Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

Богатырь Тевене-Мёге и конь его Демир-Шилги

(окончание)

Демир-Мёге подумал, коня повернул и поскакал за ним.

Вот и аал Кошкар-Баштыг-хана. В паршивого жеребенка Дем-Тээли превратил коня, а сам превратился в мальчишку в лохмотьях и пошел по ханской земле. Жеребенка у ханской юрты он привязал и в юрту вошел, но не в дверь, а с другой стороны. Хан увидел его, удивился и закричал:

— Ты падаль земная или гниль водяная? Откуда ты взялся, ответь?

Мальчик поднял на хана глаза, но ни слова не произнес.

— Подайте сыворотки ему да гоните скорее прочь! — заорал рассерженный хан.

Две служанки сыворотку принесли. Огромную чашу мальчик выпил одним глотком. И продолжал стоять. Они принесли еще одну чашу. Он выпил ее и ушел. В поисках ханской дочери все юрты он обошел, но нигде ее не нашел. И вот забрел в дымный ободранный чум. Там он увидел старуху со стариком. Паршивая желтая девочка сидела около них. Дем-Тээли хотел было выйти, но старик проговорил:

— Никто не заходит в наш старый ободранный чум. Уж раз ты зашел — сиди, угощайся, сынок.

Дем-Тээли взглянул на еду, которую дал старик. Чернее сажи она показалась ему, но когда попробовал — оказалось, очень вкусна. После еды захотелось ему поспать. Старуха сказала:

— Укрой-ка, дочка, бедного парня, с дороги он, видно, устал.

Когда Дем-Тээли ложился, у него из-за пазухи выпала трубка с серебряным ободком. Девочка долго смотрела на трубку, а потом ее подняла.

Проснувшись, Дем-Тээли увидел, что желтая паршивая девочка превратилась в красавицу, излучавшую свет луны. Увидев, что гость проснулся, она улыбнулась, сияющими зубами сверкнув, и сказала ему:

— Это — не простая трубка, и вы — человек не простой. Я — дочь Кошкар-Баштыг-хана, Узун-Назын. За мной приходила, наверное, тьма богатырей. Когда приехал за мной грозный Демир-Мёге с тридцати трех небес, я спряталась от него в этот ободранный чум.

Мальчик снова заснул. А проснувшись, он увидал, что лежит в золотом дворце. И стал он с ясной красавицей жить-поживать.

Вскоре хан пригласил Дем-Тээли к себе. Богатырь пришел, поздоровался с ханом и ханшей и увидал, что голова у хана похожа на голову барана, а рядом с ханом сидит грозный черный силач, сын неба, Демир-Мёге. Кошкар-Баштыг-хан спросил:

— Откуда ты пришел и зачем?

— Я пришел за твоею дочерью, за красавицей Узун-Назын,— ответил силач.

— Завтра ты должен пойти к черной скале, — сказал лупоглазый хан,— сделать черную надпись и мне принести.

Хан и Демир-Мёге договорились так: когда Дем-Тээли придет к черной скале, Демир-Мёге притянет черную тучу и черной молнией расплавит богатыря вместе с черной скалой.

Назавтра Дем-Тээли отправился к черной скале. Он вспомнил добрую мать, вспомнил про три беды. У черной скалы он вытащил черный кадак, сел на черный олбук и начал на черной скале черную надпись писать. В полдень черная туча повисла над ним, и черные молнии с шумом ринулись вниз. Они быстро расплавили все, что было вокруг. Не попадали они лишь в черный кадак и в черный олбук. Вскоре черная туча растаяла, стало светло. Дем-Тээли сделал черную надпись на черной скале, собрал все черные молнии-стрелы и к хану пришел.

- Вот вам черная надпись,— сказал богатырь. И добавил:

– В нашей стране из туч проливается дождь, а в вашей — черным железом тучи полны! — И бросил к ханским ногам пачку черных железных стрел.

Демир-Мёге к хану пришел и со смехом сказал:

— Наверное, кулугур расплавился с черной скалой!

— Что ты мелешь! — хан ему закричал. — Кулугур принес черную надпись на черной скале и принес все твои стрелы-молнии. Он сказал: «В нашей стране из туч проливается дождь, а в вашей — черным железом тучи полны!» Завтра я отправлю его к красной скале, а ты закидай его красными молниями и спали!

Назавтра Дем-Тээли отправился к красной скале. Он вспомнил добрую мать, вытащил красный кадак, сел на красный олбук и начал на красной скале красную надпись писать. В полдень красная туча повисла над ним, и красные молнии с шумом ринулись вниз. Они сразу расплавили все, что было вокруг. Не попадали они лишь в красный кадак и в красный олбук. Вскоре красная туча растаяла, стало светло. Дем-Тээли сделал красную надпись на красной скале, собрал все красные молнии-стрелы и к хану пришел.

— Вот вам красная надпись, — сказал богатырь. И добавил:

— Сегодня красным железом были тучи полны.

Бросил к ханским ногам пачку красных железных стрел и опять ушел к милой Узун-Назын в золотой дворец.

Демир-Мёге пришел из нижнего мира и со смехом сказал:

— Наверное, кулугур расплавился вместе с красной скалой!

— Что ты мелешь! — закричал рассерженный хан. — Кулугур принес красную надпись на красной скале и принес твои стрелы-молнии. Он сказал: «Сегодня красным железом были тучи полны».

— Отправь его завтра к белой скале, — посоветовал злобный силач.— Перед белыми молниями кулугуру не устоять. Уж завтра от молний ему не уйти, смерти не миновать!

Назавтра Дем-Тээли отправился к белой скале. Он вспомнил добрую мать, вытащил белый кадак, сел на белый олбук и начал на белой скале белую надпись писать. В полдень белая туча повисла над ним, и белые молнии с шумом ринулись вниз. Они мигом расплавили все, что было вокруг. Не попадали они лишь в белый кадак и в белый олбук. Вскоре белая туча растаяла, стало светло. Дем-Тээли сделал белую надпись на белой скале, собрал все белые молнии-стрелы и к хану пришел.

— Вот вам белая надпись, — сказал богатырь. И добавил:

— В нашей стране тучи бьют белым градом, а в вашей — белым железом. Странная ваша страна!

Он бросил к ханским ногам пачку белых железных стрел и пошел в золотой дворец.

Демир-Мёге прибежал и со смехом сказал:

— Уж теперь-то кулугур расплавился вместе с белой скалой!

— Кулугур как ни в чем не бывало белую надпись принес!— крикнул Кошкар-Баштыг. — Ты ни на что не годишься! Я сам кулугура убью!

Он пригласил бедного парня и приказал:

— Сиди до полудня в черной пещере, которая в той скале.

Дем-Тээли пришел в пещеру и увидал, что Кошкар-Баштыг устремился по радуге в небеса. Тогда он вырвал кусок скалы, положил его у входа в пещеру, накрыл халатом и спрятался невдалеке. Кошкар-Баштыг превратился в трехглавого змея и со свистом ринулся вниз. Бараньей своей головой он так глыбу боднул, что она расплавилась вмиг. И тут Дем-Тээли на шею ему вскочил.

— О сынок,— взмолился Кошкар-Баштыг,— умоляю тебя, никому, никому на свете не говори, что на ханской шее сидел! С черной душой говорил я с тобою, сынок. В черную пещеру послал — хотел я тебя убить. Все, что захочешь, теперь отдам, клянусь, только молчи!

Назавтра хан пригласил Дем-Тээли и Демир-Мёге.

— Силой решайте спор, попробуйте кулаки, — сказал им Кошкар-Баштыг.

Богатыри договорились: никого на помощь не звать — ни коня, ни отца, ни мать. Дем-Тээли тремя железными путами спутал коня. И началась борьба. Неизвестно, сколько дней боролись они. Хан каждое утро добавлял силы Демир-Мёге. Он превращал барана в лодыжку и давал проглотить силачу. Узун-Назын-красавица узнала об этом и решила Дем-Тээли помочь. Каждое утро она убивала черного быка, превращала его в коленную чашечку и давала богатырю проглотить.

И вот Дем-Тээли схватил Демир-Мёге, закружил его под белыми облаками и бросил на черную землю, а потом сел на его белую грудь, огромную, как сундук, вытащил трубку и закурил красный табак. В это время Демир-Мёге закричал:

— Где ты, небо-отец, где ты, земля-мать, где вы? Я побежден!

Дем-Тээли, усмехнувшись, сказал:

– Хороший мужчина клятвы не нарушает, от слова не отступает, даже если смерть подошла. Ведь мы договорились: никого на помощь не звать, — И вытряхнул пепел из трубки в глаза врагу.

Демир-Мёге диким голосом заревел. А Дем-Тээли сказал:

— Если ты на помощь мать и отца позвал, я позову на помощь коня моего, Хан-Шилги.— И кликнул коня.

Крик Дем-Тээли пулей в ухо коня влетел, пулей вылетел из другого уха, и конь решил: «Видно, туго пришлось хозяину, видно, встретился он с бедой». Трижды перевернулся могучий конь, тройные путы порвал и прибежал к борцам.

— Что ж ты кричишь и меня зовешь, ты ведь клятву давал! — еще издали крикнул конь.

Дем-Тээли ему обо всем рассказал и вытащил белый кадак.

— С теми, кто с неба придет, сражайся ты. С теми, кто придет по земле, буду сражаться я,— сказал Хан-Шилги.

На небе сгустились белые тучи, и белые молнии с шумом ринулись вниз. Дем-Тээли вмиг расстелил свой белый кадак, сел на белый олбук и стал неуязвим. И небо-отец по ошибке пробил своей белой молнией сына Демир-Мёге.

Дем-Тээли пришел к Кошкар-Баштыг-хану, протянул ему кусок серебра с голову волка и кусок золота с голову коня и сказал:

— Теперь позвольте, мой тесть, взять то, что я так долго искал.

Кошкар-Баштыг-хан ответил:

— У хорошего коня смотрят бег, у хорошего зятя смотрят силу. Эрлик-Ловун-хан, хозяин нижнего мира, взял у меня однажды вечные черные идики, шелковый черный халат, черный жестокий лук и черный огромный нож. Принеси мне все эти вещи и красавицу дочь забирай!

Дем-Тээли пришел к Узун-Назын-красавице и обо всем рассказал.

— Неумирающий — теперь ты умрешь, негаснущий твой огонь погаснет,— сказала она.— Ни один, приходивший к Эрлик-Ловун-хану, не возвращался назад.

— Пусть я погибну, но я поеду,— сказал богатырь.

Узун-Назын-красавица в дорогу его собрала. Она дала ему мешочек бабок, мешочек сухожилий и мешочек сушеных глаз. В начале месяца, в начале дня он сел на коня Хан-Шилги, и конь устремился вперед. Грива его, как знамя, развевалась на быстром ветру.

— Где ты, нижний мир?! — кричал богатырь.

