Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

5 марта - День рождения Колобка

Игорь Лобунец. Сказка о Колобке и о работнике его Балде

Жили-были дед да баба, и была у них курочка Ряба. Вот как-то курочка поднатужилась, поднапружилась, и снесла яичко, да не простое, а какого-то золотистого оттенка. Пригляделись дед и баба – да это Колобок! Обрадовались тут дед с бабой, поскольку детей у них не было, а тут появился вроде как товарищ младенец, которого нужно с одной стороны холить, а с другой вроде бы даже и лелеять. От заботы такой, начал наш Колобок расти не по дням, и не по часам, а по минутам, и вырос в такого здорового детину, что любо-дорого поглядеть. Круглый, румяный, а уж ароматы какие из себя испускал! И впали тут дедка с бабкой в искушение. Понять их можно; люди сельские, простые, тёмным инстинктам подверженные… И порешили они, его, сердешного, скушать. Да только Колобок был не простой, а с ушками. Услыхал он про дедки-бабкины тёмные замыслы, и волосы у него дыбом встали. Вскочил Колобок на подоконник, окошко выбил, и прочь от дома покатился. Да только и дедка с бабкой были не лыком шиты. Бросились они к сараю, схватили вилы да грабли, и вдогонку за Колобком помчались. Катится Колобок что есть силы по дороге, а за ним дед и баба бегут, граблями-вилами машут, вот-вот догонят и съедят! Вдруг глядь – сидит подле дороги нечто. Мчится Колобок, а нечто его спрашивает:

- Мужик, третьим будешь? – Ничего не ответил Колобок на простой этот вопрос. Где уж там! Дедка с бабкой вот-вот догонят! Удивилось Нечто, и за Колобком побежало.

- Мужик, - спрашивает Нечто Колобка, - ты куда несёшься? Портвейн что ли где дешёвый дают?

- Какой портвейн? – Колобок отвечает. – Вон, за мной дед да баба гонятся, с чёрными, каннибальскими намерениями!

- Чего? – не поняло Нечто.

- Ну, съесть меня хотят. – объяснил Колобок.

- Не боись, мужик, - говорит Нечто, - я тебе подмогну! – Толкнуло тут Нечто Колобка в кстати оказавшуюся подле дороги слякоть, изваляло его там до непотребного состояния, и пинками навстречу деду с бабкой погнало. Неприятно Колобку, что его в грязи валяют да ногами бьют. А Нечто тем временем, гонит его навстречу деду да бабке, и приговаривает:

- Беланов пасует на Михайличенко, Михайличенко отдаёт мяч Черенкову, тот дальше, пас на Блохина, удар, го-о-ол!!! – И с этими словами влепило Нечто Колобком дедке в лоб, промеж глаз! Удивился дедка такому обороту, вилы-грабли выронил и на дорогу повалился. А Нечто между тем продолжает:

- Да, не устоял их хвалёный Шумахер против могучего удара нашего форварда! Но что это? Пенальти! – И с этими словами, установило Нечто Колобка на дорогу, и замахнулось, желая тем же манером бабку поразить. Не растерялась тут бабка, подхватила дедку, и в родное село улепетнула, оставив на дороге орудия сельскохозяйственного производства. Отмыло тут Нечто Колобка в чистом ручейке, на ушибы и кровоподтёки целебный подорожник привязало, сели они под деревом отдыхать.

- Мужик, как тебя зовут? – спрашивает Нечто.

- Колобок. – представился Колобок.

- А меня Балда. Слушай, Колобок, возьми меня к себе на работу. Я вот что придумал: станешь ты по тропинке взад-вперёд кататься, видом своим румяным и запахом аппетитным местных жителей соблазнять, а я форму милицейскую надену, и в кустах спрячусь. Как пристанет к тебе какой-нибудь заяц, лиса, или дедка с бабкой с гнусными намерениями, дескать, Колобок, Колобок, я тебя съем, как я из кустов выскочу, тебя спасу, а с них штраф возьму. Будет нам с тобой и на бутылку винца, и на закуску…

(На этом сказка обрывается)

Примечание: все названные по фамилии - футболисты, игравшие в восьмидесятых годах прошлого века.

Прикрепленное изображение (вес файла 121.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 97.7 Кб)

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

7 марта - Всемирный день телефона

Альфред Бестер

Перепутанные провода

Я расскажу эту историю без утайки, в точности так, как все произошло,

потому что все мы, мужчины, небезгрешны в таких делах. Хотя я счастлив в

браке и по-прежнему люблю жену, временами я влюбляюсь в незнакомых женщин.

Я останавливаюсь перед красным светофором, бросаю взгляд на девушку в

остановившемся, рядом такси - и готово, влюбился. Я еду в лифте и пленяюсь

юной машинисткой, которая поднимается вместе со мной, держа в руке стопку

фирменных бланков. На десятом этаже она выходит и вместе с бланками уносит

мое сердце. Помню, как однажды в автобусе я влюбился в красотку, словно

сошедшую с обложки модного журнала. В руках у нее было неотправленное

письмо, и я украдкой старался прочесть адрес.

А какой соблазн случайные звонки по телефону! Раздается звонок, вы

снимаете трубку, и женский голос говорит:

- Попросите, пожалуйста, Дэвида.

В доме нет никаких Дэвидов, и голос явно незнакомый, но такой волнующий

и милый. За две секунды я успеваю насочинять, как я назначаю этой девушке

свидание, встречаюсь с ней, закручиваю роман, бросаю жену и оказываюсь на

Капри, где мы упиваемся греховным счастьем. После этого я говорю:

- А какой номер вы набрали?

Когда я вешаю трубку, мне стыдно взглянуть на жену, я чувствую себя

изменником.

Звонок, который раздался в моей конторе на Мэдисон 509, вовлек меня

именно в такую ловушку. Мои служащие - бухгалтерша и секретарша - ушли

обедать, и я сам снял трубку стоявшего на моем столе телефона. Чей-то

милый голосок с неимоверной быстротой затараторил:

- Здравствуй, Дженет. Дженет, милая, ты знаешь, я нашла работу. Такая

чудная контора, сразу за углом на Пятой авеню, там, где старое здание

Тиффани. Работать буду с девяти до четырех. У меня свой стол в маленькой

комнатке с окошком, и представляешь, она целиком в моем распоряжении, я...

- Простите, - сказал я, после того, как вволю нафантазировался. - Какой

номер вы набрали?

- Господи боже! Ну, конечно, не ваш!

- Боюсь, что все-таки мой.

- В таком случае простите, что побеспокоила.

- Ну что вы! Поздравляю с новой работой.

Она засмеялась.

- Большое спасибо.

Послышались гудки. У моей незнакомки был такой чудный голосок, что я

решил отправиться с ней на Таити, а не на Капри. Тут опять зазвонил

телефон. И снова тот же голосок:

- Дженет, милая, это Пэтси. Представляешь, только что звонила тебе, а

попала совсем не туда. И вдруг ужасно романтичный голос...

- Благодарю вас, Пэтси. Вы опять попали не туда.

- Господи! Снова вы?

- Угу.

- Это ведь Прескотт 9-32-32?

- Ничего похожего. Это Плаза 6-50-00.

- Просто не представляю, как я могла набрать такой номер. Видно, я

совсем поглупела от радости.

- Скорее, просто разволновались.

- Пожалуйста, простите.

- С удовольствием, - ответил я. - У вас, по-моему, тоже очень

романтичный голос, Пэтси.

На этом разговор закончился, и я отправился обедать, повторяя в уме

номер: Прескотт 9-32-32... Вот позвоню, попрошу Дженет и скажу ей... что я

ей скажу? Об этом я не имел понятия. Я знал лишь, что ничего подобного не

сделаю, и все же ходил в каком-то радужном тумане. Только вернувшись в

контору, я стряхнул наваждение. Надо было заняться делами.

Подозреваю все же, что совесть у меня была нечиста: жене я ничего не

рассказал.

До того как выйти за меня замуж, моя жена служила у меня в конторе, и

до сих пор я рассказываю ей все наши новости. Так было и в этот раз, но о

звонке Пэтси я умолчал. Как-то, знаете, неловко.

До того неловко, что на следующий день я отправился в контору раньше

обычного, надеясь утихомирить укоры совести сверхурочной работой. Никто из

моих девушек еще не пришел, и отвечать на звонки должен был я сам.

Примерно в полдевятого зазвенел телефон, и я снял трубку.

- Плаза 6-50-00, - сказал я.

Последовало мертвое молчание, которое меня взбесило. Я лютой ненавистью

ненавижу растяп-телефонисток, принимающих по нескольку вызовов сразу и

заставляющих абонентов ждать, пока их соизволят соединить.

- Эй, девушка, черт вас возьми! - сказал я. - Надеюсь, вы меня слышите.

Сделайте одолжение, впредь не трезвоньте до того, как сможете соединить

меня с тем, кто звонит. Что я вам, мальчик?

И в тот самый миг, когда я собирался шмякнуть трубку, испуганный

голосок сказал:

- Простите.

- Пэтси? Снова вы?

- Да, я, - ответила она.

Сердце у меня екнуло: я понял, понял, что этот звонок уже не мог быть

случайным. Она запомнила мой номер. Ей захотелось еще раз поговорить со

мной.

- Доброе утро, Пэтси, - сказал я.

- Какой вы сердитый!

- Боюсь, что я вам нагрубил.

- Нет, нет. Виновата я сама. Все время вас беспокою... Не знаю, почему

так получается, но всякий раз, когда я звоню Джен, я попадаю к вам.

Наверно, наши провода где-то пересекаются.

- В самом деле? Очень жаль. А я надеялся, что вам захотелось услышать

мой романтичный голос.

Она рассмеялась.

- Ну, не такой уж он романтичный.

- Я с вами грубо говорил. Мне бы очень хотелось как-то загладить свою

вину. Вы позволите угостить вас сегодня обедом?

- Спасибо, нет.

- А с какого числа вы приступаете к работе?

- Уже с сегодняшнего. До свидания.

- Желаю вам успеха, Пэтси. После обеда позвоните Джен и расскажите мне,

как вам работается.

Я повесил трубку, не совсем уверенный, пришел ли я так рано движимый

трудовым энтузиазмом или в надежде на этот звонок. Второе, если уж

говорить честно, представлялось мне более правдоподобным. Человек,

вступивший на скользкую стезю обмана, внушает подозрения даже самому себе.

Словом, я был настолько собой недоволен, что вконец заездил своих

помощниц.

Вернувшись после обеда, я спросил у секретарши, звонил ли кто-нибудь.

- Только из бюро ремонта телефонов, - ответила она. - Какие-то

неполадки на линии.

Значит, и сегодня утром Пэтси звонила случайно, подумал я, а не потому,

что ей хотелось поговорить со мной.

Я отпустил обеих девушек домой в четыре - в виде компенсации за

утренние придирки (во всяком случае, себе я объяснил это так). С четырех

до половины шестого я слонялся по конторе, ожидая звонка Пэтси, и до того

размечтался, что самому стало стыдно.

Отхлебнув малость из последней бутылки, которая оставалась после

встречи рождества у нас в конторе, я хлопнул в сердцах дверью и пошел к

лифту. В тот момент, когда я нажимал на кнопку, я услышал, что в конторе

звонит телефон. Я как сумасшедший бросился назад (ключ от двери был еще у

меня в руках) и схватил трубку, чувствуя себя последним идиотом. Я

попытался замаскировать свое волнение шуткой.

- Прескотт 9-32-32, - запыхавшись, произнес я.

- Извините, - сказал голос моей жены. - Я не туда попала.

Что я мог ответить? Пришлось прикусить язык. Я стал ждать ее вторичного

звонка, обдумывая, каким голосом мне говорить, чтобы она не догадалась,

что за минуту до этого уже разговаривала со мной. Я решил держать трубку

как можно дальше ото рта, и когда телефон зазвонил, осторожно снял трубку

и, отставив руку, стал отдавать энергичные приказы отсутствующим

подчиненным; затем, поднеся трубку ко рту, небрежно произнес:

- Алло.

- Господи, до чего же вы важный! Прямо генерал.

- Пэтси?! - Сердце гулко ударило в моей груди.

- Боюсь, что так.

- Кому же вы звоните: мне или Джен?

- Разумеется, Джен. С этими проводами какой-то кошмар творится. Мы уже

звонили в бюро ремонта.

- Знаю. Как вам работаете я на новом месте?

- Ничего... По-моему, ничего. Шеф рычит совсем как вы. Я его боюсь.

- И напрасно. Поверьте моему опыту, Пэтси. Когда кто-то очень уж орет,

знайте, что он чувствует себя неуверенно.

- Я что-то не поняла.

- Допустим, ваш начальник занимает слишком высокий пост и сам понимает,

что не тянет. Вот он и строит из себя важную птицу.

- По-моему, это не так.

- А может быть, вы ему нравитесь, и он боится, как бы это не отразилось

на служебных делах. Он, может быть, покрикивает на вас просто для того,

чтобы не быть слишком любезным.

- Сомневаюсь.

