Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

Лучше поздно чем никогда

Сновым годом

Прикрепленное изображение (вес файла 110.8 Кб)

Спасиббо!!! Это случайно, не хрюкочущий зелюк?

Солнечный конь

Словацкая сказка

Была когда-то печальная страна, темная, как ночь, в которой никогда солнце не светило. И заполонили бы ее совы, летучие мыши, коли не было б у короля коня с солнцем во лбу . . . Яркие лучи рассыпались от него во все стороны, будто от настоящего солнышка. Водили этого коня по всей стране и где бы он ни появлялся, всюду становилось светло, как днем. Но стоило коню скрыться в лесу — сразу наступала такая тьма, хоть глаз выколи.

И вдруг солнечный конь исчез! Черная ночь поглотила всю страну. Люди шагу ступить не могут, не то, что в поле выйти или какую другую работу делать. Неслыханная нищета обрушилась на несчастных жителей. И сам король испугался: что-то с его страной будет? Так ведь жить невозможно. Собрал король свое войско и отправился на поиски солнечного коня.

Долго они шли. С трудом добрались до границ своего государства. Там уже светлее стало: из соседнего королевства слабенький свет пробивался, через дремучие леса, которым нет ни конца, ни краю.

Пошли они дальше и добрались, наконец, до одинокого домишки-развалюшки. В домишке человек за столом сидит, большую книгу читает. Поздоровался с ним король. А человек встал и говорит:

— Ага, вот ты и подоспел. А я как раз в своей книге про тебя читаю. Идешь ты солнечного коня искать. Да только зря стараешься. Тебе самому его назад не заполучить. Предоставь это мне, ибо я — вещун. Я тебе его найду и верну обратно. Только дай мне в помощь одного из своих слуг. Которого — я сам выберу. Согласен? А сам — домой возвращайся. Не гоже свою страну в беде покидать.

— Коли ты меня и моих подданных спасешь, — вскричал король, — я тебя богато одарю! — И зашагал во главе своего войска восвояси.

А с вещуном остался слуга, которого он сам выбрал. Посадил старик слугу в угол, сам за стол уселся и стал свою книгу читать. Так и читал до самой ночи.

А на рассвете они уже были в пути. Шли долго-долго. Шесть стран прошли. В седьмой остановились, возле самого королевского замка. Правили той страной три брата, ведьмины сыновья. И женила их ведьма-мать на трех родных сестрах.

Приказал вещун слуге спрятаться за скалистый утес, а сам обернулся зеленой птахой и взлетел на окошко к старшей невестке. До тех пор в стекло клювом долбил, пока она ему окошко не отворила. Обрадовалась молодуха пташке, гладит-приговаривает:

— Ах ты, диво-пташка! Был бы мой муж дома и он бы тебе обрадовался. Да он только к вечеру воротится. Поехал свою треть королевства проверить.

А вещуну только того и надо!

Вдруг — двери нараспашку, влетает в комнату старая ведьма. Хочет пташку задушить!

— Больно коготок востёр у этой птахи! — говорит она невестушке, — а сама так и норовит своими лапами-граблями бедняжку сцапать. Но птичка мигом обернулась человеком и, не успели те опомниться, шасть в дверь и — след простыл!

Вещун снова превратился в зеленую птицу и взвился к окошку средней невестки. Стук-стук — пока та не отворила. И эта обрадовалась пташке, гладит ее и приговаривает:

— Ах ты, пташка-милашка! Был бы мой муж дома, и он бы тебе обрадовался. Да он завтра только к вечеру воротится. Поехал свои две трети королевства поглядеть.

А вещуну только того и надо! Вдруг — двери нараспашку, влетает старая ведьма, хочет пташку задушить.

— Больно коготок востёр у этой птахи! — говорит она невестушке. А сама своими лапами-граблями так и норовит бедняжку сцапать.

Но птичка мигом обернулась человеком и не успели те опомниться, шасть в дверь — и нет его!

Еще раз оборотился вещун зеленой птицей и взлетел к окошку самой младшей невестки. Тук-тук клювом, она и отворила. Обрадовалась! Гладит пташку, приговаривает:

- Ах ты, диво-пташка! Был бы мой муж дома и он бы тебе обрадовался. Да он вернется только через два вечера на третий. Поехал свое королевство осматривать.

А вещуну больше ничего и не надо. Теперь он узнал все, что хотел. Но тут с ним чуть беда не стряслась! Старая ведьма примчалась, будто с цепи сорвалась, — чуть-чуть пташку не схватила. Но вещун в мгновенье ока стал человеком, шасть в двери — только его и видели!

Прибегает к слуге, велит в город идти и купить еды на три дня. А сам бегом в лес. Знает, попадет ведьме в руки, она шутить не станет. Слуга его догнал, едва дух переводит:

- Весь город, — говорит, — какого-то беглеца ищет. Хорошо меня самого не схватили.

Пошли они дальше. Вот и мост, через который должны ведьмины сыновья домой возвращаться. Кинул вещун поперек моста бревно, а сам со слугой под мостом притаился. Ждет вечера.

Вечером издалека слышно, конь скачет. Это старший король возвращается. На мосту конь о бревно споткнулся.

— Эй, какой злодей бревно бросил? — вскричал разгневанный король.

— Я бросил! А сам-то ты кто такой, что смеешь меня злодеем обзывать! — выскочил из-под моста вещун.

— Сейчас шкуру с тебя спущу, тогда узнаешь! — выхватывает король меч из ножен и на вещуна.

Тут и вещун за меч схватился и стали они биться. Сразил вещун короля. Перебросил через седло и хлестнул коня, чтоб вез хозяина домой. Сам со слугой опять под мост схоронился. Ждут завтрашнего вечера.

Подходит вечер, второй король возвращается. Споткнулся его конь о бревно, и он вскричал в гневе:

— Эй, какой злодей на моем пути бревно бросил?

— Я бревно бросил! А ты кто такой, что смеешь меня злодеем обзывать! — выскочил вещун из-под моста.

— А такой, что ты мне и за дерзость и за пролитую кровь заплатишь! — обнажил меч и пошел на вещуна.

И вещун меч обнажил. Стали они рубиться. Сразил вещун короля. Мертвого взвалил на коня, коня хлестнул, чтоб вез хозяина домой. Сам под мост схоронился. Сидят они со слугой до третьего вечера.

На третий вечер мчится самый младший король верхом на Солнечном коне. Не споткнулся Солнечный конь, но пролитая кровь братьев застлала королю глаза.

— Эй! — вскричал король, — какой разбойник пролил кровь на моем пути?!

— Это я пролил кровь твоих братьев! — кинулся к нему вещун, обнажив меч.

Бьются, бьются, никак один другого не одолеют, только зря мечи сломали. Тут вещун и говорит:

— Нет ту от этих мечей толку! Давай лучше превратимся в колеса и помчимся один на другого вон с тех косогоров.

— Ладно, — отвечает король, — я обернусь тележным колесом, а ты каким полегче.

— Ну, нет! Ты будешь легким, а я тележным! Согласился король.

Взобрались они на косогоры и ринулись-покатились вниз прямо один на другого. Тележное колесо налетело на легкое, оно и рассыпалось на куски.

А из тележного выскочил вещун и кричит: — Плохи твои дела! Мой верх!

- Не спеши! — закричал король и встал перед вещуном. — Ты мне только пальцы покалечил. Превратимся лучше в пламень и станем один другого жечь! Я буду красным, а ты — синим.

Э, нет, — отвечает вещун, — ты будешь синим, а я красным! И на это король согласился.

Тут же около моста и обернулись они языками пламени и стали друг друга нещадно жечь. Жгут-жгут, ни один победить не может. Тут откуда ни возьмись — нищий старичок.

- Дедушка, — просит синее пламя, — принесите воды и залейте красное пламя, а я вам грошик дам!

Потащился старичок, принес воды. А красное пламя вдруг как крикнет:

- Дедушка я вам два дам! Только плесните вы эту воду на синее пламя! Дедушка так и сделал, видать, разбирался старый, что два гроша больше одного. Тут королю и конец пришел. Красное пламя вещуном обернулось. Схватил он Солнечного коня под уздцы, ногу в стремя и взлетел ему на спину. Нищего старичка отблагодарил, кликнул слугу и пустился дальше своей дорогой.

Едут они едут своей дорогой. А старая ведьма тоже даром времени не теряет. Похоронила покойников, не посмотрела, что невестки горько рыдают, сверкнула глазами, топнула ногой, уселась на кочергу, подхватила трех молодух — и взвилась в небо.

А наши путники идут все дальше и дальше, дремучими лесами, голыми степями, без еды, без воды. Все припасы давно кончились. Голод их мучит, особенно слугу. И вдруг откуда ни возьмись, где раньше и дикой-то яблоньки не было, стоит яблоня, вся сочными плодами обсыпана. Кинулся слуга к дереву, хочет яблок на дорогу нарвать.

- Не тронь, не тронь! — кричит ему вещун. — Погоди, мне с коня сподручнее достать.

Подскакивает к яблоне и разрубает ее своим мечом. Рухнула яблоня на землю, алая кровь из нее хлещет.

- Видишь, — говорит вещун, — и ты бы так лежал, коли откусил бы хоть кусочек яблока. Это ведьма нам старшую королеву на дороге поставила, чтобы нас яблоками отравить. Но теперь она нам больше не страшна, можем смело вперед идти.

Отошли немного, видят родничок бьет. Вода чистая, хрустальная.

— Эх, — говорит слуга, — хоть водицы попью, голод обману.

— Постой, — отвечает вещун, — я сам воды зачерпну.

И сунул в родник меч по самую рукоять. И тут же вскипела вода алой кровью.

— И с тобой бы такое же случилось. Ведь это ведьма среднюю королеву на дороге поставила, чтобы нас водой отравить. Теперь с ней покончено, можем смело вперед идти.

Только отошли, видят прелестный розовый куст. Слуга решил хоть ароматом прекрасных роз насладиться, коли нельзя ни поесть, ни попить. Но вещун одним прыжком опередил его и посшибал все розы своим мечом. Алая кровь так и брызнула во все стороны.

— Это была младшая королева, — сказал вещун. — Она должна была удушить нас своим ароматом. Но и с ней покончено. Теперь ведьма лопнет от злости и больше к нам уже не полезет.

— Эх, сколько страху мы натерпелись, — говорит слуга, — нелегко нам достался Солнечный конь!

— Легко не легко, — говорит вещун, — только конь-то еще не наш!

— Как так, не наш!? — молвит слуга.

— А ты погоди, не спеши! — отвечает вещун.

Не успел договорить, вдруг откуда ни возьмись — мальчонка — не мальчонка, а так, недомерок какой-то. Шмыгнул мимо коня и уздечкой забренчал. В тот же миг вещун грохнулся на землю, а недомерок вскочил на коня и был таков.

— Говорил я тебе, рано радоваться! — поднялся с земли вещун.

— Так-то оно так, — согласился опечаленный слуга. — Только что же это за прыткий мальчонка такой? Ну, попадешься ты мне в руки ... — погрозил он вслед ему кулаком.