И вот наконец остановился могучий конь. Дем-Тээли огляделся и увидал, что нет здесь красного солнца, которое светит, нет здесь желтой луны, которая блещет, и нет ни одного живого существа. Вокруг была только земля. Холодная, черная земля. Это и был темный мир, это и был нижний мир. Дем-Тээли поехал вперед. И снова встал Хан-Шилги. Дем-Тээли вокруг посмотрел. Травы, леса и воды — все источало яд. И вдруг два голых мальчика выскочили, крича:

— Сейчас поиграем в бабки костями хозяина и коня!

Дем-Тээли швырнул им мешочек бабок, и они закричали вслед:

— Пусть всю дорогу идет удача рядом с тобой!

Но вот две желтые девочки выскочили, крича:

— Вытянем сухожилия у хозяина и коня!

Дем-Тээли швырнул им мешочек сухожилий, и они закричали вслед:

— Нам никто ничего не давал, а он сухожилия подарил! Пусть удача идет рядом с ним!

Но вот два ворона вылетели, крича:

— Выклюем глаза у хозяина и коня!

Дем-Тээли швырнул им мешочек сушеных глаз.

И вот дворец Эрлик-Ловун-хана. Богатырь вошел и сказал:

— Мой тесть, хан Кошкар-Баштыг, отдал однажды тебе вечные черные идики, шелковый черный халат, черный жестокий лук и черный огромный нож. Теперь я за ними приехал. Отдай их мне!

Эрлик-Ловун-хан засмеялся тихо — и обрушились скалы вдали. Эрлик-Ловун-хан засмеялся громко — и трещины пошли но земле.

— Да, — сказал он,— я должен все эти вещи. И я их отдам. Но ты мне отдай коня.

Дем-Тээли отдал коня и пошел домой. Он шел и шел, а выбраться из нижнего мира никак не мог. И тогда он заплакал, вытер слезу, бросил ее и сказал:

— Если думает конь обо мне — слеза заденет его.

Слеза попала коню на нос. И подумал тогда Хан-Шилги: «Хозяин бедствует без меня. Слезы в дороге льет». И он путы свои разорвал и стал перед богатырем.

Дем-Тээли вскочил на коня, и конь быстро к Кошкар-Баштыг-хану его принес. Богатырь закричал:

– Вот вам вещи, которые отдал Эрлик-Ловун-хан! Теперь отдавайте красавицу!

Хан не смог ничего придумать и отдал прекрасную дочь.

Дем-Тээли ее забрал и вернулся домой. Отец и мать их радостно встретили и устроили шумный пир.

А потом богатырь отпустил коня своего пастись, набираться сил, а сам лег спать-отдыхать. Но скоро он услыхал, что будит его Хан-Шилги. Над землей раздавался крик:

— Я — живущий на Ак-Тайге Авыда-Мёге с Ак-Бора-конем! Где ты, Дем-Тээли, сын Тевене-Мёге? В юрте ты или в земле? Я — брат Кудун-Хулюка и пришел за него отомстить!

Дем-Тээли вскочил, натянул содак и вышел из юрты, исполняя танец орла. Богатыри сшиблись, как две скалы. Звезды неба посыпались на землю, пыль земли поднялась до небес. Улучив момент, ловкой хваткой Дем-Тээли схватил врага, понес под небом и на землю швырнул.

– Говори последнее слово свое, кулугур!

Авыда-Мёге закричал:

– Пощади мою жизнь, я согласен быть пастухом! Давай будем братьями, я буду тебе служить! Мне отец завещал с хорошим товарищем подружиться!

Дем-Тээли взял клятву у Авыда-Мёге и отправился спать-отдыхать. Но и девяноста дней не проспал, как снова крик услыхал.

– Я — живущий на Кёк-Тайге Когедек-Мерген с Кёк-Бора-конем! Кулугуры убили старших братьев моих. Я пришел за них отомстить!

Дем-Тээли опять натянул содак из шкур шестидесяти лосей.

Когедек-Мергена он победил и последнее слово спросил. И тот поклялся ему служить, братом поклялся быть. Дем-Тээли пошел на Арзылан-Тайгу и под священным деревом лег спать-отдыхать.

Через три месяца он проснулся, услыхав ураганный свист. Оказалось, с неба спускались Терге-Кара-мать и Узун-Назын-красавица, превратившиеся в ворон.

— Зря ты врагам доверился,— сказали они, — Клятвенные братья твои нарушили клятву, угнали и скот и людей. В оба глаза твоего отца, Тевене-Мёге, они воткнули стальные иглы, сбросили старика в яму глубиной шестьдесят саженей, а яму прикрыли скалой... Мы превратились в ворон и этим спаслись.

Дем-Тээли схватил аркан длиной шестьдесят саженей и достал из ямы отца. Вместе они поскакали по следам коварных врагов. Скоро они настигли богатырей, угоняющих скот. Дем-Тээли одним ударом кнута обоих убил. И пожалел, что сразу убил, надо было последнее слово спросить. И сказал богатырь отцу:

— Я поеду в их земли, пригоню их скот и людей.

— Разве мало тебе своего скота? Поедем лучше домой, — сказал Тевене-Мёге.

— Нет, я поеду,— сказал непокорный сын.

Целый год прошел, а его все нет. И тогда при помощи волшебства увидала Узун-Назын, что Дем-Тээли приехал к жене Авыда-Мёге, к прекрасной Майдыр-Хува. Он пленился ее красотой и долго с ней жил. Но вот опомнился и поехал на стойбище Когедек-Мергена. А там пленился его женой, прекрасной Чанчин-Хува. Он позабыл и отца, и мать, и даже Арзылан-Тайгу.

Это все увидала Терге-Кара в вещем волшебном сне.

Узун-Назын-красавица рассердилась на богатыря, обернулась ястребом и полетела к нему. И увидела, что Дем-Тээли ездит от одной красавицы к другой и вовсе не думает возвращаться домой. Тогда она стащила его черный жестокий лук, приняла свой настоящий вид и начала натягивать тетиву — целиться сразу в троих. Мудрый конь Хан-Шилги об этом узнал и хозяину закричал:

— Дем-Тээли, с ума ты, что ли, сошел? Где твой жестокий лук? Неужели ты хочешь, чтобы тебя убила Узун-Назын? — Мудрый конь не знал, куда голову девать от стыда.

Красавица успокоилась и сказала богатырю:

— По глупости по своей ты оставил Арзылан-Тайгу, землю свою забыл. Гуляешь то там, то тут. Не замечаешь, как годы идут. Если снова будет такое — я не останусь с тобой! — И она опять обернулась ястребом и улетела домой.

Дем-Тээли опомнился и вместе с красавицами погнал к Арзылан-Тайге и скот и людей. На полпути сказал богатырь:

— Я поеду вперед. Там, где вдоль будет черта, двигайтесь ночью и днем. Там, где будет черта поперек, можете отдыхать.

И он умчался к родной тайге. Дома родителям клятву дал, что такого не повторит.

Слушайте дальше. Тевене-Мёге постарел. Он взошел на вершину Арзылан-Тайги и заснул навсегда. Терге-Кара решила, что нечего делать ей в этом мире без Тевене, и отправилась в верхний мир.

Однажды, когда Дем-Тээли был на охоте, Узун-Назын-красавица сына ему родила. Майдыр-Хува и Чанчин-Хува позавидовали Узун-Назын и решили сына убить. Они украли золотогрудого мальчика и бросили в морскую глубину. А потом взяли собачий помет, который прел девять лет, и стельки девяти старых идиков, размешали все это в воде и облили водой красавицу Узун-Назын. И она превратилась в глупую женщину, потеряла всё своё волшебство!

Когда Дем-Тээли вернулся, Майдыр-Хува и Чанчин-Хува сказали ему:

— Твоя жена шулбусами рождена. Недавно она родила странное существо. Сходства с ребенком не было у него. Мы решили, что от этого существа не будет добра, и бросили его в морскую глубину. А жена твоя после родов перестала слова говорить, перестала слова понимать. Сидит, как истукан.

Дем-Тээли поверил им. Он дал жене одну корову и одну служанку и оставил ее на Арзылан-Тайге, а сам со скотом и людьми откочевал из своей страны.

Однажды служанка увидала над морем зарю. Она поняла, что это — лучи сына ее госпожи, красавицы Узун-Назын. И она решила избавить свою госпожу от колдовства злых красавиц Майдыр-Хува и Чанчин-Хува. Она три дня и три ночи отмывала Узун-Назын девятью аржанами из девяти сторон. И наконец красавица обрела свой ум и свои волшебства. Вместе смеялись они, вспоминая хорошие дни, вместе плакали, вспоминая плохие дни.

Узун-Назын-красавица при помощи волшебства узнала, что Майдыр-Хува и Чанчин-Хува облили ее собачьим пометом, который прел девять лет, а золотогрудого сына ее бросили в морскую глубину, и Далай-хан воспитал ее сына, как своего.

Узун-Назын-красавица превратилась в золотую рыбку, приплыла к Далай-хану и попросила сына назад. Далай-хан отдал красавице сына и подарил алмаз, излучающий солнечный луч.

На берегу Узун-Назын положила алмаз под голову, а проснувшись, она увидала, что лежит в золотом дворце.

Сын ее каждый день уходил на охоту и каждый день приносил зверей. Однажды красавица ему принесла черный жестокий лук деда его Тевене-Мёге, а потом пошла к Далай-хану и попросила дать сыну имя, достойное богатыря.

— Пусть зовут его Кучуту-Мерген с Хулер-Хурен-конем,— сказал Далай-хан.

— Это очень хорошее имя, — сказала Узун-Назын,— но где взять Хулер-Хурен-коня?

— В верхнем мире гуляет Хулер-Хурен-конь. Его отпустил туда набираться сил дед Кучуту-Мергена, Тевене-Мёге. Это — конь Кудун-Хулюка, которого победил Тевене.

Кучуту-Мерген кликнул коня, и Хулер-Хурен, резвясь и играя, к нему прилетел. Парень взял черный жестокий лук деда своего Тевене и поехал охотиться на Арзылан-Тайгу. Как солнце сияло его лицо, и как два солнца сияли глаза коня. Когда он выехал на вершину тайги, Дем-Тээли издали увидал лучи и подумал: «Откуда взялись эти три солнца над моею Арзылан-Тайгой?» И поскакал к тайге. Оказалось, какой-то парень сидит на могучем коне. Дем-Тээли ему закричал:

— Как тебя зовут, отвечай, кулугур! Откуда ты и зачем пришел?

Кучуту-Мерген рассердился, подлетел к нему, стащил с седла и сильно прижал к земле.

— Отпусти меня, умираю! — с мольбой закричал богатырь.

Кучуту-Мерген отпустил и имя его спросил.

— Я — живущий на Арзылан-Тайге Дем-Тээли, сын Тевене- Мёге. А ты?

— А я — живущий на Арзылан-Тайге сын Дем-Тээли и Узун-Назын, Кучуту-Мерген с Хулер-Хурен-конем!

