Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

25 января - Татьянин день

Вера Карасёва

Танька-Встанька

У Бори была сестрёнка. Звали её Танька-Встанька. Ходить она ещё не умела, но и сидеть не хотела ни за что. Только её посадят в кроватку, а она ухватится ручонками за перильца и встанет. А если ухватиться не за что – подымется на четвереньки и поползёт. Ни на минуту нельзя её оставить одну.

Однажды мама, Боря и танька-Встанька пошли на речку купаться.

Когда пришли на берег, мама вдруг вспомнила:

- Я не вскипятила молоко; придётся нам вернуться домой, а то молоко прокиснет.

Боря сказал:

- Ты, мама, иди, а я посмотрю за нашей Танькой-Встанькой. Ты не бойся, с нею ничего не случится. Даю тебе честное слово.

Она посадила Таньку под куст лозы и пошла домой. Боря принёс Таньке камушков и ракушек и наделал из песка много пирогов. Танька-Встанька играла камушками и колотила по пирогам погремушкой.

Вдруг из-за камышей показался Лёша, Борин приятель. Он плыл на спине и держал во рту жёлтую кувшинку. Подплыл совсем близко, вынул кувшинку и закричал:

- Привет, Борис! Полезай скорей в воду! Я тебя научу плавать на спине.

- Мне нельзя, - сказал Боря, - я Таньку няньчу.

- Ну так что! Я тоже буду её няньчить. Мы вместе из воды будем за нею смотреть.

Боря не вытерпел и бултыхнулся в воду.

«Только разочек проплыву и вылезу», - решил он.

Купаться было чудесно.

Лёша плавал на спине, не двигая руками и только чуть-чуть шевеля ногами. Боря плавал брассом и кролем, по-лягушечьи и по-собачьи. Потом они наперегонки поплыли на другой берег. Доплыли вместе, вышли на песок и легли отдохнуть.

Вдруг неподалёку прозвучал выстрел. Боря и Лёша вскочили и бросились в воду. Каждый думал: «Бедная Танька-Встанька, осталась одна, рядом стреляют…»

Боря грёб изо всех сил и руками и ногами. Через минуту он был уже на своём берегу. Заглянул под куст – Таньки на месте нет. Лежат пелёнки, валяется погремушка, а Таньки не видно.

- Лёша! Где же Танька? Вдруг она в воду упала?

- Глупости! – сказал Лёша, - не могла она упасть. Если бы упала, она бы булькнула, и мы бы услышали. Просто куда-то уползла…

- Лёш! А что если её кто-нибудь украл! А, Лёшка?..

Боря и Лёша выбрались из кустов и побежали по лугу искать Таньку.

***

А Танька-Встанька сидела, сидела одна, а потом ей надоело. Она поползла в кусты.

Когда загремел выстрел, Танька не испугалась: она подняла голову и сказала:

- Бух!

Из кустов выскочила огромная рыжая собака.

Танька-Встанька засмеялась и сказала:

- Гав!

Собака подошла совсем близко и понюхала Таньку. Таньке очень понравился собачий ошейник: она встала на ножки, потянулась ручонками к ошейнику и сказала:

- Цаца!

И сразу же покачнулась и упала. Тогда собака схватила её зубами за рубашонку и понесла.

Собака пробежала несколько шагов и остановилась. На лужайке сидел человек. Это был охотник. В руках у него было ружьё, через плечо сумка, а рядом стояла корзинка.

Собака подошла к охотнику и положила Таньку-Встаньку ему на колени.

- Джим! – закричал охотник. – Это ты мне вместо утки принёс? Ошибаешься, приятель, я на детей не охочусь. Отнеси девочку на место! Только осторожно, слышишь?

Но Джим ничего ему не ответил.

Он лёг на траву, положил голову на передние лапы и притворился, что не слышит. Тогда охотник взял Таньку на руки и отправился с нею в кусты.

Через несколько минут он вернулся.

- Кругом ни души. Из гнезда она выпала что ли? – удивился он.

В это время Танька-Встанька заплакала.

- Новое дело! – сказал охотник. – Ты, видно, есть хочешь?

Он налил из бутылки в стакан молока и дал Таньке попить. Танька-Встанька напилась и сразу утихла, даже глаза закрыла.

- Ну вот, теперь, значит, спать захотела. Хорошо, что я захватил с собой корзинку.

Охотник постелил на дно корзинки травы и покрыл её чистым полотенцем. Уложил в корзинку Таньку и прикрыл её одним краем полотенца.

- Чтобы мухи её не беспокоили, - объяснил он Джиму. Потом отнёс корзинку в кусты, поставил в тени и крикнул Джиму: - Обедать!

Джим проснулся мгновенно.

Охотник отрезал ему большой ломоть хлеба и хороший кусок колбасы. А сам принялся за помидоры. В это время в кустах что-то затрещало, и на лужайке появились перепуганные ребята.

- Дяденька! – сразу же заорал Лёша. – Вам тут девочка не встречалась? Маленькая! Зовут её Танькой-Встанькой.

Охотник подмигнул Джиму.

- Нет, не встречалась. А вы что – сестрёнку проморгали?

- Никого мы не проморгали, - буркнул Лёша. – Она сама удрала. Она такая быстрая, такая вредная… За нею и впятером не доглядеть.

- Гм, - сказал охотник. – А вас только двое. Ну ничего, не горюйте. Если она такая быстрая, значит сама и домой доберётся.

- Куда доберётся? – закричал Боря. – Она же маленькая… Ей только год… Она и ходить ещё не умеет, только ползает…

- Вот оно что! – удивился охотник. – На четырёх? Потому-то она так быстро и удрала.

- Да она не быстро… Мы долго купались. Целый час… Что же я теперь маме скажу? Я ей честное слово дал…

Охотник вынул из кармана платок.

- Вытри глаза, - сказал он, - и пойдём вместе искать твою Встаньку.

Все втроём они отправились в кусты.

Охотник подошёл к корзинке и шёпотом позвал мальчиков:

- Поглядите-ка, не она ли?

- Ой, дяденька, она! – завопил Боря. – Она, наша Танька-Встанька!

- Не ори, - сказал охотник, - разбудишь. Ну, берите сестрёнку и уносите. Прямо с корзинкой берите!

Когда отошли на несколько шагов, Боря вдруг что-то вспомнил и вернулся назад.

- Дяденька, вот ваш платок: больше не нужен, - сказал он. – Спасибо, дяденька. Может, вам червяки нужны, так я вам накопаю.

- Ладно, накопай, - согласился охотник. – А мы с Джимом рыбку поудим. Только ведь ты надуешь! Честное слово дашь, а потом обманешь?

Боря покраснел.

- Нет, дяденька, не обману. Я вам целое кило червяков принесу. Вот увидите.

- Ладно, - согласился охотник, увидим. А теперь скорее бегите, а то я ещё возьму и передумаю. Мне ваша Танька-Встанька что-то понравилась. Как бы я её себе не оставил!..

Прикрепленное изображение (вес файла 169.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

28 января - Кудесы – день домового. Кудесы - день угощения домового. Домовой-запечник, прибаутник, сверчковый заступник.

Если дедушка-суседушка на кудесы останется без гостинцев, то из доброго хранителя домашнего очага, он превратится в достаточно лютого духа. После ужина оставляют за печкой горшочек каши, обложенный горячими углями, чтобы каша не остыла до полночи, когда домовой придет ужинать.

Виктор Корольков.

Домовой

Говорят, домовой и до сих пор живет в каждой деревенской избе, да не каждому об этом известно. Зовут его дедушкою, хозяином, суседкою, доможилом, бесом-хороможителем, но это все он - хранитель домашнего очага, незримый помощник хозяев.

Конечно, он может и во сне щекотать, и греметь по ночам посудою, или за печкой постукивать, но делает это больше от озорства. Главное же дело его - досмотр за хозяйством. Домовой видит всякую мелочь, неустанно заботится и хлопочет, чтобы все было в порядке и наготове: подсобит работящему, поправит его промах; ему приятен приплод домашних животных и птицы; он не терпит излишних расходов и сердится на них - словом, домовой склонен к труду, бережлив и расчетлив. Если ему жилье по душе, то он служит этой семье, словно в кабалу к ней пошел.

За эту верность в иных местах его так и называют: доможил.

Зато ленивым и нерадивым он охотно помогает запускать хозяйство, мучает людей до того, что давит по ночам чуть не до смерти или сбрасывает с постелей. Впрочем, помириться с рассерженным домовым не трудно: стоит только подложить под печку нюхательного табаку, до которого он большой охотник, или сделать любой подарочек: разноцветный лоскут, горбушку хлеба... Если хозяева своего суседку любят, если живут с ним в ладу, то нипочем не захотят с ним расстаться, даже переезжая в новый дом: поскребут под порогом, соберут мусор в совок - и посыплют его в новой избе, не приметив, как с этим мусором перебирается на новое место жительства «хозяин». Только надо не забывать принести ему на новоселье горшок каши и со всем возможным уважением сказать: «Дедушка домовой, выходи домой. Иди к нам жить!» Кого домовой всерьез не любит, это пьяниц и простоволосых женщин: по его старинным воззрениям, каждая замужняя женщина должна непременно носить платок. А какая рачительная хозяйка ему понравится, о той он денно и нощно печется: во сне наплетет ей на голове несчетно маленьких косичек. Ей хлопотно, поди расчеши потом, а ему радость - приукрасил свою любимицу. Оттого еще зовется он лизун.

Редкий человек может похвалиться, что видал домового. Для этого нужно надеть на себя в Пасхальную ночь лошадиный хомут, покрыться бороной, зубьями на себя, и сидеть между лошадьми целую ночь. Если повезет, то увидишь старичка - маленького, словно обрубочек, всего покрытого седенькой шерстью (даже ладошки у него волосатые), сивого от древности и пыли. Иной раз, чтобы отвести от себя любопытный взор, он примет облик хозяина дома - ну как вылитый! Вообще домовой любит носить хозяйскую одежду, но всегда успевает положить ее на место, как только понадобятся вещи человеку.

Порою домовой до того не терпит, когда за ним подсматривают, что по его указке лошади начинают бить задом по бороне и могут до смерти забить нескромного и любопытного. Гораздо проще домового не увидеть, а услышать: его плач и глухие сдержанные стоны, его мягкий и ласковый, а иногда глухой голос. Иной раз ночью в образе серой, дымчатой кошки навалится на грудь и давит: это он. Тому, кто, проснувшись, поспешит спросить его: «К добру или к худу?» - он ответит человеческим голосом, но тихо, словно ветер листьями прошелестит. Часто гладит он сонных своею мягкой лапою, и тогда не требуется никаких вопросов - и так ясно, что это к добру. Если слышится плач домового, даже в самой избе, - быть покойнику. Когда умирает кто-то из домочадцев, он воет ночью, выражая тем свою непритворную печаль. Смерть самого хозяина предрекает домовой тем, что, садясь за его работу, прикрывает голову его шапкою.

Перед чумою, пожаром и войною домовые выходят из села и воют на выгонах. Если идет большая нежданная беда, дедушка извещает о ее приближении, веля собакам рыть среди двора ямы и выть на всю деревню... Если у трубы на крыше заиграет в заслонку - будет суд из-за какого-нибудь дела и обиды. Обмочит кого-то домовой ночью - заболеет тот человек. Подергает женщину за волосы - остерегайся жена, не вступай в спор с мужем, не то побьет. Загремит домовой в поставце посудой - поосторожнее обращайся с огнем, не урони искру.