— Что ж, беги, догоняй, коли хочешь! — говорит вещун. — Только зряшная это затея. Все равно тебе его не поймать. Ступай-ка ты подобру-поздорову домой, там и наешься досыта и напьешься вволю. А я тебя догоню, как только Солнечный конь опять моим станет.

На том и расстались. Вещун назад повернул, за маленьким чародеем. Догнал и побрел следом не спеша, прикинулся путником. Вдруг чародей оборачивается и кричит:

— Откуда путь держите, добрый человек?

— Из далеких краев, — отвечает ему вещун.

— А далеко ли идете?

— Да вот какую-нибудь службу ищу.

— В лошадях толк знаете?

— Как же мне не знать, коли у меня у самого конь был.

Обрадовался чародей и взял к себе вещуна конюхом. Прибыли они к чародею в замок. Вещун отвел Солнечного коня в конюшню и принялся его обихаживать. Совсем как о своем коне заботится. А чародей об одном только думку думает: как бы заполучить еще и красавицу - заморскую княжну. Ведь Солнечный конь у него уже есть. Видно, очень его эта думка одолела, если при всем своем чародействе не разобрался, кого в слуги нанял. Да к тому же и все свои тайны ему раскрыл: и про коня и про княжну.

Однажды кличет он своего слугу и говорит:

— Ты, слуга, парень не промах. Но если не приведешь мне заморскую княжну, что живет в замке посреди моря, пеняй на себя. Не быть тебе живым!

Замок этот, скажу я вам, громоздился на высоком тополе, а тополь был высотой до самого неба. Ни с какой стороны к нему не подберешься. Но хозяину нет дела, как там, да что там, — лишь бы слуга поскорей его приказ исполнил и невесту привел.

Вещун раздобыл корабль, нагрузил его красным товаром, лентами, платками да нарядами, один другого краше. Самые дорогие развесил по всему кораблю и пристал к замку, что на высоком тополе посреди моря стоял. Увидала его княжна, тотчас же послала служанку узнать, продает ли купец товар.

- А как же! Продаю, пусть княжна соизволит выбрать, — отвечает вещун. — Прошу княжну вниз спуститься да присмотреть, что ее душеньке угодно, я ей дешево уступлю.

Спустилась княжна на корабль, перебирает нарядные ленты да платки. Совсем закопалась и не заметила, что гребцы гребут что есть мочи, и корабль уже к берегу приближается. Только тогда опомнилась, когда стала домой собираться ...

Опечалилась заморская княжна:

— Знаю к кому меня везешь, — говорит она вещуну. — Но если сердце у тебя доброе, не оставляй меня у него. Отведи лучше к тому королю, кто Солнечному коню хозяин.

— Я и сам так думаю! Тот король тебе куда как лучше подходит. Быть по-твоему, коли выведаешь у этого чародея в чем его сила.

На том и порешили. И весело пристали к берегу. А недомерок-чародей уже дожидается. От радости сам не свой, что княжну заполучил. Скачет, в ладошки хлопает. А княжна вокруг него так и вьется, так и вьется, выведывает что да как. Он ей и открылся:

— Там, — говорит, — в глухом лесу, под замком, стоит высокое дерево, под тем деревом олень пасется, в том олене — утка, в той утке — золотое яичко. А в том яичке вся, душенька, моя сила. Только никому об этом ни словечка — там мое сердце. Заживем мы с тобой на славу и будем вместе скакать на Солнечном коне!

А ей, с этим сопляком, и Солнечный конь не мил. Едва уснул чародей, она к вещуну, и все ему рассказала. Не мешкая, отправился тот в темный лес, застрелил под высоким деревом оленя, вынул из него утку, из утки яйцо. Яйцо расколол и выпил — тут злой силе чародея конец пришел. Стал он слабым, как дитя, а вся сила перешла к вещуну. Вещун посадил княжну на Солнечного коня и повез к королю.

Добрались они к границе темного королевства, там слугу нашли. Неохота ему со света во тьму забираться, да и с пустыми руками боится пред королевские очи предстать. Обрадовался он княжне.

И тут от Солнечного коня брызнули светлые лучи во все стороны темного государства! Кинулись им навстречу люди. Сам король, как на крыльях, примчался. Не знает на кого раньше глядеть: то ли на Солнечного коня, то ли красавицей княжной любоваться. Все хорошо обошлось. Вещун и золотого коня привел, чтобы темный край освещать и статную невесту молодому королю.

То-то было радости! Нашего вещуна на руках носили, похвалами осыпали, не знали, как благодарить.

Король собрался было ему полкоролевства отказать, да вещун не принял.

— Мне бы, — сказал он, — только мою избушку да мою книгу. Все, что я в ней про тебя вычитал, я тебе отдал. Владей и будь счастлив!

Собрался и ушел.

Прикрепленное изображение (вес файла 626.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

В ночь с 13 на 14 января - Старый Новый год

Ганс Христиан Андерсен

История года

Дело было в конце января; бушевала страшная метель; снежные вихри носились по улицам и переулкам; снег залеплял окна домов, валился с крыш комьями, а ветер так и подгонял прохожих. Они бежали, летели стремглав, пока не попадали друг другу в объятия и не останавливались на минуту, крепко держась один за другого. Экипажи и лошади были точно напудрены; лакеи стояли на запятках спиною к экипажам и к ветру, а пешеходы старались держаться за ветром под прикрытием карет, едва тащившихся по глубокому снегу. Когда же наконец метель утихла и вдоль домов прочистили узенькие дорожки, прохожие беспрестанно сталкивались и останавливались друг перед другом в выжидательных позах: никому не хотелось первому шагнуть в снежный сугроб, уступая дорогу другому. Но вот, словно по безмолвному соглашению, каждый жертвовал одною ногой, опуская ее в снег.

К вечеру погода совсем стихла; небо стало таким ясным, чистым, точно его вымели, и казалось даже как-то выше и прозрачнее, а звездочки, словно вычищенные заново, сияли и искрились голубоватыми огоньками. Мороз так и трещал, и к утру верхний слой снега настолько окреп, что воробьи прыгали по нему, не проваливаясь. Они шмыгали из сугроба в сугроб, прыгали к по прочищенным тропинкам, но ни тут, ни там не попадалось ничего съедобного. Воробышки порядком иззябли.

— Пип! — говорили они между собою. — И это Новый год! Да он хуже старого! Не стоило и менять! Нет, мы недовольны, и не без причины!

— А люди-то, люди-то что шуму наделали, встречая Новый год! — сказал маленький иззябший воробышек. — И стреляли, и глиняные горшки о двери разбивали, ну, словом, себя не помнили от радости — и все оттого, что старому паду пришел конец! Я было тоже обрадовался, думал, что вот теперь Наступит тепло; не тут-то было! Морозит еще пуще прежнего! Люди, видно, сбились с толку и перепутали времена года!

— И впрямь! — подхватил третий — старый воробей с седым хохолком. — У них ведь имеется такая штука — собственного их изобретения — календарь, как они зовут ее, и вот они воображают, что все на свете должно идти по этому календарю! Как бы не так! Вот придет весна, тогда и наступит Новый год, а никак не раньше, так уж раз навсегда заведено в природе, и я придерживаюсь этого счисления.

— А когда же придет весна? — спросили другие воробьи.

— Она придет, когда прилетит первый аист. Но он не особенно-то аккуратен, и трудно рассчитать заранее, когда именно он прилетит! Впрочем, уж если вообще разузнавать об этом, то не здесь, в городе — тут никто ничего не знает толком, — а в деревне! Полетим-ка туда дожидаться весны! Туда она все-таки скорее придет!

— Все это прекрасно! — сказала воробьиха, которая давно вертелась тут же и чирикала, но в разговор не вступала. — Одно вот только: здесь, в городе, я привыкла к некоторым удобствам, а найду ли я их в деревне — не знаю! Тут есть одна человечья семья; ей пришла разумная мысль — прибить к стене три-четыре пустых горшка из-под цветов. Верхним краем они плотно прилегают к стене, дно же обращено наружу, и в нем есть маленькое отверстие, через которое я свободно влетаю и вылетаю. Там-то мы с мужем и устроили себе гнездо, оттуда повылетели и все наши птенчики. Понятное дело, люди устроили все это для собственного удовольствия, чтобы полюбоваться нами; иначе бы они и пальцем не шевельнули! Они бросают нам хлебные крошки, — тоже ради своего удовольствия, — ну, а нам-то все-таки корм! Таким образок, мы здесь до некоторой степени обеспечены, и я думаю, что мы с мужем останемся здесь! Мы тоже очень недовольны, но все-таки останемся.

— А мы полетим в деревню — поглядеть, не идет ли весна! — сказали другие и улетели.

В деревне стояла настоящая зима, и было, пожалуй, еще холоднее, чем в городе. Резкий ветер носился над снежными полями. Крестьянин в больших теплых рукавицах ехал на санях, похлопывая руками, чтобы выколотить из них мороз, кнут лежал у него на коленях, но исхудалые лошади бежали рысью; пар так и валил от них. Снег скрипел под полозьями, а воробьи прыгали по санным колеям и мерзли.

— Пип! Когда же придет весна? Зима тянется что-то уж больно долго!

— Больно долго! — послышалось с высокого холма, занесенного снегом, и эхом прокатилось по полям. Может статься, это и было только эхо, а может быть, и голос диковинного старика, сидевшего на холме на куче сена. Старик был бел как лунь — с белыми волосами и бородою, и одет во что-то вроде белого крестьянского тулупа. На бледном лице его так и горели большие светлые глаза.

— Что это за старик? — спросили воробьи.

— Я знаю его! — сказал старый ворон, сидевший на плетне. Он снисходительно сознавал, что «все мы — мелкие пташки перед творцом», и потому благосклонно взялся разъяснить воробьям их недоумение.

— Я знаю, кто он. Это Зима, старый прошлогодний повелитель. Он вовсе не умер еще, как говорит календарь, и назначен регентом до появления молодого принца, Весны. Да, Зима еще правит у нас царством! У! Что, продрогли небось, малыши?

— Ну, не говорил ли я, — сказал самый маленький воробышек, — что календарь — пустая человечья выдумка! Он совсем не приноровлен к природе. Да и разве у людей есть какое-нибудь чутье? Уж предоставили бы они распределять времена года нам — мы потоньше, почувствительнее их созданы!

Прошла неделя, другая. Лес уже почернел, лед на озере стал походить на застывший свинец, облака... нет, какие там облака?! Сплошной туман окутал всю землю. Большие черные вороны летали стаями, но молча; все в природе словно погрузилось в тяжелый сон. Но вот по озеру скользнул солнечный луч, и лед заблестел, как расплавленное олово. Снежный покров на полях и на холмах уже потерял свой блеск, но белая фигура старика Зимы сидела еще на прежнем месте, устремив взор к югу. Он и не замечал, что снежная пелена все уходила в землю, что там и сям проглянули клочки зеленого дерна, на которых толклись кучи воробьев.

— Кви-вит! Кви-вит! Уж не весна ли?

