Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 сентября - Международный день красоты

Александр Куприн

Синяя звезда

Давным-давно, с незапамятных времен, жил на одном высоком плоскогорье мирный пастушеский народ, отделенный от всего света крутыми скалами, глубокими пропастями и густыми лесами. История не помнит и не знает, сколько веков назад взобрались на горы и проникли в эту страну закованные в железо, чужие, сильные и высокие люди, пришедшие с юга.

Суровым воинам очень понравилась открытая ими страна с ее кротким народом, умеренно теплым климатом, вкусной водой и плодородною землей. И они решили навсегда в ней поселиться. Для этого совсем не надо было ее покорять, ибо обитатели не ведали ни зла, ни орудий войны. Все завоевание заключалось в том, что железные рыцари сняли свои тяжелые доспехи и поженились на местных красивейших девушках, а во главе нового государства поставили своего предводителя, великодушного, храброго Эрна, которого облекли королевской властью, наследственной и неограниченной. В те далекие наивные времена это еще было возможно.

Около тысячи лет прошло с той поры. Потомки воинов до такой степени перемешались через перекрестные браки с потомками основных жителей, что уже не стало между ними никакой видимой разницы ни в языке, ни в наружности: внешний образ древних рыцарей совершенно поглотился народным эрнотеррским обличьем и растворился в нем. Старинный язык, почти забытый даже королями, употребляли только при дворе и то лишь в самых торжественных случаях и церемониях или изредка для изъяснения высоких чувств и понятий. Память об Эрне Первом, Эрне Великом, Эрне Святом осталась навеки бессмертной в виде прекрасной, неувядающей легенды, сотворенной целым народом, подобной тем удивительным сказаниям, которые создали индейцы о Гайавате, финны о Вейенемейне, русские о Владимире Красном Солнышке, евреи о Моисее, французы о Шарлемане.

Это он, мудрый Эрн, научил жителей Эрнотерры хлебопашеству, огородничеству и обработке железной рудою Он открыл им письменность и искусства. Он же дал им начатки письменности и закона: религия заключалась в чтении молитвы на непонятном языке, а основной закон был всего один: в Эрнотерре никто не смеет лгать. Мужчины и женщины были им признаны одинаково равными в своих правах и обязанностях, а всякие титулы и привилегии были им стерты с первого дня вступления на престол. Сам король носил лишь титул «Первого слуги народа».

Эрн Великий также установил и закон о престолонаследии, по которому наследовали престол перворожденные: все равно будь это сын или дочь, которые вступали в брак единственно по своему личному влечению. Наконец он же, Эрн Первый, знавший многое о соблазнах, разврате и злобе, царящих там внизу, в покинутых им образованных странах, повелел разрушить и сделать навсегда недосягаемой ту горную тропу, по которой впервые вскарабкались с невероятным трудом наверх он сам и его славная дружина.

И вот под отеческой, мудрой и доброй властью королей Эрнов расцвела роскошно Эрнотерра и зажила невинной, полной, чудесной жизнью, не зная ни войн, ни преступлений, ни нужды в течение целых тысячи лет.

В старом тысячелетнем королевском замке еще хранились, как память, некоторые предметы, принадлежавшие при жизни Эрну Первому: его латы, его шлем, его меч, его копье и несколько непонятных слов, которые он вырезал острием кинжала на стене своей охотничьей комнаты. Теперь уже никто из эрнотерранов не смог бы поднять этой брони хотя бы на дюйм от земли или взмахнуть этим мечом, хотя бы даже взяв его обеими руками или прочитать королевскую надпись. Сохранились также три изображения самого короля: одно – профильное, в мельчайшей мозаике, другое – лицевое, красками, третье – изваянное в мраморе.

И надо сказать, что все эти три портрета, сделанные с большой любовью и великим искусством, были предметом постоянного огорчения жителей, обожавших своего первого монарха. Судя по ним, не оставалось никакого сомнения в том, что великий, мудрый, справедливый, святой Эрн отличался исключительной, выходящей из ряда вон некрасивостью, почти уродством лица, в котором, впрочем, не было ничего злобного или отталкивающего. А между тем эрнотерры всегда гордились своей национальной красотою и безобразную наружность первого короля прощали только за легендарную красоту его души.

Закон наследственного сходства у людей знает свои странные капризы. Иногда ребенок родится не похожим ни на отца с матерью, даже ни на дедов и прадедов, а внезапно на одного из отдаленнейших предков, отстоящих от него на множество поколений. Так и в династии Эрнов летописцы отмечали иногда рождение очень некрасивых сыновей, хотя эти явления с течением истории становились все более редкими. Правда, надо сказать, что эти уродливые принцы отличались как нарочно, замечательно высокими душевными качествами: добротой, умом, веселостью. Таковая справедливая милость судьбы к несчастным августейшим уродам примиряла с ними эрнотерров, весьма требовательных в вопросах красоты линий, форм и движений.

Добрый король Эрн XXIII отличался выдающейся красотой и женат был по страстной любви на самой прекрасной девушке государства. Но детей у них не было очень долго: целых десять лет, считая от свадьбы. Можно представить себе ликование народа, когда на одиннадцатом году он услышал долгожданную весть о том, что его любимая королева готовится стать матерью. Народ радовался вдвойне: и за королевскую чету и потому, что вновь восстанавливался по прямой линии славный род сказочного Эрна. Через шесть месяцев он с восторгом услыхал о благополучном рождении принцессы Эрны XIII. В этот день не было ни одного человека в Эрнотерре, не испившего полную чашу вина за здоровье инфанты.

Не веселились только во дворце. Придворная повитуха, едва принявши младенца, сразу покачала головой и горестно почмокала языком. Королева же, когда ей принесли и показали девочку, всплеснула ладонями и воскликнула:

– Ах, боже мой, какая дурнушка! – И залилась слезами. Но, впрочем только на минутку. А потом, протянувши руки сказала:

– Нет, нет, дайте мне поскорее мою крошку, я буду любить ее вдвое за то, что она бедная так некрасива.

Чрезвычайно был огорчен и августейший родитель.

– Надо же было судьбе оказать такую жестокость! – говорил он.

– О принцах-уродах в нашей династии мы слыхали, но принцесса-дурнушка впервые появилась в древнем роде Эрнов! Будем молиться о том, чтобы ее телесная некрасивость уравновесилась прекрасными дарами души, сердца и ума.

То же самое повторил и верный народ, когда услышал о некрасивой наружности новорожденной инфанты.

Девочка меж тем росла по дням и дурнела по часам. А так как она своей дурноты еще не понимала, то в полной беззаботности крепко спала, с аппетитом кушала и была превеселым и прездоровым ребенком. К трем годкам для всего двора стало очевидным ее поразительное сходство с портретами Эрна Великого. Но уже в этом нежном возрасте она обнаруживала свои прелестные внутренние качества: доброту, терпение, кротость, внимание к окружающим, любовь к людям и животным, ясный, живой, точный ум и всегдашнюю приветливость.

Около этого времени королева однажды пришла к королю и сказала ему:

– Государь мой и дорогой супруг. Я хочу просить у вас большой милости для нашей дочери.

– Просите, возлюбленная моя супруга, хотя вы знаете сами, что я ни в чем не могу отказать вам.

– Дочь наша подрастает и, по-видимому, бог послал ей совсем необычный ум, который перегоняет ее телесный рост. Скоро наступит тот роковой день, когда добрая, ненаглядная Эрна убедится путем сравнения в том, как исключительно некрасиво ее лицо. И я боюсь, что это сознание принесет ей очень много горя и боли не только теперь, но и во всей ее будущей жизни.

– Вы правы, дорогая супруга. Но какою же моею милостью думаете вы отклонить или смягчить этот неизбежный удар, готовящийся для нашей любимой дочери?

– Не гневайтесь, государь, если моя мысль покажется вам глупой. Необходимо, чтобы Эрна никогда не видела своего отражения в зеркале. Тогда, если чей-нибудь злой или неосторожный язык и скажет ей, что она некрасива, – она все-таки никогда не узнает всей крайности своего безобразия.

– И для этого вы хотели бы?

– Да… Чтобы в Эрнотерре не осталось ни одного зеркала!

Король задумался. Потом сказал:

– Это будет большим лишением для нашего доброго народа. Благодаря закону моего великого пращура о равноправии полов женщины и мужчины Эрнотерры одинаково кокетливы. Но мы знаем глубокую любовь к нам и испытанную преданность нашего народа королевскому дому и уверены, что он охотно принесет нам эту маленькую жертву. Сегодня же я издам и оповещу через герольдов указ наш о повсеместном изъятии и уничтожении зеркал, как стеклянных, так и металлических, в нашем королевстве.

Король не ошибся в своем народе, который в те счастливые времена составлял одну тесную семью с королевской фамилией. Эрнотерране с большим сочувствием поняли, какие деликатные мотивы руководили королевским повелением, и с готовностью отдали государственной страже все зеркала и даже зеркальные осколки. Правда, шутники не воздержались от веселой демонстрации, пройдя мимо дворца с взлохмаченными волосами и с лицами, вымазанными грязью.

Но когда народ смеется, даже с оттенком сатиры, монарх может спать спокойно.

Жертва, принесенная королю поданными, была тем значительнее, что все горные ручьи и ручейки Эрнотерры были очень быстры и потому не отражали предметов.

Принцессе Эрне шел пятнадцатый год. Она была крепкой, сильной девушкой и такой высокой, что превышала на целую голову самого рослого мужчину. Была одинаково искусна как в вышивании легких тканей, так и в игре на арфе… В бросании мяча не имела соперников и ходила по горным обрывам, как дикая коза. Доброта, участие, справедливость, сострадание изливались из нее, подобно лучам, дающим вокруг свет, тепло и радость. Никогда не уставала она в помощи больным, старым и бедным. Умела перевязывать раны и знала действие и природу лечебных трав. Истинный дар небесного царя земным королям заключался в ее чудесных руках: возлагая их на золотушных и страдающих падучей, она излечивала эти недуги. Народ боготворил ее и повсюду провожал благословениями. Но часто, очень часто ловила на себе чуткая Эрна бегучие взгляды, в которых ей чувствовалась жалость, тайное соболезнование…

«Может быть я не такая, как все?» – думала принцесса и спрашивала своих фрейлин:

– Скажите мне, дорогие подруги, красива я или нет?

И так как в Эрнотерре никто не лгал, то придворные девицы отвечали ей чистосердечно:

– Вас нельзя назвать красавицей, но бесспорно вы милее, умнее и добрее всех девушек и дам на свете. Поверьте, то же самое скажет вам и тот человек, которому суждено будет стать вашим мужем. А ведь мы, женщины плохие судьи в женских прелестях.

И верно: им было трудно судить о наружности Эрны. Ни ростом, ни телом, ни сложением, ни чертами лица – ничем она не была хоть отдаленно похожа на женщин Эрнотерры.

(окончание следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 185.5 Кб)

Александр Куприн

Синяя звезда

(окончание)

Тот день, когда Эрне исполнилось пятнадцать лет, – срок девической зрелости по законам страны, – был отпразднован во дворце роскошным обедом и великолепным балом. А на следующее утро добросердечная Эрна собрала в ручную корзину кое-какие редкие лакомства, оставшиеся от вчерашнего пира, и, надев корзину на локоть, пошла в горы, мили за четыре, навестить свою кормилицу, к которой она была очень горячо привязана. Против обыкновения, ранняя прогулка и чистый горный воздух не веселили ее. Мысли все вращались около странных наблюдений, сделанных ее на вчерашнем балу. Душа Эрны была ясна и невинна, как вечный горный снег, но женский инстинкт, зоркий глаз и цветущий возраст подсказали ей многое. От нее не укрылись те взгляды томности, которые устремляли друг на друга танцевавшие юноши и девушки. Но ни один такой говорящий взор не останавливался на ней: лишь покорность, преданность, утонченную вежливость читала она в почтительных улыбках и низких поклонах. И всегда этот неизбежный, этот ужасный оттенок сожаления! Неужели я в самом деле так безобразна? Неужели я урод, страшилище, внушающее отвращение, и никто мне не смеет сказать об этом?

В таких печальных размышлениях дошла Эрна до дома кормилицы и постучалась, но не получив ответа, открыла дверь (в стране еще не знали замков) и вошла внутрь, чтобы обождать кормилицу; это она иногда делала и раньше, когда ее не заставала.

Сидя у окна, отдыхая и предаваясь грустным мыслям, бродила принцесса рассеянными глазами по давно знакомой мебели и по утвари, как вдруг внимание ее привлекла заповедная кормилицына шкатулка, в которой та хранила всяческие пустяки, связанные с ее детством, с девичеством, с первыми шагами любви, с замужеством и пребыванием во дворце: разноцветные камушки, брошки, вышивки, ленточки, печатки, колечки и другую наивную и дешевую мелочь; принцесса еще с раннего детства любила рыться в этих сувенирах, и хотя знала наизусть их интимные истории, но всегда слушала их вновь с живейшим удовольствием. Только показалось ей немного странным, почему ларец стоит так на виду; всегда берегла его кормилица в потаенном месте, а когда, бывало, ее молочная дочь вдоволь насмотрится, завертывала его в кусок нарядной материи и бережно прятала.

«Должно быть, теперь очень заторопилась, выскочила на минутку из дома и забыла спрятать» – подумала принцесса, присела к столу, небрежно положила укладочку на колени и стала перебирать одну за другой знакомые вещички, бросая их поочередно себе на платье. Так добралась Эрна до самого дна и вдруг заметила какой-то косоугольный, большой плоский осколок. Она вынула его и посмотрела. С одной стороны он был красный, а с другой – серебряный, блестящий и как будто бы глубокий. Присмотрелась и увидела в нем угол комнаты с прислоненной метлой… Повернула немного – отразился старый узкий деревянный комод, еще немножко… и выплыло такое некрасивое лицо, какого принцесса и вообразить никогда бы не сумела.

Подняла она брови кверху – некрасивое лицо делает то же самое. Наклонила голову – лицо повторило. Провела руками по губам – и в осколке отразилось это движение. Тогда поняла вдруг Эрна, что смотрит на нее из странного предмета ее же собственное лицо. Уронила зеркальце, закрыла глаза руками и в горести пала головою на стол.

В эту минуту вошла вернувшаяся кормилица. Увидала принцессу, забытую шкатулку и сразу обо всем догадалась. Бросилась перед Эрной на колени, стала говорить нежные жалкие слова. Принцесса же быстро поднялась, выпрямилась с сухими глазами, но с гневным взором и приказала коротко:

– Расскажи мне все.

И показала пальцем на зеркало. И такая неожиданная, но непреклонная воля зазвучала в ее голосе, что простодушная женщина не посмела ослушаться, все передала принцессе: об уродливых добрых принцах, о горе королевы, родившей некрасивую дочь, о ее трогательной заботе, с которой она старалась отвести от дочери тяжелый удар судьбы, и о королевском указе об уничтожении зеркал. Плакала кормилица при своем рассказе, рвала волосы и проклинала тот час, когда, на беду своей ненаглядной Эрне, утаила она по глупой женской слабости осколок запретного зеркала в заветном ларце.

Выслушав ее до конца, принцесса сказала со скорбной улыбкой:

– В Эрнотерре никто не смеет лгать!

И вышла из дома. Встревоженная кормилица хотела было за нею последовать. Но Эрна приказала сурово:

– Останься.

Кормилица повиновалась. Да и как ей было ослушаться? В этом одном слове она услышала не всегдашний кроткий голос маленькой Эрны, сладко сосавшей когда-то ее грудь, а приказ гордой принцессы, предки которой господствовали тысячу лет над ее народом.

Шла несчастная Эрна по крутым горным дорогам, и ветер трепал ее легкое длинное голубое платье. Шла она по самому краю отвесного обрыва. Внизу, под ее ногами, темнела синяя мгла пропасти и слышался глухой рев водопадов, как бы повисших сверху белыми лентами. Облака бродили под ее ногами в виде густых хмурых туманов. Но ничего не видела и не хотела видеть Эрна, скользившая над бездной привычными легкими ногами. А ее бурные чувства, ее тоскливые мысли на этом одиноком пути? Кто их смог бы понять и рассказать о них достоверно? Разве только другая принцесса, другая дочь могучего монарха, которую слепой рок постиг бы столь внезапно и незаслуженно…

Так дошла она до крутого поворота, под которым давно обвалившиеся скалы нагромоздились в обычном беспорядке, и вдруг остановилась. Какой-то необычный звук донесся до нее снизу, сквозь гул водопада. Она склонилась над обрывом и прислушалась. Где-то глубоко под ее ногами раздавался стонущий и зовущий человеческий голос. Тогда, забыв о своем огорчении, движимая лишь волнением сердечной доброты, стала спускаться Эрна в пропасть, перепрыгивая с уступа на уступ, с камня на камень, с утеса на утес с легкостью молодого оленя, пока не утвердилась на небольшой площадке, размером немного пошире мельничного жернова. Дальше уже не было спуска. Правда, и подняться наверх уже стало невозможным, но самозабвенная Эрна об этом даже не подумала.

Стонущий человек находился где-то совсем близко, под площадкой. Легши на камень и свесивши голову вниз, Эрна увидела его. Он полулежал-полувисел на заостренной вершине утеса, уцепившись одной рукой за его выступ, а другой за тонкий ствол кривой горной сосенки; левая нога его упиралась в трещину, правая же не имела опоры. По одежде он не был жителем Эрнотерры, потому что принцесса ни шелка, ни кружев, ни замшевых краг, ни кожаных сапог со шпорами, ни поясов, тисненных золотом, никогда еще не видала.

Она звонко крикнула ему:

– Эгей! Чужестранец! Держитесь крепко, а я помогу вам.

Незнакомец со стоном поднял бледное лицо, черты которого ускользали в полутьме, и кивнул головой. Но как же могла помочь ему великодушная принцесса? Спуститься ниже для нее было и немыслимо и бесполезно. Если бы была веревка!… Высота всего лишь в два крупных человеческих роста отделяла принцессу от путника. Как быть?

И вот, точно молния озарила Эрну одна из тех вдохновенных мыслей, которые сверкают в опасную минуту в головах смелых и сильных людей. Быстро скинула она с себя свое прекрасное голубое платье, сотканное из самого крепкого и прекрасного льна; руками и зубами разорвала его на широкие длинные полосы, ссучила эти полосы в тонкие веревки и связала их одну с другой, перевязав еще несколько раз для крепости посередине. И вот, лежа на грубых камнях, царапая о них руки и ноги, она спустила вниз самодельную веревку и радостно засмеялась, когда убедилась, что ее не только хватило, но даже оказался большой запас. И увидев, что путник, с трудом удерживая равновесие, между расщелиной и сосновым стволом, ухитрился привязать конец веревки к своему поясу из буйволовой кожи, Эрна начала осторожно вытягивать веревку вверх. Чужеземец помогал ей в этом, цепляясь руками за каждые неровности утеса и подтягивая кверху свое тело. Но когда голова и грудь чужеземца показались над краем площадки, то силы оставили его, и Эрне лишь с великим трудом удалось втащить его на ровное место.

Так как обоим было слишком тесно на площадке, то Эрне пришлось, сидя, положить голову незнакомца к себе на грудь, а руками обвить его ослабевшее тело.

– Кто ты, о волшебное существо? – прошептал юноша побелевшими устами. – Ангел ли, посланный мне с неба? Или добрая фея этих гор? Или ты одна из прекрасных языческих богинь?

Принцесса не понимала его слов. Зато говорил ясным языком нежный, благодарный и восхищенный взор его черных глаз. Но тотчас длинные ресницы сомкнулись, смертельная бледность разлилась по лицу. И юноша потерял сознание на груди принцессы Эрны.

Она же сидела, поневоле не шевелясь, не выпуская его из объятий и не сводя с его лица синих звезд своих глаз. И тайно размышляла Эрна:

«Он так же некрасив, этот несчастный путник, как я, как и мой славный предок Эрн Великий. По-видимому, все мы трое – люди одной и той же особой породы, физическое уродство которой так резко и невыгодно отличается от классической красоты жителей Эрнотерры. Но почему взгляд его, обращенный ко мне, был так упоительно сладок? Как жалки перед ним те умильные взгляды, которые вчера бросали наши юноши на девушек, танцуя с ними? Они были как мерцание свечки сравнительно с сиянием горячего полуденного солнца. И отчего же так быстро бежит кровь в моих жилах, отчего пылают мои щеки, и бьется сердце, отчего дыхание мое так глубоко и радостно? Господи! Это твоя воля, что создал ты меня некрасивой, и я не ропщу на тебя. Но для него одного я хотела бы быть красивее всех девиц на свете!»

В это время послышались голоса. Кормилица, правда, не скоро оправилась от оцепенения в которое ее поверг властный приказ принцессы. Но, едва, оправившись, она тотчас же устремилась вслед своей дорогой дочке. Увидев, как Эрна спускалась прыжками со скал, и, услышав стоны доносившиеся из пропасти, умная женщина сразу догадалась в чем дело и как ей надо поступить. Она вернулась в деревню, всполошила соседей и вскоре заставила их всех бежать бегом с шестами, веревками и лестницами к обрыву. Путешественник был бесчувственным невредимо извлечен из бездны, но, прежде чем вытаскивать принцессу, кормилица спустила ей на бечевке свои лучшие одежды. Потом чужой юноша был по приказанию Эрны отнесен во дворец и помещен в самой лучшей комнате. При осмотре у него оказалось несколько тяжелых ушибов и вывих руки; кроме того, у него была горячка. Сама принцесса взяла на себя уход за ним и лечение. Этому никто не удивился: при дворе знали ее сострадание к больным и весьма чтили ее медицинские познания. Кроме того, больной юноша, хотя и был очень некрасив, но производил впечатление знатного господина.

Надо ли длинно и подробно рассказывать о том, что произошло дальше? О том, как благодаря неусыпному уходу Эрны иностранец очнулся, наконец, от беспамятства и с восторгом узнал свою спасительницу. Как быстро стал он поправляться здоровьем. Как нетерпеливо ждал он каждого прихода принцессы и как трудно было Эрне с ним расставаться. Как они учились друг у друга словам чужого языка. Как однажды нежный голос чужестранца произнес сладостное слово «amo!» и как Эрна его повторила робким шепотом, краснея от радости и стыда. И существует ли хоть одна девушка в мире, которая не поймет, что слово «amo» значит «люблю», особенно когда это слово сопровождается первым поцелуем?

Любовь – лучшая учительница языка. К тому времени, когда юноша, покинув постель, мог прогуливаться по аллеям дворцового сада, они уже знали друг о друге все, что им было нужно. Спасенный Эрною путник оказался единственным сыном могущественного короля, правившего богатым и прекрасным государством – Францией. Имя его было Шарль. Страстное влечение к путешествиям и приключениям привело его в недоступные грозные горы Эрнотерры, где его покинули робкие проводники, а он сам, сорвавшись с утеса, едва не лишился жизни. Не забыл он также рассказать Эрне о гороскопе, который составил для него при рождении великий французский предсказатель Нострадамус и в котором стояла, между прочим, такая фраза:

«… и в диких горах на северо-востоке увидишь сначала смерть, потом же синюю звезду; она тебе будет светить всю жизнь».