- Почему? Разве вы непривлекательны?

- Об этом не меня нужно спрашивать.

- У вас приятный голос.

- Благодарю вас, сэр.

- Пэтси, - сказал я. - Я мог бы дать вам немало полезных и мудрых

советов. Ясно, что сам Александер Грэм Белл сулил нам встретиться. Чего же

ради мы противимся судьбе? Пообедаем завтра вместе.

- Боюсь, мне не удастся...

- Вы условились обедать с Дженет?

- Да.

- Значит, вам нужно обедать со мной. Я все равно выполняю половину

обязанностей Дженет: отвечаю вместо нее на телефонные звонки. А где

награда? Жалоба телефонному инспектору? Разве это справедливо, Пэтси? Мы с

вами съедим хотя бы полобеда, а остальное вы завернете и отнесете Дженет.

Пэтси засмеялась. Чудесный был у нее смех.

- Я вижу, вы умеете подъехать к девушке. Как ваше имя?

- Говард.

- Говард - а как дальше?

- Я хотел задать вам тот же вопрос. Пэтси, а дальше?

- Ко я первая спросила.

- Я предпочитаю действовать наверняка. Либо я представлюсь вам, когда

мы встретимся, либо останусь анонимом.

- Ну хорошо, - ответила она. - Мой перерыв с часу до двух. Где мы

встретимся?

- На Рокфеллер Плаза. Третий флагшток слева.

- Как величественно!

- Вы запомните? Третий слева.

- Да, запомню.

- Значит, завтра в час?

- Завтра в час, - сказала Пэтси.

- Вы меня легко узнаете: у меня в носу серьга. Ведь я дикарь, у меня

нет фамилии.

Мы рассмеялись, и разговор был закончен. Я не мешкая выкатился из

конторы, чтобы меня не застиг звонок жены. Совесть покалывала меня и в

этот вечер, но я кипел от возбуждения. Еле уснул. На следующий день ровно

в час я ждал у третьего флагштока слева на Рокфеллер Плаза, приготовляя в

уме искрометный диалог и одновременно стараясь выглядеть как можно

импозантнее. Я полагал, что Пэтси, прежде чем подойти, непременно оглядит

меня украдкой.

(продолжение следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 42.4 Кб)

Альфред Бестер

Перепутанные провода

(окончание)

Пытаясь угадать, которая из них Пэтси, я внимательно рассматривал всех

проходивших мимо девиц. Нигде на свете нет такого множества красивых

женщин, как на Рокфеллер Плаза в обеденный час. Их здесь сотни. Я придумал

целую обойму острот. А Пэтси все не шла. В половине второго я понял, что

не выдержал экзамена. Она, конечно, заглянула на Рокфеллер Плаза и, увидев

меня, решила, что продолжать со мной знакомство не стоит. Никогда в жизни

не был я так унижен и зол.

В конце дня моя бухгалтерша отказалась от места, и, говоря по совести,

я не могу ее винить. Ни одна уважающая себя девушка не стала бы терпеть

такого обращения. Я задержался, чтобы позвонить в бюро по найму с просьбой

прислать новую бухгалтершу, и лаялся с ними добрых полчаса. В шесть

зазвонил телефон. Это была Пэтси.

- Кому вы звоните: мне или Джен? - сердито спросил я.

- Вам, - ответила она ничуть не менее сердито.

- Плаза 6-50-00?

- Нет. Такого номера не существует, и вы отлично это знаете. Я

позвонила Джен, надеясь, что пересекающиеся провода снова соединят меня с

вами.

- Как прикажете понять ваши слова о том, что моего номера не

существует?

- Уж не знаю, что за странная у вас манера шутить, мистер Дикарь, но,

по-моему, это просто подлость... Продержали меня целый час на площади, а

сами не пришли. Как вам не совестно!

- Вы меня ждали целый час? Неправда. Вас там не было.

- Нет, я была, и вы меня обманули, как дуру.

- Пэтси, это невозможно. Я вас прождал до половины второго. Когда вы

пришли?

- Ровно в час.

- Значит, произошла какая-то ужасная ошибка. Вы точно все запомнили?

Третий флагшток слева?

- Да. Третий слева.

- Может быть, мы с вами перепутали эти флагштоки? Вы не представляете

себе, Пэтси, милая, как я расстроен.

- Я вам не верю.

- Как мне вас убедить? Я ведь и сам решил, что вы меня одурачили. Я

весь день так бесновался, что в конце концов от меня ушла бухгалтерша. Вы,

случайно, не бухгалтер?

- Нет. Кроме того, у меня есть работа.

- Пэтси, я прошу вас, пообедайте завтра со мной, только на этот раз

условимся так, чтоб ничего не перепутать.

- Право не знаю, есть ли у меня желание...

- Ну, пожалуйста, Пэтси. Кстати, объясните, отчего вы вдруг решили, что

номера Плаза 6-50-00 не существует? Что за чушь!

- Я совершенно точно знаю, что его не существует.

- Как же я с вами говорю? По игрушечному телефону?

Она засмеялась. - Скажите мне ваш номер, Пэтси.

- Э, нет. С номерами будет то же, что с фамилиями; я не скажу вам

своего, покуда не узнаю ваш.

- Но вы же знаете мой номер.

- Нет, не знаю. Я пробовала к вам сегодня дозвониться, и телефонистка

сказала, что даже коммутатора такого нет. Она...

- Она сошла с ума. Мы все это обсудим завтра. Значит, снова в час?

- Но никаких флагштоков.

- Хорошо. Вы, помнится, когда-то говорили Джен, что ваша контора сразу

за углом от старого здания Тиффани?

- Да.

- На Пятой авеню?

- Ну да.

- Так вот, я буду ждать вас завтра ровно в час там на углу.

- И не советую вам меня подводить.

- Пэтси...

- Что, Говард?

- Вы даже еще милее, когда сердитесь.

На следующий день лил проливной дождь. Я добрался до юго-восточного

угла Тридцать седьмой и Пятой, где возвышается старое здание Тиффани, и

проторчал под дождем добрый час - до без четверти второго. Пэтси снова не

явилась. У меня не укладывалось в голове, как могла эта девчонка так ловко

водить меня за нос. Потом я вспомнил ее нежный голосок и милую манеру

выговаривать слова, и у меня мелькнула слабая надежда, что она побоялась

выйти на улицу из-за дождя. Может быть, она даже звонила мне, чтобы

предупредить, но не застала.

Поймав такси, я вернулся в контору и с порога, не раздеваясь, спросил -

не звонил ли кто в мое отсутствие? Мне не звонили. Расстроенный и

возмущенный, я спустился вниз и зашел в бар на углу Мэдисон Авеню. Заказал

себе виски, чтобы согреться после дождя, пил, строил догадки, предавался

неопределенным мечтам и через каждый час звонил в контору. Один раз

какой-то бес толкнул меня, и я набрал Прескотт 9-32-32: хотел поговорить

хоть с Дженет. Но тотчас услышал голос телефонистки:

- Назовите, пожалуйста, номер, по которому вы звоните.

- Прескотт 9-32-32.

- Прошу прощения, У нас не зарегистрирован такой индекс. Будьте добры,

еще раз сверьтесь с вашим справочником.

Ну что ж, поделом мне. Я повесил трубку, заказал еще порцию виски,

потом еще, потом вдруг оказалось, что уже половина шестого, и, прежде чем

отправиться домой, я решил в последний раз звякнуть в контору. Набрал свой

номер. Раздался щелчок, и мне ответил голос Пэтси. Я сразу его узнал!

- Пэтси?..

- Кто это говорит?

- Говард. Для чего вы забрались ко мне в контору?

- Я у себя дома. Как вы узнали мой номер?

- Сам не знаю. Я звонил к себе в контору, а попал к вам. Наверно, наши

провода барахлят в обе стороны.

- У меня нет охоты с вами разговаривать.

- Еще бы, вам стыдно разговаривать со мной.

- Что вы имеете в виду?

- Послушайте, Пэтси. Вы безобразно со мной поступили. Если вам хотелось

отомстить, вы могли хотя бы...

- Как я с вами поступила? Да это же вы обманули меня.

- О-о, бога ради, давайте уж хоть сейчас обойдемся без этих шуток. Если

я вам неинтересен, куда порядочней сказать мне правду. Я вымок до нитки на

этом проклятом углу. Мой костюм до сих пор не просох.

- Как это вымокли до нитки? Почему?

- Да очень просто! Под дождем! - рявкнул я. - Что в этом удивительного?

- Под каким дождем? - изумленно спросила Пэтси.

- Бросьте дурачиться. Под тем самым дождем, который льет весь день. Он

и сейчас хлещет.

- Мне кажется, вы сошли с ума, - испуганно сказала Пэтси. - Сегодня

ясный, совершенно безоблачный день, и солнце светит с самого утра.

- Здесь в городе?

- Конечно.

- И вы видите безоблачное небо из окна своей квартиры?

- Да, разумеется.

- Солнце светило весь день на Тридцать седьмой и на Пятой?

- На какой это Тридцать седьмой и Пятой?

- На тех самых, что пересекаются у старого здания Тиффани, - сказал я

раздраженно. - Вы ведь около него работаете, сразу за углом.

- Вы меня пугаете, - сказала Пэтси шепотом. - Нам... давайте лучше

кончим этот разговор.

- Почему? Что вам еще не слава богу?

- Так ведь старое здание Тиффани - на Пятьдесят седьмой и Пятой.

- Здравствуйте! Там новое.

- Да нет же, старое. Вы разве забыли, что в сорок пятом году им

пришлось переехать на новое место?

- На новое место?

- Конечно. Из-за радиации дом нельзя было отстроить на прежнем месте.

- Из-за какой еще радиации? Что вы тут мне...

- Там ведь упала бомба.

Я почувствовал, что по моей спине пробежал странный холодок. Может

быть, я простыл под дождем?

- Пэтси, - сказал я медленно. - Все это очень... странно. Боюсь, что

перепуталось нечто поважнее телефонных проводов. Назовите мне ваш

телефонный индекс. Номер не нужен, только индекс.

- Америка 5.

Я пробежал глазами список индексов, вывешенный в телефонной кабине:

АКадемия 2, АДирондайк 4, АЛгонкин 4, АЛгонкин 5, АТуотер 9... АМерики там

не было.

- Это здесь, в Манхэттене?

- Ну, конечно. А где же еще?

- В Бронксе, - сказал я. - Или в Бруклине. Или в Куинсе.

- По-вашему я стала бы жить в оккупационных лагерях?

У меня перехватило дыхание.

- Пэтси, милая, извините меня: как ваша фамилия? Мне кажется, мы с вами

оказались в совершенно фантастических обстоятельствах, и, пожалуй, нам

лучше не играть в прятки. Я - Говард Кэмпбелл.

Пэтси тихонько охнула.

- Как ваша фамилия, Пэтси?

- Симабара, - сказала она.

- Вы японка?

- Да. А вы янки?

- Совершенно верно. Скажите, Пэтси... Вы родились в Нью-Йорке?

- Нет. Наша семья приехала сюда в сорок пятом... с оккупационными

войсками.

- Понятно. Значит, Штаты проиграли войну... и Япония...

- Ну, конечно. Это исторический факт. Но, Говард, это же нас с вами

совершенно не касается. Я здесь, в Нью-Йорке. Сейчас тысяча девятьсот

шестьдесят четвертый год. Сейчас...

- Все это так, и мы оба в Нью-Йорке, только я в одном Нью-Йорке, а вы в

другом. У вас светит солнце, и дом Тиффани на другом месте, и это вы

сбросили на нас атомную бомбу, а не мы на вас, вы нас разбили и

оккупировали Америку. - Я истерически расхохотался. - Мы с вами живем в

параллельных временах, Пэтси. Я где-то читал, что это может быть... Одним

словом, ваша история и моя не совпадают. Мы в различных мирах.

- Я вас не понимаю.

- Неужели? Вот послушайте: каждый раз, когда мир в своем движении

вперед достигает какой-то развилки, он - ну, как бы это вам сказать? -

расщепляется. Идет дальше двумя путями. И эти миры сосуществуют. Вы

никогда не пытались представить себе, что случилось бы с миром, если бы

Колумб не открыл Америку? А ведь он где-то существует, этот другой мир, в

котором не было Колумба, существует параллельно с тем миром, где Америка

открыта. И может, даже не один такой мир, а тысячи разных миров

сосуществуют бок о бок. Вы из другого мира, Пэтси, из другой истории. Но

телефонные провода двух различных миров случайно скрестились. И я пытаюсь

назначить свидание девушке, которая, простите, не существует... для меня.

- Но, Говард...

- Наши миры параллельны, но они различны. У нас разные индексы

телефонов, разная погода. И война кончилась для нас по-разному. В обоих

мирах есть Рокфеллер Плаза, и мы оба, вы и я, стояли там сегодня в час

дня, но как безумно далеки мы были друг от друга, Пэтси, дорогая, как мы

далеки...

В этот момент к нам подключилась телефонистка и сказала:

- Сэр, ваше время истекло. Будьте добры уплатить пять центов за

следующие пять минут.