— Весна! — прокатилось эхом над полями и лугами, пробежало по темно-бурым лесам, где стволы старых деревьев оделись уже свежим, зеленым мхом. И вот с юга показалась первая пара аистов. У каждого на спине сидело по прелестному ребенку: у одного — мальчик, у другого — девочка. Ступив на землю, дети поцеловали ее и пошли рука об руку, а по следам их расцветали прямо на снегу белые цветочки. Дети подошли к старику Зиме и прильнули к его груди. В то же мгновение все трое, а с ними и вся местность, исчезли в облаке густого, влажного тумана. Немного погодя подул ветер и разом разогнал туман; просияло солнышко — Зима исчезла, и на троне природы сидели прелестные дети Весны.

— Вот это так Новый год! — сказали воробьи. — Теперь, надо полагать, нас вознаградят за все зимние невзгоды!

Куда ни оборачивались дети — всюду кусты и деревья покрывались зелеными почками, трава росла все выше и выше, хлеба зеленели ярче. Девочка так и сыпала на землю цветами; у нее в переднике было так много цветов, что, как она ни торопилась разбрасывать их, передник все был полнехонек. В порыве резвости девочка брызнула на яблони и персиковые деревья настоящим цветочным дождем, и деревца стояли в полном цвету, даже не успев еще как следует одеться зеленью.

Девочка захлопала в ладоши, захлопал и мальчик, и вот, откуда ни возьмись, налетели, с пением и щебетанием, стаи птичек: «Весна пришла!»

Любо было посмотреть кругом! То из одной, то из другой избушки выползали за порог старые бабушки, поразмять на солнышке свои косточки и полюбоваться на желтые цветочки, золотившие луг точь-в-точь как и в дни далекой юности старушек. Да, мир вновь помолодел, и они говорили: «Что за благодатный денек сегодня!»

Но лес все еще оставался буро-зеленым, на деревьях не было еще листьев, а одни почки; зато на лесных полянах благоухал уже молоденький дикий ясменник, цвели фиалки и анемоны. Все былинки налились живительным соком; по земле раскинулся пышный зеленый ковер, и на нем сидела молодая парочка, держась за руки. Дети Весны пели, улыбались и все росли да росли.

Теплый дождичек накрапывал с неба, но они и не замечали его: дождевые капли смешивались со слезами радости жениха и невесты. Юная парочка поцеловалась, и в ту же минуту лес оделся зеленью. Встало солнышко — все деревья стояли в роскошном лиственном уборе.

Рука об руку двинулись жених с невестой под этот свежий густой навес, где зелень отливала, благодаря игре света и теней, тысячами различных оттенков. Девственно чистая, нежная листва распространяла живительный аромат, звонко и весело журчали ручейки и речки, пробираясь между бархатисто-зеленой осокой и пестрыми камушками. «Так было, есть и будет во веки веков!» — говорила вся природа. Чу! Закуковала кукушка, зазвенела песня жаворонка! Весна была в полном разгаре; только ивы все еще не снимали со своих цветочков пуховых рукавичек; такие уж они осторожные — просто скучно!

Дни шли за днями, недели за неделями, землю так и обдавало теплом; волны горячего воздуха проникали в хлебные колосья, и они стали желтеть. Белый лотос севера раскинул по зеркальной глади лесных озер свои широкие зеленые листья, и рыбки прятались под их тенью. На солнечной стороне леса, за ветром, возле облитой солнцем стены крестьянского домика, где пышно расцветали под жгучими ласками солнечных лучей роскошные розы и росли вишневые деревья, осыпанные сочными, черными, горячими ягодами, сидела прекрасная жена Лета, которую мы видели сначала девочкой, а потом невестой. Она смотрела на темные облака, громоздившиеся друг на друга высокими черно-синими, угрюмыми горами; они надвигались с трех сторон и наконец нависли над лесом, как окаменелое, опрокинутое вверх дном море. В лесу все затихло, словно по мановению волшебного жезла; прилегли ветерки, замолкли пташки, вся природа замерла в торжественном ожидании, а по дороге и по тропинкам неслись сломя голову люди в телегах, верхом и пешком, — все спешили укрыться от грозы. Вдруг блеснул ослепительный луч света, словно солнце на миг прорвало тучи, затем вновь воцарилась тьма и прокатился глухой раскат грома. Вода хлынула с неба потоками. Тьма и свет, тишина и громовые раскаты сменяли друг друга. По молодому тростнику, с коричневыми султанами на головках, так и ходили от ветра волны за волнами; ветви деревьев совсем скрылись за частою дождевою сеткою; свет и тьма, тишина и громовые удары чередовались ежеминутно. Трава и колосья лежали пластам; казалось, они уже никогда не в силах будут подняться. Но вот ливень перешел в крупный, редкий дождь, выглянуло солнышко, и на былинках и листьях засверкали крупные перлы; запели птички, заплескались в воде рыбки, заплясали комары. На камне, что высовывался у самого берега из соленой морской пены, сидело и грелось на солнышке Лето, могучий, крепкий, мускулистый муж. С кудрей его стекали целые потоки воды, и он смотрел таким освеженным, словно помолодевшим после холодного купанья. Помолодела, освежилась и вся природа, все вокруг цвело с небывалою пышностью, силой и красотой! Наступило лето, теплое, благодатное лето!

От густо взошедшего на поле клевера струился сладкий живительный аромат, и пчелы жужжали над местом древних собраний. Жертвенный камень, омытый дождем, ярко блестел на солнце; цепкие побеги ежевики одели его густою бахромой. К нему подлетела царица пчел со своим роем; они возложили на жертвенник плоды от трудов своих — воск и мед. Никто не видал жертвоприношения, кроме самого Лета и его полной жизненных сил подруги; для них-то и были уготованы жертвенные дары природы.

Вечернее небо сияло золотом; никакой церковный купол не мог сравниться с ним; от вечерней и до утренней зари сиял месяц. На .дворе стояло лето.

И дни шли за дням, недели за неделями. На полях засверкали блестящие косы и серпы, ветви ветки яблонь согнулись под тяжестью красных и золотых плодов. Душистый хмель висел крупными кистями. В тени орешника, осыпанного орехами, сидевшими в зеленых гнездышках, отдыхали муж с женою — Лето со своею серьезною, задумчивою подругою.

— Что за роскошь! — сказала она. — Что за благодать, куда ни поглядишь! Как хорошо, как уютно на земле, и все-таки — сама не знаю почему — я жажду... покоя, отдыха... Других слов подобрать не могу! А люди уж снова вспахивают поля! Они вечно стремятся добыть себе больше и больше!.. Вон аисты ходят по бороздам вслед за плугом… Это они, египетские птицы, принесли нас сюда! Помнишь, как мы прилетели сюда, на север, детьми?.. Мы принесли с собой цветы, солнечный свет и зеленую листву! А теперь... ветер почти всю ее оборвал, деревья побурели, потемнели и стали похожи на деревья юга; только нет на них золотых плодов, какие растут там!

— Тебе хочется видеть золотые плоды? — сказало Лето. — Любуйся! — Он махнул рукою — и леса запестрели красноватыми и золотистыми листьями. Вот было великолепие! На кустах шиповника засияли огненно-красные плоды, ветви бузины покрылись крупными темно-красными ягодами, спелые дикие каштаны сами выпадали из темно-зеленых гнезд, а в лесу снова зацвели фиалки.

Но царица года становилась все молчаливее и бледнее.

— Повеяло холодом! — говорила она. — По ночам встают сырые туманы. Я тоскую по нашей родине!

И она смотрела вслед улетавшим на юг аистам и протягивала к ним руки. Потом она заглянула в их опустевшие гнезда; в одном вырос стройный василек, в другом — желтая сурепка, словно гнезда только для того и были свиты, чтобы служить им оградою! Залетели туда и воробьи.

— Пип! А куда же девались хозяева? Ишь, подуло на них ветерком — они и прочь сейчас! Скатертью дорога!

Листья на деревьях все желтели и желтели, начался листопад, зашумели осенние ветры — настала поздняя осень. Царица года лежала на земле, усыпанной пожелтевшими листьями; кроткий взор ее был устремлен на сияющие звезды небесные; рядом с нею стоял ее муж. Вдруг поднялся вихрь и закрутил сухие листья столбом. Когда вихрь утих — царицы года уже не было; в холодном воздухе кружилась только бабочка, последняя в этом году.

Землю окутали густые туманы, подули холодные ветры, потянулись долгие темные ночи. Царь года стоял с убеленною сединой головою; но сам он не знал, что поседел, — он думал, что кудри его только запушило снегом! Зеленые поля покрылись тонкою снежною пеленою.

И вот колокола возвестили наступление сочельника.

— Рождественский звон! — сказал царь года. — Скоро народится новая царственная чета, а я обрету покой, унесусь вслед за нею на сияющую звезду!

В свежем, зеленом сосновом лесу, занесенном снегом, появился рождественский ангел и осветил молодые деревца, предназначенные служить символом праздника.

— Радость в жилищах людей и в зеленом лесу! — сказал престарелый царь года; в несколько недель он превратился в белого как лунь старика. — Приближается час моего отдыха! Корона и скипетр переходят к юной чете.

— И все же власть пока в твоих руках! — сказал ангел. — Власть, но не покой! Укрой снежным покровом молодые ростки! Перенеси терпеливо торжественное провозглашение нового повелителя, хотя власть еще и в твоих руках! Терпеливо перенеси забвение, хотя ты и жив еще! Час твоего успокоения придет, когда настанет весна!

— Когда же настанет весна? — спросила Зима.

— Когда прилетят с юга аисты!

И вот седоволосая, седобородая, обледеневшая, старая, согбенная, но все еще сильная и могущественная, как снежные бури и метели, сидела Зима на высоком холме, на куче снега, и не сводила глаз с юга, как прошлогодняя Зима. Лед трещал, снег скрипел, конькобежцы стрелой скользили по блестящему льду озер, вороны и вороны чернели на белом фоне; не было ни малейшего ветерка. Среди этой тишины Зима сжала кулаки, и — толстый лед сковал все проливы.

Из города опять прилетели воробьи и спросили:

— Что это за старик там?

На плетне опять сидел тот же ворон или сын его — все едино — и отвечал им:

— Это Зима! Прошлогодний повелитель! Он не умер еще, как говорит календарь, а состоит регентом до прихода молодого принца — Весны!

— Когда же придет Весна? — спросили воробьи. — Может быть, у нас настанут лучшие времена, как переменится правительство! Старое никуда не годится!

А Зима задумчиво кивал голому черному лесу, где так ясно, отчетливо вырисовывались каждая веточка, каждый кустик. И землю окутали облака холодных туманов; природа погрузилась в зимнюю спячку. Повелитель года грезил о днях своей юности и зрелости, и к утру все леса оделись сверкающей бахромой из инея, — это был летний сон Зимы; взошло солнышко, и бахрома осыпалась.

— Когда же придет Весна? — опять спросили воробьи.

— Весна! — раздалось эхом с снежного холма.

И вот солнышко стало пригревать все теплее и теплее, снег стаял, птички защебетали: «Весна идет!»