Эрна тоже, как умела передала Шарлю историю Эрнотерры и королевского дома. Не без гордости показала она ему однажды доспехи великого Эрна. Шарль оглядел их с подобающим почтением, легко проделал несколько фехтовальных приемов тяжелым королевским мечом и нашел, что портреты пращура Эрны изображают человека, которому одинаково свойственны были красота, мудрость и величие. Прочитавши же надпись на стене, вырезанную Эрном Первым, он весело и лукаво улыбнулся.

– Чему вы смеетесь, принц? – спросила обеспокоенная принцесса.

– Дорогая Эрна, – ответил Шарль, целуя ее руку, – причину моего смеха я вам непременно скажу, но только немного позже.

Вскоре принц Шарль попросил у короля и королевы руку их дочери: сердце ее ему уже давно принадлежало. Предложение его было принято. Совершеннолетние девушки Эрнотерры пользовались полной свободой выбора мужа, и, кроме того, молодой принц во всем своем поведении являл несомненные знаки учтивости, благородства и достоинства.

По случаю помолвки было дано много праздников для двора и для народа, на которых веселились вдоволь и старики и молодежь. Только королева-мать грустила потихоньку, оставаясь одна в своих покоях.

«Несчастные! – думала она. – Какие безобразные у них родятся дети!…»

В эти дни, глядя вместе с женихом на танцующие пары, Эрна как-то сказала ему:

– Мой любимый! Ради тебя я хотела бы быть похожей хоть на самую некрасивую из женщин Эрнотерры.

– Да избавит тебя бог от этого несчастья, о, моя синяя звезда! – испуганно возразил Шарль. – Ты прекрасна!

– Нет, – печально возразила Эрна, – не утешай меня, дорогой мой. Я знаю все свои недостатки. У меня слишком длинные ноги, слишком маленькие ступни и руки, слишком высокая талия, чересчур большие глаза противного синего, а не чудесного желтого цвета, а губы, вместо того чтобы быть плоскими и узкими, изогнуты наподобие лука.

Но Шарль целовал без конца ее белые руки с голубыми жилками и длинными пальцами и говорил ей тысячи изысканных комплиментов, а глядя на танцующих эрнотерранов хохотал как безумный.

Наконец праздники окончились. Король с королевой благословили счастливую пару, одарили ее богатыми подарками и отправили в путь. (Перед этим добрые жители Эрнотерры целый месяц проводили горные дороги и наводили временные мосты через ручьи и провалы.) А спустя еще месяц принц Шарль уже въезжал с невестой в столицу своих предков.

Известно уже давно, что добрая молва опережает самых быстрых лошадей. Все население великого города Парижа вышло навстречу наследному принцу, которого все любили за доброту, простоту и щедрость. И не было в тот день не только не одного мужчины, но даже ни одной женщины, которые не признали бы Эрну первой красавицей в государстве, а следовательно, на всей земле. Сам король, встречая свою будущую невестку в воротах дворца, обнял ее, запечатлел поцелуй на ее чистом челе и сказал:

- Дитя мое, я не решаюсь сказать, что в тебе лучше: красота или добродетель, ибо обе мне кажутся совершенными…

А скромная Эрна, принимая эти почести и ласки думала про себя:

«Это очень хорошо, что судьба меня привела в царство уродов: по крайней мере, никогда мне не представится предлог для ревности».

И этого убеждения она держалась очень долго, несмотря на то, что менестрели и трубадуры славили по всем концам света прелести ее лица и характера, а все рыцари государства носили синие цвета в честь ее глаз.

Но вот прошел год, и к безмятежному счастью, в котором протекал брак Шарля и Эрны прибавилась новая чудесная радость: у Эрны родился очень крепкий и очень крикливый мальчик. Показывая его впервые своему обожаемому супругу, Эрна сказала застенчиво:

– Любовь моя! Мне стыдно признаться, но я… я нахожу его красавцем, несмотря на то, что он похож на тебя, похож на меня и ничуть не похож на наших добрых соотечественников. Или это материнское ослепление?

На это Шарль ответил, улыбаясь весело и лукаво:

– Помнишь ли ты, божество мое, тот день, когда я обещал перевести тебе надпись, вырезанную Эрном Мудрым на стене охотничьей комнаты?

– Да, любимый!

– Слушай же. Она была сделана на старом латинском языке и вот что гласила: «Мужчины моей страны умны, верны и трудолюбивы: женщины – честны, добры и понятливы. Но – прости им бог – и те и другие безобразны».

Прикрепленное изображение (вес файла 181.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 сентября - Осенины, первая встреча осени. В старину, с этого дня начинались посиделки.

Сказка о золотой прялке

Чешская сказка

Перевод Л. Толстой

У одной бедной вдовы росли две дочери-двойняшки. С виду они были так похожи, что никто не мог их различить. Тем разительнее отличались они своими характерами. Добрунка была девушка послушная, работящая, приветливая и разумная — словом, на редкость хорошая. Злобога, напротив, была зла, мстительна, непокорна, ленива и, горда — она обладала всеми недостатками, Какие только возможны у людей. Однако мать любила одну только Злобогу и во всем ей потворствовала.

Жила вдова со своими дочерьми в лесу, в маленькой избушке, куда редко кто и заглядывал, хотя до города было совсем близко. Чтобы Злобога могла чему-нибудь выучиться, мать определила ее в город в услужение, где ей жилось совсем неплохо. А Добрунка тем временем вела дома все их скромное хозяйство. Накормив утром козу, приготовив неприхотливый, но вкусный обед, чисто подметя сени и кухоньку и хорошенько прибрав в комнате, она садилась за прялку и усердно пряла, если под руками не оказывалось другой работы. Ее тонкую пряжу мать потом продавала в городе и на вырученные деньги частенько покупала Злобоге какую-нибудь обновку. Самой же Добрунке никогда, ничего не перепадало. И все-таки она любила свою мать и, хотя по целым дням не видела от неё ласкового взгляда и не слышала приветливого слова, всегда повиновалась беспрекословно, и даже сам господь бог не слышал от нее ни одного слова жалобы.

Однажды мать отправилась в город.

— Смотри, ты не бездельничай, как я уйду, — наказала она Добрунке, прощаясь и отбирая у нее узелок, который дочь помогла нести матери.

— Вы же знаете, матушка, что меня не надо понуждать к работе: разумеется, и сегодня, как только приберу все дома, я сразу сяду за свою прялку, чтобы вы были мною довольны.

Добрунка отдала матери узелок и вернулась назад в избушку. Быстро-быстро убрав сени, кухню и комнату, она села за прялку. И таков уж был у девушки обычай, что, оставаясь одна дома, она всегда пела, сидя за своей прялкой; а потому и на этот раз Добрунка, как только уселась, сразу начала петь своим приятным голосом песни одну за другой, какие только знала. Вдруг слышит во дворе конский топот. Думает: «Кто бы это к нам забрел? Надо посмотреть». Встала девушка от прялки, выглянула в маленькое окошечко на дворик и увидела юношу, который слезал с горячего вороного коня.

— Ну и красивый же пан,— шепчет про себя Добрунка, все еще стоя у окна.—И как ладно сидит на нем его кожаное платье и шапка с белым пером на черных кудрях! Вот он привязывает коня и идет к нам; посмотрю-ка, что ему надо.

Тут молодой пан вошел в дверь; ведь в ту пору еще не знали никаких запоров и замков, и все-таки ни у кого ничего не пропадало.

— Да благословит тебя бог, девушка! — сказал он Добрунке.

— И вас, пане! — ответила та. — Что вам угодно? — Немного воды, мне очень хочется пить.

— Сейчас подам, а вы пока присядьте.

Она выбежала из комнаты, взяла кувшин, чисто его вымыла, набрала из ключа воды и принесла гостю.

— Я бы рада вам получше услужить, да у меня ничего другого нет.

— Ты же видишь, как мне понравилось, — ответил юноша, возвращая пустой кувшин. Добрунка поставила его на место и даже не заметила, что молодой пап тем временем подбросил ей в постель кошелек, полный денег.

— Теперь спасибо тебе за угощение, а если позволишь, я приду завтра снова.

— Коли вам это приятно, приходите.

Гость подал Добрунке руку и, выйдя во двор, тотчас вскочил на коня и уехал. Девушка села за прялку, но образ молодого пана не выходил у нее из головы. Никогда еще так часто не обрывалась у нее нитка, как в этот раз.

Вечером пришла домой мать; она много рассказывала о Злобоге, чему та уже научилась и как она с каждым днем хорошеет. Наконец спросила Добрунку:

— Разве ты ничего не слышала? Говорят, здесь была большая охота.

— Ах да, я забыла вам рассказать, что к нам заходил какой-то пан; он попросил у меня воды, и я ему дала напиться. На нем было красивое кожаное платье. Помните, когда я однажды была с вами в городе, мы видели людей, так же одетых, в маленьких меховых шапочках с белыми перьями. На плече у пана висел самострел; конечно, это был один из охотников. Он напился воды, сел на своего вороного коня и тотчас уехал.

Но о том, что гость пожал ей на прощание руку и обещал на другой день опять прийти, Добрунка матери не сказала.

Вечером, когда девушка стелила постель, оттуда выпал тяжелый кошелек с деньгами. С удивлением посмотрела на него Добрунка и протянула матери.

— Кто тебе дал столько денег?

— Мне никто не давал. Это, верно, тот пан сюда положил, иначе откуда могли взяться деньги?

Мать высыпала содержимое кошелька на столик. Там было одно золото.

— Бог ты мой, сколько денег! — удивилась старуха.— Богатый нее, должно быть, этот пан; он, верно, увидел, что у нас так бедно, и решил сделать доброе дело; дай бог ему за это счастья.

Потом она собрала деньги и спрятала их в сундук.

Обычно, когда Добрунка ложилась спать после тяжелой дневной работы, она быстро засыпала, но в эту ночь ей никак было не уснуть: все стоял перед глазами образ молодого охотника. Лишь поздно ночью сомкнула она глаза. И приснилось Добрунке, что она жена богатого пана, живет в большом замке и что пан этот — тот самый всадник, которого она вчера видела. Дают большой пир, на пиру много гостей. Они с супругом встают из-за стола и идут в другую комнату; супруг хочет ее обнять, но в это время между ними прыгает черная кошка и вонзает когти прямо в сердце Добрунки, так что на ее белое платье падают капли крови. Добрунка хочет крикнуть — и просыпается.

— Ну и страшный же сон мне приснился, — проговорила она. — К чему бы это? Так чудесно начался этот сон, и злая кошка все испортила. Это не к добру.

Объяснив себе так страшный сон, Добрунка встала и принялась одеваться. Никогда раньше она не тратила на это много времени, но сегодня все казалось ей худо разглаженным и неровно подшитым. Она убрала волосы и вплела в косы красные ленты, что делала только по праздникам. Юбка у Добрунки была из простой ткани, но чистая и обшитая лентами. Девушка надела корсаж из дамаска и рубашку, белую как снег. Когда Добрунка так нарядилась, приятно было на нее посмотреть. Потом она принялась за свою домашнюю работу.

К полудню девушка уже не могла спокойно усидеть на месте за своей прялкой; все находила она какое-нибудь дело на дворе — так не терпелось ей увидеть молодого пана. И тот не заставил себя долго ждать. Добрунка только его завидела, тотчас побежала к своей прялке, боясь, как бы гость не догадался, что она поджидала его. Молодой пан въехал во двор, соскочил с коня и, войдя в сени, учтиво поздоровался. У девушки при этом так забилось сердце, что чуть не выскочило из корсажа. Мать собирала в лесу хворост, и Добрунка встретилась с гостем наедине. Она поздоровалась с ним, предложила ему сесть, а сама снова принялась за пряжу.

— Хорошо ли ты спала, Добрунка? — спросил гость, взяв ее за руку.

— Хорошо, пане.

— Что же тебе приснилось?

— Ах, я видела очень страшный сон.

— Расскажи его мне, я хорошо умею толковать сны.— Вам я как раз не могу рассказать.

— Почему?

— Ну, потому, что это было про вас.

— Именно поэтому ты и должна мне рассказать. Так они спорили, пока Добрунка все же не рассказала, что ей приснилось ночью.

— Посмотри-ка на эту кошку, — сказал незнакомец. — Твой сон должен сбыться.

— Как это может случиться? Неужели я могу стать такой важной дамой?

— Ты не хочешь стать моей женой?

— Пане, я ведь понимаю шутки.

— Нисколько, Добрунка, это никакая не шутка, я серьезно так думаю и сегодня нарочно приехал за ответом: хочешь ли ты отдать мне свою руку?

Добрунка задумалась и, слегка покраснев, подала руку гостю. В это время в дверь вошла мать. Юноша поздоровался с ней и тут же сказал, что они с Добрункой любят друг друга и что для полного счастья им не хватает только ее материнского благословения.

— У меня есть свой дом, — добавил он, — и я могу в достатке жить со своей женой; и для вас, матушка, всегда найдется место за моим столом.

Стоило старухе это услышать, как она, не задумываясь, благословила их. Тогда юноша сказал Добрунке:

— Пряди только, моя милая; когда напрядешь мне на свадебную рубашку, я приеду за тобой. — Поцеловав девушку, юноша подал руку ее матери, вскочил на своего вороного коня и тотчас ускакал.

С этой минуты мать стала гораздо ласковее с Добрункой. На деньги, полученные от молодого пана, она купила кое-что для Добрунки, хотя и теперь большая часть их пошла на Злобогу. Добрая девушка, однако, не обратила на это никакого внимания. Радостная сидела она за прялкой, старательно пряла и думала о своем милом.

Так быстро пролетело время, и не успела девушка оглянуться, как пряжи уже достало на целую рубашку. Ее милый, должно быть, хорошо рассчитал время, потому что приехал как раз в тот самый день, как и обещал. Добрунка выбежала навстречу, и юноша прижал ее к своей груди.

— Ну как, напряла на рубашку? — спросил он ее.

— Да.

— Значит, ты можешь тотчас со мной ехать?

— Зачем же так вдруг?

— Я не могу иначе, дорогая моя: завтра я должен отправиться в поход, и мне бы хотелось, чтобы в мое отсутствие ты жила в нашем доме, а когда я ворочусь, встретила бы меня.

— Но что еще скажет на это мать?

— Она будет довольна.

Молодые люди пошли в комнату к матери, где жених сказал о своем желании. Та, конечно, помрачнела, потому что в голове у нее сложился совсем другой план. Но что поделаешь? Мать должна была подчиниться воле богатого жениха. Когда она благословила жениха и невесту, молодой пан обратился к ней с такими словами:

— Возьмите-ка ваши вещи и перебирайтесь к моей Добрунке, чтобы ей не было скучно. Когда дойдете до города, спросите Добромила из княжеского замка, люди вам тотчас покажут, куда идти. Потом он взял заплаканную Добрунку за руку, посадил ее впереди себя на коня и поскакал домой.

В княжеском замке тем временем собралось множество рыцарей, чтобы вместе отправиться в поход. Иные стояли у ворот, словно бы поджидая кого-то. Вдруг люди увидели, что к замку мчится всадник, и не один, а с девицей на коне, да такой красивой, как самый ясный солнечный день. «Едет! Едет!» — закричали рыцари, и крик этот разнесся по всему замку. Каждый бросил свое дело и поспешил к воротам. Когда Добромил с Добрункой подскакали к самым воротам, все, словно сговорившись, закричали в один голос: «Да здравствует наша княжна, да здравствует князь!» Добрунка была как во сне и не знала, что обо всем этом думать.

— Разве ты, Добромил, князь? — спросила она, глядя в светлое лицо своего молодого мужа.

— Да, а разве ты этому не рада?

— Мне все равно, ты можешь быть кем угодно, но скажи, зачем ты меня так обманул?

— Я не обманывал, ведь я тебе обещал, что твой сои сбудется, если выйдешь за меня замуж.

В те времена еще не требовалось столько приготовлений к свадьбе, как нынче; если двое молодых людей любили друг друга и родители давали согласие на их брак, ничего больше и не надо было. А потому Добромил тотчас представил Добрунку своим подданным как свою жену, после чего все перешли в просторную залу, где пировали до поздней ночи.

На другой день молодой муж простился со своей милой Добрункой и уехал в поход.

Словно заблудившаяся овечка, ходила молодая княгиня по роскошному замку; охотнее бы она бродила по лесу и ожидала супруга в своей одинокой избушке, чем здесь, где ей было тоскливо, как на чужбине. Но так продолжалось недолго, к вечеру ее доброе сердце не выдержало, и на другой день она послала за своей матерью; та пришла и принесла с собой прялку. Добрунка думала — для матери будет приятной неожиданностью узнать, что ее дочь стала княгиней, но вышло не так: мать со злостью смотрела на Добрунку, так как обманулась в своих надеждах, что это счастье достанется любимице Злобоге. Через несколько дней мать сказала Добрунке:

— Знаю, милая дочка, что сестра причинила тебе много зла, но теперь она об этом жалеет; поэтому прости ее и возьми к себе.

— Я бы от всего сердца рада сделать это, только не уверена, что она пойдет ко мне. Хотите, мы отправимся к ней сию же минуту?

Княгиня велела заложить карету; потом они с матерью сели в нее и поехали к лесу. Так они доехали до самой опушки; тут мать с дочерью вышли из кареты, и Добрунка приказала слуге ожидать их, а сама направилась с матерью к избушке, где их поджидала сестра. Не успели они подойти к дому, как навстречу им выбежала Злобога и принялась целовать свою счастливую сестру, желая ей всяческой удачи в жизни. Потом мошенницы повели Добрунку в комнатку. Но едва та переступила порог, они напали на нее, и Злобога вонзила сестре в грудь заранее приготовленный нож. Затем злодейки отрезали несчастной руки и ноги, выковыряли глаза и унесли изуродованное тело в лес, а глаза, ноги и руки, хорошенько завернув, взяли с собой в замок, будучи уверены, что князь не полюбит их, если в доме ничего не останется от прежней его жены. Злобога надела платье Добрунки, вместе с матерью они вышли из избушки, сели в коляску и отправились домой.

(окончание следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 209.8 Кб)

Сказка о золотой прялке

Чешская сказка

(окончание)

В замке никто не заметил, что это не настоящая княгиня; слугам только показалось, будто госпожа их в первый день была много красивее, чем теперь.

Между тем милая Добрунка не умерла: через несколько часов она проснулась и почувствовала, как чья-то теплая рука растирает ее и вливает ей в рот целебные капли. Но Добрунка не видела, кто это делает, потому что глаз у нее не было. Понемногу она все припомнила и стала жаловаться на жестокую мать и безжалостную сестру.

— Молчи и не жалуйся, — раздался глухой голос возле нее, — все кончится хорошо.

— Ах, как же это может быть, ведь у меня нет ни глаз, ни ног, ни рук; я уже никогда больше не увижу ясного солнца и зеленого леса, никогда больше не обниму моего Добромила и не смогу даже прясть пряжу ему на рубашку. Чем я провинилась? Ты, злая мать, и еще во много раз худшая сестра, за что вы меня искалечили?

Между тем старик, который с ней говорил, вышел из пещеры и трижды крикнул. На зов прибежал мальчик и спросил, что ему надо. Старик приказал, чтобы мальчик дожидался, пока он вернется. Вскоре он принес золотую прялку и сказал:

— С этой прялкой ты пойдешь в город в княжеский замок. Там сядешь у ворот, и, если тебя будет кто спрашивать, сколько стоит прялка, ответишь: «Я отдам ее в обмен на глаза» — и никому ее не отдавай, пока тебе не принесут глаза.

Отослав с этим приказанием мальчика, старик опять вернулся к Добрунке.

А мальчик зашагал к городу, подошел к замку и уселся у ворот с прялкой в то самое время, когда Злобога с матерью возвращались с прогулки.

— Посмотрите-ка, матушка, — воскликнула Злобога,— какая прекрасная прялка! На такой бы я и сама стала прясть. Погодите, я спрошу, не продается ли она.

Злобога подошла к мальчику и спросила его, сколько стоит прялка.

— Я отдам ее в обмен на глаза, пани.

— На глаза?

— Да.

— Вот чудо-то! Почему же именно на глаза?

— Не знаю, так велел мне отец, и потому я не смею продать прялку за деньги.

Злобога принялась осматривать прялку, и чем больше на нее глядела, тем больше она ей нравилась; и тут она вспомнила о глазах Добрунки.

— Матушка, не правда ли, раз уж я княгиня, то я должна иметь что-нибудь такое, чего нет ни у кого другого; когда князь вернется домой, он захочет, чтобы я пряла, а подумайте только, как это будет красиво, когда я сяду прясть на золотой прялке. У нас ведь есть Добрункины глаза, отдадим их за эту прялку, нам еще останутся руки и ноги.

Мать, такая же легкомысленная, как и дочь, не стала возражать. Злобога принесла сестрины глаза и отдала их за прялку. А мальчик поспешил в лес. Когда он отдал глаза старику, а сам скрылся, тот пошел с глазами к Добрунке и тут же вставил их ей в глазницы. И тотчас Добрунка прозрела. Она увидела перед собой старика; его белая борода спускалась на самую грудь, темная одежда покрывала высокую фигуру от головы до пят. Последние лучи заходящего солнца проникали через узкий ход в пещеру и ложились розовым отблеском на благородное и приветливое лицо старика.

— Как я тебе, святой человек, отплачу за твою доброту? Ах, если бы я могла поцеловать твои руки! — воскликнула Добрунка.

— Лежи тихо, — прервал старик ее речь, — и спокойно жди.

Потом он, принес девушке на деревянной тарелке вкусных ягод, поставил их на ее ложе, сделанное из душистых веток и устланное мохом. Старик выбирал самые спелые ягоду, и как заботливая мать кормит любимое дитя, так он начал кормить Добрунку, потом дал ей запить водой из деревянной чашки.

На другой день рано утром старец стал перед пещерой и позвал мальчика. Когда тот прибежал, он подал ему пряслицу и сказал:

— С этой пряслицей ты снова пойдешь в княжеский замок и сядешь у самых ворот; если кто спросит тебя, что она стоит, скажи, что отдашь ее за ноги, и никому не отдавай, прежде чем тебе не принесут ноги.

Мальчик ушел, а старик воротился в пещеру. Злобога стояла у окна и смотрела на двор, как вдруг увидела мальчика с пряслицей, который сидел у ворот. Тотчас побежала она к матери и рассказала ей об этом.

— Посмотрите, этот мальчик опять сидит у ворот, и у него прекрасная пряслица.

Мать и дочь вышли к нему.

— Что стоит эта пряслица? — спросила Злобога.

— Я отдам ее за ноги, пани.

— За ноги?

— Да.

— Скажи, на что они твоему отцу?

— Этого я не знаю, потому что никогда не спрашиваю у отца, для чего ему надобно то или другое. Что он мне приказывает, то я и выполняю, а потому могу отдать вам пряслицу только за ноги.

