Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 сентября - Международный день красоты

О том, кaк женили игрокa в кости

(из сборника «Рассказы, собранные в Удзи»)

В стaрину жил некий молодой человек, искусный игрок в кости. Лицом он был не тaков, кaк все: глaзa и нос у него тесно лепились друг к другу, точно склеенные. Родители, конечно, беспокоились, кaк обеспечить своему стрaхолюдному чaду достойное существовaние.

И вот дошел до них слух, что в доме одного богaчa имеется дочь нa выдaнье, воспитaннaя с большой зaботою, и что мaтушкa ищет для нее пригожего женихa.

Родители игрокa пустили слух, дескaть, их сын, первейший крaсaвец в Поднебесной, желaет к ней посвaтaться.

Богaч обрaдовaлся: "Именно тaкой жених нaм и нaдобен". Вскоре был выбрaн счaстливый день для зaключения брaчного союзa.

Нaступилa ночь, когдa жених должен был в первый рaз появиться перед своей нaреченной. Его облaчили в приличествующие случaю одежды, взятые нa время у знaкомых, и хотя ярко светилa лунa, родители позaботились о том, чтобы лицо молодого человекa не слишком бросaлось в глaзa. Сопровождaть женихa вызвaлись приятели, тaкие же, кaк и он, игроки, тaк что с виду все выглядело весьмa прилично, кaк у людей.

С тех пор жених кaждую ночь нaвещaл дочь богaчa, покa не нaступило время, когдa ему уже полaгaлось остaться в доме нa прaвaх зятя.

"Что же теперь будет?" - тревожились его друзья. И вот один из них пустился нa тaкую уловку.

Взобрaвшись нa крышу домa богaчa, кaк рaз нaд покоями молодых, он принялся топотaть ногaми и кричaть грозным, леденящим душу голосом: "Кто тут первейший крaсaвец в Поднебесной?"

Все в доме всполошились, не могут понять, что происходит.

Нaсмерть перепугaнный жених говорит домочaдцaм:

- Вообще-то первейшим крaсaвцем в Поднебесной нaзывaют меня. Только при чем тут это?

А голос нa крыше вопрошaет сновa и сновa. Нa третий рaз жених собрaлся с духом и откликнулся.

- По кaкому прaву ты мне отвечaешь? - пророкотaл мнимый черт.

- Дa кaк-то сaмо собою вышло,- отвечaет жених.

- Этa женщинa уже три годa принaдлежит мне. Кaк ты смеешь ее нaвещaть?

- Я ничего не знaл об этом,- лопочет жених.- Умоляю, пощaдите меня!

- Эх ты, мерзaвец! - воскликнул "черт". - Отвечaй, что тебе дороже: жизнь или крaсотa?

"Кaк же мне ответить?" - рaстерялся жених, a свекор со свекровью ему советуют:

"Сейчaс не время думaть о крaсоте лицa. Глaвное - остaться в живых. Скaжите ему, что рaди жизни вы готовы поступиться своею крaсотой".

Жених ответил, кaк его нaучили.

- Ну что ж, сейчaс я твою крaсоту поглощу-уничтожу! - прорычaл "черт".

Жених зaкрыл лицо лaдонями и в отчaянии зaметaлся по постели. "Черт" же отпрaвился восвояси.

Желaя посмотреть, что стaло с лицом женихa, домочaдцы зaжгли светильник, глядят, a у него и впрямь лицо кaкое-то стрaнное - глaзa и нос точно слепились вместе.

Тут жених зaлился слезaми:

- Уж лучше бы я скaзaл черту, чтобы он отнял у меня жизнь. Кaк же мне теперь жить нa свете с этaкой нaружностью! Жaль, что я ни рaзу не дaл вaм возможности увидеть мое лицо до того, кaк со мною приключилaсь этa бедa. Эх, не нaдо мне было вовсе идти зятем к вaм в дом, коли влaсть нaд ним зaбрaл этот ужaсный черт!

Искренне сочувствуя зятю, свекор скaзaл:

- В возмещение ущербa я отдaм вaм все свои сокровищa.

С тех пор он во всем стaрaлся угодить зятю, и тот был весьмa доволен. В довершение всего свекор подумaл, что остaвaться в этом доме молодому мужу неприятно, и выстроил для него новые прекрaсные хоромы. Тaк что жизнь его устроилaсь великолепно.

Прикрепленное изображение (вес файла 129.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 сентября - Осенины, первая встреча осени. В старину, с этого дня начинались посиделки.

Золотая пряха

Словацкая сказка

Далеко, далеко, где-то за Красным морем жил молодой господин. Стал он в разум входить, да и годами подоспел и надумал пойти по белу свету поискать себе невесту, чтобы и хозяйкой была и собой хороша. Ладно. Как задумал, так и сделал.

Отправился в путь, ходит, ищет, да не заладилось как-то дело. Все не может отыскать невесту по вкусу.

Приходит он, наконец, в избушку одной вдовы. У той три дочки на выданьи. Две старшие, как зовут позабыл, — трудолюбивые, как пчелки. А вот младшенькая, Ганой ее звали, сиднем-сидит, работать не хочет.

Увидал все это молодой господин, удивился: Гана за печкой дремлет, а сестры прядут, только веретена мелькают. Говорит он матери:

— Скажите-ка мне, матушка, почему вы и ту, что за печкой, к прялке не усадите? Ведь она уже не маленькая да за работой и время быстрее бежит.

— Ох, молодой господин, — отвечает мать, — я-то бы с радостью ей и прялку дала и сама бы кудель надела, да вот ведь беда! Она такая пряха, что к утру спрядет на золотые нитки не только нашу кудель, но и все снопы с крыши, а потом за мою седую косу примется. Вот почему я ее и не неволю.

— Ну, коли так, — обрадовался жених, — отдайте мне ее в жены! Хозяйство у меня доброе: и льна, и конопли, и очёсков, и пакли — всего много. Напрядется вдоволь!

Старуха думала недолго, да и Ганка очнулась, наконец, от дремы. Жениху притащили из сундука цветастый платок, за ленту на шляпе барвинок заткнули и в тот же вечер обручили молодых. Девчата на посиделках позавидовали было Ганкиному счастью, но потом успокоились, и они поди в девках не засидятся, коли такая лентяйка замуж выскакивает.

На следующий день велит молодой зять закладывать карету, усаживает заплаканную молодуху, теще подает руку, сестрам кричит — „будьте здоровы" — и поскореее прочь из той деревни.

Вроде бы все ладно, да нет, еще неизвестно!

Сидит наша Ганка подле жениха, заплаканная, и печальная, как будто у нее куры весь хлеб склевали. Он ей то да се, а Ганка все молчит, как рыба.

— Ты чего печалишься? — спрашивает он. — Не бойся, у меня не заскучаешь. Все тебе дам, что твоей душеньке угодно. А уж льна и конопли да оческов с куделью на всю зиму тебе хватит! И яблок кисленьких, чтобы прясть споро!

Только наша Ганка, чем дальше, тем все больше печалится.

К вечеру они были уже в замке. После ужина будущую хозяйку отвели в большущее помещение. Здесь с полу до самого потолка громоздились тюки кудели.

— Вот, — говорит хозяин, — тут тебе прялка и веретено, да румяное яблочко, а вот горох, чтобы во рту не пересохло. А ты знай себе — пряди! К утру перепрядешь все в золотые нитки, тут же свадьбу сыграем. Но коли этого не выполнишь, без суда велю казнить.

Сказал и ушел.

Осталась Ганка одна. К прялке и подойти-то боится. Ведь она даже нитку ссучить не умеет. Стоит она и горестно эдак причитает:

— Ах, я несчастная! Опозорилась перед всем светом! Почему мать не научила меня прясть и другую работу работать, как моих сестер? Я бы дома сидела! А теперь ни за что пропаду, бедная моя головушка!

Вдруг расступились стены и перед испуганной Ганкой вырос маленький мужичок. На голове красный колпачок, вокруг пояса фартук повязан, золотую тачку впереди себя толкает.

— Отчего это у тебя глазки заплаканы? — спрашивает он у Ганки. — Или что стряслось?

— Как же мне бедной не плакать! — отвечает Ганка. — Вы только подумайте, приказано мне к утру всю кудель в золотые нитки ссучить! А коли не выполню приказа, меня без суда казнят. Что мне здесь бедной делать среди чужих!

— Ну, это пустяки, — отвечает мужичок, — не бойся! Я тебя научу прясть золотые нитки. Но ты должна обещать мне, что ровно через год придешь на это самое место. И если не угадаешь, как меня зовут, — придется тебе за меня замуж идти. И я тебя увезу на этой тачке. А коли угадаешь, я оставлю тебя в покое. Только знай, тебе от меня никуда не укрыться. Хоть на небо улети, найду и голову оторву. Ну как, согласна?

По правде говоря, Ганке это предложение не слишком по вкусу пришлось. Но что ей оставалось делать? Она и говорит:

— Все равно мне пропадать! Будь что будет! Согласна!

Услыхал мужичок, обежал вокруг нее со своей золотой тачкой, уселся под прялку и забормотал:

- Вот как, Ганночка, вот так, вот так! Вот как, Ганночка, вот так, вот так! Вот как, Ганночка, вот так, вот так!

Учил, учил и выучил ее прясть золотые нитки.

А потом, откуда явился, туда и удалился. Стена его пропустила и сама за ним сдвинулась.

Наша, теперь уже в самом деле, золотая пряха, села к прялке и стала прясть. Золотых ниток все больше, а кудели все меньше. До утра все сделала и еще и выспаться успела.

Утром господин только с постели встал, тут же оделся и отправился на золотую пряху посмотреть.

Вошел в комнату, чуть не ослеп от блеска. Глазам своим не верит, неужто это настоящее золото. Но, когда убедился, обнял свою невесту и велел немедля свадьбу готовить.

Сыграли свадьбу и зажили они дружно и весело. И если раньше муж любил Ганночку за золотую пряжу, то сейчас стал любить во сто крат крепче: ведь она родила ему прелестного сына!

Ну, а что было дальше? Как ни хороша песня, а кончается. Счастье наших молодых тоже оказалось не вечным. День бежал за днем, день за днем, оглянуться не успели, как год пролетел.

Час от часу Ганка все печальнее становится. Глаза от слез покраснели, места себе не находит. Шутка ли, потерять разом доброго мужа и любезного сыночка! Муж-бедняга ничего не ведает и утешает жену, как может.

Но Ганка оставалась безутешной. Как подумает, что вместо милого мужа будет у нее плюгавый коротышка, чуть с горя на стенку не лезет. В конце концов не выдержала и все мужу-то и рассказала. Тот от страха побелел, как стена. И приказал объявить по всей округе: кто знает имя мужичка-невелички, получит за сообщение кусок золота величиной с голову.

— Эх, вот бы такой кус золота отхватить! — шепчет сосед соседу. Кинулись на поиски, все уголки обшарили, только в мышиные норы не заглянули. Да где там, ищи иголку в стоге сена! Никто, ни одна живая душа коротышку не знает, и не может угадать его имени.

Наступил последний день. А о мужичонке ни слуху ни духу. Наша Ганка глаз не осушает. Муж-бедолага, чтоб жениных мук не видеть, вскинул ружье на плечо, взял свору гончих и отправился на охоту.

Дело было под вечер. Вдруг на небе молнии засверкали. Ливень, как из ведра ливанул, хороший хозяин собаку из дому не выгонит. Слуги забились кто куда. И остался хозяин в незнакомом лесу, мокрый, как мышь, с одним-единственным слугой.

Где укрыться от страшной бури? Где обсушиться? Озираются слуга и хозяин, может поблизости хоть пастуший шалаш увидят? Нигде ничего.

Они, было, всякую надежду потеряли. Вдруг видят из норы, под камнями, дым клубами валит.

— Ступай-ка, милок, погляди, — говорит хозяин своему слуге, — где дым, там и люди. Попроси, чтоб нас на ночь приютили.

Ушел слуга, но вскоре вернулся:

— Нет, — говорит, — там ни дверей, ни шалаша, ни людей.

— Ох, ты и нескладеха, — рассердился хозяин, — а зубами дробь выбивает, я сам пойду, а ты тут в наказание мокни и мёрзни.

Ладно. Пошел хозяин и тоже ни с чем вернулся. Только приметил он, что в одном месте из-под камня дымок вьется. Разозлился он вконец и говорит слуге:

— Хоть сам черт там сидит, я должен узнать, откуда этот дым! Подходит к самой норе, садится на корточки и заглядывает внутрь. И видит — глубоко под землей кухня. В той кухне варятся-парятся всевозможные кушанья, на каменном столике два прибора стоят. Вокруг столика бегает мужичок в красном колпачке, впереди золотую тачку толкает. Пробежит разок и запоет:

Выучил я пану золотую пряху,

Пусть теперь мне скажет, как меня зовут.

Если угадает — не бывать нам вместе,

А не угадает — я на ней женюсь!

А зовут меня Мартинко Килингаш.

И опять вокруг стола мечется, будто с ума спятил и поет:

Сорок блюд на ужин поставлю перед ней,

Спать положу на шелкову постель.

Если угадает — не бывать нам вместе,

А не угадает — я на ней женюсь!

А зовут меня Мартинко Килингаш.

Хозяину только того и надо. Со всех ног кинулся он к слуге. Гроза понемногу утихла, а тропинка их к дому вывела. Жена его встретила заплаканная, несчастная, на себя не похожая. Думала и попрощаться не успеет.