К радости суседка скачет, песни мурлычет, смеется; иногда, поигрывая на гребешке, предупреждает о скорой свадьбе.

Особым расположением всякого домового почему-то пользуются куры. Поэтому 14 ноября в его честь устраивают курячьи именины - пекут пироги с курятиной, а корочки бросают в домашний очаг, жертвуя его хранителю - домовому.

Прикрепленное изображение (вес файла 252.9 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

31 января - День водки

Георгий Заколодяжный

Женщина в белом

(Публикуется с любезного разрешение автора)

В пивной бар вломился мужик в спецовке, от которой мерзко воняло керосином. Он шмякнул заскорузлый картуз о стол, и широко улыбнувшись стальными зубами, рявкнул:

- Здорово, мужики!

Константин с Петровичем молча взирали на гостя.

- Повезло вам ребята! Все, решено. Забуриваемся тут! - И он ткнул грязным пальцем в стол, на котором друзья резали колбасу.

- Родине нужна нефть! Черное, значит, золото! Га-га-га! Ну, че молчите?

- Это... - начал осторожно Петрович, - нефть - понятно. А вопрос утрясен?

- Че?!

- В смысле, - пояснил Константин, - а как же пивбар? Пивной бар - как?

- Снесем! Родине нужна нефть! Мы за эту самую нефть получим валюту, и на нее построим новый пивбар! Много пивбаров! Тысячу! От Байкала до Амура... - запел мужик.

- Ну, че, забуриваемся?

И достал из кармана спецовки бутылку "зубровки".

- Стаканы есть?

Хлопнув стакан "зубровки" и закусив колбасой, мужик закурил "беломорину":

- Будем жить, как арабские шейхи! Каждому к двухтысячному году - мраморный дворец с бассейном, "мерседес" и гарем. Бензин будем ведрами из колодца черпать!

Петрович с Константином от таких речей и выпитой "зубровки" разомлели и порозовели. Уже грезился белый "мерседес" у колодца с дармовым бензином, бескрайние просторы, застроенные пивбарами, и множество ядреных румяных бабенок, с арбузными грудями и сахарными задами.

Грезы были брутально оборваны появлением очень грязного человека в каске. На каске сияла лампа.

Хмуро оглядевшись, он снял с плеча отбойный молоток и с грохотом сбросил его на пол.

- Знатный уголек! - заметил он. - Тута будет самый мощный в Европе угольный разрез. Тута и копать начнем, - веско заключил он, треснув каской по столу.

С каски на колбасу посыпалась угольная пыль.

Затем он достал из кармана бутылку "сибирской" и алюминиевую кружку.

- Уголь - хлеб промышленности! Хлеб - всему голова! Тута будем копать! Наливай ребята! Будем здоровы! - И потянулся за колбасой.

- Никаких разрезов! - У двери стоял полковник в шинели внакидку. - Здесь будет артиллерийский полигон!

Судя по всему, в кармане шинели имелась бутылка "стрелецкой".

- Пушкина любишь? - спросил доверительно Петровича, усаживаясь за стол и не снимая шинели. - Все мы вышли из шинели Пушкина.

И действительно, на петлицах у него было написано: "Пушкин".

И пошло, и поехало... Народ валил валом. Коммерсанты, космонавты, рыбаки, брюнеты, иностранцы, мартыновы, лесбиянки, теноры, фальшивомонетчики, каторжники, дальтоники...

Последней вошла стройная блондинка в белом медицинском халате на голое тело. Сквозь прореху в халате, на животе не рожавшей женщины, был виден старый шрам. Она прижалась к Константину, и Константин через одежду ощутил жар ее тела.

- Как тебя кличут, красавица? - спросил Константин.

- Горячка я, - жарко шепнула она ему на ухо, - белая...

(Взято отсюда: http://www.proza.ru/2009/12/02/1452 )

Прикрепленное изображение (вес файла 11.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 10.7 Кб)

Ну надо же!!!! Оказывается есть день водки!!!!

Давно не была...всё дела...дела.... а тут как всегда много интересного!!!!!!

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

2 февраля - Всемирный день водных и болотных угодий.

Павел Иванович Мельников-Печерский.

(из книги «В лесах»)

В лесах работают только по зимам. Летней порой в дикую глушь редко кто заглядывает. Не то что дорог, даже мало-мальски торных тропинок там вовсе почти нет; зато много мест непроходимых... Гниющего валежника пропасть, да, кроме того, то и дело попадаются обширные глубокие болота, а местами трясины с окнами. вадьями и чарусами... Это страшные, погибельные места для небывалого человека. Кто от роду впервой попал в неведомые лесные дебри - берегись - гляди в оба!..

Вот на несколько верст протянулся мохом поросший кочкарник. Саженными пластами покрывает он глубокую, чуть не бездонную топь. Это "мшава", иначе моховое болото. Поросло оно мелким, чахлым лесом, нога грузнет в мягком зыбуне, усеянном багуном, звездоплавкой, мозгушей, лютиком и белоусом. От тяжести идущего человека зыбун ходенем ходит, и вдруг иногда в двух, трех шагах фонтаном брызнет вода через едва заметную для глаза продушину. Тут ходить опасно, разом попадешь в болотную пучину и пропадешь не за денежку... Бежать от страшного места, бежать скорей, без оглядки, если не хочешь верной погибели... Чуть только путник не поберегся, чуть только по незнанию аль из удальства шагнул вперед пять, десять шагов, ноги его начнет затягивать в жидкую трясину, и если не удастся ему поспешно и осторожно выбраться назад, он погиб...

Бежать по трясине - тоже беда... Вот светится маленькая полынья на грязно-зеленой трясине. Что-то вроде колодца. Вода с берегами вровень. Это "окно". Беда оступиться в это окно - там бездонная пропасть. Не в пример опасней окон "вадья" - тоже открытая круглая полынья, но не в один десяток сажен ширины. Ее берега из топкого торфяного слоя, едва прикрывающего воду. Кто ступит на эту обманчивую почву, нет тому спасенья. Вадья как раз засосет его в бездну.

Но страшней всего "чаруса". Окно, вадью издали можно заметить и обойти - чаруса неприметна. Выбравшись из глухого леса, где сухой валежник и гниющий буреломник высокими кострами навалены на сырой, болотистой почве, путник, вдруг, как бы по волшебному мановенью, встречает перед собой цветущую поляну. Она так весело глядит на него, широко, раздольно расстилаясь середи красноствольных сосен и темнохвойных елей. Ровная, гладкая, она густо заросла сочной, свежей зеленью и усеяна крупными бирюзовыми незабудками, благоуханными белыми кувшинчиками, полевыми одаленями и ярко-желтыми купавками. Луговина так и манит к себе путника: сладко на ней отдохнуть усталому, притомленному, понежиться на душистой, ослепительно сверкающей изумрудной зелени!.. Но пропасть ему без покаяния, схоронить себя без гроба, без савана, если ступит он на эту заколдованную поляну. Изумрудная чаруса, с ее красивыми благоухающими цветами, с ее сочной, свежей зеленью - тонкий травяной ковер, раскинутый по поверхности бездонного озера. По этому ковру даже легконогий заяц не сигает, тоненький, быстрый на бегу горностай не пробежит. Из живой твари только и прыгают по ней длинноносые голенастые кулики, ловя мошек и других толкунов, что о всякую пору и днем и ночью роями вьются над лесными болотами... Несметное множество этих куликов - от горбоносого кроншнепа до желтобрового песчаника - бродит, бегает и шмыгает по чарусе, но никакому охотнику никогда не удавалось достать их.

У лесников чаруса слывет местом нечистым, заколдованным. Они рассказывают, что на тех чарусах по ночам бесовы огни горят, ровно свечи теплятся. А ину пору видают середи чарусы болотницу, коль не родную сестру, так близкую сродницу всей этой окаянной нечисти: русалкам, водяницам и берегиням... В светлую летнюю ночь сидит болотница одна-одинешенька и нежится на свете ясного месяца... и чуть завидит человека, зачнет прельщать его, манить в свои бесовские объятья... Ее черные волосы небрежно раскинуты по спине и по плечам, убраны осокой и незабудками, а тело все голое, но бледное, прозрачное, полувоздушное. И блестит оно и сквозит перед лучами месяца... Из себя болотница такая красавица, какой не найдешь в крещеном миру, ни в сказке сказать, ни пером описать. Глаза - ровно те незабудки, что рассеяны по чарусе, длинные, пушистые ресницы, тонкие, как уголь, черные брови... только губы бледноваты, и ни в лице, ни в полной, наливной груди, ни во всем стройном стане ее нет ни кровинки. А сидит она в белоснежном цветке кувшинчика с котел величиною... Хитрит, окаянная, обмануть, обвести хочется ей человека - села в тот чудный цветок спрятать гусиные свои ноги с черными перепонками. Только завидит болотница человека - старого или малого – это все равно, - тотчас зачнет сладким тихим голосом, да таково жалобно, ровно сквозь слезы молить-просить вынуть ее из болота, вывести на белый свет, показать ей красно солнышко, которого сроду она не видывала. А сама разводит руками, закидывает назад голову, манит к себе на пышные перси того человека, обещает ему и тысячи неслыханных наслаждений, и груды золота, и горы жемчуга перекатного... Но горе тому, кто соблазнится на нечистую красоту, кто поверит льстивым словам болотницы: один шаг ступит по чарусе, и она уже возле него: обвив беднягу белоснежными прозрачными руками, тихо опустится с ним в бездонную пропасть болотной пучины... Ни крика, ни стона, ни вздоха, ни всплеска воды. В безмолвной тиши не станет того человека, и его могила на веки веков останется никому не известною. А тех, кто постарей, иным способом залучает в чарусу нечистая сила... Старец-пустынник подойдет к пожилому человеку, сгорбленный, изможденный, постный, железные вериги у него на плечах, только креста не видно. И зачнет он вести умильную беседу о пустынном житии, о посте и молитве, но спасова имени не поминает - тем только и можно опознать окаянного... И зачарует он человека и станет звать его отдохнуть на малое время в пустынной келье... Глядь, ан середи чарусы и в самом деле келейка стоит, да такая хорошенькая, новенькая, уютная, так вот и манит путника зайти в нее хоть на часочек... Пойдет человек с пустынником по чарусе, глядь, а уж это не пустынник, а седой старик с широким бледно-желтым лицом, и уж не тихо, не чинно ведет добрую речь, а хохочет во всю глотку сиплым хохотом... То владыко чарусы - сам болотняник. Это он хохочет, скачет, пляшет, веселится, что успел заманить не умевшего отчураться от его обаяний человека; это он радуется, что завлек крещеную душу в холодную пучину своего синего подводного царства... Много, много чудес рассказывают лесники про эти чарусы... Что там не бывает! Недаром исстари люди толкуют, что в тихом омуте черти водятся, а в лесном болоте плодятся...

Прикрепленное изображение (вес файла 799.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

3 февраля - наступление Года Кролика по лунному календарю.

Н. Крайнер

Сказка про кролика, которого никто не купил.

В маленьком зоомагазине, который каким-то чудом сохранился в здании старого универмага, жил кролик. Поначалу кролик тоже был маленьким. А значит, пушистым, веселым и всяким остальным. И вызывал умиление. Маленьким кроликам просто на роду написано вызывать умиление. Вот он этим первую половину своей жизни и занимался.