— Послушайте, матушка, раз уж у меня есть золотая прялка, хорошо бы иметь к ней и пряслицу. У нас ведь спрятаны Добрункины ноги; что, если я их отдам? Нам еще останутся руки.

— Делай как хочешь, — ответила мать.

Тогда Злобога принесла завернутые ноги и отдала их мальчику за пряслицу, а сама, счастливая, вернулась в комнаты.

Мальчик же поспешил к лесу. Когда он отдал ноги старику, тот пошел с ними в пещеру, взял мазь, намазал Добрункины раны и приставил ноги.

— Теперь лежи тихо, пока совсем не поправишься, тогда я разрешу тебе встать.

Добрунка с радостью послушалась старца — она верила, что ничего дурного он ей не сделает.

На третий день утром старик снова позвал мальчика, дал ему золотое веретено и сказал:

— С этим веретеном ступай опять в княжеский замок; если тебя спросят, что оно стоит, скажи, что отдашь его только за руки; и кто тебе предложит руки, тому отдай веретено.

Когда мальчик с веретеном пришел в замок и уселся с ним у ворот, к нему тотчас подбежала Злобога, которая как раз прогуливалась по двору с матерью.

— Что стоит это веретено? — спросила она.

— Я отдам его за руки, госпожа.

— Странное дело, что ты ничего не продаешь за деньги.

— Уважаемая госпожа, я не могу поступить иначе — так приказал мне отец.

Но теперь Злобога заколебалась. Веретено было очень красивое, и она охотно купила бы его к прялке. Однако ей было жаль отдать за него руки, потому что тогда у нее ничего не осталось бы от сестры.

— Скажите, матушка, должна ли я обязательно иметь что-нибудь от Добрунки, чтобы князь любил меня так

же, как ее?

— Ну все-таки было бы лучше оставить руки, — ответила мать, — я по крайней мере слышала, что это хорошо помогает сохранить семейное счастье. Впрочем, делай как хочешь.

Злобога с минуту поколебалась, но легкомыслие и вера в свою красоту победили; она побежала за руками и отдала их мальчику. Веретено, на котором лен блестел, как лучший шелк, было из червонного золота. Обрадованная таким прекрасным приобретением, Злобога положила его к прялке и пряслице, а мать только качала головой, досадуя на сумасбродство своей любимицы.

Мальчик тем временем пустился в обратный путь. Придя к пещере, он отдал руки старику, а сам исчез. Старик, как и накануне, пошел смазать раны Добрунки и приладил руки к телу. Едва Добрунка смогла пошевелить пальцами, как тотчас вскочила с постели. Она кинулась старцу в ноги и стала целовать руки, которые сделали ей столько добра.

— Тысячу раз тебе спасибо, благодетель мой! — воскликнула Добрунка, заливаясь слезами радости. — Мне никогда не удастся достойно отблагодарить тебя за добро, я это знаю, но чего бы мне это ни стоило, я всегда с радостью выполню всякое твое желание.

— Мне от тебя ничего не нужно, — ответил старец. — То, что я для тебя сделал, я сделал бы для всякого другого — это мой долг. А теперь оставайся здесь до тех пор, пока кто-нибудь за тобой не приедет; о еде не тревожься, я буду тебе посылать ее.

Добрунка хотела еще что-то сказать, но старик исчез у нее на глазах, и больше она его не видела. Тогда Добрунка выбежала из пещеры, чтобы снова полюбоваться на божий свет. Только теперь она поняла цену своего выздоровления. Она упала на землю и поцеловала ее, а потом стала танцевать и обнимать стройные ели и снова, охваченная любовью, с плачем протягивала руки к городу. Девушка без труда бы туда добежала, если бы ее не удерживали слова старца.

А в замке творились странные дела. Гонцы принесли весть, что князь возвращается из похода, и все радовались, потому что не слишком были довольны своей госпожой. Злобога же и ее мать слегка побаивались возвращения князя, не зная наверное, удастся ли его обмануть. Спустя несколько дней князь приехал; с радостным лицом побежала навстречу к нему Злобога, и он горячо прижал мнимую жену к сердцу. У нее тотчас пропал всякий страх, что князь раскроет обман. В замке стали готовиться к пиру: с князем приехало много гостей, и все они хотели отдохнуть и повеселиться после похода. Злобога, которая сидела рядом с Добромилом, не могла на него наглядеться; полюбился ей статный князь, и она была рада, что так удачно отделалась от сестры.

После пира Добромил спросил мнимую жену:

— Что же ты делала без меня, моя милая Добрунка? Верно, все сидела за прялкой?

— Вы правы, дорогой супруг мой, — ответила лживая Злобога, — но, знаете ли, моя старая прялка испортилась, а тут как раз пришел какой-то мальчик и предложил купить у него прекрасную золотую прялку, я ее и купила вместо старой.

— Ты должна мне ее тотчас показать, — сказал князь и, обняв Злобогу, повел ее из комнаты. Она пошла с ним в горницу, где у нее хранилась прялка, и показала ее ему. Добромилу прялка очень понравилась.

— Сядь, Добрунка, — обратился князь к жене, — и попряди на ней, мне так хочется снова увидеть тебя за прялкой.

Злобога не заставила себя долго просить и тут же села за прялку. Она нажала ногой на педаль, колесо завертелось, и вдруг в прялке что-то запело: «Не верь, господин, не верь ей, она тебя обманывает: она убила собственную сестру и запрятала ее в лесу».

Не помня себя, Злобога хотела отскочить от прялки, но князь, поняв вдруг по ее искаженному от страха лицу, что перед ним не его милая Добрунка, схватил злодейку за руку и силой усадил ее снова за прялку. Еще раз повернула она злосчастное колесо, и тут снова раздался тонкий голосок: «Сядь, господин, на коня вороного, поспеши, поезжай в лес, в пещере Добрунка томится, с тоскою к тебе стремится».

Услышав это, Добромил бросил Злобогу и, выбежав из комнаты во двор, приказал, чтобы ему вмиг оседлали самого быстрого коня. Слуги, перепуганные грозным видом князя, во весь дух побежали исполнить его повеление. Не прошло и минуты, как оседланный конь уже стоял перед Добромилом, и только вороной почувствовал шпоры своего господина, как понесся с ним через горы и долины, так что подковы едва касались земли.

Когда князь въехал в лес, он задумался, где же искать пещеру; подумал — и решил ехать прямо. Вдруг дорогу ему перебежала белая лань, конь испугался, кинулся вправо и понесся со своим седоком через кусты и заросли, пока не остановился перед скалой. Добромил спрыгнул с коня и отвел его к дереву, решив, что один, без лошади, он скорее сумеет найти свою Добрунку. Прежде всего он влез на скалу и тут увидел, что между деревьев что-то белеет; желая узнать, что бы это могло быть, он стал пробираться дальше — и вдруг оказался перед самой пещерой. Какова же была его радость, когда, войдя в пещеру, он увидел Добрунку! Князь бросился к жене и долго обнимал и целовал ее, любуясь ее прелестным личиком.

Где у меня были глаза, что я тебя, ангела, от твоей чертовой сестры сразу не отличил?

— Что ты знаешь о моей сестре? Кто тебе рассказал? — спросила Добрунка, которая ни о прялке, ни о чем другом, разумеется, ничего не слыхала. Тут только князь ей все рассказал, и она, в свою очередь, поведала ему о своих несчастьях после его отъезда. — С тех пор как старец исчез, — закончила она свое горестное повествование, — мальчик доставляет мне каждый день еду.

Потом они уселись на траве, и Добрунка принесла князю на деревянной тарелке ягод. Они наелись и еще немного поговорили, а потом взяли деревянную тарелку и чашку с собой на память и спустились со скалы. Добромил посадил дорогую жену на коня впереди себя и помчался с ней к дому.

В замке его уже ожидали, чтобы рассказать о том, что случилось в его отсутствие. Когда, однако, люди увидели князя, возвращавшегося с их госпожой, которая только что неожиданно исчезла, все пришли в полное недоумение и в замешательстве смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Князь по их лицам догадался, что они ничего еще не знают, и тут же коротко поведал о всех злоключениях любимой жены. И все в один голос пожелали, чтобы мерзкая сестра Добрунки понесла заслуженную кару.

Золотая прялка стояла на месте, но Добрунка отыскала свою старую и стала прилежно прясть на рубашку дорогому супругу.

Ни у кого на всем свете не было такой тонкой сорочки и никто не был так счастлив, как князь Добромил.

Прикрепленное изображение (вес файла 221.1 Кб)

Невеста-мышь

Карельская сказка

Было у крестьянина три сына. Старшего и среднего отец любил, ни в чем им не отказывал, а младшего считал дурачком и во всем его обижал.

Жили-пожили, сыновья стали взрослыми, пришло время их женить. Говорит отец:

– Вот, сыновья, вы уже взрослые, жениться вам пора. Поезжайте, кто куда пожелает, а завтра утром вернетесь и скажете мне, каких невест себе сосватали.

Принарядились старшие сыновья, дал им отец по коню, а младшему ничего не дал. В чем был, в том и отправился он за невестой. Старшие братья поехали прямо в богатые дома, быстро себе невест сосватали, дочерей богатых крестьян, пригожих да с большим приданым. А младший брат пошел куда глаза глядят, думает: Кто за меня, горемычного, пойдет, да и одет-то я не как жених! А идти надо. Шел, шел по тропке, зашел в лес, да потерял тропку. Много ли, мало ли верст прошел, кругом лес глухой, деревья стоят высокие, кусты непроходимые. Видит – стоит избушка. Маленькая такая, низенькая – надо зайти, отдохнуть, спешить-то некуда!

Зашел в избушку, а там никого. Посреди избушки стол стоит, на столе мышка сидит, на гостя глазенки таращит. Сел парень на лавку, думает: Подожду хозяев, должен же кто-то прийти! Тут мышь заговорила, ласковым голосом спросила:

– Куда, добрый человек, путь держишь?

Удивился крестьянский сын, отвечает:

– А ведь ты мне ни помочь, ни помешать не можешь, так зачем тебе знать, куда я иду?

– А ты скажи, не скрывай, – молвит мышь, – кто знает, может, я и смогу тебе помочь!

Понравилось парню, что мышь так приветливо с ним говорит, решил сказать ей правду:

– Жениться мне надо, невесту ищу, – и рассказал, как отец наказал всем братьям найти невест и как отправил их в путь.

Мышь ему говорит:

– А ты женись на мне!

Это показалось парню до того забавным, что он рассмеялся, но как вспомнил свой дом, отца, задумался: Раз все надо мной смеются, называют дурачком, я и невесту приведу по себе! Согласился он жениться на мышке, обручился с ней и вернулся домой.

Собрались все братья, отец спрашивает у них, кто какую невесту сосватал.

Старший и средний сыны похваляются невестами, а младшему хвалиться нечем. Отец говорит:

– Ну, а ты, дурачок, кого сосватал?

– А я в лесу невесту нашел.

– Кого это ты там сосватал?

– А что в лесу есть, то и нашел, – ответил сын.

Не стал он больше ничего объяснять, забрался на печку и лег спать.

На следующий день отец опять позвал сыновей и говорит:

– К завтрашнему утру принесите мне хлеб, испеченный вашими невестами. Я посмотрю, кто лучше печь умеет.

Отправились братья к своим невестам. Старший и средний едут, весело напевая.

Младший тоже пошел, хоть и не надеялся ничего получить. Какой от мышки хлеб! – думает. – Разве что сухую корочку найдет да принесет . Добрался он до избушки, а мышь, его невеста, на столе сидит, словно ждет. Спрашивает она у жениха:

– Зачем пожаловал, мой суженый, не за мной ли приехал?

– Пришел за хлебом. Отец всех нас отправил к невестам, чтобы испекли для него хлеб. Хочет посмотреть, кто лучше печь умеет, – сказал он.

– Не тужи, ложись спать.

Только жених уснул, мышка вышла на крыльцо, позвонила в колокольчик:

– Родичи мои славные, слуги мои верные, собирайтесь все ко мне!

Сбежалось тут мышей видимо-невидимо! Говорит им мышь-невеста:

– Принесите мне каждая свое лучшее пшеничное зернышко!

Мигом разбежались все по норкам, принесли по зернышку, смололи, замесили тесто и хлеб испекли. Утром подает невеста парню хлеб. Обрадовался он, но ничего не сказал, только поблагодарил и пошел домой. Явились сыновья к отцу в назначенное время, каждый подает ему свой хлеб. У старшего сына хлеб из ржаной муки, у среднего – из ячменной, обыкновенный крестьянский хлеб. Раскрывает отец хлеб младшего сына – он такой ароматный, румяный, мягкий – из чистой пшеницы, хоть на царский стол подавай! Удивился отец, откуда у дурачка такой хлеб, но промолчал, не хотел обидеть старших, любимых сыновей. Дает он другое задание:

– Теперь пусть ваши невесты соткут по куску полотна! Я хочу посмотреть, кто лучше ткет.

Опять идут братья к невестам. Младший глядит уже повеселее, надеется, авось и его мышка что-нибудь придумает. Пришел в избушку, мышка тут как тут. Сказал он ей, зачем на этот раз пришел. Она уложила жениха спать, взяла колокольчик, вышла на крыльцо.

– Родичи мои славные, слуги мои верные, соберитесь все ко мне!

Тут сбежалось много мышей, ждут, что она скажет. Мышка-невеста говорит:

– Принесите мне каждая свое лучшее льняное волоконце!

Мыши юркнули в норки, выбрали волокно, что получше, мигом вернулись к хозяйке.

И закипела у них работа: быстро спряли нитки, стали основу сновать, ткать – к утру полотно было готово, да такое белое и тонкое, как паутина. Невеста свернула полотно, вложила в ореховую скорлупку, сколько вошло, и подала жениху.

Парень поблагодарил мышку и отправился домой. Другие братья уже там с полотном – с большими кусками. Стыдно стало младшему, что у него так мало, да думает:

«Пусть смеются, не впервой мне терпеть насмешки!»

Показали старшие – обыкновенное грубое льняное полотно. Младший мешкает. Отец и говорит ему:

– Что же ты, дурак, не показываешь мастерство своей невесты? Видать, и невеста в тебя!

Подает он отцу орех, а братья хохочут. Взял отец орех, раскрыл его, вытащил полотно, расстелил – оказалось пятьдесят локтей такого тонкого и белого полотна, какое только у царей, наверно, и бывает! Отец больше прежнего удивился, но не говорит сыну доброго слова:

– Ладно, хорошо, что и ты принес, иди на печку, спи!

Проходит сколько-то дней, опять говорит отец сыновьям:

– Настало время, сыновья, и невест показать. Поезжайте за ними, а завтра утром все будьте здесь!

Старшие, как всегда, на конях, а младший пешком. Идет и думает: Вот будет потеха братьям и отцу, как приведу я свою мышку. Теперь-то уж выгонят из дому!.. Ах, лучше по свету скитаться или в той лесной избушке жить, чем терпеть обиды в отцовском доме! С этими думами входит в избушку и говорит невесте:

– Отец хочет тебя видеть.

– Что ж, поедем, – отвечает мышка.

Запрягла она трех черных мышей в карету из ореховых скорлупок, одну мышь посадила за кучера, сама села в карету:

– Ну вот, я готова, едем!

Поехали. Мышь едет, а парень рядом шагает. Хоть и страшно ему, и стыдно, а чему быть, того не миновать! Надо им через речку ехать, по мосту. Въехала мышь в своей карете на мост, а тут прохожий навстречу идет, дивуется:

– Что за путники такие, сроду не видал, чтобы мышь в карете ехала! Вот так барыня! – взял и пнул. И невеста с каретой, и упряжка – все полетело с моста в реку и скрылось под водой.

Парень остановился в смущении, не знает, как и быть, что же он теперь отцу скажет? Сосватал себе мышь, и та утонула, но не успел он еще с места тронуться, как вдруг вода в реке забурлила и на берег выскочила тройка вороных коней, запряженных в золоченую карету! Выбрались кони на дорогу, кучер осадил их, тройка остановилась. А из кареты выходит девушка невиданной красоты, и во сне ему такая никогда не снилась! Стоит он, будто к месту прирос. А девушка смотрит на него, улыбается и говорит:

– Что же ты стоишь? Садись в карету и вези меня к своему отцу! Это я, твоя невеста!

Ничего не понимает парень, но все-таки сел в карету. Подумал, что это сон. Тут девушка стала ему рассказывать о себе:

– Я дочь короля. Злая Сюоятар превратила меня и все наше царство в мышей за то, что я не согласилась выйти замуж за ее сына. И до тех пор я должна была быть мышью, пока не найдется человек, который согласится жениться на мне и пока меня не сбросят в воду. К счастью, прохожий сбросил меня в реку, и я смогу показаться твоему отцу девушкой.

Счастливый жених подъехал с красавицей-невестой, с дочерью короля, к отцовскому дому. Там ждали его, остальные братья с невестами уже были на месте. При виде такой богатой упряжи все опешили. Но когда младший сын подвел свою невесту к отцу – никто глазам своим не поверил, а отец и рта раскрыть не смог. Вот так дурачок, всех одурачил! Тут отцу стыдно стало, что он обижал его, называл дураком. Уж по-другому стал смотреть он на младшего сына. На свадьбе отец спрашивает у него, где он нашел такую невесту. А сын опять и отвечает:

– В лесу нашел.

Хотел отец обозвать сына по привычке дураком, да вовремя спохватился. Девушка услышала это и рассказала отцу все без утайки.

После свадьбы младший сын уехал в королевство своей жены, где все уже стало по-прежнему. Там они и сейчас живут в счастье да богатстве, если еще живы.

Прикрепленное изображение (вес файла 110.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 83 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

22 сентября - Всемирный день без автомобиля

Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин

Из жизни бывшего автолюбителя

Перед вами история, правдивая от первого до последнего слова.

Павел Афанасьевич Гудков имел легковой автомобиль и любил его, а следовательно, был автолюбителем.

Любовь к автомобилю - не вздохи и тем более не прогулки, а уход и своевременная профилактика. По мере загрязнения кузова Павел Афанасьевич мыл его теплой водой с добавлением автошампуня, причем только мягкой щеткой, не оставляющей царапин на полированной поверхности. Он с нежностью втирал в капот, дверцы и крылья восковые мастики, растирал их фланелью до невероятного блеска и потом, случалось, день-другой не выезжал из гаража -ведь и невесту под белой фатой не выводят на прогулку по пыльной улице. А когда наступало заветное время, он вверял машину парням в голубых комбинезонах, которые совершали таинство технического обслуживания, что есть высшая форма ухода за автомобилем.

Все перечисленное выше, а высшая форма в особенности, требует средств. С этим Павел Афанасьевич никак не мог смириться. Как и все мы, он готов был на подвиг во имя любви, но бремя повседневных забот его угнетало. И надо ли осуждать его за то, что иногда, проснувшись среди ночи, он долго ворочался, прикидывая предстоящие траты? Его жена Марина Яковлевна тем временем безмятежно спала, будто не она минувшим вечером бубнила, что за одно колесо можно купить пол-литра французских духов (женщины склонны к преувеличениям, не так ли?) и вообще надоело, а Гудков все считал и считал в уме, во сколько станет ему бензин.

Если вы думаете, будто Павел Афанасьевич бездумно бросал в пасть своей машины не такое уж дешевое горючее, значит, вы просто не знаете Гудкова. С помощью определенных приспособлений он давно уже перевел свой автомобиль на бензин более дешевой марки, образно говоря, с белого хлеба на черный, Затем он познакомился с водителем самосвала, который готов был под покровом тьмы в тихом переулке делиться с ним горючим. Сделка противозаконная, и все же, переливая бензин из канистр в бак своего автомобиля, Павел Афанасьевич неизменно испытывал приятное чувство, которому, однако, не хватало полноты. Вот если бы совсем без бензина...

Но это, конечно же, пустые мечты. И без специального технического образования, которого, кстати, у Гудкова не было, ясно, что такое невозможно. Но отчего бы не представить себе, как взвывает, набирая обороты, двигатель и машина с пустым баком мчит тебя... Куда? Кто знает, куда могут умчать мечты! Но и оттуда Гудков быстро спускался на землю: он твердо знал, что для скорости и комфорта требуется бесцветная жидкость с характерным запахом и определенной ценой. Он был стихийным материалистом.

На этом месте, после положенной экспозиции, наше повествование подходит к завязке.

Среди многочисленных слабостей стихийного, ненаучного материализма следует отметить непоследовательность. На словах такой, с позволения сказать, материалист не верит ни в черта, ни в дьявола. А коснется дело его лично, он и заколеблется: может, и вправду что-то такое есть? Лучше уж с этим самым, если оно есть, не связываться, однако глупо кричать на всех перекрестках, будто этого самого нет вовсе. И если на всякий случай тихонько попросить о том, что позарез нужно, разве от кого-нибудь убудет?

Вот в такую минуту Павел Афанасьевич позволил себе непродуманное, совершенно недопустимое высказывание.

То было весною, когда автолюбители, которых по эту пору матерые таксисты зовут подснежниками, выпархивают из своих бетонных, кирпичных и железных гнезд, влекомые солнцем, запахом природы и чистым, без льда и снега, асфальтом. Уже на закате, вернувшись в гараж на последних каплях горючего, Павел Афанасьевич сказал неведомо кому неведомо зачем;

"Душу бы отдал за бесплатный бензин. Или чтоб вообще без бензина".

Вот что позволил себе горе-автолюбитель, бросив тем самым тень на многомиллионную армию своих товарищей по способу передвижения, которые в большинстве своем с открытым сердцем заправляют принадлежащие им транспортные средства на бензоколонках, подобных глупостей не произносят и в голове не держат.

Впрочем, не будем излишне суровы. Может быть, он эту глупость сказал просто так, не подумав, или же, к примеру, в шутку. Может быть, к тому его побудили обстоятельства? Достоверно известно, что, доставив свою жену Марину Яковлевну в Телеграфный переулок, к подъезду дома, где они жили вместе не первый год, Гудков выехал на Чистопрудный бульвар и за минуту добрался до его конца. Лебеди уже собирались на покой возле своей крашеной будки в середине пруда, но Павел Афанасьевич, уважая правила дорожного движения, не вертел головой по сторонам и прудом нисколько не интересовался. Он включил левую мигалку, по трамвайным путям проехал вдоль чугунной бульварной ограды, развернулся и мимо бывшего кинотеатра "Колизей" добрался до Большого Харитоньевского. Там, чуть в глубине, за свежими зданиями светлого кирпича, странно выглядевшими в этом старом переулке, находился его, Павла Афанасьевича, кооперативный гараж. Ежели напрямую через бульвар - два шага от дома. А на машине - эвон какой крюк, полбульвара объедешь, пока доберешься до гаража, а бензин - он не казенный и не дареный.

Мысль эта не покидала его, когда, заперев машину в боксе, Гудков сунулся к соседу по гаражу. Сосед оказался на месте. Они выпили совсем понемногу, даже в бутылке еще осталось пальца на три, не меньше, и поговорили о распредвалах, которые после наварки почти так же хороши, как новые, но вдвое дешевле. Павел Афанасьевич вернулся к себе, достал из багажника канистру и воронку, дабы перелить драгоценную влагу в бензобак, вспомнил крюк от Телеграфного до Харитоньевского вокруг Чистых прудов - и тут произнес роковые слова.