Я поискал в кармане мелочь.

- Вы еще здесь, Пэтси?

- Да, Говард.

- У меня нет мелочи. Скажите телефонистке, чтобы она позволила нам

продолжить разговор в кредит. Вам нельзя вешать трубку. Нас могут

разъединить навсегда. Ведь у нас начали чинить линию, и у вас там тоже,

рано или поздно наши провода распутают. Тогда мы навсегда будем отрезаны

друг от друга. Скажите ей, чтобы позволила нам говорить в кредит.

- Простите, сэр, - произнесла телефонистка, - но мы так никогда не

делаем. Лучше повесьте трубку и позвоните еще раз.

- Пэтси, звоните мне, звоните, слышите? Позвоните Дженет! Я сейчас

вернусь в контору и буду ждать звонка.

- Ваше время истекло, сэр.

- Пэтси, какая вы? Опишите себя. Скорее, милая. Я...

И монеты с отвратительным грохотом высыпались в лунку.

Телефон молчал, как мертвый.

Я вернулся в контору и ждал до восьми часов. Она больше не звонила или

не смогла позвонить. Я целую неделю просидел у телефона, отвечая вместо

секретарши на все звонки. Но Пэтси исчезла. Где-то, может быть, в ее, а

может, в моем мире починили перепутанные провода.

Прикрепленное изображение (вес файла 184.4 Кб)

Неиссякаемый кладезь сказок!!!! Здорово!!!!!

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

17 марта - день святого Патрика. Национальный праздник Ирландии.

Тёмный Патрик и повелитель ворон Кромахи

Ирландская сказка.

Король Коннахта был добрый король, но у него было три беспутных сына, которые однажды накликали на него великую беду.

А вышло всё из-за того, что они сыграли злую шутку с очень опасным человеком — самим Повелителем Ворон — Кромахи.

Кромахи был древним колдуном. Он жил в маленькой хижине в чаще леса, впрочем, не так уж далеко от королевского замка. На верхушках деревьев, что нависли над его хижиной, гнездились вороны. На самом-то деле это были не вороны, а злые духи, которые служили своему повелителю Кромахи.

И вот — как, наверное, сделали б и другие на их месте, когда всего вдоволь, а занятий никаких,— три королевских сына, Диклан, Дармид и Дати, решили в один прекрасный день просто так, забавы ради, сыграть над старым Кромахи одну из своих шуточек: засунули ему в дымоход каменную плиту. Ну, и колдун чуть не задохнулся от дыма.

Взбешенный Кромахи гнался за ними до самого замка и там в присутствии отца, у которого чуть сердце не разорвалось от горя, проклял их и предрёк, что первый сын станет вором и его всю жизнь будет преследовать закон; второй сделается убийцей и всю жизнь не будет выпускать ножа из рук, а младший превратится в нищего и всю свою жизнь будет жить подаянием.

Потом он проклял и отца, который потакал сыновьям и сделал из них таких вот озорников и бездельников, и предрек, что король будет жить, чтобы видеть, как злая судьба постигнет одного за другим всех трех его сыновей.

Бедный отец, убитый горем, сразу слёг в постель, И в тот же миг в его спальню влетели четыре вороны, расселись на четырёх столбах его кровати и принялись зловеще каркать: «Карр! Карр! Карр!»

Так они каркали день и ночь, день и ночь...

И от этого карканья не только у короля расшаталось здоровье и помутился разум, страдали все, кто находился в замке или возле него. Король созвал всех и учёных мужей королевства, чтобы они дали совет, как избавиться от такой напасти. Но безуспешно.

Наконец, эти дурные вести о болезни короля и его подданных долетели до Донеголских гор и достигли ушей Тёмного Патрика. Грустно сделалось у него на душе, и вот он захлопнул дверь своей хижины, перекинул через плечо красный узелок и зашагал в Коннахт.

Когда этот бедняк представился в замке и попросил отвести его в королевскую спальню, слуги хотели было напустить на него собак. Но королева услышала шум и спросила, что случилось. А так как сердце ее разрывалось от горя и она готова была испробовать любое средство, она сказала:

- Раз уж никто из наших мудрецов и учёных не сумел нам помочь, этот тёмный бедняк хуже все равно нам не сделает. Введите его, и будь что будет!

И Тёмный Патрик очутился в спальне короля, окруженного толпой философов, мудрых советчиков и докторов.

Тёмный Патрик вошёл, поклонился всем и попросил изложить дело, что было исполнено. Тогда он поглядел на черных ворон, рассевшихся на четырёх столбах королевской кровати, и велел позвать трех принцев.

Первого, старшего принца он спросил, как его звать.

- Меня зовут Диклан.

- А какое проклятье наложил на тебя Кромахи?

- Он сказал, что я стану вором и всю мою жизнь меня будет преследовать закон.

Тёмный Патрик повернулся к королеве, дрожавшей от страха, и сказал ей:

— Тотчас отошлите Диклана в лучшую школу законов. Пусть станет судьёй, и ни один законник к нему не придерётся!

И в тот же миг ворона, что сидела в изголовье на левом столбе кровати, испустила пронзительный крик, от которого у всех мороз пробежал по коже, расправила крылья и вылетела в открытое окно.

Тогда Тёмный Патрик обратился ко второму принцу:

— А как тебя зовут?

— Мое имя Дармид.

— Какое ты заслужил проклятье?

— Я стану убийцей и всю мою жизнь не буду выпускать ножа из рук.

Тёмный Патрик повернулся к трепещущей королеве и сказал:

— Немедленно отошлите Дармида в лучшую медицинскую школу. Пусть учится и станет врачом! Тогда его нож не будет ножом убийцы.

Тут ворона, что сидела в ногах кровати на правом столбе, издала пронзительный крик, от которого у многих замерло сердце, раскинула крылья и вылетела в окно.

Тогда Тёмный Патрик обратился к младшему принцу:

— Как твое имя?

— Дати.

— На какое проклятье обрёк тебя Кромахи?

— Я буду нищим и всю мою жизнь буду жить подаянием.

Тёмный Патрик повернулся к задыхающейся от волнения королеве.

— Не теряя драгоценного времени, — сказал он, — отошлите этого юношу в университет. Пусть он станет поэтом, и всё, что ему дадут за труды, он возьмёт себе по заслугам!

Мерзкая ворона, сидевшая на левом столбе в ногах кровати, издала пронзительный крик, расправила крылья и улетела в окно.

Радость, постепенно заполнявшая королевское сердце, заставила его подняться в постели и закричать от счастья. И в тот же миг четвёртая ворона испустила душераздирающий крик, который наверняка уж разнесся на все четыре стороны коннахтского королевства, и тоже вылетела в окно.

Тёмный Патрик скромно отказался от всех почестей, которые король и королева на радостях предлагали ему. Он отверг и пост главного советчика, который все мудрецы, учёные и философы следом за королем и королевой просили его принять. Он сказал им, что он простой и тёмный горец и не привык жить при дворе, в замке, среди великих ученых мужей, что может быть счастлив только в своей убогой хижине в Донеголе, возделывая картофельное поле на склоне горы.

И, перебросив через плечо красный узелок, Тёмный Патрик пустился в обратный путь.

В старину говорили: Трёх вещей опасайся: копыт лошади, рогов быка и улыбки англичанина.

Прикрепленное изображение (вес файла 270.8 Кб)

Chanda, интересная и поучительная сказка про ворон.

С днём Св.Патрика!

Прикрепленное изображение (вес файла 191.9 Кб)

Vilvarin,Matata, спасибо за тёплые слова!

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

21 марта - день весеннего равноденствия

Диль-кель

Алтайская сказка

Это было очень давно, когда все птицы жили в теплых землях. На Алтае щебетали только реки. Эту песню воды услышали южные птицы и захотели узнать, кто так громко звенит, так весело поет, какая радость случилась на Алтае.

Однако лететь в неизвестный край было очень страшно. Напрасно уговаривал беркут своих соколов и ястребов, сов и кукушек. Из всех птиц только синичка осмелилась пуститься на север.

— Слушай! — крикнул ей беркут. — Если там хорошо, сейчас же вернись и покажи веем птицам дорогу!

Синица, выпрямив крылья, улетела.

Вот увидела она холмистые горы. Алтай стоял розовый, как вечер. Синица спустилась с неба в цветущий куст маральника. Из туч падали хлопья снега, но маральник цвел и цвел так обильно, что из-за розовых лепестков не видно было ни листьев, ни веток.

Синица глянула вниз. Весь снег на Алтае был в цвету. Светло-желтые и синие цветы стояли мохнатые, как медвежата. Синице захотелось есть, и она тут же, в снегу, нашла прошлогоднее зернышко, а рядом валялась высохшая ягода, а еще дальше копошился червяк.

Ум заиграл у синицы на Алтае, голова легкая стала. Она забыла, зачем сюда летела, кто ее послал. Где родилась, и то не помнит. Вдруг почернело небо. Синица увидела птичье войско. Впереди всех летел грозный беркут.

— Диль-кель! Диль-кель! — крикнула синица. — Весна, приди! Весна, приди!

А беркут уже кружит над ней.

— Почему обратно не вернулась? Зачем нас в этот край не позвала?

— Кланяюсь вам до земли, великий беркут! В этом краю лед в семь рядов лежит. Снег из семидесяти туч падает. Я тут сижу, изо всех сил весну вызываю: «Диль-кель! Диль-кель! Весна, приди! Весна, приди!" Это по моей просьбе теплый ветер подул. Диль-кель! Диль-кель!

Я только что за вами лететь собиралась. «Весна, приди! Весна, приди!"

Беркут опустился на ветку, поднял вверх крыло и через крыло посмотрел на Алтай: занесенные снегом, стояли горы; снег лежал в долинах.

— Диль-кель! Диль-кель! — кричала синица.

И там, где слышалась эта песня, снег в самом деле съеживался и стекал ручьями.

— На этот раз я прощаю тебя, — сказал беркут синице. — В будущем году видно будет, правду ли ты говоришь.

С тех пор, чтобы обман не раскрылся, синица раньше всех птиц начинает весеннюю песнь:

«Диль-кель! Диль-кель! Весна, приди! Весна, приди!" А за ней запевают и другие птицы.

Прикрепленное изображение (вес файла 95.8 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

21 марта - не только день весеннего равноденствия, а ещё и Навруз.

Две пери

Турецкая сказка

Я хочу в мужья старшего сына падишаха, — говорила старшая из сестер, — высокого, красивого, бесстрашного наездника, искусного танцора. Нет ему равного в умении владеть саблей, в метании дротика. А после смерти отца он вступит на престол, и стану я женой великого падишаха. Может ли быть большее

счастье в этом мире? Что прекраснее, спрашиваю я вас? Средняя сестра, сладко потягиваясь, сказала:

— Знать ничего не знаю, я желаю среднего. Голубые-преголубые у него глаза, а волосы — светлые. Говорят, у самого падишаха нет таких богатых камзолов, а в городских кофейнях все заслушиваются: так сладки его речи. И я сама видела, как он на базаре бил кого-то. Одним ударом свалил противника на землю, а потом наступил ему на живот и перешагнул через него. Я спросила: «Почему он так поступил?» «Так пожелала душа его», — ответили мне. Что пожелает душа его, то он и совершает. И многих он уничтожил! Вот такого я люблю, не только я одна — все его любят. Отец предпочитает его другим детям:

«Средний сын на меня похож, — говорит он, — наследником объявляю среднего сына». Теперь скажите, если не его мне избрать, то кого же?

Младшая сестра усмехалась:

— Ну и хорошо, хорошо. И старший и средний пусть будут вашими, мой желанный — младший.

И, обхватив голову руками, она закрыла глаза.

Всю жизнь она с сестрами прожила в этой маленькой хижине дровосека на краю города и даже с закрытыми глазами видела все вокруг: вот стены — голые, обмазанные глиной. Посреди — колченогий стол, и сестры, облокотившись, сидят вокруг. На них старые, искусно залатанные платья. Что в таких нарядах думать о сыновьях падишаха! Они и сами понимают все, размышляла младшая...

— Мой желанный — младший, пусть другие будут вашими! — воскликнула она.

Средняя сестра смеялась, не отставала от нее и старшая.

— А почему, — спрашивала она, — не похож он на остальных? Никогда не улыбнется, никогда ни на кого не посмотрит, всегда ходит один. Никто его не любит...

Средняя соглашалась:

— Да, да... По правде говоря, он никуда не годится, от него никакого толка ни в играх, ни в боях! Ничего! Неужели ты не могла выбрать другого?

Младшая сестра огорчилась.

— Его люблю, и все! — ответила она.

— Ну что же в нем любить? — допытывались сестры.

— Я понимаю его! Люблю потому, что его никто не любит. Люблю потому, что он ни на кого не похож. Никто не знает, о чем он думает, но плохого в нем нет. Какой он хороший!.. — защищалась младшая.

Сестры только посмеивались.