А люди приходили, умилялись, разумеется, но вот покупать кролика не спешили. Потому что скотинка неведомая, по большому счету, не кошка, не собака, и как себя с ним вести – непонятно. Еще более непонятно, как кролик будет вести себя с вами. Поэтому люди умильно тыкали в кролика пальцами и покупали очередную пачку “Педигри пала” или “Роял канина” для своих вполне понятных питомцев.

Кролику очень льстило людское внимание, но он никак не мог понять, почему его, такого пушистого и расчудесного, никто не покупает. Ведь он им всем нравится, кролик это чувствовал. А вот покупать – ну никак. И хоть ты лбом об решетку клетки, не поможет.

Кролик взрослел и потихоньку начинал понимать, что его не купит никто и никогда. Особенно теперь, когда он стал здоровым, толстым и неповоротливым. И уже совсем не таким пушистым, как раньше. Просто большой толстый кролик. И никакого умиления. И, разумеется, от такого расклада кролик впал в свою, кроличью депрессию. Он начал с отвращением смотреть на морковку, кусал за пальцы хозяев зоомагазина и разными прочими способами выражал свое недовольство устройством вещей в этом мире. И старел. Кролики очень быстро стареют, такова уж их судьба.

И все кончилось бы очень плохо, точнее, просто закономерно, если бы рядом не проходила добрая фея. Или злой волшебник. Сейчас точно уже не поймешь, кто это был. Так или иначе, этот кто-то посмотрел на страдания кролика и решил его облагодетельствовать. Или наоборот. Смотря откуда посмотреть. И кролик стал человеком. Пожилым печальным человеком с большой лысиной.

Бывший кролик некоторое время пожил на свете и понял, что жизнь человечья не настолько прекрасна, насколько ему казалось из клетки, но и не настолько ужасна, чтобы не продолжать ее жить. И тогда он стал помаленьку обустраивать свой быт. В числе прочих атрибутов быта у него значилась домашняя зверушка. Так что бывший кролик, который потихоньку стал забывать о том, кем он был когда-то, пошел в зоомагазин. И первое, что он там увидел, разумеется – клетку с маленьким пушистым кроликом. Человек, который когда-то был кроликом, долго стоял у клетки и морщил лоб, не то вспоминая что-то, не то просто размышляя. Потом пошел к прилавку и купил себе десяток гупий. И аквариум в придачу.

Прикрепленное изображение (вес файла 304 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 февраля - Всемирный день стоматолога

Джон Леннон

У ЗУДНОГО

Мадам: Мой дуплистый зуб сильно меня крючит.

Сэр: Солитесь же в это грустло, Мадам, и откройте пошире Вашу класть...

О, Ваш крот совсем обеззубел.

Мадам: Увыах! У меня осталось всего восемь зубов (сохранилось всего восемь зубов).

Сэр: Значит, Вы потеряли восемьдесят три.

Мадам: Немероятно!

Сэр: Всем известно, что во рту имеются четыре кривца, два глупца и десять пристяжных, что вместе составляет штрипцать два.

Мадам: Ведь я все делала, чтоб сохранить свои зубы.

Сэр: Может выть! Но не вышло.

Мадам: Ах! Почему я не грешилась прийти к вам раньше?

Сэр: Рушайтесь, сейчас или негода.

Мадам: Так вы будете его вырывать?

Сэр: Нет, Мадман, я его элиминирую.

Мадам: Но ведь это очень больно.

Сэр: Дайте-ка на него взглянуть - Крак! - Вот он, пожалуйте, Маданц.

Мадам: Ах сэр, мне так хотелось сохранить этот зуб ( я желала сохранить этот зуб).

Сэр: Он весь черный, глиной - да и остальные тоже.

Мадам: Пощадите! Чем же я тогда буду есть?

Сэр: Министерство здравозахоронения пред- оставляет Вам возможность получить бес- платный набор зубных протезов, с ними будет похуже, что Вы на тридцать лет моложе.

Мадам: (В сторону): Тридцать лет дороже! (Громко): Хорошо, сэр, я без предрассудков, вырывайте все мои погнилушки.

Сэр: О'кэй, чичас.

Прикрепленное изображение (вес файла 62.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

11 февраля - Всемирный день больного

Фёдор Сологуб

Благоуханное имя

Когда одна девочка была больна, то Бог велел ангелу идти и плясать перед нею, чтобы забавить её.

Ангел подумал, что неприлично ангелу плясать перед людьми.

И в ту же минуту Бог узнал, что он думает и наказал ангела, — и ангел стал маленькой девочкой, только что родившейся царевной, и забыл про небо, и про все, что было, и забыл даже свое имя.

А имя у ангела было благоуханное и чистое, — у людей не бывает таких имен. И положили на бедного ангела тяжелое человеческое имя, — и стали звать царевну Маргаритой.

Царевна выросла.

Но она часто задумывалась, — ей хотелось вспомнить что-то, и она не знала, что, и ей было тоскливо и скучно.

И однажды она спросила у своего отца:

— Отчего солнце светит молча?

Отец засмеялся, и ничего не ответил ей.

И опечалилась царевна. Другой раз она сказала матери:

— Сладко пахнут розы, отчего же запаха не видно?

И засмеялась мать, и опечалилась царевна.

И спросила она у своей няньки:

— Отчего не пахнут ничем имена?

И засмеялась старая, и опечалилась царевна.

Стали говорить в той стране, что у царя дочь растет глупая.

И было много заботы царю, сделать так, чтобы царевна была, как все.

Но она все задумывалась, и спрашивала о ненужном и странном.

И бледнела и чахла царевна, и стали говорить, что некрасивая она.

Приезжали молодые принцы, но поговорят с ней, и не хотят брать ее в жены.

Приехал принц Максимилиан. Сказала ему царевна:

— У людей все отдельно: слова только звучат, и цветы только пахнут, — и все так. Скучно мне.

- Чего же ты хочешь? — спросил Максимилиан.

Задумалась царевна, и долго думала, и сказала:

— Я хочу, чтобы у меня было благоуханное имя.

И Максимилиан сказал ей:

— Ты стоишь того, чтобы носить благоуханное имя, и нехорошо, что ты Маргарита, — но у людей нет для тебя имени.

И заплакала царевна. И пожалел ее Максимилиан, и полюбил ее больше всего на свете.

И он сказал ей:

— Не плачь, я найду то, чего ты хочешь.

Улыбнулась царевна, и сказала ему:

— Если ты найдешь мне благоуханное имя, то я буду целовать твое стремя.

И покраснела, потому что она была гордая.

И сказал Максимилиан:

— Ты будешь тогда моей женой?

— Да, если ты захочешь, — ответила ему царевна.

Поехал Максимилиан искать благоуханное имя. Объездил всю землю, спрашивал ученых людей и простых, — и ведь смеялись над ним.

И когда было он опять недалеко от города, где жила его царевна, увидел он бедную избу и белого старика на пороге. И подумал Максимилиан: "Старик знает".

Рассказал принц белому старику, чего он ищет. И обрадовался старик, засмеялся и сказал:

— Есть, есть такое имя, духовитое имя, — сам-то я не знаю, а внучка слышала.

Вошел Максимилиан в избу и увидел больную девочку.

И сказал ей старик:

— Донюшка, вот барину надо знать духовитое имя, вспомни, милая.

Обрадовалась девочка, засмеялась, но благоуханного имени вспомнить не могла.

И сказала она, что во сне видела ангела, который плясал перед нею и был весь разноцветный.

И ангел сказал ей, что днем скоро придет к ней в избу другой ангел и будет плясать и светить разными огнями еще лучше, и назвал имя того ангела, и от того имени пролился аромат, стало радостно. Сказала девочка:

— Весело мне думать об этом, а вспомнить имени не могу. А если бы вспомнила и сказала, то выздоровела бы сейчас. Но он придет скоро.

Максимилиан поехал к своей царевне и привез её в избу.

И когда царевна увидела бедную избу и больную девочку, то ей стало очень жалко, — и стала она ласкать девочку и забавлять ее.

Потом отошла на середину избы и стала кружиться и плясать, ударяя в ладоши и напевая.

И увидела девочка много света, и услышала много звуков, и обрадовалась, и засмеялась, и вспомнила имя ангела, и громко сказала его.

И вся изба наполнилась благоуханием. И тогда вспомнила царевна своё имя, и зачем ее посылали на землю, и радостно вернулась домой.

И девочка выздоровела, и царевна вышла за Максимилиана замуж, и в своё время, пожив на земле, довольно, вернулась на свою родину, к вечному Богу.

Прикрепленное изображение (вес файла 83.4 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 февраля - Католический День святого Валентина (День всех влюблённых)

Д. Н. Мамин-Сибиряк

МАЙЯ

I

Шум жестокой сечи стихал… Разбитый наголову неприятель бежал, оставив победителю родной город Гунхой. Часть победителей порывалась в погоню, без пощады убивая всякого, а другая часть, с ханом Сарымбэть во главе, приготовлялась занять открытый город. Издали это был настоящий пчелиный сот из низеньких белых домиков с плоскими кровлями, глухими белыми стенами и узкими грязными уличками. Отдельно возвышались куполы мечетей и стройные иглы минаретов, отдельно стоял дворец бежавшего хана Олоя, потонувший в зелени садов.

- Пленных не будет, - говорил молодой хан Сарымбэть, подъезжая к городским воротам. - Победу дает аллах… Город будет могилой для тех, кто был нашим врагом больше ста лет. Развалины покажут нашим потомкам, как мы умели мстить нашим врагам. Пленных не будет, а победу дает аллах.

Красив хан Сарымбэть, молод, полон отваги - настоящий молодой лев, который в первый раз отведал горячей крови. Но жестокие слова сказал не он, а их придумала старая голова главного ханского советника Кугэй. Беззубый старик точно для того прожил восемьдесят лет, чтобы внушить молодому хану жестокие слова.

- Так нужно, хан, так нужно, - шамкал старик, едва держась в своем мягком седле. - Аллах дает победу, но нужно уметь ею воспользоваться… Недаром наша кровь лилась целых сто лет. Огонь гасят огнем, а кровь кровью.

Хищный старик заметил колебание на лице молодого хана, в его глазах мелькнула жалость, и Кугэй залил ее ядом своих старых слов.

Молча махнул рукой хан Сарымбэть, и тысячи всадников ринулись грабить беззащитный город, в котором оставались старики, женщины и дети. С гиком неслась страшная смерть… В городе некому было даже защищаться, а только протягивались беззащитные руки с мольбой о пощаде. Но ханское слово - закон, и пустела одна улица за другой, каждый шаг вперед усеян был трупами, а по канавам лилась кровь, как вода. Кто умирал под ударом сабли, кто был приколот пиками, многие растоптаны лошадиным копытом, а детей разбивали головками о каменные стены родных домов. Это была настоящая бойня, целый ад… Тысячи людей столпились на базаре, в мечетях и около мечетей - их и убивали тысячами, точно человеческую жизнь косила острая коса, а смерть висела в воздухе.

Хан Сарымбэть смотрел на побоище из своей ставки и слышал только отчаянные вопли, заглушаемые веселым гиканьем победителей. Восточная часть города уже горела, и некому было тушить огонь. Показалось облако дыма и в противоположной стороне.

- Я хочу видеть город, - заявил хан Сарымбэть.

Старый Кугэй нахмурился, но спорить не смел.