Высоко-высоко по поднебесью несся первый аист, за ним другой; у каждого на спине сидело по прелестному ребенку. Дети ступили на поля, поцеловали землю, поцеловали и безмолвного старика Зиму, и он, как Моисей с горы, исчез в тумане!

История года кончена.

— Все это прекрасно и совершенно верно, — заметили воробьи, — но не по календарю, а потому никуда не годится!

Прикрепленное изображение (вес файла 617.1 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 75 Кб)

Енот-оборотень

Японская сказка

Однажды старьевщик Джинбей возвращался домой из города с полной тележкой старья. Неожиданно он услышал испуганный голос, зовущий на помощь. Обернувшись, он увидел, что три мальчишки обижают маленькую девочку.

- А ну-ка, отстаньте от нее! - крикнул Джинбей. Мальчишки убежали. Когда Джинбей обернулся, чтобы поговорить с девочкой, он никого не увидел. "Странно. Куда это она подевалась", - подумал Джинбей и продолжил путь.

Вскоре он встретил знакомого священника.

- Привет, Джинбей, - сказал тот, - у меня прохудился чайник. Когда опять будешь в городе, купи для меня новый.

Вернувшись домой, Джинбей стал разбирать свою тележку. Он раскладывал старье по кучам и полкам и вскоре заметил в углу комнаты превосходный чайник, которого раньше не видел. "Откуда он здесь появился?" - подумал Джинбей. Тут он вспомнил, что знакомый священник просил его принести именно чайник. Он взвалил чайник за спину и пошел к дому священника.

"Какой тяжелый чайник!" - вздыхал Джинбей, но шел и шел, пока не подошел почти к самому храму. Вдруг он услышал голос за спиной: "Уже пришли, уже пришли. Опусти меня на землю!" Джинбей обернулся и с ужасом убедился, что на самом деле он нес не чайник, а енота-оборотня, который превратился в чайник.

Енот успокоил его и сказал: "Не бойся, Джинбей. Я та самая девочка, которую ты спас от злых мальчишек. Я хочу отплатить тебе добром за добро. Я опять превращусь в чайник, а ты продай меня священнику."

Так и сделали. Священнику очень понравился красивый чайник. Он дал старьевщику много денег.

Джинбей шел домой и думал: "Все-таки, нехорошо я поступил со священником. К тому же будет странно, если еноту понравится быть чайником на плите."

А в это самое время священник развел огонь в своем очаге, налил воды в новый чайник и поставил его на огонь. Енот совсем не хотел, чтобы его поджарили. Он терпел, пока хватало сил, но потом не выдержал и выскочил из очага.

Енот визжал и метался по храму, а удивленный священник сидел на полу и, открыв рот, смотрел на оживший чайник.

Джинбей сидел в своем доме и думал о том, что же стало с енотом. Как вдруг в дом к нему вбежал заплаканный енот с обожженной шерстью.

- Бедный-бедный енот, - сказал Джинбей. - Прости меня, я не должен был тебя продавать.

Джинбей уложил бедного енота в кровать и стал натирать его целебной мазью.

Тут в дом Джинбея ворвался священник, красный от гнева. Прямо с порога он закричал:

- Несчастный! Как ты смел обмануть меня! Немедленно верни мои деньги! Твой енот обжег и меня! Ты должен заплатить мне еще и за лечение!

Пришлось Джинбею заплатить священнику вдвое больше того, что он выручил за чайник.

Когда священник ушел, енот сказал:

- Я хотел помочь тебе, Джинбей, а вместо этого ты потерял все свои деньги. Прости меня, если сможешь.

- Не думай о деньгах, не беспокойся. Выздоравливай и набирайся сил. У меня есть прекрасная идея!

Благодарный енот быстро пошел на поправку. Через несколько дней он совсем уже выздоровел и спросил Джинбея:

- Ты сказал, что у тебя есть прекрасная идея. О чем ты говорил?

- Ах, это, - ответил Джинбей, - я подумал, что мы могли бы с тобой выступать в городе. Я буду играть на барабане и флейте. Ты будешь танцевать и ходить по канату. К тому же ты можешь превращаться в разные вещи и показывать фокусы.

- Отличная идея! - воскликнул енот, - но прежде мы должны отрепетировать представление!

Вскоре они стали выступать на улицах города. За короткое время они стали знаменитыми артистами. Где бы они ни появились, собиралась огромная толпа, и им не приходилось бедствовать.

Говорят, что сам император тайком приходил на их представления.

Прикрепленное изображение (вес файла 307.7 Кб)

Легенда о Чёрном Псе

«И сему провидению препоручаю я вас, дети мои, и

заклинаю: остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла

властвуют безраздельно.»

Артур Конан Дойл. «Собака Баскервилей».

С незапамятных времён, в сельской Англии и Уэльсе ходят легенды о Чёрном Псе. В разных частях страны животное получало свое название: Чёрный Оборотень, Чёрный Шак, Нечистый, Мягкая Лапа. Видели его обычно одинокие путники, в пустошах или на болотах, поздним вечером или ночью. Согласно поверьям, встреча с Чёрным Псом означает неминуемую смерть в течение года. Впрочем, в Саффолке полагают, что зловещий пёс безвреден, если его не злить. Он не только никогда не обидит ребёнка, но и никому не позволит это сделать. Но в других графствах не так благополучно. В предыдущих веках черных собак полагали злыми духами в животном образе, что будто бы те явились прямиком из ада ради погибели того или иного человека, и тому подтверждение - внушительное скопление легенд о собаках - вестниках смерти, бытующих по всей Англии и особенно популярных в Ланкашире, Йоркшире, Дербишире и Норфолке. В некоторых частях Девоншира считается дурным предзнаменованием даже упоминание о Чёрной Собаке.

Одна из наиболее ярких встреч с чёрным псом произошла у батрака Эрнеста Уайтленда на пути домой поздним августовским вечером 1939 года. Он возвращался домой после вечеринки в деревушке Бунгей. На середине пути, где-то между Малтингсом и Дитчингемом, на пустынной дороге впереди себя он увидел что-то большое, чёрное, на четырех лапах. Вначале мистер Уайтленд принял это за пони, но по мере приближения к нему он понял, что это огромный пёс с длинной чёрной, свалявшейся шерстью. Уайтленд сошёл с дороги, уступая место собаке, но когда та поравнялась с ним, то сразу исчезла, будто растворилась в воздухе. Не веря своим собственным глазам, бедняга огляделся в поисках собаки, но внезапно его охватило необъяснимое чувство страха, он бросился домой бегом. На следующее утро рабочий узнал, что эта дорога многие годы считалась местом, где появляется чёрная собака невероятных размеров, которую местные жители прозвали Чёрным Дьяволом. Впрочем, единственно примечательно в этой встрече - её место, неподалеку от Бунгэя. Ведь как раз там, в старину случилось одно из самых драматических столкновений с Чёрным Псом.

Дело было четвертого августа 1577 года, что пришелся на субботу, как доложил нам в своей записи Абрахам Флеминг, и дьявольское отродье явилось в местную церковь, в самый разгар службы.

Ясно видное всему оцепеневшему от страха собранию, чудище единожды жутко пролаяло, а затем бросилось в бег через толпу и взглядом сожгло насмерть двух богомольцев, преклонивших колена. А достигнув конца церкви, собака у всех на глазах исчезла в яростной вспышке, и до сих пор на каменном полу в этом месте можно увидеть глубокие борозды, оставшиеся от когтей зверя.

И в наши дни время от времени появляются рассказы о встречах с Шаком. Некоторые путники, не успевшие найти себе пристанища до наступления темноты, утверждали, что видели его очертания, совершающие прыжки или несущиеся вперед по безлюдной сельской дороге.

В июле 1950 года литератор Стивен Дженкинс видел рычащего и лающего огромного чёрного пса на дороге возле своего сельского дома, за день до того, как скончался его брат. Похожее существо видел в 1928 году студент колледжа св. Троицы, г. Дублин, который в это время находился в Англии. На этот раз появление собаки, похоже, знаменовало кончину его ирландского дяди, который давно был серьезно болен. Другие примеры «встреч» с Чёрным Псом, происходившие в прошлом столетии, случались всегда перед кончиной кого-то из жителей этих мест. Например, в Бакстон Ламас, в Норфолке, и на острове Мэн. Последний случай произошел в 1978 году, когда семейная пара на дороге у деревушки Эксфорд, в Сомерсете, увидела призрачные очертания огромной чёрной собаки, после чего в их семье одна смерть стала сменять другую, и многие месяцы после «встречи» их постигали всевозможные беды.

Когда читаешь описание этой собаки, можно подумать, что Чёрный Пёс - существо сверхъестественное. Собака, виденная девочкой в Бредоне, Вустершир, имела, по ее словам, огромные глаза, которые, точно угли, светились изнутри. В 1907 году женщина из Сомерсета встретилась с собакой возле Бадслей Хилл, и, по ее описаниям, глаза пса были «размером с блюдца».

Вряд ли те, кто видел собаку, когда-нибудь забудут это. Мужчина, видевший Чёрного Пса возле Лидз в 1925 году, говорил, что когда тот лаял, то из его пасти валил пар, а женщина из Норфолка, встретившаяся с чудовищем в том же году, утверждала, что прыгнувшая ей навстречу собака дышала «горячим зловонным паром». Появившийся в 1972 году чёрный пёс размером с пони на ферме в Дартмуре разрушил стены, крышу здания и повредил электропроводку, до полусмерти испугав присутствующих при этом людей.

Ночью, когда на улице бушует непогода, якобы можно слышать вой Чёрного Пса, перекрывающий шум ветра. Лапы пса не производят шума и не оставляют следов. Говорят, что именно легенды о Чёрном Шаке и Безмолвных псах подсказали сэру Артуру Конан Дойлю идею его знаменитой "Собаки Баскервилей".

Музыкальная иллюстрация: Led Zeppelin - Black dog

http://ru.youtube.com/watch?v=bqE0gO3_BwY

Прикрепленное изображение (вес файла 175 Кб)

Пёс Паровоз без колёс

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

25 января - Татьянин день.

Константин Георгиевич Паустовский

Квакша

Жара стояла над землей уже целый месяц. Взрослые говорили, что эту жару

видно "невооруженным глазом".

- Как это можно увидеть жару? - спрашивала всех Таня.

Тане было пять лет, и потому она каждый день узнавала от взрослых много

новых вещей. Действительно, можно было поверить дяде Глебу, что "сколько ни

проживешь на этом свете, хоть триста лет, а всего не узнаешь".

- Пойдем наверх, я тебе покажу жару, - сказал Глеб. - Откуда лучше видно.

Таня вскарабкалась по крутой лестнице на мезонин. Там было светло и душно

от нагретой крыши. Ветки старого клена так упорно лезли в окна, что окна

трудно было закрыть. Может быть, поэтому они все лето и простояли настежь.

На мезонине был балкон с резными перилами. Глеб показал Тане с балкона на

луга за рекой и на дальний лес.

