Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

7 апреля - Всемирный день здоровья

Варвара Ивановна

Из сборника сказок Бориса Шергина "Сказки".

У Якуньки была супруга Варвара Ивановна.

И кажной день ему за год казался. Вот она кака была зазуба, вот кака пагуба. Ежели Якунька скажет:

- Варвара Ивановна, спи!

Она всю ночь жить буде, глаза пучить. А ежели сказать:

- Варвара Ивановна, сегодня ночью затменье предвешшают. Посидите и нас разбудите.

Дак она трои сутки спать будет, хоть в три трубы труби.

Опять муж скажет:

- Варя, испекла бы пирожка.

- Не стоишь, вор, пирогов.

А скажет:

- Варя, напрасно стряпню затевашь, муку переводишь...

Она три ведра напекет:

- Ешь, тиран! Чтобы к завтрию съедено было!

Муж скажет:

- Варя, сходим сегодня к тетеньке в гости?

- Нет, к эдакой моське не пойдем.

Он другомя:

- Сегодня сватья на именины звала. Я сказал - не придем.

- Нет, хам, придем. Собирайся!

У сватьи гостей людно. Варвара пальцем тычет:

- Якунька, это чья там толстомяса-та девка в углу?

- Это хозяйская дочь. Правда, красавица?

- А по-моему, морда. Оттого и пирогов мало, что она всю муку на свой нос испудрила.

Муж не знат, куда деться:

- Варя, позволь познакомить. Вот наш почтеннейший начальник.

- Почтеннейший?... А по виду дак жулик, казнокрад.

Тут хозяйка зачнет положенье спасать, пирогом строптиву гостью отвлекает:

- Варвара Ивановна, отведайте пирожка, все хвалят.

- Все хвалят, а я плюю в твой пирог.

И к Варваре кто придет, тоже хорошего мало.

Который человек обрадуется угощению, тот ни фига не получит, а кто ломаться будет, того до смерти запотчует.

Мода пришла - стали бабы платьишки носить ребячьи. Варвара наросьне ниже пят сарафанов нашила. Всю грязь с улицы домой приташшит. Вот кака Варвара Ивановна была: хуже керосина. Она и рожалась, дак поперек ехала. Муж из-за такого поведения сильно расстраивался:

- Ах ты... проваль тебя возьми! Запехать разве мне ей на службу. Может, шелкова бы стала?

Вот наша Варвара Ивановна на работу попала. Ежели праздник и все закрыто, дак Варвара в те дни черным ходом в учрежденье залезет и одна до ночи сидит, служит, пишет да считат.

А ежели объявят:

- Варвара Ивановна, эта вся будет спешна неделя. Пожалуйста, без опозданиев...

Дак Варвара всю эту неделю назло дома лежит.

Настанет праздник какой, Варвара одна в учрежденье работу ломит.

Муж дак за тысячу верст рад бы от этой Варвары уехать, из пушки бы ей рад застрелить.

Оногды идет он со службы, а домой неохота. И видит: дядьки на бочке за город едут. Ах, думает, хорошо б и мне перед смертью на лоно природы.

- Дяденька, подвези!

За папиросу вывезли и Якуньку за город. Стали навоз в яму сваливать. Яма страшна, глубока. Якуня думат:

- В эту бы яму мою бы Варвару Ивановну!

Яма смородинным кустьем обросла. Это Якуня тоже на ус намотал. Домой явился:

- Хотя ноне и лето, ты, Варвара, за город ни шагу!

- Завтра же с утра отправимся! И ты, мучитель, со мной.

Утром бредут за город. Варвара Ивановна, чтоб не по-мужневу было, задью пятится.

К ямы подошли, к смородиннику. Якунька заявил:

- Мои ягоды!

- Нет, холуй, мои! Лучче и не подступайся!

Замахалась, скочила в куст, оступилась и ухнула в яму. Якунька прослезился и бросил следом три пачки папирос:

- Прости, дорогая!

Затем домой воротился. Никто его не ругат, никто его не страмит. Самоварчик наставил, сидит, радуется:

- Вот кака жисть пошла приятная!

Однако соседи вскоре заудивлялись, почему из Варвариной квартиры ни крыку, ни драки не слыхать. Донесли в участок, что не на кирпич ли даму пережгли, боле не орет. Начальник вызвал Якуньку:

- Где супруга?

- Дачу искать уехала.

- Смотри у меня!

Якунька до полусмерти напугался:

- Лучче побежу я добывать свою Варварку.

С веревкой полетел к ямы. Припал, слушат... Писк, визг слыхать...

...А вот и Варин голосок...

Слов не понять, только можно разобрать, что произношение матерное.

Якунька конец размотал. Начал удить:

- Эй, Варвара! Имай веревку! Вылезай!

Удит и чует, что дернуло. Конец высбирал, а в петле кто-то боязкой сидит, не боле фунта. Якунька дрогнул, хотел эту бедулину обратно тряхнуть, а она и проплакала:

- Дяденька, не рой меня к Варвары! Благодетель, пожалей!

- Вы из каких будете?

- Я Митроба, по-деревенски Икота. Мы этта в грезной ямы хранились, митробы, иппузории. Свадьбы рядили, сами собой плодились. И вдруг эта Варвара на нас сверху пала, всех притоптала, передавила. Папиросу жорет, я с табаку угорела. О, кака беда! Хуже сулемы эта Варвара Ивановна, хуже карболовой кислоты!

Якунька слушат да руками хлопат:

- Ах да Варвара! Ну и Варвара! А все-таки по причине начальства приходится доставать.

- Якуня, плюнь на их на всех! Порхнем лучче от этого страху в Москву.

- Что делать-то будем?

- Там делов, дак не утянешь на баржи. За спасение моей жисти от Варвары я тебя наделю капиталом. Я Митроба и пойду вселяться по утробам. За меня дохтура примуцца, а я их буду поругивать да тебя ждать. Ты в дом, я из дому.

Якунька шапку о землю:

- Идет! Отвяжись, худая жизнь, привяжись, хорошая!

Митроба завезалась в шелково кашне, на последни деньги билет купила да в Москву и прикатили. На постоялый двор зашли, сели чай пить. Икота в блюдце побулькалась, заразговаривала:

- По городу ле в киятры ходить, у меня платье не обиходно, да и на Варвару боюсь нарвацца. Лучче без прогулов присмотрю себе завтра барыну понарядне да в ей и зайду.

- Как зайдешь-то?

- Ротом. С пылью ле с едой.

- А мне что велишь?

- Ты в газету объяви, что горазен выживать икоты, ломоты, грыжу, дрип.

Утром Якунька в редакцию полетел, а Митроба в окне сидит, будто бы любуется уличным движением. Мимо дама идет, красива, полна, в мехах. Идет и виноград немытый чавкат. Митроба на виноград села, барына ей и съела. И зачало у барыни в животе урчать, петь, ходить, разговаривать. Ейной муж схватил газету, каки есть дохтора? И читает: "Проездом из Америки. Утробны, внутренни, икоты, щипоты, черевны болезни выживаю".

Полетели по адресу. Якунька говорит:

- Условия такая. Вылечу - сто рублей. Не вылечу - больной платы просит.

Наложил на себя для проформы шлею с медью. Приехали. Икотка барыниным голосом заговорила:

- Здравствуй, Якунюшка! Вот как я! Все тебя ждала. Да вот как я! Лише звонок, думаю, не Якуня ли! Вот как я!

Якуньке совестно за эту знакому:

- Ладно, ладно! Уваливай отсель!

Икота выскочила в виде мыша, только ей и видели. Больна развеселилась, кофею запросила. Американского дохтура благодарят, сто рублей выносят. Теперь пошла нажива у Якуньки. Чуть где задичают, икотой заговорят, сейчас по него летят. У Якуни пальтов накуплено боле двадцати, сапогов хромовых, катанцей, самоваров, хомутов, отюгов быват пятнадцать. Бедну Митробу на дому в дом, из души в душу гонит, деньги хапат. Дачу стеклянну строить зачал, думал - и век так будет. Однако на сем свете всему конец живет. Окончилась и эта легка нажива. Уж, верно, к осени было. Разлетелся Якунька одну дамочку лечить, а Икота зауросила:

- Находилась более, нагулялась!... Пристала вся!

Якуня тоже расстроился:

- Ты меня в Москву сбила! А кто тебя от Варвары спас?

- Ну, черт с тобой! Этта ешше ватай, наживайся! А далеша! Я присмотрела себе подходяшшу особу, в благотворительном комитете председательшу. В ей зайду, подоле посижу. Ты меня не ходи гонять. А то я тебя, знахаря-шарлатана, по суд подведу. Якунька удобел:

- Ну, дак извод с тобой, боле не приду. Не дотрону тебя, чертовку!

Получил последню сотенку, тем пока и закончил свою врачебную прахтику. А Икотка в председательшу внедрилась. Эта дамочка была така бойка, така выдумка, на собраньях всех становит. Речь говорит - часа по два, по три рот не запират. Вот эдак она слово взела, рот пошире открыла, Митроба ей туда и сиганула.

Даму зарозбирало, бумагами, чернильницами зачала на людей свистать. Увезли домой, спешно узнают, кто по эким болезням. В справочном бюро натакали на Якуньку.

Якунька всеми ногами упирается:

- Хоть к ераплану меня привяжите - нейду! Забегали по больницам, по тертухам, по знахарикам. Собрали на консилиум главную профессуру. Старший слово взял:

- Науке известны такие факты. Есь подлы люди. Наведут, дак час свернет. В данном случае напушшено от девки или от бабы от беззубой. Назначаю больной десеть баен окатывать с оружейного замка.

Другой профессор говорит:

- И я все знаю скрозь. По-моему, у их в утробы лиситер возрос. Пушшай бы больна селедку-другую съела, да сутки бы не попила, он бы сам вышел. Лиситера полдела выжить.

Третий профессор воздержался:

- Мы спину понимам, спину ежели тереть. А черев, утробы тоись, в тонкось не знам. Вот бабка Палага, дак хоть с торокана младень - и то на девицу доказать может.

Ну, они, значит, судят да редят, в пятки колотят, в перси жмут, в бане парят, а больна прихворнула пушше.

Знакомы советуют:

- Нет уж, вам без американского дохтура не сняцца.

К Якуньки цела делегация отправилась:

- Нас к вам натакали. Хоть двести, хоть триста дадите, а без вас не воротимсе.

Якунька весь расслаб:

- От вот каких денег я отказываюсь!... Сам без прахтики живу, в изъян упал.

Он говорит:

- Ваш случай серьезной, нать всесторонне обдумать.

Удалился во свой кабинет, стал на голову и думал два часа тридцать семь минут. Тогда объявил:

- Через печать обратитесь к слободному населению, завтре о полден собраться под окнами у недомогающей личности. И только я из окна рукой махну, чтобы все зревели не по-хорошему:

- Варвара Ивановна пришла! Варвара Ивановна пришла.

Эту публикацию грамотной прочитал неграмотному, и в указанной улицы столько народу набежало, дак транваи стали. Не только гуляющие, а и занятой персонал в толпе получился. Также бабы с детями, бабы-молочницы, учашшиеся, инвалиды, дворники. Все стоят и взирают на окна.

Якунька подкатил в карете, в новых катанцах, шлея с медью. Его проводят к больной. Вынимат трубку, слушат... Митроба на его зарычала:

- Зачем пришел, собачья твоя совесть?! Мало я для тебя, для хамлета, старалась? Убери струмент, лучче не вяжись со мной!

Якунька на ей замахался:

- Тише ты! Я прибежал, тебя, холеру, жалеючи. Варвара приехала. Тебя ишшет!

У Митробы зубы затрясло:

- Я боюсь, боюсь!... Где она, Варвара-та?

Якунька раму толкнул, рукой махнул:

- Она вон где!

Как только на улице этот знак увидали, сейчас натобили загудели, транваи забрякали, молочницы в бидоны, дворники в лопаты ударили, и вся собравшаяся массыя открыли рот и грянули:

- Варвара Иванна пришла! Варвара Иванна пришла!

Икота из барыни как пробка вылетела:

- Я-то куды?

- Ты, - говорит Якунька, - лупи обратно в яму. Варвара туда боле не придет!

Народ думают - пулей около стрелили, а это Митроба на родину срочно удалилась. Ну, там Варваре опять в лапы попала.

А Якунька, деляга, умница, снова, значит, заработал на табачишко...

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

8 апреля - Международный день цыган

Как цыган нужду-горе искал

Цыганская сказка

Жили цыгане, и был у них единственный сын. Были эти цыгане богатыми и ни в чем нужды не знали.

Вырос сын и задумался над жизнью.

– Отец, мать, – спрашивает он у своих родителей, – живем мы богато, нужды и горя не знаем. А скажите мне, что такое нужда и горе?

– Да не нужно тебе этого знать, сынок! – сказал отец и ушел по своим цыганским делам. Видит сын, что от родителей ему ничего не добиться, и к бабушке пошел:

– Скажи, бабушка, что такое нужда и горе? А то столько лет живу я на свете и не знаю, что это такое.

– Нужда и горе, – отвечает ему бабушка, – это дело такое, цыганское. Вот, к примеру, пошел ты воровать, а тебя поймали, или заболел ты во время кочевья, или есть тебе нечего...

Вот это и есть нужда и горе.

Выслушал ее парень и говорит:

– Вот и хорошо. Пока отца с матерью нет, пойду-ка я по свету, на себе испытаю, что такое нужда и горе, а то живу я отцовской головой и ничего не ведаю. Пойду-ка я воровать.

