горы, даже не взглянув на прощанье на белый домик, где старики, ни о чем не подозревая, продолжали спокойно спать…

День застал беглеца возле молодого березового леса, где на полянках было так много цветов, а в густой кроне берез порхали и пели птицы. Как известно, все цветы и все птицы на свете очень любят солнце. Вот почему, когда осел вместе с первыми лучами солнца ступил в лес, весь лес огласился радостным гимном пернатых в честь дневного светила. А цветы тянулись вверх на своих тонких стебельках, поднимались на невидимых ножках — каждому хотелось первым увидеть солнечные лучи, окунуться в их ласковый свет.

Но Марко истолковал все это по-своему, по-ослиному:

— Конечно же, в мире далеко не все так глупы, как старуха со стариком! — пробубнил он с чувством удовлетворения. — Стоило мне войти в лес, как все его оби­татели чуть не умерли от радости, что такой знаменитый осел оказал им честь своим посещением! То ли будет, когда я попаду в город, где живут образованные люди… Выше голову, Марко! Есть еще на земле подлинные ценители, которые знают, какова разница между какой-то там курицей и красавцем ослом!

И Марко, помахивая хвостом, двинулся через лес неторопливой, торжественной походкой. Идет, ни на кого не глядя, никого не приветствуя кивком головы. И невдомек ослу, что его-то самого тоже никто не заметил… Выйдя на дорогу, осел остановился, оглянулся назад, задрал еще выше голову и на прощанье великодушно огласил лес звучным ревом.

Услышав этот страшный рев, лесные обитатели застыли от ужаса.

Но Марко и это воспринял по-своему, по-ослиному… „Видишь, Марко, — сказал он себе, радостно ухмыльнувшись. — Все смолкли, чтобы послушать твое пенье! Да, братец, твое место — среди знаменитых певцов, в опере!.. А старик и старуха — просто жалкие невежды! Разве не глупо упустить такого великого певца ради крикливой курицы!»

И, довольный и счастливый, осел, помахивая длинным, облепленным репьями хвостом, быстро-быстро засеменил напрямик через луг к большому городу, где, как он слыхал, имелась опера…

По дороге ему часто попадались длинноухие братья. Одни из них с аппетитом жевали чертополох. Другие блаженно валялись в придорожной пыли. Третьи — сытые, довольные, уставившись на какой-нибудь цветок, часами размышляли, съесть его тотчас или дать срок — пусть одну-две ночи полюбуется на звезды… Короче говоря, все они занимались серьезными ослиными делами. И все как один, завидев важного путника, спускающегося с гор, поворачивали к нему головы и от души приветствовали его более или менее радостными ослиными криками.

Но Марко не удостоил ни одного из своих собратьев взглядом. Он продолжал свой путь, устремив взор в сторону большого города, где была опера, и время от времени обиженно бормотал:

— Что эти бездельники себе воображают!.. Неужели я — знаменитый певец, венец природы — покинул родное село, оставил привольную жизнь ради того, чтобы проводить с ними время в пустых разговорах?! Они даже не знают, как надо обращаться со мной… Горланят: „Здравствуй! Здравствуй!» Разве я им ровня? Нет, я с таким невоспитанным обществом не хочу иметь ничего общего. Всяк сверчок знай свой шесток!..

Марко остановился только тогда, когда перед ним выросло огромное белое здание оперы. На его счастье, дверь была открыта. И осел, не мешкая, пробрался внутрь и притаился в темном углу переполненного людьми зала.

В опере как раз шел концерт, и на сцене выступала девочка.

Ее песня, задорная и звонкая, неслась над притихшим залом, ее голосок то звенел колокольчиком, то напоминал нежное журчание лесного ручейка. Все слушали девочку, затаив дыхание, с просветленными лицами, в глазах у многих стояли слезы.

Марко же, скорчив недовольную мину, хмуро смотрел на завороженных пением девочки людей и думал:

„Странный народ! Слушают, разинув рты, мяуканье ребенка, словно никогда в жизни не слыхали настоящего пенья! Ну разве это песня, разве это голос… Эх, дай-ка я разочек рявкну, а потом посмотрим — захотят ли они слушать этого жалкого котенка!»

Девочка закончила песню и смолкла. Зал огласился восторженными аплодисментами. Они отозвались в длинных ушах Марко ударами невидимых кнутов и до боли задели его честолюбивое сердце. Чаша его терпения переполнилась, и он заревел так громко, что весь зал онемел от ужаса.

„Вперед, Марко! Пробил твой час — покажи миру, кто ты такой!» — сказал он себе и, не дав публике опомниться, быстрой рысцой пересек зал и одним прыжком очутился на опустевшей сцене. Свысока оглядел онемевших слушателей, сделал глубокий вдох, поднял голову и вдохновенно заревел во все свое ослиное горло.

Здание оперы задрожало, словно во время землетрясения, тревожно зазвенели стекла в окнах, закачались люстры. С грохотом попадали декорации, обрушились картины со стен. Испуганно закричали дети, тут и там послышались крики о помощи. Люди, у которых от ужаса волосы встали дыбом, бросились, обгоняя друг друга, на улицу.

А Марко, закрыв блаженно глаза, опьяненный трубными звуками собственного голоса, ничего не видя и не слыша, пел все громче и громче… Он продолжал петь даже тогда, когда в зале не осталось ни одной живой души. Лишь когда его громкий рев оборвался и из горла стали вылетать непонятные звуки, напоминающие стоны, великий певец решил, что пора остановиться. Он перестал петь, но глаз не открыл — ждал, когда публика разразится восторженными аплодисментами.

„Они сейчас собьют друг друга с ног, каждый захочет поблагодарить меня за то, что я продемонстрировал им настоящее пение!» — думал длинноухий певец, застыв на сцене как статуя.

К большому удивлению Марко, крики раздались не из зала, а откуда-то из-за кулис.

— Ну-ка, убирайся поскорее отсюда, длинноухий нахал!.. — гаркнуло за его спиной несколько голосов.

И в то же мгновенье на спину певца обрушилось с десяток кизиловых дубинок.

Марко подскочил, как ошпаренный.

— Эй вы, слепцы, не видите разве, что перед вами не простой осел, которого можно бить дубиной, а великий певец! — возмутился он и хотел было броситься на обидчиков. Но, увидев угрожающе вскинутые кизиловые дубинки, тут же отказался от мысли вести какие бы то ни было разговоры и без оглядки пустился бежать куда глаза глядят.

Он бежал долго-долго.

Подгоняемый насмешками горожан, на одном дыхании пересек город, выбежал в поле и помчался напрямик, не разбирая дороги, словно за ним гналась стая ос.

Была уже поздняя ночь, когда Марко рухнул на траву посреди лесной полянки, ни живой, ни мертвый от усталости.

— Что за ужасный мир! Какой грубый народ! Не оценить такого певца! — простонал осел и тут же заснул мертвым сном.

Но спал он недолго.

После полуночи его разбудила дивная песня. Невидимые певцы с восторгом славили чью-то красоту…

В голову ослу тут же пришла приятная мысль:

„О чьей красоте, как не о моей, могут они петь в моем присутствии?!»

И ему расхотелось спать. Он вскочил на ноги, огляделся.

Над лесом, по усыпанному звездами небу, плыла кроткая полная луна. Под ее мягкими лучами лес и небольшое озеро, на берегу которого лежал осел, блестели, словно золотые. О луне, об ее удивительной красоте пели до изнеможения лесные птицы…

Услыхав это, Марко позеленел от зависти и злобы. Все огорчения и обиды, которые он пережил в последнее время, захлестнули его бурным потоком. У него закружилась голова. В глазах потемнело. И тут взгляд его скользнул по гладкой поверхности лесного озера.

Там, в водах озера, окруженное сиянием, блестело, как золотой каравай, отражение луны. Увидев его, Марко вздрогнул, и тотчас его губы растянулись в брезгливой усмешке.

— Так вот ты где прячешься, незаслуженно прославляемая красавица!.. Ну, погоди, я тебя проучу, будешь знать, как появляться там, где пребываю я! Да я тебя сейчас выпью, проглочу, как кочан капусты! — пробормотал он и кинулся к озеру.

Спустя мгновенье осел принялся с ожесточением пить озерную воду в том месте, где, ничего не подозревая, плавало отражение луны, окруженное золотым сиянием. Марко пил, пил и пил, грозно ворча:

— Свети, свети, красавица, не так уж долго осталось тебе светить! Скоро ты навсегда померкнешь в моем брюхе!..

Но вот, откуда ни возьмись, на небе появилось черное облако и закрыло луну своей густой вуалью. В тот же миг в зеркальной глади озера исчезло ее отражение.

Увидев это, Марко подумал, что и впрямь выпил луну. Задрав вверх мокрую морду, он заревел во всю мочь:

— Эй вы, крикливые пичужки! Смотрите, я выпил вашу хваленую красавицу! Что же вы смолкли? Почему больше не воспеваете ее великолепие?

Но облако полетело дальше.

Луна тут же засветилась снова — еще более прекрасная, еще более ослепительная. И сразу же со всех сторон — словно эхо ослиных слов — грянул дружный птичий смех:

— Ха-ха-ха!.. Глупый осел!.. Ха-ха-ха!

Чтобы спастись от этого смеха и не видеть больше луны, осел закрыл глаза и бултыхнулся в озеро. Больше его никто не видел.

Прикрепленное изображение (вес файла 68.6 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 апреля - Вороний праздник и Мартын-Лисогон

Vorath (Владислав Силин)

Nevermore

(Публикуется с любезного разрешения автора)

– Ну и что ты на меня смотришь? – Зверёк свернулся в кресле калачиком и положил голову на подлокотник. – Пойми, это же глупо: на всё отвечать одним словом.

Ворон перепорхнул с подоконника на мраморный бюст.

– Мне обидно, – продолжал зверёк. – Скоро появится хозяин и скажет: «Что ты делаешь в моём кресле, глупое животное? Брысь!». Тебе он ничего не скажет, потому что ты живое воплощение его страхов. Это несправедливо.

Ворон молча нагадил на мраморную голову статуи и выразительно посмотрел на зверька. В птичьей груди что-то клекотало.

– Он спросит тебя о твоём имени, о Линор, о тенях и смерти... Но слушать будет только своё безумие. Он не понимает, насколько ты глупое существо. Ты хочешь что-то сказать? Да, да, я знаю, тебе хочется высказаться. Это прозвучит нелепо и не к месту. Так что лучше молчи.