"...Или чтоб вообще без бензина", - произнес Гудков и осекся, потому что почувствовал на себе чей-то взгляд.

За сетчатыми воротцами стоял незнакомый человек. Он был высок, худощав и длиннонос, волосы черные, на висках с проседью. Одет в приличный костюм, но башмаки не в тон, а галстук вообще ниже всякой критики. Более всего незнакомец походил на танцора, вышедшего на пенсию, не старого и достаточно еще бодрого, чтобы, оставшись не у дел, искать выход своей энергии. "Страховой агент,- подумал Гудков.- Нет, скорее пожарный. Сейчас врежет за слив бензина".

Гудков Павел Афанасьевич? - осведомился незнакомец, пристально глядя на канистру.

- Он самый,- быстро ответил Гудков.- Но канистра, пардон, пустая, - еще быстрее соврал он.

- А если б и полная,- воскликнул длинноносый,- что за беда!

"Не пожарный,- подумал Павел Афанасьевич.- Значит, все же страховой агент"

- Машина застрахована.

- Вот и славно,- сказал незнакомец.- Незастрахованные не обслуживаем. Позвольте войти?

И, не дожидаясь разрешения, он вошел внутрь, положил подержанный портфель на багажник, что заставило Гудкова поморщиться, извлек из портфеля скоросшиватель, из него - тощую пачечку бумаг под скрепкой и, сверяясь с бумажками, принялся задавать вопросы, на которые сам и отвечал с комментариями:

- ВАЗ-2103, приличная модель, хотя и не новинка, но старая любовь не ржавеет, не так ли? Цвет "рубин", смотрится хорошо и немаркий, мыть удобно, капот подымите, сверим номер двигателя, спасибо, совпадает, государственный номерной знак 76-54, очень удобно, цифры по убывающей, легко запомнить, тормозная система в порядке, проверять не будем, бензинчик, конечно, уцененный, так сказать, не в соответствии с инструкциями завода-изготовителя, но это не мое дело.

Договорив фразу, длинноносый выхватил из кармана красный карандаш, поставил им жирный плюс против фамилии Гудкова и сказал удовлетворенно:

- Так что ж, дорогой Павел Афанасьевич, будем заключать договор?

Все время, пока незнакомец изучал автомобиль, Гудков вырабатывал позицию. Он не знал, как держаться дальше - строго или заигрывающе. Но теперь, услыхав слово "договор", за которым неизбежно крылись канцелярские хлопоты, обязанности сторон, а может быть, и выплаты, Гудков вспылил:

- Какой еще договор? Знать ничего не желаю. До свиданья, гражданин.

Теперь уже взвился незнакомец:

- Ну, Павел Афанасьевич, так дела не делают. Вы у меня не один, другие клиенты ждут; может быть, нервничают, а я тут трачу время впустую. Давайте письменный отказ от вызова, мне отчитываться нужно.

- Какой еще вызов? -- закричал Гудков, наступая на гостя.- Не вызывал я вас, будьте здоровы, адье.

- Вы по-французски на меня не кричите,- строго ответил незнакомец. - У нас все протоколируется. Насчет бензина изволили интересоваться? Вот, записано:

"Распивая с соседом по гаражу бутылку портвейна "Кавказ"..."

- "Иверия",- уточнил Гудков.

- Виноват, вечно путаю. Впрочем, Иверия тоже где-то на Кавказе, если, конечно, верить Страбону. Лично я ему верю, а вы? Я не настаиваю на немедленном ответе, это вопрос серьезный, он требует размышления... Что вы на меня так смотрите, дорогой Павел Афанасьевич?

- Вы упомянули бензин. Хватит об Иверии.

- Ценю прямоту и умение держать тему,- при этих словах незнакомец слегка поклонился.- Сам всегда отвлекаюсь, за что и наказан судьбою, бит не раз.

- Вот и не отвлекайтесь,- сказал Гудков.- О каком бензине речь?

- Вы каким заправляетесь - А-76? Значит, и речь о нем.

Разговор становился все более интересным.

- С этого бы и начинали, гражданин. Где и по скольку можно брать? И как часто? Если по случаю, мне неинтересно. Кстати, почем у вас?

- О память человеческая! - гражданин простер руки ввысь... Вы же сами сказали, что хотите бесплатно,- добавил он обычным тоном и опустил руки. - Ну, если говорить строго, то бесплатно не бывает. Однако взамен вы предлагали свою душу, я уже и в проект договора внес.

Тут Павел Афанасьевич вспомнил отчетливо свое не продуманное до конца заявление и подивился, как оно могло стать достоянием постороннего. Не исключено, что этот тип просто проходил мимо и подслушал. Шляется тут по переулку, ищет простачков.

- Вы случайно не Мефистофелем будете? - съязвил Гудков.

И тут незнакомец в первый раз смутился:

- Куда мне... Я внештатно, на договорах. Гарантированный минимум плюс процент с реализации. Это практикуется, ничего незаконного. Не я первый, не я последний. Что и говорить, хотелось бы больше уверенности в завтрашнем дне, но, увы, штаты укомплектованы. Мотаюсь, как мальчишка.

Павел Афанасьевич не пожалел его.

- Позвольте ознакомиться с договором,- сказал он строго и напялил очки.

Длинноносый опять раскрыл портфель, порылся в бумагах, вытащил пухлую книжечку с отрывными листками, из которой он отодрал привычным жестом два верхних, и проложил их синей копиркой. Павел Афанасьевич взял листки и, подойдя к лампочке, стал читать типографский текст, не очень ровно оттиснутый на скверной бумаге: "Мы, нижеподписавшиеся... именуемые в дальнейшем... марка автомобиля... зарегистрирован в ГАИ (прочерк) района (прочерк) области... подпись и дата..." Все графы были уже заполнены остроугольными, словно готическими, буквами.

Тут бы Гудкову возмутиться, сказать незнакомцу все, что он думает о розыгрышах, скомкать дурацкие листки и выбросить... А бесплатный бензин? Переводя взгляд с незнакомца на бумаги и обратно, Павел Афанасьевич сказал запинаясь:

- Значит, вы... по поручению... этого... диавола? Так и произнес по-старинному, откуда только взялось? Глупость какая-то.

- Я уже объяснял вам, дорогой Павел Афанасьевич. К чему терминологические споры? - Незнакомец обрел привычную уверенность. - Считайте, что по поручению вышестоящих организаций. И хватит об этом. Подписываете или нет? Право слово, другие ждут. - Я в общем не против, гражданин,- все еще робко проговорил Гудков.- Как к вам все-таки обращаться?

- Что за формальности, милейший клиент! Тут у нас с вами полная свобода выбора. Зовите меня... скажем... Иннокентий Генрихович. Да, Иннокентий Генрихович. По-моему, хорошо. Вас устраивает?

- Да, Иннокентий Генрихович,- согласился Гудков,- Меня только смущает, как будем рассчитываться...

- О чем вы это - неужто о душе? Пустяки, пустяки совершенные, не беспокойтесь. Мы души набираем по мере освобождения.

И, увидев недоумение на лице Гудкова, Иннокентий Генрихович пояснил снисходительно:

- Такова сложившаяся практика. Нормативных актов на этот случай нет. По мере освобождения от бренной оболочки.

Гудков понял и поежился.

- Меня, признаться, больше волнует другое,- продолжал Иннокентий Генрихович.- Как нашей фирме с вами рассчитываться? Проще говоря, каким образом вы намерены пополнять запасы горючего?

Павел Афанасьевич оценил такт собеседника и тоже перешел на деловой тон:

- Нельзя ли заправляться на колонке у набережной? У меня там знакомая, совершенно верный человек.

- Бесплатно заправляться?

- А как же еще?

- Ай-ай-ай, что вы говорите! Во-первых, знаю я эту дамочку, ее никто не заставит отпустить задаром хоть грамм бензина. А потом, подумайте сами! - это ж уголовно наказуемое деяние, предусмотренное статьей... Сейчас посмотрю, какой именно, память подводит.- И он расстегнул портфель.

- Не надо,- твердо сказал Павел Афанасьевич. - Ваше предложение?

- Есть варианты. Могу предложить небольшую скважину на Аравийском полуострове или плавучую платформу в Северном море, нефтеперегонную установочку литров на двадцать в сутки впишем в договор. Все, что перегнали, ваше, но без права продажи. Идет?

- Не идет! - рассердился Гудков. Он живо представил себе, сколько будет возни с документами каждый раз, когда надо будет заправляться, и вообще неизвестно, какая там нефть, может, клапана прогорят.- Не идет!

- Полноте, будет вам волноваться,- успокаивал его Иннокентий Генрихович.- Придумаем что-нибудь другое.

- А нельзя ли как-нибудь вообще без бензина?

- Как-нибудь можно, - передразнил искуситель. И добавил строго, будто отрезал: - Только ездить нельзя. Двигатель внутреннего сгорания работает на бензине.

- Но я думал, вы можете и так, чтобы...

- Как это так? Законы природы никому обойти не дано. Ваш великий соотечественник сказал: "Все перемены, в натуре встречающиеся, такого суть состояния, что сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому. Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила движения".

Странно, что Иннокентий Генрихович прибег к старинной формулировке М. В. Ломоносова. Неужто он не знал современной трактовки закона сохранения? Мог бы, наверное, заглянуть в энциклопедию, поглядеть, что думает по сему поводу нынешняя физика... А вдруг был у него свой, особый умысел? Во всяком случае, завершив цитату, Иннокентий Генрихович пристально посмотрел на Гудкова и с усмешкой спросил:

- Вы полагаете, он правила движения упомянул просто так?

- Кто он?

- Неважно. Переходим от теории к практике. Какой у вас расход бензина?

- По городу - одиннадцать литров. С половиной. На трассе - ну, может быть, девять.

- С ума сойти! Это же столько денег вылетает в выхлопную трубу! Так и по миру недолго пойти. Теперь я вас понимаю, Павел Афанасьевич, тут не то что душу, а последние штаны заложишь.

Разговор принял знакомый оборот.

- Я уже и свечи менял, и жиклеры продул, и зажигание выставил, - доверительно сообщил Гудков.

- А поплавок регулировали?

- Спрашиваете! И холостые обороты. А она жрет и жрет.

Гудкову искренне было жаль себя.

- Как мне жаль вас! - поддакнул Иннокентий Генрихович.- Но мы поможем вашему горю.

Гудков понял, что теперь он хозяин положения.

- Только поскорее,- сказал он сурово.- Иначе никакого договора. Чтобы всегда полный бак, и баста.

Гость был очевидным образом смущен. Вот как важно правильно себя поставить в нужную минуту!

- Если вы не возражаете, Павел Афанасьевич, мы запишем, что условия подачи бензина - нет, в более общем виде, условия подачи энергоносителя относятся к компетенции исполнителя, причем заказчик или его правопреемники получают энергию для движения транспортного средства, минуя стадию заправки, вплоть до полного исчерпания ресурса названного средства. Не возражаете?

- Лады,- буркнул Гудков. И как только он произнес это труднообъяснимое слово, так сразу в квитанционных листках, в графе "особые условия", появились эти самые "правопреемники" и "минуя стадию заправки".

- Лады,-- подтвердил Иннокентий Генрихович.- Тогда не сочтите за труд поставить свою подпись здесь и здесь.

Смутное воспоминание, должно быть навеянное читанным в далеком детстве, кольнуло Павла Афанасьевича, и он поспешно спрятал руку за спину, как делал обычно, когда приходилось сдавать кровь на анализ.

Иннокентий Генрихович расхохотался:

- Вы решили, что расписываться будем кровью, как в мрачные годы средневековья? Такие случаи, не скрою, бывали, но только из-за технической отсталости. Жутко представить: ни шариковых ручек, ни фломастеров. Вы когда-нибудь таскали с собой флакон с чернилами? Только и думаешь, как бы не расплескать. Поди тут сосредоточь мысли на клиенте... Вот вам перо, Павел Афанасьевич, прошу.

Гудков положил листки на капот, посмотрел подозрительно на перьевую ручку ученического типа, которая конечно же царапает бумагу и раскидывает чернильные брызги, и подсунул под листки портфель гостя.

- Не хитрите,- предупредил Иннокентий Генрихович.- Никаких закорючек, подпись как в сберкассе. Вот так, спасибо, это мне, это вам, остальное вас не касается, потому что , заметьте себе на будущее, мы держим за правило, что клиент всегда прав.

Последние слова Иннокентий Генрихович произносил, пятясь к выходу из бокса и на ходу раскланиваясь. Он исчез как-то плавно и незаметно, словно и не было его тут никогда.

Гудков стоял возле автомобиля цвета "рубин", и в руках его был второй экземпляр договора, скрепленный навеки буквами Г-у-д-к-о-в.

- Мамочка, что я наделал,- прошептал в ужасе Павел Афанасьевич. - Продал душу ни за понюшку табака.

Непонятно, однако, причем тут табак. Гудков не курил и табака не нюхал, а душу он продал за бензин, то есть - в более общем виде - за энергоноситель. Но продал, это факт.

Вот так мы иногда упускаем человека.

(окончание следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 106.4 Кб)

Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин

Из жизни бывшего автолюбителя

(окончание)

В выходные дни Павел Афанасьевич любил поваляться подольше. Иной раз и "Утренняя почта" по телевизору пройдет, а Гудков все еще в кровати, даже лень встать и звук убавить. Но в то утро, после визита странного субъекта, Гудков поднялся на рассвете без будильника, быстро оделся, плеснул на лицо две-три пригоршни воды и бросился к выходной двери. Стараясь не громыхать, открыл два замка, снял цепочку, отодвинул щеколду и помчался к гаражу. В мгновенье ока перескочил бульвар, свернул у желтого кирпичного здания и, наискосок пересекая двор, через считанные секунды оказался у зеленых гаражных ворот, возле которых в своей будке дремал сторож. "Привет, папаша!" - бросил ему по обыкновению Павел Афанасьевич. Тот проснулся и проводил раннего посетителя непонимающим взглядом.

Гудков чуть приоткрыл переднюю дверцу, осторожно просунул в образовавшуюся щель руку и, нащупав в потайном месте переключатель, вырубил противоугонную сигнализацию. После этого он сел на водительское место и принялся отключать и снимать разнообразные секретки, принципа действия которых нам с вами знать не положено. Закончив эту рутинную процедуру, Павел Афанасьевич вставил ключ в замок зажигания, преодолел внутреннее волнение и повернул ключ до упора.

Мотор завелся с пол-оборота. В считанные секунды он набрал силу и мягко заурчал. Холеный и сытый мотор. Холеный, сытый и довольный жизнью.

Теперь - главное. Вчера Гудков покинул гараж, так и не перелив содержимого канистры в бензобак, и теперь указатель топлива должен стоять на нуле. Гудков бросил искоса взгляд на указатель, потом уставился на него, потом пощелкал пальцем и мягко постучал по стеклу кулаком. Стрелка твердо стояла на цифре 1. Значит, бак полон.

"Ну, дает!" - подумал Павел Афанасьевич, заглушил мотор и выбрался из машины. Нетронутая канистра стояла у заднего колеса, там, где он ее вчера оставил. Крышка бензобака заперта на ключ. Отомкнув ее, Павел Афанасьевич заподозрил, что бак залит не доверху. Он сунул внутрь палец и вынул его сухим. Впрочем, если бензин не по горлышко, так и должно быть.

Гудков принес лампу-переноску и посветил в бак. Ничего. Померещилось даже, будто в глубине мелькнуло дно, но через горловину много не разглядишь.

Гудков снял с полки алюминиевую проволоку, отмотал с метр, распрямил и опустил в бак до самого дна. Потом вынул проволоку и тщательным образом осмотрел ее.

Проволока была совершенно сухая.

Павел Афанасьевич бросился к приборной панели и включил зажигание. Стрелка ожила, поползла вправо и уткнулась в единицу. Павел Афанасьевич захохотал.

Сторож, прибежавший на шум, застал его за странным занятием: Гудков собирал в кучу канистры, воронки, шланги и другие деликатные приспособления, облегчающие перелив жидкости из сосуда в сосуд.

- Продаю чохом, папаша,-- весело сказал он и пнул ногой двадцатилитровую посудину.- Не купишь?

Сторож ушел досыпать.

На улицах родного города Павел Афанасьевич всегда вел себя благоразумно. Он не превышал скорость, резко не тормозил и соблюдал дистанцию - словом, не делал ничего такого, что могло бы нанести ущерб автомобилю. Но в то памятное утро Гудков изменил своей водительской манере. Впрочем, на бульварном кольце еще не было ни пешеходов, ни инспекторов ГАИ, которые могли бы засвидетельствовать странные пассажи, проделываемые на проезжей части автомобилем No 76-54 цвета "рубин". Нет, это были не дилетантские выверты провинциального лихача. Происходившее напоминало не то погоню в мультфильме, не то ралли Монте-Карло.

Павел Афанасьевич направлял машину к Кировским воротам, разгонялся до бешеной скорости и тормозил у памятника Грибоедову, оглашая окрестности скрипом и визгом. Он вписывался в рискованный поворот у памятника, оставляя справа станцию метро, машину бросало на трамвайных путях, заносило вправо, но Павел Афанасьевич, выравнивая ее резким рывком руля, вылетал из поворота, едва не задевая тротуар, и вновь вжимал педаль газа в пол. Он выписывал виражи, врывался, почти не снижая скорости, в узкие окрестные переулки и с жутким ревом подавал задним ходом.

На каждый его сумасшедший посыл машина, словно добронравная лошадь, отвечала полным послушанием. Она прибавляла ровно столько, сколько требовал хозяин, разве что чуть меньше, с поправкой на благоразумие, и сбавляла тоже точка в точку, ну разве что капельку больше, для пущей их с хозяином безопасности.

Упиваясь властью над автомобилем, Павел Афанасьевич и не заметил, как миновал бульвары и выехал на набережную. Отмахав изрядно, чуть ли не до речного порта, он затормозил и вышел из машины размять ноги. Открывая дверь, бросил взгляд на указатель топлива - стрелка по-прежнему твердо указывала на единицу. "Ну, Иннокентий Генрихович,- сам себе сказал Гудков,-ну, молодец! Без обману". Прохаживаясь по тротуару взад-вперед, он прислушивался к ровному гулу двигателя. Первый раз за долгую автолюбительскую жизнь Гудков оставил мотор включенным. Со стороны звук казался чужим.

Марина Яковлевна ждала его к завтраку. По субботам они часто ездили за покупками, но никогда им не удавалось выбраться до обеденного перерыва. А Марина Яковлевна была уверена (и не без оснований), что лучшие товары выносят с утра пораньше, когда лентяи спят.

- Рванем к кольцевой, до нового универмага,- предложил Павел Афанасьевич.- Успеем до открытия.

- Еще чего,-- сказала жена.- На край света. Бензин дармовой, что ли?

Гудков только ухмыльнулся. Вот оно, женское чутье: сразу в точку попала.

В новом универмаге действительно были кое-какие заслуживающие внимания вещи, по соседству в продовольственном оказались недурные наборы с копченой колбасой; словом, поездка была успешной во всех отношениях.

По возвращении Марина Яковлевна принялась хлопотать с обедом, а Павел Афанасьевич отогнал машину в гараж. На сей раз, объезжая пруд, он нисколько не злился и даже слегка притормозил на повороте, чтобы поглядеть на лебедей, гордо выклянчивавших съестное у прохожих. "Дармоеды",- ласково подумал Гудков, сворачивая в Харитоньевский. В гараже он заглянул в бак. Как и прежде, бак был совершенно пуст, но стрелка все так же не отлипала от единицы.

Радостное настроение не испортила Гудкову и мелкая неприятность, которая при иных обстоятельствах вызвала бы горькую досаду: новенькие меховые накидки на передних сиденьях слишком уж быстро истрепались и пожухли. Павел Афанасьевич провел по ним пальцем - и не скажешь, что новые.

- Вот дрянь какую делают,- сказал он вслух.- В былые времена овчине сносу не было.

- Не скажите,- возразил сосед, тот самый, с которым они давеча пили "Кавказ", нет, простите, "Иверию", Страбон же про Кавказ не писал,- Не скажите. Это вам экземпляры такие попались. Я еще до вашего покупал, а у меня как новенькие.

- Не беда,- примирительно сказал Гудков.- Другие куплю.

Тут он был в корне неправ. Преждевременный износ, а тем более порча или, не приведись такое, утрата - это всегда бедствие. А поодиночке неприятности не ходят, их только спусти с поводка.

Следующая пришла назавтра.

Воскресенье выдалось солнечным и теплым. Обыкновенно, чтобы не жечь зря горючее, Павел Афанасьевич с Мариной Яковлевной далеко за город не уезжали. Отыскав место в шеренге машин у обочины, они брели через редкий лесок к речке, плавать в которой можно только у запруды, и лежали час-другой на грязноватом берегу. На сей раз они отмахали половину области и по сносному проселку добрались до берега тихого озера с темной, бархатной водой. И там, не поверите, кроме их автомобиля было еще два, ну от силы три, да и те по виду не городские.

Обратно ехали в сумерках. Утомленная непривычно долгим отдыхом, Марина Яковлевна склонила голову на плечо Павла Афанасьевича. Он с удовольствием поглядывал на ее пышные волосы, лишь немного под крашенные перекисью, и маленькое ухо с золотой серьгой в виде сердечка и с тем же приятным чувством переводил взгляд на приборную доску с застывшей намертво, словно в карауле, стрелкой. Двигатель жужжал как пчела, шины шуршали, и в приоткрытое окно врывался с разбойничьим свистом бодрящий лесной воздух.

Гудков отлучился от машины буквально на минуту, уже после того как загнал ее в бокс. Он поделился с соседом воскресными впечатлениями, отказался от остатков портвейна - не хотелось после свежего воздуха, да и смотреть уже было не на что, вернулся к себе, чтобы совершить на прощанье противоугонный ритуал, и обнаружил пропажу.

Неизвестные злоумышленники похитили замечательные резиновые коврики с приподнятыми, как у ванночки, бортами, коврики, которые так надежно защищают пол автомобиля от грязи и влаги. Добро бы они продавались в каждом автомагазине, ан нет - их делают в ограниченном количестве на одном весьма отдаленном заводе и достать их может только истинный автолюбитель, то есть любящий свой автомобиль человек.

Но это было не все. Новенькие покрышки, украшенные глубоким и прекрасным, как восточный орнамент, протектором, тоже исчезли. Вместо них на всех четырех колесах стояли безобразные, грубо стертые шины со смутным намеком на рисунок. Они оскорбляли взгляд своей плешивостью, жалкой и неровной. Им место разве что на расхлябанном "запорожце" с вечно ломающейся передней подвеской, старом и всегда плохо покрашенном,- словом, по-народному, на "горбатом". Но не на ухоженном автомобиле цвета "рубин"!