— Откуда ты все это знаешь? — спрашивали они. Младшая сестра устремила взгляд в темную ночь. Глаза у нее были такие голубые и чистые, будто видели кругом совсем не то, что все люди. Так и было.

— Была ночь после битвы, — рассказывала она и вздыхала, — в честь победы в городе устроили праздник. Площадь ярко осветили. Все плясали, пели песни. Вино лилось рекой. А я в своем' заплатанном платье и веселиться не смела. Я смотрела из-за угла, мне хотелось плакать. Вдруг он подошел, сел рядом,

взял мою руку: «Ты почему не веселишься, девушка?» «Веселье не для меня», — отвечаю. «Почему?» Я показала на свою одежду. Он понял. И я не побоялась рассказать ему, как мы совсем обеднели после смерти отца, собирали в горах траву для веников, продавали и еле-еле сводили концы с концами.

«Не печалься, девушка», — говорит он. Положил мне руку на плечо, посмотрела я в его черные глаза и не могла оторваться. «А ты подумай, девочка, о тех, кто погиб в этой жестокой битве», — молвил он, а на ресницах — слезы. Не знаю, как решилась я вытереть эти слезы. «Ты добрая, девушка, — сказал он. — Пойдем-ка плясать». Долго, долго мы танцевали, потом я спела ему песню дочери дровосека. «Я не забуду ни тебя, ни твой голос, а ты не забывай меня!» — и мы расстались. Я смотрела ему вслед.

Выслушали сестры, но не поверили ей.

— Смотри, какая ты ловкая! — И, вскочив, принялись плясать и кружиться, схватившись за руки.

Когда они так кружились, когда били в ладоши, то становились прекрасными. Они и в самом деле были прекрасны, но лучше всех была младшая. Нежная, стройная, косы до пояса, талия тонкая, а сердце — доброты бесподобной.

— Оставьте меня, вертушки, не смейтесь. Все равно, если его стрела упадет на нашу крышу, я выйду за него. Что вы на это скажете? — отбивалась младшая.

Старшая сестра, кружась, пела:

— Ничего у тебя не выйдет! Я хочу старшего, но младший как-никак сын падишаха, я в этом доме старшая, и за него выйду я.

Средняя тоже не уступала:

— Нет, это невозможно! Я хочу среднего, но и младший, худо-бедно, тоже сын падишаха. Я в этом доме средняя, я в середине между вами, я выйду за него!

А младшая смотрела вдаль, в голубую ночь, и пела песню дочери дровосека. Текучие воды, слушая ее, останавливались, цветы расцветали. Она пела, и все кругом умолкало, все исчезало... Не могла сравниться с красотой этого голоса даже песня соловья. Дивный голос был у нее!

И младшая сестра повторяла снова:

— Если его стрела упадет на нашу крышу и если он придет к нашему дому, я буду петь песню дочери дровосека. Он меня поймет, он меня полюбит, он меня узнает!

Очень любила девушка своих сестер, жизнь готова была отдать за них, но ни за что не хотела уступить им младшего сына падишаха. Они забыли про сон, забыли, что они сестры. И спор продолжался.

О сыновьях падишаха спорили не только в хибарке на окраине. Спор шел во всем городе — в богатых домах и в бедных. У всех девушек кружились головы: завтра утром три сына падишаха поднимутся на крышу дворца, в руках у каждого —лук и стрела. Они натянут тетивы, пустят стрелы. Каждый женится на той девушке, на дом которой упадет стрела. Так захотел падишах! Вот почему все девушки не могли уснуть. Но всего-то будут пущены три стрелы, и только три девушки обретут счастье, а у всех остальных рухнут надежды...

А небо уже посветлело, заалело. Наступало утро. Послал старший сын падишаха свою стрелу, и упала она на крышу дома первого визиря. Красива дочь первого визиря! Он целился именно в этот дом.

Средний сын падишаха любил дочь второго визиря, он пустил свою стрелу на крышу дома второго визиря.

А младший сын натянул тетиву и пустил стрелу в небо. Молнией пролетела стрела над городом, опустилась у озера. Пошел младший туда вытащить свою стрелу. Когда он доставал ее, появилась около него собачонка и пошла за ним следом. Растерялся, бедный, расстроился. Братья соединились со своими любимыми, а его стрела упала в болото, да еще какая-то собачонка увязалась за ним... Над ним станут смеяться, издеваться! Младший сын падишаха никогда и мухи не обидел, а тут не выдержал, поднял с земли камень и бросил в собаку. Камень попал ей в голову, но та не отставала. Так и вошли в город, дошли до дворца. Люди смеются, кругом хохот гремит. Падишах только не смеялся и братьев заставил умолкнуть.

— Что поделаешь, сын мой, — сказал он, — такова твоя судьба! Младший сын подчинился, но был в смятении. «Разве человек может жениться на собаке? Как это может быть?» — думал он.

— У твоей невесты и дома-то нет, где же она будет жить теперь? — спросил падишах.

Нечего было ответить на это.

— Как-никак она моя будущая невестка, пусть остается во дворце, — сказал падишах и прибавил: — Бери свою невесту и иди к себе.

Несчастный опустил голову, закусил губы. Приходилось терпеть! Взял собачонку и пошел к себе. Бросился он на постель, из глаз слезы полились. Он жалел, что с такой силой натянул лук и так далеко послал стрелу.

— И откуда только взялась эта собака? Неужели мой жребий жениться на собаке?

Так он стонал, терзался и рыдал. Он рыдал, а весь город смеялся над ним. Девушки-невесты забыли и свои надежды, и разочарования. Все было забыто, и ни о чем другом, только о младшем сыне и его невесте шли разговоры в городе: «Нашел подходящую невесту!»

Смеялись и в хижине на окраине. Старшая и средняя сестры от смеха обо всем забыли. Забыли и младшую сестру. А младшая забилась в угол и плакала. И во всем городе плакали только два человека: младший сын падишаха и младшая дочь дровосека. Но сыну падишаха недолго пришлось плакать. К вечеру кто-то коснулся его плеча. Он поднял голову. Перед ним стояла девушка, высокая, талия тонкая, косы до колен. Лицом на младшую дочь дровосека похожа, но одета в красивое платье.

— Не плачь, не мучь себя, ты женишься не на собаке, а на мне, — сказала она и показала под стол.

Под столом лежала шкура собачонки. Младший сын падишаха сразу влюбился. Красавица, казалось, говорит ему: «Вот я пришла, теперь забудь все!» Он так и поступил.

А красавица была дочерью падишаха добрых пери, младшей из трех сестер. Она очень любила людей, чья жизнь коротка, как у цветов, созданий порой добрых, порой злых. По ночам она входила в дома, смотрела, как спят люди, детям бедняков показывала сны, прекрасные, красивые, все, чего они не видели и не могли увидеть наяву. Она веселила грустные сердца. Брала в свои ладони холодные руки молодых девушек с добрым сердцем и согревала их. Иногда она входила во дворец и шла прямо к младшему сыну. Она знала все его добрые, чистые, человечные мысли. Когда младший шахзаде бродил одинокий по улицам города, она шла по его пятам. В своем дворце на берегу озера только о нем и думала. Красавица пери все умела, и когда шахзаде пустил свою стрелу, она притянула стрелу в свой дворец, захотела выйти за него замуж! Так и произошло.

На глазах у шахзаде стояли слезы, но все печали уже улетучились, а слезы были от радости.

— Ты хорошо сделала, не уходи! — сказал он. Дочь царя улыбнулась:

— Я пришла, чтобы остаться. Не уйду.

Как это прекрасно: «Не уйду!» Только еще не все уладилось. Никто не должен был знать, что собачонка — красавица пери. Все должны были думать, что шахзаде женат на собаке. Он не смел ни касаться шкуры, ни прятать ее, ни пытаться сжечь. Люди будут издеваться над ним за то, что он женился на собачонке. Но если у шахзаде доброе сердце, если он действительно любит дочь царя пери, он должен терпеть все это.

— Я буду терпеть, я все сделаю для тебя, — сказал шахзаде. — Если ты мне яду дашь, и яд выпью из твоих рук!

— Ты только не трогай мою шкуру, и все уладится, — ответила красавица.

И младший сын падишаха еще раз дал клятву.

Настал день свадьбы. Падишах женил сразу трех своих сыновей. Для этой самой торжественной из всех свадеб на свете падишах захватил в соседних странах золото, алмазы, яхонты, жемчуг. Среди богатств было платье из Индии. Невеста старшего сына падишаха нарядилась в него и была самой видной, больше всех нравилась гостям. Но вот, когда все славили ее, вошла какая-то девушка, и весь блеск невесты старшего сына померк. Взгляд черных глаз красавицы проникал в душу, у всех, кто на нее смотрел, голова кружилась. Так она была красива, так не похожа на других! И женщины и мужчины смотрели на нее с удивлением. Красавица не была приглашена на свадьбу, кто она, откуда — никто не знал: от восхищения спросить забыли. Ей уступили почетное место, самые знатные видные юноши столпились вокруг нее. Старший и средний сын падишаха тоже подошли, танцевать приглашают. Красавица смеется, отказывается. Потом

подошла к младшему, взяла его за руки, стала с ним танцевать и приговаривать:

— Не забудь своего обещания, мой шахзаде, не трогай мою шкуру.

Кончились танцы, они сели в сторонке, друг с друга глаз не сводят. А гости все расхваливают красоту девушки с черными кудрями, черными глазами, тонкой талией.

Только выбрала она чудно! Нашла, видите ли, жениха собачонки, собачкина мужа! Вспомнив о собачонке, захохотали все. Откуда им было знать, что собачонка как раз и есть та красавица, которая танцевала с шахзаде!

— Где собака?! Где собака? Две невесты здесь, а третьей нет! Пусть придет и невеста-собачонка! — требовали гости, и не шепотом, друг другу на ухо, а громко, во весь голос. Они хотели, чтобы незнакомая красавица и младший шахзаде слышали все. Пери не слушала, но несчастный юноша кусал губы, терзался, ему так хотелось все открыть, изо всех сил старался он сдержать себя.

А с улицы в одно из окон смотрела на свадьбу девушка с голубыми глазами, стройным станом, бедная девушка в лохмотьях. Увидела она шахзаде рядом с красавицей, но ревновать не стала. Младшая дочь дровосека думала о другом.

— Неужели это может случиться, — стонала она, — как это не справедливо, на долю шахзаде выпала какая-то собачонка, а не такая прекрасная девушка, как эта? Разве мой любимый шахзаде достоин такой жалкой участи — жениться на собачонке?

Слезы покатились у нее по щекам. А во дворце смеялись, веселились.

(окончание следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 334.9 Кб)

Две пери

Турецкая сказка

(окончание)

Ровно сорок дней и сорок ночей продолжалась свадьба. Младший сын падишаха и красавица пери днем сидели в своих покоях, беседовали. Наступала ночь, и они приходили на праздник. Все непрестанно смотрели на них, и не только смотрели, очень завидовали, старались разузнать, откуда пришла девушка и куда она уходит. Пытались выследить, но теряли из виду и никак не могли узнать, куда она скрывается. Над несчастным младшим шахзаде по-прежнему издевались. «Собака, невеста-собачонка, жених собачонки», — не сходило с языка гостей. Шахзаде от досады похудел, побледнел, забыл свое большое счастье, и желание раскрыть тайну овладело им. Когда в сороковую ночь невеста среднего сына падишаха бросила кости, сказав: «Пусть погрызет собачка, наша невестка-собачка, пойдите приведите ее, пусть наестся досыта», — и расхохоталась, а вслед за ней рассмеялись все, несчастный шахзаде не стерпел, кинулся, схватил лежавшую под столом шкуру собачонки и бросил ее в огонь. Шкура сгорела, и шахзаде увидел перед собой пери. Посмотрела она на него укоризненно.

— Ты потерял и меня, и свое счастье, разрушил все, — сказала она. — Я больше не могу оставаться здесь и вернуться домой тоже не могу. Нельзя, видно, доверяться людям. Любовь моя заставила меня забыть это, я не послушала своих родителей.

Шахзаде хотел ее обнять, но пери превратилась в голубку с голубыми перьями и черными глазами. Выпорхнула она в раскрытое окно и улетела.

Это горе было для шахзаде сильнее всех других несчастий, страшнее смерти, нельзя было его вынести. Он должен был соединиться со своей возлюбленной! Или он ее найдет, или — умрет. Пошел шахзаде к отцу, сказал, что потерял свою невесту, и просил разрешения отправиться искать ее. Падишах удивился, почему шахзаде не радуется, что избавился от женитьбы на собачонке, да еще хочет ее разыскать. Но любимцем его был средний сын, и шах сказал младшему:

— Счастливый путь!

Отправился младший шахзаде на поиски. Он прошел горы, долины, обошел города и всех, кого встречал, спрашивал, не видели ли они чуда: прекрасную девушку или голубку с черными глазами и голубыми перьями. Никто не ответил: «Да, видел».