Зверёк задумался:

– Наверное, стоило завести кошку... Она бы показала тебе твоё место. Наверное это глупо, но я переживаю за хозяина. Мы в ответе за тех, кого приручили. Уж в этих-то словах всяко больше смысла, чем в твоём «nevermore».

Зверёк привстал в кресле, косясь на ворона. Его глаза сверкали весёлой фосфоресцирующей зеленью.

– Что, бесишься? – рассмеялся он хриплым лающим смехом. – Ты не умеешь проигрывать. А ведь чего проще сказать: «Уважаемая лисица, признаю свои ошибки, больше никогда не раскрою клюва и буду держать свои глупости при себе». Но ты ведь не скажешь. Самокритичности – ноль. Не скажешь ведь, а? Или нет?

– Nevermore! – рявкнул ворон.

Сыр выпал из его клюва и плюхнулся на пол.

– Давно бы так, – сказала лисица. Потом налила себе божоле, нарезала сыр ломтиками и уселась в кресле с томиком басен Лафонтена.

Взято отсюда: http://vorath.livejournal.com/135776.html

И в дополнение - Эдгар По. Ворон (в различных переводах) http://lib.ru/INOFANT/POE/crown3.txt

Прикрепленное изображение (вес файла 133.3 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 57.9 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 132.9 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

29 апреля - Международный день танца

Сергей Анатольевич Седов

ДУРАК СЕРЕЖА

Жил в нашем дворе дурак по имени Сережа.

Однажды, он вышел на середину двора и стал танцевать. Танцует себе и танцует. Пляшет и пляшет... День пляшет, два пляшет- руками машет, головой трясет, ногами дрыгает. Ему кричат:

- Сережа, хватит плясать, а не то сердце твое разорвется и душа покинет тело!

А Сережа внимания не обращает, танцует, напевает:

- Пам-парам-пам-пам-пам-пам! Пум-пурум-пум-пум-пум-пум!

Тут уже и президент нашего государства не выдержал. Он как раз проплывал мимо по пути в Японию.

- Сережа! - закричал с борта президентского корабля, - Отдохни!!!

Но Сережа только сильней руками замахал, головой затряс и ногами задрыгал.

Была у нашего президента дочка. Очень красивая, но только дура. Подплыла на шлюпке к нашему берегу, подбежала к Сереже и давай танцевать вместе с ним. А Сережа увидел красавицу и еще жару добавил:

- Пам-парам-парам-пам-пам!! Пум-пурум... - тут у него сердце и в самом деле разорвалось, а душа сразу же покинула молодое тело. Упал он, лежит, мертвый. А президентская дочка протянула к нему свои белые руки и говорит:

- Прощай мой любимый возлюбленный! Я бы обязательно умерла вместе с тобой, но не могу. Моя судьба хуже твоей будет. Должна я выйти замуж за японского морского Змея- это такое чудище с песьей головой, тремя хвостами и восемнадцатью ногами. А если не выйду за него замуж, он от ярости такую большую волну в океане поднимет - всех людей с земли смоет! Так что придется выйти! - сказала и поплыла с папой на Японские острова.

Только они уплыли, душа Сережина к нему в тело вернулась, а сердце заросло. Это потому что дурак наш крепко полюбил президентскую дочку и решил спасти ее от такого японского жениха. Приплыл в Японию, а там уже спрашивают нашу девушку:

- Согласна ты стать женой морского чудища с песьей головой, тремя хвостами и восемнадцатью ногами?

Хотела наша красавица сказать: "Что делать? Согласна! ", но, вдруг, увидела Сережу и говорит:

- Нет, не согласна!

- Это почему? - спрашивает Змей, чудище восемнадцатиногое.

- А потому что она меня любит! - отвечает Сережа.

- А вот я тебя сейчас живьем съем, она и разлюбит! - Только хотел Змей нашего дурака съесть, а душа у Сережи опять – оп - и покинула тело. Упал Сережа, лежит, мертвый.

- Не, я мертвечиной не питаюсь! - скривил Змей свою песью морду и говорит невесте:

- Ну что, теперь согласна?

Видит девушка: деваться некуда, - надо соглашаться. А Сережа, вдруг, как вскочит (душа к нему снова вернулась), как закричит:

- Не согласна!

Змей опять хотел его сожрать, но не тут- то было! Снова Сережа упал и умер.

- Что это за дурак такой? - возмутилось Чудище, - То живой, то мертвый!

Тут, президентская дочка тоже упала и мертвой притворилась.

- Видно, они все такие, ненормальные, - подумал японский Змей, - Нет уж, лучше я женюсь на какой-нибудь тигровой Акуле. - и прыгнул в Океан.

А дурак Сережа на президентской дочке женился. И никогда больше не умирал.

Прикрепленное изображение (вес файла 53.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С 30 апреля на 1 мая - Вальпургиева ночь

Саша Зволинская (Варья)

http://www.temnoskazka.ru

Ведьму следует сжечь

- Ведьму следует сжечь, мессир.

Смиренный поклон, яшмовые чётки в изящных пальцах… какой же он болван!

Архиепископ сидел неподвижно, не в силах поставить подпись под лежащей перед ним на столе бумагой. О да, этот не в меру ретивый молодой болван прав – ведьму следует сжечь. Только вот кто тут ведьма? Неужели та крохотная рыжая девчонка с котёнком на плече? Он очень хотел бы в это поверить и не возражать против очевидного… но не мог. Не мог, да простит ему справедливое небо, не мог! Эта? Эта, в чьих глазах васильковая высота в тысячу раз более истинна, чем во всех зеркалах, во всех отполированные боках чёток всех клириков мира? Не может этого быть. Ну вот не может и всё.

- Мессир? – епископ Кентский вопросительно смотрел на Его Святейшество, всё ещё не вынесшего богомерзкой ведьме приговор. Он искренне не понимал причины промедления. Ну ещё бы…

В камере было холодно и неуютно. Камни стены холодили лопатки, сваленная в углу солома, служившая узникам постелью, пребольно кололась. Где-то в коридоре мерно капала вода… Да нет, какая уж тут может быть вода? Худенькая рыжая девчонка оторвалась от созерцания серой стены и увидела, что это рыжий котёнок лакает воду из маленькой миски. Когда её уволокли из дома, обвинив в колдовстве, котёнок вцепился в её плечо и ни за что не хотел слезать. Так он и оказался в темнице вместе с ней. Его не запирали, просто не дали себе труда, а между прутьями решётки шкодливый малыш пролезал легко. Стражники – она точно знала, читала по их лицам – очень обрадовались этому рыжему кусочку солнца, подкармливали его и выпускали на улицу. Котёнок мог бы уйти, куда глаза глядят, но он снова и снова возвращался к хозяйке, в холодную сырую камеру, принося ей солнечные лучи и ветер в длинной шёрстке и росу на кончиках усов.

- Ну что, Мэрриот, что там, снаружи, делается? – девушка обхватила руками колени и положила на них подбородок, приготовившись слушать.

- Муррмяу – ответил кот. – Мяяяяу мрру ми! Муррр?

- Да знаю я, знаю, догадаться было нетрудно. Странно, что так долго не подписывали приказ. И когда?

- Мяу ммрум! – рыжий одуванчик виновато пряданул ушами, склонив голову чуть набок, лёг на холодный пол и закрыл лапами нос.

- Завтра, значит? – она глянула наверх, туда, где вровень с землёй светилось крошечное зарешёченное окошко. – Завтра так завтра.

Архиепископ никак не мог уснуть. Он всё делал правильно, конечно, ведьму следует сжечь…Эту вот рыжую, с огромными глазищами на осунувшемся личике…Эту, такую спокойную, смирившуюся…Эту, которая и читать-то не умеет, не то что заклинания из колдовских книг вызнавать…Епископ Кентский, этот полоумный женоненавистник, всё-таки добился от него подписи.

Итак, завтра костёр. На рассвете.

За все пятьдесят лет своей жизни никогда ещё он не чувствовал себя так скверно. Ему казалось, что само мироздание укоряет его за что-то… За эту, рыжую, которая наверняка светло-светло улыбается во сне. Так могла бы улыбаться его дочь – быть может, такая же рыжая девчушка… Если бы когда-то давным-давно он не запретил себе даже думать о семье. Если бы…

Что за глупость, в самом деле?

Служитель Господа повернулся на другой бок.

Он ещё долго ворочался, но так и не смог заснуть до самого рассвета.

По потолку камеры запрыгали первые рассветные лучи.

Она проснулась оттого, что Мэрриот зашевелился у неё над ухом, поуютнее сворачиваясь на соломе, и громко замурчал.

Через минуту заскрипели засовы, дверь распахнулась и возникший на пороге стражник сонно пробасил:

- Поднимайся, ведьма, пора.

Она не удивилась, не заплакала, даже не дрогнула. Просто сняла котёнка со своего плеча и посадила на руки стражнику:

- Позаботьтесь о нём, пожалуйста.

Тот растерялся: обычно люди перед казнью ведут себя несколько иначе…

Мэрриот тут же замяукал и заскрёб когтями по латам стражника, заполнив комнату пронзительным скрежетом. От неожиданности стражник разжал пальцы, и котёнок прыгнул обратно на плечо хозяйки.

Стражник развёл руками и вышел в коридор. Рыжая девушка почесала котёнка за ухом, и, вздохнув, вышла следом за ним.

Архиепископ сидел как на иголках, ожидая, что повозка с осуждённой вот-вот появится на площади. Зевак собралось меньше обычного, видимо, потому что утра было слишком уж ранним. Главная площадь города была залита золотистым цветом июньского солнца, ещё робкого и не жаркого – всего лишь лёгкое тепло между пальцами и на ресницах.

С восточной окраины площади послышался скрип старой деревянной повозки. Архиепископ прищурился и сумел разглядеть её – хрупкую фигурку с копной волос, сияющих золотом. Эта?! Ведьма?! Он готов был собственными руками придушить этого болвана епископа Кентского.

Нужно было срочно что-то предпринять.

Палач неторопливо и с удовольствием обходил творение рук своих – идеально уложенные штабеля старательно высушенных брёвен, пересыпанных соломой. Посреди всего этого великолепия возвышался столб, а через плечо палача была перекинута длинная крепкая верёвка. «Приятно видеть человека, занимающегося любимым делом,» – мрачно пошутил про себя архиепископ, разглядывая гордую физиономию заплечных дел мастера.

Повозка уже подъехала, времени почти не оставалось.

Рыжая голова, как это ни странно, была запрокинута вверх – чтобы можно было смотреть на небо, впитывать это восхитительно нежное утро – последнее утро в её жизни.