Дем-Тээли выслушал сына и понял, как коварны и злы были красавицы Майдыр-Хува и Чанчин-Хува. Он так рассердился, так зубами заскрежетал, что чуть их не раскрошил! И он поскакал к своим семи табунам, поймал семь самых резных коней, привязал к ним красавиц Майдыр-Хува и Чанчин-Хува и пустил их в степь. А потом перекочевал на родную Арзылан-Тайгу. Около золотого дворца Узун-Назын-красавицы поставил свой белый шатер. Вместе смеялись они, вспоминая хорошие дни, вместе плакали, вспоминая плохие дни. Они радовались, что сын Кучуту-Мерген так силен, что равного ему ни в верхнем, ни в нижнем мире не отыскать. И они стали думать о невесте, которая была бы достойна его. Но ничего не придумали и пошли к Далай-хану спросить, где живет невеста, достойная богатыря.

Далай-хан сказал:

— На далеком юге есть страна, где золотое солнце не скрывается никогда. Там, на берегу золотого моря Алдын-Далай, в блаженстве живет Ус-хан. У него есть дочь Алдын-Эртине. Этому хану я отдал суй-белек.

Слушайте дальше. В начале месяца, в начале хорошего дня Кучуту-Мерген оседлал Хулер-Хурен-коня и как ветер помчался на юг. Неизвестно, сколько времени он скакал. Однажды он попал в такую страну, где пауки были ростом с юрту, а жуки — ростом с быка. Наконец он приехал в страну, где вечное солнце не пряталось никогда. На берегу золотого моря стоял золотой дворец. Кучуту-Мерген вошел во дворец.

— Уже два года мы тебя ждем, — сказал богатырю Ус-хан.— На дне моря стоит золотая башня, ее охраняет огромный сиво-серый бык. Вот записка. Покажешь ее быку.

Богатырь опустился на морское дно и показал записку быку. Бык пропустил его в золотую башню. Там сидела красавица Алдын-Эртине. Она обрадовалась, увидев Мергена, и начала собираться в путь.

Вместе они пришли к Ус-хану. Хан выделил им тьму скота, подарил железное войско в золотом сундуке и проводил домой.

Кучуту-Мерген с красавицей приехали на Арзылан-Тайгу, туда, где жили отец и мать — Дем-Тээли и Узун-Назын. И стали они жить спокойно и счастливо на родной земле.

Прикрепленное изображение (вес файла 73.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

17 марта - день святого Патрика. Национальный праздник Ирландии

Лепрехаун – маленький обманщик

Ирландская сказка

"Как-то очень давно один ирландский поселянин шел через двор в конюшню, чтобы задать своей лошади корм; подходит и слышит, что кто-то в конюшне песенку поет, да словно молоточком постукивает: стук, стук, стук, стук, – ну, точно как башмачники, когда башмаки тачают.

Он послушал – пенье и постукивание не прекращаются.

«Эээ, – подумал он, – да это же, наверно, лепрехаун – кому же другому быть? Подкрадусь-ка я к нему потихоньку, схвачу его да отниму у него сумку, что он на поясе носит, – так тогда и заживем!».

Сказано – сделано: тихонько вошел поселянин в конюшню, подкрался к тому стойлу, откуда слышна была песня лепрехауна, заглянул в него и видит, что у самых ног его лошади сидит крошечный человечек в красном колпачке, с молотком в одной руке, с маленьким башмачком в другой, и преспокойно мурлычет себе под нос песенку. Поселянин осторожно нагнулся и ухватил лепрехауна обеими руками.

– Ну, теперь уж не уйдешь! – закричал он. – Не скупись, отдавай кошелек-то! Ну!

– Погоди, отдам, – отвечал очень спокойно лепрехаун, – дай мне только отвязать его от пояса!

Поселянин и поверил ему, расставил руки, а тот засмеялся да и пропал... Только оставил он после себя башмачок, который поселянин с горя сунул в карман и сбыл потом за сущую безделицу".

Прикрепленное изображение (вес файла 590 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

17 марта - Герасим-грачевник

М. М. Пришвин

Говорящий грач

Расскажу случай, который был со мной в голодном году. Повадился ко мне на подоконник летать желторотый молодой грачонок. Видно, сирота был. А у меня в то время хранился целый мешок гречневой крупы. Я и питался все время гречневой кашей. Вот, бывало, прилетит грачонок, я посыплю ему крупы и спрашиваю;

- Кашки хочешь, дурашка?

Поклюет и улетит. И так каждый день, весь месяц. Хочу я добиться, чтобы на вопрос мой: “Кашки хочешь, дурашка?”, он сказал бы: “Хочу”.

А он только желтый нос откроет и красный язык показывает.

- Ну ладно, - рассердился я и забросил ученье.

К осени случилась со мной беда. Полез я за крупой в сундук, а там нет ничего. Вот как воры обчистили: половинка огурца была на тарелке, и ту унесли. Лег я спать голодный. Всю ночь вертелся. Утром в зеркало посмотрел, лицо все зеленое стало.

“Стук, стук!” - кто-то в окошко.

На подоконнике грач долбит в стекло.

“Вот и мясо!” - явилась у меня мысль.

Открываю окно - и хвать его! А он прыг от меня на дерево. Я в окно за ним к сучку. Он повыше. Я лезу. Он выше и на самую макушку. Я туда не могу; очень качается. Он же, шельмец, смотрит на меня сверху и говорит:

- Хо-чешь, каш-ки, ду-раш-ка?

Прикрепленное изображение (вес файла 327.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 73.7 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

21 марта - день весеннего равноденствия

УМКА

Автора не знаю. Взято отсюда: http://blogs.privet.ru/community/Ckaska?page=11

В большом городе, в высоком доме, с мамой и папой, жила маленькая девочка. Каждое утро она просыпалась, умывалась, чистила зубки и завтракала с мамой. Мама всегда спешила на работу, а папа утром уходил, когда девочка еще спала. Потом она оставалась одна. Она забиралась на подоконник и смотрела с высоты на свой дворик.

Каждый день она наблюдала, как дети постарше с тяжелыми ранцами и портфелями спешили в школу. Иногда подъезжала крохотная машинка. Из нее вылезал усатый и толстый дядя. Девочке казалось, что автомобильчик с облегчением вздыхал и распрямлялся.

А еще она заметила, что на балконе напротив стали вешать сушить пеленки – соседи купали малыша.

Когда приходил папа с работы, они вместе ходили гулять во двор, где была площадка с песочком. И тогда девочка видела двор по другому, все казалось большим и высоким.

Так шли дни, пролетела весна, лето, затем пошли дожди, и небо стало печальным. В такие дни девочка сидела на подоконнике и смотрела на мокрых воробьев.

Однажды, когда девочка проснулась, то ей показалось, что в комнате стало светлей. Она выглянула в окошко … Весь двор был покрыт белым и пушистым снегом. Даже трудяга - автомобильчик зарылся по самую макушку в сугроб.

Вечером с папой они кувыркались в снегу, лепили снежки, а папа сделал снеговика. Девочке было жаль снеговика, он стоял один, и ему было холодно.

Через день снег растаял, снова лил дождь, сильный ветер вырывал у прохожих зонты и шляпы.

Наступил день рождения девочки. Она очень его ждала. Теперь она стала большой и могла загнуть один пальчик-годик на второй ручке. И она очень хотела, чтобы ей подарили маленького друга – длинноухого щенка.

Были гости, подарки, праздничный стол, торт с шестью свечами, музыка, игры. Но щенка не было…

Наступила зима. Пришел Новый год. Снова были подарки. Но щенка не было…

Как - то вечером, когда папа был занят, ей разрешили выйти поиграть одной. Она спустилась на лифте и вышла на площадку, где летом был песочек. Девочка, как сумела, скатала из рыхлого снега маленькую лопоухую собачку. Она получилась пушистая, с коротеньким хвостиком. Черную пуговицу, которую она оторвала от своей шубки, она вдавила вместо носа, вместо глаз вставила два камешка. Девочка посмотрела на свое творение, ей показалось, что собачонок ей подмигнул и завилял хвостом.

Девочка назвала собачку «Умкой», как медвежонка из мультика. Каждый вечер, когда родители приходили с работы, она выбегала во двор. Песик верно ждал свою маленькую хозяйку на том самом месте. Она бережно поправляла надломленный хвостик или ушко, ласково разговаривала со своим любимцем, делилась своими детскими тайнами. На прощанье девочка всегда оставляла Умке конфетку, печенье или котлетку. Все это девочка тайком прятала от мамы и не ела сама.

На следующий день подарки бесследно исчезали. Девочка верила, что по ночам Умка оживает и лакомиться ее угощением.

Наступила весна. Умка, как и все вокруг посерел, погрустнел, нос стал влажным.

Однажды девочка выбежала во двор с шоколадным батончиком, которым ее угостила мамина подруга. На месте, где всегда ждал Умка, была просто лужа. В холодной воде лужицы блестела пуговица.

«Умка» - заплакала девочка. «Я принесла тебе батончик…»

Девочка горько плакала и ее слезы капали в лужицу. Вода в лужице расходилась кругами. Девочке казалось, что пуговичка подмигивает ей.

А из соседнего подвала на девочку смотрели пара ласковых и грустных глаз. Там всю долгую и голодную зиму пряталась грязно-белая, пушистая собачонка. Каждый зимний вечер она ждала эту девочку. Она знала, что после ее ухода на снегу обязательно оставались самые вкусные на свете вкусности. За долгую зиму она полюбила девочку всем своим крохотным щенячьим сердечком. Но подойти она не решалась. А сейчас девочке было плохо, и собачка это понимала. Тогда собачка решилась, подошла к девочке и лизнула ее влажную щеку.

«Умка! Моя милая Умка!»- улыбнулась девочка, и собачонка счастливо завиляла хвостиком.

Прикрепленное изображение (вес файла 109 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

21 марта - не только день весеннего равноденствия, а ещё и Навруз

Лентяй

Персидская сказка

Жил-был лентяй. Он никогда не двигался со своего места, даже ел и пил в постели, а еду ему клали прямо в рот. Невмоготу стало матери, задумала она найти такое средство, чтобы сына делу выучить.

И вот как-то купила она несколько яблок. Одно яблоко положила прямо у постели лентяя, другое — чуть дальше, третье — посреди комнаты, четвертое — у порога, пятое — в дехлизе, шестое — еще где-то, седьмое — за дверью дома.

Проснулся лентяй, увидел яблоки.

— Матушка, — говорит он, — подойди, подай яблоко.

— Бездельник, — раскричалась она, — возьми да ешь!

Лентяй поднял, съел и видит: очень вкусно. С трудом дотянулся он еще до одного яблока. Наконец встал с постели, начал подбирать и грызть яблоки. Увидел он яблоко в дехлизе, поднял и съел. Когда он подобрал следующее яблоко, мать сказала:

— Одно лежит и на дворе.

Лентяй вышел из дому, а мать и заперла за ним дверь. Начал лентяй просить и умолять пустить его в дом, но мать только отвечала:

— Не бывать тому. Ступай и выучись делу. Тогда и впущу тебя.

— Дай мне хоть поесть чего-нибудь, — говорит он, — а то ведь я умру с голоду.

Мать вынесла ему одно яйцо, горсть муки, моток шерстяной пряжи и рог. Отдала она все это сыну, по целовала его, и они расстались.