Хан Сарымбэть въезжал в Гунхой, окруженный блестящей свитой, точно всходило утреннее солнце. Несчастный город был завален трупами, залит кровью, лютое пламя довершало жестокое дело человеческих рук. Не смущалось сердце хана пылом кровавой сечи, когда он летел впереди других, а тут и он задумался, когда редкой красоты его боевой конь начал храпеть и шарашиться в сторону при виде теплых трупов. Убитые старики, женщины и дети загораживали дорогу. Белые стены сбитых из глины домиков были обрызганы кровью. Лошадь хана фыркала и дрожала. Сам хан Сарымбэть опустил голову, пораженный страшной картиной всеобщего избиения. А там - заваленный трупами базар, площадь перед мечетью… трупы, трупы и трупы.

Оставался нетронутым один ханский дворец, оцепленный стражей. В нем было тихо, как в могиле.

- Едем назад, - сказал Кугэй.

Но тут случилось что-то необыкновенное. Из дворца вырвалась целая толпа женщин и бросилась навстречу молодому победителю. Они бежали с распущенными волосами, обезумев от страха, бросались ниц, моля о пощаде. Другие хватались за стремена и целовали ханские ноги, полы его халата, его кривую саблю.

- Бей! - скомандовал Кугэй.

Началось избиение… Это было самое ужасное, что только видел хан Сарымбэть. Женщин и детей топтали лошадьми, резали и кололи. Вид этой резни отуманил и его голову. Ведь эти женщины - матери, жены, сестры и дочери его исконных врагов, они родили проклятое племя гунхой, они призывают своими воплями и слезами только свою бессильную ненависть к нему, они, вот эти женщины, выкололи глаза его деду, попавшемуся в плен, то есть их бабушки, они народят еще несметное число его врагов, а счастье переменчиво. Вперед!.. Ханский конь врезался в живую толпу, а ханская сабля косила головы направо и налево. О, разве может быть счастье больше, как видеть поверженного в прах своего злейшего врага и наслаждаться его предсмертным хрипением… Вперед! Бей! Пленных не будет…

Ханский скакун вылетел вперед и вынес его к дворцу. Вот оно, это проклятое гнездо. Хан Сарымбэть в пылу погони на коне въехал прямо во дворец. Здесь тоже было много женщин… Одни лежали ниц, другие, стоя на коленях, поднимали кверху маленьких детей… Нет никому пощады! Кугэй ворвался во дворец следом за ханом, и началась страшная резня.

- Бей… бей… бей!..

В одной из дальних комнат дворца хан увидел сидевшую на ковре молодую женщину поразительной красоты. Она сидела, обняв колени руками, и не шевелилась, не молила о пощаде, не плакала, а с достоинством ждала своей смерти. Старый Кугэй, задыхавшийся от кровавой работы, подбежал к ней и уже замахнулся саблей, но хан Сарымбэть протянул руку.

- Кто ты, женщина? - тихо спросил он.

- Я - Майя.

Она даже улыбнулась и злобно посмотрела на него своими темными, как ночь, глазами. Кугэй скрежетал зубами от ярости. А хан Сарымбэть сделал уже знак, что дарует жизнь смелой женщине, позабыв собственный приказ о всеобщем истреблении.

II

Город Шибэ торжествовал, ожидая возвращения победителей. Да, проклятое племя гунхой было уничтожено, город Гунхой срыт до основания, и не осталось в нем камня на камне. Такова воля аллаха… Племя шибэ и племя гунхой враждовали издревле, как враждует собака с волком, и вот свершилось то, чего не могли предугадать самые умные. Гунхоя нет, а есть Шибэ…

Возвращавшийся в свою столицу хан Сарымбэть был встречен, как молодой месяц. Многотысячная толпа ликовала, везде горели веселые огни, слышались веселые песни и клики радости.

- Да живет хан и да радуется ханское сердце!..

Грустен возвращался один старик Кугэй. Воля аллаха не была исполнена, и ханское слово изменило самому себе. Много добычи взяли с собою войска, и великая радость ожидала их у себя дома. Но старого Кугэя беспокоила пленница, которую везли вместе с добычей в Шибэ. И для чего она понадобилась хану Сарымбэть? Разве не стало у него своих женщин: тридцать жен, тридцать прислужниц - можно еще столько же добыть. Так нет, увидел Майю и везет ее к себе, точно сокровище.

- Майя была наложницей Олой-хана, - шептал Кугэй хану Сарымбэть, чтобы возбудить в последнем чувство ревности.

- Знаю… - коротко отвечал молодой хан. - Ты можешь прибавить, Кугэй, что Майя во дворец попала уже не девушкой. Она попала пленницей… Ее муж - степной батырь.

- Ее муж, хан?.. Вот цветок расцветает в поле и дает плод, - разве у него есть муж?.. Не один батырь был у Майи… Она переходила из рук в руки, как старая монета.

- Старые золотые монеты ты сам любишь, Кугэй… - смеялся хан. - Они имеют только один недостаток, именно, принадлежат только тому, кто их держит в руках.

Шибэ веселился, а Майя сидела в ханском дворце и горько плакала. Да, у нее теперь явились и слезы… Зачем она не умерла вместе с другими?.. Страшно жить… Она часто просыпалась ночью и вздрагивала: перед ее глазами проносилась ужасная картина. Отчаянный крик матерей, защищавших своих детей, стоны раненых, мольбы о пощаде и смерть, смерть, смерть…

У Майи было свое отдельное помещение во дворце, куда никто не смел входить, кроме хана Сарымбэть. Да, он пришел к ней, но не как к пленнице, а как слуга.

- Не нужно ли тебе чего-нибудь, Майя? У тебя заплаканные глаза… Может быть, с тобою дурно обращаются?..

Майя сделала отрицательное движение головой.

- Может быть, ты оплакиваешь хана Олоя? - тише спросил Сарымбэть.

- Нет…

- Что же тебе нужно?..

- О, если бы у меня было столько глаз, сколько у ночи звезд, то и тогда я не выплакала бы всего своего горя… Вот ты радуешься, ты счастлив, а мне тебя жаль. Оставь меня с моим горем… Тебе - радость, мне - горе.

- Знаю, ты оплакиваешь своего батыря! - гневно сказал Сарымбэть. - Женщина принадлежит только тому, кто первый ее взял… И всей крови, пролитой в Гунхое, не хватит на то, чтобы смыть с тебя одно имя твоего батыря. Я все знаю, Майя…

- Убей меня, хан! Я желаю умереть…

Заскучал молодой хан Сарымбэть, и ничто ему не мило. Так и тянет его к Майе, а пришел туда и - слов нет. Чужими глазами она смотрела на него… Не то ему было нужно. Самому себе удивляется хан Сарымбэть, - так приворожила его полонянка Майя. Да, и ночью он ее видит, и протягивает руки, и говорит ласковые слова, а днем смелость оставляет его, и хан бродит по своим садам, как потерянный. Не мил ему и собственный дворец, не милы и любимые жены, и охота, и всякие другие удовольствия. Ничто не мило хану, и ходит он по собственному дворцу, как тень.

- Майя… Майя…

Иногда он сердится на нее, припоминая ее батыря и хана Олоя. «Да, ты вот кого любила, Майя… Ты думаешь о своих любовниках. О, змея, змея… Мало было убить тебя, а нужно замуровать живой в стену. Нужно отрубить руки, обнимавшие батыря, вырвать язык, лепетавший любовные слова, выколоть глаза, глядевшие на хана Олоя ласково… вырвать живым это змеиное сердце, бившееся для других!» - И много таких жестоких мыслей роится в голове хана, а увидит Майю, оробеет сам, чувствуя, как бессилеет тело и путаются мысли в голове.

- Ты меня спрашивал, что мне нужно, - проговорила однажды Майя, глядя на него своими темными глазами. - Да, мне нужно… Когда я умру, похорони меня в степи, в вольной степи, где гуляет вольный степной ветер… Есть там озеро Кара-Куль: на его берегу похорони меня. Не нужно мне ханской могилы, не нужно тяжелых камней на могилу.

- Все будет исполнено, Майя, но зачем ты говоришь о смерти?..

- О, я скоро умру, хан… я знаю это.

И опять молчит Майя, только смотрит на молодого хана своими большими глазами. Жутко сделалось хану Сарымбэть, опустил он свои глаза и чувствует только, как замирает в груди его собственное сердце. Приворожила его Майя… Ах, если бы она хоть раз взглянула на него ласково - он сам готов умереть. Но смотрит Майя по-прежнему чужими глазами…

Старый Кугэй давно заметил, как изменился хан Сарымбэть. Похудел, сделался задумчив, перестал улыбаться и не желал ни с кем говорить.

- Скучает хан… - говорил вкрадчиво хитрый старик. - Позволь старому Кугэю зайти к Майе, и он вышиб бы из нее своей нагайкой память о батырях и хане Олое… А любовь Майи в твоих руках. Когда я был молод, то брал любовь силой!..

- Ах, не то… - стонал хан Сарымбэть. - Мало ли у меня своих красавиц? Не то, старый Кугэй… Ты поглупел от старости.

- Я поглупел?.. - смеялся зло старик. - Я поглупел, старый Кугэй? А кто говорил тебе, чтобы не брать пленных из Гунхоя? Вот теперь ты сам сидишь в плену у ничтожной пленницы… И какой хан - молодой, красивый, храбрый! Хочешь, добудем десять новых красавиц, десять новых жен… Одна другой краше, как цветы в поле, а Майя пусть им служит. Вот как сделаем, хан, а ты говоришь: «Кугэй - старый дурак».

(окончание следует...)

Прикрепленное изображение (вес файла 129.4 Кб)

Д. Н. Мамин-Сибиряк

МАЙЯ

(окончание)

III

Так прошло полгода, а через полгода гордые глаза Майи опустились сами собой, когда вошел к ней хан Сарымбэть.

- Что с тобой, Майя? Ты нездорова?

Она отвернулась.

- Майя…

- Нет больше Майи… Зачем ты пришел сюда? Уходи к своим женщинам… Там каждый взгляд куплен, каждая улыбка - насилие. Они все готовы сделать для своего повелителя, потому что рабыни не телом, а всей душой. Они ждут тебя… иди!..

Радостно забилось сердце хана Сарымбэть. Это были знакомые ему слова женской ревности. Майя начинала его любить и сердилась на самое себя. Да, вот это не берется ни насилием, ни деньгами. О, велика сила любви, и приходит она против воли человека, как пожар.

Тихо подошел хан Сарымбэть к Майе, обнял ее и прошептал:

- Я давно тебя люблю, Майя… Люблю с первого раза, как увидел.

Задрожала Майя, как молодая зеленая травка, закрыла глаза и ответила:

- Твоя любовь убьет меня… Я это чувствую.

- Ты скажи, Майя: ты любишь меня?

У нее не было слов, а только протянулись теплые руки, и счастливое лицо спряталось на груди хана.

На другой день Майя сказала хану:

- Я тебя вчера любила, а сегодня ненавижу…

- За что же, моя радость?

- А помнишь, как ты истреблял Гунхой? Я смотрела в окно, когда ты своим конем топтал беззащитных женщин, и вот эта рука рубила женские головы… Да, я тебя ненавижу и вместе с тем люблю… Меня приводит в ужас это двойное чувство.

- Того хана уже давно нет, Майя, как нет и Гунхоя. Такова воля аллаха… Он дает и победу и счастье. Да и чего тебе жалеть: ты была только пленницей у Олой-хана…

Майя гордо выпрямилась и посмотрела на хана потемневшими глазами.

- Я была пленницей Олой-хана, но не любила его… А вот тебя люблю, и в том моя погибель.