Наконец шахзаде дошел до маленького городка. И здесь, как и всюду, было много людей, озабоченных своими горестями. Одни голодные, другие в разлуке со своими любимыми. Но все они обсуждали необыкновенное. Даже старики с седыми бородами наклонялись к ушам своих состарившихся, наполовину оглохших жен и кричали:

— Дожил до седых волос, спина уже согнулась, но в жизни не видел такого: на рынке открыли лавку и наполнили ее игрушками, и какие игрушки, старуха, какие игрушки! Увидишь — хочется взять в руки поиграть. Бедным детям даром раздают! Лавка крохотная, а игрушки не убывают. Вечерами лавку не закрывают, но ни один вор не трогает игрушек. По ночам сторожит лавку голубь — сам голубой, глаза черные.

Услышал младший сын падишаха. Может быть, теперь утихнет его горе? Когда небо потемнело и засверкали золотистые огни в маленьких окошках кирпичных домиков, он побежал к лавке с игрушками. Встал перед голубкой на колени, умолял простить, вернуться.

Голубка вздохнула и простонала:

— Разве я покинула тебя по своей воле? Я не могу вернуться. Все кончилось!

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросил шахзаде.

— Если мой отец, мать или братья захотят, то они могут соединить нас с тобой. Я не смею сама просить. Гнев их силен, и только сестра, может быть, пожалеет нас и поможет нам. Прекрасные песни людей зачаровывают пери. Они тогда исполнят все, что человек пожелает. Найди девушку с чарующим голосом — она поможет нашему горю.

— Где же ее найти? Есть ли на земле такая девушка? — прошептал сын падишаха.

Голубка с черными глазами упрекнула его:

— Ты забывчив. На одном празднике бедная девушка спела тебе чудесную песню. Все в ней полюбилось тебе. «Не забуду тебя», — сказал ты ей. Я тоже смотрела на нее, слушала ее песни. И не уставала смотреть и слушать. Так хороша она была, так прелестны были ее песни! Я хотела стать такой же, как она.

Когда я была вместе с тобой и сбрасывала шкуру, то становилась похожей на нее. Дочь дровосека любила тебя... Но я боюсь просить у нее помощи — от людей такой жертвы нельзя ожидать.

Шахзаде обрадовался:

— Вспомнил, вспомнил! Но я не знал, что она меня любит. Надо умолять ее, уговорить ее...

Шахзаде отправился в путь, нашел дочь дровосека. Попросил помощи.

Та ответила:

— Все, что смогу, я сделаю.

Ночью пошла она к озеру, села на берегу и стала ждать восхода луны. Луна взошла, и девушка запела.

Голос ее шел из самого сердца, был нежен, бесподобно красив. И пока луна поднималась все выше и выше, дочь дровосека пела неустанно одну песню за другой. Под конец она спела песню дочери дровосека. И тут услышала шум крыльев и почувствовала на губах чей-то поцелуй. Перед ней стояла пери с белоснежными крыльями. Она взяла девушку за руки:

— Как ты хороша, как ты добра, девушка! И как чудесен твой голос! Ты заставила меня плакать. А ведь никогда со мной такого не было. Скажи, чего ты желаешь?

Младшая дочь дровосека попросила:

— Только одного — верни сыну падишаха его любимую, исполни их желания.

Пери вздохнула:

— Нет ли у тебя другого желания, девушка? Ведь шахзаде не сдержал своего слова! Его любимая — моя младшая сестра, из-за него она и покинула всех нас. Все мы в горе. Нет ли у тебя другой просьбы?

Младшая дочь дровосека опустилась на колени перед пери:

— Я люблю шахзаде, я хочу, чтобы он был счастлив. Больше мне ничего не надо. Прошу тебя, исполни мою просьбу, — умоляла она.

Пери подняла ее с земли и поцеловала в лоб.

— Не печалься. Твое желание исполнится, — сказала она и тотчас исчезла. Луна уже заходила.

А во дворце младший сын падишаха проснулся и увидел рядом с собой любимую. Прошли горькие дни, они снова соединились. Великая радость овладела ими. Насмешники теперь умолкли. Они были полны злобы, зависти, но шахзаде не замечал ничего. Прежде всего он захотел показать свою жену падишаху. Пери отказывалась, но шахзаде не послушал ее. Приготовил роскошный стол, пригласил падишаха. Тот приехал. Не из любви к сыну — из любопытства: хотелось увидеть невестку. Посмотрел падишах и потерял голову. Забыл свои седые волосы, морщинистое лицо и думал только, как бы овладеть красавицей пери. Надо убить младшего сына! Мерзкий был падишах, для исполнения своих желаний готов был убить не только младшего сына, а всех трех сыновей. Сразу сделать этого он не мог и решил действовать хитростью. Позвал сына:

— Завтра я снова приду к тебе, со мной будет отряд воинов. Ты должен поставить перед ними плов с золотой ложкой сверху. Мои воины будут есть, а золотая ложка должна стоять прямо, плов не уменьшаться, а если кончится плов, то знай — тебе конец! — сказал падишах.

Несчастный шахзаде вернулся к своей прекрасной жене, обнял ее колени и зарыдал.

— Какое горе постигло тебя? — спросила жена.

Шахзаде поздно понял страшный замысел падишаха. Завтра он умрет, а прекрасная пери попадет в руки отца... Пери глубоко вздохнула и сказала:

— Не горюй. Пойди к младшей дочери дровосека, попроси ее помочь. Пусть она сегодня ночью у озера споет песню, и когда, услышав ее голос, к ней приблизится моя средняя сестра, скажет: «Я прошу блюдо плова с золотой ложкой». Нас может спасти только эта прекрасная девушка.

И шахзаде пошел. Он упал на колени перед младшей дочерью дровосека, рассказал ей о случившемся, умолял ее спасти его. Младшая дочь дровосека улыбнулась, вытерла слезы шахзаде.

— Я сделаю все, что смогу! — сказала она и принесла под утро блюдо плова с золотой ложкой.

На следующий день падишах с отрядом воинов пришел в сад шахзаде. Они взяли в руки огромные миски и начали есть плов. Ели, ели, но плов не кончался и нисколько не убывал, золотая ложка по-прежнему ровно стояла на вершине блюда.

Падишах в ярости закричал:

— Ешьте еще! Ешьте еще!

Воины показали на свои набитые животы.

— Наш падишах, мы наелись, — взмолились они.

Падишах совсем рассвирепел, одного ударил кулаком, другого пихнул ногой. Воины съели еще, но плов не убывал. Падишах стукнул кулаком по блюду и сказал:

— Завтра мы вновь придем сюда. Найди нам хороший арбуз, да такой, чтобы мои воины ели, ели и не смогли съесть. Если съедят — считай себя мертвым!

У несчастного шахзаде руки опустились. Откуда весной арбуз? Если даже и найдется, то как может хватить одного арбуза на целый отряд? Пошел к своей жене, положил голову ей на колени и рассказал все. Дочь падишаха пери погладила волосы шахзаде и сказала:

— В нашей стране круглый год лето, а младшая дочь дровосека своим прекрасным голосом, своей бесконечной любовью может сделать все. Пойди к младшей дочери дровосека, умоляй ее. Пусть она и сегодня ночью у озера споет свои самые лучшие песни и, когда, услышав ее прекрасный голос, к ней приблизится

моя средняя сестра, скажет: «Твоя младшая сестра просит маленький арбуз с маленькой бахчи».

И младший шахзаде отправился в город, к дочери дровосека, рассказал ей о случившемся, умоляя спасти ему жизнь.

— Я сделаю все, что смогу, — ответила младшая дочь дровосека.

У озера она спела свои лучшие песни, получила арбуз и принесла его.

Пришли воины падишаха. Ели, ели и не смогли доесть арбуза. Тогда падишах объявил:

— Завтра вечером мы придем к тебе и красавица должна нас развлекать. Ты найдешь для нас младенца, которому нет и дня от роду. Он должен ходить, говорить, танцевать, на плече у него должно быть ружье, а в руках сабля. Если ты не найдешь такого ребенка — считай себя мертвым.

И, сказав это, рассвирепевший падишах сжал кулаки, с проклятиями отправился к себе во дворец.

Несчастный шахзаде не сомневался, что такого ребенка ему не найти. Да и сам падишах знал, что нет такого ребенка. Стал бы он требовать, если бы не знал? Наконец-то он добьется своего, убьет шахзаде! И шахзаде пошел к жене, чтобы проститься. Но дочь царя пери не печалилась:

— Не мучь себя, не плачь, не теряй надежды, дорогой супруг. Найди дочь дровосека с прекрасным голосом и упроси ее пойти к озеру. Пусть споет свои самые лучшие песни и, когда приблизится к ней моя средняя сестра, пусть скажет ей: «Твоя младшая сестра в большой беде, пошли к ней новорожденного».

Младшая дочь дровосека горела как в огне — жизнь ее покидала, но, услышав слова шахзаде, забыла обо всем, поднялась.

Она сказала:

- Я сделаю все, что смогу!

Дрожа от лихорадки, она направилась к озеру и с трудом дошла до него. Села на берегу и стала ждать появления луны. Взошла луна — красавица начала петь свои песни. Все тело ее ныло, но самые лучшие свои песни пела она в эту ночь, и ее прекрасный голос никогда не звучал так сладостно. Она пела и пела, все вокруг умолкло. Но прекрасная пери с белыми крыльями не появлялась. Младшая дочь дровосека спела песню дочери дровосека. Тогда послышался голос: «Спой еще раз эту песню, милая девушка, еще раз спой!»

Младшая дочь дровосека еще раз спела песню. И опять не появилась дочь пери с белыми крыльями, только донеслись слова: «Спой еще раз, красавица, эту песню, спой еще раз, прошу тебя. Я знаю твою просьбу, постараюсь ее исполнить, а ты пока пой песню!»

Прекрасная девушка с жизнью прощалась, но спела еще раз. Дочь пери с белыми крыльями снова подала голос: «Спасибо, красавица, благодарю тебя. Ты оказала мне великую услугу, я страдала, ты уменьшила мою боль. Твое желание исполнится, иди спокойно!»

А дочь дровосека уж и встать не смогла, осталась она лежать на берегу. Луна тем временем скрылась, звезды померкли, всходило солнце.

Когда солнце взошло, злой падишах созвал своих людей и пошел в дом младшего сына. Взял с собой и палача, — он был уверен, что исполнит свое желание. Поднялся падишах по мраморным ступеням, увидел невестку, подошел к ней и шепнул на ухо:

— Сегодня ты станешь моей женой!

Потом он обратился к своему сыну и спросил:

— Ну как, ребенок еще не появился?

Бедный шахзаде побледнел, опустил голову и ничего не мог вымолвить.

— Нет? — воскликнул злой падишах. — Не исполнил моего желания, ослушался меня? Ты знаешь, что ожидает того, кто ослушается падишаха. Ты сейчас умрешь, — и сделал знак палачу, но тут внизу на мраморной лестнице показался только что родившийся малютка. Шаг его был шагом воина, на плече ружье, в руке — крохотный меч. Он подошел к падишаху и сказал:

— Мой падишах, вы звали меня, вот я пришел, жду ваших приказаний! — И взял ружье на караул.

Жестокий падишах не мог найти слов в ответ. Наконец, пытаясь улыбнуться, вымолвил:

— Сделай что-нибудь приятное.

— Слушаюсь, мой падишах, — ответил крохотный ребенок. Он поднял свою саблю и изо всей силы опустил ее. Голова падишаха свалилась в одну сторону, а туловище в другую. Младенец подошел к голове падишаха, снял с нее венец и надел на голову шахзаде.

— Мой падишах, теперь власть принадлежит тебе! Молодой падишах хотел было раскрыть рот, но в это время с неба упали три красных яблока — так он и остался с разинутым ртом.

Одно из трех яблок разделили пополам. Половину съела дочь падишаха пери, другую — юный падишах. Отныне они будут жить в счастье, в мире и спокойствии!

Второе яблоко покатилось к озеру. Докатилось до бедной девушки и заговорило:

— Если ты меня съешь — исполнятся все твои желания, красавица!

Младшая дочь дровосека с любовью и радостью прижала к груди яблоко:

— Я люблю шахзаде, — сказала она, — все мои желания только о нем. Я приберегу яблоко для него. Если он попадет в беду, я отдам яблоко ему.

Малютка воин нагнулся, ему понравилось третье яблоко. Но яблоко вдруг покатилось и исчезло. Все старания малютки оказались напрасными, — он не сумел его найти.

Прошли века, и белобородый дервиш нашел это яблоко. Взял его, принес детям:

— Дети, не забывайте меня!

Прикрепленное изображение (вес файла 197 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё 21 марта - Международный день кукольника.

Андрей Нуйкин

Приключения начинаются

(из повести «Посвящение в рыцари)

Дорога весело петляла мимо рощиц, сел, полей, а мне было грустно.

Последнюю ночь перед походом мама не спала, и глаза у нее при прощании

были совсем измученные.