Мэрриот мурчал у неё на плече, как бы подбадривая, и ни за что не желал слезать – он спрятался под её волосами и шипел на любого, кто пытался его забрать. Это было единственное, что её беспокоило. Почти – ещё мама, стоявшая у края ограждения, за которое никого из горожан не пускали. Бледная, заплаканная, седая, отчаявшаяся… Мама… «Прости меня, мама. Я навлекла на тебя беду…» Мать и дочь обменялись долгим взглядом. Убитая горем женщина закрыла лицо руками и медленно побрела прочь с площади. «Спасибо, мама,» – сквозь слёзы улыбнулась ей вслед рыжая и взошла на эшафот.

Через две минуты палач, отчего-то вдруг разом помрачневший, уже стоял с факелом у подножия будущего костра. Одно движение, и… Архиепископ на своём возвышении для влиятельных лиц затаил дыхание. Палач поднёс факел к одному из пучков соломы, воткнутых между брёвнами. Пламя, благодарно фыркнув, тут же уцепилось за эту лесенку и начало карабкаться вверх.

- Глупый, глупый малыш, – шептала рыжая девушка, прижимая котёнка к себе. Языки пламени уже подобрались к её босым ступням. – Говорила ведь я: останься в повозке. Теперь ещё и тебе зря пропадать…

- Мрряу, мяяяяу! – возмутился Мэрриот.

- Знаю, знаю – ты меня не бросишь. Спасибо тебе… – совсем тихо прошептала она, и по веснушчатой щеке покатилась слеза.

Вдруг раздался странный шипящий звук, и всё вокруг стало белым. Она начала задыхаться.

От эшафота валил густой белый дым. Епископ Кентский вскочил со своего места с намерением лично во всём разобраться, но архиепископ как бы случайно возник на его пути, загородив собой единственный путь к лестнице.

- Мессир? – вопросительно поднял брови прославленный женоненавистник, лихорадочно соображая, что быстрее: объясняться с выжившим из ума стариканом, или попросту спрыгнуть вниз, наплевав на почтенность сана

- Сын мой, – положив епископу на плечо руку, пожилой мужчина с неожиданной для такого возраста силой заставил его сесть. – Успокойтесь. На всё воля Божья. Мы же можем только молиться.

Он величественно опустился в кресло рядом со своим пленником, прекратившим сопротивление, и склонил голову. «Господи всемогущий, прошу тебя, помоги ему…» Вечное небо было точно такого же светло-голубого цвета, как глаза архиепископа, и это казалось ему добрым знаком.

Когда дым рассеялся, эшафот был пуст.

Удивительно, но она была жива.

Большое окно незнакомой комнаты было распахнуто настежь, и в него с любопытством заглядывало светло-голубое небо. Рыжий комок на подоконнике замурчал, увидев, что она проснулась. Мэрриот сладко потянулся и перепрыгнул с подоконника на кровать, устроившись в своём излюбленном месте – между её плечом и ухом.

Из глубины комнаты донеслось приглушённое покашливание. Девушка с тревогой взглянула в тёмный угол и не без труда различила там фигуру человека в епископской мантии. Он встал и медленно приблизился к кровати.

- Здравствуй, – вдруг смутился архиепископ, теребя перстень на указательном пальце правой руки. – Как ты себя чувствуешь?

- Хорошо, – с некоторым удивлением проговорила девушка. – Но…

- Ты ничего не помнишь, да?

Она кивнула.

- Ты задохнулась дымом и упала без чувств. Я, – он снова смутился и закашлялся, – я попросил своего племянника освободить тебя. Палач по моему приказу должен был залить костёр водой, чтобы за дымом ничего не было видно, а Эрик забрался наверх и унёс тебя… Сейчас ты в доме моей сестры.

- Но… - рыжая непонимающе смотрела на его мантию. – Вы же…

- Милое дитя, не все священнослужители так жестоки, как говорим молва. И по крайней мере один из нас поверил, что ты не ведьма.

«К тому же, мне всегда хотелось иметь такую дочь…» - добавил он про себя. Отворилась дверь, и в комнату вошёл высокий темноволосый юноша. Он, поклонившись дяде, улыбнулся гостье, и она ответила ему такой же тёплой улыбкой. «Или племянницу,» – лукаво сощурился Его Святейшество, почёсывая за ухом котёнка, нахально вспрыгнувшего ему на плечо.

Июньское солнце сияло высоко над землёй, согревая пожилую женщину, плачущую в объятиях дочери. Оно переплетало рыжие волосы золотистыми лучами, и ласково гладило по голове котёнка, с чувством выполненного долга спавшего на широком подоконнике.

Прикрепленное изображение (вес файла 54.7 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 219.3 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 мая - Первомай. Праздник весны и труда

Георгий Русафов

Самый большой лентяй

Жили в одном селе три брата. Были они страшно ленивы. Хорошо, находились добрые люди то поесть дадут, то воды поднесут. А то давно бы они умерли с голода да с жажды.

Далеко разнеслась молва о ленивых братьях и долетела, наконец, до царского дворца. А царь в этой стране, как и положено царю, славился своей ленью. Прослышал он про трех братьев и тут же послал за ними карету с провожатыми — захотелось ему увидеть знаменитых лентяев.

Привезли их в столицу. Царь приказал поселить лодырей в домике возле самого дворца, давать им вволю пить и есть. И сам стал частенько заглядывать к лентяям, зайдет, полюбуется на них, спросит, все ли у них хорошо, всем ли довольны.

От царской заботы наши лоботрясы и вовсе размякли. Братья-то и дома были ленивы, а тут разленились втрое. Они уже не поворачивались с боку на бок сами, а ждали, пока подойдет слуга и повернет их. Морщились, когда им набивали рты едой ведь ее еще надо было жевать! Ворчали, когда им приносили воду для питья — ведь надо было лишний раз рот открывать, чтобы воды в горло налили!

Все это царь видел.

Сначала он было рассердился, что простые крестьяне оказались ленивее его самого. Но потом стал даже гордиться ими и решил, что всему царству от них немалая слава ни у какого другого царя нет таких ленивых подданных. И наконец решил самого большого лентяя сделать своим первым советником.

Да вот беда — как узнаешь, кто из них самый ленивый, когда все трое только и делают, что спят да лежат!

Закрылся царь в своей опочивальне, лег на пуховую перину и стал думать, как решить такую трудную задачу. Думал он девяносто девять дней и девяносто девять ночей, да ничего другого не придумал, кроме как попросить чужого совета — самому ему и сто лет с этой задачей не справиться!

Помог царю один придворный. Он дал такой совет:

— Велите поджечь домик, государь! Кто из лентяев выбежит последним, тот и есть самый ленивый из всех троих.

Совет царю понравился, и он в тот же день решил его исполнить.

Слуги натащили соломы. Обложили со всех сторон домик лентяев и подожгли. Домик тут же вспыхнул, как лучина. Столбом взвилось пламя. Зловеще затрещали тонкие стены. Языки огня шипели, как лютые змеи. Мыши и крысы бросились наружу. Только лодыри ни с места. Когда пламя подползло к самым ногам лежебок, один из них пошевелился и чуть слышно пробормотал:

— Братья, что-то страшно становится, бежим, что ли! Другой отозвался:

— Бежать — больно трудное дело. Никуда не пойду.

А третий чуть приоткрыл один глаз, глянул на братьев и с трудом выговорил:

— Ну, что за люди! И не лень вам болтать! И опять уснул.

Услышал это царь и хлопнул в ладоши:

— Теперь я знаю, кто самый большой лентяй! Слуги, скорее выносите его на улицу!

Но было уже поздно. Пока царь выговорил эти слова, домик рухнул и похоронил всех трех лентяев.

Прикрепленное изображение (вес файла 34.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё, 1 мая – Бельтайн

Рыцарь-Эльф

Шотландская сказка

Есть в одном глухом углу Шотландии безлюдная пустошь - поросший вереском торфяник. Говорят, будто в стародавние времена там блуждал некий рыцарь из мира эльфов и духов. Люди видели его редко, примерно раз в семь лет, но во всей округе его боялись. Ведь бывали случаи, что отважится человек пойти по этой пустоши и пропадет без вести. Сколько бы его ни искали, как бы внимательно ни осматривали чуть не каждый дюйм земли, ни следа его не находили. И вот люди, дрожа от ужаса, возвращались домой после бесплодных поисков, покачивали головами и говорили, что пропавший, должно быть, в плену у страшного рыцаря-эльфа.

Пустошь всегда была безлюдна, потому что никто не смел на нее ступить, а тем более поселиться там. И вот на пустоши стали водиться дикие звери. Они спокойно делали себе норы и логовища, зная, что смертные охотники их не потревожат.

Неподалеку от этой пустоши жили два молодых человека - граф Сент-Клер и граф Грегори. Они очень дружили - вместе катались верхом, вместе охотились, а порой и сражались рядом.

Оба они очень любили охоту. И вот граф Грегори как-то раз предложил другу поохотиться на пустоши, несмотря на то, что там, по слухам, бродил рыцарь-эльф.

- Я в него почти не верю, - воскликнул он со смехом. - По-моему, все россказни про него - просто бабьи сказки, какими малых ребят пугают, чтобы они не бегали по вересковым зарослям. Ведь ребенку там и заблудиться недолго. Жаль, что такие богатые охотничьи угодья пропадают зря, и нечего нам, бородатым мужчинам, прислушиваться ко всяким небылицам. Но граф Сент-Клер даже не улыбнулся на эти слова.

- С нечистой силой шутки плохи, - возразил он. - И это вовсе не сказки, что иные путники шли по пустоши, а потом пропадали без вести. Но ты правду сказал - жаль, что такие охотничьи угодья пропадают зря из-за какого-то рыцаря-эльфа.

Подумать только - ведь он считает эту землю своей и берет с нас, смертных, пошлину, если мы посмеем ступить на нее. Впрочем, я слышал, что от рыцаря можно уберечься, стоит только надеть на себя знак святой троицы - трилистник. Поэтому давай привяжем себе к руке по трилистнику. Тогда бояться нам будет нечего.

Сэр Грегори громко расхохотался.

- Ты что, за младенца меня считаешь? - сказал он. - За ребенка, что сначала пугается каких-то дурацких басен, а потом верит, что листок клевера может его защитить? Нет, нет, сам носи этот знак, если хочешь, а я полагаюсь только на свой добрый лук и стрелы.

Но граф Сент-Клер поступил по-своему. Он не забыл, что говорила ему мать, когда он малым ребенком сидел у нее на коленях. А говорила она, что тому, кто носит на себе трилистник, нечего бояться злых чар, всё равно чьих - колдуна или ведьмы, эльфа или демона.