Павел Афанасьевич задохнулся от гнева. Когда дыхание вернулось, он бросился к сторожу. Сторож посторонних не видел и не пропускал.

- Если соврал,- кричал на него Гудков,- голову оторву! В суд подам!

- Видали таких,- сказал сторож и пошел к своей будке.

Павел Афанасьевич вызвал милицию. Составили протокол. Недоумение вызвал тот факт, что преступники сумели поменять за минуту все четыре колеса и заодно умыкнули коврики. Участковый выразил мнение, что работали человек пять, все профессионалы.

За окрестными гаражами установили наблюдение, но случаи не повторялись. Следствие топталось на месте. ГУДКОВ перестал выезжать на машине, так как на лысой резине ездить боялся, а новую не покупал в надежде, что отыщется старая.

Через неделю созвали общее собрание членов-пайщиков гаражного кооператива. Оно прошло организованно, велся протокол, кворум - единственный раз за многие годы - был полный, решение заняло три страницы машинописи. Но Павлу Афанасьевичу все это не принесло удовлетворения, потому что никакой протокол, даже призывающий повысить бдительность перед лицом преступников, не может заменить ковриков и покрышек.

О каждой из бед, валившихся одна за другой на Павла Афанасьевича, можно говорить долго и обстоятельно. Но достойное ли занятие смаковать чужие несчастья? И Марине Яковлевне, и Павлу Афанасьевичу не чужда склонность к современной литературе, они почитывают, чаще перед сном, журналы, а то и сборники рассказов. Вдруг попадутся им на глаза эти записки и напомнят о том, что хочется забыть поскорее,- хорошо ли будет? Гуманно ли?

Обо всем, что было дальше, скажем совсем коротко, взяв за образец упомянутый выше протокол.

Гудков купил за полцены вполне крепкие на вид, но уже однажды наваренные покрышки и продолжал ездить время от времени на автомобиле. Вторая договаривающаяся сторона в точности выполняла принятые обязательства, на горючее Павел Афанасьевич не тратил ни копейки, но удовольствия от поездок получал все меньше и меньше, потому что порчи и пропажи сыпались одна за другой. Стерлись до конца овчинные чехлы, от них остались безобразные бурые ошметки. Прохудилась, будто истлела от безмерной ветхости коричневая обивка кресел, и приходилось сидеть на выпирающих жестких пружинах, чуть прикрытых грязноватым синтетическим волосом. Сгинули неведомо куда блестящие молдинги, так приятно повторявшие тонкие изгибы кузова, а вслед за ними исчез приемник и рассыпались часы. Не прекращались и мелкие пропажи: то умыкнут кепку Павла Афанасьевича, то унесут сумочку Марины Яковлевны. Газеты исчезали ежедневно, в перчаточницу ничего нельзя было доложить, а когда по дороге с работы растворился в воздухе с боем добытый белужий балык, Павел Афанасьевич заплакал. Он был один в машине, минуту назад промасленный сверток лежал в пластиковом мешке на соседнем сиденье, и вот балыка не было, и так все это надоело, что Гудков остановился и долго вытирал глаза платком и отсмаркивался.

На следующее утро, прибыв на работу, Павел Афанасьевич привычно подошел к большому зеркалу у гардероба и обнаружил, что воротничок рубашки непомерно велик. Он затянул потуже узел галстука, отошел шага на два и осмотрел себя в зеркале с головы до ног. Костюм, еще вчера сидевший как влитой, висел мешком.

Вечером Гудков встал на весы и обнаружил трехкилограммовую потерю. На другой день он сбросил столько же. К концу недели его нельзя было узнать.

Заподозрив самое худшее, Марина Яковлевна повела его к врачу. Гудкова обследовали, но ничего страшного не нашли, разве что нервное переутомление. Пока они ездили в клинику и обратно, Марина Яковлевна похудела на килограмм, что, впрочем, ее только обрадовало. Павлу Афанасьевичу дали больничный лист.

Целыми днями Гудков валялся на диване, косясь на телевизор и раздумывая, не включить ли его. В гараж не хотелось. От забот Марины Яковлевны и хорошего питания к нему стали возвращаться силы. Костюм снова сидел на нем как положено, а рубашка застегивалась с некоторым трудом, Павел Афанасьевич начал выходить на бульвар. Гулял он обычно вокруг пруда, шел не торопясь, чтобы не потерять набранное, часто садился на скамейки; а когда встречал знакомых, то незаметно втягивал живот, уже круглившийся под пиджаком.

Вот так, втянув живот, он прошел однажды мимо сторожа у ворот гаража, молча кивнул и подошел к своему боксу. Постоял, поцокал языком, покачал головой.

Машина стояла изможденная и выпотрошенная. Он обошел ее от заднего бампера до переднего; впрочем, передний еще раньше исчез при неясных обстоятельствах. Павел Афанасьевич горестно вздохнул, и тут в его голове всплыла фраза, даже обрывок фразы, произнесенной этим странным типом... как его... Иннокентием Генриховичем. Он сказал: "Сколько чего у одного тела отнимется..."

У него, у Гудкова, от тела отнялось. От ковриков и от балыка так отнялось, что и следов не осталось. И к чему же все это присовокупилось? "Думай, Гудков,- думал Гудков.- Машина-то ездила. А бензина в ней не было. С чего же она, спрашивается, ездила? С того и ездила, что отымалось. Как педаль газа нажмешь, так и пошло отыматься. Всеобщий естественный закон, пропади он пропадом!"

И опять проявил непоследовательность стихийного материализма: куда же он пропадет, если он естественный закон?

...В тот же день Павел Афанасьевич отогнал автомобиль в дальний конец невзрачной улицы, на площадку, где собираются отдельные автолюбители, и не торгуясь продал первому покупателю. Марина Яковлевна не упрекнула его ни словом, хотя и догадывалась, что за машину даже в таком состоянии можно было взять и побольше. Но Павел Афанасьевич не желал торговаться, лишь бы поскорее сплавить машину этому, как там его по договору,- правопреемнику. Гудков уже не любил свой автомобиль, и следовательно, не был более автолюбителем.

Дальнейшая его судьба никому не интересна.

Дальнейшая судьба машины, принадлежащей ранее Павлу Афанасьевичу Гудкову, прослеживается с трудом. Автомобиль, которому не надо горючего, напоказ не выставляют, тем более если он ни с того ни с сего сжирает то резиновые коврики, то сумочку вашей дамы.

Поговаривают, что потрепанной машиной цвета "рубин" владел одно время публицист с безупречной репутацией, но, после того как исчез путевой блокнот, которым можно было кормиться полгода, он продал ее спортивному врачу, а тот, потеряв по пути на работу весь инструмент и дюжину коробочек с непонятными, но очень яркими таблетками, отдал ее по дешевке своему подопечному, тяжелоатлету. Тот стал сгонять на автомобиле свой вес, опустился на две категории и поставил дюжину мировых рекордов.

Но все это слухи. Может, было так, может, по-другому. А вот что незыблемо, так это законы природы. Предупреждал же Иннокентий Генрихович, нет чтобы прислушаться. Кстати, где он сам и где второй экземпляр памятного нам договора?

Эвон, чего захотели! И первый-то экземпляр неизвестно где. Гудков клянется, что оставил его в машине под сиденьем. Должно быть, там и валяется. Кто станет шарить по полу в такой развалюхе? Разве что рубль уронят, но лично мы ни разу в машинах рублей не находили. Это крайне редкий случай.

Последний раз автомобиль Гудкова видели на Каширском шоссе, у клиники Института здоровой пищи. Время от времени из корпуса выходил под присмотром врача тучный гражданин, садился за руль и делал несколько кругов по двору. Помогало ему или нет, честно говоря, не знаем, но на машину жалко было смотреть. Пациенты ее не любили. Они не были автолюбителями.

А вы, когда вам лечат зубы, любите бормашину?

Прикрепленное изображение (вес файла 722.2 Кб)

Chanda, прости, что не все сказки тут читаю, но очень уж люблю сказки про принцесс.

Про Эрну и Мышку очень понравились

Vilvarin, благодарю!

Вот ещё одна сказка про принцессу, правда, длинная.

Гюлюш Агамамедова

Сказка про принцессу

- Мама расскажи сказку, ну, пожалуйста! Ты мне вчера обещала! Без сказки я не засну.

- Хочешь про Золушку?

- Нет, другую!

- Про спящую красавицу?

- Не хочу! Мне ее бабушка рассказывала.

- Какая ты капризная! Какую тебе еще сказку рассказать? Выбирай! У тебя их целый ворох!

- Твою, твою, твою. Хочу новую и чтобы ты ее придумала!

Спорить с маленькой капризулей мама не стала, хорошо зная характер дочери. Если уж она чего-нибудь хочет, то сопротивляться бесполезно, все равно получит. Не мытьем, так катаньем.

- Хорошо. Я тебе расскажу сказку многосерийную. Буду рассказывать ее несколько вечеров подряд с одним условием.

- С каким?, - глазки у дочери заблестели

- А с таким. Что будешь слушаться, не будешь капризничать, кушать хорошо, одеваться тепло, бабушку не мучить…

- Мама, так не честно! За одну сказку ты требуешь слишком много!

- Нечего себе много! Соглашайся, пока я не раздумала. А то сказку не получишь, а слушаться все равно придется!

- Я согласна!

- Тогда слушай.

- В одном небольшом королевстве жили-были король с королевой. Поженились они по любви. Ну конечно не совсем как простые люди, нет, у королей так не бывает.

- Почему это так не бывает?

- Потому что они должны думать не только о своих интересах, но и об интересах своих поданных, понимаешь? Чтобы государство процветало, ему нужны надежные и сильные союзники, поэтому и женились они по расчету, королевскому расчету.

- Ты же сказала, что король с королевой поженились по любви? А если расчет, то какая любовь?

- Не лови меня на слове. По любви с расчетом. Я тебе не о них собиралась рассказать. Не перебивай меня, если хочешь слушать сказку. Вот. И родилась у них прекрасная принцесса. Краше нее не было никого на белом свете. Лепестки роз не могли сравниться с нежными щечками красавицы. Зубки были похожи на жемчужины, глазки фиалкового цвета, волосы напоминали нежнейший золотой пух.

Девочка села на постели, сначала поморщилась, словно в глаз попала соринка, а потом слезы, настоящие слезы потекли из детских глаз.

- Ты почему плачешь? Она ведь только родилась, с ней еще ничего не приключилось, я еще ничего страшного не рассказала!

- Ма-ма….. Почему она такая красивая, а я совсем не такая….. Посмотри на ме-ня.., я совсем не похожа на принцессу. У меня темные волосы, глаза карие, молочные зубы впереди выпали.

- Маленькая моя, - мама прижала груди свою девочку. – Такую красавицу как ты вообще трудно описать, понимаешь? Еще не нашелся такой замечательный автор, чтобы рассказать о твоей прелести.

Слезы перестали литься из глаз:

- Ну и что случилось с твоей принцессой? Ее съел страшный дракон?

- Почему ты такая жестокая? Тебе не жалко принцессу? Она ведь хорошая девочка, слушается маму, папу, бабушку, дедушку. Учится хорошо, не балуется, гуляет только с мамой. В компьютерные игры не играет.

- Мама, ты про кого сказку рассказываешь, про принцессу или про девочку, которая сейчас живет?

- Ах да, прости. Принцесса росла на радость королю и королеве и выросла в прелестную девушку, похожую на утреннюю зарю. Все в королевстве не могли нарадоваться на юную принцессу. Когда она выходила в сад погулять, подышать воздухом и полюбоваться на свои розы, то все птицы слетались в сад, чтобы спеть ей свои прекрасные песни. Однажды даже прилетел самый большой и сильный орел. Птицы рассказали ему о том, что в небольшом государстве живет принцесса, чья красота затмевает солнце. Орел был не простым, а императорским орлом. Он искал себе невесту.

- Мама! Ты разве не знаешь, что девушка не может выйти замуж за орла!

- Моя сладкая, это же сказка. И потом ты еще не послушала до конца про орла. Может он возьмет и превратится в красивого принца?

- А ты не подумала о том, что когда ему надоест его невеста, то он снова превратится в орла и улетит?

Мама задумалась, погладила дочку по голове- «устами младенца глаголет истина».

- На сегодня достаточно. Пора тебе спать. Завтра разберемся с орлом- принцем и красавицей – принцессой. Согласна?

Малышка не ответила, она спала и видела сон про орла.

День прошел в заботах и наступил вечер, которого и мама и дочка ждали с нетерпением. Обе приготовились: одна слушать продолжение сказки, а вторая и сама была заинтригована, не зная, как поведут себя персонажи ее сказки.

- Мама, ты помнишь, что обещала рассказать мне про орла, того, что прилетел к принцессе.

- Помню, конечно. Слушай. Вот они гуляют по саду.

- Кто гуляет? Орел? Он ведь не умеет хорошо ходить, я видела в зоопарке. Он подпрыгивает все время.

- Да, забыла тебе сказать, что орел ударился оземь и превратился в прекрасного принца. Он был одет в черный бархатный камзол, на груди красовалась толстая золотая цепь и на ней орден иностранной державы усыпанной драгоценными камнями. Шею украшал белоснежный кружевной воротник. Принц был блондином, с серыми стальными пронизывающими глазами. Когда он смотрел на кого-нибудь, возникало чувство, что он видит собеседника насквозь и может прочесть все его тайные мысли. Единственное, что немного портило впечатление – его крючковатый нос, немного напоминающий клюв орла.

- А ты говорила, что тебе нравятся такие носы. У нашего папы такой нос. И у тебя. Хоть и поменьше, но все таки напоминает немного орлиный.

- Какая ты внимательная! Оставим в покое мой и папин носы. Я тебе рассказываю о том, каким принц мог показаться принцессе. Они гуляли по саду, принц рассказывал ей про свое королевство, о том, как там красиво. Благоухающие сады, бескрайние поля, глубокие озера, хрустальные реки, заснеженные горы- все эти чудеса находятся в его стране, и принцессе стоит только захотеть и она станет любимой женой наследного принца, а потом, возможно, и королевой.

- Это когда мама принца умрет?

- Проницательная ты моя! Не только мама умрет, но и папа. Тогда принц станет королем.

- Хорошо, что ты не королева, мамочка моя!

- Я тоже так считаю. Продолжим. Принц не только рассказывал сам, но и расспрашивал принцессу. Принцесса от смущения отвечала на вопросы односложно: только да и нет. Не смела поднять на принца глаза, таким он ей казался прекрасным.

- Дальше уже не интересно, я уже знаю, что она выйдет за него замуж, у них родятся дети, правда не знаю - люди или орлята. А ты как думаешь, мама?

- Ты у меня ужасно нетерпеливая. Все будет совсем не так, как ты себя представляешь. Слушай. Принц пока летел к принцессе, сильно проголодался. А принцесса совсем забыла о правилах хорошего тона и не пригласила принца во дворец. Ну, во- первых, могла бы познакомить его с родителями, а во-вторых, предложить подкрепиться. Большое упущение. В это время в сад прилетели горлицы. Стали ворковать. Принцесса не знала, кого слушать, то ли принца, то ли горлиц. А принц вдруг ударился оземь, вновь стал громадным орлом, набросился на одну из горлиц, растерзал и съел ее во мгновение ока.

- Какой кошмар!

- Принцесса упала без чувств. Прибежали слуги. Они издали следили за ней и приблизились, когда увидели, что принцесса лежит без сознания на траве. А Орел улетел. Он не знал, как себя вести в подобном случае. Ругал себя за несдержанность. Понимал прекрасно, что трапезу стоило оставить на потом. Не подумал о том, какие принцессы бывают чувствительные. Делать еще одну попытку орел не собирался. Принцесс много, а такой орел, как он – один. Принцессу отнесли во дворец и уложили на кровать под роскошным балдахином затканным золотыми розами. Принцесса потянулась, сладко зевнула и очнулась. Она тут же поинтересовалась, куда делся прекрасный принц. У постели стояли король и королева и с тревогой смотрели на любимую дочь. Ей пришлось рассказать родителям о том, что приключилось в саду. Родители принцессы не потеряли самообладания, что вполне объяснимо- профессия монарха обязывает держать себя в руках.

- Мамочка, это как? Держать себя в руках?

- Просто. Ты, например, разлила мои любимые духи, а я на тебя не кричу.

- Понятно. Я нечаянно.

- Я знаю! Родители запретили принцессе гулять в саду одной, теперь она могла прогуливаться только в окружении свиты, то есть толпы людей. Она так и сделала на следующий день. А сегодня принцесса устала и пошла спать.

- Хочешь сказать, что и мне пора?

- Конечно. Тем более ты уже знаешь, что приключилось с орлом.

- А завтра кого она встретит?

- Не спеши, дорогая. Спи.

На завтра девочка вела себя спокойнее, чем обычно. Ей не терпелось услышать продолжение сказки. Пришло время сна. Мама и дочка устроились поудобнее. Малышка спросила:

- Ты помнишь, где остановилась?

- Обижаешь! Орел улетел и все пошли спать.

- Правильно!

- Утром, когда солнце еще только всходило и ласково смотрело на Землю. принцесса вышла на прогулку в компании нянюшек, мамушек.

- Как это? У нее еще были мамы?

- Нет, так говорят, мамушки- это тоже самое, что нянюшки. Не перебивай! Не успели они обойти сад, чтобы посмотреть, какие новые цветы расцвели за ночь, как откуда ни возьмись, появился громадный лев, легко перепрыгнувший через высокий забор и оказавшийся рядом с принцессой. Мамушки и нянюшки разбежались во все стороны, оставив прекрасную принцессу наедине с громадным львом.

- Зачем они нужны эти мамушки и нянюшки?

- Пользы от них никакой, естественно! Родителям так спокойней. А принцесса не испугалась. Вот что значит опыт. После того, как орел на ее глазах обернулся прекрасным принцем, она ожидала нечто подобное и не ошиблась. Лев ударился оземь и превратился в высокого сильного красавца с короной на буйных рыжих кудрях. Глаза его сверкали зеленым огнем. Одет он был в роскошное платье фиолетового цвета и в руках держал скипетр.

- Это что? Волшебная палочка, как у Гарри Потера?

- Почти. Это знак королевской власти. На этот раз король одной из самых сильных держав мира захотел взять в жены принцессу.

- А откуда он узнал про нее? Тогда еще интернета не было. Где он ее увидел?

- Хороший вопрос. Ему обо всем рассказали птички. Всю историю неудачного сватовства принца-орла. Рассказали о том, какая принцесса чувствительная, нежная, как упала в обморок, увидев варварское поведение принца. Королю очень захотелось получить в жены столь воспитанную особу. Найти принцессу не составило труда. У короля могущественного государства нет преград, тем более, что он легко превращался во льва и мог преодолевать громадные пространства за очень короткое время. Король-лев и принцесса стали гулять по саду, а нянюшки с мамушками следили за ними из-за кустов. В какой-то момент они отошли поодаль и мамушки перестали слышать, о чем говорят король- лев и принцесса. Одна из нянюшек, самая любопытная не смогла усидеть на месте и вынырнула из-за куста. Король- лев мгновенно метнулся в ее сторону. Его сильные руки превратились в львиные лапы с хищными когтями, и если бы принцесса не вскрикнула от ужаса, он без колебаний разорвал бы ее любимую нянюшку. Принцесса и на этот раз упала в обморок. Опыт опытом, а такие переживания все равно действуют на слабую нервную систему.

- Мамочка, у меня тоже слабая нервная система. Я хочу спать. Боюсь льва.

- Вот и хорошо, спи.

- А завтра?

Маме не пришлось отвечать, малышка заснула. Следующим вечером все повторилась в точности, как и в предыдущие вечера. У мамы с дочкой начала складываться традиция сказки на ночь.

- Как ты думаешь, маленькая моя, что случилось со львом? Я все боялась, что он тебе приснится и напугает?

- Нет, мама, мне снились говорящие птички. Не просто говорящие, а болтливые, как мои подружки.

- Ну, хорошо. Птички так птички. А вот лев, посмотрев на то, как принцесса вновь лишилась чувств, разочаровался. То, что ему понравилось в рассказе, в реальной жизни оказалось совсем не так привлекательно. Что он будет делать с женой, на которую ни посмотреть строго, ни рявкнуть нельзя. Королевская жизнь непредсказуема. Жена короля должна быть готова к испытаниям. А тут, такой пустяк! Он ведь не успел дотронуться до любопытной, как ворона нянюшки, а принцесса уже лишилась чувств. Лев перемахнул через забор и был таков. Принцессу принесли во дворец ее нянюшки и мамушки.

- Хоть на что-то сгодились!

- Слишком сурово ты судишь людей. Посмотрела бы я на тебя, если бы рядом с тобой возник лев!

- Принцесса же не испугалась, - девочка внимательно посмотрела на маму.

- Глупая твоя принцесса, поэтому и не испугалась! Слушай. Во дворце король с королевой устроили настоящий допрос всем, кто находился в саду и был свидетелем происшедших событий. Конечно, мамушки никак не признавались в том, что попрятались по кустам. Пришлось вызывать дозорного с башни и выяснять, как же так случилось, что принцесса осталась один на один с громадным львом. Дозорный все и рассказал. Принцесса очнулась и подтвердила его рассказ. Нянюшек и мамушек сослали на кухню и в прачечную, делом заниматься. А принцессе запретили выходить из дворца. Семь дней и ночей сидела бедная принцесса во дворце. Читала книжки, играла на клавесине, учила заморские языки. Неизвестно ведь за кого замуж придется идти.

- Мама, а какие книжки она читала?

- Сказки. Ганса Христиана Андерсена. Особенно ей нравилась сказка «Cвинопас». Через семь дней и семь ночей родители заметили, что яркие щечки принцессы поблекли, глазки потускнели и погрустнели. Не понравилось им, как выглядит их ненаглядная девочка, свет родительских очей. Позвали они ее и спросили, чего она желает.

- Видишь, какие хорошие, родители! «Чего желает», спрашивают. А я…. столько всего желаю…

- Поэтому я тебя об этом и не спрашиваю. Вернемся к принцессе. Она пожелала погулять в саду вечером, когда всходит луна и освещает все вокруг призрачным сказочным светом. Никогда еще принцесса не гуляла по саду при луне. Переглянулись король с королевой. Что за блажь у их девочки? А может свидание у молодой красавицы и чахнет она от тайной любви. Но делать нечего. Пообещали они выполнить желание дочери, а слово королевское держать нужно. Вызвал к себе король главного полководца и поручил ему созвать своих самых храбрых солдат.

- Зачем ему солдаты, мама? Принцесса ведь не на войну собралась, а в саду погулять.