— Брось маяться, женушка! — воскликнул муж с порога. — Я узнал имя! Его зовут Мартинко Килингаш.

И рассказал все по порядку. Ганка от радости ног под собой не чует. Мужа обнимает, целует, и повеселевшая идет в ту самую комнату, где в первую ночь пряла. Садится за прялку и золотую нитку сучит.

В полночь расступается стена и мужичок в красном колпачке, как и год назад, начинает вокруг нее бегать и орать во все горло:

Если угадаешь — не бывать нам вместе,

А не угадаешь, тут же увезу!

Отгадай скорее, как меня зовут?

— Попробую, может угадаю, — отвечает Ганка. — Тебя зовут Мартинко Килингаш!

Не успела договорить, коротышка хватил колпачком об пол, вцепился в свою тачку и откуда явился, туда и удалился. Стена закрылась и Ганночка облегченно вздохнула.

С той ночи она больше золото не пряла. Да им с мужем оно и не нужно было. Они и без того не нуждались. Любили друг друга, и сынок рос не по дням, а по часам.

Кто прочел, — молодец, а нашей сказке — конец.

Прикрепленное изображение (вес файла 423.5 Кб)

Аркадий Аверченко

Святые души

Бывают такие случаи в жизни, в которых очень трудно признаться.

I

Сегодня утром я, развернув газету и пробегая от нечего делать отдел объявлений, наткнулся на такую публикацию:

«Натурщица — прекрасно сложена, великолепное тело, предлагает художникам услуги по позированию».

«Хи-хи, — засмеялся я внутренне. — Знаем мы, какая ты натурщица. Такая же, как я художник…»

Потом я призадумался:

«Поехать, что ли? Вообще, я человек такой серьёзный, что мне не мешало бы повести образ жизни немного полегкомысленней. Живут же другие люди, как бабочки, перепархивая с цветка на цветок. Самые умные, талантливые люди проводили время в том, что напропалую волочились за женщинами. Любовные истории Бенвенуто Челлини, фривольные похождения гениального Байрона, автора глубоких, незабываемых шедевров, которые останутся жить в веках… Извозчик!!!»…

…

В глубине большого мрачного двора я отыскал квартиру номер седьмой и позвонил с некоторым замиранием сердца.

Дверь открыла угрюмая горничная — замкнутое в себе существо.

— Что угодно?

— Голубушка… Что, натурщица, вообще… здесь?

— Здесь. Вы художник? Рисовать?

— Да… я, вообще, иногда занимаюсь живописью. Вы скажите там… Что, вообще, мол, всё будет, как следует.

— Пожалуйте в гостиную.

Через минуту ко мне вошла прекрасно сложенная красивая молодая женщина в голубом пеньюаре, который самым честным образом обрисовывал её формы. Она протянула мне руку и приветливо сказала:

— Вы насчёт позирования? Да? Художник?

«Пора переходить на фривольный тон», — подумал я.

— Художник? Ну, что вы! Хи-хи! Откуда вы могли догадаться, что я художник?

Она засмеялась.

— Вот тебе раз! А зачем бы вы тогда пришли, если не художник? В академии?

— Нет, не в академии, вздохнул я. — Не попал.

— Значит, в частной мастерской. У кого?

Я общительно погладил её руку.

— Какая вы милая! А вот догадайтесь!

— Да как же можно догадаться… Мастерских много. Вы можете быть и у Сивачёва, и у Гольдбергера, и у Цыгановича. Положим, у Цыгановича скульптура… Ну, ещё кто есть?.. Перепалкин, Демидовский, Стремоухов… У Стремоухова, да? Вижу по вашим глазам, что угадала.

— Именно, у Стремоухова, — подтвердил я. — Конечно, у него.

Она оживилась.

— А! У Василия Эрастыча! Ну, как он поживает?

— Да ничего. Пить начал, говорят.

— Начал? Да он, кажется, лет двадцать, как пьёт.

— Ну? Эх, Стремоухов, Стремоухов! А я и не знал. Думал сначала: вот скромник.

— Вы ему от меня кланяйтесь. Я его давно не видала… С тех пор, как он с меня «девушку со змеёй» писал. Я ведь давно позирую.

— Да вы серьёзно позируете? — печально спросил я.

— То есть как серьёзно? А как же можно иначе позировать?

— Я хотел сказать: не устаёте?

— О, нет! Привычка.

— И неужели совсем раздеваетесь?

— Позвольте… А то как же?

— Как же? Я вот и говорю: не холодно?

— О, я позирую только дома, а у меня всегда 16 градусов. Если хотите, мы сейчас можем поработать. Вам лицо, бюст или тело?

— Да, да! Конечно!! С удовольствием. Я думаю — тело. Без сомнения, тело.

— У вас ящик в передней?

— Какой… ящик?

— Или вы с папкой пришли? Карандаш?

— Ах, какая жалость! Ведь я забыл папку-то. И карандаш забыл.

Я помедлил немного и сказал, обращая мысленно взоры к своим патронам: Байрону и Бенвенуто Челлини:

— Ну, да это ничего, что с пустыми руками… Я…

— Конечно, ничего, — засмеялась молодая женщина. — Мы это сейчас устроим. Александр!! Саша!

Дверь, ведущая в соседнюю комнату, скрипнула…

Показалось добродушное лицо молодого блондина, в руке он держал палитру.

— Вот, познакомьтесь, мой муж. Он тоже художник. Саша! Твой рассеянный коллега пришёл меня писать и забыл дома не только краски и холст, но и карандаш и бумагу. Ох, уж эта богема! Предложи ему что-нибудь…

Я испугался:

— Да что вы! Мне неловко… Очень приятно познакомиться… Я уж лучше домой сбегаю. Я тут… в трёх шагах. Я… как это называется…

— Да зачем же? Доска есть, карандаши, кнопки, бумага. Впрочем, вы, может быть, маслом хотели?

— Маслом. Конечно, маслом.

— Так, пожалуйста! У меня много холстов на подрамниках. По своей цене уступлю. Катя, принеси!

Эта проклятая Катя успела уже раздеться, без всякого стеснения, будто она одна была в комнате. Сложена она была действительно прекрасно, но я почти не смотрел на неё. Шагала она по комнате, как ни в чём не бывало. Ни стыда у людей, ни совести.

Тяжесть легла мне на сердце и придавила его.

«Поколотит он меня, этот художественный назойливый болван, — подумал я печально. — Подумаешь, жрецы искусства!»

Катя притащила ящик с красками, холст и ещё всякую утварь, в которой я совершенно не мог разобраться.

Муж её развалился на диване и, глядя в потолок, закурил папироску, а она отошла к окну.

— Поставьте меня, — сказала эта бесстыдница.

— Сами становитесь, — досадливо проворчал я.

Она засмеялась.

— Я же не знаю, какая вам нужна поза.

— Ну, станьте так.

Я показал ей такую позу, приняв которую она через минуту должна была замертво свалиться от усталости.

Но эта Катя была выкована из стали.

Она стала в позу и замерла…

II

— Что вы делаете? — удивлённо сказал муж Саша. — Вы не из того конца тюбика выдавливаете краску.

— Вы уверены? — нагло засмеялся я. — Покойный профессор Якоби советовал выдавливать краску именно отсюда. Тут она свежее.

— Да ведь краска будет сохнуть!

— Ничего. Водой после размочим.

— Водой?.. Масляную краску?!

— Я говорю «водой» в широком смысле этого слова. Вообще — жидкостью… Вот странная вещь, — перебил я сам себя. — Все краски у вас есть, а телесного цвета нет.

— Да зачем вам телесный цвет? Такого и не бывает.

— Вы так думаете? В… Художественных письмах Александра Бенуа прямо указывается, что тело лучше всего писать телесным цветом.

— Позвольте… Да вы писали когда-нибудь масляными красками?

— Сколько раз! Раз десять, если не больше.

— И вы не знаете смешения красок?

— Я-то знаю, но вы, я вижу, не читали многотомного труда члена дрезденской академии искусств барона Фукса «Искусство не смешивать краски».

— Нет, этого я не читал.

— То-то и оно. А что же тут нет кисточки на конце? Одна ручка осталась и шишечка…

— Это муштабель. Неужели вы не знаете, что это такое?

— Я-то знаю, но вы, наверное, не читали «Записок живописца» Шиндлера-Барнай, в которых… Впрочем, не будем отрываться от работы.

— Подвигается? — спросил Саша.

— Да… понемногу. Тише едешь, дальше будешь, как говорится.

Саша встал и взглянул из-за моего плеча на холст.

— Гм!

— Что? Нравится?

— Это… очень… оригинально. Я бы сказал — даже не похоже.

— Бывают разные толкования, — успокоил я. — Золя сказал: «Жизнь должна преломляться сквозь призму мировоззрения художника».

— Так-то оно так… Но вы замечаете, что у неё грудь — на плече.

— Так на своём же, — угрюмо возразил я.

— Странный ракурс.

— Вы думаете? Этот? Я его сделаю пожелтее.

— Причём тут «желтее». Ракурс от цвета не зависит.

— Не скажите. Покойный Куинджи утверждал противное.

— Гм! Может быть, может быть… Вы не находите, что на левой ноге один палец немного… лишний?..

— Где? Ну, что вы! Раз, два, три, четыре, пять… шесть… А! Это тень. Это я тень так сделал… Впрочем, можно её и стереть.

— Конечно, можно. Только вы напрасно всё тело пишете индийской жёлтой.

«Вот осёл-то, — подумал я. — Телесной краски, говорит, нет, а потом сам же к цвету придирается».

— Я вижу, — саркастически заметил я, — что вам просто моя работа не нравится.

— Помилуйте, — деликатно возразил Саша. — Я этого не говорю. Чувствуется искание… новых форм. Рисунок, правда, сбит, линия хромает, но… Теперь вообще ведь всюду рисунок упал.

И он с неожиданной откровенностью закончил:

— Сказать вам откровенно: сколько я ни наблюдал — живопись теперь падает. Мою жену часто приходят писать художники. Вот так же, как вы. И что же! У меня осталось несколько их карандашных рисунков, по которым вы смело можете сказать, что живописи в России нет. Мне это больно говорить, но это так! Поглядите-ка сюда!

Он вытащил из угла огромную папку и стал показывать мне лист за листом.

— Извольте видеть. С самого первого дня, как жена поместила объявление о своём позировании, к нам стали являться художники, но что это всё за убожество, бездарность и беспомощность в рисунке! О колорите я уже не говорю! Полюбуйтесь! И эти люди — адепты русского искусства, призванные насаждать его, развивать художественный вкус толпы. Один молодец — вы видите — рисует левую руку на пол-аршина длиннее правой. И как рисует! Ни чувства формы, ни понятия о ракурсе! Так, ей-богу, рисуют гимназисты первого класса! У этого голова сидит не на шее, а на плече, живот спустился на ноги, а ноги — найдите-ка вы, где здесь колено? Вы его днём с огнём не сыщете. И ведь пишут не то что зелёные юноши! Большею частью люди на возрасте или даже старики, убелённые сединами. Как они учились? Каков их художественный багаж? Вы не поверите, как всё это тяжело мне. Мы с женой искренно любим искусство, но разве это — искусство?!

Действительно, никогда мне не приходилось видеть большего количества уродов, нарисованных беспомощной рукой пьяного или ребёнка: искривлённые ноги, вздутые животы, глаза, вылезшие на лоб, и губы, тянущиеся наискось от уха к подбородку.

Бедная Катя!

Я бросил косой взгляд на свой этюд, вздрогнул и сказал с тайным ужасом:

— Ну, я пойду… Докончим это когда-нибудь… после…

Саша ушёл в свою комнату. Катя закуталась в халатик, подошла к моему этюду и вдруг — залилась слезами.

— Что с вами, милая?! Что такое?

— Я не понимаю: зачем он меня успокаивает, зачем деликатничает?

— Кто?

— Саша. Я сама вижу, я всё время, на всех рисунках вижу, какая я отвратительная, безобразная. А он говорит: «Нет, нет — ты красива, а только тебя не умеют рисовать». Ну, предположим, один не умеет, другой, третий, но почему же — все?!!

Прикрепленное изображение (вес файла 328.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

25 сентября - Всемирный день моря

УЗЛЫ ВЕТРОВ

Латышская сказка

У отца с матерью был сын. Мальчик очень любил играть у воды. Как ни посмотришь, все он возле пруда да возле пруда! И мать наказывала, чтобы не играл около воды — утонуть можно, и отец порол — ничего не помогало. Лишь только у мальчишки что-то оказывалось в руке — будь то ложка, ступа для соли, шапка, постолы — все оказывалось в воде: пусть плавает.

В конце концов мать с отцом решили, что, наверное, не смогут они мальчишку от воды отвадить. Пусть будет их сын моряком.

Отец стал искать для своего сына учителя. Пришел старый человек и начал обучать сына всяким моряцким премудростям.

Мальчик учился охотно, и очень скоро старик сказал:

— Больше мне учить тебя нечему.

Собравшись уходить, старичок дал ученику веревочку с тремя узлами и сказал:

— Хотя ты теперь знаешь все ветры, моря и стороны света, но доброму моряку этого еще недостаточно. Поэтому даю тебе веревочку с тремя узлами. Пока она в твоих руках, ты будешь повелителем моря и ветров. Если нет ветра, развяжи первый узел. Тогда начнет дуть хороший попутный ветер. Если развяжешь второй — поднимется буря. А развязав третий узел, ты заставишь море успокоиться.