- Иди, - говорила мама. - Что ж, раз надо... Только, когда будешь

рисковать, помни: если с тобой что случится, я умру. Ты знаешь, Олешек, я

не обманываю... Я всегда мечтала, чтобы ты вырос рыцарем, мужчиной, но я

не знала, что это так тяжело. И все-таки будь рыцарем, будь мужчиной -

защищай слабых, только не стесняйся, пожалуйста, когда очень трудно,

попросить помощи у других. И совета. Что справедливо, что несправедливо -

иногда сразу и не поймешь. Ты давно мечтал о дедушкиной сабле - возьми ее.

Это честная сабля, дедушка ни разу не вынимал ее из ножен ради неправого

дела. Пусть будет защитой, но лучше если бы она тебе не понадобилась!..

Папа шутил что-то насчет юного Дон Кихота, но и у него глаза были

печальные, даже растерянные.

Научный Мальчик вышагивал по дороге молча - наверное, обдумывал

какую-нибудь теоретическую проблему. Карла внимательно озирал окрестности

из моего рюкзака. Лишь Задира радовался и шумел за четверых. Он то

бесшумно подкрадывался к кому-то, спрятавшемуся за бугром, то с боевым

кличем устремлялся в гущу придорожных кустов, направо и налево нанося

смертельные удары боевым томагавком (честно говоря, это был простой

туристский топорик, но действительно хорошо наточенный).

- С кем это ты сражаешься? - без особого интереса спросил я.

- Учителя, - лаконично пояснил Задира. - За каждым кустом по учителю.

Пятеро уже отправились отращивать себе новые скальпы. Остались самые

опасные: математик, физрук и врачиха со шприцем. Но живым они меня не

возьмут, будьте покойненьки.

- Видимо, на уроках математики у нас бывали отдельные неприятности? -

иронично улыбнулся Научный Мальчик.

Задира не обратил на него ни малейшего внимания.

Сражаться сразу с таким количеством учителей - занятие утомительное.

Прошло не очень много времени, и Задира заскучал. Он перестал выискивать в

кустах замаскировавшихся врагов и пошел спокойно - сначала впереди отряда,

потом вместе с ним, потом начал потихоньку отставать.

- Устал? - спросил я

- Кто? Я?! Попрошу без оскорблений! Да будет тебе известно: когда мой

отряд продирался сквозь непроходимые заросли Амазонки, я нес на одной руке

раненую белокурую женщину, на другой - двух обессилевших детей младшего

школьного возраста. Мы шли так две тысячи миль, беспрерывно отражая атаки

людоедского племени мамбо-вамбо. И когда вышли наконец к чудесным пляжам

Азорских островов, я, едва успев принять ванну и побриться, включился в

соревнования по гольфу и забил решающий гол в ворота считавшейся до этого

непобедимой футбольной команды "Черная львица".

- Прошу прощения, но ты, очевидно, перепутал некоторые детали, - засмеялся

Научный Мальчик. - В то время в джунглях Азорских островов проходил

чемпионат мира по домино, в ходе которого ты, видимо, обыграл Алехина,

держа на одной руке умирающего от тропической свинки друга, а на другой -

спасенную из турецкого рабства алеутскую княжну.

Надо же, и у рыцарей железной логики, оказывается, иногда появляется

чувство юмора!

- Ну уж княжну-то я, как и Степан Разин, выбросил бы в Амазонку, - не

согласился Задира. - А насчет моей якобы усталости... Хотите, я допрыгаю

на одной ноге во-он до того поломанного дерева, поднимусь на одних руках

до самой его макушки, а потом, возвращаясь обратно...

- Обратно не надо, - говорю, - а то второй раз до дерева нам придется

нести тебя на носилках.

- Меня, кажется, снова оскорбляют? - холодно поинтересовался Задира. - В

таком случае я ухожу один, навстречу своей нелегкой судьбе. Чао!

И победитель племени людоедов ушел далеко вперед. Однако вскоре мы

увидели, что он сидит под развесистым дубом на травке, явно не

расположенный присоединяться к нам.

- Отдавай пращу, - мрачно потребовал Задира.

- Что, снова обнаружил людоедов?

- Оставь свои детские шуточки. Я возвращаюсь домой.

- Домой?.. А как же принц? Как же мы?

- Как хотите. С такими занудами я никого спасать не намерен.

- Что случилось?

- Умоляя меня отправиться в эту бездарную пешеходную прогулку, ты уверял,

что по пути у нас будет пропасть всевозможных приключений...

- Но ведь мы только вышли из дому!

- У настоящих странствующих рыцарей ни минуты не проходит попусту. Зачем

мы тащимся по этой дороге? Чтобы пыль глотать или чтобы защищать обиженных

и угнетенных? Кстати, я что-то не уверен, что ты посвящен в рыцари.

- Но мы же пока не встретили ни одного обиженного.

- Обиженные на дороге не валяются, а неожиданности надо уметь

организовать. Если не согласен, отдавай пращу, я поищу себе другого

рыцаря, которому свист пуль милее чириканья воробьев.

Понимая, что Задира просто устал и ищет повод отдохнуть, я предложил ему

показать на примере, как же организуются неожиданности. Казалось, Задира

только и дожидался такого предложения. Он вскочил на ноги, полный энергии

и предприимчивости.

Глаза Задиры вспыхнули зеленым огнем, он явно заметил впереди что-то

интересное.

- Пращу! Живо!..

Выхватив из кармана моего рюкзака рогатку и горсть камушков, Задира

метнулся вперед.

Я остановился в растерянности. Навстречу нам по дороге, пыля огромными

сапогами и распушив по ветру длинную седую бороду, мчался великан. В руке

он сжимал широкополую шляпу, которой все время целился перед собой на

дорогу. Приглядевшись внимательней, я увидел, что там, в пыли, зигзагами

мечется какое-то маленькое пестрое существо. Наконец великан настиг

беглеца и рухнул на землю, накрыв его шляпой. Но нет, добыча пискнула и,

увернувшись, снова запрыгала по дороге. Великан с рычанием тяжело поднялся

с земли и, размазывая по лицу грязь и пот, грузными прыжками устремился

вслед.

И тут я узнал их. Это были всем известные доктор кукольных наук синьор

Карабас Барабас и Буратино. Неужели нам суждено было присутствовать при

развязке затянувшейся героической войны крохотного деревянного малыша со

свирепым кукольным тираном?! Вот Карабас снова нагнал Буратино, прицелился

и... на этот раз не промахнулся. Прижатая к дорожной пыли шляпа беспомощно

затрепыхалась.

- Ага, двести пятьдесят тысяч чертей! Попалась, паршивая деревяшка!

Теперь-то уж я с тобой разделаюсь! - взревел торжествующе Карабас, сопя и

отдуваясь. - Я тебя!..

Истязатель кукол замахнулся волосатым кулачищем с добрый арбуз величиной.

Я зажмурился от ужаса. В этот миг раздался тонкий жалобный вопль. Затем

другой, еще более: тонкий и отчаянный.

- Все! Прощай, малыш, прощай, Буратино! - подумал я горестно и открыл

глаза.

Карабас Барабас сидел в дорожной пыли, зажав руками левый глаз. На лбу его

буквально на глазах росла и наливалась синевой огромная шишка. Перед

Карабасом, целясь в него из рогатки, стоял Задира, а возле шляпы

покатывался от хохота живехонький Буратино. Только тут я сообразил

броситься на помощь своему оруженосцу, схватив какой-то прут, валявшийся

возле дороги.

Я думал, что главная драка впереди, но хозяин кукольного театра жалобно

протянул мне навстречу волосатую лапищу: "Запретите ему! Пусть уберет

рогатку!.. Это же чистый терроризм! Я буду жаловаться!"

Похоже, что Задира опешил не меньше, чем я. Даже камушек из рогатки

выронил.

- Смотрите, что сделал со мной ваш бандит! - глотая слезы, продолжал

жаловаться Барабас. Из-под руки его выглянул заплывший фиолетовым подтеком

глаз. - Будете свидетелем... Я этого так не оставлю.

- А чего ты маленьких обижаешь? - растерянно ответил Задира. - Я же сам

видел, как ты на него налетел...

- Старый дурак! Старый дурак! Так и надо, так и надо! - плясал у дороги,

высовывая язык и корча рожи, деревянный мальчишка.

- Что? - взревел Карабас. - Да я тебя...

- Стой! Ни с места! - крикнул Задира, быстро закладывая в рогатку новый

снаряд.

Карабас испуганно закрыл лицо руками.

- Вот! Слышите, как он разговаривает со старшими! Сколько же еще я должен

все это сносить, скажите мне? Неужели как руководитель коллектива и

наконец как педагог, я не могу вздуть этого бездельника? Ведь он буквально

разваливает театр, на создание которого я угробил все свои средства и

лучшие годы жизни? Неужели в этом мире совсем нет ни правды, ни

справедливости?!

- Карабас Барабас взывает к справедливости, ха-ха, - неуверенно

поиронизировал Задира.

- Понятно! - воскликнул Карабас. - Вы тоже начитались этой книги про

золотой ключик! Были, не скрою, с моей стороны в свое время допущены

ошибки, даже, может быть, злоупотребления, но столько воды с тех пор

утекло! Как все изменилось! Однако про это уже никто не хочет даже

слушать. С вами вот тоже, я вижу, бесполезно разговаривать. Не видя меня и

разу, вы убеждены, что я злодей и людоед, а этот хулиган, для которого нет

ничего святого, - герой: еще бы, он так остроумно приклеил к сосне бороду

старого Карабаса! Ха-ха-ха! И никто, никто не хочет выслушать другую

сторону, разобраться, а как же все было и есть на самом деле. Уже сколько

лет, молодые люди, я тщетно взываю: если я действительно такой злодей,

судите меня! По крайней мере это заставит вас выслушать старого, больного

Карабаса. Но от меня все шарахаются, и только. Разве я виноват, что вам

всем не нравится моя внешность?

- Разбойничья внешность! Людоедская внешность! - запищал вновь Буратино. -

И ты весь разбойник!.. Господин мальчик! Не слушайте этого коварного

куклоеда, умоляю вас! Стреляйте быстрее в его последний глаз, не то вы

будете свидетелями того, как меня превратят в пучок лучины.

Честное-расчестное слово, он только что собирался со мной это сделать, и

если бы не ваше безмерное благородство и безграничная отвага, то,

наверное, привязывал бы уже к бедным беззащитным лучинкам кусты

помидоров...

Буратино растирал своей бумажной шапочкой щеки. Слезы у него лились столь

обильно, что шапочка тут же превратилась в кашицу и растеклась по щекам

разноцветной грязью.

- Господа мальчики, - продолжал Буратино. - Если бы вы знали, какое

преступление этот ужасный человек только что совершил на моих глазах, вы

бы не стали мешкать с выстрелом. Вам, конечно, хорошо известно имя девочки

с голубыми волосами, имя... - тут Буратино зарыдал в голос, - имя

незабвенной нашей Мальвины... Так вот, ее уже больше нет в живых!.. Вся

вина кроткого создания состояла в том, что оно простыло, бегая за пивом

для этого ненасытного эксплуататора в харчевню "Трех пискарей". Мальвина

потеряла голос и не смогла петь, чтобы зарабатывать ему деньги. И это

чудовище... о!.. заткнуло невинной глубокоталантливой девочкой, которая -

вы только подумайте! - каждый день мыла уши и шею, нору крысы Шушеры.

Противная крыса и ее крысенята отъели Мальвине голову!.. Но и это не все,

глубокоуважаемые мальчики. Когда Пьеро, этот хрупкий лирик, не в силах

сдержать своего горя, мягко и тактично упрекнул нашего жестокосердного

хозяина, Карабас с такой злостью ударил его пивной кружкой, что от

любимого массами поэта осталась куча тряпок и опилок вперемешку с

осколками стекла. Умоляю вас, господа мальчики, покарайте этого губителя

юности и палача радости самым беспощадным образом, иначе всех нас

постигнет столь же ужасная участь...

Даже бесстрастный Научный Мальчик был потрясен рассказом Буратино. Зажав в

руке большой блестящий циркуль (и откуда он у него вдруг взялся?),

Профессор решительно шагнул вперед и встал плечом к плечу с Задирой.

- Вот-вот, каждый раз одно и то же, - печально усмехнулся Карабас Барабас.

- Ну что же, стреляйте! Чего там, сбросьте с высокой скалы, закопайте в

землю старого Карабаса! Ему не привыкать! Я уже устал, я не в силах

опровергать все, что успевает сочинить про меня этот неутомимый

бездельник. Вот вам мой второй глаз, выбивайте его - мне просто противно

смотреть на этот мир, в котором люди верят не собственным глазам, а тому,

что им внушают всякие болтуны и обманщики.

(окончание следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 222.6 Кб)

Андрей Нуйкин

Приключения начинаются

(из повести «Посвящение в рыцари)

(окончание)

Задира опустил рогатку, Научный Мальчик незаметно спрятал циркуль.

Молчание длилось довольно долго.

- Послушайте, гражданин Карабас, - начал Задира. - Я готов верить своим

глазам, но если вы и вправду скормили крысам Мальвину, а Пьеро обратили в

кучу опилок, то... Учтите, я тоже читал книжку...