- Видишь желтый дым? Как от самовара. И весь воздух дрожит. Это и есть

жара. Все можно заметить человеческим глазом. И жару, и холод, что хочешь.

- А холод - когда снег? - спросила Таня.

- Нет. Даже летом можно заметить. Вот будут прохладные дни, тогда я тебе

покажу, как выглядит холод.

- А как?

- Небо вечером бывает зеленое, как мокрая трава. Холодное небо.

Пока же стояла жара, и больше всех от нее страдала маленькая лягушка. Она

жила во дворе, под кустом бузины.

Двор так раскалялся от солнца, что все живое пряталось. Даже муравьи не

решались выбегать днем из подземных своих муравейников, а терпеливо дожидались

вечера. Только одни кузнечики не боялись жары. Чем горячее был день, тем выше

они прыгали и громче трещали. Поймать их было невозможно, и лягушка начала

голодать.

Однажды она нашла щель под дверью в каменный погреб и с тех пор все дни

просиживала, сонная, в погребе, на холодных кирпичных ступеньках.

Когда молоденькая работница Ариша спускалась в погреб за молоком, лягушка

просыпалась, прыгала в сторону и пряталась за разбитый цветочный горшок. Ариша

каждый раз пронзительно вскрикивала.

По вечерам лягушка вылезала во двор и осторожно пробиралась в тот угол,

где на клумбе распускался к ночи табак и тесно росли кустистые астры. Цветы

каждый вечер поливали из лейки, и потому на клумбе можно было дышать - от

политой земли тянуло сыростью, а с пахучих белых цветов табака изредка падали

на голову холодные капли.

Лягушка сидела в темноте, таращила глаза и ждала, когда люди перестанут

ходить, разговаривать, звенеть стаканами, стучать медным стерженьком от

рукомойника и наконец прикрутят лампы, задуют их, и дом сразу сделается темным

и таинственным.

Тогда можно будет немного попрыгать по клумбе, пожевать листья астр,

потрогать лапкой уснувшего шмеля, чтобы послушать, как он заворчит сквозь сон.

А потом прокашляются и закричат по всем дворам петухи и придет полночь -

самое хорошее время. Может быть, даже упадет роса и в мокрой траве заблестят

звезды. Ночь будет тянуться долго, тихая и прохладная, и в лугах загудит

нелюдимая птица выпь.

Бородатый Глеб был старым, опытным рыболовом. Каждый вечер он убирал со

стола скатерть, осторожно высыпал из разных коробочек бронзовые золоченые

крючки, круглые свинцовые грузила и прозрачные разноцветные лески и начинал

чинить свои удочки. Тогда Тане не разрешалось подходить к столу, чтобы

какой-нибудь "мушиный" крючок не впился ей в палец.

Когда Глеб чинил удочки, он всегда напевал одно и то же:

Сидел рыбак веселый

На берегу реки,

И перед ним по ветру

Качались поплавки.

Но в это лето Глебу пришлось туго: из-за засухи пропали черви. Даже самые

шустрые мальчишки отказывались их копать.

Глеб пришел в отчаяние и написал на воротах дома огромными белыми буквами:

"ЗДЕСЬ ПРОИЗВОДИТСЯ СКУПКА ЧЕРВЕЙ ОТ НАСЕЛЕНИЯ".

Но это тоже не помогло. Прохожие останавливались, читали надпись, с

восхищением качали головами: "Ну и хитрый же человек, чего написал!" - и шли

дальше. А на второй день какой-то мальчишка приписал внизу такими же огромными

буквами:

"В ОБМЕН НА КАРТОФЕЛЬНОЕ ВАРЕНЬЕ".

Пришлось стереть надпись.

Глеб начал ходить за три километра в овраг, где под кучами старых щепок

можно было накопать за час десятка два червей.

Глеб их берег, будто эти черви были золотые: перекладывал сырым мхом,

завязывал банку с червями марлей и держал ее в темном погребе.

Там-то их и отыскала маленькая лягушка. Она долго трудилась, пока стащила

марлю, потом залезла в банку и начала есть червей. Она так увлеклась, что не

заметила, как в погреб спустился Глеб, вытащил ее из банки за задние лапки и

вынес во двор. Там Таня кормила злую подслеповатую курицу.

- Вот! - сказал Глеб грозным голосом. - Человек трудится в поте лица,

чтобы нарыть хоть десяток червей, а нахальная лягушка бессовестно их ворует. И

даже научилась развязывать марлю. Придется ее проучить.

- Как? - спросила с испугом Таня, а курица искоса посмотрела на лягушку

прищуренным глазом.

- Отдать ее на съедение этой курице - и все!

Лягушка отчаянно задрыгала лапками, но вырваться ей не удалось. Курица

взъерошилась, взлетела и чуть было не вырвала лягушку у Глеба.

- Не смей! - закричала Таня на курицу и заплакала.

Курица отбежала в сторону, поджала лапу и стала ждать, что будет дальше.

- Дядя Глеб, зачем же ее убивать? Дай ее мне.

- Чтобы она опять воровала?

- Нет. Я ее посажу в стеклянную банку и буду кормить. Разве тебе самому ее

не жалко?

- Ну ладно! - согласился Глеб. - Бери, так и быть. Ни за что бы я ее не

простил, если бы ты не заступилась. И если бы это была обыкновенная лягушка.

- А разве она необыкновенная? - спросила Таня и перестала плакать.

- А ты не видишь? Это древесная лягушка, квакша. Она замечательно

предсказывает дождь.

- Вот она его нам и предскажет, - с облегчением вздохнула Таня и

скороговоркой повторила слова, которые каждый день слышала от плотника Игната:

- Дождик ой как нужен! А то хлеба и огороды посохнут, и тогда не миновать

беды!

Глеб отдал лягушку Тане. Она посадила ее в банку с травой и поставила на

подоконник.

- Веточку нужно какую-нибудь засунуть в банку, - посоветовал Глеб.

- Зачем?

- Когда она влезет на веточку и начнет квакать, значит, будет дождь.

А дождя все не было. Лягушка, сидя в банке, слушала разговоры людей о

засухе и тяжело дышала: жить в банке было, конечно, безопасно, сытно, но

душно.

Однажды ночью лягушка вылезла по кленовой ветке из банки и осторожно,

останавливаясь и прислушиваясь, поскакала в сад. Там, в беседке, под крышей,

жила в гнезде ласточка.

Лягушка тихонько квакнула, и ласточка тотчас выглянула из гнезда.

- Тебе чего? - спросила она - Весь день носишься-носишься, даже звон в

голове стоит. А тут еще и ночью каждый будит, отдохнуть не дает.

- Ты сначала послушай, а потом будешь чирикать, - ответила лягушка. - Я

тебя никогда еще не будила.

- Ну ладно, рассказывай, - ответила ласточка и зевнула. - Что у тебя

стряслось?

Тогда лягушка рассказала ласточке, что девочка Таня спасла ее, лягушку, от

смерти и она, лягушка, все думала, что бы такое хорошее сделать для Тани. И

вот наконец придумала, но без ласточкиной помощи ничего не получится.

Люди очень тревожатся оттого, что нет дождя. Все сохнет. Хлеб может

сгореть на корню. Даже для них, для птиц и лягушек, пришло трудное время:

пропали червяки и улитки.

Лягушка слышала, как отец Тани, агроном, говорил о засухе, а Таня слушала

его и заплакала: ей было жалко и отца и всех колхозников, что мучаются из-за

этой засухи. Лягушка видела, как Таня стояла однажды около высохшего куста

малины, трогала почернелые, ломкие листья и тоже плакала. И еще лягушка

слышала, как Танин отец говорил, что люди скоро придумают искусственный дождь.

Но пока этого дождя еще нет, и людям надо помочь.

- Помочь-то надо, - ответила ласточка. - Только как? Дождь отсюда далеко,

за тысячу километров. Я вчера до него немного не долетела. А видеть видела.

Сильный дождь, обложной. Только он сюда не дойдет - весь выльется по дороге.

- А ты его приведи, - попросила лягушка.

- Легко сказать - приведи. Да и не наше это, ласточкино, дело. Это стрижей

надо просить. Они быстрее летают.

- А ты поговори со стрижами.

- Так с ними и поговоришь. Сама небось знаешь, что за народ. Одного

какого-нибудь стрижонка нечаянно крылом зацепишь - не оберешься неприятностей.

Сейчас же в драку лезут. Крик, шум, писк.

Лягушка отвернулась, и из ее глаз скатилась в траву маленькая слеза.

- Ну что ж, - прошептала она, - уж если вы, ласточки, не можете привести

дождь, тогда со стрижами и говорить нечего.

- Это как так не можем? - рассердилась ласточка. - Кто это тебе сказал? Мы

всё можем. Даже увернуться от молнии и обогнать самолет. Для нас дождь

привести - пустое дело. Только надо всех ласточек собрать, со всей области.

Ласточка почистила клюв лапкой, подумала.

- Ну ладно! Не реви. Пригоним сюда дождь.

- А когда? - спросила лягушка.

Ласточка снова почесала клюв лапой.

- Надо сообразить. Это не так просто. Собрать всех ласточек - два часа.

Лететь до дождя тоже два часа. Обратно с дождем лететь потруднее. Часа четыре

пролетим, не меньше. Часов в десять утра будем здесь. Ну, прощай!

Ласточка перелетела на скворечню, пискнула и исчезла за тесовыми крышами.

Лягушка вернулась в дом. Там все спали.

Лягушка влезла в банку, взобралась на ветку клена и тихонько квакнула.

Никто не проснулся. Тогда она квакнула громче, потом еще громче, еще и еще, и

вскоре ее кваканье заполнило все комнаты, стало слышно в саду. И по всей

деревне, в ответ на него, сразу всполошились и заорали петухи. Они старались

перекричать друг друга, срывали голоса, сипли и снова орали, неистово хлопая

крыльями. Они подняли такой гомон, что со сна можно было подумать, будто в

деревне пожар.

В доме все сразу проснулись.

- Что случилось? - спросонок спросила Таня.

- Дождь будет! Дождь! - ответил ей из соседней комнаты отец. - Слышишь,

квакша кричит! И петухи заголосили по всем дворам. Верная примета.

Глеб вошел со свечой в комнату к Тане и посветил на банку с лягушкой.

- Ну так и есть! - сказал он. - Так я и думал! Квакша влезла на ветку и

кричит, надрывается. Даже позеленела от натуги.

Утро пришло, как всегда, безоблачное, но часам к десяти далеко на западе

громыхнул и рассыпался по полям первый гром.

Колхозники вышли на обрыв над рекой и смотрели на запад, прикрыв глаза

ладонями. Ребята полезли на крыши. Ариша начала торопливо подставлять под все

водосточные трубы лоханки и ведра. Отец Тани каждую минуту выходил во двор,

смотрел на небо, прислушивался и все повторял: "Лишь бы не мимо, лишь бы

захватила нас эта гроза". Таня ходила следом за ним и тоже прислушивалась.

Гром подходил ближе. Его раскаты стали торжественнее и шире. На западе

поднялась черная туча. Глеб спешно собирал свои удочки и смазывал сапоги, -

после грозы должен был начаться, по его словам, бешеный клев.