Старичок пошел своей дорогой, а молодой моряк стал плавать по всем морям. Другие моряки диву давались: всегда этому молодому капитану был попутный ветер. Ни разу на него не нападал шторм, никакое другое несчастье не случалось в пути.

Однажды приплыл молодой моряк в столицу королевства. Много кораблей, готовых отплыть, стояло в гавани. Но как только причалил наш капитан и развязал третий узел на веревочке, в море ни одна капля не колыхнулась, а на суше даже осиновый листочек не дрогнул. Кораблям невольно пришлось остаться в порту.

Постояли день, другой, но ветра нет как нет. Многие моряки были очень огорчены этой неудачей. А больше всех — сын самого короля. В тот день ему надо было плыть через море к своей невесте — принцессе соседнего государства.

Королевич обещал все тому, кто переправит его через море. А старый король обещал даже половину своего королевства тому, кто поможет его сыну попасть к невесте!

Услыхав это, наш капитан взялся его доставить.

Принц радостно ступил на палубу. Капитан развязал первый узел, поднялся попутный ветер, и корабль, словно чайка, понесся по морю. Уже на другое утро принц увидел замок принцессы и попал туда в последнее мгновение: его невесту хотели повенчать с другим.

Молодой моряк приехал к старому королю, отцу принца, и сказал ему:

— Не нужно мне твое королевство, потому что такой хорошей жизни, как у меня на корабле, нет ни у одного короля.

Тогда старый король пригласил моряка погостить в его замке.

У старого короля была очень красивая дочь. Капитан думал погостить лишь несколько дней, но когда увидел принцессу, то ему совсем не захотелось уезжать.

Однажды в замок приехали сваты. Их прислал король, который жил на неприступном острове. Но принцессе приглянулся молодой капитан, и она отказала сватам. Те не высказали особой обиды и только попросили переночевать в замке, потому что ночью в море выходить опасно.

Но на утро сватов в замке не оказалось. Они сбежали ночью и украли принцессу.

Старый король с горя совсем поседел. Он хорошо знал, что ему никогда не вернуть своей дочери. Вокруг острова, куда ее увезли, были высокие горы, а в воде много подводных скал. Однако наш капитан решил спасти принцессу.

Как только его корабль приблизился к острову, корабли островитян тотчас подняли паруса и вышли навстречу. Но капитан приказал своему экипажу бросить якоря. И как только вражеские суда подошли близко к подводным скалам, капитан развязал второй узел.

В мгновение ока поднялась страшная буря: мчались и разбивались высокие волны, трещали мачты вражеских судов, люди кричали… Корабль молодого капитана тоже бросало, как ореховую скорлупу. Но якоря крепко держали его.

Через некоторое время капитан развязал третий узел, и все стихло. Волны улеглись. Лишь обломки разбитых вражеских кораблей да обрывки парусов плавали в море.

Капитан со своими людьми сейчас же вышел на берег, взял принцессу на корабль и счастливо вернулся домой.

Вскоре отпраздновали свадьбу моряка и принцессы. Капитан остался жить в замке. Однако время от времени он поднимал паруса и выходил в море. Свою веревочку с тремя узлами он всегда брал с собой и говорил, что в старости подарит ее мальчику, чье сердце с малолетства жаждет морских просторов и дальних плаваний.

Прикрепленное изображение (вес файла 369.6 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 октября - Международный день улыбки

Екатерина Коновалова

Сказка про улыбку.

Однажды прекрасным летним утром Светланка бежала к остановке метро, радостно улыбаясь яркому солнышку, голубому синему небу и встречным. Спешащим по своим неотложным делам людям. Да вот они, занятые своими проблемами, не только не отвечали ей взаимным приветствием, а даже каким-то образом раздражались от этой вспышки радости на губах девочки: сурово хмурили брови, сердито оглядывали ее исподлобья или просто возмущенно отворачивались.

Заскочив в вагон и пристроившись в уголке у двери, Светланка от всей души рассмеялась, наблюдая за мальчонкой, старательно пытавшимся застегнуть пуговичку непослушными пухленькими пальчиками, но на нее тут же укоризненно взглянула бабушка малыша, и окружающие пассажиры со всех сторон зашикали, зашипели, возмущаясь неподобающим в приличном обществе ее поведением. Светланка смутилась.

А Улыбка обиделась и на первой же остановке вышла из вагона. Лучезарная, словно светом лампочки высветившая яркий круг среди хмурой озабоченной толпы, тесным кольцом сжимавшей ее со всех сторон, продвигалась она к выходу из подземелья, пока вообще не покинула метрополитен.

Теперь в поезде ехали сердитые, злые, готовые схватить за горло любого, намеренно или нечаянно толкнувшего в бок или наступившего на ногу соседа, люди.

Улыбка тем временем, поднявшись из-под земли на свет, вышла на большую площадь, в центре которой уже плескались в солнечных лучах фонтана неугомонные дети. Она очень обрадовалась, что нашла себе подобающее место, да, видимо, рано, потому что сразу же, откуда ни возьмись, появился злой мальчишка с огромной черной собакой, и испуганные дети с криками и слезами мигом разбежались в разные стороны –под крылышки своих наседок-мам, которые не преминули тут же обрушиться градом ругательств и оскорблений на нарушителя спокойствия.

Понурив голову, расстроенная Улыбка побрела дальше. Так шла она долго по городу, заглядывая в лица озабоченных прохожих, стыдливо и беспомощно отводивших в сторону глаза при встече с ней, пока не заметила в парке на лавочку девушку и парня. Она с надеждой поспешила к ним, но быстро отшатнулась, услыхав, как ссорились казавшиеся издалека влюбленными молодые люди. Они окончательно отпугнули вестницу радости, и обиженная Улыбка покинула город, страну – ушла далеко, в заморские государства, где ее ценили, где ее приветствовали и любили.

Вокруг воцарилось Уныние. Неизвестно откуда появившиеся тяжелые свинцовые тучи нависли низко над городом; сырость и мгла обволокли серые дома, неаккуратно заплатанный асфальт тротуаров, поломанные лавочки в скверах да поврежденные трубки общественных телефонных аппаратов. В местные больницы и госпитали сразу же поспешили машины скорой помощи , переполненные людьми с сверхболезненными приступами печени, обострениями остеохондрозов, больными в предынфарктном состоянии и другими всевозможными расстройствами здоровья.

Когда Светланка вышла из метро, даже не поверила своим глазам. Сверкавший в солнечных лучах летний город, который она так любила, превратился в такой короткий срок в хмурый и неприветливый.

Чистое сердечко девочки сжалось. Но не желало мириться с этим. Доверчивые голубые глаза поднялись к небу, затянутому свинцовыми тучами, выискивая хотя бы малый отблеск солнечного света. Пухлые губы взмолились к Всевышнему с просьбой о прощении окружающих ее, придавленных грузом ежедневных забот, нуждой либо скукой взрослых, не замечающих обычных земных радостей: прекрасного летнего утра, пения птиц, радостных детских улыбок. Благословив свой любимый город и его жителей даже такими, какими они сейчас предстали ее взору, Светланка кинулась искать разочаровавшуюся подругу.

И Улыбка простила незадачливых неудачников. Откликнувшись на зов чистого сердца, она решила вернуться к людям, пренебрегавшим маленькими радостями, хорошим настроением и уверенностью в завтрашнем дне. Поэтому девочка скоро нашла ее. Нашла Улыбку- легкую, неуверенную, блуждающую-на губах безумца, необремененного разрешением жизненных трудностей и проблем, не знающего разочарований, безразличного к условностям, царствующим в обществе.

Глупец с готовностью поделился своим маленьким счастьем с девочкой. И вот она, Улыбка, уже лучезарная, искристая, во всю ширь снова засветилась на губах Светланки, поспешившей к людям, чтобы вернуть их в детство, напомнить им об их надеждах и радужных мечтах, а любимому городу возвратить утраченное лето и тепло.

Прикрепленное изображение (вес файла 329.7 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё, 1 октября - Международный день пожилых людей

Черная мидия

Арабская сказка

В давние времена на морском берегу жила одна-одинешенька бедная старушка. Ютилась она в покосившейся хижине – такой ветхой, что казалось чудом, как она еще не рухнула. Никого на свете не было у старушки – ни детей, ни близких. Чтобы не умереть с голоду, она собирала мелкую рыбешку, выброшенную волнами не берег, и питалась ею. Но когда бушевала буря, старушка не смела и носа показать из своей хижины, не то что отправиться за рыбой. Целые дни она сидела голодная и выходила, лишь когда море утихало. Тогда она собирала много рыбок и досок, выброшенных волнами на берег.

Однажды ночью поднялась страшная буря. Хлынул дождь, море заревело, на небе засверкали молнии, громовые раскаты потрясали земли, будто наступил конец света. Старушка забилась в угол своей холодной и сырой хижины и ждала, когда уймется непогода. Вдруг налетел такой сильный порыв ветра, что чуть было не снес хижину, и тут же в дверь кто-то постучал. Старушка до смерти испугалась, но все же пошла открыть – может быть, кто-нибудь нуждается в помощи и приюте.

Открыла она дверь и видит – на пороге лежит большая черная мидия. Из узкой щели между створками льется яркий, ослепительный свет. Старушка подняла мидию, положила на стол и вернулась, чтобы закрыть дверь. Но тут послышался чей-то далекий голос:

- Не закрывай дверь, и я тебя богато вознагражу!

Старушка послушалась. В тот же миг молнии перестали бороздить небо, буря стихла, море успокоилось. А хижину наполнил такой свет, какого старушка не видывала. Этот свет шел из большой черной мидии, которая медленно раскрывалась, словно огромный черный цветок.

Когда створки раковины совсем раскрылись, старушка еле удержалась на ногах от удивления. В раковине лежала девочка с золотыми волосами и такими блестящими глазками, каких не встретишь у людей. Но вместо ножек у девочки был рыбий хвост, весь усыпанный алмазами и розовыми жемчужинами.

Старушка очень обрадовалась ребенку. Взяла корзинку, устлала ее красными лепестками герани и уложила на них маленькую гостью. Корзинку она поставила под окошком, чтобы утром первые лучи солнца озаряли ее, а днем девочка могла видеть море. После этого старушка улеглась спать, радуясь, что ее одиночеству пришел конец.

Когда она уснула, дверь распахнулась, и в хижине появилась прекрасная русалка в короне из жемчугов. Она склонилась над ребенком, нежно взяла на руки, накормила и уложила обратно. На рассвете русалка грустно посмотрела на дочку, тихонько приблизилась к постели старушки, оставила горсть белых жемчужин и промолвила чуть слышным голосом:

- Спасибо тебе, бабушка, за то, что ты укрыла мою дочку от злого волшебника, который покорил мое царство и полонил меня. Оставь ее у себя на тридцать дней и тридцать ночей, и я богато вознагражу тебя за это.

Сказав это, морская царица тотчас исчезла. Проснувшись, старушка увидела жемчужины, оставленные ночной гостьей. Впрочем, они были ей не нужны. Старушка куда более обрадовалась, подобрав на берегу вдоволь рыбы, который ей должно было хватить на много дней.

Весь день она возилась с малюткой. А когда наступила ночь, дверь хижины опять распахнулась и вошла красавица-русалка. Она накормила и приласкала ребенка, опять оставила старушке в подарок горсть белых жемчужин, а утром исчезла, словно туманная дымка над морем.

Старушка смотрела за золотоволосой девочкой целых тридцать дней и тридцать ночей. И вот наступила последняя ночь. Старушка не ложилась спать – ждала русалку. Ровно в полночь дверь скрипнула и прекрасная морская царевна в жемчужной короне вошла в хижину.

- Я пришла за своей дочерью, - сказала она. – Твоя доброта победила злого волшебника. Если бы ты не взяла к себе черную мидию и не оставила дверь открытой, мы никогда не избавились бы от него. За это я богато вознагражу тебя, бабушка!

Царица протянула старушке свою жемчужную корону.

Та от всего сердца поблагодарила за царский подарок и добавила:

- Возьми свои жемчуга, красавица. Они не нужны мне. Если же ты хочешь доставить мне радость, позволь время от времени видеть твою золотоволосую девочку.

Морская царица улыбнулась, кивнула старушке и перед восходом солнца исчезла вместе с дочерью.

С того дня старушка каждое утро находила не берегу в изобилии пищу А когда море становилось гладким, как стекло, она вглядывалась в прозрачные воды и видела золотоволосую девочку с чудными глазками и усыпанным алмазами и жемчугом хвостом. Тогда старушка говорила:

- Какой прекрасный нынче день!

Прикрепленное изображение (вес файла 168.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

И наконец, 1 октября - Международный день музыки

ЦВЕТОК ЭЛЬФА

(Автора не знаю. Взято отсюда: http://pridumayskazku.ucoz.ru/publ/vzroslye/cvetok_ehlfa/2-1... )

Жили-были в Санкт-Петербурге двое людей. Его звали Лед, а ее Диала. Он был садовник, а она музыкант. Лед любил музыку, особенно, когда ее исполняла Диала, а она любила цветы, особенно те, что вырастил Лед. Все было хорошо, пока однажды они не поссорились. Причина была пустяковая, но день оказался страшно неудачный для всех. Диала одна отправилась в Павловский парк, чтобы развеять настроение. Была осень, и среди травы и листьев она увидела незнакомые цветы. Они так нежно благоухали и словно сами просились в руки... Будь рядом Лед, Диала не поддалась бы искушению. Он всегда был против того, чтобы рвать цветы.