- Что ж, идемте, - тяжело вздохнул Карабас. - Вы будете семьдесят пятой

комиссией по проверке жалоб на меня. Судя по всему, не последней. Идемте.

И, прикрывая рукой подбитый глаз, великан тяжело зашагал по дороге. Очень

скоро мы уже стояли возле дверей красивого, но изрядно облезлого здания.

"Королевско-императорский кукольный театр имени черепахи Тортиллы" - крупно

было написано на фронтоне.

Трепетно открыли мы двери, ожидая, что нас встретит могильная тишина и

забрызганные кровью стены. Встретил нас на редкость веселый гам. По

коридору вслед за огромным многоцветным мячом несся с лаем пудель, за ним

с хохотом мчались несколько почти неодетых кукол. На нас, как и на хозяина

театра, никто не обратил внимания.

- Видите, какова в театре дисциплина, - горько вздохнул Барабас. - А ведь

сейчас репетиционные часы! Этот чертов пудель целыми днями готов гоняться

за мячом, между тем из него мог бы получиться отличный трюковый артист -

прекрасная реакция, хорошо координирован, но когда не любят трудиться... С

тех пор как Артемон одолел (вовсе не один, как обычно считают!) двух

старых бульдогов, он стал совершенно несносен. Ест только пирожные,

работать не хочет, лает в рабочем помещении; однако попробуйте объявить

ему выговор - такой вой поднимает, что сразу же сбегается чертова дюжина

корреспондентов. Так вот и работаем.

В это время из-за дверей с табличкой "Костюмерная" до нас долетел

девчоночий голосок, твердивший на одной пронзительной ноте: "Не буду!.. Не

буду!.. Не буду!.."

- Вот, можете полюбоваться, - кивнул на дверь Карабас. - Очередное

представление той, которую я скормил крысам.

Мы открыли дверь. Возле столика, уставленного разноцветными пузырьками и

коробочками, перед огромным, хотя и несколько облезлым, зеркалом сидела в

коротенькой нижней юбочке красивая девочка с голубыми волосами. Возле нее,

просительно склонившись, стояли две пожилые женщины с какими-то кружевными

и шелковыми тряпками в руках. Девочка, зажмурив глаза и заткнув пальцами

уши, дробно топала каблучками красивых розовых туфелек и твердила

капризным голосом: "Не буду!.. Не буду!.."

- Чем не угодили "принцессе" на этот раз? - спросил Карабас у старушек.

- Да костюм вот... - виновато ответила одна из них.- Мы уже в пятый раз

перешиваем.

- Хоть десять перешивайте! - Девочка подняла длинные, слипшиеся от туши и

слез ресницы. - Я чужих обносков носить не буду! Не буду!.. Не буду!.. Я

вам не Эльвирка какая-нибудь! Обо мне вздыхают на всех языках мира, и я не

позволю, чтобы меня превращали в огородное пугало! Не буду!..

- На что, хотел бы я узнать, мы купим новые костюмы, если из-за твоих

капризов у нас только в этом квартале сорвано восемь спектаклей? Нам,

между прочим, пришлось вернуть за них деньги публике. До последней

копеечки.

- Если вы не отберете в новом спектакле роль у этой бездарной кривляки

Эльвирки, вам придется возвращать деньги каждый день.

- Золотко! В спектакле этом две героини, не можешь же ты играть обе роли

сразу!

- Ах, ах, ах, какая трогательная беспомощность! Я сейчас заплачу от

жалости! Да скажите вы автору выбранной вами бездарной пьесы, чтобы он

вторую героиню просто вымарал! Понимаете? Вы-ма-рал! Зрителей изжога

мучает от кривляний этой интриганки.

- Видите, к чему приводит популярность, - развел руками Карабас. - И в

таких вот условиях я должен создавать высокое искусство! Не крутись я от

зари до зари, как загнанная лошадь, они все уже протянули бы ноги с

голоду... Если бы нас в довершение всего не посадили на хозрасчет! Раньше

хоть дотации спасали. А возьмите проблему репертуара. Кто пишет сейчас для

кукольных театров? Подающие надежды и не оправдавшие надежд. Маститые все

давно переключились на телевизионные сериалы... Нет, скорее бы уж на

пенсию! Выхлопочу садовый участок - только вы Карабаса и видели. Буду

играть в домино и пить чай с собственной малиной.

- Ну, а где Пьеро? - сберегая последние остатки подозрительности, спросил

Задира.

- Ах да, где действительно эта любимая массами жертва? Извольте заглянуть

сюда.

Комнатка, в которую мы вошли, была небольшой и неряшливой. На стенах

висели какие-то малиновые и оранжевые марсианские пейзажи вперемешку с

пыльными сетями паутины, а также двумя портретами: древнегреческого

философа Платона и певца Валерия Леонтьева... На столе из груды исписанных

бумаг пялился бездонными глазницами человеческий череп. Возле стола,

закрыв глаза и бормоча что-то нараспев, вышагивал туда-сюда живой и

невредимый Пьеро. Рукава его пестрой заношенной блузы волочились за ним по

давно не подметавшемуся полу.

- Здравствуйте, - сказали мы и замялись, потому что спрашивать у Пьеро, не

превратили ли его случайно в кучу тряпья и опилок, было вроде бы излишним.

- Что такое? Откуда делегация? - недовольно спросил Пьеро, останавливаясь

и открывая глаза. - Я же тысячу раз просил не тревожить меня, когда я

наедине с музами.

- Между прочим, - сухо заметил Карабас, - сейчас идет репетиция, "наедине"

с которой вам тоже полагалось бы побыть хоть немного.

- Вам, видимо, мало, господин Барабас, того, что вы изо дня в день

унижаете мое достоинство, заставляя выступать в ролях официантов и

стражников, вы еще имеете жестокость ежеминутно напоминать мне об этом!

Ах, какая ужасная мигрень! Какая невыносимая стенокардия! Не волнуйтесь,

господин Барабас, скоро я избавлю вас от необходимости меня травить и

преследовать, врачи уже однажды выдавали мне бюллетень, я вам его тогда

показывал. Моцарта отравили, Пушкина застрелили, меня вы изведете мелкими

придирками...

Пьеро достал из кармана пакетик, медленно высыпал в рот какой-то розовый

порошок и жестом попросил подать ему со стола стакан с водой. Задира

торопливо выполнил просьбу. Но на Карабаса Барабаса мигрень и стенокардия

особого впечатления не произвели.

- Если бы вы не тратили столько времени на никому не нужное э-э

сочинительство, а работали бы, как Образцов и Моисеев, вам, может быть,

поручали бы роли принца Датского и Офелии, пока же вы и с ролями

официантов справляетесь крайне посредственно. Да к тому же постоянно

нарушаете трудовую дисциплину.

- Вот видите, - сказал Карабас, выходя с нами в коридор - Но говорить с

ним бесполезно, а уволить нельзя: Мальвина разнесет весь театр. Еще бы,

каждая строчка его стихов воспевает ее красоту и гениальность.

Восславь, моя грустная лира,

Красу неземную Мальвины

Не стоит кривляка Эльвира

Мизинца ее половины

Летит по бескрайнему миру

Крылатая слава Мальвины,

Про эту ж кривляку Эльвиру

Ни слуху нигде, ни помину...

В таком же духе и все остальные его стихи.

- Значит, - мрачно сказал Задира, - Буратино нам наврал. Ну хорошо же. Я

не мажу и по мелким мишеням!

- Ой-ой, господин мальчик, не надо в меня не мазать! Я очень хрупкий, я

уже весь рассохся, послушайте, как скрипят у меня колени, когда я пробую

бежать...

И Буратино попытался юркнуть мимо нас в дверь, но там стоял с суровым

лицом Научный Мальчик

- Ой-ой-ой! - запричитал врунишка - Я очень, очень виноват, я заслужил

наказание, но папа Карло не переживет моей смерти, а ведь он-то ни в чем

не виноват!

Мы молча смотрели на Буратино. Сделав паузу и удостоверившись, что

разжалобить нас не удалось, он продолжал "Хорошо, убивайте меня как хотите

- хоть сожгите в нарисованном очаге, хоть закопайте живым в сено, хоть

вышлите навсегда в ужасную Страну Дураков, только не бросайте меня в пруд,

я плаваю хуже золотого ключика и ужасно боюсь сырости!

- Понятно - "только не бросайте меня в терновый куст" Знаем, читали,

придумай что-нибудь поновее. - Задира был неумолим.

- Но я ведь не нарочно врал, я нечаянно. А правда, это я смешно придумал -

Мальвину засунули головой в крысиную нору, ха-ха-ха!

- Проси прощения у Карабаса Барабаса,- мрачно потребовал Задира - Из-за

тебя я чуть не сделал его навсегда кривым.

- Конечно, разумеется, непременно... Карабасик Барабасик! - умильно

заглянул в лицо своему хозяину деревянный человечек - Извините-простите

меня, пожалуйста. Честное-пречестное слово, я больше не буду! Я стану

целыми днями репетировать самые скучные роли. Я куплю букварь без картинок

и начну ходить в вечернюю, нет, лучше в заочную школу, а когда вы

состаритесь и уйдете на пенсию, я буду возить на тележке за вами вашу

чудесную шелковистую бороду, чтобы она не мешала вам читать журналы

"Здоровье" и "Огонек". Честное-распречестное слово!

И Карабас Барабас не выдержал, потрепал по голове маленького подлизу:

- Ладно уж, не впервой мне из-за вас получать синяки и шишки. Беги

завтракать, а то желудок то у тебя хоть и деревянный, да не железный, со

вчерашнего обеда из за своих художеств ничего не ел.

- Не могу сердиться на малышей, - принялся оправдываться Карабас перед

нами - И лодыри, и врунишки, и безобразники, а, поди ж ты, и дня бы без

них не прожил. Они, негодники, знают это, вот и пользуются...

До позднего вечера молча брели мы по дороге. Видимо, опасаясь насмешек,

Задира ушел вперед и даже не оглядывался.

Да, нелегко, оказывается, восстанавливать справедливость, защищать

обиженных! И потому, наверное, прежде всего, что не введено особой формы

для обиженных и обидчиков. А ведь как было бы удобно и для странствующих

рыцарей, и для странствующих оруженосцев, если бы обидчики ходили все,

допустим, в черной одежде, а обиженные - в розовой или голубой. И голову

ломать не требовалось бы. Видишь - идет навстречу старик в черной куртке,

готовь рогатку. А если показалась девочка в розовом платьице - доставай

конфету.

Научный Мальчик заверил меня, что со временем электронно-вычислительные

машины по сумме мельчайших, внешних признаков научатся давать быстрый и

безошибочный ответ на этот вопрос. Тогда наконец-то рыцарское дело будет

поставлено на серьезную научную основу, а пока... Пока нас ждал новый день

пути и новое, по-настоящему опасное приключение.

Прикрепленное изображение (вес файла 227.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

И наконец, 21 марта - Всемирный день поэзии.

Ганс Христиан Андерсен.

Муза нового века

Когда же впервые проявит себя Муза нового века, которую узрят наши правнуки, а может быть, и еще более поздние поколения? Какова будет она? О чем споет? Каких душевных струн коснется? На какую высоту подымет свой век?

Да можно ли задавать столько вопросов в наше суетливое время, когда поэзия является чуть ли не помехой, когда ясно сознают, что от большинства бессмертных произведений современных поэтов останется в будущем много-много что-то вроде надписей углём, встречающихся на тюремных стенах и привлекающих внимание разве некоторых случайных любопытных?

При таком положении дел поэзии поневоле приходится принимать известное участие в политике, играть хотя бы роль пыжа в борьбе партий, когда люди проливают кровь или чернила.

Это односторонний взгляд, скажут многие; поэзия не забыта и в наше время.

Нет, нет. Находятся еще люди, у которых в «ленивые понедельники» просыпается потребность в поэзии; испытывая от голода духовное урчание в соответствующих благородных частях своего организма, они посылают слугу в книжный магазин купить поэзии — самой прославленной, на целых четыре скиллинга! Некоторые же довольствуются и тою поэзией, которую могут получить в придачу к покупкам, или удовлетворяются чтением тех листков, в которые лавочники завертывают им покупки. Так выходит дешевле, а в наше суетливое время нельзя не обращать внимания на дешевизну. Итак, существующие потребности удовлетворяются — чего же еще? А поэзия будущего, как и музыка будущего, — только донкихотство, и говорить о них — все равно что говорить о путешествии с научной целью на Уран!

Время слишком дорого, чтобы тратить его на фантазии, а ведь что такое, в сущности, — если рассуждать как следует — что такое поэзия? Эти звучные излияния чувств и мыслей — только игра и колебание нервов. Восторг, радость, боль, даже материальные стремления — все это, по словам ученых, только колебание нервов. Каждый из нас, в сущности, нечто вроде арфы или другого струнного инструмента.