- И моя, Майя…

Каким счастьем пахнуло на хана Сарымбэть!.. Не было ни дня, ни ночи, а одно только счастье. Смеялась Майя - и он смеялся, хмурились ее темные брови - и он хмурился. Она думала, а он говорил, - и наоборот. Они читали мысли друг у друга в душе, и это даже пугало их. Иногда Майя задумывалась, и хан Сарымбэть хмурился, точно над их головами проносились тяжелые тени.

- Майя, о, я знаю, о чем ты думаешь!..

Он скрежетал зубами и падал на подушки в бессильной ярости, чувствуя, что много есть такого, что не в состоянии вырвать даже любовь. Ах, как много… Майя чувствовала его мысли, и лицо у нее бледнело, точно она умирала. Да, она страдала и за себя и за него, и чем была счастливее, тем сильнее мучилась.

- Майя, не думай ни о чем, - утешал ее хан Сарымбэть. - Что было, то прошло, а я счастлив настоящим… О, как я счастлив, Майя!.. Я до сих пор даже и приблизительно не знал, что такое любовь…

Хан Сарымбэть часто говорил и думал о счастье и все-таки не знал, что такое счастье… Здоровый не чувствует в полном объеме своего здоровья, так и счастливые люди. Он даже потерял счет времени, а оно шло так быстро, как колесо, которое катится по хорошей дороге.

Раз Майя припала своей красивой головкой к груди хана и, краснея, проговорила:

- Мой повелитель, мое счастье, моя радость, я тебя подарю скоро величайшим счастьем, каким только может подарить любимая женщина… Твоя радость отпечаталась в моем сердце, и я тебе подарю маленького хана. Да… Подарю, а сама умру. Я это чувствую…

- Майя, свет моих глаз, дыхание моих уст, что ты говоришь?!

- Да, да… Воля аллаха неисповедима, и ты скоро будешь отцом. Помни, что ты похоронишь меня в степи, на берегу Кара-Куль, где носится вольный степной ветер. Это мое последнее желание…

Задумался хан Сарымбэть и потом засмеялся. Все женщины боятся родов, но ведь родят же бедные и больные женщины, а его Майя будет окружена и лучшим уходом и всякими удобствами. Все, что можно купить или достать силой, - все будет у Майи…

Майя не обманулась. Она готовилась быть матерью, и счастливый хан Сарымбэть ухаживал за ней вдвойне, как не ухаживала бы за ней родная мать. О, он все делал для нее и спал в ее комнатах, как последний раб, чтобы ничто не нарушало покоя царицы Майи. Да, она была царица вдвойне… Как он караулил ее сон, как угождал малейшей ее прихоти и как был счастлив! Ожидаемый ребенок должен был покрыть собою все прошлое Майи, и с ним рождалась новая жизнь.

- Ты меня забудешь… - говорила грустно Майя со слезами на глазах. - У тебя столько красивых женщин, а Майи не будет. Только одна ее тень пронесется вот здесь, где она была так счастлива… Помни это, хан, и впредь всякая твоя радость будет отравлена. Вот здесь будет незримо бродить моя тень… Здесь я была счастлива своим коротким счастьем.

Не верил хан этим тяжелым предчувствиям, а случилось именно так, как думала Майя.

Она родила хану наследника, а сама умерла на другой день.

Хан не отходил от ее постели и, когда она лежала мертвою, все смотрел на нее. Даже холодная рука смерти пощадила эту царственную красоту. Никогда Майя не была еще так красива, как мертвая, - лицо такое строгое, бледное, точно выточено из слоновой кости.

- Майя… Майя… Майя… - повторял хан Сарымбэть, хватаясь за голову… - Моя Майя. Моя дорогая… Майя, ты не слышишь, не слышишь меня?!

Майя уже ничего не слыхала.

За ханом ухаживал один старый Кугэй и повторял:

- Такова воля аллаха, хан… Мы все умрем…

- Отчего же не ты умер, а умерла она, моя Майя?.. - стонал хан, ломая руки. - Ты, старая гнилушка, живешь, а Майя умерла… Нет справедливости на земле. Я не верю аллаху.

Старый Кугэй в ужасе затыкал уши от такого богохульства и закрывал глаза.

IV

Похоронили Майю на высоком берегу озера Кара-Куль, и вольный ветер насыпал над ней могилу.

Хан Сарымбэть каждый день просыпался в слезах и в слезах засыпал. Его молодое сердце умерло вместе с Майей, закрылась радость, погас яркий свет, - ничего не осталось у хана, кроме глаз, чтобы оплакивать свое черное горе. Опостылел ему и дворец, и зеленые сады, и красавицы жены. Нет Майи, и ничего не нужно хану… Нет Майи, слышите?..

Единственное утешение осталось хану: каждое утро он уезжал на могилу Майи. Приедет, пустит коня пастись, а сам сидит на могиле, горько плачет и все зовет ее, Майю.

- Майя… Майя… Майя… Слышишь ли ты меня? Ведь я здесь, я с тобой… Смерть нас разлучила, но она же и соединит нас. Рядом я лягу с тобой, Майя… Дорогая, родная Майя, я здесь… Горлинка моя, свет мой, я здесь!..

Громко кличет молодой хан Майю, а ветер разносит его жалобу, - один вольный степной ветер слышит ханское горе, да зеленая степная трава, да ясные зори. И ни от кого не получал ответа хан… Один он со своим горем.

По целым часам сидит хан на крутом берегу и смотрит на шелковую гладь степного озера, обложенную зелеными ресницами камышей, точно рамой из дорогого рытого бархата. Давно ли он ездил сюда на охоту, и радовалось ханское сердце молодецкой забавой, а теперь ничего не нужно хану. Майя, Майя… Все ты унесла с собой, а оставила одно черное горе. Хан Сарымбэть, слышишь ли? Какой хан - нет и хана, как нет Майи, а ходит одно черное горе, и плачет, и. жалуется. Нет хана - это люди придумали. Если бы он был сильнее других, то удержал бы Майю, отогрел ее холодевшие руки своим дыханием, раскрыл своими поцелуями ее чудные глаза и теплотой своего сердца согрел эту грудь… Ведь живут же другие женщины?.. Ах, Майя, Майя… Нет Майи, нет и хана!..

Так прошел и год, и другой, и третий.

По-прежнему горюет хан Сарымбэть, по-прежнему ездит на могилку Майи и по-прежнему плачет над ней и громко зовет ее, Майю, и по-прежнему не получает ответа. Похудел, постарел хан, точно прожил тридцать лет, а в бороде уже серебрится седина. Хан Сарымбэть старится, а молодой хан, сын Майи, растет: в нем проснулась красота матери. Но не радует хана и любимый сын… Тошно ему у себя во дворце, скучно, все надоело.

- Кугэй, старая лисица, мне надоело быть ханом, - сказал Сарымбэть своему старому советнику. - Да, надоело… Я оставляю вам ханом сына Майи, а сам уйду. Нет моих сил больше… Какой я хан, когда не мог сохранить посланную мне аллахом жемчужину.

Низко поклонился хитрый Кугэй, счастливый тем, что мог управлять всем, пока ребенок-хан подрастал. У всякого были свои мысли…

Так и ушел хан Сарымбэть из Шибэ, распустив жен и оставив все сокровища. Даже не взял он с собой лишней пары одежды. Для чего?.. Ведь и хан и последний нищий одинаково будут лежать в земле, для чего же обременять себя лишним платьем? Так и сделал хан: надел рубище дервиша, взял его кошель и палку и ушел из Шибэ.

Поселился Сарымбэть на берегу Кара-Куль, около могилы Майи. Выкопал землянку и живет как отшельник. Перечитал он все мудрые книги, долго и много молился и тысячу раз передумал всю свою жизнь, полную легкомысленных радостей, суетных желаний и мыслей. Он не видел той пропасти, которая была сейчас под ногами…

Каждый день, каждый час, проведенный с Майей, был сокровищем, а он его не замечал, ослепленный собственным счастьем. И так все люди живут, обвеянные счастливой слепотой…

Жил Сарымбэть на берегу Кара-Куль до самой смерти, пока не сделался седым и дряхлым стариком. К нему приходили издалека, чтобы поведать какое-нибудь горе и научиться мудрости. Да, состарился Сарымбэть, и глаза уже плохо видели, а он все оплакивал свою Майю, точно она умерла только вчера. Ведь она открыла ему свет жизни, она отдала ему сердце и душу, и проснулось его сердце…

- Майя, слышишь ли ты меня? - повторял он каждый день над могилой своей возлюбленной. - Уж скоро я приду к тебе, Майя, мое счастье, моя радость… Скоро, скоро!..

Сарымбэть вырыл себе могилу рядом и спал в ней, чтобы быть ближе к ней, к Майе.

Раз он молился и слышит незнакомый голос:

- Хан Сарымбэть…

- Нет здесь никакого хана, а нищий Сарымбэть.

- Ты меня не узнаешь?

Посмотрел Сарымбэть - перед ним стоял старый-старый человек с пожелтевшей от времени бородой.

- Я хан Олой…

- А, это ты… Что же, садись рядом: места довольно.

Они долго сидели и молчали.

- Сарымбэть, много ты пролил напрасной крови, но и искупил ее своим подвижничеством. Я пришел мириться с тобой…

Заплакал Сарымбэть, припоминая истребление Гунхоя, и сказал:

- Похорони меня рядом с Майей, хан Олой… Я завтра умру. Видел я здесь на озере чудо. Когда я был ханом и ездил на озеро на охоту, то убил лебедушку. Чудная птица лебедь… Когда я переселился сюда, то лебедь, оставшийся без лебедушки, каждую весну прилетал сюда и каждое утро выплывал на озеро и жалобно кликал свою лебедушку. Тридцать лет он прилетал, тридцать лет горевал, а в последний раз прилетел, поднялся высоко-высоко и грянулся оземь. Я это видел и подумал, насколько человек хуже даже глупой птицы… Моя Майя открыла мне глаза, и я знаю только одно счастье, чтобы похоронили меня рядом с ней.

Сбылись слова праведного человека: когда хан Олой проснулся на другой день, Сарымбэть был уже мертв. Бывший смертельный враг похоронил его рядом с Майей.

Так было, и сейчас на высоком берегу озера Кара-Куль красуется двойная могила хана Сарымбэть с красавицей Майей. Издалека приходят люди, чтобы поклониться их праху: так любили они друг друга… Ровно через сто лет племя гунхой напало на Шибэ и разрушило город, как прежде был разрушен Гунхой: то сделал внук Олой-хана. Все было истреблено, выжжено и разрушено. Но даже враги не тронули могилы Майи, а внук хана Олоя сам приехал посмотреть святое место и прослезился.

- Хан Сарымбэть показал, как нужно любить, - сказал он. - Все проходит, разрушается, исчезает, а остается одна любовь…

Прикрепленное изображение (вес файла 162.6 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

17 февраля - День спонтанного проявления доброты

Благодарный заяц

Башкирская сказка

В праздничный день родители послали маленького сына звать гостей: «Зови такого-то дядю, такого-то дедушку, такого-то зятя...»,— и назвали ему так много разных имен, что сразу и не упомнить.

Послушный мальчик выбежал на улицу и тут же забыл, кого ему велели звать в гости. Вернуться домой и переспросить он не посмел. И придумал: «Позову-ка я всех своих деревенских со всех улиц, авось среди них окажутся и те, кого мне велели позвать». И он обегал с приглашением в гости все дома по обеим сторонам улиц и переулков деревни. Все благодарили за приглашение и обещали прийти. Мальчик вернулся домой.