- Им может быть так же больно, как и нам, - говорил он. - К тому же мы не знаем их жизни. А вдруг у них есть дела поважнее, чем просто служить нам украшением?

Но Лед остался в городе, а досада на него заставила Диалу поступить по-своему. Она сорвала цветы и поспешила домой, так как собирались тучи. И надо же было, чтобы в одном из цветов сладко спал маленький эльф! Проснувшись он не сразу понял, где находится. Каково же было его отчаяние, когда он увидел! что попал в плен к людям. А ведь именно в этот день эльфы собирались улететь вместе с птицами в жаркие страны.

Возвращаться в парк было слишком далеко, да он и не смог бы найти дороги. К счастью, в дом пришел Лед и принес гладиолусы. Эльф кинулся к ним, чтобы утолить голод цветочным нектаром и немного успокоиться. Время шло. Последние листья облетели с деревьев. Диала была слишком занята, чтобы выезжать в парк, и только ее игра на рояле отвлекала эльфа от самых печальных мыслей. Ведь все реже Лед приносил цветы, их время проходило, и эльфу грозил бы настоящий голод, если бы не старый кактус, что жил на подоконнике. Приходилось питаться его горьким соком. Увы, столь однообразная диета заставила эльфа быстро осунуться. Он похудел, у него выросла зеленая борода, и странно испортился характер.

Всю долгую зиму эльф проклинал свою судьбу и негодовал на Диалу. Лед вызывал в нем более добрые чувства. Ведь он время от времени умудрялся приносить цветы, хотя за окном лежали сугробы и завывали вьюги. Наконец наступила весна. Эльф забрался в шляпку Диалы, когда она снова собралась в Павловск. Первая трава пробилась на поверхность, подснежники и одуванчики робко улыбались теплым солнечным лучам. Эльф радостно кинулся к знакомым дорожкам. В чашечках цветов он встретился с первыми эльфами, что вернулись в парк, но они едва узнали его.

- Что с тобой случилось? Ты превратился в старика и весь позеленел как кузнечик.

Бедняга Эльф расплакался и рассказал о своей несчастной судьбе. Увы, его история вызвала больше смеха, чем сочувствия.

- Ты получил хороший урок, - сказали ему эльфы. - Твоя лень и постоянное желание поспать наказаны судьбой. В следующий раз ты уж не будешь опаздывать к отлету. Ты сам виноват в своей участи.

Но Эльф не мог смириться с этим.

— Я-то лучше знаю, кто виноват, — пробормотал он, — и сумею наказать обидчицу.

Много волшебных растений в парке, а Эльф еще знал немало наговоров. И вот, когда Диала в очередной раз пришла в парк, кто-то кольнул ее в шею. Она хотела поднять руку, но вдруг превратилась в цветок. Это было ужасно — в одно мгновение потерять способность двигаться, говорить и, конечно же, играть, а последнее было для нее самой большой потерей. Ведь она так любила музыку! К счастью, в парке время от времени появлялись оркестры или бродячие музыканты. Они хоть немного утешали ее, Да, месть Эльфа удалась на славу. Бедный Лед много раз прибегал в парк и искал Диалу. Однажды взгляд его остановился на ней. Она задрожала от радости: вот сейчас он сорвет ее и увезет в город. Но он лишь вздохнул и пошел дальше. Не в его правилах было рвать цветы.

Зато нашлись другие люди, которые увидели прекрасный цветок и увезли в свой дом. Она стояла в вазе на старинном рояле, так напоминавшем ей собственный инструмент. Наступила ночь. Лунные лучи скользнули в комнату и коснулись Диалы. И вдруг она снова превратилась в человека. Забыв о всех горестях, она тотчас открыла рояль и стала играть. Мысли и чувства ее, стосковавшиеся по музыке, унесли ее так далеко, что она и не заметила, что пришло утро. И тут снова ей вернулся образ цветка, и она застыла в вазе.

Люди с тревогой вошли в комнату, где она стояла. Они слышали ее игру и думали, что их посетило привидение. Тем временем цветы, которые стояли с ней рядом, завяли, и их выбросили. Как-то к хозяйке пришли гости, и один из них сыграл на рояле какой-то экспромт, В награду ему подарили цветок Диалу.

— Вы заслужили цветок, который не вянет, как и ваш талант! — сказала хозяйка.

Молодой человек принес Диалу к себе, но забыл поставить в воду. Если бы не лунные лучи, она бы погибла. Но вновь они превратили ее в человека. Она вдоволь напилась воды и задумалась о том, что же ей делать? В любой момент она могла превратиться в цветок и стать пустой забавой в руках людей. А их небрежность может стоить ей жизни. В комнату вошел молодой человек и, увидев незнакомку, очень удивился. Впрочем, ей не пришлось ему объяснять свое фантастическое появление в доме. Она была так прекрасна! Грация цветка сохранилась в ней, несмотря на перемену образа. К тому же она сама была музыкантом. Ночь быстро пролетела за игрой на рояле. Под утро Диала воспользовавшись моментом, нашла небольшую вазу, наполнила ее водой и взяла в руки. Молодой человек на минуту вышел, а когда вернулся, Диалы уже не было. Лишь цветок, подаренный ему, стоял в вазе на рояле.

Рассеянность его или иные обстоятельства, но Диала стала путешествовать из дома в дом, из одних рук в другие. В нее влюблялись, ее пугались, она поселяла слухи самые невероятные. Весь город гудел о призраках, о музыке, звучащей в доме, где не было людей, о цветке, который не вянет и приносит счастье. И лишь один человек понял, что происходит. Это, конечно же, был Лед. Дни и ночи бродил он по городу, пытаясь отыскать следы Диалы. Диала много раз приходила к его дому, когда ей возвращался человеческий облик, но не могла его застать. И, наконец, Лед нашел дорогу к королеве эльфов.

— Я вырастил столько цветов для вас и ваших подданных, не могли бы вы мне помочь отыскать невянущий цветок, который еще обладает музыкальным даром?

— Кажется, я слышала о таком, что недавно появился в нашем королевстве, — ответила она. — Но что за выкуп ты готов заплатить за него?

— Все, что вы пожелаете! — ответил Лед.

— И ты даже готов разделить судьбу его и самому стать эльфом этого цветка, которому будешь служить вечно?

— Да! — ответил Лед.

И она превратила его в эльфа. Теперь-то он мог отыскать Диалу. Никакие стены и двери не были ему препятствием, если за ними находились цветы. А он еще чувствовал аромат Диалы, который вел его по следу. Но еще прежде, чем они встретились, лед столкнулся с обиженным Эльфом, который превратил Диалу в цветок. Тот притаился за окном большого старого дома, откуда раздавались звуки рояля.

— Тебе нравится игра Диалы? — спросил Лед.

— О да, конечно. Она так волнует мое сердце. Ведь ты знаешь, мы умеем только петь, и наши голоса так тонки, а здесь можно услышать весь мир, я даже думаю, что я не наказал эту девушку, а наградил, превратив ее в цветок, теперь она знает столько песен растений и эльфов.

— Но чтобы она могла играть, она должна вернуться в мир людей, — сказал Лед.

— Я думаю, она не захочет сама, — ответил Эльф.

— Так ты и сможешь наказать ее тем, что сделаешь то, чего она не хочет, — продолжил Лед.

— Пожалуй, что и так, — согласился Эльф.

— Так лети за своей волшебной травой и быстрей возвращайся.

Эльф улетел, а Лед проник в комнату. Темное облако заслонило луну, и вместо Диалы на клавиши упал белый цветок. Лед схватил его и прижал к груди. В то же мгновение они превратились в людей.

— Стойте! Я еще не успел расколдовать ее! — крикнул Эльф, появляясь в окне.

— У них свое колдовство, с которым нам не справиться, да и стоит ли пытаться, если это колдовство называется любовью, — ответил ему голос королевы эльфов.

Прикрепленное изображение (вес файла 229.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

4 октября - Всемирный день защиты животных

Автор под ником lisart

Ящерка

-Ой, смотри – ящерка! Только что вылупилась. Видишь скорлупу?

-Ага! Прикольная какая!

-Слушай, а давай ее поймаем? Говорят, на этих островах суп из ящерицы самый большой деликатес.

Они кинулись вдоль дикого пляжа за ящеркой, увязая по щиколотку в золотистом песке и хохоча во все горло. Девушка отставала, а парень почти настигал ящерку. Та сделала немыслимый поворот и в последнем рывке забралась на одиноко стоящий обломок скалы.

Парень обошел обломок вокруг.

-Не забраться – сказал он расстроенным голосом. – Тут метра два с половиной.

-Надо сбить ее палкой или камнем. А потом ты ее накроешь футболкой и все дела.

Парень стянул с себя футболку и стал завязывать рукава узлами. Девушка приволокла выброшенный океаном на берег обломок дерева.

Ящерка внимательно наблюдала за их действиями сверху, а потом вдруг открыла рот и пронзительно закричала. В голосе слышалось совсем человеческое отчаяние и страх.

-Надо же, как орет! – удивился парень…

Какой-то хлопающий звук послышался сзади, перекрывая шум прибоя. Взметнулся песок. Тень накрыла всех троих и еще половину пляжа – будто облако набежало на июльское солнце.

Двое одновременно обернулись на звук. Огромный дракон нависал над ними. Перепончатые крылья еще не полностью сложились за спиной и сквозь их серую кожу просвечивали кровеносные сосуды. Костяной гребень на загривке топорщился, пасть была полуоткрыта - виднелись зубы и раздвоенный на конце язык.

-Мама..- полушепотом сказал парень. Девушка молчала, не в силах не двинуться, не убежать, не вымолвить хоть слово.

-Упс, да? – неожиданно сказал дракон хриплым, низким голосом.

-Аааааа – тихонечко завела девушка на одной ноте.

- Охотимся помаленьку, да? – сказал дракон и по-собачьи чуть повернул голову набок.

- Ммы гу-гугуля…- парень начал заикаться. – М-мы…

-Вижу. Гули вы, ага. Гульки. Голуби. Голубки. Тока хищные, да?

- М-мы – парень окончательно зациклился на первом слове.

Дракон потерял к ним интерес и повернул голову к обломку скалы.

- Иди к папе, доча.

Ящерка проворно соскочила на песок и подбежала к огромной ноге, покрытой зеленовато-серой чешуей. На спине у нее неожиданно расправились маленькие кожистые крылышки. Задрожали и снова сложились.

-Папа. – тоненьким голоском сказала ящерка, впервые в жизни пробуя голосовые связки. – Папочка.

Потом повернулась к замершей паре, поглядела на них блестящими глазенками и спросила дракона:

-Папа, а ты их убьешь?

-Нет, доча. Мы не обижаем маленьких. Мы ведь не люди….

Прикрепленное изображение (вес файла 353.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

5 октября - Международный день врача

Артур Конан Дойль

Неудачное начало

- Доктор Орас Уилкинсон дома?

- Это я. Входите, прошу вас.

Посетитель, казалось, был чуть удивлен тем, что дверь ему открыл сам хозяин дома.

- Я хотел бы поговорить с вами.

Доктор, бледный молодой человек с нервным лицом и холеными бакенбардами, в которые упирался высокий белый воротничок, одетый в строгий и длинный черный сюртук, какие носят только врачи, потер руки и улыбнулся.

В плотном, крепко сбитом человеке, стоявшем перед ним, он угадал пациента, первого своего пациента. Скудные его средства таяли, и он уже задумывался над текущими хозяйственными расходами, хотя безопасности ради давно запер в правый ящик стола деньги, предназначенные для арендной платы за первые три месяца. Он поклонился, жестом пригласил посетителя войти, небрежно, словно он случайно оказался в прихожей, запер дверь, проводил незнакомца в скромно обставленную приемную и предложил сесть. Сам доктор Уилкинсон сел за стол и, соединив кончики пальцев, стал внимательно разглядывать посетителя. Интересно, что его беспокоит? Лицо, кажется, слишком красное. Кое-кто из его прежних преподавателей уже поставил бы диагноз и поразил бы пациента описанием симптомов, прежде чем тот успел вымолвить слово. Доктор Орас Уилкинсон мучительно ломал голову, пытаясь угадать недуг своего первого пациента, но природа сотворила его всего-навсего трудолюбивым и усердным человеком, а не блестящим медиком. Мысли его вертелись вокруг цепочки от часов у посетителя, которую он видел перед собой. Она сильно смахивала на медную, и он сделал вывод, что может рассчитывать не более как на полкроны. Что ж, и полкроны на земле не валяются, особенно когда ты только начинаешь.

Пока врач внимательно разглядывал посетителя, тот шарил по карманам своего плотного сюртука. Из-за теплой, не по погоде, одежды и усилий, которые потребовались для этого, лицо его из кирпичного стало свекольным, а лоб покрылся испариной. Именно это и натолкнуло наконец наблюдательного медика на догадку. Не иначе как спиртному посетитель обязан таким цветом лица. Да, беда этого человека в том, что он пьет. Нужен, правда, некоторый такт, чтобы дать понять пациенту, что причина его недуга ясна для врача.

- Фу, жарко! - заметил незнакомец.

- Да, в такую погоду так и тянет выпить лишнюю кружку пива, хотя это и вредно, - ответил доктор Уилкинсон, многозначительно глядя на посетителя поверх сомкнутых пальцев.

- Вот чего ни за что бы не посоветовал вам.

- Мне? Я пива не пью.

- Я тоже. Двадцать лет, как бросил.