Но кто же затрагивает эти струны? Кто заставляет их колебаться и дрожать? Дух, незримый, божественный дух; его голос приводит их в колебание; они колеблются, звучат, и мелодия их или сливается с основным звуком в один гармонический аккорд, или образует могучий диссонанс. Так оно было, так и будет всегда в великом прогрессе человечества на пути сознания свободы.

Каждый век, можно даже сказать, каждое тысячелетие находит свое высшее выражение в поэзии. Рожденная в конце одной эпохи, она выступает и царствует только в следующую.

Муза нового века родилась в наше суетливое время под грохот и стук машин. Привет ей! Она услышит или, может быть, прочтет его когда-нибудь между только что упомянутыми надписями, сделанными углём.

Колыбель ее раскачивалась в пространстве, ограниченном, с одной стороны, крайней точкой, которой касалась нога человека в его исследованиях Севера, а с другой — не освоенными человеком подступами к неведомому Южному полюсу. Мы не слышали скрипа ее колыбели из-за шума стучащих машин, свиста паровозов, взрывов материальных и духовных твердынь.

Она родилась на великой фабрике, представляемой ныне нашей землей, в эпоху господства пара, неустанной работы мастера «Бескровного» и его подручных.

У нее великое любвеобильное сердце женщины; в ее душе горит священное пламя весталки и огонь страсти. Одарена она быстрым, ярким, как молния, умом, проникающим через тьму тысячелетий; в нем, как в призме, отражаются все оттенки господствовавших когда-либо людских мнений, сменявшихся согласно моде. Силу и сокровище новой Музы составляет лебединое оперение фантазии, вытканное наукой и оживленное первобытными силами природы.

Она дитя народа по отцу; полная здравого смысла, со здоровой душой, серьезными глазами и улыбкой на устах. По матери же она ведет род от знатных, академически образованных эмигрантов, хранящих память о золотой эпохе рококо. Муза нового века уродилась душой и телом в обоих.

На зубок ей положили в колыбель великолепные дары. В изобилии были насыпаны туда, словно лакомства, загадки природы с разгадками; из водолазного колокола высыпали ей разные безделушки и диковинки морского дна. На пологе была отпечатана карта неба, напоминающего океан с мириадами островов - миров. Солнце рисовало ей картинки; фотография должна была доставлять игрушки.

Кормилица пела ей песни северного скальда Эйвинда и восточного певца Фирдоуси, песни миннезингеров и песни, что выливались из глубины истинно поэтической души шаловливого Гейне. Много, даже слишком много, рассказывала ей кормилица. Муза знает и наводящие ужас предания прапрабабушки Эдды, предания, в которых как бы слышится свист кровавых крыл проклятий. Она прослушала в четверть часа и всю восточную фантазию — «Тысячу и одну ночь».

Муза нового века еще дитя, но она уже выпрыгнула из колыбели; она полна стремления, но еще и сама не знает, к чему ей стремиться.

Она еще играет в своей просторной детской, наполненной сокровищами искусств и безделушками стиля рококо. Тут же и чудные мраморные изваяния греческой трагедии и римской комедии; по стенам развешаны, словно сухие травы, народные песни; стоит ей поцеловать их, и они пышно распустятся, свежие, благоухающие! Вокруг нее раздаются бессмертные созвучия Бетховена, Глюка, Моцарта и других великих мастеров. На книжной полке стоят произведения авторов, считавшихся в свое время бессмертными, но на ней хватило бы места и для трудов всех тех, чьи имена передаются нам по телеграфной проволоке бессмертия, но замирают вместе с передачей телеграммы.

Много, слишком много она читала: она ведь родилась в наше время, многое придется ей забыть, и она сумеет позабыть.

Она еще не думает о своей песне, которая будет жить в новом веке, как живут теперь вдохновенные творения Моисея и золотые басни Бидпая о хитростях лиса. Она еще не думает о своей миссии, о своем будущем, она играет под шум борьбы наций, сотрясающий воздух и образующий разные звуковые фигуры из гусиных перьев или из ядер — руны, которые трудно разгадать.

Она носит гарибальдийскую шапочку, читает Шекспира, и у нее мелькает мысль: «А ведь его еще можно будет ставить, когда я вырасту!» Кальдерон покоится в саркофаге своих произведений; надпись на нем говорит о его славе. Гольберга же — да Муза ведь космополитка — она переплела в один том с Мольером, Плавтом и Аристофаном; но охотнее всего она читает все-таки Мольера.

Ей незнакомо то беспокойство, которое гонит горную серну, но и ее душа жаждет соли жизни, как горная серна — раздолья гор. В сердце ее разлит такой же покой, каким дышат сказания древних евреев, этих номадов, кочевавших в тихие звездные ночи по зеленым равнинам, и все же, когда она поет их, сердце ее бьется сильнее, чем билось оно у вдохновенного древнего воина с Фессалийских гор.

Ну, а каково ее отношение к религии? Она изучила все философские таблицы, сломала себе в поисках «первопричины мира» один из молочных зубов, но получила взамен новый, вкусила плод познания еще в колыбели и стала так умна, что бессмертие кажется ей гениальнейшей мыслью человечества.

Когда же настанет новый век поэзии? Когда выступит его Муза? Когда мы услышим ее?

В одно прекрасное весеннее утро она примчится на паровом драконе, с шумом пронесется по туннелям, по мостам над пропастями, или пронесется по бурному морю на пыхтящем дельфине, или по воздуху на птице Рух Монгольфьера и спустится на землю, откуда и раздастся впервые ее приветствие человечеству. Откуда же? Не из земли ли Колумба, страны свободы, где туземцы стали гонимыми зверями, а африканцы — вьючными животными, страны, откуда прозвучала «Песнь о Гайавате»? Или из земли наших антиподов, золотого острова в южном море, страны контрастов, где наша ночь является днем, где в мимозовых лесах поют черные лебеди? Или из той страны, где звенит и поет нам колосс Мемнона, хотя мы и не понимаем пения сфинкса пустыни? С каменноугольного ли острова, где со времен Елизаветы господствует Шекспир? Из отчизны ли Тихо де Браге, где его не оценили, или из страны сказочных приключений Калифорнии, где возносит к небу свою главу царь лесов — Веллингтоново дерево?

Когда же заблестит звезда на челе Музы? Когда распустится цветок, на лепестках которого будет начертан символ красоты века, красоты форм, красок и благоухания?

«А какова будет программа новой Музы? — спросят сведущие «депутаты» от нашего времени. — Чего она хочет?»

Спросите лучше, чего она не хочет.

Она не хочет выступить тенью истекшего времени! Не хочет мастерить новых драм из сданных в архив сценических эффектов или прикрывать убожество драматической архитектуры ослепительными лирическими драпировками! Она на наших же глазах шагнет в этой области так же далеко, как далеко шагнул мраморный амфитеатр от колесницы Фесписа. Она не хочет разбивать в куски естественную человеческую речь и потом лепить из них затейливые колокольчики с вкрадчивыми звуками времен состязаний трубадуров. Она не захочет признать поэзию дворянкой, а прозу мещанкой — она сделает и стихи и прозу равными по звуку, полноте и силе. Не захочет она и вновь ваять старых богов из могучих, как скалы, исландских саг! Те боги умерли, и у нового века нет к ним сочувствия — они чужды ему! Не захочет она и приглашать своих современников отдыхать мыслью в вертепах французских романов. Не захочет и усыплять их «обыкновенными историями»! Она хочет поднести современникам жизненный эликсир! Песнь ее и в стихах и в прозе будет сжата, ясна и богата содержанием! Биение сердца каждой национальности явится для нее лишь буквою в великой азбуке мирового развития, и она возьмет каждую букву с одинаковой любовью, составит из них слова, и они ритмично польются в гимне, который она воспоет своему веку!

Когда же наступит это время?

Для нас, еще живущих здесь, на земле, не скоро, а для улетевших вперед — очень скоро.

Скоро рухнет китайская стена; железные дороги Европы достигнут закрытых культурных архивов Азии, и два потока культуры сольются!

Они зашумят, может быть, так грозно, что мы, престарелые представители современности, затрепещем, как перед наступлением Рагнарока, гибель старых богов. Но нам не следовало бы забывать, что эпохи и поколения человеческие должны сменяться и исчезать, что от них остаются лишь миниатюрные отражения, заключенные в рамки слова, которые и плывут по потоку вечности, словно цветы лотоса, говоря нам, что все эти поколения таких же людей, как и мы, только одетых иначе, действительно жили. Картина жизни древних евреев светит нам со страниц Библии, греков — из «Илиады» и «Одиссеи», а нашей жизни? Спроси у Музы нового века, спроси у нее во время Рагнарока, когда возникнет новая, преображенная Гимле. (По сев. миф. — одна из небесных обителей, самая прекрасная и светлая, избегающая разрушения во время Рагнарока и предназначенная для душ добрых и правдивых людей. — Примеч. перев. )

Вся сила пара, всякое давление современности послужат для Музы рычагами! Мастер «Бескровный» и его хлопотливые подручные, которые кажутся могучими господами нашего времени, - это всего лишь слуги, черные рабы, украшающие залы, подносящие сокровища и накрывающиеи столы для великого празднества, на котором Муза, невинная, как дитя, восторженная, как молодая девушка, и спокойная, опытная, как матрона, высоко поднимет дивный светоч поэзии, этот бездонный сосуд - человеческое сердце, в котором горит божественный огонь.

Привет тебе, Муза поэзии нового века! Привет наш вознесется и будет услышан, как бессловесный гимн червя, перерезанного плугом. Когда настанет новая весна, плуг опять пойдет взрезывать землю и перерезывать нас, червей, ради удобрения почвы для новой богатой жатвы, нужной грядущим поколениям.

Привет тебе, Муза нового века!

Прикрепленное изображение (вес файла 91.8 Кб)

Пьяный воробей

Китайская сказка

Деревенские воробьи привыкли питаться зерном и, как только созревают хлеба, стаями слетаются на тока. Однажды один крестьянин рассыпал на току винную закваску, а сам спрятался неподалеку в шалаше. Вскоре прилетела стайка воробьёв. Прыгая с места на место, они вместе с зерном начали клевать закваску. Воробьи быстро опьянели, и крестьянин легко переловил их.

Но один воробей не успел опьянеть и, хоть и с трудом, взлетел на дерево. Как только вино начало действовать, он, забыв о только что грозившей ему опасности, радостно запел:

- Никого не боюсь, ничего не боюсь! После феникса я - самый великий из птиц!

При этом он прогнал с дерева цикаду, несколько раз клюнул птенца ласточки и, довольный собою, опять запел:

- Никого не боюсь, ничего не боюсь! После феникса я - самый великий из птиц!

Вскоре на ветку опустилась сорока, и воробей решил обойтись с ней так же, как и с птенцом ласточки. Сорока увидела, что он пьян, не захотела с ним связываться и улетела прочь. У воробья же стал еще более самодовольный вид: от радости он уже не только пел, но и приплясывал.

О том, что воробей захватил в свое полное владение дерево, быстро узнал весь лес. Голубь усомнился и решил сам проверить, так ли это. И кто бы мог подумать: чуть только он сел на дерево, воробей начал клевать его в голову!

Застигнутый врасплох голубь улетел и сел на другое дерево. Воробей же подумал, что голубь тоже испугался его, и снова запел:

- Никого не боюсь, ничего не боюсь! После феникса я - самый великий из птиц!

Голубь был очень раздосадован; он сидел на соседнем дереве и наблюдал за выходками пьяного воробья. Потом он поспешил к коршуну:

- Братец, воробей захватил целое дерево, и никто из птиц не осмеливается опуститься туда. Цикаду он прогнал, ласточку и сороку заклевал так, что им пришлось улететь, а я едва лишь сел на дерево, как потерял больше десятка перышек! И при этом он еще всё время поёт!

- Что же он поёт?

- "Никого не боюсь, ничего не боюсь! После феникса я - самый великий из птиц!" Даже вас, старший братец, он ни во что не ставит!

Не успел голубь договорить, как разгневанный коршун расправил крылья и полетел к тому дереву, где сидел воробей. Голубь, сорока, ласточка и цикада отправились следом за ним. И в тот момент, когда воробей звонким голоском снова завёл свою песенку, коршун камнем упал на него сверху... но промахнулся.

А воробей юркнул в заросли колючего кустарника, что рос под деревом. Коршун бросился было за ним, но он был очень большой и не смог пролезть сквозь заросли. Тогда он остановился и сердито спросил:

- Ну, кто из нас более велик - ты или я?

- Ты, конечно! Ты даже более велик, чем феникс, - дрожащим голосом отвечал воробей.

- Ах ты, черепаший сын! Будешь еще хвастаться?

- Прости меня, я наелся винной закваски и болтал спьяну,- сказал воробей, и слезы закапали из его глаз.

Коршун посмотрел на него, сердито проворчал что-то и улетел.

Коршун давно уже скрылся из глаз, а воробей все еще не решался вылезти из кустарника. Собравшиеся вокруг ласточка, голубь и сорока презрительно смеялись, а цикада без конца повторяла:

- Чи, Чи - стыдно, стыдно!

Прикрепленное изображение (вес файла 537.4 Кб)