Потом в воздухе запахло свежестью дождя. Сад тихонько зашумел листвой,

туча придвинулась, и веселая молния как бы распахнула во всю глубину огромное

небо.

Первая капля дождя звонко ударила по железной крыше. Тотчас стало так

тихо, будто все прислушивались к этому звуку и, затаив дыхание, ждали второй

капли. Сам дождь тоже прислушивался и соображал, правильно ли он уронил эту

первую пробную каплю. И, помедлив, решил, что правильно, потому что вдруг

сразу сорвался и загрохотал по крыше тысячами капель. За окнами

полились-заблестели полноводные струи дождя.

- Идите сюда! - закричал с мезонина Глеб. - Скорее!

Все побежали по лестнице на мезонин, а Таня, конечно, отстала.

Сверху все увидели, как тысячи, а может быть, десятки тысяч маленьких птиц

гнали над землей дождевую тучу, не давали ей свернуть в сторону, бросались на

нее несметными стаями, и от ветра, поднятого их крыльями, туча все ниже

опускалась к земле и нехотя шла, ворча и громыхая, на иссохшие поля и огороды.

Иные птицы подхватывали на лету отдельные струйки дождя и неслись с ними

вперед, будто волочили за собой прозрачные водяные нитки.

Иногда все птицы сразу встряхивали крыльями. Тогда дождь усиливался и так

гремел, что на мезонине все перекрикивались и не слышали друг друга.

- Что это такое? - прокричала Таня. - Птичий дождь?

- Не понимаю, - ответил Танин отец. - А ты что-нибудь соображаешь, Глеб?

- Ничего не соображаю, - ответил Глеб. - Похоже на всемирный перелет

ласточек.

Когда грохот дождя по крыше перешел в ровный и спокойный гул и пронеслись

все ласточки, Таня выпустила лягушку из банки в свежий и шумный сад. Там вся

трава и листья качались от ударов дождя.

Таня осторожно погладила лягушку по маленькой холодной голове и сказала:

- Ну, спасибо тебе, что накликала дождь. Ты живи теперь спокойно, тебя

никто не тронет.

Лягушка посмотрела на Таню и ничего не ответила. Она не могла выговорить

на человеческом языке ни одного слова. Она умела только квакать. Но во взгляде

ее была такая преданность, что Таня еще раз погладила ее по голове.

Лягушка прыгнула под листья табака и начала ежиться и отряхиваться -

купаться под дождем.

С тех пор лягушку никто не трогал. Ариша перестала взвизгивать, когда

встречалась с ней, а Глеб каждый день откладывал для нее из своей заветной

"червивой" банки несколько лучших червей.

А вокруг густо заколосились хлеба, политые дождем, засверкали от света

сырые сады, огороды, запахло сочными огурцами, помидорами и буйным укропом. И

рыба начала клевать так жадно, что каждый день обрывала у Глеба драгоценные

золоченые крючки.

Таня бегала по саду, играла в прятки с лягушкой, и платье ее промокло от

росы. Любопытные паучки суетливо спускались с веток на невидимых паутинках,

чтобы узнать, почему в саду столько возни и смеха. Узнав, в чем дело, они

успокаивались, сматывали свои паутинки в серые шарики, маленькие, как

булавочные головки, и засыпали в теплой тени листьев.

Прикрепленное изображение (вес файла 141.3 Кб)

Хорошая сказка про лягушку и Таню

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

26 января по восточному календарю наступает Год Быка (а может быть, коровы).

Деревянная корова

Словацкая сказка

А ведь мир не всегда был такой, как теперь. Нынче все ходят, уткнув нос в землю, и хмурятся, и надрываются с утра до ночи. В былые времена люди так не сквалыжничали, не лезли из кожи вон, чтобы накопить побольше, нет: что имели, то и съели, водой запьют и засмеются. Это им куда лучше впрок шло. В те времена если ты не знал всяких шуток да прибауток, так тебе и на людях показаться нельзя было, до того все были весёлые, общительные, озорные. Ну да эти времена непременно вернутся!

И всё-таки даже в те времена нашлась одна королевская дочь, уж такая строгая - боже упаси хотя бы улыбнуться! При её-то красоте и богатстве она имела бы по десятку женихов на каждый палец, не будь она такой неулыбой. Родители ума не приложат, что с ней делать. Наконец разослали они во все стороны глашатаев – объявить, что если кто рассмешит королевскую дочь, тому дадут столько золота, сколько он сам весит. Тут повалили шутники да балагуры со всех сторон, но только каждый возвращался восвояси несолоно хлебавши. Под конец уже и охотников не находилось. Но только не зря ведь говорится, что дело мастера боится.

Как-то раз изволит батюшка-король сидеть у своей дочки. Сидит, мается, как её разговорить, не знает. Вдруг дверь отворяется, и заглядывает в горницу чья-то взъерошенная голова.

- Нижайше прошу прощения, дома ли король-батюшка?

- А ты кто такой? Тебе чего здесь надобно, каналья? Окрикнул его король.

- Покорнейше прошу прощения, я пришёл себе правды искать!

- Какая ещё правда? Что у тебя, дома старосты нет?

Так бы и выгнал король разлюбезного гостя, но вдруг его дочь, девица серьёзная, за три дня рта не раскрывшая, изволила слово молвить: мол, на то короли и бывают, чтобы никому не отказывать.

- Объяснись, - говорит король, - в чём твоё дело состоит.

- А как же, за тем я и пришёл! – отвечает Куба, потому что это на самом деле был Куба, коровий пастух из нашей деревни.

И точно, стащил он баранью шапку с нечёсаной башки, нахлобучил её на сой посох и стал перед батюшкой-королём и этой его дочкой, как был: в армяке, подпоясанном кушаком, в портках и постолах. И речь-то он повёл по своему, по простецки; но уж теперь король его слушал, потому что слушала и его дочка, которая любому рот затыкала, прежде чем тот успевал его открыть. Послушаем и мы.

Объявили в деревне под барабанный бой, чтобы каждый, есть у него корова или нет, платил коровьему пастуху – тогда, мол, на каждого придётся поровну.

«Чёрта лысого поровну, - думает про себя один мужик, Краец его звали, - ежели у меня не то что коровы – захудалого телёнка нету. Ну погоди, куманёк, я тебе удружу! Не придётся тебе набивать брюхо за кровные мои денежки!»

Вырезал он корову из дерева и отдал пасти пастуху; да ещё и пригрозил ему, чтобы пас её как следует и каждый вечер пригонял домой, как всех прочих.

«Вот не было печали!» - подумал пастух и почесал у себя в затылке. Но взять корову взял, ведь ему за это плата шла. Ничего не поделаешь, пришлось ему, голубчику, таскать деревянную корову на плечах за стадом и каждый вечер носить её домой этому Краецу.

На беду ударил под осень мороз и пробрал пастуха до костей. В чистом поле дрова не валяются, вот он и взял эту деревянную корову, порубал и подложил в костёр. Вроде и согрелся немного; зато дома ему жарко стало!

- Где корова? – кричит вечером старый Краец, видя пастуха с пустыми руками.

- Да я её там в поле порубал, - отвечает пастух.

- Ну погоди, Куба, ты мне за неё ещё заплатишь!

Пастух только плечами пожал, мол, чему быть, того не миновать. А старый Краец, лиса этакая, побежал к старосте наушничать.

- Пан староста, - говорит, - была у меня корова, я за неё платил этому Кубе, как вы велели, а он её всё лето выпасал вместе с другими, как полагается. А сегодня он знаете что сделал! Порубал мою корову в поле на куски и хоть бы хвост от неё принёс на память! Что вы на это скажете?

- А что, милый мой пан Краец, я на это скажу так: корову за корову!

И вот уже посылают десятского к пастуху, чтобы тот предстал со своей коровой перед славным судом.

- Нет, недостойна она, пан десятский, никак недостойна предстать в таком виде перед славным судом! Скажите, чтобы потерпели малость, пока я почищу её да выскребу.

Отделался он от десятского, а сам думает (он ведь прослышал, к чему дело идёт):

«Знаем мы зубы господ старост! Только не придётся вам лакомится моей тёлочкой, рано вы облизываетесь!»

Вывел он свою корову на гумно и забил. Мясо подвесил на жерди, чтобы продать его на другой день, а шкуру натянул на деревянные распорки, потому что ведь и Краецова корова на таких распорках стояла. Но тут пан староста велел объявить, что ежели кто посмеет купить у пастуха мяса хоть на грош, тот и мяса лишится, и денег, и ещё в колодки попадёт. Так бедняга пастух ничего и не выручил, потому что все боялись нарушить запрет пана старосты. Правда, кой-кто не побоялся – поповский пёс Полкан со своими дружками. Собрались они на гумне под жердями, облизываются и хвостами виляют, глядя на мясо.

- Ага, - говорит пастух, - я вижу, купить вы не прочь, а денег-то небось нету? Ну ничего, я вам и в долг поверю. Но только когда я за долгом приду, вы мне заплатите, ладно?

И с этими словами снимает он с жерди целую ногу, а псы уже скалят зубы на мясо.

- Ага, - говорит пастух, - вам, я вижу, не терпится. Ну, значит, договорились.

Бросил он им ногу, и поповский Полкан первым вцепился зубами в мясо; других тоже не пришлось приглашать.

Ну, а остальное мясо куда девать? И здесь умной голове совета не надо!

«Велю-ка я жене наварить, натушить, нажарить этого мяса, - думает пастух, - и созову на обед всех соседей. А потом стоит мне только подмигнуть, и они с радостью угостят меня и с женой и с детьми; глядишь, как-нибудь и перебьюсь зиму».

Сказано – сделано. Уж он уговаривал дорогих гостей:

- Кушайте, соседушки дорогие, берите, не стесняйтесь: господь бог наделил меня мясом, а я вас наделяю!

Милые соседи наелись, напились, спасибо сказали и разошлись. Но с тех пор они пастуха словно и не замечали.

Соседи-то оставили его в покое, зато жена каждый божий день заводила одну и ту же песню:

- Загубил ты корову, а что же мы теперь есть будем? Не видишь разве, что дети на печи скоро от голода околеют?

Пастух наш чуть не поседел от этих речей! Наконец-то пришло ему на ум, что ведь у неог должник есть на поповском дворе. Он прямым ходом туда и высматривает, ищет его повсюду: во дворе, по сараям, по амбарам, по конюшням, по всем углам, но милый наш Полкан спрятался на совесть.

«Ну погоди! Раз ты мне и на глаза показаться не хочешь, - думает пастух, - придётся мне тебя проучить! Вот пойду сейчас и пожалуюсь на тебя хозяину!»

Только он сунулся в поповские покои – и видит, что Полкан, который был кривой на один глаз, развалился под столом как ни в чём не бывало.

- Ах, ты здесь, кривой пёс? – кричит пастух. – Отдавай свой долг!