Двинулся лентяй в путь. Только вышел он из го рода — полил дождь. Сбросил он одежду, чтобы она не промокла, скатал в сверток и сел на него. Когда дождь перестал, он оделся и пошел дальше.

Идет он своей дорогой, вдруг навстречу ему див. Видит див, что одежда путника сухая, удивился он и спрашивает:

— Как это твоя одежда не промокла?

— А я шайтан, — отвечает ему лентяй. — А у шайтана одежда не мокнет.

— Врешь ты. Если правду говоришь — давай померимся силами.

— — Хорошо, — говорит лентяй. — — А как мериться будем?—спрашивает див. — Вот зажму я камень в кулаке, — отвечает лентяй, — и раскрошу его в порошок.

— И я сделаю то же самое, — расхрабрился див.

— Так начинай ты первым, а я погляжу!

Див поднял камень, сжал его в кулаке, разломил на четыре куска и предложил:

— Теперь давай ты, а я погляжу.

А лентяй набрал в горсть муку, а камень украдкой спрятал в карман. Потом он показал диву муку:

— Смотри, что я сделал с камнем.

Видит див — плохо дело, испугался он, но не захотел ударить в грязь лицом и говорит:

— Хорошо, испытаем силу на чем-либо другом.

— На этот раз, — сказал лентяй, — сожми камень в кулаке так, чтобы он превратился в масло.

Попытался, было див, но ничего у него не вышло. А лентяй сжал в кулаке яйцо, раздавил его, из кулака и потекли желток и белок. Див испугался, попятился и пустился наутек.

Пошел лентяй дальше. Вдруг видит — стоит перед ним замок.

Постучался он и слышит ужасный рев:

— Кто это?

— Открывай, это я, — крикнул лентяй.

— А кто ты?

— Сам-то ты кто?—кричит в ответ лентяй.

— Я—вождь дивов, а это мой замок, — раздалось изнутри.

— А я — шайтан, — ответил лентяй. — Открой дверь.

— Ты сильней или я?—спрашивает див.

— Конечно, я.

— Сейчас посмотрим, — зарычал див. И див засунул руку под мышку, вырвал волос, очистил его от грязи и сказал:

— Это мой волос. Покажи-ка ты свой.

Лентяй вытянул из мотка шерстяную нитку и по казал диву:

— А это мой волос.

— На этот раз не вышло, — говорит див. — Давай придумаем новое испытание.

Лентяй ему в ответ:

— Крикни-ка, посмотрим, чей голос грознее.

Испустил див ужасный рев. А лентяй взял в рот рожок, да как затрубит — превзошел дива. Див от страха сорвал засов с дверей и убежал.

Вошел лентяй в сад, отдохнул несколько дней и снова пустился в путь. Шел он, шел и остановился около одной деревни. Помылся он в роднике и взобрался на дерево. Видит, идет к роднику черная рабыня с кувшином.

Посмотрела она в воду, увидела отражение белого человека и подумала, что сама стала белой. Обрадовалась рабыня и сказала себе: «Побегу-ка я к госпоже, скажу, что я стала белой. Пусть больше не называет меня черной служанкой!»

Тут лентяя на дереве разобрал смех. Услышала рабыня, посмотрела наверх и говорит:

— Кто ты?

— Я — шайтан.

— Откуда ты явился?

— С того света.

— Если ты правду говоришь, — продолжала рабыня, — то скажи, куда понесли нашего покойного хозяина — в ад или в рай?

Лентяй покачал головой и отвечает:

— В ад.

— Ой-ой! Почему же?

— А потому, что у него нет денег. Из-за этого его бросили в адское пламя. Увидел он меня и попросил: «Расскажи о моем состоянии жене и детям моим».

— Как же ему можно помочь?—спрашивает рабыня.

— Очень просто — пошлите ему денег.

— А как это сделать?

— Дайте мне, а я передам.

— Да продлит бог твою жизнь!

С этими словами бросила она кувшин, побежала к своей госпоже и передала ей весь разговор. Госпожа велела рабыне привести лентяя. Дала она ему триста туманов:

— Тебе, верно, нетрудно будет передать, — сказала она. — Да скажи — если ему еще нужно, то я найду, пусть не тревожится. Скажи, что наличными у меня сейчас больше нет.

— Очень уж долго туда идти пешком, — говорит лентяй. — Дали бы мне коня, я бы быстрее доехал.

Женщина дала ему коня, подвесила к седлу хурджин с деньгами и напутствовала его добрым словом.

Прошло немного времени, вернулись трое ее сыновей. Когда мать рассказала им о случившемся, они очень разозлились, что ее так обманули, и поколотили рабыню. Потом они сели на коней и поскакали вдогонку за лентяем. Видит лентяй — поднялась вдали пыль, и скачут в той пыли три всадника прямо к нему. Он сразу понял, в чем тут дело, и погнал коня что было мочи.

Подскакал он к роднику. А там сидел какой-то человек и мыл требуху на продажу. Лентяй спешился и говорит ему:

— Ты что здесь сидишь? Ведь едут, чтобы схватить тебя!

— Кого схватить?

— Да вот, смотри, скачет охрана, чтобы схватить и казнить тебя.

— Что же мне делать?—взмолился незнакомец.

— Садись на моего коня и скачи, — посоветовал лентяй.

Незнакомец вскочил на коня и был таков. А лентяй нахлобучил на голову бараний сычуг и стал мыть требуху. Тут подскакали три всадника и видят: какой-то человек моет бараньи желудки.

— Не видел ли ты верхового?—спросили они.

— Как же, только что проехал здесь.

И он прибавил, что с ним был какой-то хурджин. Братья поскакали за продавцом требухи в надежде схватить его.

А лентяй взял хурджин с деньгами и зашагал к родному городу. Пришел он домой и постучался в дверь. Увидела мать, что сын вернулся, и кричит:

— Не пущу я тебя домой!

— Матушка! Да ведь я тебе деньги принес.

— Да разве ты такой человек, чтобы заработать деньги?

Потряс лентяй хурджин—зазвенели там монеты. Мать открыла дверь и впустила его. Вот и наша сказка вся.

Прикрепленное изображение (вес файла 163 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё 21 марта - Международный день кукольника

Пол Гэллико

Колдовская кукла

Сегодня — ровно три года, как я впервые увидел ту странную, прелестную куклу в мелочной лавчонке Джима Картера на Эбби-лейн, сразу за углом от моей двери с бронзовой табличкой «Стивен Эмони, терапевт».

И я чувствую, что надо изложить на бумаге события, которые за этим последовали, хотя и боюсь, что рассказ мой получится грубоват — ведь я не писатель, а врач.

Я хорошо помню тот день. Над Темзой светило осеннее солнце, угольный дым от речных судов мешался с запахом бедности. Цветочный лоток на углу пестрел георгинами, астрами и хризантемами, а где-то неподалеку шарманка играла «Однажды вечером волшебным».

Обойдя угол и оказавшись перед магазинчиком, я привычно скользнул глазами по жалкой россыпи игрушек за пыльным стеклом и вспомнил, что скоро у племянницы день рождения.

Я остановился и стал высматривать что-нибудь в беспорядочной мешанине, где игрушечная пожарная машина и оловянные солдатики соседствовали с леденцами в ярких обертках, дешевые крикетные шары, щитки и биты — с чернильницами, перьями, скрепками, комиксами и бульварными романами.

Вдруг мой взгляд остановился на кукле в дальнем конце витрины. Ее было почти не видно за другими игрушками и слоем многолетней пыли на окне, но я увидел, что сама она лоскутная, а личико — нарисованное, по-детски нежное и трогательное.

Я не мог ее хорошенько разглядеть, но она сразу приворожила меня, как будто окликнула. Между нами установилась невидимая связь. Так бывает, когда встретишь в гостях очень красивую девушку или незнакомца, чья внешность тебя поразит и надолго останется в памяти.

Я вошел к Джиму и на его «Доброе утро, док, никак за табачком пожаловали?» ответил: — Дайте посмотреть тряпичную куклу, вон там, в углу, за роликовыми коньками. Хочу послать племяннице.

Брови у Джима поползли наверх, к лысине; он обошел прилавок, хлопая полами вытертого пиджака.

— Куклу? — спросил он. — Она стоит уйму денег, вам столько не заплатить. Ручная работа.

Все же он снял ее с витрины и протянул мне, и снова я испытал потрясение. Сшита она была просто на диво — длиной не более фута, мягкая и податливая, словно под одеждой у нее плоть и кровь, а не туго скрученные лоскутки.

Она и впрямь была сделана вручную. Неведомый художник придал ее чертам такое правдоподобие, такую грацию тельцу, что она казалась совсем живой. Мало того. Можно ли сказать про куклу, что она по-женски привлекательна — формой головы, длиной и пропорциями ног, округлостью бедер?

Возможно ли, чтоб чувство было простегано в швах, очерчивающих крохотную фигурку? Держа ее в руках, я ощущал что-то теплое, загадочное, женственное, и понял, что, если не положу ее немедленно, то уже не смогу оторваться.

Я положил ее на прилавок.

— Сколько, Джим?

— Четыре фунта.

Теперь пришел мой черед удивляться. Джим сказал:

— Я ведь предупреждал. Я накинул-то всего пару шиллингов. Не хочу наживаться на вас, док. Берите за три фунта пятнадцать. В больших магазинах ей дают за них по шесть, а то и по семь фунтов.

— Кому «ей»?

— Женщине с Хардли-стрит, которая их шьет. Она тут уже больше года. Я у нее и купил.

— Какая она? Как ее зовут?

Джим ответил:

— Точно не скажу. Что-то вроде «Язва». Рыжая, накрашенная, вся в мехах. Не в вашем вкусе, док.

Я не мог этого понять, не мог даже взять в толк, что общего между женщиной, которую описал Джим, и маленьким изысканным существом на прилавке.

— Беру, — сказал я. Мне не по карману такие траты — моя практика из самых бедных, где вправду становишься врачом. И все же я не мог оставить ее здесь, среди спичечных коробков и пыльной бумаги.

Я просто видел, что в нее вложена частица человеческой души. Ощущая себя полным дураком, я отсчитал три фунта пятнадцать шиллингов.

Еще глупее я чувствовал себя дома, когда укладывал посылку. Я вновь дотронулся до маленького тельца и понял, что не хочу с ней расставаться. Она наполнила собой крохотную спальню, примыкающую к кабинету.

С почты я вернулся, полагая, что разделался с этим навсегда. Не тут-то было. Кукла не шла у меня из головы. Я часто думал о ней и всякий раз пытался вызвать в памяти неприятное ощущение от слов «рыжая и накрашенная». Все напрасно. Я уже всерьез подумывал о том, чтобы разыскать женщину. Тут в моем квартале вспыхнула ветрянка, и надолго заслонила все остальное.

Прошло несколько недель. Как-то зазвонил телефон, и женский голос спросил:

— Доктор Эмони?

— Да.

— Я проходила мимо и увидела вашу табличку. Дорого ли вызвать вас на дом? Сколько вы берете за визит?