И вот он пошёл на луг, сорвал листок клевера и привязал его шёлковым шарфом к руке. Потом сел на коня и вместе с графом Грегори поехал на безлюдную глухую пустошь.

Прошло несколько часов. Все у друзей шло хорошо, и в пылу охоты они даже позабыли о своих опасениях. И вдруг оба натянули поводья, придержали коней и стали тревожно всматриваться в даль.

Какой-то незнакомый всадник пересек им дорогу, и друзьям захотелось узнать, кто он такой и откуда взялся.

- Кто бы он ни был, но, клянусь, едет он быстро, - сказал граф Грегори. - Я-то думал, что ни один конь на свете не обскачет моего скакуна. Но теперь вижу, что конь этого всадника раз в семь резвее моего. Давай поедем за ним и узнаем, откуда он явился.

- Сохрани тебя бог гнаться за ним! - воскликнул граф Сент-Клер. - Ведь это сам рыцарь-эльф! Разве не видишь ты, что он не по земле едет, а по воздуху летит? Хоть сначала и кажется, будто скачет он на простом коне, но на самом деле его несут чьи-то могучие крылья. И крылья эти хло- пают по воздуху, словно птичьи. Да как же можно за ним угнаться? Черный день настанет для тебя, если ты попытаешься его нагнать.

Но граф Сент-Клер забыл, что сам-то он носит на себе талисман, который позволяет ему видеть вещи такими, какие они на самом деле. А у графа Грегори такого талисмана нет, и потому глаза его не различают того, что заметил его друг. Поэтому он и удивился и встревожился, когда граф Грегори резко проговорил:

- Ты прямо помешался на рыцаре-эльфе! А мне так кажется, что этот всадник просто какой-то благородный рыцарь: одет он в зелёную одежду, едет на крупном вороном коне. Я люблю смелых наездников, и потому мне хочется узнать его имя и звание. Так что я буду гнаться за ним хотя бы до края света.

И, не добавив ни слова, граф Грегори пришпорил коня и поскакал в ту сторону, куда мчался таинственный всадник. А граф Сент-Клер остался один на пустоши. Пальцы его невольно потянулись к трилистнику, и с дрожащих уст слетели слова молитвы.

Он понял, что друг его уже заколдован. И граф Сент-Клер решил следовать за ним, если нужно, хоть на край света, и постараться расколдовать его.

Между тем граф Грегори все скакал и скакал вперед, следуя за рыцарем в зелёной одежде. Скакал он и по торфяникам, поросшим вереском, и через ручьи, и по мхам и наконец заехал в такую глушь, куда никогда в жизни не заглядывал. Здесь дул холодный ветер, словно прилетевший с ледников, а на увядшей траве лежал толстым слоем иней. И здесь его ждало такое зрелище, от какого любой смертный отшатнулся бы в ужасе.

Он увидел начертанный на земле огромный круг. Трава внутри этого круга была ничуть не похожа на увядшую, мерзлую траву на пустоши. Она была зелёная, пышная, сочная, и на ней плясали сотни легких, как тени, эльфов и фей в широких, прозрачных, тускло-голубых одеждах, что развевались по ветру, словно змеистые клочья тумана.

Духи то кричали и пели, то махали руками над головой, то, как безумные, метались из стороны в сторону. Когда же они увидели графа Грегори - а он остановил коня у черты круга, - они принялись манить его к себе костлявыми пальцами.

- Иди сюда, иди сюда! - кричали они. - Иди, попляши с нами, а потом мы выпьем за твоё здоровье из круговой чаши нашего повелителя.

Как ни странно, но чары, сковавшие молодого графа, были до того сильны, что он, хоть и страшно ему было, не мог не пойти на зов эльфов. Он бросил поводья на шею коня и уже хотел было шагнуть внутрь круга. Но тут один старый седой эльф отделился от своих собратьев и подошел к нему. Должно быть, он не посмел выйти из заколдованного круга - остановился у самого его края. Потом наклонился и, делая вид, что хочет что-то поднять с земли, проговорил хриплым шепотом:

- Я не знаю, кто ты и откуда ты приехал, сэр рыцарь. Но если жизнь тебе дорога, берегись входить в круг и веселиться с нами. А не то погибнешь.

Но граф Грегори только рассмеялся.

- Я дал себе слово догнать рыцаря в зелёном, - сказал он, - и я сдержу это слово, даже если суждено мне провалиться в преисподнюю. И он переступил через черту круга и очутился в самой гуще пляшущих духов.

Тут все они закричали ещё пронзительней, запели ещё громче, закружились ещё быстрее, чем раньше. А потом вдруг умолкли все сразу, и толпа разделилась, освободив проход в середине. И вот духи знаками приказали графу идти по этому проходу.

Он тотчас же пошел и вскоре приблизился к самой середине заколдованного круга. Там за столом из красного мрамора сидел тот самый рыцарь в одежде, зелёной, как трава, за которым граф Грегори гнался так долго. Перед рыцарем на столе стояла дивная чаша из цельного изумруда, украшенная кроваво-красными рубинами.

Чаша эта была наполнена вересковой брагой, и брага пенилась, чуть не переливаясь через край. Рыцарь-эльф взял в руки чашу и с величавым поклоном подал её брату Грегори. А тот вдруг почувствовал сильную жажду. Поднёс чашу к губам и стал пить.

Он пил, а брага не убывала. Чаша по-прежнему была полна до краев. И тут впервые сердце у графа Грегори дрогнуло, и он пожалел, что пустился в столь опасный путь.

Но жалеть было уже поздно. Он почувствовал, что всё тело его цепенеет, а по лицу расползается мертвенная бледность. Не успев даже крикнуть о помощи, он выронил чашу из ослабевших рук и как подкошенный рухнул на землю, к ногам повелителя эльфов.

Тут толпа духов испустила громкий крик торжества. Ведь нет для них большей радости, чем заманить неосторожного смертного в свой круг и так его заколдовать, чтобы он на долгие годы остался с ними.

Но вскоре их ликующие крики поутихли. Духи стали чтото бормотать и шептать друг другу с испуганными лицами - их острый слух уловил шум, вселивший страх в их сердца. То был шум человеческих шагов, таких решительных и уверенных, что духи сразу догадались: пришелец, кто бы он ни был, свободен от злых чар. А если так, значит, он может им повредить и отнять у них пленника.

Опасения их оправдались. Это храбрый граф Сент-Клер приближался к ним без страха и колебаний, ибо он нёс на себе священный знак.

Едва он увидел заколдованный круг, как решил сразу же переступить магическую черту. Но тут старенький седой эльф, что незадолго перед тем говорил с графом Грегори, остановил его.

- Ох, горе, горе! - шептал он, и скорбью веяло от его сморщенного личика. - Неужто ты, как и спутник твой, приехал уплатить дань повелителю эльфов годами своей жизни? Слушай, если есть у тебя жена и дитя, заклинаю тебя всем, что для тебя священно, уезжай отсюда, пока не поздно. - А кто ты такой и откуда взялся? - спросил граф, ласково глядя на эльфа.

- Я оттуда, откуда ты сам явился, - печально ответил эльф. - Я, как и ты, когда-то был смертным человеком. Но я пошёл на эту колдовскую пустошь, а повелитель эльфов явился мне в обличии прекрасного рыцаря. Он показался мне таким храбрым, благородным и великодушным, что я последовал за ним и выпил его вересковой браги. И вот теперь я обречен прозябать здесь семь долгих лет. А твой друг, сэр граф, тоже отведал этого проклятого напитка и теперь замертво лежит у ног нашего повелителя. Правда, он проснётся, но проснётся таким, каким стал я, и так же, как я, станет рабом эльфов.

- Неужели я не смогу помочь ему раньше, чем он превратится в эльфа? - горячо воскликнул граф Сент-Клер. - Я не боюсь чар жестокого рыцаря, что взял его в плен, ибо я ношу знак того, кто сильнее его. Скорей говори, человечек, что я должен делать - время не ждёт!

- Ты можешь кое-что сделать, сэр граф, - молвил эльф, - но это очень опасно. А если потерпишь неудачу, тебя не спасет даже сила священного знака.

- Что же я должен сделать? - повторил граф.

- Ты должен недвижно стоять и ждать на морозе и холодном ветру, пока не займется заря и в святой церкви не зазвонят к заутрене, - ответил старенький эльф. - А тогда медленно обойди весь заколдованный круг девять раз. Потом смело перешагни через черту и подойди к столу из красного мрамора, за которым сидит повелитель эльфов. На этом столе ты увидишь изумрудную чашу. Она украшена рубинами и наполнена вересковой брагой. Возьми эту чашу и унеси. Но все это время не говори ни слова. Ведь та заколдованная земля, на которой мы пляшем, только смертным кажется твердой. На самом деле тут зыбкое болото, трясина, а под нею огромное подземное озеро. В том озере живёт страшное чудовище. Если ты на этом болоте вымолвишь хоть слово, ты провалишься и погибнешь в подземных водах. Тут седой эльф сделал шаг назад и вернулся в толпу других эльфов. А граф Сент-Клер остался один за чертой заколдованного круга. И там он, дрожа от холода, недвижно простоял всю долгую ночь.

Но вот серая полоска рассвета забрезжила над вершинами гор, и ему показалось, будто эльфы начинают съеживаться и таять. Когда же над пустошью разнёсся тихий колокольный звон, граф Сент-Клер начал обходить заколдованный круг. Раз за разом он обходил круг, несмотря на то, что в толпе эльфов поднялся громкий гневный говор, похожий на отдаленные раскаты грома. Сама земля под его ногами как будто тряслась и вздымалась, словно пытаясь стряхнуть с себя незваного гостя.

Но сила священного знака помогла ему уцелеть.

И вот он девять раз обошел круг, потом смело переступил через черту и устремился к середине круга. И каково же было его удивление, когда он увидел, что все эльфы, которые здесь плясали, теперь замерзли и лежат на земле, словно маленькие сосульки! Они так густо усеяли землю, что ему едва удавалось не наступить на них.

Когда же он подошёл к мраморному столу, волосы его стали дыбом. За столом сидел повелитель эльфов. Он тоже оцепенел и замерз, как и его подданные, а у его ног лежал окоченелый граф Грегори.

Да и все здесь было недвижно, кроме двух чёрных, как уголь, воронов. Они сидели на концах стола, словно сторожа изумрудную чашу, били крыльями и хрипло каркали.