А за столом-то сидел сам пан священник, и надо вам сказать, что пан священник сам был кривоват на один глаз, да и второй у него подгулял. Вот он и подумал, что пастух не иначе как ему самому такие слова говорит. Вскочил пан священник, будто его змея ужалила, - и на пастуха:

- Ты меня кривым псом обзывать будешь? Забыл кто я есть? И с чего это я тебе должен, ты, босяк, ты, голодранец?!

Ну и ну! Пастуха как ветром сдуло с порога, а за ним вдогонку науськали Полкана. Еле ноги оттуда унёс.

Мало того, что долг ему не вернули, да ещё и пса на него натравили! За такое поношение пан священник шкуру бы содрал с пастуха, если бы тот вовремя не смазал пятки.

- Ну, - говорит священник, - погоди, шельма! Всё равно ты у меня не уйдёшь!

И заявился поп в славный суд и добился, что суд присудил пастуху сто ударов суковатой палкой.

Бедняга пастух сидит себе дома и в ус не дует, и вдруг появляется перед его избой стражник и шесть мужиков с вилами наголо, чтобы отвести его в уезд. Пастух долго не раздумывал, через задние двери в поле, а там поминай как звали.

Ходит он, бродит по белому свету от деревни к деревне, от города к городу. Вот приходит он как-то в город и видит дом, каких он в жизни не видывал: высокий-превысокий, да к тому же весь зелёный. Стоит он перед этим домом, опершись на свой пастуший посох, и надивится не может.

- Эх, - говорит он себе, - неужто здесь такая чудная извёстка водится, которая зелёным цветом белит? А окна-то – ну точно как у нас двери! И потолки здесь, видать, высоченные. Ведь если здесь насесты под потолком, как у всех добрых людей, какая же курица сумеет туда взлететь? И где же здесь хлев для свиней и коровник для коров? Ведь здесь даже двора порядочного нет!

А между тем за его спиной собрался народ и слушает его дурацкие речи. Забавно всем было глядеть как он глаза пялил, словно баран на новые ворота, а уж послушать, что он мелет, - смех, да и только.

- Экий ты, братец, болван, - говорят ему, - не знаешь ты, что ли, куда попал? Ведь ты стоишь перед королевским дворцом!

- Ах ты мать честная - перед королевским дворцом! Люди добрые, так, может, вы мне и о короле что-нибудь расскажете?

Надо было вам послушать, как они смеялись; ведь он даже того не знал, какая награда обещана тому, кто сумеет рассмешить королевскую дочь. Посмеялся народ над дураком и пошёл своей дорогой.

«Да, получить столько золота, сколько сам весишь – мне бы это было в самый раз! В кармане-то у меня ветер гуляет, а дома дети плачут!» - думает пастух. Только как ему во дворец попасть?

А там ворота широкие – да что толку? Перед воротами прохаживается геройский герой с саблей наголо, искры с неё так и сыплются – до того она у него остро наточена. А ведь любой дурак знает, что стоит такому герою сказать своей сабле: «Сабелька, руби!» как у тебя голова слетит с плеч. Не-ет, в эти ворота его и на верёвке не затащишь!

Ну да ведь такого героя как раз и можно перехитрить.

- Стереги, - пастух говорит, - стереги эту свою дыру, вольной пташке пути не закажешь!

И стал он вокруг этого дома ходить: ведь где-то здесь должен быть сад и двор; а где двор, там и забор, через который можно перемахнуть; а во дворе пусть они хоть сотню собак держат, хороший пастух собак не боится, он им только раз свистнет – они и пойдут вокруг него хвостами вилять. Но вот беда: ходит он вокруг дворца, и всё без толку.

Ведь там у них – не то что у нас в деревне – и забора путного нет, всё ворота да ворота, и повсюду где один, а где по два героя с блестящими саблями. И вдруг где-то, только далеко, где-то аж у десятых соседей, - увидал он каменную ограду.

«Слава богу! От соседа к соседу – авось и допрыгаю до самого батюшки-короля!» - подумал он и мигом оказался за стеной. А там, видно, был сад. Но вы только представьте себе такую глупость: нигде не видать ни петрушки, ни морковки, без которых ни одна порядочная хозяйка не обойдётся; кругом одни цветочки, да кусточки, да травки всякие. Господи! А песку туда сколько навозили! Да заставь ты всю нашу деревню возить сюда песок, и то бы не справиться. И ещё, видно, они этот песок просеивали да разравнивали – пропади он пропадом!

«Эхма, - думает пастух, - а ведь это неспроста; не тебе, знать, ходить по нему в своих пыльных постолах!»

Вот он и пустился по этой траве да между этими цветочками. Вдруг, откуда ни возьмись, налетают на него трое, чего-то они там в цветах копошились: то ли пололи, то ли пыль с них сдували, бог их знает. Наскочили на пастуха с трёх сторон, как цепные псы:

- Ты ещё будешь нам цветы топтать, ах ты лапотник, неумытая рожа!

Уж они бы выдубили ему шкуру дубинками, только ведь у нашего пастуха ноги были в десять раз проворнее, чем у этих толстомордых. Они на него справа, а он – влево, они на него с трёх сторон, а он – в четвёртую. Заставил он их поплясать по грядкам, пока самому не надоело, а потом припустил со всех ног и вышмыгнул из сада в какую-то калитку.

И не знал Куба, что, на своё счастье, попал он прямо во двор к самому королю. Батюшки-светы! Вот это двор! Хоть бы соринка в нём была! Его старуха в жизни так избу не выметала. Ну а всё-таки, куда они девают мусор из этой домины? Не под лавки же они его заметают. А навоз, скажите на милость, - куда они навоз выносят? Ведь не могли же они его спрятать как иголку! Принялся он искать мусорную и навозную яму по всем углам и закоулкам, но ему это боком вышло. Вдруг окружили его сразу пятеро, схватили за патлы и давай честить:

- Ты что здесь, шельма пронырливая, в королевском замке вынюхиваешь? Застрелить шпиона! Повесить его!

Ну, это уж и вовсе не дело, так вот, ни за что ни про что, сунуть человека в петлю!

- Добрые люди, - говорит он им, - белены вы, что ли, объелись? Ведь я пастух из нашей деревни, всего-навсего ищу, куда у такого хозяина, как наш батюшка-король, навоз девается. И ещё я хотел нашему батюшке-королю его ясновельможную дочку рассмешить.

Тут они приутихли, отступились от него, кроме одного, самого разодетого.

- Ну-ну, не бойся, добрый человек, я тебя в обиду не дам. (Это он так к нашему пастуху подъезжает.) Научу я тебя, как до самого короля дойти, а ты мне за это обещай четвёртую долю того, что получишь, если королевскую дочку рассмешишь.

- А почему бы и нет? – ответил пастух. – Только подождите меня здесь!

Ну, тот пастуху и дорогу объяснил и ещё научил его, как трёх караульных миновать, которые будут на его пути, а сам уселся ждать.

Пастух и пошёл, смело так идёт. Только ведь всё равно любой оробеет, если на неог караульный ужасным голосом заорёт:

- Стой, мужик! Тебе чего здесь надо?

Ну он наберётся духу и всякий раз отвечает:

- Иду шутки шутить с нашего батюшки королевской дочкой!

Тут каждый караульщик начинает его обхаживать и так и эдак. Короче, пришлось обещать каждому четвертину того, что ему достанется, если он сумеет королевскую дочку рассмешить.

- Так вот я сюда и попал, король-батюшка, - говорит он под конец, - потому что Куба, пастух из нашей деревни – это я и есть, как вы меня перед собой видите. Рассказал я вам всё, что со мной приключилось, и очень рад, что вашей королевской милости дочка нет-нет да и усмехалась, слушая мою побасенку.

- Молодец, сынок, - похлопал его король по плечу. – Ну, а чего же ты хочешь за свой рассказ?

- Да ведь я вам с самого начала сказал, что пришёл себе правды искать. Вот вы мне по правде и подтвердите: моих сто палок, присуждённых славным уездным судом!

- Куба, Куба, - говорит король, - хватит шутки шутить! Я ведь и в самом деле хочу дать тебе обещанную награду за то, что ты мою дочь развеселил.

- Эх, король-батюшка, ведь я и в самом деле хочу, чтобы вы мне по правде подтвердили своей королевской печатью, что мне полагается сто ударов суковатой палкой. Пусть это и будет моя награда за то, что я вашей милости дочку развеселил, тогда и я в долгу не останусь у тех, кто всю мою награду заранее выманил.

- Верно, верно, батюшка, не пожалей на это печати, - засмеялась королевская дочка и захлопала в ладоши, - давно пора проучить бесстыжую нашу стражу!

Так оно и случилось. Король приговор суда подписал и печатью подтвердил: шутнику Кубе – сотню палок, а всыпать их поровну тем четверым, кто не пускал нашего Кубу к королю и всю награду у него выманил. А Куба, пастух, только ухмылялся, когда тем хорошенько выбили пыль из штанов.

Но наш Куба тоже без награды не остался. Король велел ему показать, где у него скотный двор и то, без чего ни один скотный двор не бывает, -просим прощения на грубом слове, - навозная яма. Посадили его в карету и повезли в чистое поле. Там, на краю леса, стоял королевский скотный двор, а в нём целое стадо – сто коров, одна лучше другой. И Кубе объявили, что отныне он будет королевским коровьим пастухом и что он может взять к себе и жену с детьми. И это ещё не всё. Король подарил ему одну из этих коров на выбор. У той коровы был звонок на шее, а больше врать я не смею.

Прикрепленное изображение (вес файла 724.7 Кб)

Вот это да, Chanda!!!!! Ты истинное сокровище - неисчерпаемый кладезь сказок на все случаи жизни!!!!

С ГОДОМ БЫКА!

Ф. Сологуб.

ДВА СТЕКЛА

Одно стекло увеличивало, другое — уменьшало. И первое стояло над каплей воды и говорило другому стеклу:

— Страшные большие существа носятся и пожирают друг друга.

Другое смотрело на улицу и говорило:

— Маленькие человечки мирно беседуют, и проходят, все проходят…

Первое сказало:

— Мои остаются. Боюсь, что доберутся они и до человечков.

Но второе сказало:

— Человечки уйдут…

Прикрепленное изображение (вес файла 508.5 Кб)

Chanda, надеюсь, что этот грустный рассказ не является отражением твоего настроения! Не грусти!

Vilvarin, сердечно благодарю за добрые слова, и за цветы. К сожалению, в голову приходят сказки или грустные, или страшные, как вот эта:

Саксон Грамматик

Деяния датчан

(Сага о Гамлете из книги III)

После трех лет отважнейших военных действий он предназначил Рорику почетные трофеи и лучшую добычу, желая тем завоевать еще большее его расположение. Поощренный дружбой с ним, он в жены испросил себе Геруту, дочь его, и у нее родился сын Гамлет.