Мне не понравился и сам голос, и его тон, однако я ответил:

— Пять шиллингов. Если вы застрахованы или действительно не можете заплатить, я не возьму ничего.

— Ладно. Пять шиллингов я найду. Но не больше. Моя фамилия Язвит. Роза Язвит. Дом на Хардли-стрит, рядом с бакалеей. Просто входите — и сразу на второй этаж.

Я нашел дом и поднялся по узкой, в два пролета, лестнице, скрипучей и плохо освещенной. Дверь была приоткрыта, и я понял, что меня разглядывают в щелочку. Потом неприятный голос сказал:

— Доктор Эмони? Входите. Я — Роза Язвит.

Меня обдало ароматом дешевых духов. Она была очень высокая. Все в ней — морковные волосы, темные узкие глаза, ярко накрашенные губы — дышало здоровьем и броской, животной красотой. Я дал бы ей лет сорок пять или немного больше.

Однако главное потрясение ждало меня впереди. Типичная старая лондонская гостиная, она же спальня, была обставлена с жеманной претензией — плохие репродукции, атласные подушечки, дешевые флакончики из-под духов. А по стенам, на кровати, даже на старом чемодане — куклы, больше десятка, все разные, и все исполненные того же дивного очарования, которое пленило меня несколько недель назад. Я понял, что передо мной — автор этих изумительных творений.

Роза Язвит сказала:

— Высокий, красивый, брюнет. Не рано вам людей-то лечить?

Я ответил ей резко. Я был зол и растерян. Горько видеть эти трогательные, прелестные существа среди такой безвкусицы и знать, что их сделала эта кошмарная женщина.

— Я старше, чем вам кажется, — ответил я, — и внешность моя вас не касается. Не хотите у меня лечиться — я уйду.

— Ну, ну, доктор! — сказала она. — Разве вам не лестно?

— Я не нуждаюсь в ваших комплиментах. Вы больны?

— Не я, сестра. Я вас провожу.

Я не мог просто так выйти из комнаты и спросил:

— Вы делаете этих кукол?

— Да, — ответила она. — А что?

Я пробормотал:

— Купил как-то такую племяннице…

Она хохотнула.

— Не иначе, выложили кучу денег. Они нарасхват. Ну, идемте!

Она провела меня по коридору и, приоткрыв дверь в какую-то комнатенку, крикнула:

— Мэри, это доктор!

Потом, не впуская меня, сказала очень громко:

— Не удивляйтесь, доктор, она у нас увечная!

У окна сидела бледная девушка в халатике, и я успел увидеть безграничное отчаяние на ее лице. Я снова разозлился; такими словами искалечишь и здорового. Женщина не просто сообщала мне, что Мэри — не такая, как все; нет, она напоминала об этом самой Мэри.

Той было никак не больше двадцати пяти лет. Прежде всего я увидел огромные страдальческие глаза, и меня поразило, как мало в них жизни. Сестра Розы Язвит была очень, очень больна.

С первого посещения я запомнил ее милый облик, прелестный лоб, круглую головку, слишком большую для такого худенького тельца, и тусклые нездоровые волосы. Запомнил я и странные губы — жалобные, бледные, трепетные. Но увидел я и другое, и сперва удивился, а потом чуть не задохнулся. Рядом с ней стояли два столика. На одном были разложены кисти и краски, на другом — тряпочки, лоскутки, иголки и нитки.

Ее физический недостаток не имел отношения к теперешней болезни, однако я заметил его с порога, по тому, как она сидела — и удивился. Вам не станет понятней, если я скажу, как это называется по-научному, но болезнь, которую я заподозрил с первого взгляда, вылечить можно.

Я спросил:

— Вы можете ходить, Мэри?

Она чуть заметно кивнула.

— Пожалуйста, — сказал я, — подойдите ко мне.

— Нет, — взмолилась она. — Не надо, не заставляйте!

Меня тронул ее жалобный голос, но я должен был убедиться. Я сказал:

— Простите, Мэри. Пожалуйста, сделайте, как я прошу.

Она неуверенно встала и заковыляла ко мне, приволакивая левую ногу. Я убедился, что прав, бодро улыбнулся и протянул ей руки. На какое-то мгновение наши взгляды встретились, и я понял — ее смыло, она тонет в темной пучине отчаяния. Воздух вокруг меня задрожал от безмолвного крика о помощи. Руки ее взметнулись, потянулись ко мне в ответном жесте и бессильно упали. Чары были разрушены.

Я спросил:

— Давно это с вами?

Роза Язвит вмешалась:

— Мэри у нас калека вот уже десять лет. Я не для того вас вызвала. Она больна. Что с ней такое?

Да, она была больна. Может быть, смертельно. Я почувствовал это, едва переступив порог. Взглядом я попросил большую, вульгарную женщину выйти. Она только рассмеялась.

— Бросьте, доктор. Никуда я отсюда не уйду. Вы узнаете, что с Мэри, потом скажете мне.

Закончив осмотр, я вместе с Розой вышел в гостиную.

— Ну? — спросила она.

Я сказал:

— Вы знаете, что этот ее… недостаток можно устранить. При хорошем лечении она пойдет нормально через…

— Замолчите! — Яростный крик ударил меня, как пощечина. — И чтоб я от вас этого больше не слышала! Я ее знающим людям показывала. Не хватало, чтоб всякие молодые идиоты понапрасну ее обнадеживали. Только заикнитесь, и ноги вашей здесь не будет. Я хочу знать, чем она больна. Она плохо ест, плохо спит и плохо работает. Что вы нашли?

Я ответил:

— Пока не знаю. Я не увидел никаких органических нарушений. Но что-то не так. Мне надо будет еще раз посмотреть. Пока я пропишу тонизирующее, а через несколько дней загляну.

— И молчите, ясно? А то найду другого доктора.

— Хорошо, — сказал я. Главное, чтоб я мог приходить к Мэри. Дальше будет видно.

Берясь за шляпу и чемоданчик, я сказал:

— Если я не ослышался, вы говорили, что шьете этих кукол сами.

Она сперва опешила, будто не ожидала, что я вернусь к этому разговору. Потом буркнула:

— Я их придумываю. Иногда разрешаю ей немножко помочь, чтоб меньше думала о своей никчемности.

Однако, когда я снова вышел в яркий осенний день, и увидел, как дети бросают мяч через стену старой пивоварни, я понял, что Роза Язвит солгала, а я — отыскал душу, воплощенную колдовской куклой. Но холодное чутье врача предупреждало: если не разгадать причину ее недуга, душе этой недолго оставаться на земле.

Позже я узнал, что ее зовут Мэри Нолан, и она медленно умирает без всякой видимой причины. Я был уверен, что это связано с ее сестрой (не родной, как выяснилось, а двоюродной). Нет, рыжая особа не убивала ее сознательно.

Она не хотела, чтобы Мэри умерла. Мэри приносила ей доход.

После того, как я зашел несколько раз, Роза уже не притворялась, что делает кукол сама. Постепенно я по кусочкам восстановил всю картину.

Когда Мэри было пятнадцать, она с родителями попала в автомобильную катастрофу. Родители погибли, Мэри осталась калекой. Суд поручил ее заботам единственной родственницы, Розы Язвит.

Когда опекунша обнаружила, как мало унаследовала Мэри, она принялась издеваться над ее увечьем и за годы совместной жизни приучила сестру стыдиться своей хромоты. Она вечно твердила: «Ты беспомощная калека. Ни один мужчина на тебя не взглянет. Ты не выйдешь замуж, у тебя не будет детей».

К своему совершеннолетию Мэри была окончательно сломлена. Она осталась с сестрой и жила уединенно и безрадостно. Тогда же примерно она начала шить кукол, и Роза, при всей вульгарности, жадности и лени, разглядела, как они хороши. Продав несколько штук, она заставила Мэри трудиться с утра до вечера.

Мэри боялась сестру, но убивало ее не это. Тут было что-то другое, чего я не мог распознать. Роза не оставляла нас вдвоем. Никогда я не видел, чтобы зло столь явственно торжествовало над добром, как в этой комнате, где сидела бедная, задавленная девушка, а рядом, в испарениях дешевых духов, исходила злобой громадная женщина с алчными глазами.

Я не напоминал, что хромоту можно вылечить. Гораздо важнее было узнать, что губит бедную Мэри. Перевезти ее в больницу не разрешала Роза.

Целых десять дней мне казалось, что я остановил роковой недуг. Я запретил Мэри работать над куклами. Я купил ей книжек, конфет и бутылку хереса. Когда я снова зашел, она впервые мне улыбнулась. Трепетная, жалобная, женственная улыбка растопила бы ледяное сердце.

— Так-то лучше, — сказал я. — Еще десять дней никаких кукол. Сон, отдых, чтение. Потом посмотрим.

Но сестра нахмурилась и неприятно скривила рот.

Когда я зашел опять, Роза встретила меня в гостиной. Она сказала:

— Больше не приходите, доктор. Мы не нуждаемся в ваших услугах.

— Но Мэри…

— Мэри здоровехонька. Прощайте, доктор.

Я взглянул на старый чемодан. Там лежали три новые куклы. Померещилось мне, или впрямь что-то новое появилось в этих безгласных, колдовских творениях? Каждая из них была рождением и смертью, словно приветствовала жизнь во всей ее красе, всех радостях и соблазнах, и одновременно прощалась с ней.

Я чуть не оттолкнул кошмарную женщину, чтобы броситься к больной, но слишком прочно въелась в плоть врачебная этика. Если доктору отказывают от дома, он должен покориться, если только не подозревает, что против пациента ведется нечестная игра. Для этого оснований не было.

Я не нашел причину болезни, вот Роза и обратилась к другому врачу. Ей нужно, чтобы Мэри работала, зарабатывала, и она о ней позаботится, хотя бы ради себя.

Вскоре после этого я занемог, сперва незаметно, потом все сильнее и сильнее — пропал аппетит, я стал худеть, сделался вял и раздражителен, к вечеру поднималась температура, а временами накатывала такая слабость, что я еле таскал ноги.

Я зашел к знакомому доктору. Он простучал меня, послушал и сказал бодро:

— Ничего серьезного, Стивен. Видимо, ты заработался. Организм протестует.

Но я знал, что это не так.

Я осунулся, пожелтел, глаза запали от бессонницы, и выражение их мне не нравилось. Иногда меня лихорадило по ночам. Снилось, что Мэри рвется ко мне, а Роза Язвит тянет ее безобразными ручищами. Я постоянно корил себя, что не смог поставить диагноз.

Я потерял веру в себя. Ко мне обратились за помощью, я оказался бессилен. Я даже себе помочь не могу. Какой я после этого врач? Однажды ночью, когда я презирал и казнил себя, в мозгу вспыхнула фраза: «Врачу, исцелися сам».

Да, вылечи себя, прежде чем лечить других. Но от чего вылечить? Если я и видел у кого такие симптомы, то только у Мэри Нолан. Мэри! Мэри! Мэри! Всегда Мэри!

Ею я болен? С той минуты, как впервые увидел отблеск ее души, воплощенный в тряпичной кукле?