Гнетущая пауза. Доктор Уилкинсон вспыхнул, лицо у него стало такое же красное, как у собеседника.

- Чем я могу быть полезен? - спросил он, взяв стетоскоп и легонько постукивая им по ногтю большого пальца.

- Да-да, я как раз хотел перейти к делу... Я давно знаю, что вы приехали, но как-то не собрался сразу...

Он неуверенно кашлянул.

- Понимаю, - произнес доктор сочувственно.

- Я должен был зайти к вам еще три недели назад, но знаете, как это бывает, - все откладываешь.

Он снова кашлянул, прикрыв рот большой красной ладонью.

- Я думаю, что больше не надо ничего рассказывать, - сказал доктор Уилкинсон, уверенно беря дело в свои руки. - Ваш кашель говорит сам за себя. Затронуты бронхи, если судить на слух. Крохотный очажок, ничего страшного, правда, есть опасность, что он увеличится, так что вы правильно сделали, что пришли. Кое-какие профилактические меры, и вы совсем поправитесь. Снимите, пожалуйста, жилет, рубашку не надо. Вздохните поглубже и низким голосом скажите "девяносто девять".

Краснолицый рассмеялся.

- Да нет, со мной все в порядке, доктор. Кашель оттого, что я жую табак. Дурная привычка. С вас причитается девять шиллингов и девять пенсов по счетчику. Я агент газовой компании.

Доктор Орас Уилкинсон рухнул в кресло.

- Так вы не больной? - пробормотал он.

- Нет, сэр, я ни разу в жизни не был у врача.

- Так вон что... По вашему виду и в самом деле не скажешь, что вы доставляете врачам много хлопот. Ума не приложу, что нам делать, если все будут такие здоровяки, как вы. - Доктор пытался замаскировать разочарование шуткой. - Хорошо, я как-нибудь зайду в контору и внесу эту небольшую сумму.

- Сэр, было бы удобнее, поскольку я уже пришел... И вам не хлопотно...

- Ну что же, пожалуйста!

Эти вечные денежные дела причиняли доктору больше неприятностей, чем скромный образ жизни или скудная еда. Он вытащил кошелек и высыпал содержимое на стол: две монеты по полкроны и несколько пенсов. Правда, в ящике стола припрятаны десять золотых соверенов. Но это плата за помещение. Если притронутся к ним, он погиб. Нет, лучше уж голодать.

- Вот незадача! - сказал он, улыбаясь, словно произошло что-то совершенно неслыханное. - У меня вышла мелочь. Боюсь, что мне все-таки придется зайти в контору.

- Как вам угодно, сэр.

Агент поднялся и, оценив наметанным глазом все, что находилось в комнате - от ковра стоимостью в две гинеи до восьмишиллинговых муслиновых занавесок, - откланялся.

После его ухода доктор Уилкинсон прибрал в комнате, что он по обыкновению делал раз десять на дню. С краю на столе положил для вящей убедительности "Медицинскую энциклопедию Куэна", чтобы пациенты видели, какие у него под рукой авторитеты. Потом он вынул инструменты из своей карманной сумки - ножницы, щипчики, хирургические ножи, ланцеты - и аккуратнейшим образом разложил их на виду рядом со стетоскопом. Перед ним были раскрыты журнал, дневник и книга регистрации посетителей. Нигде не было ни единой записи, новенькие глянцевые обложки внушали подозрение, поэтому он потер их друг о друга и даже поставил несколько чернильных клякс. Чтобы пациент не заметил, что его имя первое, он заполнил первую страницу в каждой книге записями о воображаемых визитах, которые он нанес безымянным больным за три последних недели. Проделав все это, он уронил голову на руки и погрузился в томительное ожидание.

Ожидание клиента всегда томительно для молодого человека, едва начинающего карьеру, но особенно томительно для того, кто знает, что через несколько недель, а то и дней жить будет не на что. Как ни экономить, деньги будут утекать, точно вода, из-за бесчисленных мелких расходов, совершенно непонятных, пока не имеешь собственного дома. И вот сейчас, сидя за столом и задумчиво глядя на горстку серебряных и медных монет, доктор Уилкинсон не стал бы отрицать, что его надежды успешно практиковать в Саттоне быстро улетучиваются.

А ведь это был оживленный, процветающий город, тут было столько денег, что оставалось загадкой, почему знающий человек с умелыми руками должен бежать отсюда из-за невозможности найти работу. Со своего места доктор Орас Уилкинсон видел, как мимо его окна в обе стороны бежал и вихрился бесконечный людской поток. Он поселился в деловом квартале, где воздух всегда наполнен глухим городским шумом, стуком колес и шарканьем бесчисленных шагов. Тысячи и тысячи мужчин, женщин, детей каждый день проходили мимо его двери, но каждый спешил по своим делам и едва ли замечал маленькую медную табличку на ней и давал себе труд подумать о человеке, который ждал внутри. А ведь совершенно очевидно, что многие из них нуждались в его помощи. Мужчины, страдающие дурным пищеварением, и анемичные женщины с прыщеватыми лицами и больной печенью - все они проходили мимо; они нуждались в нем, он нуждался в них, но их разделял неумолимый закон профессиональной этики. Что ему было делать? Не мог же он, выйдя за дверь, схватить за рукав первого встречного и шепнуть ему на ухо: "Прошу прощения, сэр, я только хотел сказать, что ваше лицо усеяно угрями, на вас неприятно смотреть, позвольте рекомендовать вам отличное средство с мышьяком, оно будет стоить не больше, чем один обед или ужин, но, несомненно, поправит ваше здоровье"? Сказать такое - значит унизить высокое и благородное звание врача, а нет более ревностных хранителей профессиональной чести, чем те, кому эта профессия стала злой мачехой.

Доктор Орас Уилкинсон все так же задумчиво глядел в окно, как вдруг кто-то резко дернул звонок у входной двери. Колокольчик звонил часто, и каждый раз он загорался надеждой, которая тут же гасла и наливала сердце свинцовым разочарованием, когда он встречал на пороге нищего или коммивояжера. И все-таки наш доктор был молод, обладал отходчивым характером, так что, несмотря на горький опыт, душа его снова радостно отозвалась на призыв. Он вскочил на ноги, окинул взглядом стол, придвинул на более видное место справочники и поспешил к двери. Но, выйдя в прихожую, он чуть не застонал от досады. Сквозь застекленный верх двери он увидел перед домом цыганский фургон, нагруженный плетеными столами и стульями, а у входа мужчину и женщину с ребенком. Он знал, что с этими людьми лучше даже не вступать в разговор.

- Ничего нет! - крикнул он, чуть отпустив цепочку замка. - Уходите! - Он захлопнул дверь, но колокольчик зазвонил снова. - Уходите! - крикнул он в сердцах и пошел к себе в приемную. Но едва он успел опуститься на стул, как колокольчик зазвонил в третий раз. Закипая от гнева, он кинулся назад, распахнул дверь.

- Какого...?

- Простите, сэр, нам нужен врач.

В одно мгновенье он уже с приятнейшей профессиональной улыбкой потирал руки. Значит, им все-таки нужен врач, а он хотел прогнать их с порога - первые посетители, которых он ждал с таким нетерпением. Правда, люди эти из самых низов. Мужчина, высокий цыган с гладкими волосами, отошел к лошади. Перед ним стояла невысокая суровая женщина с большой ссадиной у глаза. Голова у нее была повязана желтым шелковым платком, к груди она прижимала младенца, завернутого в красную шаль.

- Входите, сударыня, - любезно произнес доктор Орас Уилкинсон. Уж тут-то диагноз можно поставить безошибочно. - Присядьте на диван, через минуту вам будет лучше.

Он налил из графина воды в блюдце, наложил компресс из корпии на поврежденное место и сделал перевязку secundum artem*. (* По всем правилам искусства (лат.).)

- Спасибо, сэр, - сказала женщина, когда он кончил. - Так хорошо теперь и тепло. Да благослови вас бог, доктор. Но пришла-то я не с глазом.

- Не из-за глаза?

Доктор Орас Уилкинсон начинал сомневаться в преимуществе быстрого диагноза. Поразить пациента - вещь, конечно, превосходная, но до сих пор пациенты поражали его.

- Нет, у ребеночка вот сыпь.

Она отвернула шаль и показала крохотную темноволосую черноглазую девочку. Ее смуглое горячее личико обметала темно-красная сыпь. Ребенок, хрипло посапывая, смотрел на доктора слипающимися со сна глазенками.

- М-да! Верно, сыпь... и порядочно высыпало.

- Я пришла показать ее вам, чтобы вы могли утвердить.

- Что утвердить?

- Ну, если что случится...

- Вот оно что... Подтвердить, значит.

- Ну, а теперь я, пожалуй, пойду. А то Рубен - это мой муж - спешит.

- Неужели вы не возьмете лекарства для девочки?

- Вы видели ее, значит, все в порядке. Если что случится, я скажу вам.

- Вы должны взять лекарство. Ребенок серьезно болен.

Он спустился в маленькую комнатку, которую приспособил под хирургический кабинет, и приготовил две унции успокаивающей мази в пузырьке. В таких городках, как Саттон, немногие могут позволить себе платить и врачу и фармацевту, и если врач не умеет приготовить лекарство, то ему вряд ли удастся заработать на жизнь.

- Вот лекарство, сударыня. Способ употребления на этикетке. Держите девочку в тепле и не перекармливайте.

- Премного благодарна вам, сэр.

Женщина взяла ребенка в руки и пошла к двери.

- Простите, сударыня, - тревожно сказал доктор, - не кажется ли вам, что неудобно посылать счет на такую небольшую сумму? Лучше, если вы сразу рассчитаетесь со мной.

Цыганка с упреком глянула на него здоровым глазом.

- Вы хотите взять с меня деньги? - спросила она. - Сколько же?

- Ну, скажем, полкроны.

Он назвал сумму небрежно, словно о такой мелочи и говорить всерьез не приходится, но цыганка подняла истошный крик.

- Полкроны? За что?

- Послушайте, дражайшая, почему же вы не обратитесь к бесплатному врачу, если у вас нет денег?

Неловко согнувшись, чтобы не уронить ребенка, женщина пошарила в

карманах.

- Вот семь пенсов, - сказала она наконец, протягивая несколько медяков. - А в придачу дам плетеную скамеечку под ноги.

- Но мне платят полкроны.

Вся его натура, воспитанная на уважении к славной профессии врача, восставала против этой унизительной торговли, но у него не было выхода.

- Да где же я возьму полкроны-то? Хорошо господам, как вы сами: сидите себе в больших домах, едите-пьете, что пожелаете, да еще требуете полкроны. А за что? За то, что скажете "добрый день"? Полкроны на земле не валяются. Денежки-то нам ох как трудно достаются! Семь пенсов, больше у меня нет. Вот вы сказали не перекармливать ее. Куда там перекармливать, кормить не знаю чем.

Пока цыганка причитала, доктор Орас Уилкинсон рассеянно перевел взгляд на крохотную горстку монет на столе - все, что отделяло его от голода, и мрачно усмехнулся про себя, подумав, что в глазах этой бедной женщины он купается в роскоши. Потом он сгреб со стола свои медяки, оставив две монеты в полкроны, и протянул их цыганке.

- Гонорара не надо, - сказал он резко. - Возьмите это. Они вам пригодятся. До свидания!

Он проводил цыганку в прихожую и запер за ней дверь. Все-таки начало положено. У этих бродяг удивительная способность распространять новости. Популярность самых лучших врачей зиждется на таких вот рекомендациях. Повертятся у кухни, расскажут слугам, те несут в гостиную - так оно и идет. Во всяком случае, теперь он может сказать, что у него был больной.

(окончание следует)

Артур Конан Дойль

Неудачное начало

(окончание)

Он пошел в заднюю комнатку и зажег спиртовую горелку, чтобы вскипятить воды для чая; пока вода грелась, он с улыбкой думал об этом визите. Если все будут такие, то нетрудно посчитать, сколько потребуется больных, чтобы разорить его до нитки. Грязь на ковре и убитое время не в счет, но бинта пошло на два пенса и лекарства на четыре, не говоря уже о пузырьке, пробке, этикетке и бумаге. Кроме того, он дал ей пять пенсов, так что первый пациент стоил ему никак не меньше шестой части наличного капитала. Если появятся еще пятеро, он вылетит в трубу. Доктор Уилкинсон присел на чемодан и затрясся от смеха, отмеривая в коричневый керамический чайник полторы чайных ложки чая по шиллингу и восемь пенсов за фунт. Вдруг улыбка сбежала с его губ, он вскочил на ноги и прислушался, вытянув шею и скосив глаза на дверь. Заскрежетали колеса на обочине тротуара, послышались шаги за дверью, и громко задребезжал звонок. С ложкой в руке он выглянул в окно и с удивлением увидел экипаж, запряженный парой, и напудренного лакея у дверей. Ложка звякнула об пол, он недоуменно застыл. Потом, собравшись с духом, распахнул дверь.

- Молодой человек, - начал лакей, - скажи своему хозяину доктору Уилкинсону, что его просят как можно скорее к леди Миллбэнк, в "Башни". Он должен ехать немедленно. Мы бы подвезли его, но нам нужно заехать еще раз к доктору Мэйсону посмотреть, дома ли он. Поторопитесь-ка передать ему это!

Лакей кивнул и исчез; в ту же минуту возница хлестнул лошадей, и экипаж понесся по улице.