Граф Сент-Клер взял в руки драгоценную чашу, и тут вороны поднялись в воздух и стали кружить над его головой. Они яростно каркали, угрожая выбить у него из рук чашу своими когтистыми лапами. Тогда замерзшие эльфы и сам их могущественный повелитель зашевелились во сне и приподнялись, словно решив схватить дерзкого пришельца. Но сила трилистника помешала им. Если бы не этот священный знак, не спастись бы графу Сент-Клеру. Но вот он пошёл обратно с чашей в руке, и его оглушил зловещий шум. Вороны каркали, полузамерзшие эльфы визжали, а из-под земли доносились шумные вздохи страшного чудовища. Оно затаилось в своём подземном озере и жаждало добычи.

Однако храбрый граф Сент-Клер ни на что не обращал внимания. Он решительно шёл вперёд, веря в силу священного трилистника, и сила та оградила его от всех опасностей.

Как только умолк колокольный звон, граф Сент-Клер снова ступил на твёрдую землю, за черту заколдованного круга и далеко отшвырнул от себя колдовскую чашу эльфов.

И вдруг все замерзшие эльфы пропали вместе со своим повелителем и его мраморным столом, и никого не осталось на пышной траве, кроме графа Грегори. А он медленно пробудился от своего колдовского сна, потянулся и поднялся на ноги, дрожа всем телом. Он растерянно оглядывался кругом и, должно быть, не помнил, как сюда попал.

Тут подбежал граф Сент-Клер. Он обнял друга и не выпускал из своих объятий, пока тот не пришёл в себя и горячая кровь не потекла по его жилам.

Потом друзья подошли к тому месту, куда граф СентКлер швырнул волшебную чашу. Но там они вместо неё нашли только маленький обломок базальта. На нём была ямка, а в ней капелька росы.

Прикрепленное изображение (вес файла 115.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

Ну, и наконец, 1 мая - День гитариста

Людмила Муун

Сказка о гитаре

Жил-был Бог. И так как жил он вечно, то придумывал себе разные задачки и принимался за их выполнение. И как-то задумал он подарить миру идеальный инструмент – гитару. Такую гитару, которая будет звучать так, что все вокруг будут забывать про все на свете и внимать только звукам ее голоса. А песни будут слагаться сами собой, лишь только стоит взять первый аккорд. И думалось ему, что с ее помощью сможет он достучаться до людских сердец и поселить там красоту и гармонию. Времени у него было много, и он очень серьезно занялся изучением секретов мастерства изготовления инструментов. Много лет потратил на поиски учителей, учился прилежно и по крупицам собирал их знания. ОН узнал, какое дерево САМОЕ лучшее, довел до совершенства состав для обработки древесины и понял как натянуть и из чего сделать драгоценные струны. Не стал он полагаться на случай, а взял и отобрал САМОЕ лучшее семя и бережно посадив его в землю тщательно следил за тем, как появились первые листья, как оно росло и мужало, обрастало корой и покрывалось кроной. Дождался пока войдет в самую свою силу, и бережно срубив ствол аккуратно обработал древесину. Выбрал самую красивую форму, чтобы радовала глаз и своим внешним видом его гитара, чтобы один взгляд на нее уже вызывал желание услышать ее голос. Приготовил состав и своими руками покрыл ее лаком. Красив был инструмент и сделан по всем правилам самых древних мастеров. Возрадовался Бог его красоте и натянул серебреные струны. Провел по ним и полился чудесный звук. Его красота и идеальность были безупречны. Посмотрел Бог на творение рук своих и понял, что не зря старался все эти годы. Так была создана идеальная гитара, каких еще не знали люди. И дабы наполнила она радостью сердца детей его, отдал ее музыканту.

Когда музыкант понял, какой бесценный дар у него в руках он первым делом побежал показывать его другим музыкантам. Ибо кто как не единомышленники могут оценить бесценность идеального инструмента. И начал он демонстрировать своим друзьям силу и диапазон звука. И что не пожелал, все в его руках исполняла гитара. Она брала самые высокие ноты и самые низкие и делала это идеально. Так у музыканта стало очень много друзей.

Одни восхищались музыкантом и тем, какие звуки он может извлекать из своей гитары, потому что сами не обладали таким инструментом. Они слагали ему хвалебные гимны и заваливали его всякими знаками внимания, ходили за ним по пятам славя на каждом шагу его талант и его игру. Другие завидовали музыканту, что именно ему достался такой инструмент, а не им. Они считали, что неправильно он распоряжается своей гитарой, и всячески критиковали его игру. То жаловались, что диапазон не тот, то сила звучания не та. И опечалился музыкант. И так он хотел быть идеальным для всех сам, что все выжимал и выжимал из своей гитары, то, что все вокруг хотели услышать. Ему некогда стало писать песен, слагать стихи и сочинять музыку, он был слишком занят тем, что тренировал и тренировал свою гитару в мастерстве возможного звучания. И в один день струна на гитаре не выдержала и лопнула. Опечалился музыкант. Но другие музыканты не оставили его в беде. Принесли струны купленные в магазине и налили вина, для поддержания духа.

Проснувшись утром с больной головой, посмотрел музыкант на свою гитару и ужаснулся. Вспомнил он, что накануне вечером всей компанией натянули обычную струну, но не звучала она в унисон с остальными серебренными и заменили они все вместе остальные струны на обычные, а так как не было подходящего стола, то, перевернув гитару использовали ее для раскладывания закуски и стаканов. И теперь она лежала заляпанная в углу. И глядя на нее, успокоил себя музыкант, что не была она идеальной гитарой, что все это он только себе выдумал. И единственный талант – это он сам, а таких гитар может быть сколько угодно, главное поискать, как следует. И успокоенный и окрыленной такой идеей отправился музыкант со своими друзьями по свету искать новую гитару для идеального музыканта.

Грустно подобрал Бог исковерканное тело идеальной гитары на помойке. Обнял ее, оросил своими слезами, да и отдал на хранение ангелам. А сам сильно опечалился и стал думать над новой задачкой.

Из чего бы сделать Идеальную Душу для человека?

19.10.03

Прикрепленное изображение (вес файла 86.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

2 мая - Международный день астрономии

Павел Шевченко

Сказка о Звездочёте

В некотором царстве, некотором государстве, на самом берегу лазурного моря жил да был Звездочёт. Был он не беден и не богат, жил в обычной квартире, ходил на обычную работу, вёл обычные беседы с обычными людьми, которые его обычно окружали... И быть бы Звездочету счастливым и беззаботным, но родилась у него однажды Необычная Мечта. Он страстно возжелал совершить путешествие к далёким звёздным мирам, так манящим звездоокой лунной ночью...

При мыслях о Мечте глаза Звездочёта заискрились детским огнём, сердце учащённо забилось в тесной груди, но... Улыбка медленно сползла с его лица и беззвучно плюхнулась на пол при виде сиротского мешка с картошкой килограмм эдак на 150. ОГРОМНАЯ кастрюля, словно толстопузое чудовище с укором взирала на него, призывая продолжить подготовку к очередному Празднику Жизни...

Незамысловатый Праздник Жизни удался на славу. Звон гранёных стаканов, шуршание ложек и тарелок, дружное гы-гы и а-ха-ха под новый анекдот, комплименты в адрес приготовленного шикарного борща... И только безудержный храп заснувшего лицом в салате Ворчуна выбивался из стройной гармонии всеобщего веселья.

А за окном пробуждалась ночная жизнь города. Отборная брань портовых грузчиков перемежалась с мягким плеском волн спокойного моря, а скрип и грохот тарантасов на булыжной мостовой - с лёгким шелестом акаций под окном квартиры.

Мириадами драгоценных жемчужин засияла лунная дорожка на бескрайней глади моря. Казалось, достаточно сделать один единственный шаг, чтобы ступить на эту призрачную волшебную дорогу. И умчаться далеко-далеко прочь от этого навязчивого гомона, суетливой привозной толкотни и бесконечных разговоров ни-о-чём...

На сияющей лунной дорожке вдруг возник прекрасный нежный Ангел, идущий по волнам. Звездочёт протёр глаза. Видение не растворилось. Жемчуг звёзд искрился в струях ЕЁ волос, все тайны мироздания раскрывались в ЕЁ бесконечно глубоких глазах, дыхание надежды навевали ЕЁ небесные крылья. Ангел улыбнулся и призывно протянул прелестную ладошку... Но едва мысль обратилась в действие, едва Звездочёт приблизился к окну, чтобы сделать этот безумный шаг...

Подошла Хозяйка Праздника Жизни и грациозно сбила пепел с дымящейся сигареты. Сизый дымок волнующимися кольцами поплыл к потолку... Затем, глядя прямо в глаза, Хозяйка сказала:

- Ну, что ты грустишь? Пойди лучше посуду помой.

Звездочёт медленно повернулся к столу. Томным душераздирающим взглядом обвёл опустевшую кухню, заваленную грудами грязной посуды. Схватил за "уши" огромное толстопузое чудовище - кастрюлю. Потом вылил остатки борща себе на голову и выпрыгнул без парашюта в окно.

Но чья-то быстрая рука остановила его...

- Чтоб я так жил!!! - подумал Звездочёт, повиснув вниз головой на пристегнутых к батарее подтяжках.

- Алло! Скорая? Скорее карету с санитарами! У нас вопиющий случай белой горячки! - он не мог не узнать заботливый голос проснувшегося Ворчуна...

Кто-то натягивал простыни под окном квартиры, кто-то весело кричал:

- Отпустите его! Хотим посмотреть на этого доморощенного Икара!..

- Весь мир перевернулся! - снова подумал Звездочёт и был прав.

Где-то далеко "вверху" сновали беспокойные человечки, о чём-то возбужденно переговаривались, кто-то плакал, кто-то весело смеялся, но большинство человечков равнодушно проходило мимо, не пересекаясь, не обращая внимания друг на друга, не догадываясь о существовании друг друга, занятые только самими собой...

И новая мысль посетила голову Звездочёта:

- Мы не одиноки во вселенной! Во вселенной полным-полно одиноких!

От этой чудовищной мысли волосы зашевелились, остатки борща сорвались с его головы и стремительно полетели "вверх"...

- Осторожно! Возможно зашибление!!! - крикнул он вслед улетающей картошке...

А тем временем "внизу", под ногами Звездочёта, распахнуло свои звёздные крылья ночное небо. Оно манило к себе не меньше, а, может быть, даже больше, чем сияющая лунная дорожка. И ему вдруг захотелось пройтись по Млечному Пути, поохотиться вместе с Орионом, полюбоваться Северной Короной, послушать печальную песню Персея и Андромеды, поплавать в звёздных волнах Волос Вероники и на крылатом Пегасе умчаться к Полярной Звезде... Где-то далеко "внизу", под его ногами...