Когда утро забрезжило в окне и загрохотали машины, я понял причину своей болезни. Я полюбил Мэри Нолан. Стоило мне соединить эти слова, «Мэри» и «любовь», стоило мне открыть глаза и воскликнуть: «Я люблю ее! Я хочу быть с ней! Хочу, чтоб она была со мной, рядом!» — и обжигающее лекарство пробежала по моим жилам. Я исцелился.

Это была Мэри, ее тепло, ее нежный облик, ее беззащитность, ее неземная красота — да, красота, которая расцветет, как только я ее вылечу.

Теперь, когда шоры упали с моих глаз, я, через любовь и сострадание до последней скорбной детали понял причину ее болезни, понял, что нужно делать и почему это надо делать немедленно, или будет поздно.

Я позвонил Джиму Картеру и сказал:

— Это доктор Эмони. Не поможете мне?

— Как же, док, помогу, — отвечал он. — Вы моего мальчугана спасли, вам ни в чем отказа не будет.

— Помните Розу Язвит? — спросил я. — Ну эту, с куклами. Когда она к вам зайдет, под любым предлогом позвоните мне. Задержите ее. Разговором, чем хотите. Мне нужно двадцать минут. Ладно? По гроб жизни буду обязан.

Я ужасно боялся, что это случится, когда я уйду по вызову, и, всякий раз, возвращаясь, заглядывал в магазин, но Джим только качал головой. И вот однажды, в пять часов вечера зазвонил телефон. Джим сказал просто: «Сейчас» — и повесил трубку.

За три минуты я пробежал несколько кварталов. Я взлетел по лестнице, прыгая через две ступеньки. Если б дверь была заперта, пришлось бы звать квартирную хозяйку. Но мне повезло. Роза ушла ненадолго и дверь не заперла. Я бросился в маленькую комнату и увидел Мэри.

От нее осталось совсем немного.

Она сидела в кровати. Лихорадочный румянец сменился мертвенной бледностью, и это пугало больше, чем худоба рук и плеч. Вокруг по-прежнему лежали кисточки и лоскутки, словно она боялась умереть, не воплотив еще одну, последнюю мечту.

Она вздрогнула — думала, это Роза — прижала руки к груди и назвала меня по имени. Она сказала не «доктор Эмони», а «Стивен!»

Я крикнул:

— Мэри! Слава Богу, успел! Я пришел помочь. Я знаю, отчего… отчего тебе так плохо.

Она была в таком состоянии, когда человек понимает все, догадалась, что я чуть не сказал «отчего ты умираешь» и ответила: — Не все ли равно теперь?

Я сказал:

— Еще не поздно, Мэри. Я знаю твою тайну. Знаю, как тебя вылечить. Только ты меня выслушай…

Она на мгновение закрыла глаза и прошептала:

— Нет, не надо… пожалуйста. Я не хочу знать. Скоро все кончится.

Я не ожидал, что она откажется слушать, и все-таки продолжал. Я сел и взял ее за руку.

— Мэри, — сказал я. — Пожалуйста, выслушай. Когда тело истощено, мы даем ему пищу; если оно обескровлено — вливаем кровь; если не хватает железа или гормонов, прописываем укрепляющее. А из тебя высосано то, без чего душа не держится в теле.

Глаза ее открылись, и я увидел в них ужас. Мне показалось, что она теряет сознание. Она взмолилась:

— Нет! Не говорите!

Я подумал, что сейчас она умрет. Но единственной надеждой для нее, для нас обоих, была моя сбивчивая речь.

— Мэри, моя милая, смелая Мэри, не надо бояться, — говорил я. — Из тебя высосана любовь. Взгляни на меня!

Я смотрел ей прямо в глаза. Я хотел, чтобы она жила, чтобы осталась со мной, чтобы выслушала.

— Понимаешь, — продолжил я, — человек — это сосуд, наполненный любовью. Всю жизнь он дарит и вбирает нежность, восхищение, надежду. Тогда запас все время обновляется. А ты изливала любовь, но ничего не получала.

Я не был уверен, что она слышит.

— Это все Роза, — сказал я. — Она отняла у тебя надежду на жизнь, на любовь, на счастье. Но то, что она сделала с тобой потом, еще хуже. Она забирала твоих детей.

Слово было произнесено. Убил я ее? Неужели я сам, любя ее больше всего на свете, нанес смертельный удар? И все же мне почудился отблеск жизни в затравленных глазах.

— Да, они — твои дети, — повторил я. — Когда тебя убедили, что у тебя не будет семьи, ты, как всякий творец, будь то художник или мать, принялась воплощать свои несбыточные мечты. В каждую куклу ты вкладывала частицу сердца. Ты творила их, ты любила их той любовью, которую дарила бы своим детям, а их отнимали, ничего не давая взамен. Их отрывали от твоего сердца, и вместе с ними из него уходила жизнь. Без любви люди умирают.

Мэри шевельнулась, и я, кажется, ощутил легкое пожатие.

Я воскликнул:

— Ты не умрешь! Я здесь и я люблю тебя. Я с избытком верну то, что у тебя отняли. Слышишь, Мэри? Я пришел не лечить тебя, а сказать, что жить без тебя не могу.

Она чуть слышно прошептала:

— Без меня? Я же калека…

— Будь ты сто раз калека, — сказал я, — я бы тебя полюбил. Но это неправда. Роза лгала. Тебя можно вылечить. Через год ты будешь ходить, как любая другая девушка.

Впервые увидел я слезы в ее глазах. Щеки порозовели, и с безграничной простотой любви она протянула ко мне руки.

Я поднял ее, прямо в одеяле. Невесомая, как птичка, она крепко уцепилась за меня, и я подивился, откуда взялась сила в этих руках и тепло в прижатой ко мне щеке — ведь только что она умирала.

Хлопнула входная дверь. Роза Язвит ворвалась в комнату. Мэри задрожала и зарылась лицом в мое плечо.

Но Роза опоздала, и она это поняла. Молча я прошел мимо нее, унося свою ношу, через комнату, по лестнице, вниз.

На улице сияло солнце, освещая пыльную мостовую. День был тихий. Я нес Мэри домой; шумно играли дети.

С тех пор прошло три года, день в день. Мэри возится с нашим старшеньким; скоро у нас опять прибавление семейства. Кукол она больше не шьет. Теперь это не нужно.

У нас много памятных дат, но одну я чту особенно свято и бережно — годовщину дня, когда мне даровано было увидеть в кукле частицу живой души, и она воззвала ко мне из пыльной витрины на углу Эбби-лейн.

Прикрепленное изображение (вес файла 141.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

И наконец, 21 марта - Всемирный день поэзии

Юрий Гулин

СКАЗКА О ТЩЕСЛАВНОМ ПОЭТЕ

(из цикла «Сказки на ночь»)

— Ну, что у нас сегодня?

— Сегодня у нас «Сказка о тщеславном поэте». Можно начинать?

— Даже нужно!

— « В далекие времена на славной земле Эллады жил поэт. Он слагал прекрасные стихи, и сограждане гордились им и превозносили его. Мужчины искали его дружбы, а женщины дарили ему свою любовь. Но поэт не любил ни одну из них. Его одолевала страстная любовь к Богине, чей храм возвышался неподалеку от его дома. Чтобы как-то утолить эту страсть, он, слагал в честь своей божественной возлюбленной прекрасные оды и гимны, но, в конце концов, это перестало помогать. И тогда поэт решился на отчаянный поступок. В одну из темных осенних ночей он прокрался в храм. Внутри помещения царил полумрак, лишь жертвенный огонь освещал мраморную статую прекрасной и величественной женщины. С замиранием сердца поэт склонил перед ней колени, и прочел самый прекрасный из своих гимнов, посвященных Богине. Едва он закончил, как храм озарился неземным светом. Поэт поднял глаза и увидел на пьедестале такую же величественную и прекрасную, но не мраморную, а живую женщину. Она улыбнулась поэту, и ее божественный голос прозвучал под стенами храма.

— Мне понравился твой гимн, смертный! Я принимаю это подношение, но что ты хочешь взамен?

Поэт собрал все свое мужество и произнес дрожащим от волнения голосом: — О, божественная! Ты достойна высшего поклонения! Но я, величайший из поэтов, тоже достоин особой награды. Я умираю от любви к тебе. Спустись же с пьедестала и стань моей!

Свет в храме начал меркнуть. Богиня нахмурилась и с сожалением посмотрела на несчастного поэта.

— Ни один смертный не смеет просить меня об этом, не рискуя расстаться с жизнью! Но тебя я пощажу! Ты можешь и впредь слагать гимны в мою честь, но, в наказание за дерзость, ты не только не получишь мою любовь но больше никогда не удостоишься даже моего взгляда!

С отчаянным криком несчастный поэт замертво рухнул к ногам опять ставшей мраморной статуи».

— Выходит, бедняга умер от несчастной любви?

— Нет, «пришедшие наутро в храм паломники нашли поэта у ног мраморной статуи без сознания, но с признаками жизни и отнесли его домой. Несколько дней он был между жизнью и смертью, но постепенно поправился, прожил долгую жизнь и написал еще много прекрасных стихов, в том числе и посвященных Богине».

— Но почему он посвящал ей стихи? Ведь она так жестоко обошлась с его любовью?

— На самом деле, она убила в нем только надежду а любовь оставила нетронутой.

— Понятно…. Скажи, а почему ты назвал эту историю «Сказкой о тщеславном поэте»?

— А как бы назвала ее ты?

— Надо подумать….

Прикрепленное изображение (вес файла 356.7 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

22 марта - Сороки (Жаворонки)

Легенда про жаворонка

Украинская легенда

Это было очень давно. В одном украинском селе девушки и женщины решили показать свое мастерство. Договорились, что в воскресенье все придут на сельскую площадь, и каждая принесет самое лучшее, что она сделала своими руками: вышитый рушник, кружева, полотно, скатерть, одежду.

В назначенный день все девушки и женщины пришли на площадь. Принесли множество изумительных вещей. У стариков и старух, которым общество поручило назвать самых искусных мастериц, глаза разбежались: так много было талантливых женщин и девушек. Жены и дочери богачей принесли вышитые золотом и серебром шелковые покрывала, тонкие кружевные занавески, на которых были вывязаны удивительные птицы.

Но победительницей стала жена бедняка Марина. Она не принесла ни вышитого рушника, ни кружев, хотя все это прекрасно умела делать. Она привела пятилетнего сына Петруся, а Петрусь принес жаворонка, которого он сам вырезал из дерева. Приложил Петрусь жаворонка к губам - запела, защебетала птичка, как живая. Все стояли на площади, не шелохнувшись, всех очаровала песня, и вдруг в голубом неба запел настоящий, живой жаворонок, привлеченный пением с земли.

"Тот, кто творит умного и доброго человека, - самый искусный мастер", - таково было решение стариков.