Дела принимали неожиданный оборот! Доктор Орас Уилкинсон стоял у двери, пытаясь собраться с мыслями. Леди Миллбэнк, владелица "Башен". Очевидно, состоятельная и высокопоставленная семья. И случай, видно, серьезный - иначе зачем такая спешка и два врача сразу? Однако каким чудом объяснить, что послали именно за ним?

Он скромный, никому не известный врач. Тут какая-то ошибка. Да, так оно, верно, и есть... А может быть, кто-нибудь решил сыграть с ним злую шутку? Но так или иначе пренебрегать таким приглашением нельзя. Он должен немедленно отправиться и выяснить, в чем дело.

Хотя кое-что он может узнать еще на своей улице. На ближайшем углу есть крохотная лавчонка, где один из старожилов торгует газетами и сплетнями. Сперва он отправится туда... Доктор надел начищенный цилиндр, рассовал инструменты и перевязочный материал по карманам, не выпив чая, запер свою приемную и пустился навстречу приключению.

Торговец на углу был ходячим справочником обо всех и обо всем в Саттоне, так что очень скоро доктор Уилкинсон получил необходимые сведения. Оказалось, что сэр Джон Миллбэнк - популярнейшая фигура в городе. Крупный оптовик, он занимался экспортом письменных принадлежностей, трижды был мэром и, по слухам, стоил никак не меньше двух миллионов стерлингов.

"Башни" - это богатое поместье сэра Джона Миллбэнка недалеко от города. Супруга его давно хворает, и ей становится все хуже. Все выглядело пока вполне правдоподобно. Они вызвали его благодаря какой-то поразительной случайности.

Но вдруг доктора снова одолели сомнения, и он вернулся в лавку.

- Я доктор Орас Уилкинсон, живу по соседству. Нет ли в городе другого врача с этим именем?

Нет. Торговец был уверен, что второго доктора Уилкинсона в городе нет.

Итак, все ясно, ему выпал неслыханно счастливый случай, и он должен незамедлительно воспользоваться им. Он подозвал кэб и помчался в "Башни". У него то кружилась голова от радостных надежд и восторга, то замирало сердце от страха и сомнений, что он не сможет быть полезным или что в самый критический момент у него не окажется с собой нужного инструмента или какого-нибудь средства. В памяти всплывали всякие сложные и простые случаи, о которых он слышал или читал, и задолго до того, как добраться до "Башен", он окончательно убедил себя, что его немедленно попросят сделать по меньшей мере трепанацию черепа.

"Башни" оказались большим домом, стоящим посреди парка на другом конце аллеи. Подкатив к дому, доктор выпрыгнул из кэба, отдал кэбмену половину своего земного имущества и последовал за величественным лакеем, который, справившись, как доложить, провел доктора через великолепную, обшитую дубом и с цветными стеклами в окнах залу, стены которой были увешены оленьими головами и старинным оружием, и пригласил в большую гостиную. В кресле у камина с раздраженным видом восседал желчный мужчина, а в дальнем конце комнаты, у окна, стояли две молодые леди в белом.

- Эй-эй, что такое? - воскликнул желчный мужчина. - Вы доктор Уилкинсон, да?

- Да, сэр. Я доктор Уилкинсон.

- Так, так! Вы как будто очень молоды, гораздо моложе, чем я ожидал. Однако вот Мэйсон - старик, а все же, кажется, не очень разбирается что к чему. Наверно, стоит попробовать теперь с другого, так сказать, конца. Вы тот самый Уилкинсон, который писал что-то про легкие?

Теперь все ясно! Два единственные сообщения, которые он послал в "Ланцет" и которые были помещены где-то на последних страницах среди дискуссий о профессиональной этике и вопросов насчет того, во сколько обходится держать в деревне лошадь, - два эти скромные сообщения касались именно легочных заболеваний. Значит, он не напрасно трудился. Значит, чей-то взгляд остановился на них и имя автора было замечено. Кто после этого осмелится утверждать, что труд может остаться невознагражденным!

- Да, я писал о легких.

- Ага! Ну, хорошо, а где же Мэйсон?

- Не имею чести знать его.

- Вот как! Странно. Он знает вас и ценит ваше мнение. Вы ведь не здешний?

- Да, я приехал совсем недавно.

- Мэйсон так и сказал. Он не дал мне ваш адрес. Сказал, что сам привезет вас. Но когда жене стало хуже, я навел справки и без него послал за вами. Я послал и за Мэйсоном, но его не оказалось дома. Однако мы не можем так долго ждать, бегите-ка наверх и принимайтесь за дело.

- Гм, вы ставите меня в весьма неловкое положение, - сказал доктор Орас Уилкинсон неуверенно. - Насколько я понимаю, меня пригласили сюда на консилиум с моим коллегой, доктором Мэйсоном. Мне вряд ли удобно осматривать больную в его отсутствие. Я думаю, что лучше подождать.

- Подождать? Да вы что? Неужели вы думаете, что я позволю врачу прохлаждаться в гостиной, в то время как моей жене становится хуже и хуже! Нет, сэр, я человек простой и говорю попросту: либо вы немедленно идете к ней, либо уходите.

Неподобающие обороты речи хозяина дома покоробили доктора. Хотя человеку многое прощается, когда у него больна жена. Поэтому доктор Уилкинсон удовольствовался сухим поклоном.

- Если вы настаиваете, я иду к больной, - сказал он.

- Да, настаиваю! И вот еще что: нечего простукивать ей грудь и прочие штучки. У нее обыкновенный бронхит и астма и больше ничего нет. Можете ее вылечить - милости просим. От всех этих простукиваний да прослушиваний она только силы теряет, а пользы все равно никакой.

Доктор мог стерпеть личное неуважение, но когда неосторожным словом задевали его святыню - профессию врача, он не мог сдержаться.

- Благодарю вас, - сказал он, беря шляпу. - Имею честь пожелать вам всего хорошего. Я не хочу брать на себя ответственность за больную.

- Постойте, в чем дело?

- Не в моих правилах давать советы, не осмотрев пациента. Странно, что вы предлагаете это врачу. Желаю вам всего хорошего.

Сэр Джон Миллбэнк был сугубо коммерческий человек и неукоснительно придерживался коммерческого принципа: чем труднее заполучить что-либо, тем это дороже. Мнение врача определялось для него единственно тем, сколько за него будет заплачено. А этот молодой человек, казалось, не придавал никакого значения ни его состоянию, ни титулу. И потому он сразу же преисполнился уважения к нему.

- Вот как? У Мэйсона кожа потолще, - сказал он. - Ну, ладно, ладно, пусть будет по-вашему. Поступайте, как знаете. Я молчу. Вот только поднимусь наверх и скажу леди Миллбэнк, что вы сейчас придете.

Едва за ним захлопнулась дверь, как две застенчивые юные леди выпорхнули из своего угла и оживленно заговорили с доктором, которого все это до крайности удивляло.

- Так ему и надо! - воскликнула та, что повыше, хлопая в ладоши.

- Не позволяйте ему командовать собой, - сказала другая. - Хорошо, что вы настояли на своем. Вот так он и обращается с бедным доктором Мэйсоном. Он даже не имел возможности как следует осмотреть маму. Он во всем слушается папу. Ш-ш, Мод, он идет!

Они мгновенно утихли и кинулись в свой угол, молчаливые и робкие, как прежде.

Доктор Орас Уилкинсом последовал за сэром Джоном по широкой, устланной ковром лестнице в затемненную комнату, где находилась больная. За пятнадцать минут он тщательнейшим образом осмотрел ее и снова спустился с супругом в гостиную. У камина стояли два господина, один - типичный практикующий врач, аккуратный и гладко выбритый, другой - солидный, высокий мужчина средних лет с голубыми глазами и большой рыжей бородой.

- А, это вы, Мэйсон! Наконец-то!

- Сэр Джон, я не один. Я обещал привезти вам доктора Уилкинсона.

- Кого? Вот доктор Уилкинсон!

Доктор Мэйсон уставился на молодого человека.

- Я не знаю этого господина! - воскликнул он.

- И тем не менее я доктор Орас Уилкинсон с Кэнелбью-стрит, дом 14.

- Боже мой, сэр Джон! - воскликнул доктор Мэйсон. - Неужели вы полагаете, что к такой больной, как леди Миллбэнк, я пригласил бы для консультации начинающего врача? Доктор Адам Уилкинсон читает курс легочных заболеваний в Регентском колледже в Лондоне, является штатным врачом больницы Святого Суизина и автором десятка работ по этой специальности. Доктор Уилкинсон проездом в Саттоне, и я решил воспользоваться его присутствием, чтобы выслушать высококвалифицированное мнение о состоянии леди Миллбэнк.

- Благодарю вас, - сухо отвечал сэр Джон. - Этот молодой господин только что тщательно осмотрел мою жену, и боюсь, что это сильно утомило ее. На сегодня, думаю, хватит, но поскольку вы потрудились приехать, я, разумеется, буду рад получить от вас счет.

Доктор Мэйсон был крайне раздосадован появлением другого Уилкинсона, друга же его, специалиста, напротив, история эта крайне позабавила. Когда они уехали, сэр Джон выслушал мнение молодого врача о состоянии своей жены.

- Ну, а теперь я вам вот что скажу, - решил сэр Джон, когда тот кончил. - Я человек слова, понимаете? Когда мне кто понравится, я просто к нему прилипаю. Хороший друг и опасный враг - вот кто я такой. Я верю вам и не верю Мэйсону. Поэтому с сегодняшнего дня вы будете практиковать меня и мою семью. Заглядывайте к моей жене каждый день. Как у вас с расписанием визитов?

- Я очень благодарен за добрые слова и ваше великодушное предложение, боюсь, однако, что я не смогу, по всей видимости, воспользоваться им.

- В чем же еще дело?

- Я вряд ли смогу взяться за лечение вашей супруги, поскольку доктор Мэйсон уже лечит ее. Это было бы неэтично с моей стороны.

- Ну как хотите! - воскликнул сэр Джон. - Мне еще никто не доставлял столько хлопот. Вам сделано хорошее предложение, вы отказались, значит, и говорить не о чем!

Миллионер, топая ногами, раздраженно выскочил из комнаты, а доктор Орас Уилкинсон, унося в кармане первую заработанную гинею, отправился домой, к своей спиртовой горелке и чаю по шиллингу и восемь пенсов, преисполненный гордого сознания, что он следовал лучшим традициям врачебной профессии.

И все-таки это неудачное начало было вместе и добрым началом, ибо доктор Мэйсон, конечно, узнал, что младший коллега, имея возможность лечить самого выгодного в округе пациента, отказался от предложения. К чести медиков надо сказать, что это скорее правило, чем исключение, хотя в данном случае, когда врач так молод, а пациент так состоятелен, искушение было, бесспорно, велико. Поэтому вскорости последовало благодарное письмо, затем визит. Завязалась дружба. И теперь почти все больные Саттона лечатся у известной медицинской фирмы "Мэйсон и Уилкинсон".

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё 5 октября - Всемирный день учителя

Как барскую собаку учили говорить

Латышская сказка

У одного богатого барина была умная собака - делала все, что хозяин ей приказывал. Только вот говорить не умела. Стал барин искать человека, который научил бы его собаку речи человечьей. Где-то у черта на куличках отыскал он крестьянина, который и взялся барскую любимицу этой премудрости обучить.

- А много ли возьмешь за это? - спросил барин.

- Немало. Сорок пудов золота. И чтоб наперед мне уплатил.

- Ладно, уплачу тебе сорок пудов золота наперед,- согласился барин.- Только научи собаку! Едем ко мне за нею.

Приехали. Крестьянин навалил на свою телегу сорок пудов золота и увез его к себе домой вместе с барскою собакою. И начал ее обучать, чему требовалось.

Через пять месяцев барин приехал к собачьему учителю и спрашивает:

- Ну, как? Говорит уже моя собачка?

- Да, маленько уже говорит,- отвечает крестьянин.

- А что же она сказать мне может?

- Может сказать "гав-гав", "ррр" и прочее в таком роде.

- Скорее учи! - говорит барин.

- Когда научу полностью, ты мне еще сорок пудов золота заплатишь.

- Ладно, заплачу еще, только научи!

Прошло немного времени - приезжает крестьянин к барину и докладывает, что его собака уже полностью научена говорить по человечьему.

Барин заплатил ему еще сорок пудов золота и велел завтра привести ему говорящую собаку.

На другой день крестьянин приехал к барину снова один.

- А где же моя дорогая собачка? Крестьянин стал ему рассказывать:

- Повел я ее сегодня к тебе, начал с ней по дороге разговаривать. Стал расспрашивать, как, мол, живет твой хозяин, как его жена-хозяйка, а она давай мне болтать все начистоту, что хозяин со своей женой не ладит, со служанками и другими женщинами путается. Слушал я, слушал, и стало мне боязно: не стал бы твой пес об этом болтать всем, и твоей жене в том числе. Чтобы того не случилось, я тут же пса прикончил.

- Молодец. Правильно сделал! - обрадовался барин.- Дам тебе за это еще сорок пудов золота. А то плохо бы мне пришлось.

С той поры ни один барин своих собак не учит говорить.

Прикрепленное изображение (вес файла 457.9 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

10 октября - Всемирный день психического здоровья

Александр Иванович Куприн

Безумие

"...Весь день я хожу унылый, обессиленный, сгорбленный. Суета и шум болезненно бьют по моим опустившимся нервам, дневной свет режет мои слабые глаза.