- Я всегда говорю, что ты очень неосторожная. Гулять принцесса собралась при луне. Днем при ярком солнце драматические события происходят, а ночью, при луне, представь, что может случиться! Король совершенно прав, что послал хорошо вооруженный отряд сопровождать принцессу на прогулке. Вышла принцесса со свитой из воинов, пеших и конных, лучников и ратников. Идут они по саду, принцесса все больше на луну любуется. А в ту ночь полнолуние наступило. Луна громадная желтая, прямо у нее над головой повисла. Гуляли они так недолго. Вдруг откуда не возьмись, появился огромный серый волк. Встал, словно вкопанный, перед принцессой. Только один из лучников захотел выстрелить, как волк ударился оземь и превратился в статного юношу в простом одеянии. Его волосы при свете луны отливали серебром. Глаза сверкали, как звезды. Главный полководец не испугался такого оборота событий. Он подошел к юноше и захотел забрать его во дворец, как приказал король. Но тут вмешалась принцесса. Она смогла уговорить старого вояку не мешать их беседе. Юноша рассказал принцессе, что живет неподалеку, в соседнем государстве. Что он давно слышал о неземной красоте принцессы, и захотелось ему посмотреть на нее. Он ведь поэт и стихи слагает при луне.

- Ой, как интересно. Волк и вдруг поэт. Мамочка, разве так бывает?

- И не такое бывает! Поэт не упустил случая прочесть свое стихотворение, посвященное принцессе:

«Ваша прелесть, дорогая принцесса,

Нам голову кружит не зря,

Когда вы проходите мимо

Я невольно любуюсь любя».

Принцесса подумала, что стихи получились не такие хорошие, возможно от избытка чувств. Вслух она их похвалила. Принцесса была вежливой девушкой. Поэт воодушевился, посмотрел на луну и вдруг завыл, как самый настоящий волк, что воет на луну, выражая свою мятежную душу. Принцесса, как ты уже наверное догадалась, упала без чувств. Отряд пришел в движение. Юноша, вновь превратившийся в волка, не стал дожидаться, когда лучники станут стрелять из луков, мгновенно перемахнул через высокий забор и скрылся в ночи. Кстати, и у нас ночь на дворе, тебе давно пора спать. Мама поцеловала любимую доченьку и пожелала ей спокойной ночи.

Вечером девочка ждала, когда мама освободится и продолжит рассказывать сказку. Мама не заставила себя просить:

- Отряд воинов не смог уберечь принцессу. Ее доставили во дворец и уложили на кровать под золотым балдахином. Главный полководец в страхе ожидал, какое решение примет король. Учитывая крутой нрав короля, вояка вполне мог лишиться не только звания главного полководца, но и своей головы. Король грозно смотрел на дрожавшего, как осенний лист полководца.

- Если он полководец, почему такой трусливый? Ему же полагается быть смелым?

- Он и был смелым, а боялся только своего короля. Наконец он справился с дрожью и рассказал о том, что произошло. Король не удивился. Его дочь прекрасная принцесса завоевала сердца всех богатых и знаменитых женихов не только из ближних, но и из дальних краев. А волк оказался всего-навсего поэтом. Конечно, он не пара его прекрасной дочери. И королева согласилась с мужем. Ведь всегда нужно помнить о том, что ты принцесса, а ни какая-нибудь белошвейка.

- Мамочка, белошвейка - эта женщина, которая шьет белыми нитками?

- Почти. Она шьет белье. Тонкое нежное белье. И тогда король постановил: отряд воинов вместе с полководцем отправить в самый удаленный гарнизон королевства строить там мост через реку. А принцессе было предписано не выходить из дворца до следующего ордонанса короля. Ты не хочешь спросить, что такое ордонанс?

- Не хочу, я знаю. Ты каждый день мне ордонансы назначаешь. То нельзя, это нельзя…

- Правильно. Ордонанс - это Приказ. Вот сидит послушная принцесса дома, во дворце, песенки грустные поет. Стихотворение волка- поэта вспоминает. Грустит, одним словом. И вдруг слышит, кто-то играет на пастушьей дудочке. И так жалостно играет, что сердце разрывается от тоски. Принцесса выглянула из окна и видит: симпатичный молодой пастушок играет на дудочке. Вокруг него на розах застыли птички. Они перестали петь свои песенки, а только слушали, так им понравилась мелодия пастушка. Принцесса, завороженная его игрой выбежала в сад. Пастушок, как увидел небесную красоту принцессу, так и влюбился в нее. От волнения играть перестал. Ничего не говорит, только смотрит на нее влюбленными глазами, совсем, как его овечки. Принцесса попыталась с ним заговорить, но он молчал. Она даже испугалась, что юноша, как прежние женихи превратится в какого-нибудь зверя, да хоть бы и в агнца, таким он казался тихим и беззащитным.

- Мама, агнец- это барашек?

- Да, барашек. В это время во дворце обнаружили, что принцесса сбежала. Мамушки, нянюшки, король, королева, все слуги, бывшие во дворце, устремились в сад. Принцесса пристально смотрела на пастушка и с ужасом ожидала превращения. К ее большой радости молодой человек оказался самым настоящим пастухом и не собирался ни в кого превращаться. Принцесса почувствовала себя счастливой. Наконец появился настоящий жених, не сбежавший от нее за тридевять земель. Пастушок продолжал стоять, ничего не говоря, не в силах отвести влюбленного взгляда от принцессы. Девушка сама подошла к нему, взяла за руку и поцеловала. Теперь настал черед короля лишиться чувств. Никак он не мог согласиться с тем, что простой пастух станет мужем его прекрасной дочери принцессы. Правда королева особенно не возражала.

- Я знаю, почему королева была не против!

- Правда? И почему?

- Она вспомнила о том, как сама выходила замуж.

- Умница моя! Ей, наверное, тоже нравился пастушок, а пришлось выходить замуж за принца.

- Мамочка, сказка закончилась? Все счастливы, принцесса со своим пастухом, а король с королевой.

- Правильно. Одно маленькое замечание. Принцесса, умная девочка, чтобы утешить своего любимого папу-короля напомнила ему сказку Андерсена про Свинопаса. Ты помнишь? Свинопас и был самым настоящим принцем. А почему ее пастушок не мог им быть?

- Согласна, согласна. Дай я тебя поцелую. Я так и думала, что он самый настоящий принц! Мне понравилась сказка. Только следующую сказку я попрошу, чтобы ты придумала про принцессу, которая не хотела выходить замуж.

- Хорошо. Эту сказку я расскажу тебе, когда ты вырастишь и влюбишься…

Прикрепленное изображение (вес файла 306.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 октября - Международный день пожилых людей

Г. Х. Андерсен

Бузинная матушка

Один маленький мальчик раз простудился. Где он промочил ноги, никто не мог взять в толк — погода стояла совсем сухая. Мать раздела его, уложила в постель и велела принести чайник, чтобы заварить бузинного чаю — отличное потогонное! В эту минуту в комнату вошел славный, веселый старичок, живший в верхнем этаже того же дома. Был он совсем одинок, не было у него ни жены, ни детей, а он так любил ребятишек, умел рассказывать им такие чудесные сказки и истории, что просто чудо.

— Ну вот, попьешь чайку, а там, поди, и сказку услышишь! — сказала мать.

— Эх, кабы знать какую-нибудь новенькую! — отвечал старичок, ласково кивая головой. — Только где же это наш мальчуган промочил себе ноги?

— То-то и оно — где? — сказала мать. — Никто в толк не возьмет.

— А сказка будет? — спросил мальчик.

— Сначала мне нужно знать, глубока ли водосточная канава в переулке, где ваше училище. Можешь ты мне это сказать?

— Как раз до середины голенища! — отвечал мальчик. — Да и то в самом глубоком месте.

— Так вот где мы промочили ноги! — сказал старичок. — Теперь и надо бы рассказать тебе сказку, да ни одной новой не знаю!

— Да вы можете сочинить ее прямо сейчас! — сказал мальчик. — Мама говорит, вы на что ни взглянете, до чего ни дотронетесь, из всего у вас выходит сказка или история.

— Верно, только такие сказки и истории никуда не годятся. Настоящие, те приходят сами. Придут и постучатся мне в лоб: “А вот и я!”

— А скоро какая-нибудь постучится? — спросил мальчик.

Мать засмеялась, засыпала в чайник бузинного чая и заварила.

— Ну расскажите! Расскажите!

— Да вот кабы пришла сама! Но они важные, приходят только, когда им самим вздумается!.. Стой! — сказал вдруг старичок. — Вот она! Посмотри, в чайнике!

Мальчик посмотрел. Крышка чайника начала приподыматься все выше, все выше, вот из-под нее выглянули свежие беленькие цветочки бузины, а потом выросли и длинные зеленые ветви. Они раскидывались на все стороны даже из носика чайника, и скоро перед мальчиком был целый куст; ветви тянулись к самой постели, раздвигали занавески. Как чудесно цвела и благоухала бузина! А из зелени ее выглядывало ласковое лицо старушки, одетой в какое-то удивительное платье, зеленое, словно листья бузины, и все усеянное белыми цветочками. Сразу даже не разобрать было, платье это или просто зелень и живые цветки бузины.

— Что это за старушка? — спросил мальчик.

— Древние римляне и греки звали ее Дриадой! — сказал старичок. — Ну, а для нас это слишком мудреное имя, и в Новой слободке ей дали прозвище получше: Бузинная матушка. Смотри же на нее хорошенько да слушай, что я буду рассказывать...

...Точно такой же большой, обсыпанный цветами куст рос в углу дворика в Новой слободке. Под кустом сидели в послеобеденный час и грелись на солнышке двое старичков — старый-старый бывший матрос и его старая-старая жена. У них были и внуки, и правнуки, и они скоро должны были отпраздновать свою золотую свадьбу, да только не помнили хорошенько дня и числа. Из зелени глядела на них Бузинная матушка, такая же славная и приветливая, как вот эта, и говорила: “Уж я-то знаю день вашей золотой свадьбы!” Но старички были заняты разговором — вспоминали о былом — и не слышали ее.

— А помнишь, — сказал бывший матрос, — как мы бегали и играли с тобой детьми! Вот тут, на этом самом дворе, мы сажали садик. Помнишь, втыкали в землю прутики и веточки?

— Как же! — подхватила старушка. — Помню, помню! Мы не ленились поливать эти веточки, одна из них была бузинная, пустила корни, ростки и вот как разрослась! Мы, старички, теперь можем сидеть в ее тени!

— Верно! — продолжал муж. — А вон в том углу стоял чан с водой. Там мы спускали в воду мой кораблик, который я сам вырезал из дерева. Как он плавал! А скоро мне пришлось пуститься и в настоящее плавание!..

— Да, только до того мы еще ходили в школу и кое-чему научились! — перебила старушка. — А потом выросли и, помнишь, однажды пошли осматривать Круглую башню, забрались на самый верх и любовались оттуда городом и морем? А потом отправились во Фредериксберг и смотрели, как катаются по каналам в великолепной лодке король с королевой.

— Только мне-то пришлось плавать по-другому, долгие годы вдали от родины!

— Сколько слез я пролила по тебе! Мне уж думалось, ты погиб и лежишь на дне морском! Сколько раз вставала я по ночам посмотреть, вертится ли флюгер. Флюгер-то вертелся, а ты все не являлся! Как сейчас помню, однажды, в самый ливень, к нам во двор приехал мусорщик. Я жила там в прислугах и вышла с мусорным ящиком да и остановилась в дверях. Погода-то была ужасная! И тут приходит почтальон и подает мне письмо от тебя. Пришлось же этому письму погулять по свету! Я схватила его и сразу же читать! Я и смеялась, и плакала зараз... Я была так рада! В письме говорилось, что ты теперь в теплых краях, где растет кофе! То-то, должно быть, благословенная страна! Ты много еще о чем рассказывал, и я видела все это как наяву. Дождь так и поливал, а я все стояла в дверях с мусорным ящиком. Вдруг кто-то обнял меня за талию...

— Верно, и ты закатила такую оплеуху, что только звон пошел!

— Откуда мне было знать, что это ты! Ты догнал свое письмо. А красивый ты был... Ты и теперь такой. Из кармана у тебя выглядывал желтый шелковый платок, на голове клеенчатая шляпа. Такой щеголь!.. Но что за погода стояла, на что была похожа наша улица!

— И вот мы поженились, — продолжал бывший матрос. — Помнишь? А там пошли у нас детки: первый мальчуган, потом Мари, потом Нильс, потом Петер, потом Ганс Христиан!

— Да, и все они выросли и стали славными людьми, все их любят.

— А теперь уж и у их детей есть дети! — сказал старичок. — Это наши правнуки, и какие же они крепыши! Сдается мне, наша свадьба была как раз в эту пору.

— Как раз сегодня! — сказала Бузинная матушка и просунула голову между старичками, но те подумали, что это кивает им головой соседка.

Они сидели рука в руке и любовно смотрели друг на друга. Немного погодя пришли к ним дети и внучата. Они-то отлично знали, что сегодня день золотой свадьбы стариков, и уже поздравляли их утром, да только старички успели позабыть об этом, хотя хорошо помнили все, что случилось много, много лет назад. Бузина так и благоухала, солнышко, садясь, светило на прощание старичкам прямо в лицо, разрумянивая их щеки. Младший из внуков плясал вокруг дедушки с бабушкой и радостно кричал, что сегодня вечером у них будет настоящий пир: за ужином подадут горячий картофель! Бузинная матушка кивала головой и кричала “ура!” вместе со всеми.

— Да ведь это вовсе не сказка! — возразил мальчуган, внимательно слушавший старичка.

— Это ты так говоришь, — отвечал старичок, — а вот спроси-ка Бузинную матушку!

— Это не сказка! — отвечала Бузинная матушка. — Но сейчас начнется и сказка. Из действительности-то и вырастают самые чудесные сказки. Иначе мой прекрасный куст не вырос бы из чайника.

С этими словами она взяла мальчика на руки, ветви бузины, осыпанные цветами, вдруг сдвинулись вокруг них, и мальчик со старушкой оказались словно в укрытой листвою беседке, которая поплыла с ними по воздуху. Это было чудо как хорошо! Бузинная матушка превратилась в маленькую прелестную девочку, но платьице на ней осталось все то же — зеленое, усеянное беленькими цветочками. На груди у девочки красовался живой бузинный цветок, на светло-русых кудрях — целый венок из таких же цветов. Глаза у нее были большие, голубые. Ах, какая была она хорошенькая, просто загляденье! Мальчик и девочка поцеловались, и оба стали одного возраста, одних мыслей и чувств.

Рука об руку вышли они из беседки и очутились в цветочном саду перед домом. На зеленой лужайке стояла привязанная к колышку трость отца. Для детей и трость была живая. Стоило сесть на нее верхом, и блестящий набалдашник стал великолепной лошадиной головой с длинной развевающейся гривой. Затем выросли четыре стройные крепкие ноги, и горячий конь помчал детей кругом по лужайке.

— Теперь мы поскачем далеко-далеко! — сказал мальчик. — В барскую усадьбу, где мы были в прошлом году!

Дети скакали кругом по лужайке, и девочка — мы ведь знаем, что это была Бузинная матушка, — приговаривала:

— Ну, вот мы и за городом! Видишь крестьянский дом? Огромная хлебная печь, словно гигантское яйцо, выпячивается из стены прямо на дорогу. Над домом раскинул свои ветви бузинный куст. Вон бродит по двору петух, роется в земле, выискивает корм для кур. Гляди, как важно он выступает! А вот мы и на высоком холме у церкви, она стоит среди высоких дубов, один из них наполовину засох... А вот мы у кузницы! Гляди, как ярко пылает огонь, как работают молотами полуобнаженные люди! Искры так и разлетаются во все стороны! Но нам надо дальше, дальше, в барскую усадьбу!

И все, что ни называла девочка, сидевшая верхом на трости позади мальчика, проносилось мимо. Мальчик видел все это, а между тем они только кружились по лужайке. Потом они играли на боковой тропинке, разбивали себе маленький садик. Девочка вынула из своего венка бузинный цветок и посадила в землю. Он пустил корни и ростки и скоро вырос в большой куст бузины, точь-в-точь как у старичков в Новой слободке, когда они были еще детьми. Мальчик с девочкой взялись за руки и тоже пошли гулять, но отправились не к Круглой башне и не во Фредериксбергский сад. Нет, девочка крепко обняла мальчика, поднялась с ним на воздух, и они полетели над Данией. Весна. сменялась летом, лето — осенью, осень — зимою. Тысячи картин отражались в глазах мальчика и запечатлевались в его сердце, а девочка все приговаривала:

— Этого ты не забудешь никогда!

А бузина благоухала так сладко, так чудно! Мальчик вдыхал и аромат роз, и запах свежих буков, но бузина пахла всего сильнее: ведь ее цветки красовались у девочки на груди, а к ней он так часто склонял голову.

— Как чудесно здесь весною! — сказала девочка, и они очутились в молодом буковом лесу. У ног их цвел душистый ясменник, из травы выглядывали чудесные бледно-розовые анемоны. — О, если б вечно царила весна в благоуханном датском буковом лесу!

— Как хорошо здесь летом! — сказала она, когда они проносились мимо старой барской усадьбы с древним рыцарским замком. Красные стены и зубчатые фронтоны отражались во рвах с водой, где плавали лебеди, заглядывая в старинные прохладные аллеи. Волновались, точно море, нивы, канавы пестрели красными и желтыми полевыми цветами, по изгородям вился дикий хмель и цветущий вьюнок. А вечером взошла большая и круглая луна, с лугов пахнуло сладким ароматом свежего сена. — Это не забудется никогда!

— Как чудно здесь осенью! — сказала девочка, и свод небесный вдруг стал вдвое выше и синее. Лес окрасился в чудеснейшие цвета — красный, желтый, зеленый.

Вырвались на волю охотничьи собаки. Целые стаи дичи с криком летали над курганами, где лежат старые камни, обросшие кустами ежевики. На темно-синем море забелели паруса. Старухи, девушки и дети обирали хмель и бросали его в большие чаны. Молодежь распевала старинные песни, а старухи рассказывали сказки про троллей и домовых.

— Лучше не может быть нигде! А как хорошо здесь зимою! — сказала девочка, и все деревья оделись инеем, ветки их превратились в белые кораллы. Захрустел под ногами снег, словно все надели новые сапоги, а с неба одна за другой посыпались падучие звезды.

В домах зажглись елки, увешанные подарками, люди радовались и веселились. В деревне, в крестьянских домах, не умолкали скрипки, летели в воздух яблочные пышки. Даже самые бедные дети говорили:

“Как все-таки чудесно зимою!”

Да, это было чудесно! Девочка показывала все мальчику, и повсюду благоухала бузина, повсюду развевался красный флаг с белым крестом, флаг, под которым плавал бывший матрос из Новой слободки. И вот мальчик стал юношей, и ему тоже пришлось отправиться в дальнее плавание в теплые края, где растет кофе. На прощание девочка дала ему цветок со своей груди, и он спрятал его в книгу. Часто вспоминал он на чужбине свою родину и раскрывал книгу — всегда на том месте, где лежал цветок! И чем больше юноша смотрел на цветок, тем свежее тот становился, тем сильнее благоухал, а юноше казалось, что он слышит аромат датских лесов. В лепестках же цветка ему виделось личико голубоглазой девочки, он словно слышал ее шепот: “Как хорошо тут и весной, и летом, и осенью, и зимой!” И сотни картин проносились в его памяти.

Так прошло много лет. Он состарился и сидел со своею старушкой женой под цветущим деревом. Они держались за руки и говорили о былом, о своей золотой свадьбе, точь-в-точь как их прадед и прабабушка из Новой слободки. Голубоглазая девочка с бузинными цветками в волосах и на груди сидела в ветвях дерева, кивала им головой и говорила: “Сегодня ваша золотая свадьба!” Потом она вынула из своего венка два цветка, поцеловала их, и они заблестели, сначала как серебро, а потом как золото. А когда девочка возложила их на головы старичков, цветы превратились в золотые короны, и муж с женой сидели точно король с королевой, под благоухающим деревом, так похожим на куст бузины. И старик рассказывал жене историю о Бузинной матушке, как сам слышал ее в детстве, и обоим казалось, что в той истории очень много похожего на историю их жизни. И как раз то, что было похоже, им и нравилось больше всего.

— Вот так! — сказала девочка, сидевшая в листве. — Кто зовет меня Бузинной матушкой, кто Дриадой, а настоящее-то мое имя Воспоминание. Я сижу на дереве, которое все растет и растет. Я все помню, обо всем могу рассказать! Покажи-ка, цел ли еще у тебя мой цветок?

И старик раскрыл книгу: бузинный цветок лежал такой свежий, точно его сейчас только вложили между листами. Воспоминание ласково кивало старичкам, а те сидели в золотых коронах, озаренные пурпурным закатным солнцем. Глаза их закрылись, и... и... Да тут и сказке конец!

Мальчик лежал в постели и сам не знал, видел ли он все это во сне или только слышал. Чайник стоял на столе, но бузина из него не росла, а старичок собрался уходить и ушел.

— Как чудесно! — сказал мальчик. — Мама, я побывал в теплых краях!

— Верно! Верно! — сказала мать. — После двух таких чашек бузинного чая немудрено побывать в теплых краях. — И она хорошенько укутала его, чтобы он не простыл. — Ты таки славно поспал, пока мы спорили, сказка это или быль!

— А где же Бузинная матушка? — спросил мальчик.

— В чайнике! — ответила мать. — Там ей и быть.

Прикрепленное изображение (вес файла 114.9 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

Кроме того, 1 октября - Международный день улыбки

Марина Попова

Улыбка

Однажды Человека так одолели горестные мысли, что он и не заметил, как

обронил свою Улыбку.

А Улыбка, упав на ромашку, лежала и думала: «И что теперь мне делать без своего Хозяина?!» Да здесь Бабочка опустилась на соседний цветок. Увидала Улыбку и восхитилась: «Какая большая и радостная! Заберу-ка я её с собой!» Бабочка говорит Улыбке:

- Забирайся на мои крылья. Вместе летать будем!

Забралась Улыбка на крылья к Бабочке. Улыбка решила, что так быстрее своего Хозяина отыщет. Но Бабочка порхала с цветка на цветок, а на крыльях её играла Улыбка. Все вокруг восхищались:

- Чудо-то какое! Вы только посмотрите на крылья удивительной Бабочки! У неё крылья-то улыбаются!

И Улыбка поняла, что ничего доброго из этой затеи с Бабочкой у неё не получится, и отыскать своего Хозяина она так не сумеет. И слетела Улыбка с крыльев Бабочки. Бабочка же так и порхала над цветами, не заметив, что и она Улыбку потеряла.

Улыбка тем временем встретилась с Лягушкой-квакушкой. Она подумала, что, может быть, с Лягушкой-квакушкой быстрее Хозяина отыщет. И попросила её: «Возьми меня с собой, Лягушка-квакушка!» Лягушка-квакушка ответила Улыбке: «Взяла бы я тебя, да у меня самой во-о какая улыбка! Куда мне ещё одна!»

Каждый, кто встречал Улыбку, что-то ей советовал или приглашал с ним бегать, прыгать, летать или ползать. Но Улыбка всех расспрашивала о своём Хозяине.

Наконец, она встретилась с одинокой Черепахой. Черепаха была старой и очень мудрой, поэтому сразу подсказала, что можно сделать:

- Садись на меня, я отвезу тебя к Ласточкам. Они свили гнездо на крыше дома твоего Хозяина, за широкой рекой. Ласточки часто прилетают за кормом для птенцов на берег реки. Попросишь Ласточек отвезти тебя домой!