- Открой свое сердце и ЛЕТИ! - прошептал прекрасный Ангел. Вечный Шепот Вселенной звучал в ЕЁ устах...

Звездочет без тени сожаления сбросил тленные одежды. И стремительно ПОЛЕТЕЛ!..

***

- Делать мне больше нечего, как только всяких сумасшедших летунов от мостовой отскребать! - подумал угрюмый дворник.

***

- Как хорошо, что ТЫ пришла! - сказал Звездочёт, крепко сжимая ладошку Ангела в своей призрачной руке. Волшебная далекая звезда озаряла им путь в бесконечность...

Прикрепленное изображение (вес файла 419.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

3 мая - День солнца

Ян Ваевский

Сказка о солнце

Над долиной тихо вставало солнце.

Долина просыпалась от, казалось, вечного сна. Просыпалась вот уже три тысячи лет.

И на протяжении всех этих бесконечно-долгих лет с первыми лучами в жителях просыпалась надежда, что рассвет наконец-то наступит, что закончится эта опостылевшая тьма, разгоняемая лишь тусклым светом масляных светильников.

Но первые лучи становились и последними, всепоглощающая ночь вновь окутывала землю сумеречным покрывалом, оставляя лишь воспоминание о призрачном проблеске небесного светила.

Никто из жителей долины уже не помнил даже из рассказов предков – какое оно, солнце. И все же еще были живы легенды. Прекрасные баллады о теплом божестве, согревающем землю в ласковых ладонях золотых лучей. И каждый день люди видели призраки этих лучей на востоке. И отчаянно верили, что однажды оно вернется. Что небо снова станет голубым. Хотя никто не помнил, какое оно – небо, на котором нет звезд или густых облаков. Забыли, как выглядит голубой цвет. В ночной долине все было серым. Серые люди в серых одеждах на серой земле пытались вырастить такие же серые овощи и злаки, мечтая хоть раз увидеть и познать то изобилие, что в прежние времена дарило солнце.

И с каждым годом становилось все меньше тех, кто верил в эти сказки, все меньше тех, кто ждал хотя бы скупых отблесков зари. Надежда умирала, обращаясь прахом. Серый мир.

Они сидели на вершине холма и провожали взглядом угасающие лучи. Их осталось всего двое.

— Заш, неужели Он и вправду умер, и в наш мир больше никогда не проникнет тепло его сияния?

— Не знаю, так говорят легенды. Но я не верю. Он не мог. Не мог так уйти. Он ведь… понимаешь, Силл, Он – солнце. Бог.

— Хочется в это верить. Безрадостно осознавать, что всю жизнь проведешь в свете масляных светильников на скудных грядках пытаясь вырастить хоть что-то из съестного. Заметил, больше никто не поет песен? А ведь когда я была совсем маленькой – еще пели. Неужели все так разуверились? Неужели потеряли надежду?

— Силл… а давай споем ему. Если другие перестали, то это ведь не значит, что мы тоже должны молчать! Давай! Ты ж должна помнить хоть одну песню, все равно какую. Мы будем петь для него.

— Заш? Ты серьезно?

— Да!

— Я… попытаюсь вспомнить… правда, попытаюсь.

— У тебя получится. Начни только, я подхвачу.

— Что ж… я… попробую. Как помню.

Если время уходит – это начало,

Если солнце не всходит – просто устало,

Если ты не услышишь мой зов,

Если ты не сорвешь своих темных оков — Я к тебе прилечу птицей легкой,

Я к тебе докричусь, дозовусь тебя, Бог мой.

— Странная песня, — новый голос нарушил тишину, наступившую после песни. Силл и Заш оглянулись на говорившего. Чужестранец. Это было слишком заметно. Такого человека в долине не было. Иначе они бы его видели хоть раз. Да и его одежды слишком непривычны для этих мест. Струящиеся. Словно вода, медленно выливаемая из кувшина. Призрачные лучи играли разноцветными бликами по этой неизвестной ткани. Такую из льна, выращенного при свете ламп, точно не соткешь.

— Кто ты? – спросил Заш, отодвигая себе за спину Силл.

— Возможно тот, кого вы звали, пробудив ото сна своей песней, — незнакомец улыбнулся. И его улыбка была невероятно теплой. Никто в долине так не улыбался.

— Тот, кого звали? Нет, не похож. Глупости, мы просто пели гимн солнцу, — внезапно осмелела Силл, высовываясь из-за Заша.

— Солнцу? Не похож? Хих, вот уж не думал, что я так не похож на солнце, — незнакомец продолжал улыбаться, поднимаясь мимо Заша и Силл на самую вершину холма, — А зачем вы звали солнце?

— Потому что устали жить во тьме, — с вызовом бросил Заш.

— И чего же вы от него хотите? – спросил незнакомец, остановившись и отбросив полы плаща за спину. Капюшон спал с головы, и по ткани потекли пряди волос. Даже во тьме они не казались серыми. Но названия этому цвету ни Заш ни Силл не знали.

— Пусть… пусть просто светит. Я не знаю, что должно делать солнце. Мне кажется, оно просто должно быть, — растерянно произнесла Силл.

— … и согревать, — добавил Заш.

— Что ж, будь по-вашему, — незнакомец улыбнулся последний раз, загораясь факелом. Огненный столп взвился в небо, рассеивая тьму, кроша ее нещадно. Заш и Силл увидели как…

… над долиной вставало солнце. Пламенной птицей, взрывая небеса.

Прикрепленное изображение (вес файла 178.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 мая - День Победы

Константин Паустовский

БАКЕНЩИК

Весь день мне пришлось идти по заросшим луговым дорогам. Только к вечеру я вышел к реке, к сторожке бакенщика Семена.

Сторожка была на другом берегу. Я покричал Семену, чтобы он подал мне лодку, и пока Семен отвязывал ее, гремел цепью и ходил за веслами, к берегу подошли трое мальчиков. Их волосы, ресницы и трусики выгорели до соломенного цвета. Мальчики сели у воды, над обрывом. Тотчас из-под обрыва начали вылетать стрижи с таким свистом, будто снаряды из маленькой пушки; в обрыве было вырыто много стрижиных гнезд. Мальчики засмеялись.

- Вы откуда? - спросил я их.

- Из Ласковского леса, - ответили они и рассказали, что они пионеры из соседнего города, приехали в лес на работу, вот уже три недели пилят дрова, а на реку иногда приходят купаться. Семен их перевозит на тот берег, на песок.

- Он только ворчливый, - сказал самый маленький мальчик. - Все ему мало, все мало. Вы его знаете?

- Знаю. Давно.

- Он хороший?

- Очень хороший.

- Только вот все ему мало, - печально подтвердил худой мальчик в кепке. - Ничем ему не угодишь. Ругается.

Я хотел расспросить мальчиков, чего же в конце концов Семену мало, но в это время он сам подъехал на лодке, вылез, протянул мне и мальчикам шершавую руку и сказал:

- Хорошие ребята, а понимают мало. Можно сказать, ничего не понимают. Вот и выходит, что нам, старым веникам, их обучать полагается. Верно я говорю? Садитесь в лодку. Поехали.

- Ну, вот видите, - сказал маленький мальчик, залезая в лодку. - Я же вам говорил!

Семен греб редко, не торопясь, как всегда гребут бакенщики и перевозчики на всех наших реках. Такая гребля не мешает говорить, и Семен, старик многоречивый, тотчас завел разговор.

- Ты только не думай, - сказал он мне, - они на меня не в обиде. Я им уже столько в голову вколотил - страсть! Как дерево пилить - тоже надо знать. Скажем, в какую сторону оно упадет. Или как схорониться, чтобы комлем не убило. Теперь небось знаете?

- Знаем, дедушка, - сказал мальчик в кепке. - Спасибо.

- Ну, то-то! Пилу небось развести не умели, дровоколы, работнички!

- Теперь умеем, - сказал самый маленький мальчик.

- Ну, то-то! Только это наука не хитрая. Пустая наука! Этого для человека мало. Другое знать надобно.

- А что? - встревоженно спросил третий мальчик, весь в веснушках.

- А то, что теперь война. Об этом знать надо.

- Мы и знаем.

- Ничего вы не знаете. Газетку мне намедни вы принесли, а что в ней написано, того вы толком определить и не можете.

- Что же в ней такого написано, Семен? - спросил я.

- Сейчас расскажу. Курить есть?

Мы скрутили по махорочной цигарке из мятой газеты. Семен закурил и сказал, глядя на луга:

- А написано в ней про любовь к родной земле. От этой любви, надо так думать, человек и идет драться. Правильно я сказал?

- Правильно.

- А что это есть - любовь к родине? Вот ты их и спроси, мальчишек. И видать, что они ничего не знают.

Мальчики обиделись:

- Как не знаем!

- А раз знаете, так и растолкуйте мне, старому дураку. Погоди, ты не выскакивай, дай досказать. Вот, к примеру, идешь ты в бой и думаешь: "Иду я за родную землю". Так вот ты и скажи: за что же ты идешь?

- За свободную жизнь иду, - сказал маленький мальчик.

- Мало этого. Одной свободной жизнью не проживешь.

- За свои города и заводы, - сказал веснушчатый мальчик.

- Мало!

- За свою школу, - сказал мальчик в кепке. - И за своих людей.

- Мало!

- И за свой народ, - сказал маленький мальчик. - Чтобы у него была трудовая и счастливая жизнь.

- Все вы правильно говорите, - сказал Семен, - только мало мне этого.

Мальчики переглянулись и насупились.

- Обиделись! - сказал Семен. - Эх вы, рассудители! А, скажем, за перепела тебе драться не хочется? Защищать его от разорения, от гибели? А?

Мальчики молчали.

- Вот я и вижу, что вы не все понимаете, - заговорил Семен. - И должен я, старый, вам объяснить. А у меня и своих дел хватает: бакены проверять, на столбах метки вешать. У меня тоже дело тонкое, государственное дело. Потому - эта река тоже для победы старается, несет на себе пароходы, и я при ней вроде как пестун, как охранитель, чтобы все было в исправности. Вот так получается, что все это правильно - и свобода, и города, и, скажем, богатые заводы, и школы, и люди. Так не за одно это мы родную землю любим. Ведь не за одно?

- А за что же еще? - спросил веснушчатый мальчик.