Работа мне опротивела, и я уже давно не прикасаюсь к кисти, - с того самого времени, когда мне была за моих "Вакханок" присуждена золотая медаль. Начатые картины висят на стенах и на мольбертах, покрытые паутиной. О! Если бы мне удалось передать на полотне то, что уже давно овладело моими грезами и снами! Мне кажется, что если бы кто-нибудь сумел всю мощь, все напряжение таланта вылить в одном произведении, - он навеки обессмертил бы свое имя. Но возможно ли это для человека?..

Длинный, скучный день проходит, вечерние тени сгущаются, и мной овладевает странная, давно знакомая тревога... Я опускаю занавеси, зажигаю свечу и жду сна.

И каждый раз, когда я засыпаю, меня посещает одно и то же видение. В комнату мою входит женщина в белой длинной одежде, - в такой одежде, какую носили женщины Греции и Рима. Руки ее бессильно падают вдоль боков, голова поникла... Лицо ее страшно бледно, длинные черные ресницы опущены, вся она кажется сотканной из того тумана, который поднимается по ночам от гнилых болот, но губы необычайно ярки и чувственны. Странная женщина медленно подходит ко мне, ложится со мною рядом и обнимает меня... Я холодею в ее объятиях, но ее страшные губы жгут меня. Я чувствую, что с каждым поцелуем она пьет мою жизнь медленными глотками... Это дьявольское, мучительное блаженство продолжается до самого утра, до тех пор, пока в изнеможении я не забываюсь тяжелым сном без всяких образов и видений...

Приходит утро, и опять тянется скучный, серый день... Я с ужасом думаю о наступающей ночи и в то же время с нетерпением жажду ее. И все время мне кажется, что около меня незримо витает милый, странный, таинственный и туманный образ.

Приходит ночь и с нею - то же видение...

Чем это кончится? Я ослабел, грудь моя ноет, я чувствую, что оргические ночи понемногу истощают мою жизнь...

Может быть, я скоро умру или сойду с ума? Но раньше этого мне все-таки хотелось бы перенести на полотно то, что меня мучит..."

На этом кончается дневник художника. Его картина была выставлена на последней передвижной выставке. Она изображала женщину в белой греческой одежде. Фигура, руки, плечи, складки полотна, казалось, были написаны ученической кистью, полинялыми, затхлыми красками. Критики единогласно признали картину неудовлетворительным подражанием импрессионистам, но между тем и они и публика простаивали перед ней много минут в немом изумлении. Вся сила картины сосредоточилась в лице. Это странное, бледное лицо с опущенными ресницами, из-под которых вот-вот готовы были выглянуть пламенные, греховные глаза, это лицо с пунцовыми губами вампира неотразимой силой приковывало к себе внимание всех посещавших выставку.

Р. S. Картина куплена известным московским меценатом за шесть тысяч рублей. На эти деньги автор содержится друзьями в привилегированном заведении для душевнобольных.

<1894>

Прикрепленное изображение (вес файла 468.8 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

10 октября - Всемирный день яйца

Джанни Родари

ЗЕЛЕНОЕ ЯЙЦО

Старый Омобоно жил в маленьком домике на окраине села совсем один. Жена его давно умерла, а детей у него не было. Так что компанию ему составляли куры в курятнике, боров в свинарнике да осел в хлеву. Осел помогал обрабатывать землю. Боров ни в чем не помогал. Однако Омобоно знал, что кормит его не напрасно, - рано или поздно он обернется ветчиной, колбасой и сосисками. Ну а куры несли ему яйца.

И вот однажды утром Омобоно сходил в курятник за свежими яйцами и, вернувшись в дом, вдруг обнаружил в корзине среди белых яиц одно зеленое.

- Такого я еще никогда не видел, - проворчал он. Старики, известное дело, нередко разговаривают сами с собой вслух. - Зеленое яйцо! Готов спорить, что его снесла Пимпа. Эта курица уже давно стала какой-то странной, будто кто-то запугал ее. Зеленое яйцо! Прямо хоть пиши об этом в газету!

Он взял яйцо и поднес к уху.

- Надо же! Вот так новости! Яйцо, а гудит, как машина. Словно там мотор вместо желтка.

Старик положил белые яйца в буфет, а зеленое - на стол и принялся разглядывать его. Гула вроде не было, но стоило Омобоно приложить яйцо к уху, как он снова слышал его.

Тогда Омобоно взял ложечку, осторожно разбил скорлупу и отколупнул два или три кусочка, чтобы заглянуть внутрь, но испугался и положил яйцо на стол. И тут из отверстия в скорлупе вдруг один за другим начали выскакивать крохотные, ростом не больше ногтя, человечки. Омобоно насчитал сначала десять человечков, потом еще десять и еще... И каждый что-то нес на спине или тащил за собой на невидимой веревочке, только непонятно было, что именно. В одно мгновение человечки разбежались во все стороны. Кто спешил сюда, кто - туда. Некоторые как будто что-то забивали молоточками, другие пилили. А все вместе - работали дружно, быстро, старательно и совершенно бесшумно. Но когда Омобоно наклонился к столу и прислушался, ему показалось, что он слышит удары топора, скрип, скрежет и даже чьи-то

повелительные голоса.

"Это, наверное, какие-нибудь начальники", - решил Омобоно.

А минут через десять человечки уже построили что-то очень похожее на железную дорогу, которая вышла из яйца и очертила вокруг него исключительно ровную окружность радиусом в пятьдесят сантиметров. Затем из яйца выехал поезд, состоящий из двадцати вагонов, каждый из которых был не длиннее спички. Локомотив (это был, наверное, электровоз, потому что он не дымил) был короче, но довольно массивный. Поезд бежал по рельсам, точно игрушечный. Он часто останавливался, и человечки что-то выгружали из вагонов. Тут Омобоно вспомнил, что у него где-то есть лупа. Он отыскал ее в ящике буфета и увидел с ее помощью, что они выгружали автомобили, велосипеды, тракторы, подъемные краны, строительные конструкции, детали домов, двери, окна, разного рода мебель и машины, много машин, бесконечное множество легковых машин. Разгрузив вагоны, человечки тут же принялись разносить вещи во все стороны, словно у них в голове был четкий план.

Впрочем, план этот скоро стал ясен и Омобоно.

- Да ведь они строят у меня на столе целый город. И как отлично все делают!

Поезд, совершив круг, возвращался к яйцу, въезжал в него и спустя немного выезжал с новым грузом. А кроме того, из яйца беспрестанно появлялись все новые и новые человечки. Омобоно насчитал их сначала несколько десятков, затем несколько сотен, а потом и считать перестал - ясно, что их было теперь уже не меньше десяти тысяч. А из яйца все выбегали и выбегали новые - парами, группами, в одиночку. И казалось, они уже хорошо знают, куда именно им надо идти, потому что сразу же без колебания направлялись в тот или иной квартал города... Да, да, уже появились кварталы, улицы, и по ним проносились туда и сюда машины, куда-то спешили пешеходы, работали магазины, из окон домов выглядывали люди, во дворах играли дети...

- Ай да молодцы! - подивился Омобоно, рассматривая сквозь лупу то один, то другой уголок города.

А потом вдруг из яйца вынесся целый табун лошадей, а за ними выбежали собаки, кошки, вылетели птички - маленькие, еле видимые, меньше самой малюсенькой мошки - и полетели над крышами домов, а некоторые даже принялись строить гнезда.

От удивления Омобоно даже выронил лупу. К счастью, она упала рядом с городом, иначе, наверное, убила бы кого-нибудь. И тут человечки вдруг замерли. Очевидно, удар лупы о стол показался им оглушительным раскатом грома. Затем, как будто кто-то успокоил их, они снова принялись за работу.

- Жаль, что не слышно, о чем они говорят, - огорчился Омобоно. - Интересно, что же все это значит...

И тут ему пришла в голову одна мысль. Он вышел из дома, осторожно закрыв двери на ключ, и отправился на поиски того, что ему понадобилось.

Продавец в магазине очень удивился:

- Усилитель? Динамик? Микрофон? Зачем вам все это?

- Хочу послушать, о чем говорят муравьи, - отрезал Омобоно. - Какое вам дело? Скажите, сколько это стоит, и до свидания.

- Ладно, не сердитесь. В конце концов мое дело продавать, а не интересоваться, кто и зачем покупает эти вещи.

- Вот и отлично. Сколько?

Омобоно уплатил, попросил объяснить, как пользоваться этими устройствами, и вернулся домой, не обращая внимания на людей, которые оборачивались ему вслед, потому что привыкли видеть его с лопатой или мотыгой на плече.

А дома Омобоно ожидал новый сюрприз.

- Черт возьми, готов поклясться, что человечки выросли, а город стал больше и дома выше. Не резиновые же они, чтобы так раздуваться.

Город занимал теперь почти весь стол, а человечки были уже в два раза выше ростом.

- Ну-ка посмотрим, - решил Омобоно, - что из этого выйдет?

Он расположил приборы так, как ему объяснили в магазине, надел наушники, как у телеграфиста, поправил держатели и стал слушать. Теперь звуки слышны были громко и отчетливо: шум двигателей, тарахтенье моторов, крики детей, голоса на стройплощадке, шум поезда, который без устали ездил в яйцо и обратно.

- Алло, алло! - услышал он вдруг голос, перекрывший все остальные звуки.

И тут умолкли все другие голоса, машины остановились, и город замер в полной тишине.

- Внимание, внимание! Выходим на связь с землянином! Нам неизвестны его намерения, поэтому объявляется Малая Тревога!

- Вот это да! - удивился Омобоно. - Они хотят говорить со мной... Надо полагать, именно со мной, ведь единственный землянин тут - это я... Гм, а они? Разве они не земляне? Ведь их же снесла моя курица!

- Алло, алло! - снова раздалось в наушниках. - Мы обращаемся к землянину, который слушает нас. Вам хорошо слышно?

- Да куда уж лучше! - ответил Омобоно. - Только объясните мне, кто же вы такие и что делали в яйце моей курицы? Да, и долго ли собираетесь занимать мой стол?

- Прежде всего, - услышал он в ответ, - предупреждаем вас, что вы лишены возможности причинить нам какой-нибудь вред. То обстоятельство, что мы пока еще такие маленькие, не должно вводить вас в заблуждение. Мы способны спастись от любого нападения. К тому же мы его не провоцируем.

- Хорошенькое дело, - ответил Омобоно. - Послушаем, что вы еще расскажете.

- Да будет вам известно, что мы прибыли с очень далекой и совершенно не известной вам планеты. К сожалению, в последние века условия жизни там стали совершенно невыносимыми. Наше солнце начало остывать, вся растительность погибла, ледяной панцирь покрыл один за другим все наши города. Спастись можно было, только покинув планету и переселив всех ее обитателей в другие миры Вселенной. Вы меня слышите?

- Слышу, слышу и даже записываю ваш рассказ на магнитофон.

- Мы делаем то же самое. Наш Комитет общественного спасения после тщательного изучения проблемы предложил следующее. Все население планеты и животные, которые еще не погибли, а также города, фабрики, заводы и вообще вся техника, созданная нашей цивилизацией, все с помощью особой системы, которую я не стану вам объяснять, потому что вы все равно не поймете...

- Вот уж спасибо!

- ...одним словом, все и вся было уменьшено до ультрамикроскопических размеров и помещено в семечко тыквы, которое с помощью специальной системы передачи на расстояние было сброшено на вашу Землю.

- Вернее, ко мне во двор... А моя курица склевала его... И снесла яйцо... И вы вышли из него...

- Да, именно так все и было.

- Сколько же вас всего?

- Очень мало, к сожалению. Не более тридцати миллионов.

- Тридцати - чего?

- Миллионов.

- И что же вы от меня хотите? Чтобы я держал в доме тридцать миллионов гостей? Думаете, я в силах вас всех прокормить? Дорогие мои, я начинаю думать, что вам было бы лучше вернуться внутрь яйца... Эй, что случилось? Что такое? Куда вы делись?

Город, машины, человечки, железная дорога - все вдруг исчезло, словно по мановению волшебной палочки. На столе лежало только зеленое яйцо с дырочкой на боку.

- Вы там, что ли, внутри? - спросил Омобоно.

Никто не ответил. Но из яйца теперь, как и прежде, снова доносился гул. А затем все повторилось сначала: выбежали человечки ростом не больше ногтя... Построили железную дорогу... Появились дома, машины... Город был восстановлен в мгновение ока. Не прошло и часа, как весь стол снова был занят человечками и в наушниках снова раздался голос:

- Алло, алло!

- Слушаю! - ответил Омобоно. - Куда вы делись?

- Сами того не желая, - услышал он в ответ объяснение, - вы объявили Большую Тревогу.

- Я? Каким образом? Я ничего не объявлял.

- Выслушайте нас, и ради бога в следующий раз будьте осторожны! Дело в том, что мы изобрели особую систему сигнализации. Она, как вы видели, совершенно безотказна, но и опасна. Стоит произнести слова: "Внутрь яйца!" - как наш рост прекращается, и мы все немедленно возвращаемся в яйцо.

- Удобно, - заметил Омобоно.

- Не совсем. Нам ведь приходится делать все заново... К сожалению, теперь мы в ваших руках. Послушайте, что мы вам предлагаем. Нам известно, что на вашей планете есть совершенно необитаемые пустыни, например, Сахара, Гоби и другие. Отдайте нам одну из этих пустынь, с помощью нашей техники мы сделаем ее обитаемой и будем жить там, нисколько не беспокоя землян.