Сказал и отправился. А у одного купца была хорошая лошадь. И решил парень эту лошадь украсть. Идет, а сам думает: «Если я украду эту лошадь, значит, счастливая у меня рука, а не повезет – узнаю, что такое горе!» Только он сломал замки в конюшне купца, как появился хозяин с ружьем и застрелил цыгана. Взял купец убитого цыгана, отнес его в лес и распял на цепях.

Как-то раз по этому лесу проезжал бедный цыган. Остановился он неподалеку от того места, где был распятый цыган, сделал палатку, костер разжег, сидит. Настала полночь.

Видит бедный цыган: идет по лесу человек, на цыгана похожий, и песню поет:

Как у батюшки я жил, Нужды-горюшка не знал, А сюда я попал – Нужду-горюшко узнал!

Пригляделся бедный цыган получше, прислушался к голосу и узнал в парне сына богатого цыгана. Стал бедный цыган звать парня, а тот к огню не подходит. Известное дело, что мертвецы огня боятся, да только не знал бедный цыган, что того парня убили.

«Может быть, обознался я», – подумал бедный цыган.

Наутро отправился бедный цыган дальше. Заехал он к родителям убитого парня и спрашивает:

– Где ваш сын?

– Не знаем, – отвечают те, – вот уже месяц прошел, как его нет. Мы уезжали, а он без нас пошел горе-нужду искать и с той поры пропал.

– Видел я в лесу одного цыгана, очень уж он на вашего сына похож, да только, сколько я ни звал его, он не откликался.

– Где ты его видал? – спрашивают родители.

– В лесу, там-то и там-то...

Не поверили родители бедному цыгану, а тот говорит; – Не верите мне – поехали вместе, сами увидите. Согласились родители. Поехали втроем: отец, дядя и бедный цыган. Подъехали к тому месту, где накануне бедный цыган парня видел, развели костер, сидят. В двенадцать часов раздается песня в лесу:

Как у батюшки я жил, Нужды-горюшка не знал, А сюда я попал – Нужду-горюшко узнал!

Узнал отец своего сына сразу, да сколько ни кричал, сколько ни пытались его поймать – бесполезно. Понял отец, что мертв его сын и что чудится он, неотпетый.

– Надо утра ждать, – сказал отец остальным цыганам, – до утра мы его все равно не возьмем, а как третьи петухи пропоют, он исчезнет. Мы тогда пойдем и постараемся найти его тело.

Настало утро. Отправились цыгане на поиски. Долго бродили они по лесу, пока не наткнулись на распятого на цепях парня. Положили цыгане его на телегу и привезли домой. Пролили отец и мать горькие слезы над убитым сыном и решили хоть память о нем людям оставить. Выстроили они часовню из чистого золота, а гроб с телом сына повесили в ней на золотых цепях. Жалко было отцу с матерью расставаться с сыном, поэтому не стали они отпевать его душу.

С той поры, как только ночь наступала, приходил сын домой и разговаривал с родителями, а с третьими петухами обратно в часовню возвращался.

Узнал отец, что у одних цыган есть очень красивая девушка, и ему захотелось женить сына на ней.

Да только как мертвого женить? Днем-то он в гробу лежит, а ночью те цыгане спят. Думали, думали и решили родители пойти ночью сватать. Обрядились они, как сваты, вплели в конские гривы ленты, дрэвца взяли, прикрепили сотенные билеты к ним, золотые ожерелья навесили – все по обряду. Отправились.

Пришлось разбудить тех цыган. Удивились цыгане, что сваты ночью приехали.

– Что за жених у вас такой, что не мог днем прийти? – спрашивают они.

– Наш сын – большой барин, у него, почитай, сотни лошадей, забот и хлопот хватает: и за лошадьми надо следить, и на ярмарку ездить менять – короче сказать, дел полно.

Так что, хотите или нет, коли рады жениху, то свадьбу ночью придется делать.

Понравился девушке парень, и согласилась она стать его женой. Нечего делать, пришлось родителям невесты ночью свадьбу играть.

Отгуляли свадьбу, и стали молодые жить. Только странная у них была жизнь: днем жена мужа не видала, перед рассветом прощался он с ней, говорил, что по делам уходит, а как полночь наступала – возвращался.

Проходит год. Как-то раз собрались родители парня по делам купеческим. Позвали они невестку. Мать ей и говорит:

– Вот тебе ключи от всех комнат, от всех амбаров, от всех кладовых и от всех сундуков. Мало ли что понадобится тебе. Бери, что хочешь, открывай любую дверь, любой замок. Но только видишь: вот маленький ключик. Этим ключиком ничего не открывай. Иначе беда будет.

Сказали так родители и уехали.

Одолело тут девушку любопытство.

«Как же так, – думает она. – Почему это все замки можно открывать, а этим ключом ничего нельзя?» Стала она искать, что это за дверь такая, которая открывается маленьким ключом. Обошла она все амбары, все замки перепробовала, и ни к одному не подходил этот маленький ключ.

Стала она тогда по округе бродить, зашла в лес и вдруг видит: золотая часовня стоит, а на часовне маленький замочек висит. Вставила девушка ключик в замок – часовня открылась. Вошла цыганка внутрь и видит: под потолком гроб висит на золотых цепях, а к нему лестница приставлена. Полезла цыганка по лестнице, заглянула в гроб и остолбенела: в гробу муж ее лежит мертвее мертвого. Поняла тогда все цыганка: почему ночью сваты приезжали, почему свадьбу ночью делали, почему муж только ночью к ней приходил, а днем она его не видела.

Спустилась цыганка с лестницы, заперла часовню и домой пришла. Возвращаются свекор со свекровью. Ничего не сказала им невестка.

Настала ночь, и снова пришел к ней муж.

– Зачем ты днем в часовню приходила? Я все знаю. Не хотел я, чтобы ты узнала правду. Теперь ты уйдешь от меня, побоишься жить с мертвым.

– Не уйду я от тебя никуда, люблю я тебя и буду жить с тобой всегда, только выполни одно мое условие.

Есть у меня крестный батюшка, и он сможет тебя оживить. Не противься этому.

А он ни в какую:

– Не должен оживать покойный.

Если ты пойдешь к своему крестному, то бойся меня, я тебя задушу.

Видит цыганка, что не уговорить ей своего мужа, решила она его не разумом, так хитростью взять:

– Хорошо, пусть будет по-твоему, не пойду я к своему крестному батюшке, пусть все останется по-старому.

А наутро, когда муж исчез с третьими петухами, побежала цыганка к своему крестному батюшке и рассказала ему все.

– Помоги мне, крестный, я его люблю и хочу с ним жить.

– Я научу тебя, – отвечает крестный, – я знаю, как поступить: как появится он ночью, надо его хватать, пока он живой, связать его надо покрепче и в церковь привезти, а потом уже сорок дней и сорок ночей надо молитвы над ним читать, только тогда он оживет.

А тут и удобный случай подвернулся: уехали опять свекор и свекровь к своей дальней родне. Подговорила цыганка отца с матерью, братьев на помощь позвала, привела в дом мужа, и устроили они засаду.

В полночь, как только появился мертвый цыган, навалились все на него, связали, бросили на телегу лицом вниз и отвезли в церковь, как научил их батюшка. Приезжают в церковь, а их уже поп встречает.

– Раз ты хочешь, чтобы он ожил, – говорит поп цыганке, – ты сама должна над ним молитвы читать.

Начала цыганка молитвы над мужем своим читать. Днем все было тихо и спокойно, а лишь только полночь наступила, как в церкви шум поднялся невообразимый, залетела туда нечистая сила и давай цыганку терзать: за волосы ее хватают, и за руки, и за ноги, и в лицо плюют, и всякую нечисть бросают. Еле дождалась третьих петухов цыганка, а как пропели петухи – нечистую силу как ветром сдуло.

– Не выдержу я, крестный, – со слезами па глазах сказала наутро цыганка попу. – Это только первый день, а что дальше будет?

И она рассказала ему все, что произошло с ней ночью.

– Не горюй, милая, я тебя научу, как быть, – ответил поп. – Очерти круг на том месте, где стоишь, осени его крестным знамением, чтобы не было хода нечистой силе.

Так она и сделала. На следующую ночь стало полегче. Не могла нечистая сила до цыганки достать, как ни старалась, круг мешал. Так и читала она день за днем, ночь за ночью. Однако сил у нее оставалось все меньше и меньше. Вот уже и последний день настал, и ночь подступает. Совсем уже слипаются глаза у цыганки. Тогда взяла она и подставила руку под огонь свечи. Боль подступила к ней нестерпимая, но зато сон как рукой сняло. Дочитала она молитву в последний раз, а наутро ожил ее муж.

И жили они долго в любви и согласии.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

12 апреля - Всемирный день авиации и космонавтики

Автор под ником alfixx

День космонавтики

(взято отсюда: http://blogs.privet.ru/community/Ckaska/44067/ )

Маленький Миша с папой пошли на ВДНХ. На носу было 12 апреля - День Космонавтики и поэтому была устроена выставка всяческих космических штуковин, ракет и скафандров. Мишенька с папой весь день таскались по выставке и мальчик стал уже уставать, но папа - летчик-истребитель в прошлом - продолжал водить сына по многочисленным экспозициям, пока они не посмотрели все. В углу павильона ютилась экспозиция: “Животные и космос”. Папа повел мальчика туда.

Мишенька посмотрел на обезьяну, побывавшую на орбите, потрогал за холодный влажный нос собаку, тоже космонавтку, а потом его (Мишеньки) папа встретил знакомого и мальчик был оставлен возле клетки с курами.

На клетке было написано: “Куры. Выведены в условиях жесткой космической невесомости”. Мишенька легко прочитал надпись - ведь он был уже во втором классе.

Куры моргали глазами, клевали пшено и вели себя вообще типично для кур. Каких-либо признаков, указывавших на рождение в невесомости, на первый взгляд заметно не было. Вдруг одна кура дико кудахнула и из нее вывалилось небольшое, размером с шарик для пин-понга, яйцо. Яйцо подкатилось к краю клетки и Мишенька без труда выковорял яичко между прутьев клетки и спрятал его в карман.

Дома Мишенька подробно рассмотрел находку. Яичко было такое беленькое, обыкновенненькое, если не считать нарисованной на нем малюсенькой звездочки и летящей под нею ракеты.

Пацаны во дворе хотели отнять яичко, но Миша не дал.

Вместе с сестрой Дуней, которая была младше его на два года, мальчик соорудил гнездышко из ваты, ниток и палочек, положил туда яичко и все это сооружение было установлено на батарею центрального отопления.

Через месяц скорлупка стала трескаться и из яйца вылупился маленький космонавт. Он был очень хорошенький, все время улыбался и махал всем крохотным флажочком. Миша кормил его горчицей из тюбика и зубной пастой. Еду не из тюбика космонавт принимать отказывался, поэтому уже через неделю он стал хиреть, грустнеть, потом у него поднялась температура и космонавт заболел.

Тогда Миша понял, что дело не в тюбиках и космонавту нужен космос.

Был созван небольшой совет из пацанов во дворе и было решено сделать ракету. Для этого были скуплены все спички в ближайших магазинах, фольга, органическое стекло и проволока.

За два дня ракета была сооружена и космонавта положили внутрь ракеты. Про запас ему дали еще тюбик горчицы, и дверку замотали проволокой, чтобы не отвалилась.

Космонавт посмотрел в маленькое окошечко, помахал флажком ребятам, улыбнулся и, ракета взмыла в небо.

Ночью Мишеньке приснился счастливый космонавт в космосе. Он летел среди звезд в ракете и улыбался Мише.

Утром Мишенька собрал все пустые тюбики из-под горчицы, гнездышко, книжки про космос и выкинул все на помойку. За ужином мальчик сообщил родителям, что решил стать дворником и попросил папу купить ему большую метлу.

Прикрепленное изображение (вес файла 109.7 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 114.8 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

12 апреля - День рождения рок-н-ролла

Ронни Джеймс Дио

Правдивая история Мюррея

(Holy Diver)

Давным-давно на земле жили два племени – Малаковианцы, которые правили достаточно справедливо, и Циклопы – одноглазые монстры, чья злоба являла собой постоянную угрозу миру и спокойствию. Вождём Малаковианцев был Ронкадор, и его правление стало Золотым Веком, когда народ наслаждался изобилием, кристально чистой водой источников, проводя свои дни в весельи и воспевании волшебных таинств лесов и лугов. Мезрио, вождь циклопов, хотел править Землёй и потому дал Ронкадору лживое пророчество, положившее конец счастью Малаковианцев. Мезрио сообщил Ронкадору, что тот умрёт от руки своего же сына. Расчёт оказался верным – Ронкадор помешался и приказал убивать всех только что рождённых мальчиков. Однако одного сына, младенца по имени Мерралси, благодаря благоразумию его матери, удалось спасти. Мерралси был спрятан в Пещере Фенералии, чтобы оставаться там в безопасности до достижения зрелости, после чего он смог бы вернуться к тому, что принадлежало ему по праву рождения, и возглавить племя Малаковианцев.

Только мать знала правду о его существовании и местонахождении, но внушила ему столь великий страх перед отцом, что Мерралси не отваживался покидать пределы пещеры. Дабы надёжно обеспечить жизнь и безопасность Мерралси, его мать дала ему снотворное зелье, созданное феями Факреддина. Снадобье оказалось столь сильным, что Мерралси провёл в забытьи почти триллион лет.