- А ты слушай. Вот ты шел сюда из Ласковского леса по битой дороге на озеро Тишь, а оттуда лугами на Остров и сюда ко мне, к перевозу. Ведь шел?

- Шел.

- Ну вот. А под ноги себе глядел?

- Глядел.

- А видать-то ничего и не видел. А надо бы поглядывать, да примечать, да останавливаться почаще. Остановишься, нагнешься, сорвешь какой ни на есть цветок или траву - и иди дальше.

- Зачем?

- А затем, что в каждой такой траве и в каждом таком цветке большая прелесть заключается. Вот, к примеру, клевер. Кашкой вы его называете. Ты его нарви, понюхай - он пчелой пахнет. От этого запаха злой человек и тот улыбнется. Или, скажем, ромашка. Ведь ее грех сапогом раздавить. А медуница? Или сон-трава. Спит она по ночам, голову клонит, тяжелеет от росы. Или купена. Да вы ее, видать, и не знаете. Лист широкий, твердый, а под ним цветы, как белые колокола. Вот-вот заденешь - и зазвонят. То-то! Это растение приточное. Оно болезнь исцеляет.

- Что значит приточное? - спросил мальчик в кепке.

- Ну, лечебное, что ли. Наша болезнь - ломота в костях. От сырости. От купены боль тишает, спишь лучше и работа становится легче. Или аир. Я им полы в сторожке посыпаю. Ты ко мне зайди - воздух у меня крымский. Да! Вот иди, гляди, примечай. Вон облак стоит над рекой. Тебе это невдомек; а я слышу - дождиком от него тянет. Грибным дождем - спорым, не очень шумливым. Такой дождь дороже золота. От него река теплеет, рыба играет, он все наше богатство растит. Я часто, ближе к вечеру, сижу у сторожки, корзины плету, потом оглянусь и про всякие корзины позабуду - ведь это что такое! Облак в небе стоит из жаркого золота, солнце уже нас покинуло, а там, над землей, еще пышет теплом, пышет светом. А погаснет, и начнут в травах коростели скрипеть, и дергачи дергать, и перепела свистеть, а то, глядишь, как ударят соловьи будто громом - по лозе, по кустам! И звезда взойдет, остановится над рекой и до утра стоит - загляделась, красавица, в чистую воду. Так-то, ребята! Вот на это все поглядишь и подумаешь: жизни нам отведено мало, нам надо двести лет жить - и то не хватит. Наша страна - прелесть какая! За эту прелесть мы тоже должны с врагами драться, уберечь ее, защитить, не давать на осквернение. Правильно я говорю? Все шумите, "родина", "родина", а вот она, родина, за стогами!

Мальчики молчали, задумались. Отражаясь в воде, медленно пролетела цапля.

- Эх, - сказал Семен, - идут на войну люди, а нас, старых, забыли! Зря забыли, это ты мне поверь. Старик - солдат крепкий, хороший, удар у него очень серьезный. Пустили бы нас, стариков, - вот тут бы немцы тоже почесались. "Э-э-э, - сказали бы немцы, - с такими стариками нам биться не путь! Не дело! С такими стариками последние порты растеряешь. Это, брат, шутишь!"

Лодка ударилась носом в песчаный берег. Маленькие кулики торопливо побежали от нее вдоль воды.

- Так-то, ребята, - сказал Семен. - Опять небось будете на деда жаловаться - все ему мало да мало. Непонятный какой-то дед.

Мальчики засмеялись.

- Нет, понятный, совсем понятный, - сказал маленький мальчик. – Спасибо тебе, дед.

- Это за перевоз или за что другое? -- спросил Семен и прищурился.

- За другое. И за перевоз.

- Ну, то-то!

Мальчики побежали к песчаной косе - купаться. Семен поглядел им вслед и вздохнул.

- Учить их стараюсь, - сказал он. - Уважению учить к родной земле. Без этого человек - не человек, а труха!

Прикрепленное изображение (вес файла 170.7 Кб)

Блуждающие деревья

Маорийская легенда

Когда-то, давным-давно росли две таллипотовые пальмы с длинным именем Ти-Факаавеаве-а-Нгаторо-и-Ранги. Конечно, это было слишком длинное имя для двух пальм, терзаемых ветром на безводном плоскогорье Каингароа. Но послушайте сначала старинную сказку.

Много сотен лет назад, задолго до того, как пришли белые люди и насадили на этом голом плоскогорье невиданные прежде сосны, прославленный тохунга Нгаторо-и-Ранги, приплывший в Ао-Теа-Роа на лодке Арава, путешествовал по плоскогорью Каингароа вместе с сестрами. Сестры приплыли с Гаваики. Они были колдуньи, им подчинялись огонь и ночная тьма, они умели творить чудеса. Их звали Куиваи и Хаунгароа. Их сопровождали служанки, которые несли пищу, но воду им не нужно было носить с собой. Когда сестрам хотелось пить, Нга-торо нужно было только топнуть ногой, и из-под земли начинал бить родник прозрачной воды. На полпути Нгаторо с сестрами остановились поесть. Хаунгароа сильно проголодалась после долгого утомительного странствия по пыльному плоскогорью, усеянному пористыми камнями. Ее брат и сесгра уже насытились, а она все еще продолжала есть. Служанки, которые несли пищу, смеялись и перешептывались:

- Много же времени нужно Хаунгарое, чтобы поесть, - говорили они.

С тех пор эту часть плоскогорья называют Те Каингароа-а-Хаунгароа - Долгая Трапеза Хаунгароа.

Разгневанная Хаунгароа не могла стерпеть насмешек. Она обрушила на служанок поток бранных слов и тяжелых ударов и погнала их перед собой, будто ураган. Страх придавал служанкам силы, и Хаунгароа не могла их догнать, но она бросила им вдогонку проклятие и превратила их в таллипотовые пальмы. Таких пальм не было больше нигде в Ао-Теа-Роа. Корни этих пальм не погрузились в землю, и бездомные пальмы были осуждены на вечные блуждания по плоскогорью, где так долго ела Хаунгароа. Маори назвали их Ти-Факаавеаве-а-Нгаторо-и-Ранги, что значит блуждающие таллипотовые пальмы Нгаторо-и-ранги. Путники издалека видели эти деревья, но никогда не могли подойти к ним, потому что деревья исчезали при их приближении, а потом снова появлялись, окутанные туманом, клочья которого постоянно гнал ветер на этом каменистом плоскогорье.

С годами пальмы состарились и одряхлели. Высокие, с толстыми отводами, они наконец уцепились корнями за землю и остановились. Одна из пальм погибла под топором вождя маори, другая под топором пакеха. Так отомстила Хаунгароа своим служанкам, так расплатились они за свою шутку и обрели наконец покой.

Прикрепленное изображение (вес файла 165 Кб)

Владимир Покровский

Шарлатан

Собрание было подготовлено со всей тщательностью и никаких неожиданностей не предвещало. Председатель лично переговорил с каждым членом общества, а незаинтересованных приглашал на дом. Переговоры не велись только с Пышкиным.

Пришли все десятка два феноменов плюс восемь незаинтересованных товарищей, скромно занявших места позади.

- Мы ему верили, - говорил председатель. - Он пришел к нам, он был ничем, его все считали за сумасшедшего, но мы его взяли и сказали ему: "Давай, Пышкин, совершенствуй свои способности, а мы чем можем поможем". Хотя отбор у нас строгий, телепатов только самых сильных берем, да что телепатов, телекинетиков и то не каждого принимаем. Я уж не говорю о ясновидцах, этих мы проверяем по сто раз. Иначе нельзя, против нас академическая наука, им только дай поймать нас на нечистом опыте - съедят! И тем самым отсрочат прогресс человечества еще на сотню лет.

Председатель был не столько толстым, сколько квадратным, говорил густо и с нажимом. Он умел возбуждать в людях некое сильное чувство, даже не поймешь, какое именно - уважение, страх или энтузиазм. Его любили и сплетничали о нем с симпатией. Арнольд же Пышкин, сидящий особо, сбоку от председательского стола, был щуплый человечек с виноватым и в то же время вызывающим, даже каким-то склочным выражением лица. Он беспокойно ерзал на стуле, оглядывался, порывался что-то сказать, но молчал.

Председатель продолжал:

- Не успел он у нас прижиться, атмосферу прочувствовать, как начал устраивать склоки. Я не буду говорить о помоях, которыми он всех нас, здесь сидящих, систематически поливал. Мы ему и жулики, мы и воры, легковерных обманываем, настоящих феноменов затираем, фокусами пробавляемся. Вот такие слова он нам говорил. Тут возникает вопрос. А кто он, собственно. говоря, такой, этот Пышкин? Что он, собственно говоря, умеет?

Председатель сделал эффектную паузу.

- Вот именно, что? - выкрикнул с места один из незаинтересованных, внештатный корреспондент местной газеты.

- Он выращивает цветы.

- Цветы?

Председатель благожелательно кивнул.

- Может, он их как-нибудь по-особому выращивает, товарищи? Скажу прямо не знаю.

- Что-о-о?! - взвыл Пышкин. - То есть как это не знаете?

- Вот так, товарищ Пышкин. Не знаю, и все. - Председатель развел руками. Цветы, правда, красивые, спору нет. И пахнут, я проверял. Пышкин утверждает, что он их пассами выращивает, за считанные секунды. Но опять-таки вопрос. Кто-нибудь видел, как он это делает?

- Господи, да что вы, в самом деле...

- Ты про бога нам брось, Пышкин, ты лучше сам не плошай. - При этих словах председатель не то чтобы улыбнулся, но просветлел лицом. Он любил шутку. - Ты лучше скажи нам, кто видел.

Пышкин стремительно вскочил со стула.

- Как это кто? Многие видели. И вы тоже.

Председатель с отвращением посмотрел на Пышкина.

- Где же это я видел такое?

- Да что вы, честное слово! Помните, когда я записывался...

- Я горшок видел и в нем цветок, это правильно. Только при мне он не рос.

- Да рос же, вы забыли, наверное.

- Нет, Пышкин, нет, - сочувственно произнес председатель. - Кто-то из нас врет, и я догадываюсь кто. И люди догадываются. И товарищи незаинтересованные тоже догадаются, если посмотрят тебе в лицо.

Товарищи незаинтересованные без особой симпатии поглядели на Пышкина. Его лицо не открывало ничего приятного глазу. Оно было вороватым и крайне подозрительным.

- Может быть, еще кто-нибудь видел? - соболезнующе спросил председатель. Ты вспомни, постарайся, а то вдруг я ошибся и напрасно тебя обвиняю.