- Минутку, - сказал Омобоно, - вы что-то говорили о росте. А на сколько вы еще можете вырасти?

- Наш нормальный рост - пять метров, но мы приспособимся к земным меркам и во всем станем походить на людей.

- А кто поручится, что вы не вздумаете завладеть всей нашей планетой?

- Вы же в любую минуту можете вернуть нас в яйцо. Вы же знаете сигнал Большой Тревоги.

Омобоно задумался, разглядывая зеленое яйцо.

- А знаете, - сказал он наконец, - я хочу произвести небольшой опыт.

Он осмотрелся, остановил взгляд на шапке, висевшей на гвозде у двери, и воскликнул:

- Шапка, внутрь яйца!

Шапка тут же исчезла. Омобоно заглянул в яйцо и с помощью лупы разглядел, что она лежит там - крохотная, не больше точечки. И тогда он засмеялся:

- А вот этого вы мне не сказали!

- Что не сказали? Мы все объяснили вам.

- Но вы умолчали о том, что яйцо "забирает" и другие вещи, не только вас.

- Но мы и сами этого не знали! Это вы только что показали нам.

- Ладно, ладно. Вполне возможно, что один крестьянин хитрее тридцати миллионов космических пришельцев. Вполне возможно. Только яйцо, с вашего позволения, я заберу себе.

А человечки между тем продолжали расти. Теперь они были уже больше мизинца Омобоно, а из яйца один за другим выходили все новые и новые пришельцы.

- Надо, пожалуй, поскорее предупредить власти, - решил Омобоно, - а то вы еще взорвете мой дом. И вот что еще я думаю. Ведь переправить тридцать миллионов человек в Сахару - это не шутка. Не лучше ли вам всем вернуться на некоторое время туда... обратно?

Человечки посовещались, и затем голос в наушниках со вздохом произнес:

- Вы правы. Мы вернемся в яйцо...

- Тогда до свидания, - сказал Омобоно.

- До свидания. Народ Аэима, внутрь яйца!

В то же мгновение со стола все исчезло, и на нем осталось только зеленое яйцо.

Омобоно взял его, сел на свой мотоцикл и поехал в город. Не будем рассказывать о том, как он докладывал обо всем случившемся правительству, как велел человечкам выйти из яйца еще раз, чтобы доказать, что он ничего не сочиняет, а затем вернул их обратно в яйцо, как потом вместе с членами правительства полетел на самолете в Сахару и передал пустыню народу Азима и оставался с ними до тех пор, пока они не стали ростом с землян, а затем вернулся к себе в деревню с зеленым яйцом, которое держал в красивой овальной шкатулке.

"Оно еще не раз позабавит меня", - решил про себя Омобоно.

И действительно, однажды он достал яйцо и отправил в него то, что ему не нравилось больше всего. Он приказал:

- Все пушки, какие только есть на свете, - внутрь яйца!

И войны прекратились как по волшебству.

В другой раз он сказал:

- Все комары - внутрь яйца!

И никто уже не мог найти ни одного комара на всей земле - от Южного полюса до Северного.

А плохого Омобоно никому ничего не сделал, потому что он был хорошим человеком, ведь даже имя его означает Добрый Человек. Незадолго до смерти он разбил зеленое яйцо, растолок скорлупу в ступке, растер ее в порошок и развеял на своем поле, чтобы никто не мог использовать яйцо с каким-нибудь злым умыслом.

Я мог бы рассказать вам и о том, как однажды, когда яйцо еще было цело, он и сам попробовал войти в него.

- Омобоно, внутрь яйца! - приказал он сам себе.

Но сидеть там внутри, в темноте, оказалось так скучно, что он поспешил выбраться оттуда.

Прикрепленное изображение (вес файла 241 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 октября - Покров

Сказка про начало зимы

Автора не знаю. Взято отсюда: http://www.promoroz.ru/skazki/skazkidet12.php

Вечером ребёнок долго стоял у окна. На улице крупными хлопьями сыпался снег. Он беззвучно кружился в жёлтом свете фонарей и толстым слоем устилал всё вокруг: дороги, дома, деревья. Это миллионы маленьких снегритят осторожно спускались с неба. Они помалкивали и крепко держались за ручки: ведь впереди их ждала неведомая земля, и ещё неизвестно, как там сложатся дела. Ночь они пролежали смирно, тесно прижавшись друг к другу: было им немного страшновато.

Рано утром тишина закончилась: заревели снегоуборочные машины, вышли дворники с огромными мётлами. Они энергично расчищали дороги и тропинки. Грузовики и самосвалы вывозили снег из города. Снегритята не сопротивлялись, они только огорчённо вздыхали: "Не очень-то гостеприимно нас здесь встречают. Кажется, мы всем мешаем..."

Но выглянуло смешливое солнце, ласково погладило своими лучами снегритят, и они заискрились, заулыбались, зашептались тихо-тихо, почти неслышно. Может быть, всё не так уж и плохо?

Потом они снова примолкли и насторожились: во двор вышли дети. Неужели и эти будут их прогонять? Но нет, боялись они напрасно: ребятишки радовались изо всех сил: "Снег! Снег! Снег!" Они бегали и валялись в сугробах, они подкидывали снег кверху и снегритята опять кружились в воздухе. От такого обращения они снова заблестели и зазвенели: детки им нравились.

Тем временем двое детишек, уже изрядно заснеженных, подбежали к подъезду, задрали головы и стали кричать: "Ма-ма! Ма-ма!" Снегритята любознательно прислушались: "Кого это так громко зовут?" На пятом этаже стукнула форточка, показалось чьё-то лицо. Снегритята, уцепившиеся за подоконник, хорошо его рассмотрели - обычное круглое лицо, ничего особенного.

- Ма-ма! Вынеси нам санки!

Лицо широко улыбнулось, кивнуло и скрылось.

"Мама? - тревожно думали снегритята. - Санки?"

Вскоре кругленькая женщина с тем самым обыкновенным лицом вышла из дверей подъезда. На ней была курточка, накинутая поверх цветного халатика. Она вынесла санки и сухие варежки, хотя про варежки дети ничего ей не кричали. Детишки с жизнерадостным писком ухватили саночки и начали друг дружку катать. Снегритята ловко скрипели под полозьями: "Сан-ки, сан-ки" - и было очень весело.

На другом конце двора двое малышей стояли около сугроба. Один ковырялся в снегу лопаткой, другой смотрел на него с завистью и говорил: "А мой папа сделает мне лопатку ещё лучше!" Малыш с лопаткой сыпал снег на себя и своего товарища, и снегритята старательно шелестели: "Папа, лопатка."

... Короток зимний день. Вот и село солнце. Давно ушли домой ребятишки. Посерел, посинел, совсем тёмным стал снежный ковёр. Но зажглись фонари и окна домов, побежали искорки по снегу, зашуршали снегритята. "Ма-ма, санки. Па-па, лопатка," - повторяли они. Про санки и лопатку им всё было понятно, но вот: "Мама? Папа?" И почему-то всё грустнее становилось снегритятам.

К следующему утру они совсем расстроились, а тут ещё и солнышко спряталось за серые тучи - некому малышей приласкать. Начали они тоненько плакать: "Мама! Папа! А-а-а!" Плакали, плакали и скоро намокли, отяжелели.

Снова вышли дети на прогулку. Смотрят - а снег-то мокрый! Он лепится хорошо! Сразу принялись они снежные шары катать. Снегритята даже плакать забыли: что же это такое затевается? А дети кричат, будто им в ответ: "Снежную бабу лепим!"

"Что-что? Какую такую снежную бабу?" - заволновались снегритята. И кто-то догадался: "Они, наверное, оговорились! Ну, конечно, - снежную МАМУ лепят! Ура!"

Один снежный ком укладывался на другой и вскоре выросла высокая белая фигура с круглым лицом и широкой улыбкой. "Так вот же она, наша мама!" -ликовали снегритята. А рядом уже вторая снежная фигура появилась, ей в руки дали лопатку держать. "Ах, вот и снежный папа с лопаткой!" - замирали снегритята от счастья. Они сияли и звенели, как миллионы тонких хрусталинок, а дети водили хоровод и пели вместе с ними.

Потом ребята стали лепить снежки, кидаться ими, смеяться и визжать. "А неплохо оказалось тут, на земле, - думали про себя снегритята, стремительно проносясь по воздуху. - Можно ещё наших звать!" И они задорно подмигивали снежному папе, а снежной маме посылали воздушные поцелуи.

Прикрепленное изображение (вес файла 120.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 123.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

16 октября - День Шефа

Сергей Занин

История о капитане корабля и его команде

Однажды в море разразился ураган невиданной силы. Ветер ломал мачты, как тростинки, огромные волны разбивали корабли в щепки. Великое множество судов погибли в пучине, буря оказалась сильнее искусства кормчих и отчаянных усилий моряков.

Один из уцелевших торговых кораблей ждала та же участь. Почти все паруса были изорваны в клочья, в трюме по колено плескалась вода, штурман не мог определить, где они находятся – стрелка компаса беспорядочно вертелась, перепутав север с югом и запад с востоком, а черные тучи заслонили солнце.

Решив, что спасения нет, матросы спустились вниз и приготовились к неминуемой гибели.

- Рифы! Справа по борту рифы! – вдруг истошно завопил вахтенный.

Моряки начали молиться и прощаться друг с другом. Только капитан, он же судовладелец, не потерял присутствия духа.

- Все по местам! Убрать паруса! Помощник – к штурвалу! Лево руля! – скомандовал он.

Но команда отказалась выполнить приказ:- Мы больше не пойдем наверх. Там нас ждет смерть! Мы не хотим погибать из-за вашего корабля!

- Слушайте меня! - убеждал их капитан. – Если погибнет корабль, погибнут все! И я, и вы в равной опасности. Если хотите жить, убирайте паруса и немедленно становитесь к помпам! Боцман, сигнал!

Боцман поднял было свою дудку, но тут же опустил. Матросы начали переговариваться между собой. Вперед выступил плотник, самый старый член команды.

- Все это верно, капитан. Мы сейчас в одном положении. Но если чудо спасет нас, то вы опять подниметесь наверх, а мы так и останемся внизу, – сказал он. – Поэтому вот наше требование: если мы спасемся, то вы отдадите нам пятую часть прибыли от продажи товара.

- Не много ли вы захотели? – возмутился капитан. – Я исправно плачу вам жалованье, вы никогда не голодали и не было случая, чтобы вы не получили свою ежедневную порцию рома!

Но команда стояла на своем, уверяя, что в случае отказа предпочтет утонуть.

- В отличие от вас, уважаемый капитан, нам нечего терять. Если суждено умереть, значит, мы умрем. Да будет так!

И капитан был вынужден пообещать, что после возвращения в порт отдаст команде пятую часть прибыли. Повеселев, матросы дружно взялись за работу. Помощник капитана встал к штурвалу, боцман начал отдавать команды, лишние паруса были убраны, вода откачана, корабль снова слушался руля и благополучно миновал рифы.

Но буря с каждым часом становилась сильнее. Люди устали и снова отказывались работать. Все матросы лежали в подвесных койках и покорно ждали смерти.

- Почему на палубе никого нет! Почему бросили штурвал? В трюме опять полно воды! Все за работу! – приказал капитан.

Но матросы лишь отворачивали лица и не двигались с места.

Потом боцман сказал:

- Зачем нам надрываться, качая помпы? Зачем вылезать на палубу, рискуя быть смытыми за борт? Зачем нам жить, если мы все равно останемся нищими? Мы думаем, что по справедливости команда должна получить половину прибыли.

- Это же грабеж! – вскричал капитан. – А что тогда останется мне? И как же я расплачусь с кредиторами?

Боцман развел руками:

- Если корабль погибнет, у вас ничего останется. И не стоит беспокоиться о кредиторах. Если вы утонете, то их деньги утонут вместе с вами.

Капитан тяжело вздохнул и посмотрел на своих людей. Они служили под его началом много лет, но сейчас он их не узнавал.

- Ладно, даю слово, что вы получите половину прибыли.

- Тройное ура нашему щедрому капитану! – радостно закричали матросы и живо разбежались по местам.

Но буря не собиралась стихать. И скоро команда опять отказалась спасать себя и корабль. А когда капитан призвал их к благоразумию, они поставили неслыханное условие – отдать им всю прибыль.

- Но ведь весь товар куплен на мои деньги! Вы не вложили ни одной монеты!

- Зато у вас остается корабль, – сказал помощник капитана, которому он доверял как себе. – Если мы спасемся, вы снова начнете торговать и через каких-нибудь пять лет вернете свои деньги.

- Да, я ведь забыл, что корабль пока принадлежит мне, – медленно проговорил капитан. – Я должен подумать.

- Думайте, капитан. Но не очень долго, буря крепчает!

И он ушел думать. А потом команда услышала сильные удары, доносящиеся из трюма. Это капитан прорубал днище своего корабля.

_______________________________________________________________________

- Так вот, братья, пусть послужит вам эта история уроком, – сказал Старый Управляющий собравшимся вокруг него приказчикам, надсмотрщикам, десятникам, старшим и младшим лакеям.

– Где бы вам не довелось служить, знайте: во времена бедствий и потрясений можно получить многое из того, в чем вам прежде отказывали.

Многое, но не все! И если вы не хотите лишиться доброго хозяина, которого умный работник может стричь до конца жизни, умерьте свои желания и никогда не переходите границы возможного.

Прикрепленное изображение (вес файла 608.6 Кб)