Фенгон, снедаемый завистью к такому счастью, решился извести брата кознями. — Столь мало доблесть ограждена от опасностей даже со стороны родственников. — Как только выпал случай для убийства, насытил он кровавою рукой пагубную страсть своего сердца. И овладев затем женой убитого брата, усугубил злодейство кровосмешением. — Ибо всякий, кто предался одному бесчестью, вскоре еще легче бросится к другому; так первое является второго побужденьем. — К тому же он прикрыл чудовищность содеянного столь наглой хитростью, что придумал оправдать вину видом доброжелательства и убийство брата скрасить долгом милосердия. Герута, говорил он, хоть так кротка, что никому не причинила и самой маленькой обиды, терпела между тем от мужа лютую ненависть. И брата он убил ради ее спасенья, ибо ему казалось нестерпимым, чтобы нежнейшая, без злобы, женщина страдала от тяжелейшей надменности супруга. И уверение достигло цели. Ибо у вельмож лжи обеспечено доверие, у них шутам порой оказывается милость и честь клеветникам. И Фенгон не колеблясь простер братоубийственные руки к постыдным объятиям, усугубив грех двойного нечестия вторым подобным же преступлением.

Гамлет видел все это, но, опасаясь, как бы слишком большой проницательностью не навлечь на себя подозрений дяди, облекшись в притворное слабоумие, изобразил великое повреждение рассудка; такого рода хитростью он не только ум прикрыл, но и безопасность свою обеспечил. Ежедневно в покоях своей матери, грязный и безучастный, кидался он на землю, марая себя мерзкой слякотью нечистот. Его оскверненный лик и опачканная грязью наружность являли безумие в виде потешного шутовства. Что бы он ни говорил, соответствовало такому роду безумия, что бы ни делал — дышало безмерной тупостью. Чего же более? Не за человека его можно было почесть, а за чудовищную потеху безумной судьбы. Часто сидя у очага, он сгребал руками тлеющую золу, вытачивал деревянные крючья и обжигал их на огне. Концам их он придавал форму зубцов, желая сделать их еще более прочными в сцеплениях. А когда его спрашивали, что он делает, отвечал, что готовит острые дротики для мести за своего отца. Ответ этот вызывал немало издевок, потому что все с пренебрежением относились к бессмысленности его смешного занятия, хотя оно и помогло впоследствии выполнению его замысла. Впрочем, у наблюдателей с умом более тонким занятие это возбудило первые подозрения в хитрости Гамлета. Ибо сама по себе ловкость, хотя и в пустяковом деле, выдавала скрытый талант мастера. Невозможно было поверить, что помрачен ум у того, чьи руки способны к столь искусной работе. К тому же он всегда с тщательнейшей заботливостью сохранял груду своих обожженных на огне крючьев. Вот почему многие уверяли, что он в здравом уме и только прячет его под маской простоватости, и что он прикрывает глубокий умысел ловким притворством; для разоблачения его хитрости, говорили они, ничего не может быть лучше, чем вывести ему навстречу в каком-либо укромном месте красивую женщину, которая воспламенит его сердце любовным желанием. Ибо естественная склонность к любви столь велика, что скрыть ее искусно невозможно; эта страсть слишком пылка, чтобы быть преодоленной хитростью. Поэтому, если тупость его притворна, он не упустит случай и тотчас уступит порыву страсти. И вот поручено было людям проводить юношу верхом на лошади в дальнюю часть леса и провести такого рода испытание. Случилось оказаться среди них молочному брату Гамлета, в душе которого еще не угасло уважение к их общему воспитанию; и он, предпочитая память о прошлой их совместной жизни теперешнему повелению, сопровождал Гамлета среди прочих отряженных спутников скорее из желанья защитить его, чем изловить в сети; потому что он не сомневался, что тот претерпит худшее, если проявит хотя бы слабый признак здравомыслия. Особенно же, если он открыто поддастся Венере. Это и самому Гамлету было совершенно ясно. Ибо, получив приглашение сесть на коня, он умышленно уселся так, что спиной был повернут к его шее, лицом же обращен к хвосту, на который он принялся накидывать узду, как будто и с этой стороны намеревался править конем в его стремительной скачке. Благодаря этой выдумке он избежал ловушки дяди, одолел коварство. Это было презабавное зрелище — бегущий без поводьев конь со всадником, который правил его хвостом.

Продолжая путь, Гамлет в кустарнике встретил волка, и когда спутники сказали, что это выбежал ему навстречу молодой жеребенок, он согласился, добавив, что в стаде Фенгона имеется слишком мало такого рода бойцов; в такой сдержанной и остроумной форме он призвал проклятие на богатства дяди. Когда они в ответ ему сказали, что слова его разумны, он в свою очередь стал уверять, что говорил это нарочно, чтобы никоим образом не подумали, что он склонен ко лжи. Ведь желая казаться чуждым лживости, он смешивал хитрость и прямоту таким образом, что в его словах всегда была истина, однако острота ее не обнаруживалась никакими признаками.

Равным образом, когда он проезжал вдоль берега и его спутники, наткнувшись на руль потерпевшего крушение корабля, сказали, что нашли необычайно большой нож, он ответил: «Им можно резать громадный окорок», разумея под ним море, бескрайности которого под стать огромный руль. Далее, когда они проезжали мимо дюн и предложили ему взглянуть на «муку», инея в виду песок, он заметил, что она намолота седыми бурями моря. Когда спутники осмеяли его ответ, он снова стал уверять, что сказанное им разумно. После этого они умышленно оставили его одного, чтобы он мог набраться большей храбрости для удовлетворения своей страсти. И вот он повстречался с женщиной, подосланной дядей и будто случайно оказавшейся на его пути в темном месте, и овладел бы ею, не подай ему безмолвно его молочный брат знака о ловушке. Брат этот, соображая, как бы ему удобнее исполнить свой долг тайной опеки и предупредить опасную выходку юноши, подобрал на земле соломинку и приладил ее к хвосту летящего мимо овода, а овода погнал как раз туда, где, как он знал, был Гамлет. И этим оказал он неосторожному великую услугу: знак был истолкован с не меньшим остроумием, чем передан. Ибо Гамлет, увидев овода, сразу заметил и соломинку, что была прилажена к его хвосту, и понял, что это тайное предостережение опасаться коварства. Встревоженный подозрением о засаде, он обхватил девушку и отнес подальше к непроходимому болоту, где было безопаснее. Насладившись любовью, он стал просить ее весьма настойчиво никому не говорить об этом; и просьба о молчании была с такой же страстностью обещана, как и испрошена. Ибо в детстве у обоих были одни и те же попечители, и эта общность воспитания соединила тесной дружбой Гамлета и девушку.

Когда он вернулся домой и все стали его с насмешкой спрашивать, преуспел ли он в любви, он заявил, что так оно и было. Когда его опять спросили, где это случилось и что служило ему подушкой, ответил: конские копытца и петушьи гребешки служили ложем; ибо когда он шел на испытание, то, во избежанье лжи, собрал листочки растений, носящих такое название. Ответ его присутствующие встретили громким смехом, хотя шуткой он ущерба истине ничуть не причинил. Девушка, тоже спрошенная об этом, ответила, что ничего подобного он не содеял. Отрицанию ее поверили и притом тем легче, чем меньше, как было очевидно, провожатые об этом знали. Тогда тот, кто метил овода, чтобы подать сигнал, желая показать Гамлету, что он своим спасением обязан его смекалке, стал говорить, что недавно один лишь он ему был предан. Ответ юноши был подходящим; чтобы ясно было, что он не пренебрег заслугой знака, он сказал, что видел некоего носильщика соломы, который вдруг пролетел мимо него с соломинкой, прилаженной к хвосту. Слова эти разумностью своей обрадовали друга Гамлета, прочих же заставили трястись от смеха.

Итак, все потерпели поражение, и никто не смог открыть секретного замка мудрости молодого человека; но один из друзей Фенгона, наделенный больше самонадеянностью, нежели рассудительностью, заявил, что непостижимую хитрость его ума невозможно разоблачить какой-то обычной интригой, ибо его упорство слишком велико, чтобы можно было сломить его легкими средствами. Вот почему к его многообразной хитрости следует подступаться не с простым способом испытания. И тогда, продолжал он, его глубокая проницательность натолкнется на более тонкое и разумное средство, которое легко выполнимо и для распознания сути дела наиболее действенно: Фенгон должен будет нарочно отлучиться, якобы по важному делу, и Гамлет останется наедине со своей матерью в ее опочивальне; но прежде надо будет поручить кому-то притаиться в темной части комнаты, так чтобы остаться незамеченным, и внимательнейшим образом слушать их беседу. Ибо, будь у сына хоть какое-то соображенье, он не колеблясь выскажется пред ушами матери и доверится без опасений той, что родила его. В то же время советчик усердно предлагал себя в подслушиватели, дабы не казаться только зачинщиком плана, но и его исполнителем. Обрадовавшись такому плану, Фенгон отбыл, будто бы в дальнее путешествие. А тот, кто дал совет, тайком пробрался в спальню, где Гамлет должен был закрыться с матерью, и расположился под соломенной подстилкой. Однако у Гамлета не было недостатка в средствах против козней. Опасаясь, как бы его не подслушали какие-нибудь скрытые уши, он первым делом прибег к своему обычному приему — прикинулся больным. Он закукарекал, как голосистый петух, и, колотя по бокам руками, как будто хлопая крыльями, вскочил на подстилку и принялся, раскачиваясь, прыгать туда-сюда, намереваясь узнать, не скрывается ли там что-нибудь. И когда ощутил под ногами ком, то, нащупав мечом это место, пронзил лежащего и, вытащив из тайника, убил. Тело его он разрубил на части, ошпарил кипятком и сбросил через открытое отверстие сточной трубы на корм свиньям, покрыв жалкими останками зловонную грязь. Избежав таким способом ловушки, он вернулся в опочивальню. И когда мать с громкими воплями стала оплакивать безумие своего сына при нем же, он ей сказал: «Бесчестнейшая из женщин! Под этим притворным плачем ты пытаешься скрыть тягчайшее преступление? Похотливая, как блудница, не ты ли вступила в этот преступный и омерзительный брак, прижимая к греховной груди убийцу твоего мужа? Не ты ли ласкала с бесстыдно-соблазнительной нежностью того, кто убил отца твоего сына? Так поистине лишь кобылицы сочетаются с победителями их самцов — животным присуще поспешно и без разбора спариваться. Наверное, и у тебя по их примеру изгладилась память о первом супруге. Что до меня, то я прикинулся умалишенным не без цели, ибо, несомненно, убийца своего брата будет неистовствовать с равной жестокостью и против других своих родичей. Поэтому лучше облачиться в наряд глупости, чем здравомыслия, и защиту своей безопасности искать в видимости полного безумия. Но стремление отмстить за отца еще твердо в моем сердце; я ловлю такой случай, выжидаю удобное время. Всему свое место. Против темного и жестокого духа должно напрячь все умственные силы. Тебе же, коей лучше горевать о собственном бесчестье, не к чему лить слезы о моем безумии! Не чужой, а собственной души пороки оплакивать надобно. О прочем помни и храни молчание». Таким упреком терзал он сердце своей матеря, призывая ее почитать стезю добродетели и увещевая предпочесть прежнюю любовь теперешним соблазнам.

(продолжение следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 92.7 Кб)