Начали собираться гости. Все жители деревни один за другим собрались и ожидают угощенья. Отец и мать испугались:

— Что это такое? Где же взять угощенья для стольких людей?

А мальчик сказал родителям, что он забыл, кого велели позвать, и потому позвал всю деревню.

Ждут гости угощенья. Собирают им на стол все запасы, сколько было еды в доме, и видят и родители и сам мальчик, что этого мало.

— Сам испортил дело, сам и поправляй!— сказали с досадой родители своему мальчику.

Заплакал мальчик, оттого что причинил родителям такое огорчение. Со слезами вышел он из дому и побежал за околицу, а потом и в лес. Сел там на старый пенек и горюет.

Вдруг видит он, что к нему скачет старый дружок —

серый зайка. Этого зайчика добрый мальчик вырастил дома, потому что зайчик был сиротой, а затем, когда зайчик вырос, выпустил его в лес. Подскакал зайчик к мальчику и уселся у его ног.

Рассказал мальчик зайчику о своем горе. Выслушал зайчик, пошевелил длинными ушами, встал на задние лапки, взял мальчика за руку своими передними лапками и сказал:

— Ладно, не горюй, дружок! Иди домой — все будет... Потом зайчик прыгнул в сторону от мальчика и поскакал в лес. Только его и видели!

Послушался мальчик зайчика и ушел из леса домой. А там уж гости съели и выпили все поданное угощенье, какое нашлось в доме. Ждут еще и не уходят. Некоторые начали попрекать хозяев, что позвали в гости, а угощенья совсем мало. Среди гостей были и сердитые люди, те и говорят:

— Нечего было и звать всех, коли угощать нечем! Выглянул в это время кто-то в окно, испугался и

позвал всех посмотреть. Сначала все тоже испугались, а потом удивились: что же это такое? Полна улица всяких зверей, и все идут к дому, и каждый зверь что-то тащит.

Медведи катят кадки с медом, волки тащат целые туши мяса, олени на рогах бережно несут ведра с молоком, тушканчики и суслики тащат мешочки с зерном, белки и зайцы — полные корзинки разных ягод и орехов, лисицы в зубах несут кур и гусей. Этих своих лесных друзей зайчик попросил помочь горю мальчика. Зайчик рассказал им, как мальчик его, зайчика, вырастил и выпустил на волю. Тесно стало во дворе, когда звери сложили там угощенье. Так же, толпой, звери ушли обратно из деревни в лес. От изумления гости не могли слова вымолвить.

Отец с матерью не знали, что и делать от радости. Но больше всех радовался мальчик. Три дня и три ночи подряд хозяева угощали гостей. Когда все гости разошлись по домам, осталось еще много угощенья.

Вот как зайчик отблагодарил доброго мальчика за то, что он его вырастил и выпустил на волю. Зайчик был тоже добрый.

На сюжет этой сказки есть стихотворение:

Решил отец, решила мать

На праздник в дом родню позвать:

- Пускай сегодня на обед

Придут и бабушка и дед,

Пускай придут сестра и брат,

Пускай придут и зять и сват

И приведут с собой детей.

Беги, сынок, зови гостей!

Но плохо слушал Ишбулат,

Что Ишбулату говорят;

Он пробежался по селу

И полсела позвал к столу.

И вот на праздничный обед

Пришли: и бабушка и дед,

Сестра и брат, и зять и сват,

А с ними дядька Салават,

За ним Кугуй и Юлдыбай,

И Кадыргул, и Саранбай,

И Халима, и Аминбек -

Ну, словом, сорок человек!

Уселись гости кое-как

И тут же съели бешбармак,

За пять минут исчез пирог,

За ним исчез бараний бок.

- Как быть? - отца спросила мать. -

Что мне ещё на стол подать?

Я в дом одну родню ждала,

А в дом явилось полсела!

- Спроси сынка, - сказал отец, -

Пусть отвечает сорванец!

А сорванец и сам не рад -

В лесу горюет Ишбулат.

Сидит и плачет на пеньке.

Вдруг зашуршало в тростнике,

И вышел Заяц на лужок:

- Не надо плакать, мой дружок!

Но пуще плачет Ишбулат,

И слезы катятся, как град.

- Не плачь! - Зайчишка повторил. -

Я знаю, что ты натворил.

Но ты зимою как-то раз

Меня от лютой смерти спас,

И я тебе - не серебром,

А за добро плачу добром.

Ступай домой и слёз не лей -

Всё обойдётся, ей-же-ей! -

Пришёл из леса Ишбулат,

А гости всё в гостях сидят.

Явившись вместе на обед,

Сидят: и бабушка и дед,

Сестра и брат, и зять и сват,

А рядом дядька Салават,

За ним Кугуй и Юлдыбай,

И Кадыргул, и Саранбай,

И Халима, и Аминбек -

Ну, словом, сорок человек!

Они сидят и молча ждут,

Что им ещё поесть дадут.

- Как быть? - отцу сказала мать. -

Нас перестанут уважать!

- Так не гуляли мы давно! -

Вздохнул отец, взглянув в окно,

И замер вдруг, открывши рот...

И тут увидел весь народ:

Из леса к дому звери шли.

Медведи в ульях мёд несли,

За ними следом волки шли,

Они баранину несли.

А там ещё лисицы шли,

Гусей и кур они несли.

А там ещё олени шли

И в вёдрах молоко несли.

И зайцы шли, и белки шли -

Грибы и ягоды несли.

И полевые мыши шли,

Зерно в мешках они несли...

Три дня, три ночи напролёт

Шёл пир горой, гулял народ.

И я там был, и пил, и ел,

И с Зайцем рядышком сидел!

Сергей Владимирович Михалков.

Прикрепленное изображение (вес файла 313.2 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 59.2 Кб)

Ганс Христиан Андерсен

Кое-что

Хочу добиться чего-нибудь! — сказал самый старший из пяти братьев. — Хочу приносить пользу! Пусть мое положение в свете будет самое скромное — раз я делаю что-нибудь полезное, я уже недаром копчу небо. Займусь выделкой кирпичей. Они нужны всем, — значит, я сделаю кое-что.

— Но очень мало! — сказал второй. — Выделка кирпичей — дело самое пустое. Стоит ли браться за такой труд, который может выполнить и машина? Нет, вот сделаться каменщиком — это кое-что повыше; каменщиком я и буду. Это все-таки цех, а попав в цех, сделаешься гражданином, у тебя будет свое знамя и свой кабачок! Если же повезет, я стану держать и подмастерьев. И меня будут звать мастером, хозяином, а жену мою — хозяюшкою! Вот это — кое-что повыше!

— И все же не Бог весть что! — сказал третий. — Каменщик никогда не может возвыситься до более почетного положения в обществе, чем простой ремесленник. Ты можешь быть честнейшим человеком, но ты «мастер», значит — из простых. Нет, я добиваюсь кое-чего повыше! Я хочу быть строителем, вступить в область искусства, достигнуть высших ступеней в умственных сферах. Конечно, придется начать снизу, сознаюсь откровенно — придется поступить в ученики, носить фуражку, хотя я и привык к цилиндру, бегать за пивом и водкой, словом, быть на побегушках у простых подмастерьев, которые станут меня «тыкать», — что и говорить, обидно! Но я буду думать, что все это один маскарад, маскарадные вольности, а завтра, то есть когда я сам выйду в подмастерья, я пойду своею дорогой; до других мне и дела не будет! Я поступлю в академию, научусь рисовать, добьюсь звания архитектора — вот это уже кое-что повыше! Я могу сделаться «высокоблагородием», получить приставку к имени и спереди и сзади, и буду строить, строить, как и другие до меня! Вот что называется занять настоящее положение в обществе!

— Ну, а мне ничего такого не нужно! — сказал четвертый. — Не хочу идти по проторенной дорожке, не хочу быть копией! Я гений и перещеголяю вас всех! Я изобрету новый стиль, новый вид построек, соответствующий климату и материалам страны, нашей национальности и современному развитию общества! А ко всему этому я прибавлю еще один этаж — ради моей собственной гениальности!

— А если и климат и материалы никуда не годны? — сказал пятый. — Будет худо! Это ведь сильно влияет! Национальность тоже может развиться в ущерб естественности, а желание идти в уровень с веком заставит тебя, пожалуй, забежать вперед, как это часто и случается с молодежью. Нет, как вижу, никто из вас не добьется ничего путного, сколько вы там ни воображайте о себе! Но делайте, как знаете! Я не стану подражать вам, буду держаться в стороне и обсуждать ваши дела! В каждой вещи найдется изъянчик, вот я и стану выискивать его да рассуждать о нем! Вот это — кое-что повыше!

Так он и сделал, и люди говорили о нем: «В нем есть кое-что! Умная голова! Одно вот — ничего не делает!» Таким образом и он добился кое-чего.

Вот вам и историйка; невелика она, а конца ей нет, пока держится мир!

Но разве из пяти братьев так и не вышло ничего особенного? Стоило тогда и заводить о них разговор! А вот послушайте, что вышло. Целая сказка!

Самый старший из братьев, тот, что выделывал кирпичи, скоро узнал, что из каждого готового кирпича выскакивает скиллинг, правда медный, но девяносто шесть таких, сложенных вместе, дают уже серебряный далер, и стоит только постучать им в дверь к булочнику, мяснику, портному, к кому хочешь — дверь сейчас настежь, и получай, что нужно. Так вот на что годились кирпичи; некоторые из них шли, конечно, и в брак, так как трескались или ломались пополам, но и эти пригодились.

Бедной бабушке Маргарите хотелось выстроить хижинку на самой плотине, на берегу моря. И вот старший брат отдал ей все обломки кирпичей, да еще несколько штук целых в придачу, — он был человек добрый, даром что простой рабочий. Старушка сама кое-как слепила себе из кирпичей лачужку; тесненькая она вышла, единственное оконце смотрело криво, дверь была слишком низка, а соломенная крыша могла бы быть пригнана лучше, но все-таки в лачужке можно было укрыться от дождя и непогоды, а из оконца открывался вид на море, бившееся о плотину. Соленые брызги частенько окачивали жалкую лачугу, но она держалась крепко; умер и тот, кто пожертвовал для нее кирпичи, а она все стояла.

Второй брат, тот умел строить получше! Выйдя в подмастерья, он вскинул котомку на спину и запел песенку подмастерьев:

Конец ученью! В путь-дорогу

Искать работу я пущусь!

Здоров я, молод, слава Богу,

Работник знатный — побожусь!

Когда ж на родину вернусь,

Женюсь на любушке своей!

Сидеть без хлеба не боюсь,

Ведь мастер нужен всем — ей-ей!

Так он и сделал. Вернувшись в родной город и став мастером, он строил дом за домом и застроил целую улицу. Дома стояли крепко, а улица украшала собою город — и вот все эти дома выстроили в свою очередь домик самому мастеру. Разве дома могут строить? А вот спроси у них; они-то не ответят, но люди скажут: «Конечно, это улица выстроила ему дом!» Домик был невелик, с глиняным полом, но, когда мастер плясал по этому полу со своею невестой, он заблестел, что твой паркет, а из каждого кирпича в стене выскочил цветок — не хуже дорогих обоев вышло!

Да, славный это был домик и счастливая парочка! Над домиком развевался цеховой значок, а подмастерья и ученики кричали хозяину «ура!» Вот он и добился кое-чего, а потом умер — добился кое-чего еще!