Когда Мерралси проснулся, он не знал, что проспал целую вечность, и сколь велики были произошедшие в мире изменения. Он не знал, что злая воля Мезрио всё же овладела Землёй. Он не знал ничего об упадке и увядании погрязших в нужде потомков Малаковианцев. Не ведал он и о том, что его отец, Ронкадор, давно умер. Мерралси не подозревал и о тех чудовищных изменениях, которые произошли с ним, пока его тело росло во сне. Симпатичный мальчик превратился в монстра, тело его было обезображено из-за того, что росло в тесной пещере, а глаза налились кровью.

И все же с нарастающим чувством голода и опаской (он всё ещё страшился отца), Мерралси выбрался из Пещеры Фенералии. Удовольствия от первой прогулки он не испытал. Когда теперь уже крохотные обитатели Земли (они назывались людьми) увидели его, то завизжали от ужаса. С годами родились легенды об огромном монстре, обитающем в холмах. И вот однажды, лет пять назад, произошло нечто особенное.

Надо ж такому случиться, что на это чудовище во время прогулки по лесу наткнулся сам Ронни Дио. К удивлению монстра, в отличии от других людишек, этот смелый человек не стал убегать. Чудищу, которое так долго было лишено возможности общаться, было нелегко говорить с Дио, он с трудом подыскивал слова, но это не помешало им стать друзьями. Ронни слышал легенды о своём новом друге. Чтобы не выговаривать длинное имя «Мерралси», он называл его «Мюррей».

Певец несколько раз возвращался в лес на место встречи, и каждый раз с удивлением внимал Мюррею, который рассказывал немало интересных историй о тех далёких временах, когда Земля была ещё молодой. Дио, по возвращении домой писал об этом песни. Более того, Ронни получил разрешение поместить изображение Мюррея на обложку своего альбома.

1987

Прикрепленное изображение (вес файла 384.8 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 50.3 Кб)

Автор под ником bunting

Надменная принцесса

Принцесса была не просто надменной, она была утомительно, нескончаемо надменной. А еще высокомерной, самолюбивой и ужасно испорченной. Когда-то давно ее еще пытались перевоспитать, еще лелеяли робкие надежды. Но не помогали ни разговоры по душам, ни увещевания, ни уроки этикета, ни снадобья придворного терапевта - она была неисправима. Когда король с королевой ссорились, они припоминали друг другу многочисленную родню, обвиняя двоюродных и троюродных теток в испорченных генах, служащих теперь поводом многочисленных расстройств.

А принцесса смотрела на все это свысока и фыркала, как будто пытаясь сказать, что такие тривиальные заботы не для нее, гордо поворачивалась и шла в свою комнату, где часами репетировала перед зеркалом внушительно задранный нос, грозно нахмуренные брови, мимолетную милостивую полуулыбку и прочую полезную мимику, которая, она была уверена, обязательно пригодится ей, когда она станет Самой Великой Властительницей и будет днями сидеть на высоком троне с резной спинкой, в великолепной мантии, вышитой вручную самыми достойными из ее недостойных подданных и будет распоряжаться землями, городами и селами...

Овальное зеркало в золоченой раме обреченно отражало принцессин гордый профиль с точеными чертами, слегка затуманеными мечтами о блистательном будущем. Но до этого будущего было еще достаточно далеко, а тем временем стоило подготовиться: так что она тренировала мимику, осанку, жестикуляцию... Она сама разработала 216 Надменных Взглядов, варьирующихся в зависимости от степени презрения и количества уделяемого внимания, и в данный момент находилась на стадии разработки 78 абсолютно необходимых монарху Пренебрежительных Жестов, полностью передающих его превосходство над всем остальным населением.

К придворным она обращалась не иначе как "людишки", а в единственном количестве - "эй ты там". Те уживались с принцессой давным-давно, так что прекрасно знали, что легче изобразить покорное смирение, чем связываться с взбалмошной девицей. Иногда, правда, они уставали от ее выходок и переставали ей подыгрывать. Тогда она возмущалась, торжественно изображала Монарший Гнев №152, удалялась с выражением Высочайшего Презрения 63 степени (экспериментальная разработка) и игнорировала провинившегося несколько недель, что ему было несомненно на руку. Так иногда случалось, что она не разговаривала со всем королевским двором зараз, высокомерно отворачиваясь от них и шествуя к себе в комнату повторять правильную посадку на троне и Скучающий Тон ответа на нижайшие просьбы.

Король и королева наблюдали все это в ужасе, но что поделать не знали - она была единственной наследницей. И все-таки, как-никак, единственной дочкой.

А однажды она перепутала коридор и забрела в лабораторию к придворному чародею. На самого чародея, работающего за какой-то витой установкой она не обратила ни малейшего внимания, как и на его предостерегающий крик, когда она попыталась потрогать розоватую субстанцию с легким цветочным запахом. С резким вскриком отдернув обожженную руку, она размашистым жестом швырнула пиалу на пол и припечатала резным каблуком, подплавившимся от такого обращения. Когда чародей начал гневно отчитывать ее за испорченный эксперимент, она смахнула со стола еще несколько пробирок, обозвала его никчемным колдунишкой и, пнув его по мягкой домашней туфле, только развернулась к двери, как с недоумением и испугом поняла, что та растет в размерах. Закрытые ставнями окна отдалялись, каменный потолок и вовсе становился недосягаемым, а рядом вырастали странные блестящие пики, в которых она с трудом опознала осколки пробирок, и разливалось мутно-розовое желеобразное озеро.

Подхватив уменьшенную, но яростно брыкающуюся принцессу за рукав, чародей мягко опустил ее в пустой стеклянный графин, подвинув его на середину стола во избежание нечаянного падения. "Посиди вот, пока не одумаешься", - сердито проворчал он под нос, и, погрозив принцессе пальцем, ушел рассказывать все королю с королевой.

Но к их возвращению принцесса уже сумела перевернуть графин и выбраться на волю. Следующие пару недель она партизанила в замке, питаясь утянутыми на кухне булочками, которые согласно королевскому указу специально для этого оставляли на самом низком столике. Стащив у швеи иголку, она, притаившись в засаде, ждала появления в коридоре придворных, а когда они появлялись из-за угла, бросалась к ним, путалась под ногами и мстительно колола иголкой пятки.

Потом ей наскучило такой времяпрепровождение и она сбежала из замка собирать армию майских жуков, чтобы вернуться и захватить замок. И вот тогда-то никчемному колдунишке точно не поздоровится, да и вообще мало кто сможет уйти от ответственности. Принцесса серьезно кивала в такт своим мыслям и поправляла на плече узелок с кусками сдобы.

Жуки принцессу всерьез не приняли и в ее армии служить отказались, тем более за сомнительную честь удостоиться Милостивой и Одобряющей улыбок в случае геройских подвигов. Зато подсказали, что перезимовать с комфортом можно у локумов, и предложили помощь в переправе через речку. Локумы, к которым принцесса была доставлена в считаные часы, оказались смешными пушистыми зверьками, размером чуть больше принцессы, длиннолапыми, большеглазыми и очень впечатлительными. Они заслушались принцессиных рассказов про королевский двор и ее Высокородную Всеми-почитаемую Милость. Они предложили ей остаться жить с ними, а она дала им высочайшее соизволение заботиться о ней до поры до времени.

Так они и жили с этих пор: днем принцесса гуляла по ближайшим опушкам или сидела в своей листовой хижине, выращенной специально для нее и по ее чертежу, и перед раздобытым локумами зеркалом тренировала мимику и жесты, мечтая однажды вернуться в свое королевство. А вечером все собирались у костра, и локумы, затаив дыхание и моргая большими круглыми глазами, слушали ее истории про ее жизнь и королевство. Принцесса все больше входила во вкус и стала тренировать перед зеркалом правильные выражения лица и интонации для разных своих историй. А однажды она поняла, что рассказала локумам почти все, что сама про себя помнила, и стала придумывать истории про свои многочисленные доблестные подвиги. Вечерние собрания стали еще увлекательнее и оживленнее: круг сжимался вокруг костра, принцесса сидела в искусно сплетенном кресле с высокой спинкой, которое локумы подарили ей на последний день рождения и красочно живописала свои подвиги. Локумы смеялись и испуганно вздыхали, подбадривали ее в напряженных местах, и болели за нее в опасных, в трогательных - всхлипывали.

Одной из любимых детских забав стало играть в ее похождения. Так истории обрастали еще более красочными подробностями.

Принцесса, у которой никогда еще не было столь внимательной и сочувствующей публики свыклась, обжилась и со временем расхотела возвращаться в недоброжелательный замок к глупым придворным, которые ее никогда не понимали и не ценили. И через несколько лет она написала книгу сказок и баллад о себе и своих подвигах, и много поколений локумов, затаив дыхание, слушали на ночь эти красочные истории о великой, храброй и мудрой воительнице. А те из локумов, кто постарее, слегка шамкая, вдохновенно рассказывали, что отцы их отцов, будучи еще маленькими, сами видели и слышали великую принцессу прошлого. Сами были свидетелями того, как она глубоким голосом завораживающе описывала схватки и испытания, посланные ей судьбой, обрамляя свой рассказ яркими лаконичными жестами, сидя в плетеном кресле с прямой-прямой спиной, с выражением настоящего величия на лице...

Прикрепленное изображение (вес файла 285.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 666.3 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

20 апреля - Пасха

Александр Иванович Куприн

По-семейному

Было это... право, теперь мне кажется порой, что это было триста лет тому назад: так много событий, лиц, городов, удач, неуспехов, радостей и горя легло между нынешним и тогдашним временем. Я жил тогда в Киеве, в самом начале Подола, под Александровской горкой, в номерах "Днепровская гавань", содержимых бывшим пароходным поваром, уволенным за пьянство, и его женою Анной Петровной - сущей гиеной по коварству, жадности и злобе.

Нас, постоянных жильцов, было шестеро, все - люди одинокие. В первом номере обитал самый старинный постоялец. Когда-то он был купцом, имел ортопедический и корсетный магазин, потом втянулся в карточную игру и проиграл все свое предприятие; служил одно время приказчиком, но страсть к игре совершенно выбила его из колеи. Теперь он жил бог знает каким нелепым и кошмарным образом. Днем спал, а поздно вечером уходил в какие-то тайные игорные притончики, которых множество на берегу Днепра, около большого речного порта. Был он - как все игроки не по расчету, а по страсти - широким, вежливым и фатальным человеком.

В номере третьем жил инженер Бутковский. Если верить ему, то он окончил лесной, горный, путейский и технологический институты, не считая заграничной высшей школы. И правда, в смысле всевозможных знаний он был похож на фаршированную колбасу или на чемодан, куда, собираясь в путь, напихали всякого тряпья сверх меры, придавили верхнюю крышку животом и с трудом заперли чемодан на ключ, но если откроешь, то все лезет наружу. Он свободно и даже без просьбы говорил о лоции, об авиации, ботанике, статистике, дендрологии, политике, об ископаемых бронтозаврах, астрономии, фортификации, септаккордах и доминантах, о птицеводстве, огородничестве, облесении оврагов и городской канализации. Он запивал раз в месяц на три дня, когда говорил исключительно по-французски и по-французски же писал в это время коротенькие записочки о деньгах своим бывшим коллегам-инженерам. Потом дней пять он отлеживался под синим английским клетчатым пледом и потел. Больше он ничего не делал, если не считать писем в редакцию, которые он писал всюду и по всяким поводам: по случаю осушения болот Полесья, открытия новой звезды, артезианских колодцев и т. д. Если у него бывали деньги, он их рассовывал в разные книги, стоявшие у него на этажерке, и потом находил их, как сюрпризы. И, помню, часто он говорил (он картавил):

- Дгуг мой. Возьмите, пгошу вас, с полки Элизе Геклю, том четвегтый. Там между двухсотой и тгехсотой стганицами должны быть пять гублей, котогые я вам должен.

Собою же он был совсем лыс, с белой бородой и седыми бакенбардами веером.

В восьмом номере жил я. В седьмом - студент с толстым безусым лицом, заика и паинька (теперь он прокурор с большой известностью). В шестом - немец Карл, шоссейный техник, жирный остзеец, трясущийся пивопийца. А пятый номер нанимала проститутка Зоя, которую хозяйка уважала больше, чем нас всех остальных, вместе взятых. Во-первых, она платила за номер дороже, чем мы, во-вторых, - платила всегда вперед, а в-третьих, - от нее не было никакого шума, так как к себе она водила - и то лишь изредка - только гостей солидных, пожилых и тихих, а больше ночевала на стороне, в чужих гостиницах,

Надо сказать, что все мы были и знакомы и как будто бы незнакомы. Одолжались друг у друга заваркой чая, иголкой, ниткой, кипятком, газетой, чернилами, конвертами и бумагой.

Всех номеров было в нашем прибежище девять. Остальные три занимались на ночь или на время случайными парочками. Мы не сердились. Мы ко всему привыкли.

Наступила быстрая южная весна. Прошел лед по Днепру: река разлилась так мощно, что до самого горизонта затопила левый, низменный черниговский берег. Стояли теплые темные ночи, и перепадали короткие, но обильные дожди. Вчера деревья едва зеленовато серели от почек, а наутро проснулся - и видишь, как они вдруг заблестели нежными, яркими первыми листиками.