Прикрепленное изображение (вес файла 252.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 48.8 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

23 марта - Комоедица

Три медведя

Английская сказка

Жили-были три медведя. Жили они все вместе в лесу, в своем собственном доме. Один из них был маленький-малюсенький крошка-медвежонок, другой – средний медведь, а третий – большой-здоровенный медведище. У каждого был свой горшок для овсяной каши: у маленького-малюсенького крошки-медвежонка маленький горшочек, у среднего медведя средний горшок, у большого-здоровенного медведища большущий горшочище. Каждый медведь сидел в своем кресле: маленький-малюсенький крошка-медвежонок в маленьком креслице, средний медведь в среднем кресле, а большой-здоровенный медведище в большущем креслище. И спали они каждый на своей кровати: маленький-малюсенький крошка-медвежонок на маленькой кроватке, средний медведь на средней кровати, большой-здоровенный медведище на большущей кроватище.

Как-то раз сварили себе медведи на завтрак овсяную кашу, выложили ее в горшки, а сами пошли погулять по лесу: каше-то ведь простыть надо было; не то стали бы они ее есть горячую, она бы им весь рот обожгла.

А пока они гуляли по лесу, к дому подошла маленькая старушонка. Не очень-то она была хорошая, эта старушонка: сначала она заглянула в окошко, потом – в замочную скважину: увидела, что в доме никого нет, и подняла щеколду. Дверь была не заперта. Да медведи ее никогда не запирали – они были добрые медведи: сами никого не обижали и себе не ждали обиды.

Вот маленькая старушонка открыла дверь и вошла. И как же она обрадовалась, когда увидела на столе кашу! Будь она хорошей старушонкой, она, конечно, дождалась бы медведей, а те наверное угостили бы ее завтраком. Ведь они были хорошие медведи, грубоватые правда, как и все медведи, зато добродушные и гостеприимные. Но старушка была нехорошая, бессовестная и без спроса принялась за еду.

Сперва она попробовала каши из горшочища большого здоровенного медведища, но каша показалась ей слишком горячей, и старушонка сказала: «Дрянь!» Потом отведала каши из горшка среднего медведя, но его каша показалась ей совсем остывшей, и старушонка опять сказала: «Дрянь!» Тогда принялась она за кашу маленького-малюсенького крошки-медвежонка. Эта каша оказалась не горячей, не холодной, а в самый раз, и так понравилась маленькой старушонке, что она принялась уплетать ее за обе щеки и очистила весь горшочек до донышка. Однако oпротивная старушонка и эту кашу обозвала скверным словом: очень уж мал был горшочек, не хватило старушонке каши.

Потом старушонка села в креслище большого-здоровенного медведища, но оно показалось ей чересчур жестким. Она пересела в кресло среднего медведя, но оно показалось ей чересчур мягким. Наконец плюхнулась в креслице маленького-малюсенького крошки-медвежонка, и оно показалось ей не жестким, не мягким, а в самый раз. Вот уселась она в это креслице – сидела, сидела, пока не продавила сиденья и – шлеп! – прямо на пол. Поднялась противная старушонка и обозвала креслице бранным словом.

Тогда старушонка побежала наверх в спальню, где спали все три медведя. Сперва легла она на кроватищу большого-здоровенного медведища, но та показалась ей слишком высокой в головах. Потом легла на кровать среднего медведя, но эта показалась ей слишком высокой в ногах. Наконец легла на кроватку маленького-малюсенького крошки-медвежонка, и кроватка оказалась не слишком высокой ни в головах, ни в ногах, а – в самый раз. Вот укрылась старушонка потеплее и заснула крепким сном.

А к тому времени медведи решили, что каша уже поостыла, и вернулись домой завтракать. Глянул большой-здоровенный медведище на свой горшочище, видит, в каше ложка: там ее старушонка оставила. И взревел медведище своим громким грубым страшным голосом:

КТО-ТО МОЮ КАШУ ЕЛ!

Средний медведь тоже глянул на свой горшок, видит, и в его каше ложка.

Ложки-то у медведей были деревянные, – а будь они серебряные, противная старушонка наверняка бы их прикарманила.

И сказал средний медведь своим не громким, не тихим, а средним голосом:

КТО-ТО МОЮ КАШУ ЕЛ!

И маленький-малюсенький крошка-медвежонок глянул на свой горшочек, видит – в горшочке ложка, а каши и след простыл. И пропищал он тоненьким-тонюсеньким тихим голоском:

Кто-то мою кашу ел и всю ее съел!

Тут медведи догадались, что кто-то забрался к ним в дом и съел всю кашу маленького-малюсенького крошки-медвежонка. И принялись искать вора по всем углам. Вот большой-здоровенный медведище заметил, что твердая подушка криво лежит в его креслище – ее старушонка сдвинула, когда вскочила с места. И взревел большой-здоровенный медведище своим громким, грубым страшным голосом:

КТО-ТО В МОЕМ КРЕСЛИЩЕ СИДЕЛ!

Мягкую подушку среднего медведя старушонка примяла. И средний медведь сказал своим не громким, не тихим, а средним голосом:

КТО-ТО В МОЕМ КРЕСЛЕ СИДЕЛ!

А что сделала старушонка с креслицем, вы уже знаете. И пропищал маленький-малюсенький крошка-медвежонок своим тоненьким-тонюсеньким тихим голоском:

Кто-то в моем креслице сидел и сиденье продавил!

Надо искать дальше, решили медведи и поднялись наверх в спальню. Увидел большой-здоровенный медведище, что подушка его не на месте – ее старушонка сдвинула, – и взревел своим громким, грубым страшным голосом:

КТО-ТО НА МОЕЙ КРОВАТИЩЕ СПАЛ!

Увидел средний медведь, что валик его не на месте – это старушонка его передвинула, – и сказал своим не громким, не тихим, а средним голосом:

КТО-ТО НА МОЕЙ КРОВАТИ СПАЛ!

А маленький-малюсенький крошка-медвежонок подошел к своей кроватке, видит: валик на месте, подушка тоже на месте, а на подушке – безобразная, чумазая голова маленькой старушонки, и она-то уж никак не на месте: незачем было противной старушонке забираться к медведям!

И пропищал маленький-малюсенький крошка-медвежонок своим тоненьким-тонюсеньким тихим голоском:

Кто-то на моей кроватке спал и сейчас спит!

Маленькая старушонка слышала сквозь сон громкий, грубый страшный голос большого-здоровенного медведища, но спала так крепко, что ей почудилось, будто это ветер шумит или гром гремит. Слышала она и не громкий, не тихий, а средний голос среднего медведя, но ей почудилось, будто это кто-то во сне бормочет. А как услышала она тоненький-тонюсенький тихий голосок маленького-малюсенького крошки-медвежонка, до того звонкий, до того пронзительный, – сразу проснулась. Открыла глаза, видит – стоят у самой кровати три медведя. Она вскочила и бросилась к окну.

Окно было как раз открыто, – ведь наши три медведя, как и все хорошие, чистоплотные медведи, всегда проветривали спальню по утрам. Ну, маленькая старушонка и выпрыгнула вон; а уж свернула ли она себе шею, или заблудилась в лесу, или же выбралась из леса, но ее забрал констебль и отвел в исправительный дом за бродяжничество, – этого я не могу вам сказать. Только все три медведя никогда больше ее не видели.

Прикрепленное изображение (вес файла 242.4 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 марта - Международный день театра

Артист

Автора не знаю. Взято здесь: http://pridumayskazku.ucoz.ru/publ/vzroslye/artist/2-1-0-139...

Когда взрослого человека посещает беда, он часто превращается в ребенка. Тогда поступки его кажутся нелепыми или смешными, во всяком случае, мало соответствующими обстоятельствам.

Альбер Винт, артист королевского театра, собираясь покончить с собой, разучивал свою последнюю роль. То ли всегдашнее стремление к красоте, то ли привычка к игре требовали от него даже в этом случае особого выражения, что можно было бы определить как театральный эффект. Он сознавал свою слабость, понимая, что природа его будет противиться насильственной смерти, и поэтому искал значительных декораций, фон которых придал бы ему решимости выполнить задуманное. До мельчайших деталей Альбер продумывал свой туалет и сцену своего конца. Конечно, это произойдет на закате. Мост через Гурону— самое подходящее место. На ажурной решетке перил изображены танцующие русалки, и сказочная прелесть моста, подчеркнутая старыми ивами на обоих берегах, преданно служит не одному поколению влюбленных. «Свидание у русалок», — и от этих слов чье сердце не сожмется сладко в предчувствии грядущей радости или от воспоминания о минувшем! И вот в момент, когда солнце коснется воды и золотая дорожка, соединяющая залив с устьем реки, станет быстро таять, на мост влетит карета, запряженная шестеркой взмыленных лошадей. Траурные ленты будут вплетены в их шелковистую гриву, и белизна благородных животных подчеркнет их печальную миссию. Кучер в старинной ливрее соскочит на землю и с почтительным поклоном отворит золоченую дверцу кареты. Из нее легко выскочит человек в безупречном черном фраке, белых лайковых перчатках, высоком цилиндре. Он подойдет к середине моста, быстрым движением преодолеет перила, на мгновение улыбнется заходящему солнцу. Может, шепнет ему: «Погоди! Я за тобой». Затем достанет пистолет и выстрелит себе в сердце. Тело его рухнет в воду, подняв в воздух прозрачные брызги. На месте падения разойдутся круги и вдруг всплывет букет алых роз, которые он держал в руке. Они медленно поплывут к морю, а его уже никогда больше не будет. Да, со слов потрясенного кучера и случайных прохожих газеты подробно опишут эту прекрасную смерть человека, принадлежавшего искусству: «Погасла недолго блиставшая звезда королевского театра. Всем известный артист Альбер Винт ушел из жизни, гордо швырнув ей в лицо перчатку». Затем будет некролог, затихающий шум сплетен, догадок — и все. Пожалуй, самое страшное таилось в этом «и все». Оно представлялось ему то в виде беззвездной ночи над морем, то бесконечной пустыней, где каждая песчинка была когда-то человеком, жившим на земле. Безмолвие и покой! Вот к чему он стремился, и грустная радость предвкушения их легкой прохладой веяла на пламя, пожиравшее его воспаленный мозг.

Но как все-таки случилось, что он должен бежать из жизни? Что повлияло на судьбу, всегда столь благосклонную к его стремлениям и мечтам? Отчего словно крылья коршуна, закрыли от его глаз свет солнца, радость дней? Что за ужас овладел им и гонит в могилу?

Альбер ринулся в воспоминания, пытаясь найти следы безжалостного божества, которое разрушило его счастье. Ведь он всегда сам творил свою судьбу. Его сокровищница была в воображении, и, если жизнь в чем-либо отказывала ему, Альбер с лихвой возмещал это в мире фантазий. И, видя его творчество, Рок уступал, воплощая его мечты в действительность. Артист вспомнил свои победы. Да, ему было что-то около двенадцати лет, когда он впервые попал в театр. Впечатления его вылились в могучий порыв стать на подмостки рядом с теми, кому аплодировали, кто жил героическими чувствами и умирал, осыпанный цветами. «У мальчика нет никаких данных для сцены!» — заявил директор театра его отцу, который, вняв мольбам сына, привел его за кулисы. Вслед за этими словами он был раздавлен, как лягушка, экипажем, вылетевшим из воображения маленького Альбера, а ночью весь театр, затаив дыхание, следил за игрой великого артиста Альбера Винта. Не прошло и года с тех пор. Однажды мальчик случайно подменил заболевшего актера гастролировавшей труппы и остался на сцене. А скоро свершилась и его месть. Директор театра, нанесший ему оскорбление, ночью был сбит почтовой каретой и умер под копытами лошади. Конечно, это было совпадение, но в его жизни они происходили слишком часто, чтобы не задуматься над ними.