- Н-ну, я же многим показывал, - замялся Пышкин. - Хотя бы этому... Протопопову... телепату...

Пышкин, - совсем вкрадчиво просил председатель, - ты специально вспоминаешь тех, кто не смог сегодня присутствовать по болезни?

- Странно. Я ж его днем видел. И не скажешь, что больной.

- Очень странно, очень. Еще кого-нибудь вспомнишь?

- Оловьяненко тоже видел, - сказал Пышкин упавшим голосом. - Веня! Скажи им.

Оловьяненко, длинный задумчивый украинец, медленно встал.

- А шо я могу сказать, Алик? Шо я такого бачив?

- Веня! - прошептал вконец завравшийся Пышкин.

- Шо Веня, шо Веня? - в сердцах сказал Оловьяненко. - Ото сам кашу заварив, а потом - Веня.

Все слышали? - спросил председатель, нарушая неприятную тишину. Один из незаинтересованных досадливо крякнул:

- Эх, чего время тратим? Будто сами выгнать не могли.

- Не могли, дорогой товарищ, никак не могли. История, сами видите, неприглядная, и мы не вправе допустить, чтобы тень сомнения...

- Постойте, вспомнил! - бесцеремонно перебил его Пышкин. - Я же выступал в Доме Облмежмехпоставки, разве забыли?

- Во-от! - радостно подхватил председатель. - Вот мы и добрались до того самого места! Досюда, товарищи незаинтересованные, была одна поэзия, а сейчас начинается проза жизни. Начинаются, мягко говоря, неприглядные факты, из-за которых мы это собрание и собрали. Если раньше были только сомнения в способностях товарища Пышкина и его моральной чистоплотности, то теперь у нас появились факты.

Зал сдержанно загудел. Это было на редкость дисциплинированное собрание, несмотря на то, что феномены люди возбудимые и, что скрывать, не всегда могут держать себя в рамках. Но сегодня они сидели с озабоченными лицами, редко проявляли свои чувства и вообще вели себя так, будто они не на собрании, а в трамвае. Какая-то странность в их лицах имела место; видимо, это печать, которую природа накладывает на людей с паранормальными способностями.

- Тут Пышкин твердил нам о вечере в Облмежмехпоставке, где он якобы выращивал цветок своими пресловутыми пассами. И все мы видели, как цветок рос.

Незаинтересованные переглянулись.

- Да, товарищи, мы видели. Но нашлись люди, которые видели и другое. Они видели... - председатель повысил голос, - они видели нитку в руках у этого, я извиняюсь, феномена. И они видели, как он за нее вытягивал цветок из земли.

- Кто видел? - сипло спросил Пышкин.

- Не бойся, Пышкин, мы не ты, мы жульничать не будем. Встань, Женя!

Поднялся человек роста примерно такого же, как и Пышкин, но наружности несравненно более благородной.

- Наш Женя Принцыпный, - ласково представил его председатель. - Инженер. У него редкая способность, которой даже нет еще названия. Стоит ему сесть за компьютер, как тот сразу ломается.

В ответ на любопытные взгляды незаинтересованных инженер Принцыпный с достоинством поклонился. Пышкин не сводил с него округлившихся глаз. Лицо его было искажено подлыми мыслями.

- Свидетельство Жени Принцыпного тем более ценно, - продолжал председатель, - что он был другом Пышкина. Вы не представляете себе, с какой болью рассказывал он мне о махинациях своего бывшего друга, который попрал... который...

Мотнув головой, председатель потянулся к графину. Принцыпный потупил взор и мужественно вздохнул.

- И ты, Женька? - хватаясь за воротник, просипел разоблаченный Пышкин.

Председатель осушил, наконец, графин, откашлялся, взял Пышкина под прицел указательного пальца и обжег его непреклонным взглядом.

- Так, может быть, хватит, Пышкин? Может быть, сам все расскажешь?

Но тот молчал. Ему нечего было сказать в свое оправдание.

- У меня все,- сказал председатель деловым тоном.

Начались прения. Первым слово попросил Сашенька Подглобальный, очень молодой человек с подозрением на левитацию. Но он поступил в общество совсем недавно, еще не сориентировался как следует, поэтому председатель сказал ему:

- Ты, Сашок, помолчи пока, уступи место женщине. Давай, Антонина.

Антонина Зверева, пожилая ведьма из секции дурного глаза, встрепенулась, окинула собрание знаменитым летальным взглядом, зафиксировала его на Пышкине и начала излагать свою точку зрения на вопросы, затронутые в докладе. Речь ее сводилась к тому, что она, Зверева, за себя не отвечает, когда ей мешают проявлять свои способности, изводят подозрениями, оскорбляют заглазно и открыто. Далее в своей речи Зверева перешла на личности и подчеркнула, что товарищ Пышкин выделяется среди них особо. Товарищ Пышкин, отметила Зверева, действует так нахально, зная, что она не в состоянии отомстить ему по причине своего ангельского характера, а также из-за того, что ее сверхъестественные способности проявляются только в сфере сельского хозяйства, как-то: сглазить скотину, погубить урожай, наслать мор на трактор и т. д. В заключение Антонина Зверева попросила собрание оградить ее от нападок этого проходимца и применить к нему самые крутые меры, в каковых она, Зверева, охотно примет активное участие.

Затем снова вызвался Сашенька Подглобальный, но председатель, руководствуясь соображениями высшего порядка, предоставил слово Федору Перендееву.

Перендеев насупил брови и, запинаясь, стал телепатировать по бумажке. Речь его была встречена телепатами очень горячо, она неоднократно прерывалась аплодисментами. Когда он закончил, председатель подвел итог:

- Товарищи, поступило предложение вычеркнуть Пышкина из списков, если он не докажет, что является феноменом, то есть не вырастит цветок здесь, на наших глазах, без всяких своих факирских штучек.

Пышкин вскочил с места, но председатель остановил его:

- Погоди, Пышкин, у меня не все. Такая к вам просьба, - обратился он к собранию, - покажем товарищам незаинтересованным, что умеем, а? Кто что может, много не надо, но так, чтобы никаких сомнений.

- Покажем, не сомневайтесь! - послышались выкрики феноменов.

На лицах незаинтересованных зажглось крайнее любопытство.

После короткого перерыва феномены продемонстрировали немногое из того, на что они способны. Первыми были телекинетики. Они вышли впятером на середину зала, тщательно установили на полу детский резиновый мяч и устремили на него непомерно пристальные взгляды. Мяч качнулся из стороны в сторону и начал медленно подниматься. Незаинтересованные затаили дыхание. Одному из телекинетиков стало нехорошо, но он пересилил себя и не покинул боевой позиции. Мяч поднялся над головами и стал описывать медленные круги. Это был подлинный триумф человеческих паравозможностей.

Но уж если есть ложка дегтя, то она своего не упустит. Так и здесь. Пышкин, который телекинетировать не умел, заявил из зависти, что через плафон перекинута нитка и ее кто-то тянет, но сейчас нитка за что-то зацепилась и плафон висит косо. Разумеется, никакой нитки нет и не было, а насчет плафона председатель все объяснил: психополе не концентрируется исключительно на мяче, но распыляется и на другие предметы, в данном случае на плафон. Пышкин был посрамлен.

Затем продемонстрировали свое умение телепаты. Один за другим они подходили к председателю и угадывали его мысли на расстоянии.

- Про что я подумал? - спрашивал председатель.

- Про семгу, - без запинки отвечал очередной телепат.

- Правильно. Молодец. Следующий!

Председатель думал не только про семгу, он думал про множество вещей, в частности про общую теорию относительности и кимвалы, и все его мысли были отгаданы с исключительной точностью.

А уж после этого выступать предложили Пышкину.

Сначала он стал отнекиваться - дескать, не готов, у него сегодня душевная травма, его, видите ли, предали люди, которых он считал своими друзьями... Но ему сказали твердо - раз так, товарищ Пышкин, раз ты не можешь, то иди отсюда, нечего тебе здесь околачиваться.

- Я попробую, - ответил Пышкин. Из фойе принесли цветочный горшок. Пышкин и тут попытался схитрить и вынул из кармана заранее припасенное зернышко.

- Нет, Пышкин, так не пойдет, - предупредил его председатель. - Нам нужен чистый опыт. Кто его знает, что ты с этим зернышком раньше делал.

Он обратился к товарищам незаинтересованным.

- Нет ли у вас какого-нибудь цветочного зернышка?

Зернышко случайно нашлось у внештатного корреспондента.

- Какое-то оно подозрительное, - сказал Пышкин.

- Ничего! - прикрикнул на него председатель, безграничное терпение которого стало истощаться. - Бери, что дают.

Зернышко сунули в землю и поставили горшок перед Пышкиным. Ему очень не хотелось саморазоблачаться, поэтому он сказал:

- Может и не получиться...

Незаинтересованные рассмеялись. Пышкин медленно поднес ладони к горшку. На его лице отразилось хорошо разыгранное недоумение.

- Не чувствую. Совсем не чувствую зерна.

Многие понимающе улыбнулись.

- Давай, давай, Пышкин, это тебе не ниточки дергать.

Он закусил губу и напрягся. На лбу его выступил пот. Но, конечно, никакого цветка не выросло.

Пышкин кряхтел, делал страшные глаза, но цветок почему-то расти не хотел. И вскоре всем это надоело, и стали раздаваться выкрики, что пора, мол, кончать это представление, как вдруг... Земля в горшке приподнялась, из нее проклюнулся зеленый росток, он на глазах покрылся крохотными разноцветными листиками, цветок становился больше и больше, красивее и красивее. Никогда и нигде не было такого прекрасного цветка! Пышкин плакал и трясущимися руками делал пассы. Круг любопытствующих раздался; а цветок, самый лучший в мире цветок, потянулся вверх, разливая по залу аромат. Женя Принцыпный доверчиво потянулся к Пышкину, он хотел тронуть его за плечо и, кто знает, может быть, даже простить...

И тогда раздался голос корреспондента.

- Он шарлатан! Не верьте ему! Зернышко было пластмассовым!

Так восторжествовала справедливость. Пышкина с позором изгнали из общества; с тех пор о нем ничего не слышно. Говорят, что его можно встретить на вокзальной площади, где он продает щуплые тюльпаны. Общество процветает и недавно в полном составе ездило на Камчатку на какую-то там конференцию по ясновидению с применением технических средств.

Прикрепленное изображение (вес файла 35.9 Кб)

Chanda, очень понравились сказки про лисицу с вороном и Сережу-дурака

И большое спасибо за красивые фотографии и рисунки!!!

Vilvarin, спасибо за добрые слова!