Теперь очередь за архитектором, третьим братом, который был сначала мальчиком-учеником, ходил в фуражке и был на побегушках у подмастерьев. Побывав в академии, он в самом деле стал архитектором и «высокоблагородием!» Дома на улице выстроили домик второму брату, каменщику, а сама улица получила имя третьего брата, и самый красивый дом на улице принадлежал ему. Вот этот брат добился кое-чего, добился даже длинного титула и впереди и после имени. Дети его стали благородными, и вдова его, когда он умер, числилась благородною вдовой. Имя же его осталось на углу улицы и не сходило с уст народа. Да, этот добился кое-чего!

За ним шел четвертый брат, гений, который стремился создать нечто новое, особенное, да еще один этаж сверх того. Увы! Этот этаж обрушился, и гений сломал себе шею. Зато ему устроили пышные похороны с музыкой, знаменами и цветами — красноречия в газетах и — живыми на мостовой. Над могилой же были произнесены три речи, одна длиннее другой. Чего же ему больше? Он ведь так желал заставить говорить о себе. Со временем ему поставили и памятник, правда одноэтажный, но и это кое-что значит!

Итак, умер и четвертый брат, как первые три, но пятый, критик, пережил их всех. Оно так и следовало, чтобы последнее слово осталось за ним; это было для него важнее всего. Недаром он слыл «умной головой!» Но вот пробил и его час, он тоже умер, и явился к вратам рая. А здесь подходят всегда попарно, вот и с ним рядом очутилась другая душа, которой тоже хотелось войти в рай. Это была как раз бабушка Маргарита с плотины.

— Эту душонку поставили со мною в пару, верно, ради контраста! — сказал резонер. — Ну, кто ты такая, бабушка? И тебе тоже хочется туда? — спросил он.

Старушка присела чуть не до земли, подумав, что с нею говорит сам св. Петр.

— Я бедная, безродная старуха Маргарита с плотины.

— Ну, а что же ты сделала, что совершила на земле?

— Ох, ничего я такого не сделала, за что бы мне отворили двери рая! Разве уж из милости впустят!

— Как же ты распростилась с жизнью? — спросил он, чтобы как-нибудь скоротать время, — он уж соскучился стоять тут и ждать.

— Да и сама не знаю, как! Больная я была, старая, ну, верно, и не вынесла мороза да стужи, как выползла за порог! Зима-то ведь нынче какая лютая была, натерпелась я всего! Ну, да теперь все уж прошло! Денька два выдались таких тихих, но страсть морозных, как сами знаете, Ваша Милость. Все море, куда ни взглянешь, затянуло льдом, весь город и высыпал на лед, кататься на коньках и веселиться. Играла музыка, затеяли пляс да угощение. Мне все это слышно было из моей каморки. Дело было к вечеру; месяц уж выглянул, но еще не вошел в полную силу. Я лежала в постели и глядела в окошко на море; вдруг вижу там, где небо сливается с морем, стоит какое-то диковинное белое облако с черной точкой в середине! Точка стала расти, и тогда я догадалась, что это за облако. Стара ведь я была и много видала на своем веку! Такое знамение нечасто приходится видеть, но я все-таки видела его уже два раза и знала, что облако это предвещает страшную бурю и внезапный прилив, которые могут застигнуть всех этих бедных людей! А они-то так веселятся, пьют и пляшут на льду! Весь город ведь, все — и стар, и млад были там! Что, если никто из них не заметит и не узнает того, что видела и знала я?! От испуга я просто помолодела, ожила, смогла даже встать с постели и подойти к окну. Растворила я его и вижу, как люди бегают и прыгают по льду, вижу красивые флаги, слышу, как мальчики кричат «ура!», девушки и парни поют... Веселье так и кипело, но облачко подымалось все выше и выше, черная точка все росла... Я крикнула, что было сил, но никто не услышал меня — далеко было! А скоро ударит буря, лед разобьется в куски, и все провалятся — спасения нет! Услышать меня они не могли, дойти туда самой мне тоже было невмочь! Как же мне выманить их на берег? Тут-то и надоумил меня Господь поджечь мою постель. Пусть лучше сгорит весь дом, чем погибнет столько людей такою ужасною смертью! Я подожгла постель, солома ярко вспыхнула, а я — скорее за порог, да там и упала... Дальше отойти я уж не смогла. Огненный столб взвился вслед за мною из дверей и из окна, пламя охватило крышу!.. На льду увидали пожар и пустились со всех ног на помощь мне, бедной старухе, — они думали, что я сгорю заживо!.. Все до одного прибежали ко мне; я слышала, как они обступили меня, и в ту же минуту в воздухе засвистело, загремело, точно из пушки выпалило; лед взломало, но весь народ был уже на плотине, где меня обдавало дождем искр. Я спасла их всех. Только мне-то, верно, не под силу было перенести холод и весь этот страх, вот я и очутилась тут у ворот рая. Говорят, они открываются даже для таких бедняг, как я! На земле у меня нет больше крова, но, конечно, это еще не дает мне права войти в рай!

Тут врата райские открылись, и ангел позвал старуху. Входя туда, она обронила соломинку из своей постели, которую подожгла, чтобы спасти столько людей, и соломинка превратилась в чисто золотую, стала расти и принимать самые причудливые, красивые очертания.

— Вот что принесла с собою бедная старуха! — сказал ангел. — А ты что принес? Да, да, знаю, ты не ударил пальцем о палец во всю свою жизнь, не сделал даже ни единого кирпичика. Ах, если бы ты мог вернуться на землю и принести оттуда хоть какой кирпич! Кирпич твоей работы навряд ли годился бы куда-нибудь, но все же он показывал бы хоть доброе желание сделать кое-что. Но возврата нет, и я ничего не могу сделать для тебя!

Тогда вступилась за него бедная старуха с плотины:

— Брат его сделал и подарил мне много кирпичей и обломков; из них я слепила свою убогую лачужку, и это уж было огромным счастьем для меня, бедняжки! Пусть же все эти обломки и кирпичи сочтутся ему хоть за один кирпич! Его брат оказал мне милость, теперь этот бедняга сам нуждается в милости, а тут ведь царство Высшей Милости!

— Брат твой, которого ты считал самым ничтожным, — сказал ангел, — честное ремесло которого находил унизительным, вносит теперь за тебя лепту в небесную сокровищницу. Тебя не отгонят прочь, тебе позволят стоять тут за дверями и придумывать, как бы поправить твою земную жизнь, но в рай тебя не впустят, пока ты воистину не совершишь кое-чего .

— Ну, я бы сказал все это куда лучше! — подумал резонер, но не высказал своей мысли, и это уже было с его стороны кое-что .

Прикрепленное изображение (вес файла 364.6 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

23 февраля - День защитника отечества

Сказка о солдате, Страхе и Надежде, и о красной девице Отраде Путятишне

Жил-был солдат. Вот победил он своих врагов и пошел домой. Идет-идет, песни поёт, вдруг видит, у бел-горюч камня старушка сидит - старенькая, едва кости вместе. Остановился солдат, поздоровался, развязал заплечный мешок и поделился со старушкой краюхой хлеба.

- Спасибо, служивый, - поклонилась старушка, - далёко ли путь держишь?

- Домой иду, к родимой матушке, - ответил солдат.

- Погоди немножко, - просит старушка, - отгадай мою загадку. Отгадаешь – пойдешь своей дорогой, не отгадаешь - сослужишь мне великую службу.

- Добро΄,- согласился солдат,- уважу твою старость. Загадывай свою загадку.

- Ответь мне, добрый молодец, - говорит старушка, - кто на белом свете самому себе хозяин?

Думал солдат, думал, не может придумать. Куда не кинь, у каждого начальство есть, даже у ветра в поле, а уж над солдатом и вообще не счесть.

- Твоя взяла, - вздохнул он. – Приказывай свою службу.

Обрадовалась старушка.

- Принеси мне, - говорит, - два кольца, что Страх и Надежда на руке носят.

- Вот на!- удивился солдат. – Сроду такого не слыхивал. Да где ж я их сыщу?

А старушка смеется.

- В своей душе, касатик, в своей душе, там всех найдешь.

Махнула рукавом, и очутился солдат в своей душе, в самой ее серединочке. Огляделся вокруг: солнышко светит, луга цветут, а под ногами стежка вьется, в путь-дорогу зовет.

- Служить, так служить, - решил солдат и пошел по дорожке.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Шел-шел и пришел в темный лес, к большой пещере. Видит, внутри огонь горит, гром гремит, а посередине великан стоит, каленые стрелы кует.

- Бог помощь! – прокричал солдат. – Разрешите войти?

- Входи, коль сможешь, - усмехнулся великан.

И не успел солдат ногу занести, как все стрелы понеслись на него. Вёрток был солдат, увернулся от них, а великан-то над ним потешается.

- Эх ты, невежа, эх ты, деревенщина! Да я тебя на ладонь положу, другой сверху прижму, в овсяный блин сомну! Ведь я Страх твой, хозяин полный, видишь, кольцо на руке, - и показывает чугунный обруч на пальце.

Не привык отступать солдат, где ружьем, где смекалкой, где храбростью молодецкой, а всегда побеждал. А тут видит, сила перед ним неслыханная, тут крепко думать надо. Сел на полянке, стал думу думать. Думал-думал, ничего не придумал, еще думал-думал, опять ничего не придумал, еще думал-думал… Вдруг слышит, звенит что-то, тихо-тихо, тише комарика. Смотрит, колокольчик лесной в траве. Наклонился к нему солдат, а колокольчик ему и говорит.

- Ты' здесь хозяин, солдат, помни об этом.

- Верно! – вскочил солдат, - спасибо тебе, голубой звоночек.

Вскочил на ноги и кинулся в пещеру. Десять тысяч стрел метнулись в него, и все упали сломанные, потому обернулся солдат железным щитом. Ведь óн был здесь хозяином и мог становиться, кем только пожелает. Разозлился Страх и обернулся черным пламенем. Взревело пламя, бьется о щит, вот-вот расплавит его. Да ведь и солдат не прост, обернулся светлым пламенем, в сто раз горячее. Схватились в охапочку, бьются три дня-три ночи. Видит Страх, плохи его дела, неоткуда ему подмоги ждать, собрал силенки и превратился в свирепый ураган. Завыл, заревел ураган, грозится огонь по ветру развеять. А солдат взял да и обернулся ясным соколом. Взмыл сокол под небеса, выше леса стоячего, выше облака ходячего, к самому красному солнышку. Ураган повыл-поревел да и стих, потерял мощь, а сокол грянулся о землю и стал молодцом лучше прежнего.

- Отдавай, Страх, кольцо с руки.

Да не тут-то было. Позвал Страх сестру свою Надежду.

Смотрит солдат, и глазам своим зорким не верит. Лежат повсюду паволоки разные, о семи шелках тканые, одежды шитые, самоцветными каменьями изукрашенные, а вдоль рядов купчиха похаживает, сладкой речью солдата заманивает.

- Подходи, любезный друг, тут все твое.

Не устоял солдат, выбрал себе шапку соболиную, да шубу на куньем меху, да сапоги строченые красные, а купчиха и зеркальце подносит, полюбуйся, мол, сердечный друг, каким царевичем стал. Глянул солдат, загордился, заломил шапку и пошел с купчихой за столы дубовые, за скатерти камчатные.