Тут подошла и пасха с ее прекрасной, радостной, великой ночью. Мне некуда было пойти разговеться, и я просто в одиночестве бродил по городу, заходил в церкви, смотрел на крестные ходы, иллюминацию, слушал звон и пение, любовался милыми детскими и женскими лицами, освещенными снизу теплыми огнями свечек. Была у меня в душе какая-то упоительная грусть - сладкая, легкая и тихая, точно я жалел без боли об утраченной чистоте и ясности моего детства.

Когда я вернулся в номера, меня встретил наш курносый коридорный Васька, шустрый и лукавый мальчуган. Мы похристосовались. Улыбаясь до ушей и обнаруживая все свои зубы и десны, Васька сказал мне:

- Барышня с пятого номера велела, чтобы вы зашли до ее.

Я немного удивился. Мы с этой барышней совсем не были знакомы. - Она и записку вам прислала, - продолжал Васька. - Вон на столе лежит.

Я взял разграфленный листок, вырванный из записной книжки, и под печатной рубрикой "Приход" прочитал следующее:

"Глубокожамый No 8.

Если вам свободно и не по Брезгуете очень прошу вас зати ко мне У номер разговеца свяченой пасхой.

Извесная вам Зоя Крамаренкова".

Я постучал к инженеру, чтобы посоветоваться с ним. Он стоял перед зеркалом и с упорством всеми десятью пальцами приводил в порядок свои жесткие, запущенные седины. На нем был лоснившийся сюртук, видавший виды, и белый галстук вокруг заношенного, порыжевшего с краю воротничка.

Оказывается, он тоже получил пригласительную записку. Мы пошли вместе.

Зоя встретила нас на пороге, извиняясь и краснея. У нее было самое заурядное, самое типичное лицо русской проститутки: мягкие, добрые, безвольные губы, нос немного картофелем и безбровые серые глаза навыкате - "лупетки". Но ее улыбка - нынешняя, домашняя, безыскусственная улыбка, такая застенчивая, тихая и женственная - вдруг на мгновение делала лицо Зои прелестным.

У нее уже сидели игрок и шоссейный Карл. Таким образом, за исключением студента, здесь собрались все постоянные обитатели номеров "Днепровская гавань".

Комната у нее была именно такая, какой я себе ее представлял. На комоде пустые бомбоньерки, налепные картинки, жирная пудра и щипцы для волос. На стенах линялые фотографии безусых и курчавых фармацевтов, гордых актеров в профиль и грозных прапорщиков с обнаженными саблями. На кровати гора подушек под тюлевой накидкой, но на столе, покрытом бумагой, вырезанной, как кружево, красовались пасхи, кулич, яйца, нога ветчины и две бутылки какого-то таинственного вина.

Мы похристосовались с ней щека об щеку, целомудренно и манерно, и сели закусывать. Надо сказать, что все мы в этот час представляли собою странное и редкое зрелище: четверо мужчин, в конец изжеванных и изглоданных неудачной жизнью, четверо старых кляч, которым в общей сложности было во всяком случае больше двухсот лет, и пятая - наша хозяйка - уже немолодая русская проститутка, то есть самое несчастное, самое глупое и наивное, самое безвольное существо на всей нашей планете.

Но как она была неуклюже мила, как. застенчиво гостеприимна, как дружески и деликатно проста!

- Получайте, - ласково говорила она, протягивая кому-нибудь из нас тарелку, - получайте и кушайте, пожалуйста. Номер шестой, вы, я знаю, больше пиво пьете. Мне Вася рассказывал. Так достаньте около вас под столом. А вам, господа, я налью вина. Это очень хорошее вино. Тенериф. У меня есть один знакомый пароходчик, так он его постоянно пьет.

Мы четверо знали все в жизни и, конечно, знали, на какие деньги был устроен весь этот пасхальный стол вместе с пивом и "тенерифом". Но это знание, однако, совсем не коробило и не угнетало нас.

Зоя рассказывала о своих ночных впечатлениях. В Братстве, где она отстояла заутреню, была страшная теснота, но Зое удалось занять хорошее место. Чудесно пел академический хор, а евангелие читали сами студенты, и читали поочередно на всех языках, какие только есть на свете: по-французски, по-немецки, по-гречески, и даже на арабском языке. А когда святили на дворе пасхи и куличи, то сделалась такая толкотня, что богомольцы перепутали свои припасы и перессорились. Потом Зоя задумалась, развздыхалась и стала мечтательно вспоминать великую неделю у себя в деревне.

- Такие мы цветочки собирали, называются "сон", синенькие такие, они первые из земли выходят. Мы делали из них отвар и красили яйца. Чудесный выходил синий цвет.

А чтобы желтый был цвет, так мы луком яйца обертывали, шелухой, - и в кипяток. А то еще разноцветными тряпочками красили. А потом целую неделю ходили по селу и били яйцо об яйцо. Сначала носиком, потом ж..кой, кто перебьет другого, тот забирает себе. Один парнишка достал где-то в городе каменное яйцо - так он всех перекокал. Но когда дознались, в чем дело, то у него все яйца отняли, а самого поколотили.

И целую святую неделю у нас качели. Одни - большие посередь села: это общественные. А то еще отдельно у каждых ворот маленькие качели - дощечка и пара веревок. Так всю неделю качаются все - мальчишки и девчонки, и все поют: Христос воскресе. Хорошо у нас!

Мы слушали ее молча. Жизнь так долго и ожесточенно колотила нас по головам, что, казалось, навеки выбила из нас всякие воспоминания о детстве, о семье, о матери, о прежних пасхах.

Между тем коленкоровая занавеска на окне холодно поголубела от рассвета, потом стала темнеть и переходить в желтый тон и вдруг незаметно стала розовой от отраженного солнца.

- Вы не боитесь, господа, я открою окно? - сказала Зоя.

Она подняла занавеску и распахнула раму. Вслед за нею и мы все подошли к окну.

Было такое светлое, чистое праздничное утро, как будто кто-то за ночь взял и вымыл заботливыми руками и бережно расставил по местам и это голубое небо, и пушистые белые облака на нем, и высокие старые тополи, трепетавшие молодой, клейкой, благоухающей листвой. Днепр расстилался под нами на необозримое пространство - синий и страшный у берегов, спокойный и серебряный вдали. На всех городских колокольнях звонили.

И вдруг все мы невольно обернулись. Инженер плакал. Ухватившись руками за косяк оконной рамы и прижавшись к нему лбом, он качал головой и весь вздрагивал от рыданий. Бог весть, что делалось в его старческой, опустошенной и израненной душе неудачника. Я знал его прежнюю жизнь только слегка, по случайным намекам: тяжелая женитьба на распутной бабенке, растрата казенных денег, стрельба из револьвера в любовника жены, тоска по детям, ушедшим к матери...

Зоя жалостно ахнула, обняла инженера и положила его седую, с красной бугристой плешью голову себе на грудь и стала тихо гладить его плечи и щеки.

- Ах, миленький, ах вы, мой бедненький, - говорила она певуче. - Сама ведь я знаю, как трудно вам жить. Все вы, как песики заброшенные... старенькие... одинокие. Ну, ничего, ничего... потерпите, голубчики мои... Бог даст, все пройдет, и дела поправятся, и все пойдет по-хорошему... Ах вы, родненький мой...

С трудом инженеру удалось справиться. Веки у него набрякли, белки покраснели, а распухший нос стал почти синим.

- Чегт! Негвы пгоклятые! Чегт! - говорил он сердито, отворачиваясь к стене.

И по его голосу я слышал, что у него в горле, во рту и в носу еще стоят едкие невылившиеся слезы.

Через пять минут мы стали прощаться и все почтительно поцеловали руку у Зои. Мы с инженером вышли последними, и как раз у самых дверей Зоиного номера на нас наскочил возвращавшийся из гостей студент.

- Ага! - воскликнул он, улыбаясь и многозначительно вздернув брови. - Вы в-вон откуда? Гм... раззз-говелись, значит?

В тоне его голоса мы услышали определенную гнусность. Но инженер великолепно и медленно смерил его взглядом от сапог до верха фуражки и после длинной паузы сказал через плечо тоном непередаваемого презрения:

- Сссуслик!

(5 апреля 1910 г.)

Прикрепленное изображение (вес файла 458.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

23 апреля - Всемирный день книг и авторского права

Н. Крайнер

Сказка про книгу

Все началось с ветра. Оно и понятно, все всегда начинается с ветра, и, чем сильнее ветер, тем быстрее все начинается. И этот самый ветер, с которого все началось, принес как-то в комнату к одному человеку страницу из старой книги.

Там ничего особенного не было, на этой странице. Пара слов на неизвестном языке, всего-то. Но человек почему-то обрадовался, и сразу же начал собираться в дорогу. Всем друзьям и знакомым он рассказывал, что когда-то, когда он был еще и не человеком даже, а так, только самым-самым началом человека, ему приснился сон про древнюю книгу, которую он должен найти. И что ему теперь непременно нужно отправиться на поиски этой книги. Потому что, когда он ее найдет, у него в жизни все наконец-то наладится. Друзья понимающе кивали головами, хотя им-то казалось, что у человека в жизни уже все и так вполне себе наладилось, без всяких книг. Потому что жил он спокойно и радостно, принимая жизнь как душ: каждый день, и с удовольствием.

Но человек, который, в общем, и сам понимал, что в жизни у него и без книги все хорошо, не мог отказаться от этой идеи. Ему очень хотелось верить, что если он все же найдет эту книгу, что-то в его существовании кардинально изменится, и ему откроется какая-то очень важная тайна. Поэтому человек собрал вещи и уехал с единственного в городе вокзала, предчувствуя, что никогда больше не вернется. Друзья, которые тоже это почувствовали, помахали ему на прощание и разошлись по домам, жить свои спокойные и радостные жизни.

А человек начал искать свою книгу. Он объездил тысячи библиотек и показал тысяче библиотекарей принесенную ветром страницу. Но ни один из тысячи библиотекарей не смог подсказать ему, из какой книги была вырвана страница. Но человек не падал духом. Он снимал жилье в каждом городе, где были библиотеки и жил там подолгу, штудируя старые тома. Он узнал, как стать бессмертным, как сделать золото из свинца, как найти главное и как потерять то, что уже не нужно. Человек стал очень мудрым, но все равно продолжал искать свою книгу. Потому что своя книга дороже любого рецепта бессмертия.

Шло время. Иногда человеку очень хотелось вернуться в свой город и продолжать жить свою жизнь — ту, которую он променял на поиски книги. Впрочем, как только он видел впереди очередное здание библиотеки, это желание тут же пропадало, и он снова зарывался в старые тома.

Вы, наверное думаете, что он так и не нашел эту самую книгу? Так вот, он ее все же нашел. И даже смог прочитать, что там было написано, потому что за время странствий по библиотекам изучил множество языков, в том числе и тот, на котором эта книга была написана. Там рассказывалось о человеке, который как-то в один прекрасный день отправился в странствие, чтобы найти книгу, страницу из которой принес ему ветер.

Потому что все начинается с ветра.

Прикрепленное изображение (вес файла 131.1 Кб)

Сказка для Alex Wer Graf

Римантас Будрис

Лесной кулик и моя шапка

В ракитнике из=под слежавшихся прошлогодних листьев выглянули синие цветки, пробилась первая зелень возле ручейков и канав - началась весна охотников.

Встречает охотник охотника и спрашивает: уж не тянут ли вальдшнепы? Тот видал, другой слыхал... Но надобно ещё обождать, потерпеть. Пока вечера прохладные, вальдшнепы плохо тянут. А вот уж как в тёплом вечернем сумраке запахнет берёзовой почкой, тогда жди их.

А мне не терпится. Бросаю все дела, укладываю рюкзак, беру ружьё - и в лес. На вальдшнепов.

Как преобразился березняк! И ельник посветлел. Словно впервые вижу его. Смотрю в окно вагона и не могу глаз оторвать. Даже сюда, в купе, проникает запах. Скорее бы, скорее...

Спеши не спеши, а поезд всё равно идёт по расписанию. И пока он идёт, я расскажу вам о вальдшнепах - длинноклювых лесных куликах.

Едва ли найдётся в лесу ещё птица, о которой так много всего понаписано. И хитроумных охотничьих советов, и рассказов. Занятная птица вальдшнеп. Не так уж часто доводится её увидеть. К самке, сидящей на яйцах, можно подойти почти вплотную и не заметить её. Какого цвета оперенье у вальдшнепа? Тут сразу не ответишь. Немало я их повидал. И сколько помню, оперенье у вальдшнепа кажется и чёрным, и угольным, и палевым, и сероватым, и пепельным, и бурым. Вальдшнепа порой не различишь среди прошлогодней листвы, во мху, в буреломе, хворосте. Оживляются вальдшнепы к ночи или уже в сумерки. Их большие круглые глаза неплохо видят в темноте, а длинный гибкий клюв ловко проникает в мягкую лесную почву, отыскивая червей, жуков, гусениц.

Тихо сидит, притаившись в своём гнезде, обитатель сумрачных зарослей. За весь день он и не шелохнётся. Враги вальдшнепа издали даже не чуют его. Когда самка вальдшнепа высидит крохотных птенцов, большей частью четверых, пушистых, но уже длинноклювых, она берёт их по одному в клюв, относит чуть от гнезда, отогревает и несёт дальше. Но маленькие вальдшнепы вскоре сами начинают бегать. В случае опасности самка опускает крылья, раздувает хвост, прикидывается хромой и беспомощной и старается заманить врага как можно дальше, а он гонится за ней в надежде на лёгкую и вкусную добычу. Пушистые птенцы-комочки тем временем прячутся, а мать - фрр! - и улетает себе целёхонькая прямо из-под носа у хищника.