Улыбка взобралась на панцирь к Черепахе, и они поехали. Приехали на берег реки.

Черепаха сразу же уползла, а здесь и солнце закатилось. И пришлось Улыбке ночевать одной на берегу реки. Ночью было довольно прохладно, да ещё сыростью от реки потянуло. Улыбка от холода совсем съёжилась и спряталась под листом Лопуха. Лопух ей так обрадовался, что засветился весь! Улыбка же за день сильно намаялась и уснула крепким сном, свернувшись калачиком прямо на земле. А Лопух так и светился всю ночь от радости! Ночью дождик прошёл, да Улыбке под Лопухом тепло и сухо было.

Улыбка проснулась с первыми лучами Солнца. Поблагодарила Лопух за приют. Набралась сил от солнечных лучей. Напилась дождевой воды, что на листьях Лопуха скопилась. Ночью рядом с ним выросли огромные грибы Дождевики.

Улыбка с трудом между ними пробралась и тотчас же Ласточек встретила.

- Ласточки, отвезите меня, пожалуйста, домой! - попросила Улыбка.

Одна из Ласточек, с полным клювом разных червячков, крыло распростёрла перед Улыбкой. Та взобралась на него, да так домой и прилетела на крыле Ласточки.

А Хозяин, когда улыбку потерял, почувствовал, что жизнь его стала ещё труднее. Совсем мрачный сидит Хозяин Улыбки на крыльце, думу тяжёлую думает и никакого выхода из сложившейся ситуации не видит.

А здесь Ласточка Улыбку принесла. Она пролетела прямо перед лицом Хозяина. Улыбка с крыла соскользнула. И на своё законное место вернулась. А Человеку отчего-то вдруг легче стало. Он чувствует, что ... улыбается! «Интересно! Такие серьёзные проблемы, а я сижу и улыбаюсь!» - подумал Человек.

А когда он улыбнулся, к нему решение его проблем пришло. Оказалось, что не всё так страшно, как прежде рисовалось! Человек, радостный, вошёл в свой дом. А в его глазах и на его губах Улыбка сияла.

И лица всех его домочадцев в ответ осветились новыми улыбками.

Прикрепленное изображение (вес файла 97.9 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё 1 октября - Международный день музыки

Артур Конан Дойль

Состязание

В год от рождества Христова шестьдесят шестой император Нерон на двадцать девятом году своей жизни и тринадцатом году правления отплыл в Грецию в самом странном сопровождении и с самым неожиданным намерением, какое когда-либо приходило на ум монарху. Он вышел в море из Путеол на десяти галерах, везя с собою целый склад декораций и театрального реквизита, а также изрядное число всадников и сенаторов, которых опасался оставить в Риме и которые, все до последнего, были обречены умереть во время предстоящего путешествия. В свиту императора входили Нат, его учитель пения, Клувий, человек с неслыханно зычным голосом, - его обязанностью было возглашать императорский титул - и тысяча молодых людей, натасканных и выученных встречать единодушным восторгом все, что ни споет или разыграет на сцене их владыка. Такою тонкой была эта выучка, что каждый исполнял свою, особую роль. Иные выражали свое одобрение без слов, одним только низким, грудным гулом. Другие, переходя от одобрения к полному неистовству, пронзительно орали, топали ногами, колотили палками по скамьям. Третьи - и эти были главною силой - переняли от александрийцев протяжный мелодический звук, похожий на жужжание пчелы, и издавали его все разом, так что он оглушал собрание. С помощью этих наемных поклонников Нерон - несмотря на посредственный голос и топорную манеру - вполне основательно рассчитывал вернуться в Рим с венками за искусство пения, которыми греческие города награждали победителей в открытом для всех состязании. Пока его большая позолоченная галера с двумя рядами гребцов плыла по средиземноморским водам к югу, император сидел целыми днями в своей каюте, бок о бок с учителем, и с утра до ночи твердил песни, которые выбрал, и каждые несколько часов нубийский раб растирал императорское горло маслом и бальзамом, приуготовляя его к тому великому испытанию, которое ему предстояло в стране поэзии и музыки. Пища, питье и все упражнения были строго расписаны заранее, словно у борца, который готовится к решающей схватке, и бряцание императорской лиры вперемежку со скрипучими звуками императорского голоса неслось беспрерывно из его покоев.

А случилось так, что в эти самые дни жил в Греции козопас по имени Поликл. Он был пастухом - а отчасти и владельцем - большого стада, которое щипало травку по склонам длинной гряды холмов вблизи Гереи, что в пяти милях к северу от реки Алфея и не так далеко от прославленной Олимпии. Этот человек был известен по всей округе редкими своими дарованиями и странным нравом. Он был поэт, дважды увенчанный лаврами за свои стихи, и музыкант, для которого звуки кифары были чем-то столь естественным и неотъемлемым, что легче было повстречать его без пастушеского посоха, чем без музыкального инструмента. Даже в одиноких зимних бдениях подле стада не расставался он с кифарою, но всегда носил ее за плечами и коротал с ее помощью долгие часы, так что она сделалась частью его "я". Вдобавок он был красив, смугл и горяч, с головою Адониса и такою силою рук, что никто не мог с ним тягаться. Но все было не впрок, все шло прахом из-за его характера, такого властного, что он не терпел никаких возражений. По этой причине он постоянно враждовал со всеми соседями и, в припадках дурного настроения, проводил иной раз целые месяцы в горной хижине, сложенной из камней, ничего не зная о мире и живя лишь для своей музыки да для своих коз.

Однажды утром, весною шестьдесят седьмого года, Поликл со своим рабом Дором перегнал коз повыше, на новое пастбище, откуда открывался далекий вид на город Олимпию. Глядя с горы вниз, пастух был изумлен, заметив, что часть знаменитого амфитеатра покрыта тентом, словно давали какое-то представление. Живя вдали от мира и всех его новостей, Поликл и вообразить не мог, что там готовится: ведь до греческих игр, как он отлично знал, оставалось еще целых два года. Да, несомненно, идут какие-то поэтические или музыкальные состязания, о которых он ничего не слышал. А ежели так, есть, пожалуй, кое-какие возможности склонить судей на свою сторону; да и без того он любил слушать новые сочинения и восхищался мастерством больших певцов, которые всегда собирались по таким случаям. И вот, кликнув Дора, он оставил коз на его попечение, а сам, с кифарою за спиной, быстро зашагал прочь, чтобы посмотреть, что происходит в городе.

Добравшись до предместий, Поликл увидел, что они пусты; еще более он изумился, когда, выйдя на главную улицу, не встретил ни души и там. Ускорив шаг, он приблизился к театру, и тогда его ушей коснулся низкий, сдержанный гул, извещавший о стечении большого числа людей. Никогда, даже во сне, не мог он представить себе музыкального состязания такого размаха! Несколько солдат тесно загораживали ворота, но Поликл быстро протолкался внутрь и присоединился к толпе, которая наполняла широкое пространство под кровлею, растянутою над частью национального стадиона. Оглянувшись, Поликл увидел очень многих своих соседей, которых знал в лицо; они сидели на скамьях вплотную друг к другу и не сводили глаз со сцены. Еще он заметил, что вдоль стен выстроились солдаты и что среди присутствующих много молодых людей чужеземного обличья - в белых тогах и с длинными волосами. Все это он видел, но что это означает, сообразить не мог. Он наклонился к соседу, чтобы спросить, но солдат тут же ткнул его ратовищем копья и яростно приказал держать язык за зубами. Человек, к которому он обратился, решил, что Поликл просит подвинуться, и притиснулся к своему соседу еще плотнее; так пастух очутился на самой ближней к выходу скамье, и теперь все внимание его обратилось к тому, что происходило на сцене. Мета, известный певец из Коринфа и старый друг Поликла, пел и играл, не вызывая у слушателей особого воодушевления. Поликлу казалось, что Мета заслуживает большего; он громко захлопал в ладоши и тут же обнаружил, что солдат грозно нахмурился, а соседи взирают на него о каким-то недоумением. Но, как человек сильный и упрямый, он только захлопал еще громче, когда заметил, что большинство судит не так, как он.

Однако ж в совершенное и крайнее изумление повергло пастуха-поэта то, что за этим последовало. Когда Мета из Коринфа раскланялся и удалился под нерешительные и вялые рукоплескания, на сцену, встреченный бешеным энтузиазмом части собравшихся, вышел человек самой необыкновенной наружности - коротенький, жирный, неопределенного возраста, с бычьей шеей и круглым, тяжелым лицом, которое обвисало складками, точно подгрудок у коровы. Он был нелепо наряжен в короткую синюю тунику с золотым поясом. Шея и часть груди были открыты, и короткие, жирные ноги обнажены от котурнов до середины бедер, то есть до того места, где кончалась туника. В волосах у него блестела пара золотых крылышек, и такие же крылышки были на пятках - в подражание богу Меркурию. Следом шел негр с арфой, а рядом - богато одетый служитель со свитками нот. Странный этот певец взял арфу из рук раба и, подойдя к краю сцены, поклонился и улыбнулся ликующей аудитории "Верно, какой-нибудь хлыщ из Афин", - подумал Поликл, но тут же возразил себе, что лишь великий мастер пения мог встретить такой прием у греческих слушателей. Нет, очевидно, что это какой-то замечательный исполнитель, чья слава опередила его в пути! Поликл облегченно вздохнул и приготовился отдать душу во власть музыки.

Человек в синей тунике ударил несколько раз по струнам и вдруг разразился "Песнью о Ниобе". Выпрямившись на своей скамье, Поликл изумленно взирал на сцену. Мелодия требовала быстрого перехода от низких тонов к высоким и специально ради этого перехода была выбрана певцом. Низкие тона казались ворчливым и громким, но нестройным рычанием сварливого пса. Потом внезапно певец поднял лицо к небу, встал на цыпочки, вся приземистая его фигура вытянулась, голова затряслась, щеки, побагровели, и он издал такой вой, какой мог бы издать тот же самый пес, если бы ворчание его было пресечено хозяйским пинком. Тем временем арфа гнусаво тренькала, то отставая от голоса, то забегая вперед. Но всего более удивил Поликла отклик, который вызвало у аудитории это выступление. Каждый грек был опытный критик и столько же беспощаден в свисте, сколько расточителен в рукоплесканиях. Многие певцы, куда лучшие, чем этот дурацкий хлыщ, бежали с возвышения, спасаясь от града проклятий и насмешек. Но тут, когда человек умолк и вытер пот, обильно струившийся по жирным щекам, разразилась целая буря бешеного восторга. Голова у пастуха раскалывалась, он сжал виски ладонями, чувствуя, что разум покидает его. Бесспорно, это всего лишь музыкальный кошмар, сейчас он пробудится и будет хохотать, вспоминая нелепый сон. Но нет! Люди вокруг были настоящие, он видел лица своих соседей, восторженные клики, которые гремели у него в ушах, действительно испускали зрители, заполнявшие театр в Олимпии. Восхваления были в самом разгаре. Жужжальщики жужжали, крикуны выкрикивали, колотильщики с головою ушли в работу, молотя палками по скамьям, и то и дело проносился музыкальный циклон: "Несравне-е-н-н-о-о! Боже-е-ств-е-н-н-о-о!" - это вымуштрованная фаланга выводила нараспев свои похвалы, их дружные голоса покрывали всеобщую сумятицу, как гудение ветра заглушает рев моря. Это было безумие, нестерпимое безумие! Если его не остановить, - всей музыкальной справедливости в Греции конец! Совесть не даст Поликлу остаться безучастным! Он вскочил на скамью, замахал руками, и, напружившись, во всю силу легких, принялся протестовать против безумного суждения аудитории.

Сперва, среди сумятицы, его протест едва ли был замечен. Его голос тонул в общем реве, который вспыхивал вновь при всяком поклоне и самодовольной усмешке глупца-музыканта. Но мало-помалу народ вокруг Поликла перестал хлопать и уставился на него в крайнем недоумении. Тишина все ширилась, пока наконец громадное собрание не умолкло, глядя на этого разъяренного и прекрасного человека, который бешено кричал на них со своего места у выхода.

- Дураки! - бушевал он. - Чему вы рукоплещете? Чему радуетесь? И это вы называете музыкой? Да у малого нет голоса и в помине! Вы либо оглохли, либо сошли с ума, и да будет вам стыдно за ваше безумие - вот что я вам скажу!

Солдаты ринулись, чтобы стащить его со скамьи, и вся аудитория пришла в замешательство: иные, похрабрее, одобряли слова пастуха, иные требовали выгнать его вон. Тем временем удачливый певец, отдавши арфу черному прислужнику, расспрашивал людей на сцене, чем вызвано волнение среди публики. Кончилось тем, что глашатай с невероятно мощным голосом выступил вперед и объявил: если придурковатый субъект из задних рядов, который, по-видимому, расходится во мнениях с остальными зрителями, выйдет вперед и поднимется на возвышение, он может - если дерзнет - показать, на что

способен он сам, и убедиться, достанет ли у него сил, чтобы затмить то изумительное и восхитительное выступление, которое все собравшиеся имели счастье только что услышать.

В ответ на вызов Поликл живо соскочил с сиденья, ему очистили проход, и минутою позже пастух, в небрежном своем наряде, с облезлой, облинявшей под дождем кифарою в руках, уже стоял перед напряженно ожидавшею толпою. Мгновение он помедлил, настраивая кифару - натягивая одни струны и отпуская другие, - а потом, под шум смешков и острот с римских скамей прямо перед ним, запел.

Готового сочинения у него не было, но он приучился импровизировать, перекладывая в песню все, что копилось на сердце, - просто из любви к музыке. И он стал рассказывать о любимой Зевсом стране Элиде, где они собрались в этот день, о нагих горных склонах, о сладостной тени облаков, об извилистой синей реке, о бодрящем воздухе нагорий, о прохладе вечеров, о красотах земли и неба. Рассказ был по-детски прост, но граждан Олимпии он брал за душу, потому что говорил о стране, которую они знали и любили. И тем не менее, когда Поликл наконец опустил руку, лишь немногие из них посмели выразить свое одобрение, и слабые их голоса захлестнул ураган свистков и жалобных стонов с передних скамей. В ужасе от столь непривычного приема Поликл отпрянул назад, и тут же его место занял соперник в синей тунике. Если прежде он пел плохо, то теперешнее его выступление уже невозможно и описать. Его визг, рычание, диссонансы и грубые, отвратительные неблагозвучия были оскорблением самому имени музыки. И однако всякий раз, как он умолкал, чтобы перевести дыхание или утереть мокрый от пота лоб, новый гром рукоплесканий прокатывался над аудиторией. Поликл спрятал лицо в ладонях и молил богов, чтобы ему остаться в здравом уме. Потом, когда страшное выступление окончилось и рев восхищения засвидетельствовал, что венок наверняка будет присужден толстомордому мошеннику, ужас перед публикой, ненависть к этому племени дураков и страстная жажда мира и тишины пастбищ овладели всеми его чувствами, всем существом. Он пробился через массу народа, столпившуюся по обе стороны сцены, и выбрался на свежий воздух. Его старый соперник и друг Мета из Коринфа ждал его снаружи; лицо Меты выражало тревогу.

- Скорей, Поликл, скорей! - закричал он. - Моя лошадка привязана вон за тою рощицей. Серая, в красной попоне. Скачи во всю прыть, потому что если тебя схватят, нелегкая предстоит тебе смерть!

- Нелегкая смерть?! О чем ты толкуешь, Мета? Кто этот малый?

- О, великий Зевс! Ты не знал? Где ж ты жил? Это император Нерон! Он никогда не простит того, что ты сказал о его голосе. Быстрей, друг, быстрей, или стража кинется следом!

Спустя час пастух был уже далеко на пути к своему дому в горах, и примерно в то же время император, получив олимпийский венок за несравненную красоту пения, хмуро расспрашивал, кто этот наглый тип, который позволил себе так высокомерно критиковать его искусство.

- Немедленно привести его ко мне, - сказал он, - а Марк с ножом и раскаленным железом пусть будет наготове.

- С твоего изволения, великий Цезарь, - промолвил Арсений Плат, офицер личной стражи, - его невозможно сыскать, и очень странные слухи носятся в воздухе.

- Слухи! - сердито вскричал Нерон. - На что ты намекаешь, Арсений? Говорю тебе, что этот малый - невежда и выскочка с повадкой грубияна и голосом павлина! И еще говорю тебе, что многие среди народа провинились не меньше, чем он: я слышал собственными ушами, как они хлопали ему, когда он спел свою смехотворную песню. Я уже почти решился сжечь этот город, у которого такие нечуткие уши, - пусть помнит Олимпия, как я побывал у нее в гостях!

- Нет ничего удивительного, Цезарь, что они высказались в его пользу, - ответил воин. - Сколько я понял из разговора, тебе - даже тебе! - было бы не стыдно выйти и побежденным из этого состязания.

- Мне? Побежденным? Ты рехнулся, Арсений! На что ты намекаешь?

- Никто не знает этого человека, великий Цезарь. Он спустился с гор и снова исчез в горах. Ты заметил дикую, необычную красоту его лица? Повсюду шепчутся, что великий бог Пан, в виде особой милости, снизошел до смертного, чтобы помериться с ним силою искусства.

Угрюмые складки на лбу Нерона разгладились.

- Конечно, Арсений! Ты прав. Никто из людей не осмелился бы бросить мне такой дерзкий вызов. И каков рассказ для римлян! Пусть гонец едет нынче же в ночь и пусть поведает им, как их император поддержал сегодня в Олимпии честь Рима!

Прикрепленное изображение (вес файла 331.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 127.2 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 436.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

5 октября - Всемирный день учителя

Умный мальчик

Корейская сказка

Давным-давно жил в Сеуле бедный учитель. И был у него ученик, по имени Ким. Каждый день приходил к Киму учитель и учил его всему, что знал сам. Ким и учитель очень любили друг друга. Зато мать Кима не любила учителя и плохо кормила его – одну только кашу давала. Вот как-то раз Ким и спрашивает:

– Почему ты, мама, учителя только кашей кормишь? А мать и отвечает:

– Чем же его ещё кормить? Если бы он учёный был, а то так, учителишка!

Обидно мальчику стало за учителя, и решил он доказать матери, что учитель его – большой мудрец и всё знает. Прокрался он ночью в кухню, собрал все миски, что в доме были, отнёс их на берег ручья и в песок закопал.

Утром пришла мать в кухню – ни одной миски нет. Стала она бегать по дому, миски искать. Ищет-ищет, никак найти не может.

А Ким и говорит учителю:

– Миски на берегу ручья зарыты. Так матери и скажи, если спросит.

А мать в самом деле к учителю прибежала:

– Сын мой всё хвалит вас, говорит, мудрец вы большой. Если правда это, может, найдёте миски, что ночью из кухни пропали?

Сделал учитель умное лицо, затеребил бородку, будто задумался, а потом и говорит:

– Их и искать нечего: они на берегу ручья в песке зарыты.

Побежала мать Кима на берег ручья и ну песок разгребать. Скоро раскопала она свои миски. Схватила их обеими руками, изо всех сил к себе прижала – как бы не отнял кто – и домой побежала.

Вечером вышла мать Кима за ворота, стала соседям про мудрого учителя рассказывать:

– Он всё на свете знает, любую драгоценность найти может! От него ни один вор не уйдёт!

Слушают соседи, удивляются – есть же такие мудрецы на свете! Скоро о мудреце вся улица заговорила, а потом и весь город.

Докатилась молва до великого вана. Удивился ван: всех мудрецов знает, а про этого и не слыхал даже.

Велел он пригласить мудреца во дворец. Испугался учитель. «Ну какой я мудрец, – думает он. – Что я вану скажу?» Однако делать нечего, нельзя вана ослушаться.

Пришёл он во дворец, поклонился вану, а ван и говорит:

– Сразу видно, что ты великий мудрец: ступаешь ты плавно, как мудрецу положено, глаза твои в глубоком раздумье закрыты.

А бедный учитель от страха слова сказать не может, глаза открыть боится – страшно на вана взглянуть. Помолчал ван, подождал ответа. Молчит учитель. Тогда ван и говорит:

– У Сына Неба, соседа нашего, украли яшмовый ларец. Всю Поднебесную обыскали китайские мудрецы – ничего найти не могли. Вот Сын Неба и попросил меня прислать в Китай самого мудрого из всех моих мудрецов. Поезжай-ка ты в Поднебесную, сыщи ларец. Не разыщешь – велю отсечь тебе голову.

Опечалился бедный учитель. Пришёл он к Киму и говорит:

– Напрасно мы подшутили над твоей матерью, Ким. Не сносить мне теперь головы.

Рассказал обо всём мальчику. Задумался Ким: «Неужто из-за меня погибнет учитель? Надо спасать его».

– Давай я с тобой поеду, – предложил он. – Глядишь, что-нибудь и придумаем.

На том и порешили. Сказал Ким отцу, что хочет Поднебесную посмотреть, отец и отпустил его вместе с учителем.

Приехали учитель с Кимом в Китай, видят – собралось на площади народу великое множество: каждому на корейского мудреца посмотреть хочется. Вышел вперёд важный сановник и передал учителю приказ императора – за пятнадцать дней найти яшмовый ларец. Ничего не сказал учитель, поклонился только. А сановник повёл его в богатый дом.

– Если что нужно, скажи. Ни в чём тебе отказа не будет. Ещё раз поклонился учитель и молвил почтительно:

– Со мной вместе любимый ученик приехал, Кимом его зовут. Скажи, господин, чтобы его ко мне допустили: он мой первый помощник.

Вышел сановник на улицу, а Ким у ворот стоит, о Корее зевакам рассказывает.

– А ну, Ким, пошли за мной! – приказывает советник. Испугался Ким, но ослушаться не посмел. Пошёл он за сановником, а тот его прямо к учителю привёл. Сели учитель с Кимом друг против друга, стали думать, как ларец отыскать. Думали-думали, да так ничего и не придумали.

Страна-то вон какая громадная, где уж тут ларец найти? Всё одно, что иголку в сене искать!

Решили: будь что будет – и давай пировать дни и ночи. Так прошло десять дней. На одиннадцатый стали учитель с Кимом готовиться к смерти.

А воры, что ларец украли, места себе не находят, заморского мудреца боятся: весь город только о нём и говорит, и все уверены, что. найдётся ларец обязательно.

Наконец надумали воры на мудреца посмотреть. Подкрались они тёмной ночью к дому и в окно заглянули.

Услышал Ким шорох, встревожился.

– Учитель, а учитель, кто это там в окно скребётся? – спрашивает.

А учитель и отвечает:

– Не бойся, Ким, это всего лишь дождь и ветер.

Воры так и ахнули – ведь это их так зовут: Дождь и Ветер. Сели они под окном, пригорюнились.

– Давай, Дождь, повинимся мудрецу, – говорит Ветер. – Всё равно он всё знает: не успели мы к дому подкрасться, а он даже имена наши узнал.