Вот гуляет солдат, ест-пьет с утра до вечера, а не может ни голод унять, ни жажду утолить, а уж одежа-то его заморская то велúка, то малá ему делается.

- Что за чудеса! – смеется солдат, и вдруг слышит, звенит что-то, тихо-тихо, тише комарика.

Опомнился солдат, спохватился, грохнул кулаком по столу.

- Сгинь-пропади, вражья обманка! Понял я ваши козни, между страхом и надеждой людей ломаете, силу человеческую изводите. А ну, подавайте кольца да ступайте отсюда подобру-поздорову! Я здесь хозяин!

Испугались брат и сестра, стали прощенья просить да каяться, да к нему же, солдату, в работники наниматься.

- Не гони нас, солдат, мы тебе пригодимся.

- Да чего от вас хорошего ждать-то можно?

- А того, - говорит Страх, - что я в сторожах хорош, охранять тебя, в колотушку стучать в случáе чего.

- А я советом помогу, развеселю когда-никогда, - обещает его сестра.

Улыбнулся солдат, смешно ему стало. Тряхнул головой.

-Давно бы так. Оставайтесь, будь по-вашему.

Забрал у них кольца, забросил в мешок и пустился в обратный путь. Идет и сам на себя дивуется. И всегда-то он удальцом был и не из робкого десятка, а тут силы и смелости втрое прибавило, хоть горы ворочай! Идет солдат, песни поет, так и пришел к бел-горюч камню. А там старушка сидит, дожидается.

- Здравствуй, служивый! Исполнил службу?

- Так точно, бабушка! Получай свой заказ.

Взяла старушка два кольца и бросила через себя за спину. И стала дéвицей, да такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Поклонилась девица солдату и говорит.

- Гой еси ты, храбрый солдат, мой освободитель! Заколдовал меня Змей Горыныч на годы долгие, на веки вечные, пока не найдется на Руси такой богатырь, что не убоится страха лютого, не обольстится сладкой надеждою. А теперь я опять на воле.

Поклонился и солдат девице.

- Гой еси ты, красная девица! Как же тебя звать-величать?

- А зовут меня Отрадой Путятишной.

Взял солдат Отраду Путятишну за руки белые, поцеловал в уста сахарные и повел домой к родимой матушке.

Вот и сказка вся.

Синему морю на тúшинье,

Добрым людям на послýшанье.

Сказывала бабушка Василиса

Полностью читать здесь http://astra.web-bib.ru/

Прикрепленное изображение (вес файла 110.8 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 114.1 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 44 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

25 феврвля - Всемирный день тишины

Татьяна А.

Сказка о тишине

Это случилось на далеком-далеком севере, где зимой круглые сутки темно, а летом - без устали светит невыносимо яркое Солнце. Мир там не знает ярких красок. Несколькими цветами ограничивается палитра тех мест. Белый цвет снега и льда, толстых шкур животных, крыльев полярных птиц. Синий и голубой цвета неба и теней, отбрасываемых снежными барханами и белошерстными зверями. Желтый цвет Солнца. Красный цвет лап полярных птиц. Черный цвет полярной ночи.

Сутью Севера является ТИШИНА и БЕЛИЗНА. Как писал Джек Лондон - БЕЛОЕ БЕЗМОЛВЬЕ. Все и вся на Севере больны им. Иногда только нарушает его всплеск воды в образовавшемся разломе льдины или крик какой-нибудь полярной птицы.

Так вот, однажды среди БЕЛОГО БЕЗМОЛВЬЯ, не нарушая этого Великого Закона Севера, мать Тюлениха, не проронив ни звука родила маленького сына - Белого как Север и нежного, как пушистый снег, с двумя огромными влажными глазами, словно вобравшими в себя весь неисчерпаемый свет и чистоту окружающего мира.

Когда он появился на свет, то уже знал, как его зовут. Здесь на Севере так было всегда: все рождавшиеся уже знали свое имя. Его звали Стих. И он, действительно, только оказался на поверхности белой бесконечной льдины, сразу же стих. Дыхание его перехватило от ощущения Радости Рождения. Он попытался сдвинуться с места. Это оказалось трудною задачей. Маленькие белые ласты плохо повиновались, а толстое неповоротливое тело сопротивлялось всем его неимоверным усилиям. Мама-Тюлениха, увидев это, улыбнулась:

- Что ты, дурашка, Стишонок мой милый, делаешь? Наша стихия не здесь. Здесь нам очень трудно. На суше мы кажемся толстыми и неповоротливыми. Я слышала, что за это даже ленивых и неповоротливых называют тюленями. Но никто, слышишь, никто не может сравниться с нами в воде.

- А где вода? - удивился, оглядываясь Стишонок.

- Недалеко. Отдохни немного. Тюлень не каждый день появляется на свет. Ты устал. Поспи. А когда ты проснешься, мы с тобой отправимся в путь к воде.

В этот же день у большой полярной чайки вылупился птенец. Первое, что он увидел, было огромное голубое Небо, в котором горел желтый ослепляющий глаза крошечного птенчика шар.

- Это Солнце, Друг, - объяснила Мама-чайка.

- А до него можно дотронуться? - спросил ошеломленный видением Друг.

- Не знаю. Я не думала об этом. Но взлететь к нему можно.

- А когда полетим?

- Вот подрастешь чуть-чуть. Крылышки окрепнуть, и я научу тебя летать.

Шли дни, недели. Малыши подрастали. Через несколько месяцев Стих уже мог кувыркаться в холодных волнах Северного Ледовитого океана не хуже своей Мамы-Тюленихи. А Друг разучивал фигуры высшего пилотажа, потому что обычную науку полета, достаточную для добывания пищи, перелетов с одной льдины на другую, он уже постиг.

Была самая середина долгого полярного лета. Солнце стояло неподвижно в небе и казалось таким прекрасным и таким доступным. Повзрослевший, давно уже не белый Стих лежал на краю проруби и внимательно смотрел на черную воду. За этим занятие и застала его молодая Чайка по имени Друг, пролетавший мимо в поисках Мамы-Чайки, чтобы рассказать ей о том, что он освоил последнюю фигуру высшего пилотажа, о которой она ему рассказывала накануне.

- Ты кто? - приостановил свой полет Друг.

- Я? - удивленно задрал морду вверх Стих. - Я - Стих, тюлень! А ты кто? - спросил Стих, внимательно разглядывая Друга: молодой тюлень впервые так близко видел птицу.

- Я - Друг! Я учусь летать. Что ты делаешь?

- Я? - Стих грустно вздохнул. - Я смотрю на Солнце…

- Как это? - опешил Друг. И на всякий случай посмотрел на верх: все правильно в огромном голубом небе сиял Желтый Диск. - Ты не туда смотришь. Солнце - там! - И он показал кончиком крыла в небо.

- Да, там, я и не спорю… Но, посмотри, оно и здесь тоже. - Правая передняя ласта Стиха коснулась ровной глади воды.

- Ничего не вижу! - удивился Друг. - Там ничего нет.

- Как это нет? Да вот же оно! Лети поближе…

Друг приземлился рядом с тюленем и посмотрел в прорубь. И, действительно, в воде отражалось огромное голубое небо, в котором сиял Желтый Диск.

- Ты знаешь, - грустно сказал Другу Стих. - Я так хочу до него дотронуться. Но я нырял, нырял. Глубоко нырял. Я до самого дна нырял. Но его там нет. Там так темно. Но… Знаешь, если морду задерешь, то оно - сверху, причем оно такое большое оттуда из-под воды. Вот я лежу здесь и думаю, как мне дотронуться до него?

Друг внимательно посмотрел на Стиха.

- Ты знаешь. А ведь я тоже этого очень-очень хочу. Вот я учусь летать. Знаешь зачем?

- Ну, наверно, чтобы куда-нибудь отправиться.

- Я хочу, как и ты, дотронуться до Солнца!

- Правда? - улыбнулся Стих. - Значит, я не один такой на свете. А то мама меня ругает, что все тюлени как тюлени, а я все мечтаю о чем-то, хочу чего-то такого, что и невозможно вовсе.

- Меня тоже все ругают, - вздохнул Друг. - Но, - он тоже улыбнулся. - как здорово, что нас теперь двое! И мне кажется, что мы вдвоем сможем дотронуться до Солнца

- Но как?

- Я долго думал. Солнце - на небе. Так? - Друг взлетел над землей и показал крылом на Желтый Диск.

- Так…Но мне туда никогда не добраться… - вздохнул Стих.

- Тебе одному - нет. Но я-то могу. Вот научусь летать высоко-высоко. И доберусь. Правда, - Друг как-то странно вздохнул. - Мне кажется, что я не смогу вернуться обратно. А всем на это наплевать - дотронусь я до Солнца или нет. Но теперь у меня есть ты. Ведь правда?

- Есть…

- Так это же здорово. Ты будешь смотреть на то, как я полечу.

- И что? - оживился Стих.

- Как что? Ты же говоришь, что из-под воды Солнце больше, чем кажется отсюда, с поверхности?

- Гораздо больше.

- Ты понимаешь, к чему я веду?

- Кажется, понимаю, - заулыбался Стих. - Когда ты полетишь вверх, я нырну в воду и стану оттуда смотреть на то как ты летишь. Раз Солнце больше, значит и ты будешь казаться больше. А следовательно, из-под воды я смогу увидеть то, как ты дотронешься до Солнца.

- Молодец! Здорово! А ты сможешь это описать?

Стих немного подумал:

- Да, наверно смогу.

- Ты опишешь и расскажешь это всем. Но это ведь означает, что ты тоже дотронешься до Солнца!

Стих просиял от счастья.

Настал день полета. Друг и Стих простились друг с другом. Друг взмыл вверх, последний раз помахал крылом другу. Стих ответил ластой и тут же нырнул в воду. Он долго-долго смотрел из-под воды на Желтый Диск. Но он так ничего и не увидел.

Так все считали, что Стих ничего не видел. Когда тюлень выполз на льдину и выплакался вдоволь, то он описал, как Друг дотронулся-таки правым крылом - тем самым, которым он махал на прощание - Солнца. Стало легче. Но рассказать он это никому не мог: никто все равно ему бы не поверил.

Прикрепленное изображение (вес файла 147.1 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 169.3 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С 28 февраля в этом году начинается Масленица

АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ

О БРЕННОСТИ

(МАСЛЕНИЧНАЯ ТЕМА ДЛЯ ПРОПОВЕДИ)

Надворный советник Семён Петрович Подтыкин сел за стол, покрыл свою грудь салфеткой и, сгорая нетерпением, стал ожидать того момента, когда начнут подавать блины... Перед ним, как перед полководцем, осматривающим поле битвы, расстилалась целая картина... Посреди стола, вытянувшись во фронт, стояли стройные бутылки. Тут были три сорта водок, киевская наливка, шатолароз, рейнвейн и даже пузатый сосуд с произведением отцов бенедиктинцев. Вокруг напитков в художественном беспорядке теснились сельди с горчичным соусом, кильки, сметана, зернистая икра (3 руб. 40 коп. за фунт), свежая сёмга и проч. Подтыкин глядел на всё это и жадно глотал слюнки... Глаза его подёрнулись маслом, лицо покривило сладострастьем...

— Ну, можно ли так долго? — поморщился он, обращаясь к жене. — Скорее, Катя!

Но вот, наконец, показалась кухарка с блинами... Семён Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлёпнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки... Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной... Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился... Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок сёмги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот...

Но тут его хватил апоплексический удар.

1886

Прикрепленное изображение (вес файла 366 Кб)