Вот они какие, вальдшнепы. Иное дело весной, когда их ждут охотники.

Весь долгий апрельский день вальдшнепы прячутся в зарослях. Только на закате или позже они вылетают на свои игры. Одни садятся на землю, другие описывают широкие круги над лесом. Улетают и возвращаются. Сделают круг - и снова летят. Хоркает и попискивает лесной кулик, внимательно смотрит вниз, а в его больших тёмных глазах ещё отражаются искорки затухающей вечерней зари.

Мчит поезд. Плеснула за окном старая берёза да так и осталась стоять у переезда.

Далеко на опушке домик под красной крышей потихоньку пятится и исчезает. Мы с ним старые знакомые, с этим домиком. Вот я и прибыл. Спрыгиваю с подножки вагона и зажмуриваюсь. Такого солнца в этом году ещё не было. Да в город такое и не заглядывает. А здесь оно качается на вершинах яворов, и, купаясь в его лучах, трещат у своих домиков чёрные скворцы.

Хорошо шагать по дороге, когда пахнет сосной. Ноги пружинят, плотный чистый песок ещё пропитан весенней влагой. Звонко заливается зяблик: видать, уже отыскал себе дупло для гнезда.

Дорога опускается к болотистой низинке и тянется через бурый вереск, где под осень раскинутся целые озёра пурпурно-лиловых цветов. А за холмом, на лесном хуторе каждый год меня дожидается сын лесничего Ионукас. Он ещё не старшеклассник, но охотник заправский. Ружья, понятно, у него нет, но когда отец собирается на охоту, Ионукас всегда просится в загонщики. А когда приезжаю я на вальдшнепов или тетеревов, мы с Ионукасом неразлучны. Лес он знает не хуже, чем отец, - все кабаньи тропы, лучшие места тяги вальдшнепов, гнёзда рябчиков.

Ионукас протягивает мне руку серьёзно и с достоинством. Отец в лесу, мать к соседям пошла, тоже лесникам. Он сейчас за хозяина. Присев на низенькую скамейку, слегка наморщив лоб, Ионукас выгоняет пчёл из улья. Друг за дружкой пчёлы выбираются из тесного отверстия, маленькими чёрными точками взмывают вверх и мгновенно растворяются в синеве неба. Кажется, что невидимый солнечный музыкант настраивает скрипку. То нарастает, то слабеет звонкое гудение.

Я сажусь рядом с Ионукасом. Тишь. К полудню и птицы примолкают.

Ионукас знает, для чего я приехал. Не ожидая моих расспросов, он сам начинает выкладывать все новости.

- Тетерева нынче за Варнакским озером. У того холма, где в прошлом году на сосне ястреб сидел. Прямо на склоне. Там песчано, солнце с самого утра пригревает. Сегодня утром я и перьев набрал. - Мой собеседник на минутку задумался, должно быть подсчитывая в уме, сколько же там было тетеревов, но так и не сосчитал.

- Много их там прыгало. Может, девять, а то и двенадцать. И вальдшнепы уже тянут. Кружат и хоркают. Вчера вечером пошёл я к пруду, что неподалёку от берёзового горла. Стоял, стоял... А они пролетели совсем низко. Целых пять.

Ионукас поднимает руку, растопырив все пять пальцев - вот сколько птиц было.

Ну что ж, раз так, то к вечеру отправимся. К берёзовому горлу. Это место так прозвали мы с Ионукасом. Лес там неожиданно суживается. Он упирается в поле широкими плечами тёмного ельника. С одной стороны обнимает озеро, с другой - пруд, а посредине, словно длинная шея, тянутся белые берёзки. Дальше узкое место кончается, и лес снова раскидывается по обе стороны. Высокий и старый.

И как раз здесь, в берёзовом горле, самая лучшая тяга вальдшнепов. Впереди - лесная чаща, сзади - тоже. Захочет вальдшнеп перелететь из одного леса в другой - берёзового горла ему не миновать. А мы с Ионукасом встанем у него на пути с ружьём.

Солнце уже за сосновым бором, за Варнакским озером, и нам пора на охоту. Домой вернулась мать Ионукаса. Она тщетно уговаривает сынишку надеть что-нибудь потеплее: как стемнеет, в лесу холодно станет. Но Ионукас ничего из одежды не признаёт, кроме своего армяка-разлетайки, в нём так просторно и легко ходить. Я же надеваю свою новую шапку. Лёгкую, как птичье перо, удобную, зелёную, как лесной мох. Надел - и никакой вальдшнеп, никакая другая тица сверху не приметит. Ни у кого из моих друзей-охотников такой нет.

Тихо у пруда. Ни звука. Вода, разлившись широко и ровно, подмывает корни деревьев. Ёлки словно бы растут прямо из воды, а берёзы печально глядят вниз, белые, опустив ветви. На дне пруда - вечернее небо и берёзы.

Мы стоим. Ждём вальдшнепов. Сумерки густеют. Тепло. Пахнет распускающимися почками, прелыми листьями и влажной землёй. К старым узловатым стволам берёз жмутся тёмные ёлочки. В ельнике вовсю распевает малиновка. Она точно предупреждает, что сюда никого не пустит. Это её владения, здесь она будет вить гнездо. А остальные - ищите себе другое пристанище.

От дерева к дереву крадётся сумрак. Тяжело пролетает жук. А вальдшнепов ещё нет.

Рябая утица и зеленоголовый селезень шлёпаются в воду, но, завидев нас, испуганно взмахивают крыльями и улетают. По воде расходятся круги. Тишину нарушают только щебет малиновки и вечерняя песня дрозда.

"Кворр-кворр..." - доносится далёкий звук. И одновременно с ним тонкий торопливый писк: "Кворр... кворр... псип.. кворр... кворр..." Звуки приближаются. Я закидываю голову и озираюсь, а руки сами поднимают ружьё кверху. Высоко над берёзами светлеющие лоскутки неба. На одном из них вот-вот мелькнёт птица...

Целых две! Взмахивая короткими крыльями, два вальдшнепа сталкиваются в воздухе и вновь на миг расходятся. Дерутся. Весной все становятся воинственными. Мушка ружья мечется за одним из них. Прыг через один синий клочок, через вершины... опять через вершины.. снова синий просвет... Два выстрела... Две прорехи в небе. Вальдшнепы улетают. Покрикивая и попискивая.

Не глядя на Ионукаса, я закладываю в стволы новые патроны.

Ещё вальдшнеп. Прицеливаюсь. Кажется, что он приплясывает в воздухе... Гремит выстрел. Птица улетает своей дорогой.

- Летит, летит! - Ионукас показывает в другую сторону.

Он настоящий охотник и не сокрушается из-за неудачного выстрела. Нового вальдшнепа я тоже вижу, но он ещё далеко.

Сумрак уже стелется по земле. Скоро он доберётся до верхушек деревьев и зажжёт звёзды. Самое время тяги вальдшнепов. Сейчас они выглядят совсем чёрными. Кидаются то туда, то сюда, но на выстрел ни один не подлетает.

Однажды зимой, припоминаю, знакомый охотник рассказывал, как подманить летящего вальдшнепа. Надо подкинуть шапку повыше. В темноте вальдшнепу покажется, что это его подруга вспорхнула, давая о себе знать.

Маленький мятый беретик Ионукаса вряд ли для этого сгодится. Придётся подкинуть мою новую замечательную шапку. Уж она-то взовьётся как настоящая птица.

Ионукас не скрывает волнения. Ведь ему поручено ответственное дело - подкинуть шапку и приманить вальдшнепа. А я уж прицелюсь потщательнее. Приготовились. Ждём.

"Хорр-хорр... циа-цик... хорр-хорр... цик..."

Летят. Их хорошо видно. Но летят чуть в стороне.

- Кидай! - шёпотом командую я.

Шапка взвивается кверху. Вальдшнеп круто поворачивает. Я вижу, как птица, выставив свой длинный клюв, стремительно пикирует прямо на нас. Будто камень, будто пуля!.. Я так и приседаю... Вальдшнеп шумно проносится рядом, едва не мазнув меня крылом по лицу, а я... я не успеваю спустить курок. Даже забываю, что у меня в руках ружьё.

Ионукас подбирает шапку. Он ликует и украдкой поглядывает на меня. Ведь он впервые видит, как можно подманить лесного кулика. Мне тоже понравилось. Но до чего они стремительные, эти вальдшнепы! Чего доброго, ещё темя прошибут. Но уж погодите. Теперь-то я вас знаю.

"Хорр-хорр... цик..."

Ионукас снова застывает с шапкой в руке. Я прочно пристраиваю приклад к плечу. Всматриваюсь, до боли напрягая зрение.

Взлетает чёрная шапка, кидается к ней чёрная птица, распялив крылья... И тут чёрный ком рухнул на мою двустволку и закрыл небо и деревья. Я не услышал даже выстрела, только ощутил, как приклад дважды стукнул меня в плечо. Остро пахнуло порохом. Что-то шлёпнулось прямо у ног. Даже Ионукас не подоспел - так быстро я схватил добычу.

О, лучше бы мне её не видать! Моя шапка... Та самая, какой ни у одного охотника не было. Живого места на ней не осталось - дырка на дырке. Подкладка изодрана, а верх такой, точно его прошибли гигантским кулаком. Выстрел что надо - дробинка к дробике. Пропала шапка почём зря.

"Хорр-хорр... цик-цик..."

Уж не тот ли вальдшнеп несётся сюда, оправившись от испуга? Мы с Ионукасом молчим.

Темно. Пахнут распускающиеся почки. По обе стороны дороги смутно белеют берёзы.

Над лесом носятся вальдшнепы.

Прикрепленное изображение (вес файла 379.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

Вороний праздник и Мартын-Лисогон

Лиса, олень и ворон

Монгольская сказка

В далёкие времена жили-были лиса, олень и ворон. Каждый день поутру они отправлялись в разные стороны на поиски пищи, а вечером снова собирались вместе и рассказывали друг другу, где чем можно поживиться. Однажды лисе не повезло: целый день искала она добычу, но так ничего и не нашла. И позавидовала голодная лиса оленю: тот повсюду находил траву и всегда возвращался домой сытый. Решила лиса погубить оленя и говорит ему:

- Послушай-ка, олень, знаю я на западе одно большое пастбище. Трава там вкусная-превкусная. Ступай завтра туда, и ты наешься до отвала.

Поверил олень и на другой день пустился в путь. Шёл он, шёл и пришёл в поле, где росла густая рожь. Но полакомиться ему так и не удалось - он сразу же попал в западню. Вечером лиса и ворон вернулись домой, а оленя нет и нет. Забеспокоился ворон и спрашивает лису:

- Куда это наш олень запропастился?

Показала ему лиса на пастбище. Прилетел ворон на ржаное поле, видит: олень в западне. Ворон и говорит ему:

- Я полечу к хозяину поля, сяду на его юрту и закричу: «Готовь верёвку!» Старик тут же прибежит к тебе, а ты лежи и не шевелись. Он подумает, что ты неживой, освободит тебя из западни, а сам сядет рядом покурить. Тогда ты вскакивай и беги что есть мочи.

Полетел ворон к юрте, где жил старик, и закричал: «Готовь верёвку, олень в западне!» Выскочил старик из юрты, бросился в поле. Видит: лежит прекрасный олень и не шелохнётся, словно мёртвый. Обрадовался старик хорошей добыче, открыл капкан, потом утёр пот с лица и сел покурить. Тут олень вскочил и пустился наутёк. Старик заругался, снова насторожил западню и поплёлся домой ни с чем, проклиная себя за ротозейство.

А лиса ждёт-пождёт: олень с вороном всё не возвращаются. Решила она пойти в поле: авось удастся поживиться оленьими потрохами. Да и угодила в западню!

Прикрепленное изображение (вес файла 188.5 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 365.2 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 184.4 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

29 апреля - Международный день танца

Е.Беляева

Белая Балерина и Черный Кот, или сказка о фоне

В мастерской Художника на стене висели два альбомных листа: чёрный и белый.

На белом листе жила Балерина, она была прекрасна – тонкая, грациозная, изящная... Она превосходно владела своим мастерством – танцем, ведь она занималась каждый день с утра до вечера! Когда она танцевала, у Художника захватывало дух – так это было красиво. Но больше никто, к сожалению, не мог оценить этого танца. Никто, кроме Художника, ее не видел – ведь была она абсолютно белой. И ей было одиноко.

На черном листе жил Кот, он был мягкий, пушистый и очень музыкальный. Он обожал мурлыкать, когда ему почесывают грудку и за левым ушком. Художник этого не знал, он приносил ему селедочные хвостики и кусочки колбасы и иногда наблюдал, как Кот ловко гуляет по ночным крышам. Кот был незаметен и одинок, потому что он был черным-пречерным.

Однажды Художник снял листы со стены, положил листы рядом друг с другом на стол, видно приготовив их для какой-то работы, и ушел в магазин за кофе. Белая Балерина и Черный Кот подошли совсем близко к краям своих листов и очень удивились, что у каждого за пределами их мира есть и другой, новый и странный мир. Они вежливо постучались в края листов, словно в закрытую дверь с разных сторон.

- Тук-тук

- Тук-тук

- Извините, там кто-то есть? – спросили они одновременно.

- Есть, - ответили они вместе.

- А кто, если не секрет? – снова спросили они дуэтом.