– Давай, – согласился Дождь. – Разве можно перехитрить его? Скажем ему, где ларец запрятан, и попросим прощения.

Дождались воры утра, пришли к учителю, стали перед ним на колени и давай об пол лбами бить:

– Пощади нас, великий мудрец! Расскажем мы, где ларец спрятали.

Учитель чуть не подпрыгнул от радости, а сам отвечает грозно:

– Ах вы воришки негодные! Отрубить бы вам головы за такие дела, да уж так и быть, помилую. А ну, говорите живо, куда ларец подевали?

Рассказали воришки, что ларец в лотосовое озеро бросили, и отпустил их учитель с миром.

На другой день пришёл учитель во дворец, поклонился императору и сказал:

– Знаю я, Сын Неба, где твой ларец. Собери-ка побольше людей да вели им лотосовое озеро вычерпать. Там на дне ларец и лежит.

Собрал император своих подданных и приказал им лотосовое озеро вычерпать. Стали подданные воду черпать. День черпали, два черпали, наконец всю воду вычерпали. Смотрит император – на дне яшмовый ларец лежит. Обрадовался он, схватил поскорее ларец и бегом во дворец побежал – в самую дальнюю комнату ларец запереть.

А учитель с Кимом и подавно рады. «Скоро домой поедем», – думают.

Думать-то они думали, да только не так всё получилось. Рассердился император, что мудрецы Поднебесной не могли ларец найти, а мудрец Страны утренней свежести нашёл, и решил погубить мудреца. Позвал он к себе учителя и сказал:

[Страна утренней свежести – Корея.]

– Раз ты такой мудрый и всё можешь, достань-ка мне с неба солнце – хочу поглядеть, какое оно вблизи. Не достанешь – отрублю тебе голову. Даю пятнадцать дней сроку.

Опечалился учитель, рассказал обо всём Киму. Заплакали они оба и стали смерти ждать. И то сказать, разве есть на земле хоть один человек, что солнце достать может?

Плакали они, плакали, а потом Ким и говорит:

– Что зря плакать, учитель? Поживём лучше пока в своё удовольствие. Тогда и смерть не так уж страшна будет.

Согласился учитель, и снова устроили они пир на весь мир. Четырнадцать дней пировали, а на пятнадцатый Ким хитрость придумал. Рассказал он о ней учителю, а тот обрадовался: – Молодчина, Ким! Здорово мы их проведём!

Пришёл учитель к императору и говорит:

– Дай мне, Сын Неба, лестницу, и пусть она будет длиной в сто ли. Достану я тогда тебе солнце.

Собрал император всех своих подданных, и сделали они лестницу в сто ли длиной.

Привезли лестницу на площадь, прислонили к дворцовой стене, подошёл к ней учитель, оглядел толпу, что поглазеть на великое чудо собралась, и наверх полез.

Лез он, лез, а потом посмотрел вниз да как закричит:

– Эй, Ким, что ж ты стоишь? Беги поскорее отсюда! Сейчас солнце снимать буду, весь город оно сожжёт!

– Ой-ой-ой! – завопил Ким и наутёк пустился.

А за ним весь народ побежал, шум поднялся несусветный!

Испугался император: «Мудрецы Поднебесной не могли ларец найти, а он смог. Вдруг он и впрямь солнце с неба снимет? Что тогда делать?» Подумал так император и закричал во всё горло:

– Эй, мудрец, я передумал: не надо солнце снимать, не хочу я на него вблизи смотреть! Пусть себе на небе висит.

– Ну уж нет! – отвечает учитель. – Велел ты мне солнце снять – получай!

Сказал он так и снова наверх полез.

– Не надо, мудрец, – опять кричит император, – не снимай солнце! Я тебе всё, что хочешь, дам, только вниз спустись!

– Ладно уж, так и быть, – сказал учитель и вниз слез.

Одарил император учителя богатыми подарками, и учитель с Кимом домой воротились.

С тех пор дружба их ещё крепче стала.

Прикрепленное изображение (вес файла 456.8 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

5 октября также Всемирный день архитектора

Воздушный дворец

Узбекская сказка

Давно это было. Жил на свете один жестокий падишах. Каких только он злодеяний не совершал!

Позвал падишах к себе визиря и говорит:

- Найди мне зодчего. Хочу, чтобы он мне построил воздушный дворец, да такой, чтобы крыша его не задевала облаков, а низ не касался земли. И чтоб был он прозрачнее воздуха, ярче солнца и прекраснее звезд.

Хорошо понимал визирь всю вздорность желания падишаха, но делать было нечего: приказ есть приказ, попробуй, не выполни его, и тогда голова с плеч долой. Надел визирь старый рваный халат, взял в руки посох и пошел искать такого зодчего, который сумел бы построить шаху воздушный дворец. Долго ходил визирь по стране, утомился, измучился, но ни один зодчий и слушать не хотел его. Только смеялись они, говорили: “Разве мыслимо воздвигнуть воздушный дворец?”

Отчаялся визирь, но боялся вернуться – там ждала его неминуемая смерть.

Еле живой, с израненными ногами, добрался он до далекого города, где жил известный далеко за пределами страны зодчий. Пришел к нему визирь, упал к его ногам.

- Что ты делаешь? Встань! - воскликнул зодчий.

Но визирь остался лежать в пыли.

- Я не встану до тех пор, пока ты мне, о великий зодчий, не пообещаешь выполнить мою просьбу.

- Какая же твоя просьба? - спросил зодчий визиря.

- Падишах приказал мне,- отвечал визирь,- найти зодчего, чтобы построил он для него воздушный дворец. Я ищу уже много дней, время проходит, а я никого так и не смог найти. Горе мне. Когда я вернусь, падишах прикажет казнить меня.

- Падишах задал тебе невозможную задачу,- сказал зодчий,- нельзя построить воздушный дворец.

- Смотри!- воскликнул зодчий, показывая визирю чертежи на пергаменте и бумаге.

- Вот дворцы для народа, для бедняков и людей труда. Придет время – все будут равны, и люди по моим чертежам смогут построить себе прекрасные дома-дворцы. Много дворцов! И таких, которых в своих мечтах не видят падишахи, но…

- Что ты говоришь?- в ужасе закричал мудрец.- Это бред! Лучше спаси меня.,

- Даже среди этих дворцов нет ни одного воздушного. Воздушный дворец нельзя построить даже для любимого народа,- забормотал зодчий,- но я спасу тебя.

Он отбросил в сторону чертежи – труды многих лет,- взял визиря за руку, и они пошли в город жестокого падишаха.

Много дней они шли и добрались, наконец, до столицы.

Падишах с нетерпением ждал прихода зодчего и, едва увидев его, сразу закричал:

- Эй, зодчий, построй мне воздушный дворец, да такой, чтобы крыша его не задевала неба, а пол не касался земли. И чтобы был он прозрачнее воздуха, ярче солнца и прекраснее звезд.

- О повелитель,- покорно сказал зодчий.- Я готов выполнить ваше желание при одном условии: я построю воздушный дворец, крыша которого не будет затевать небо, а низ не коснется земли. Но глину я буду замешивать только на воде, которую прикажи носить из реки в ситах. Только на воде, принесенной в сите, можно построить воздушный дворец.

Удивился падишах и задумался.

- Что вы задумались, о повелитель? - спросил тогда зодчий.

- Эй, человек, разве в дырявых ситах вода держится? Ты, я вижу, потерял ум и говоришь глупости.

- Повелитель, если можно построить дворец на воздухе, значит можно носить воду в ситах.

Посмотрел зодчий на падишаха, повернулся к нему спиной и вышел из дворца.

Так зодчий победил в словесном споре падишаха.

Прикрепленное изображение (вес файла 83.7 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё, 5 октября - Международный день врача

Святослав Логинов

Цирюльник

Всю ночь Гийома Юстуса мучили кошмары, и утром он проснулся с тяжелой головой. Комната была полна дыма, забытый светильник чадил из последних сил, рог, в который была заключена лампа, обуглился и скверно вонял. Юстус приподнялся на постели, задул лампу. Не удивительно, что болит голова, скорее следует изумляться, что он вообще не сгорел или не задохнулся в чаду. Хорошо еще, что ставень плотно закрыт, и свет на улицу не проникал, иначе пришлось бы встретить утро в тюрьме: приказ магистрата, запрещающий жечь по ночам огонь, соблюдается строго, а караул всегда рад случаю вломиться среди ночи в чужой дом.

Юстус распахнул окно, вернулся в постель и забрался под теплое одеяло. Он был недоволен собой, такого с ним прежде не случалось. Возможно, это старость; когда человеку идет пятый десяток, слова о старости перестают быть кокетством и превращаются в горькую истину. Но скорее всего, его просто выбил из колеи таинственный господин Анатоль.

Слуга Жером неслышно вошел в комнату, поставил у кровати обычный завтрак Юстуса - тарелку сваренной на воде овсяной каши и яйцо всмятку. Юстус привычно кивнул Жерому, не то здороваясь, не то благодаря. Есть не хотелось, и Юстус ограничился стаканом воды, настоянной на ягодах терновника.

Город за окном постепенно просыпался. Цокали копыта лошадей, скрипели крестьянские телеги, какие-то женщины, успевшие повздорить с утра, громко бранились, и ссору их прекратило только протяжное "берегись!..", донесшееся из окон верхнего этажа. Кумушки, подхватив юбки, кинулись в разные стороны, зная по опыту, что вслед за этим криком им на головы будет выплеснут ночной горшок.

Книга, которую Юстус собирался читать вечером, нераскрытой лежала на столике. Такого с ним тоже еще не бывало. Вечер без книги и утро без пера и бумаги! Господин Анатоль здесь ни при чем, это он сам позволил себе распуститься.

Юстус рассердился и встал, решив в наказание за леность лишить себя последних минут утренней неги. Едва он успел одеться, как Жером доложил, что мэтр Фавори дожидается его.

Мэтр Фавори был модным цирюльником. Он редко стриг простых людей, предоставив это ученикам, за собой же оставил знатных клиентов, которых обслуживал на дому. Кроме того, он контрабандой занимался медициной: не дожидаясь указаний врача, пускал больным кровь, вскрывал нарывы и даже осмеливался судить о внутренних болезнях. Вообще-то Гийом Юстус обязан был пресечь незаконный промысел брадобрея, но он не считал это столь обязательным. Рука у молодого человека была твердая, и вряд ли он мог натворить много бед. К тому же мэтр Фавори прекрасно умел держать себя. Он был обходителен, нагловато вежлив и вот уже третий год ежедневно брил Юстуса, ни разу не заикнувшись о плате.

Мэтр Фавори ожидал Юстуса в кабинете. На большом столе были расставлены медные тазики, дымилась паром чаша с горячей водой и острым стальным блеском кололи глаза приготовленные бритвы. Юстуса всегда смешила страстишка цирюльника раскладывать на столе много больше инструментов, чем требуется для работы. Хотя бритвы у мэтра Фавори были хороши.

Юстус уселся в кресло; Фавори, чтобы не замарать кружевной воротник, накинул ему на грудь фартук, молниеносно взбил в тазике обильную пену, выбрал бритву и приступил к священнодействию. Прикосновения его были быстры и легки, кожа словно омолаживалась от острого касания бритвы. Юстус закрыл глаза и погрузился в сладостное состояние беспомощности, свойственное людям, когда им водят по горлу смертоносно отточенной бритвой. Голос Фавори звучал издалека, Юстус привычно не слушал его. Но тут его ушей коснулось имя, которое заставило мгновенно насторожиться:

- ...господин Анатоль сказал, что жар спадет, и рана начнет рубцеваться. Я был с утра в палатах, любопытно, знаете... И что же?.. Монглиер спит, лихорадка отпустила, гангрены никаких следов. Если так пойдет и дальше, то послезавтра Монглиер снова сможет драться на дуэли. Кстати, никто из пациентов господина Анатоля не умер этой ночью, а ведь он их отбирал единственно из тех, кого наука признала безнадежными...

- Их признал неизлечимыми я, а не наука, - прервал брадобрея Юстус, - человеку же свойственно совершать ошибки. Наука, кстати, тоже не владеет безграничной истиной. Иначе ученые были бы не нужны, для лечения хватало бы цирюльников.

- Вам виднее, доктор, но в коллегии нам говорили нечто прямо противоположное. Ученейший доктор Маринус объяснял, что в задачи медика входит изучение вполне совершенных трудов Галена и Гиппократа и наблюдение на их основе больных. Аптекари должны выполнять действия терапевтические и наблюдать выполнение диеты. Цирюльники же обязаны заниматься manus opera, сиречь оперированием, для чего следует иметь тренированную руку и голову, свободную от чрезмерной учености. Таково распределение сословий во врачебном цехе, пришедшее от древних...

- Во времена Гиппократа не было цирюльников! - не выдержал Юстус, - и Гален, как то явствует из его сочинений, сам обдирал своих кошек! Доктор Маринус - ученейший осел, из-за сочинений Фомы и Скотта он не может разглядеть Галена, на которого так храбро ссылается! Если даже поверить, что великий пергамец знал о человеке все, то и в этом случае за тысячу лет тысяча безграмотных переписчиков извратила всякое его слово! К тому же, небрежением скоттистов многие труды Галена утеряны, а еще больше появилось подложных, - прибавил Юстус, слегка успокаиваясь.

- Господин доктор! - вскричал мэтр Фавори, - заклинаю вас всеми святыми мучениками: будьте осторожны! Я еще не кончил брить, и вы, вскочив, могли лишиться щеки, а то и самой жизни. Яремная вена...

- Я знаю, где проходит яремная вена, - сказал Юстус.

Фавори в молчании закончил бритье и неслышно удалился. Он хорошо понимал, когда можно позволить себе фамильярность, а когда следует незамедлительно исчезнуть. Юстус же, надев торжественную лиловую мантию, отправился в отель Святой Троицы. Идти было недалеко, к тому же сточные канавы на окрестных улицах совсем недавно иждивением самого Юстуса были покрыты каменным сводом, и всякий мог свободно пересечь улицу, не рискуя более утонуть в нечистотах.

Отель Святой Троицы располагался сразу за городской стеной, на берегу речки. Четыре здания соприкасались углами, образуя маленький внутренний дворик. В одном из домов были тяжелые, окованные железом ворота, всегда закрытые, а напротив ворот во дворе устроен спуск к воде, чтобы удобнее было полоскать постельное белье и замывать полотно, предназначенное для бинтования ран. Отель Святой Троицы стоял отдельно от других домов, все знали, что здесь больница, и прохожие, суеверно крестясь, спешили обойти недоброе место стороной.

Под навесом во дворе лежало всего пять тел: за ночь скончалось трое больных, да возле города были найдены трупы двух бродяг, убитых, вероятно, своей же нищей братией. Юстус ожидал в этот день найти под навесом еще четверых, но вчера поутру их забрал себе господин Анатоль, и, как донес мэтр Фавори, все они остались живы.

Юстус совершил обычный обход палат. Все было почти как в былые дни, только исчезли взгляды больных, обращенные на него со страхом и ожиданием чуда. У молвы длинные ноги, чуда теперь ждут от господина Анатоля. Вероятно, они правы, господин Анатоль действительно творит чудеса.

Сначала Юстус не хотел один смотреть вызволенных у смерти больных, но господина Анатоля все еще не было, и Юстус, махнув рукой на сословные приличия, и без того частенько им нарушаемые, отправился в отдельную палату.

Брадобрей был прав: четверо отобранных господином Анатолем больных не только не приблизились к Стигийским топям, но и явно пошли на поправку. Монглиер - бретер и, как поговаривали, наемный убийца, получивший недавно удар ножом в живот, - лежал закрыв глаза, и притворялся спящим. Он должен был умереть еще вечером, но все же был жив, хотя дыхание оставалось прерывистым, а пульс неполным. Состояние его по-прежнему представлялось очень тяжелым, но то, что уже произошло, повергало в изумление. Ни у древних, ни у новейших авторов нельзя найти ни одного упоминания о столь быстром и непонятном улучшении.

Остальные трое больных представляли еще более отрадную картину.

Нищий, переусердствовавший в изготовлении язв и получивший вместо фальшивой болячки настоящий антонов огонь, выздоровел в одну ночь, воспаление прекратилось, язва начала рубцеваться.

Золотушный мальчишка, сын бродячего сапожника, день назад лежавший при последнем издыхании, прыгал на тюфяке, а при виде Юстуса замер, уставившись на шелковую мантию доктора. Осматривать себя он не дал и со страху забился под тюфяк.

Четвертый больной - известный в городе ростовщик, богач и сказочный скареда, решивший лучше лечь в больницу, чем переплатить докторам за лечение, - страдал острым почечным воспалением. Его вопли в течение недели не давали покоя обитателям отеля Святой троицы. Теперь же он сидел на постели, наполовину прикрытый одеялом, и при виде доктора закричал, грозя ему скрюченным хизагрой пальцем:

- Не вздумайте утверждать, будто применили какое-то дорогое лекарство! Вы не выжмете из меня ни гроша! Господин Анатоль обещал лечить меня даром! Что, любезный, не удалось ограбить бедного старика?

Юстус повернулся и, не говоря ни слова, вышел. Ростовщик ударил его в самое больное место: господин Анатоль не брал денег за лечение, а огромные гонорары Гийома Юстуса вошли в поговорку у местной знати. Конечно, господин Анатоль прав - грешно наживаться на страданиях ближних, но ведь для бедных есть больница, а за удовольствие видеть врача у себя дома надо платить. Еще Аристофан заметил: "Вознаграждения нет, так и лечения нет". К тому же, это единственный способ заставить богачей заботиться о бедных. Город выделяет средства скупо, и почти все улучшения в больнице произведены за счет "корыстолюбивого" доктора. Этого даже господин Анатоль не сможет отрицать.

Господин Анатоль сидел в кабинете Юстуса. Доктора уже не удивляло ни умение молодого коллеги всюду принимать непринужденную небрежную позу, ни его смехотворный костюм. Одноцветные панталоны господина Анатоля были такими широкими, что болтались на ногах и свободно свисали, немного не доставая до низких черных башмаков. Одноцветный же камзол безо всяких украшений не имел даже шнуровки и застегивался на круглые костяшки. Под камзолом виднелось что-то вроде колета или обтягивающей венгерской куртки, но, как разузнал мэтр Фавори, короткое и без рукавов. Только рубашка была рубашкой, хотя и на ней нельзя было найти ни вышивки, ни клочка кружев, ни сплоенных складок. Сначала наряд господина Анатоля вызвал в городе недоумение, но теперь к нему привыкли, и некоторые щеголи, к вящему неудовольствию портных, даже начали подражать ему. Ни шпаги, ни кинжала у господина Анатоля не было, к оружию он относился с презрением.

- Приветствую высокоученого доктора! - оживился господин Анатоль при виде Юстуса. - В достаточно ли равномерном смешении находятся сегодня соки вашего тела?

- Благодарю, - отозвался Юстус.

- Вы долго спали, - продолжал господин Анатоль, - я жду вас уже двадцать минут. Излишний сон подобен смерти, не так ли?

- Совершенно верно, - Юстус решил не объяснять господину Анатолю, что он уже вернулся с обхода. - Если вы готовы, мы могли бы пройти в палаты.

- Следовать за вами я готов всегда!

Молодой человек поднялся и взял со спинки кресла белую накидку, без которой не появлялся в больнице. Юстус никак не мог определить, что это. На мантию не похоже, на белые одеяния древних - тем более. Немного это напоминало шлафрок, но куцый и жалкий. Господин Анатоль облачился и они отправились в общие палаты.

Там их ждало совсем иное зрелище, нежели в привилегированной палате господина Анатоля, где каждому пациенту полагалась отдельная кровать и собственный тюфяк. В первом же помещении их встретила волна такого тяжелого смрада, что пришлось остановиться и переждать, пока чувства привыкнут к дурному воздуху. На кроватях не хватало места, тюфяки были постелены даже поперек прохода, и их приходилось перешагивать.

- Лихорадящие, - кратко пояснил Юстус.

Господин Анатоль уже бывал здесь раньше и теперь чувствовал себя гораздо уверенней. Он, не морщась, переступал тела больных, возле некоторых останавливался, спрятав руки за спину, наклонялся над лежащим. Тогда пациент, если он был в памяти, приподымался на ложе и умоляюще шептал:

- Меня, возьмите меня...

Однако, на этот раз господин Анатоль не выбрал никого. Он лишь иногда распахивал свой баульчик и, выбрав нужное лекарство, заставлял страдающего проглотить порошок или маленькую белую лепешечку. Порой он извлекал на свет ювелирной работы стеклянную трубку со стальной иглой на конце и впрыскивал лекарство прямо в мышцу какому-нибудь счастливцу. Впрочем, некоторые больные отказывались от подозрительной помощи господина Анатоля, и тогда он, пожав плечами, молча шел дальше.

А Юстус вдруг вспомнил, как горячился господин Анатоль в таких случаях в первые дни после своего появления. Что же, время обламывает всех. Разве сам он прежде позволил бы кому-нибудь распоряжаться в своих палатах? Особенно такому малопочтенному лицу, каким представлялся господин Анатоль. Молодой человек не походил на врача, он не говорил по-латыни, весело и некстати смеялся, порывисто двигался. Не было в нем степенной важности, отличающей даже самых молодых докторов. Ведь именно уверенность в своем искусстве внушает пациенту доверие к врачу. Главное же - господин Анатоль боялся больных. Юстус ясно видел это и не мог себе этого объяснить.

Но сейчас скептические мысли оставили старого эскулапа. Он наблюдал, как от лепешечек и порошков господина Анатоля спадает жар, утихают боли, как умирающие возвращаются к жизни и болящие выздоравливают. Это восхищало, как чудо и было столь же непонятно.

Сомнения вернулись лишь после того, как господин Анатоль наотрез отказался идти в палату чесоточных. Юстус, который уже был там сегодня, не стал настаивать, и они вместе двинулись туда, где четверо спасенных ожидали своего избавителя.

Господин Анатоль первый вошел в палату и вдруг остановился в дверях.

- Где больные? - спросил он, повернувшись к Юстусу.

Юстус боком протиснулся мимо замершего Анатоля и оглядел палату. Два тюфяка были пусты, в помещении находились только Монглиер и ростовщик. Монглиер на этот раз действительно спал, а меняла лежал, натянув одеяло до самого подбородка, и мелко хихикал, глядя на

вошедших.

- Удрали! - объявил он наконец. - Бродяга решил, что язва уже достаточно хороша для его промысла, и сбежал. И мальчишку с собой увел.

- Идиоты! - простонал господин Анатоль. - Лечение не закончено, а они вздумали бродяжничать! Это же самоубийство, стопроцентная вероятность рецидива! Вы-то куда смотрели? - повернулся он к старику. - Надо было остановить их.

- А мне что за дело? - ответил тот. - Так еще и лучше, а то лежишь рядом с вором. Да и по мальчишке небось виселица давно плачет.

Господин Анатоль безнадежно махнул рукой и, достав из баульчика трубку с иглой, склонился над лежащим Монглиером.

(окончание следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 105.4 Кб)