- Белая Черный Балерина Кот, - невпопад представились они.

- Очень приятно, - снова в унисон закончили они разговор.

Балерина элегантно вытянула ножку на черный лист и ткнула пуантом в черное. Потом покружилась на одной ножке и описала черным носочком круг вокруг себя.

- Это восхитительно! – прошептала она. Оказывается, она любила рисовать, но не подозревала об этом.

Кот подкрался к самому краю листа и осторожно лизнул языком белое.

- Мяу, как вкусно! – промурлыкал он. Оказывается, он очень любил молоко, только раньше не знал об этом.

- Какой ты милый, - сказала Балерина и почесала Коту грудку и за левым ушком.

- Мррр, - запел Кот свой любимый блюз.

- Давай меняться, - предложила Балерина.

- Давай, мррр, - ответил Кот.

Белая Балерина грациозно перепорхнула на черный лист, а Черный Кот ловко перескочил на белый. Теперь Балерина была отлично видна на черном, а Кот ярко выделялся на белом фоне.

- Какой потрясающий контраст! – воскликнул Художник, вернувшийся из магазина. Он заварил себе черный кофе, долил в него белые сливки и, вдохновившись, сел писать эту сказку.

Прикрепленное изображение (вес файла 131 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 87.8 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С 30 апреля на 1 мая - Вальпургиева ночь

Александр Лонс

Сказка про Маленькую Ведьму

Жила-была Маленькая Ведьма. Но она не знала, что она – Маленькая Ведьма, а считал себя просто маленькой девочкой, такой же, как и другие девочки. Правда иногда она чувствовала, что не такая как все. И люди это ощущали, поэтому боялись и не любили ее. Ее любили только мама и папа, и растили как обычную девочку. Когда Маленькая Ведьма немножко подросла, то ей стали сниться непонятные сны. Плохие и страшные. Маленькая Ведьма боялась этих снов, и боялась расти, потому что в своих снах видела себя взрослой. Ее мама очень рассердилась, когда узнала, что дочь не хочет расти. Она ее отругала, и сказала, что природа возьмет свое, и девочка обязательно повзрослеет. Маленькая Ведьма не поняла, что возьмет природа, и еще больше испугалась, но расти не перестала.

Когда Маленькая Ведьма повзрослела, то стала красивой девушкой, с густыми черными волосами и большими серыми глазами. Но из-за того, что в детстве она не хотела становиться взрослой, то выросла всего на 165 сантиметров и так и осталась маленькой.

Она поступила в Университет, закончила его с отличием и стала юристом. Она вышла замуж, но детей у нее не было. И когда ей исполнилось двадцать восемь лет, к ней пришел Странный Человек и сказал, что она – Молодая Ведьма. Странный Человек предложил Молодой Ведьме обучение всему, что она должна знать. Молодая Ведьма Странному Человеку не поверила. Тогда Странный Человек взял деревянную доску и прожег ее рукой, а пустую бутылку рассыпал в осколки одним взглядом. Тогда Молодая Ведьма сильно перепугалась, поверила и согласилась. И Странный Человек взялся за обучение. Он научил Молодую Ведьму всему тому, что должна знать настоящая ведьма. После Странный Человек ушел не прощаясь, а Молодая Ведьма превратилась во взрослую Ведьму. Больше Ведьма его не видела. Муж Ведьмы понял, что его жена – ведьма, испугался и сбежал.

Ведьма стала адвокатом, и не проиграла в суде ни одного дела, кроме тех, что завалила намеренно.

Потом Ведьма встретила Программиста, и влюбила его в себя. Когда Программист стал ей уже не нужен, она довела его до больницы и ушла. После больницы Программист Ведьму уже не встречал, но постоянно помнил и ощущал ее близкое присутствие. Он никак не мог перестать любить Ведьму и не мог прекратить думать о ней, поскольку известно, что тот, кто полюбит ведьму, уже не забудет ее никогда.

Ведьма нашла хорошую работу в Другом Городе и уехала. И только тогда, когда они с Программистом стали жить в разных городах, Программист смог перестать любить ее. Он разлюбил Ведьму навсегда, но он так и не смог забыть о ней – ибо известно, что тот, кто хоть раз любил ведьму, уже никогда не сможет стереть ее из своей памяти, даже будучи программистом.

А Ведьма живет в Другом Городе, и страшные сны ее больше не беспокоят.

Прикрепленное изображение (вес файла 70.9 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 мая - Первомай

А. П. Чехов

НА ГУЛЯНЬЕ В СОКОЛЬНИКАХ

День 1 мая клонился к вечеру. Шепот сокольницких сосен и пение птиц заглушены шумом экипажей, говором и музыкой. Гулянье в разгаре. За одним из чайных столов Старого Гулянья сидит парочка: мужчина в лоснящемся цилиндре и дама в голубой шляпке. Пред ними на столе кипящий самовар, пустая водочная бутылка, чашки, рюмки, порезанная колбаса, апельсинные корки и проч. Мужчина пьян жестоко... Он сосредоточенно глядит на апельсинную корку и бессмысленно улыбается.

- Натрескался, идол! - бормочет дама сердито, конфузливо озираясь. - Ты бы, прежде чем пить, рассудил бы, бесстыжие твои глаза. Мало того, что людям противно на тебя глядеть, ты и себе самому всякое удовольствие испортил. Пьешь, например, чай, а какой у тебя теперь вкус? Для тебя теперь что мармелад, что колбаса - все равно... А я-то старалась, брала чего бы получше...

Бессмысленная улыбка на лице мужчины сменяется выражением крайней скорби.

- М-маша, куда это людей ведут?

- Никуда их не ведут, а они сами гуляют.

- А зачем городовой идет?

- Городовой? Для порядка, а может быть, и гуляет... Эка, до чего допился, уж ничего и не смыслит!

- Я... я ничего... Я художник... жанрист...

- Молчи! Натрескался, ну и молчи... Ты, чем бормотать, рассуди лучше... Кругом деревья зеленые, травка, птички на разные голоса... А ты без внимания, словно тебя и нет тут... Глядишь и как в тумане... Художники норовят теперь природу подмечать, а ты -- как зюзя...

- Природа... -- говорит мужчина и крутит головой. - Пр-рирода... Птички поют... крокодилы ползают... львы... тигры...

- Мели, мели... Все люди как люди... под ручку гуляют, музыку слушают, один ты в безобразии. И когда это ты успел? Как это я недоглядела?

- М-маша, - бормочет цилиндр, бледнея. - Скорей...

- Чего тебе?

- Домой желаю... Скорей...

- Погоди... Потемнеет, тогда и пойдем, а теперь совестно идти: качаться будешь... Люди смеяться станут... Сиди и жди...

- Н-не могу! Я... я домой...

Мужчина быстро поднимается и, качаясь, выходит из-за стола. Публика, сидящая на других столах, начинает посмеиваться... Дама конфузится...

- Убей меня бог, ежели еще хоть раз с тобой пойду, - бормочет она, поддерживая мужчину. - Один срам только... Добро бы законный был, а то так... с ветру...

- М-маша, где мы?

- Молчи! Постыдился бы, все люди пальцами показывают. Тебе-то, как с гуся вода, а мне-то каково? Добро бы законный был, а то... так... Даст рубль и месяц попрекает: "Я тебя кормлю! Я тебя содержу!" Очень мне нужно! Да плевать я хотела на твои деньги! Возьму и уйду к Павлу Иванычу...

- М-маша... домой... Извозчика найми...

- Ну, иди... Ступай по аллее прямо, а я пойду в сторонке... Мне с тобой совестно идти... Иди прямо!

Дама ставит своего "незаконного" лицом к выходу и дает ему легкий толчок в спину. Мужчина подается вперед и, покачиваясь, толкаясь о проходящих и скамьи, спешит вперед... Дама идет позади и следит за его движениями. Она сконфужена и встревожена.

- Палочек, сударь, не желаете ли? -- обращается к шагающему мужчине человек с вязанкой палок и тростей. - Самые лучшие... перцовые... бамбук-с...

Мужчина глупо глядит на продавца палок, потом поворачивает назад и мчится в противоположную сторону. На лице у него выражение ужаса.

- Куда это тебя нелегкая несет? - останавливает его дама, хватая за рукав. - Ну, куда?

- Где Маша?.. М-маша ушла...

- А я-то кто?

Дама берет под руку мужчину и ведет его к выходу. Ей совестно.

- Убей меня бог, ежели хоть еще раз с тобой пойду... - бормочет она, вся красная от стыда. - Последний раз терплю такой срам... Накажи меня бог... Завтра же уйду к Павлу Иванычу!

Дама робко поднимает глаза на публику, в ожидании увидеть на лицах насмешливые улыбки. Но видит она одни только пьяные лица. Все качаются и клюют носами. И ей становится легче.

Прикрепленное изображение (вес файла 229.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 мая, также, празднуется Бельтайн

Кэт-щелкунчик

Английская сказка

Жили-были когда-то, как это бывает на свете, король, королева и королевские дети. Дочку короля звали Энн, а дочку королевы-Кэт. И хотя Энн

была куда краше Кэт, девушки любили друг друга, как родные сестры. Но королева никак не могла примириться с тем, что дочь короля красивее ее

дочери, и она задумала превратить Энн в дурнушку. Вот пошла она за советом к птичнице, и та велела на другое же утро прислать к ней девушку, но обязательно натощак.

На другое утро, раным-рано, королева и говорит принцессе Энн:

- Сходи-ка, милочка, в ложбину к птичнице и попроси у нее яиц!

Энн вышла из дому через кухню; увидела там горбушку хлеба, взяла ее и съела по дороге.

Пришла к птичнице и попросила у нее яиц, как было ведено. А птичница ей и говорит:

- Подними-ка крышку вон с того горшка и загляни в него!

Девушка так и сделала, но ничего с ней не случилось.

- Ну, ступай домой к мачехе, - молвила птичница, - да скажи ей, чтобы покрепче запирала кладовую!

Вот вернулась девушка домой и передала королеве слова птичницы. Тут королева поняла, что девушка перед уходом что-то съела.

На другое утро королева стала сама следить за принцессой и отправила ее из дому натощак. Но принцесса по дороге увидела крестьян, которые собирали

горох, и ласково заговорила с ними. Крестьяне дали ей горсточку гороха, и она съела его на ходу.

Когда же она пришла к птичнице, та сказала:

- Подними-ка крышку вон с того горшка и загляни в него!

Энн подняла крышку, но опять ничего с ней не случилось. Тогда птичница очень рассердилась и сказала:

- Передай мачехе, что горшок без огня не закипит! Энн вернулась домой и передала эти слова королеве. На третий день королева сама пошла с девушкой к

птичнице. И на этот раз, как только Энн подняла крышку с горшка,- ее хорошенькая головка слетела с плеч, а вместо нее выросла голова овечки.

Королеве только того и надо было! Но дочка ее, Кэт, совсем не обрадовалась несчастью сестры. Вот достала она кусок тонкого полотна,

обмотала им голову сестре, и обе они, взявшись за руки, вместе пошли по свету счастья искать. Шли-шли, пока не добрались до одного замка. Кэт

постучала в дверь и говорит:

- Я иду с больной сестрой. Пустите нас переночевать! Их впустили.

Оказалось, что замок этот королевский, а у короля два сына, и один сын чахнет, чуть не при смерти лежит, но никто не может сказать, что его

терзает. И странное дело: всякий, кто сидел с ним ночью, пропадал навсегда. Поэтому король обещал мешок серебра тому, кто согласится пробыть в спальне его сына хоть одну ночь. Ну, Кэт была девушка смелая и взялась посидеть у больного.

До полуночи все шло хорошо. Но только пробило двенадцать, больной принц поднялся, оделся и крадучись спустился по лестнице вниз. Кэт пошла за ним следом, но принц ее как будто не заметил. Он прошел на конюшню, оседлал коня, тихонько подозвал свою собаку и вскочил в седло, а Кэт незаметно примостилась позади него. И вот принц и Кэт поскакали по зеленому лесу.

Кэт на скаку рвала с деревьев орехи и складывала их в свой передник.

Скакали-скакали, пока не достигли зеленого холма. Тут принц остановил коня и сказал:

- Распахнись, зеленый холм, распахнись, откройся! Впусти принца молодого, и собаку, и коня!

- И меня! - добавила Кэт.

Зеленый холм тотчас открылся и впустил их. Принц спешился и прошел в роскошный, ярко освещенный зал. Тут его окружила толпа прекрасных фей и

увела танцевать. Кэт никто не заметил: она спряталась за дверью и наблюдала за принцем; а тот все танцевал, танцевал, танцевал, пока не выбился из сил и не упал на мягкое ложе. Феи принялись обмахивать его своими веерами, и вот он снова поднялся и пошел танцевать.

Наконец пропел петух, и принц бросился к своему коню. Кэт вскочила в седло позади него, и они поехали домой.

Наутро, когда встало солнце, в комнату принца вошли придворные; видят - Кэт сидит у огня да орешки щелкает. Она сказала им, что принц провел ночь

хорошо, но что она больше с ним не останется, если ей не дадут мешок золота.

Вторая ночь прошла, как первая. В полночь принц поднялся и поскакал к зеленому холму на бал к феям. Кэт поехала с ним и опять рвала по дороге

орехи.

На этот раз Кэт и не смотрела на принца, - она уже знала, что он будет танцевать до упаду. Зато она увидела малютку эльфа с палочкой в руках и

услышала, как одна фея сказала:

- Если трижды дотронуться этой палочкой до уродливой сестры Кэт, она станет такой же красивой, как была.

Тут Кэт бросила один орешек, и он покатился прямо к маленькому эльфу.

Так она кидала орех за орехом, а малютка гонялся за ними и наконец выронил палочку. Кэт подхватила ее и спрятала к себе в передник. Но вот, как и в

прошлый раз, прокричал петух, и они поехали домой.

Не успела Кэт вернуться, как побежала к Энн и три раза дотронулась до нее палочкой. И - о, чудо! - овечья голова упала, и Энн опять стала такой же

красавицей, как была.

На третью ночь Кэт сказала, что согласится стеречь больного принца, только если ее потом обвенчают с ним. Все было как и в прошлые две ночи. Но

на этот раз маленький эльф держал в руках птичку, и Кэт услышала, как одна фея сказала:

- Если больной принц съест три кусочка этой птицы, он станет таким же здоровым, как был.

Кэт подкатила все свои орешки к маленькому эльфу, и тот позабыл про птичку, а Кэт взяла ее и завернула в передник. Когда же запел петух, они

отправились домой. На этот раз Кэт не стала щелкать орешки - она ощипала птичку и принялась ее варить. Вскоре из кастрюльки пошел очень вкусный

запах.

- Ах, - сказал больной принц, - как бы мне хотелось отведать хоть кусочек этой птицы!

Кэт дала ему кусочек, а он слегка приподнялся, опершись на локоть, и опять сказал:

- Ах, как бы мне хотелось съесть еще кусочек!

Кэт дала ему второй кусок. Тогда принц сел на постели и снова попросил:

- Ах, вот бы мне съесть третий кусочек! Кэт дала ему третий кусочек, и он встал - здоровый и сильный, - сам оделся и сел у огня. И когда наутро к принцу вошли люди, что же они увидели? Принц и Кэт сидят рядышком и щелкают орешки.

А тем временем второй принц познакомился с Энн и влюбился в нее, как и каждый, кто видел ее милое, хорошенькое личико.

И вот один принц женился на Кэт, а другой - на Энн.

И с тех пор они жили, не тужили и никогда не пили из пустой бутыли.

Прикрепленное изображение (вес файла 136.6 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё, 1 мая - День гитариста

Рэй Брэдбери

Далёкая гитара

Летними вечерами, с семи до девяти, почтенная мисс Бидвелл сиживала в скрипучем кресле-качалке за стаканом лимонада на открытой веранде своего дома на Сент-Джеймс-стрит. Ровно в девять с негромким стуком закрывалась дверь, поворачивался в замке медный ключ, с шорохом опускались жалюзи, и особняк погружался в темноту.

Ее жизнь протекала без перемен; она уединилась в четырех стенах, среди причудливых картин и запыленных книг, в компании рояля с пожелтевшими от времени клавишами да музыкальной шкатулки, которая, если ее завести, потрескивала, как пузырьки лимонной шипучки. Мисс Бидвелл кивала каждому, кто проходил мимо, и всем было любопытно, почему в дом не ведут ступеньки. Ни со стороны дощатой веранды, ни с черного хода. И вообще мисс Бидвелл уже сорок лет не выходила из дому. В далеком тысяча девятьсот одиннадцатом году она приказала срубить обе лестницы и заколотить входы.

Осенью, когда подходил срок все запирать на замки, забивать досками, укрывать от непогоды, она в последний раз выпивала лимонад на стылой, неуютной веранде, а потом заносила в дом плетеное кресло-качалку, чтобы исчезнуть до весны.

— Вот, сейчас уйдет, — сказал мистер Уидмер, бакалейщик, указывая в ее сторону красным яблоком. — Можете убедиться. — Он постукал пальцем по настенному календарю. — На дворе сентябрь, вчера был День труда; а времени сейчас — двадцать один ноль-ноль.

Немногочисленные покупатели уставились на дом мисс Бидвелл. Старушка, напоследок поглядев через плечо, скрылась за дверью.

— До первого мая вы ее не увидите, — объяснил мистер Уидмер. — У нее в кухонной стене пробито маленькое оконце. Я его отпираю своим ключом, чтобы просунуть туда пакет с продуктами. На подоконнике нахожу конверт с деньгами и список заказов. А сама хозяйка носу не кажет.

— Чем же она занимается всю зиму?

— Одному богу известно. У нее уж сорок лет как установлен телефон, только она к нему не подходит.

В доме мисс Бидвелл было темно.

Мистер Уидмер аппетитно хрустнул сочным яблоком:

— К тому же сорок лет назад она приказала снести обе лестницы.

— Почему? Скончались ее родители?

— Их не стало задолго до этого.

— Умер муж? Или кто-то из детей?

— Ни мужа, ни детей у нее отродясь не было. Встречалась, правда, с одним парнем — тот все рвался мир посмотреть. Вроде как собирались пожениться. Он, бывало, сядет на веранде с гитарой и поет для нее одной. А в один прекрасный день вдруг отправился на вокзал, да и купил себе билет до Аризоны, оттуда в Калифорнию, а потом в Китай.

— Долгонько же у нее теплится огонек.

Все посмеялись, но негромко и уважительно, потому что это было грустной истиной.

— Как по-вашему, она когда-нибудь выйдет на улицу?

— Да ведь ей за семьдесят. Каждый год я только и делаю, что жду первого мая. Если в этот день она не появится на веранде, чтобы сесть в кресло, я пойму, что ее нет в живых. Тогда придется звонить в полицию.

Покупатели разошлись, пожелав друг другу доброй ночи, а мистер Уидмер остался стоять в неярком свете бакалейной лавки.

Надевая пальто, он прислушивался к завываниям ветра. Да, каждый год. И каждый год он замечал, что старушка постарела еще больше. Она возникала чуть поодаль, будто за стеклом барометра, где к ясной погоде появляется женская фигурка, а в преддверии ненастья — мужская. Но этот барометр оказался неисправен, в нем появлялась только женщина, а мужчина — никогда, ни при какой погоде. Сколько тысяч июльских и августовских вечеров выходила она на веранду, отделенную зеленой лужайкой, непреодолимой, как река, кишащая крокодилами? Сорок лет копились такие вечера в захолустном городке. На сколько это потянет, если прикинуть на весах? Для него — не тяжелее перышка, а для нее?

Мистер Уидмер уже надевал шляпу, когда увидел этого незнакомца. Тот брел по другой стороне улицы — старик, освещенный светом единственного уличного фонаря. Он присматривался к номерам домов, а дойдя до угла и различив номер 11, остановился и заглянул в темные окна.

— Не может быть, — ахнул мистер Уидмер, выключил свет и, окутанный уютными бакалейными запахами, стал наблюдать за стариком через стекло витрины. — Надо же, ведь столько воды утекло.

Он покачал головой.

Стоит ли так волноваться? Не пора ли за сорок лет привыкнуть, что у него ежедневно, по меньшей мере раз в сутки, учащается сердцебиение, если кто-то замедляет шаги у дома мисс Бидвелл? Каждый прохожий, который останавливался у этого запертого дома, пусть даже для того, чтобы просто завязать шнурок, попадал на заметку мистеру Уидмеру.

— Не ты ли тот прохиндей, что сбежал от нашей мисс Бидвелл? — молча вопрошал он.

Однажды, лет тридцать назад, мистер Уидмер, как был, в белом фартуке, хлопавшем на ветру, бросился на другую сторону улицы и преградил путь какому-то парню:

— Ага, тут как тут!

— В чем дело? — растерялся прохожий.

— Не вы ли будете мистер Роберт Фарр, который дарил ей красные гвоздики, играл на гитаре и пел?

— Нет-нет, моя фамилия Корли. — И молодой человек вытащил образцы шелковой ткани, предлагаемой на продажу.

С годами бакалейщик начал беспокоиться: если мистер Фарр и вправду надумает вернуться, как же его опознать? Мистеру Уидмеру запомнились размашистые шаги и открытое молодое лицо. Но, случается, за четыре десятка лет время очищает человека от шелухи, высушивает костяк и превращает туловище в тонкий офорт. Возможно, в один прекрасный день мистер Фарр вернется, как гончий пес, взявший старый след, но, по недосмотру мистера Уидмера, решит, что ее дом заколочен, задвинут в прошлый век, — и уйдет восвояси в полном неведении. Возможно, такое уже произошло!

А пока за окном маячил все тот же незнакомец, престарелый и непостижимый, появившийся в сентябре, после Дня труда, в четверть десятого вечера. У него плохо гнулись ноги, спина горбилась, а взгляд был устремлен в сторону фамильного особняка Бидвеллов.

— Последняя попытка, — пробормотал мистер Уидмер. — Суну-ка я свой нос, куда не просят.

Неслышно ступив на остывшую брусчатку, он двинулся к противоположному тротуару. Старик обернулся.

— Добрый вечер, — приветствовал его мистер Уидмер.

— Подскажите, пожалуйста, — сказал старик, — это, как и прежде, дом Бидвеллов?

— Совершенно верно.

— Там кто-нибудь проживает?

— Мисс Энн Бидвелл.

— Благодарю вас.

— Доброй ночи.

У мистера Уидмера бешено заколотилось сердце, и он отошел, ругая себя последними словами.

«Почему ты ни о чем не спросил, болван? А вы почему промолчали, мистер Фарр? Ведь это вы, мистер Фарр?»

Но ответ был известен. Ему страстно хотелось, чтобы на сей раз это непременно оказался мистер Фарр. Осуществить такое желание можно было одним-единственным способом: оставить в покое мыльный пузырь действительности. А ответ на вопрос, заданный в лоб, грозил разрушить мечту. Нет, я не мистер Фарр, нет, я не он. Если же не задавать лишних вопросов, то можно было преспокойно подняться к себе в спальню, лечь в постель и добрый час рисовать в своем воображении старомодные, окрашенные неизбывной романтикой картины возвращения странника в родные края после долгих скитаний по городам и весям. Это был самый сладостный обман. Никто ведь не спрашивает у сна, видим ли мы его наяву, иначе наступает пробуждение. Ну, ладно, пусть тот старик (налоговый инспектор, мусорщик — не все ли равно?) хотя бы на одну ночь станет пропавшим скитальцем.

Вернувшись к своей лавке, мистер Уидмер вошел через боковую дверь и поднялся наверх по узкой, темной лестнице в квартирку, где сладко спала его жена.

«Допустим, это и вправду он, — размышлял бакалейщик, лежа под одеялом. — Дергает дверь, пытается зайти с черного хода, стучится в окна, звонит по телефону, просовывает под дверь свою визитную карточку…»

Мистер Уидмер повернулся на бок.

«А она-то отзовется? — гадал он. — Удостоит ли его своим вниманием, сделает ли шаг навстречу? Или так и останется в доме без лестницы, с заколоченным крыльцом: будет расхаживать к дверям и обратно, притворяясь, будто не слышит?»

Бакалейщик перевернулся на другой бок.

«Неужели мы, как всегда, увидим ее только в мае? Хватит ли у него терпения… полгода стучаться, повторять ее имя и ждать?»

Выбравшись из постели, мистер Уидмер подошел к окну. На зеленой лужайке, прислоняясь к цоколю большого темного особняка, возле крыльца без ступенек, маячил все тот же старик. Почудилось ли это или он действительно звал ее по имени, стоя под раскрашенными осенью деревьями, под неосвещенными окнами?

С утра пораньше мистер Уидмер оглядел из окна лужайку мисс Бидвелл.

Там никого не было.

— Сдается мне, он и вовсе не приходил, — пробормотал мистер Уидмер. — Стало быть, я беседовал с фонарным столбом. Это мне яблочный сок ударил в голову — сидр, да и только.

Было семь утра; миссис Терл и миссис Адамс зашли в непрогретую лавку за беконом, яйцами и молоком.

Мистер Уидмер осторожно коснулся наболевшей темы:

— Скажите, вы вчера вечером никого не заметили у дома мисс Бидвелл?

— Разве там кто-то был? — удивились покупательницы.

— Мне показалось, я кого-то видел.

— Я лично никого не видела, — сказали обе.

— Это все яблоко, — пробормотал мистер Уидмер. — Чистый сидр.

Дверь хлопнула, и мистер Уидмер совсем сник. Никто ничего не видел; не иначе как это было наваждение, ведь он слишком долго примерял на себя чужую жизнь.

Улицы были еще пусты, но городок мало-помалу стряхивал сон. Багровый шар солнца занимался прямо над часами на башне суда. Мир укрылся прохладным покровом росы. Роса окутывала каждую травинку, каждый безмолвный кирпич, каплями падала с вязов и кленов, с оголенных яблонь.

Мистер Уидмер медленно и осторожно перешел безлюдную улицу и остановился на тротуаре. Перед ним раскинулась лужайка мисс Бидвелл, словно необъятное море выпавшей за ночь росы. И опять у мистера Уидмера взволнованно застучало сердце: среди росы отчетливо виднелись бесчисленные следы — вокруг дома, под окнами, возле кустов, у дверей. Следы в искрящейся траве, следы, которые таяли по мере того, как всходило солнце.

День тянулся медленно. Мистер Уидмер старался держаться у выхода из своей лавки, но так ничего не заметил. На закате он присел под навесом и закурил.

«Скорее всего, он ушел навсегда. Она не откликнулась. Я ее знаю — гордая старуха. Говорят, чем старше, тем больше гордыни. Не иначе как он опять уехал на поезде. Почему я не спросил, как его зовут? Почему вместе с ним не постучался в дверь?»

Но факт оставался фактом: не спросил, не постучался — потому и чувствовал себя виновником трагедии, которая уже не укладывалась у него в голове.

«Промучившись ночь напролет у нее под окнами, он больше не вернется. Ушел, похоже, перед самым рассветом. Следы совсем свежие».

Восемь часов. Половина девятого. Никаких перемен. Девять. Половина десятого. Никаких перемен. Мистер Уидмер допоздна не закрывал магазин, хотя покупателей не было.

После одиннадцати он присел к окну своей квартирки на втором этаже — не то чтобы специально шпионил, но и не ложился спать.

В половине двенадцатого, когда негромко пробили часы, все тот же незнакомец прошел по улице и остановился у дома мисс Бидвелл.

«Ясное дело! — воскликнул про себя мистер Уидмер. — Боится, как бы его не увидели. Днем, небось, отсыпался, отсиживался в укромном месте. Что люди-то подумают? Надо же, кружит и кружит возле ее дома!»

Мистер Уидмер прислушался и опять услышал его голос. Как стрекот запоздалого сверчка, как последний шелест последнего дубового листа. У парадной двери, у черного хода, под окнами. О, завтра, когда взойдет солнце, на лужайке будет миллион неспешных следов. Но слышит ли она?

«"Энн, Энн, где ты, Энн!" — разве не так он ее звал? "Энн, ты меня слышишь, Энн?" — разве не так молит припозднившийся гуляка?»

Тут мистер Уидмер встрепенулся.

А вдруг она ничего не слышала? Кто может поручиться, что она не утратила слух? Семьдесят лет жизни — достаточный срок, чтобы уши затянуло паутиной; кое у кого серая вата времени постепенно поглощает все звуки, обрекая человека на ватно-шерстяную тишину. Долгих тридцать лет с ней никто не разговаривал, а прохожие открывали рты только для того, чтобы поздороваться. Что, если она оглохла и лежит, всеми забытая, в холодной постели, как маленькая девочка, заигравшаяся в долгую игру, даже не подозревая, что кто-то стучится в дребезжащие окна, кличет ее из-за облупившейся двери, ступает по мягкой траве вокруг запертого дома? Возможно, это немощь, а не гордыня помешала ей ответить!

Перейдя в гостиную, мистер Уидмер потихоньку снял телефонную трубку, а сам краем глаза следил за дверью в спальню — чего доброго, проснется жена. Услышав голос телефонистки, он попросил:

— Элен? Соедините меня с номером семьсот двадцать девять.

— Это вы, мистер Уидмер? Поздновато звонить по этому номеру.

— Ничего страшного.

— Ну, как знаете, только это впустую — она никогда не отвечает на звонки. И сама на моей памяти никому не звонила.

Раздались длинные гудки. Их было уже шесть, но все напрасно.

— Продолжайте дозваниваться, Элен.

Пропело еще двенадцать гудков. По лицу бакалейщика струился пот. На другом конце провода сняли трубку.

— Мисс Бидвелл! — закричал мистер Уидмер, чуть не упав в обморок от облегчения. — Мисс Бидвелл? — Он понизил голос. — С вами говорит мистер Уидмер, хозяин бакалейной лавки.

Ответа не последовало. Однако на другом конце провода, в доме напротив, она держала трубку. В окно ему было видно, что ее дом погружен в темноту. Она подошла к телефону на ощупь.

— Мисс Бидвелл, вы меня слышите? — спросил он.

Молчание.

— Мисс Бидвелл, у меня к вам просьба.

Щелк.

— Не могли бы вы открыть дверь и выглянуть на улицу, — проговорил он.

— Она дала отбой, — сообщила Хелен. — Соединить заново?

— Нет, благодарю. — Он повесил трубку.

И в лучах рассвета, и в теплый полуденный час, и в сумерках из ее дома так и не донеслось ни звука. Через дорогу, в бакалейном магазинчике, стоял за прилавком мистер Уидмер, которого преследовала мысль: ну и дура! Что бы там между ними ни произошло — просто дура. Но все равно: еще не поздно. Пусть руки стали дряблыми и морщинистыми — это все же руки. Ее старый знакомец, проделавший далекий путь, остался, судя по виду, неприкаянным. Некоторые сознательно выбирают такую судьбу: они как безумные стремятся менять пейзаж за окном каждую неделю, каждый месяц, каждый год, но с возрастом начинают сознавать, что всего лишь коллекционируют ненужные города и дороги, не более основательные, чем киношные декорации, и провожают глазами людей-манекенов, которые мелькают в витринах за окном медленного ночного поезда.

Этот старик прожил жизнь среди тех, кому был безразличен, ведь он никогда и нигде не задерживался на столько, чтобы хоть кто-то обеспокоился, проснется ли он на рассвете или уже превратился в прах. Но вот он вспомнил о ней и только тогда понял, что она среди них — единственная живая душа. Опоздав совсем чуть-чуть, он все же вскочил в последний вагон, сошел на нужной станции, дошагал сюда пешком и оказался у нее на лужайке, чувствуя себя последним идиотом. Еще одна такая ночь — и он больше не вернется.

Это была третья ночь. Мистер Уидмер уже надумал перейти через дорогу, устроить пожар на крыльце дома мисс Бидвелл и вызвать пожарных. Тогда она точно выскочит на улицу, прямо в объятия своему старичку, ей-богу!

Хотя… Так, стоп!

Мистер Уидмер поднял глаза к потолку. Наверху, на чердаке — разве там не найдется средства против гордыни и времени? Нет ли там, в пыли, какого-нибудь наступательного оружия, подходящего к случаю? Чего-нибудь старого, как они сами — мистер Уидмер, старик и старушка? Когда на чердаке в последний раз была уборка? Никогда.

Нет, это уж чересчур. Ему не хватит решимости!

И все же это была последняя ночь. Оружие требовалось прямо сейчас.

Минут через десять раздался голос жены:

— Том, Том! Что там грохнуло? С чего это тебя на чердак понесло?

Старик появился в половине двенадцатого. Остановившись неподалеку от дома, лишенного ступенек, он как будто раздумывал, что бы еще предпринять, а потом быстро шагнул вперед и посмотрел под ноги.

Мистер Уидмер, замерев у верхнего окна, шептал:

— Да, да, горячо!

Старик нагнулся.

— Бери же! — молча выкрикнул мистер Уидмер.

Старик запустил руки в траву.

— Обмахни! Знаю, знаю, она вся в пыли, но еще сгодится. Смахни пыль, играй!

Старик поднял с земли гитару, которую обнаружил при свете луны прямо посреди лужайки. Прошло немало времени, прежде чем он начал перебирать струны.

— Не тяни! — прошептал мистер Уидмер.

Прозвучал первый робкий аккорд.

— Давай! — молил мистер Уидмер. — Чего не добилось слово, того добьется музыка. Вот так. Играй! Отлично, не останавливайся! — призывал мистер Уидмер.

А сам думал: пой под окнами, пой под яблонями, пой во дворе, пока гитарные аккорды не достигнут ее слуха, пока у нее не польются слезы. Заставишь женщину плакать — считай, ты победил. Всю ее гордыню как рукой снимет, и музыка тебе в этом поможет. Пой ей песни, спой «Женевьеву», спой «Встретимся вечером в сонной стране», потом «Мы плывем по лунному заливу», потом «Длинную тропинку», припомни все старые летние песни, любые знакомые, негромкие, милые песни, пой мягко и тихо, легко перебирая струны, пой, играй и, возможно, услышишь, как в замке поворачивается ключ!

Он прислушался.

Звуки гитары были чистыми и нежными, как ночные капельки росы, а через полчаса старик стал напевать, но так тихо, что никто его не слышал, кроме той, что была рядом, за стеной, в кровати, а может, у темного окна.

Мистер Уидмер улегся в постель и битый час лежал без движения, слушая далекую гитару.

Наутро миссис Терл сказала:

— Видела я этого бродягу.

— Неужели?

— Всю ночь на лужайке топтался. Бренчал на гитаре. Можете себе представить? До чего доводит старческий маразм! А кстати, кто это был?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил мистер Уидмер.

— В шесть утра он двинулся со своей гитарой вдоль по улице, — сказала миссис Терл.

— Дверь ему так и не открыли?

— Конечно нет. А с какой стати?

— Да так. Вот увидите, он к ночи вернется.

Сегодня все решится, думал мистер Уидмер. Еще одна ночь. Он теперь не отступится. Теперь, когда у него есть гитара, он вернется и все уладит. Мистер Уидмер насвистывал, расхаживая по магазину.

У тротуара затормозил фургон; из кабины вылез Фрэнк Хендерсон, держа в руках пилу и чемоданчик со столярными инструментами. Он обошел фургон и вытащил из кузова несколько десятков свежих, смолистых, ароматных досок.

— Здорово, Фрэнк, — окликнул его мистер Уидмер. — Как успехи в плотницком деле?

— Сегодня повезло, — ответил Фрэнк, сортируя ровные желтые доски и блестящие стальные гвозди. — Получил заказ.

— Где?

— У мисс Бидвелл.

— Это правда? — У мистера Уидмера привычно заколотилось сердце.

— А то как же! Час назад позвонила. Желает, чтобы я новые ступеньки к парадному крыльцу приладил. Прямо сегодня.

Мистер Уидмер прирос к месту, глядя на руки плотника, на молотки и гвозди, на доброе, свежее, качественное дерево. Солнце поднималось все выше, день выдался погожий.

— Понятно, — сказал мистер Уидмер, поднимая пару досок. — Давай подсоблю.

Неся добротный тес, они шагали бок о бок по зеленой лужайке, под деревьями, к застывшему в ожидании дому с крыльцом без ступенек. И улыбались.

Прикрепленное изображение (вес файла 156.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

2 мая - Международный день астрономии

Автор под ником Ga_li_na

Простенькая сказка.

- А вот еще одна!

- Держу! Клея побольше давай!

- Вот так! Теперь не упадет!

Упавшую звезду вернули на свое место, и она вновь засияла всеми своими лучиками.

- Вот незадача! Каждый второй раз- она! Сколько можно падать?

- В прошлый раз ты ее чем крепил?

- Скрепками!

- Надо было гвоздями!

- Жалко...Лучи можно искривить!

- Ну, твое дело...Пошли! Сколько еще нам надо обойти?

- До левого горизонта пару часиков.

И они ушли. Маленькая звездочка открыла глазки, поерзалась на месте: крепко клей держит!

- Все равно упаду!- упрямо пробормотала она и задергалась еще сильнее.- Я ему покажу звездопад!

И звезда снова упала с неба.

- Смотри, опять дырка!

- Оторвалась?!

- Ага. И та же самая!

- Говорил, надо гвоздями было прибить. Ну что ж, пошли искать!

-Где-то в этом районе! Ты по мусорным бакам пошарь, а я по балконам.

- По мусорным бакам?

- Ага! Эта шутница может и туда упасть!

- Ну-ну!- хихикала тихонечко звездочка, с удовольствием наблюдая за поисками себя.

- А чего ты смеешься?- чья-то маленькая рука подняла блестяшку с картонных ящиков, где хранилась картошка.

- Хочу и смеюсь!- огрызнулась звездочка. - Не выставляй меня на показ, а то сейчас как залезут!

- Кто?

- Они!

- А ты кто?

- Да звезда это!- устало перелез через перила балкона первый смотритель.- Теперь большими гвоздями прибью и больше не надейся сбежать! Давайте ее сюда!- он протянул руку к женщине.

- Не дам!- спрятала звездочку за спиной она.- Когда звезды падают, то принято желание загадывать, так что сейчас она моя!

- Фигушки она исполнит!- проворчал он.- По тыщу раз падает- всех понапрасну обнадеживает!

- Да? –спросила женщина у звездочки.- Так ты обманщица?

- Авантюристка она!- пожалел звездочку смотритель.- Вечно ищет приключений на чью-то голову.

- На небе скучно висеть!-буркнула звездочка из-за спины женщины.

- Зато нам с тобой очень весело!

- А почему бы ей не приделать хвост и не пустить летать кометой?- спросила женщина.- Я бы на ее месте уже давно сбежала куда подальше!

- А кто-то же должен светить?

- Другие есть!

- А если другие тоже захотят падать людям на головы, то что делать?

- Не знаю..

- То-то! Порядок должен быть везде!

- Только не гвоздями!- вопила звездочка, будто над ней уже был занесен большой молоток.

- Жалко мне ее. Может оставите?

- Мороки с ней не оберешься!

- Я справлюсь.

- Пусть берет!- с пыхтением залез наконец четвертый этаж второй смотритель.- Скоро облака надо будет развесить, а мы тут застряли! - Берите, дамочка, берите! Вам завернуть?

- Спасибо, не надо! - Женщина поджала губы и с насмешкой посмотрела на двоих. - Вам нравится ваша работа?

- Ну кто-то же должен...- привычно отвечал первый.

- Тогда желаю успехов!- И она ушла в комнату, закрыв за собой дверь на задвижку.

- А я так надеялся на травяной чай!- простонал второй смотритель. - Пока добрался сюда, семь потом сошло. Нет, перевелись на свете романтические девушки! Ты им звезду просто так, а они даже на чай не зовут!

- Пошли! Рассвет скоро!- Первый расправил крылья и взмыл в белеющее небо.

- Никакой романтики!- укоризненно сказал воробью второй ангел и последовал за первым.

2.08.06.

Прикрепленное изображение (вес файла 64.2 Кб)