Вот ему двадцать лет. Он охвачен жаждой любви. Любви необычайной, прекрасной, способной соперничать с чувствами шекспировских героев. Но где найти несравненную Джульетту? Кто таил в себе сердце Офелии? Они были, он не сомневался, однако его требования заключали почти невозможное. Ему хотелось той божественной гармонии, когда бы и его возлюбленная видела в нем Ромео или Гамлета. А ведь именно в этом и заложено чудо и величие истинной любви — встреча двух равных! Двух предназначенных друг другу с самого рождения. Увы, в глубине души Альбера таился робкий ребенок, надевший маску героя, чтобы скрыть свою беззащитность. Даже встретив свой идеал, он не был бы уверен, что будет достоин его и сможет внушить ответные чувства. И он выдумал себе возлюбленную О-о! Знатность и благородство ее ни в ком не вызывали сомнений. Искусство же стало ее единственным гением, которому она служила и верила. Сложные мотивы помешали ей самой вступить на стезю творчества, но во всем мире не нашлось бы более горячего поклонника, более тонкого ценителя и судьи, чем она. Щадя самолюбие юных талантов, она скрывала свое богатство и, если оказывала помощь, то делала это тайно. Имя ее было неизвестно и не могло служить пищей для пересудов суетной толпы. И вот в ее сердце вошел бедный артист, не имевший в жизни ничего, кроме таланта. Приезжая на спектакли, она прятала лицо под густой вуалью, выбирала самую незаметную ложу и из глубины ее смотрела на своего возлюбленного, впитывая в себя каждый его жест, каждый звук его голоса. Нет, она никогда не аплодировала ему, но скромный букет цветов всегда ожидал его в гримерной. Сердца любящих знают без слов, видят без глаз, понимают без объяснений. Они чувствовали друг друга. Альбер ощущал ее присутствие среди сотен людей, собравшихся в театре. Мрак зрительного зала весь умещался в ее громадных расширившихся зрачках. И он играл только для нее. Нет, он играл для искусства, вплетая в него свою любовь. Сосредоточив внимание на какой-либо детали во внешности своей партнерши по сцене, Альбер мог представить себе, что перед ним его возлюбленная незнакомка. О, как он жил и творил в те счастливые минуты! По кусочкам он собирал образ своей идеальной дамы. Вот волосы Аннет, темные, блестящие, тяжелые, как воды реки Гуроны. Конечно, точно такие же у его таинственной незнакомки. Голос Мари, тихий, но отчетливый и проникновенный, словно исходящий из самых глубин души, был одновременно голосом его единственной. Хрупкий стан Вероники, нежные глаза Лоры, тонкие руки Иветты, походка Каролины... Все восхищавшее Альбера немедленно становилось достоянием его возлюбленной. И он, упоенный своим неземным чувством, считал себя счастливейшим на свете.

Скоро он приобрел популярность, стал известным. Его искренность вызывала массу толков среди публики и подчас пугала партнерш. Они-то больше, чем кто другой, понимали неподдельность его слез, радости, смеха, страданий. И вот тогда, среди пышных цветов, в которых проявлялись восторги зрителей, Альбер стал находить букет своей незнакомки. В нем никогда не оказывалось ни записки, ни письма, но он отличался особой изысканностью в подборе цветов, так, что юноша мог догадываться об их значении. Темно-синие фиалки говорили о грусти разлуки с ним; желтизна ирисов скрывала ревность; лилии окутывали его ароматом нежности. И если он спрашивал швейцара, кто передал цветы, тот всегда отвечал: «От неизвестной дамы».

Потом Альбер оказался в трудных обстоятельствах. Карьера его могла оборваться. Ему требовалась крупная сумма, иначе угрожала долговая тюрьма с последующей нищетой и потерей всех прав выступать на сцене. Он ни с кем не делился своим ужасным положением, но кто, кроме нее, мог догадаться обо всем? В критическую минуту Альбер обнаружил в своей комнате нужные деньги. И не ей ли обязан он предложением перейти на главные роли в королевский театр, тот самый, где в детстве ему нанесли незаслуженную обиду? Теперь уже наяву, а не в мечтах он произносил длинные монологи, а зал, затаив дыхание, слушал его. Мечты мальчика исполнились. Знаменитый артист Альбер Винт царствовал на сцене, на которую его когда-то не пускали.

Но, увы! Здесь же кончилась его романтическая любовь к незнакомке. Шумный успех, богатство, слава заставили его забыть о ней. И, кажется, с этого момента началось его падение. Он утерял источник, в котором черпал вдохновение, игра его стала натянутой и фальшивой. Он повторялся, искал объяснений своим неудачам в интригах других артистов. Завидовал молодым, не желая признать, что его талант иссяк. Упрямство или пресыщенность мешали ему вернуться к своему юношескому идеалу, но скоро их место заняли гнев и дикая ревность. Его юные соперники стали рассказывать о неизвестной даме, которая покровительствует искусству и поддерживает их. Альбер пытался убедить себя, что она не имеет отношения к его забытой возлюбленной, но сердце подсказывало ему, что это не так. Тогда злоба охватывала его. Он ни разу так и не увидел ее, а молодежь описывала ее как реальную личность, восхищаясь красотой и благородством. «Она изменила мне!» — думал Альбер, забыв о том, что сам наделял свою незнакомку нелицеприятной преданностью искусству.

И вот однажды он встретил даму, которая как будто и была его доброй феей. Впрочем, он узнал об этом слишком поздно. На одном из новогодних маскарадов Альбер не мог найти себе пары для танцев. В пьяном угаре он выбежал на улицу и остановил проезжавшую карету. В ней сидела женщина в лиловом бархатном платье. Густая вуаль скрывала ее лицо, но что-то удивительно знакомое мелькнуло во всем ее облике. Альбер заплетающимся языком пригласил ее на танец. К изумлению, она не прогнала его и подала руку.

Он не помнил, как танцевал. Потом очнулся от звуков рояля. Игра женщины ошеломила присутствующих. Бесшабашная оргия, в которую могло перерасти веселье, вдруг уступила место торжественному празднику благодаря приходу этой дамы. Толпа поклонников окружила ее, оттеснив Альбера. Незнакомку провозгласили королевой бала. Кто-то шепнул артисту, что она и есть та неведомая покровительница талантов, о которой столько говорили в театре. Что за робость охватила его и почему он не посмел снова подойти к ней?

Мысли Альбера расплылись. Нет, чудеса в его жизни не ограничивались незнакомкой. Он припомнил, как нелепый случай ввязал его в ссору со знаменитым дуэлянтом Гастоном Лера. Артист до той поры еще ни разу ни с кем не дрался на поединках и едва знал, как надо целиться. Его гибель считали решенной и все, кто знал о назначенной дуэли, смотрели на Альбера с сочувствием. Ждать милосердия от противника не приходилось. Гастон славился своей жестокостью, а в этот раз еще и считал себя оскорбленным.

Всю ночь Альбер метался в отчаянии. Самые фантастические варианты рисовались его воображению. Под конец он убедил себя в совершенно невозможном: Гастона вызывает на дуэль какой-то другой противник и назначает поединок за час до их встречи с Альбером, Гастон ранен или убит, но, так или иначе, его вторая дуэль исключена. Под утро артист забылся тревожным сном. Ему отчетливо привиделось место дуэли. Вот он сам подъезжает и выбирает пистолет. Секунданты даже не делают попытки примирить их. Они стали в позицию. Между ними 50 шагов, по 25 на каждого. «Сходитесь», — раздается сигнал. Альбер делает шаг и, не целясь, стреляет. Противник его падает, даже не успев поднять пистолета. На этом артист проснулся. Стрелки часов давно Уже миновали назначенное время. Мысль о позоре заставила Альбера вскочить и, как безумного, мчаться к месту назначенной дуэли. Там стояли секунданты его противника и что-то горячо обсуждали. «Прямо в глаз!» — донеслись до Альбера слова. Увидев его, они удивленно замолчали. Наконец, один из них обратился к артисту: «Как, сударь? Вы хотите повторить свой убийственный выстрел? Ваш противник мертв». Полный недоумения, Альбер вернулся домой. Целый месяц затем весь город пересказывал историю этой дуэли. Оказывается, точно в срок артист собственной персоной явился на поединок и с первого же шага прострелил Гастону голову. На него смотрели, как на героя. Артисты готовы были носить его на руках и подарили лавровый венок с надписью«Славе артиста не помешает слава дуэлянта».

А Альбер, потрясенный всем происшедшим, думал о том, что у него есть двойник. Конечно. Или как же объяснить другие невероятности. Он добивался любви известных красавиц, но какое-то чувство шептало, что он идет по уже проторенному пути. И последний случай с Полиной яснее ясного подтвердил это подозрение.

Когда он добился свидания и припал к ее ногам, сознавая, что ему отвечают взаимностью, она вдруг сказала: «Негодный, я думала, что вы уже забыли меня и вам достаточно нашей первой встречи».

Первой? Кто-то всюду опережал его. Кто-то с его лицом, голосом, манерами. И все, что он переживал в фантазиях, было лишь эхом настоящего, которым пользовался его двойник. Альбер подошел к грани, за которой начиналось безумие. Он стал бояться самого себя, своих желаний, воображения. Тем не менее оно успело нарисовать картину его крушения. Спустя короткое время это произошло на самом деле. Ему отказали в роли, неудачная игра в карты лишила его состояния. Друзья покинули, поклонники отвернулись. Он остался один.

Впрочем, нет! В довершение всех бед у него появилась мания преследования. Днем и ночью Альбер чувствовал присутствие кого-то, кто шел по его следам. В отчаянье он бросался навстречу опасности, но останавливался, не смея столкнуться с ней лицом к лицу. Внезапно обернувшись на улице, он успевал заметить силуэт женской фигуры, напрягая слух, он улавливал за собой легкие шаги. Суеверный ужас объял его. Альбер понял, что это сама смерть преследует его. И тогда он перестал выходить из дома. Тяжелые шторы закрыли окна комнаты. Свет лампы ни на минуту не угасал даже в дневные часы.

Но все напрасно. Альбер знал, что там, за стеной дома, его ждут и ему никуда не деться. И вот последняя вспышка мужества подсказала ему выход. Он умрет сам, как мужчина. Это не будет смерть труса, умирающего от одного страха перед ней. Завтра он все свершит сам.

Приняв решение и обдумав, как должно оно произойти, Альбер несколько успокоился. Усталость охватила его, и он собирался прилечь, когда его поразила мысль о нелепости. «Зачем спать? — спросил он себя. — Завтра я умру». А вдруг его преследовательница опередит его? Вдруг она захочет войти? Альбер вскочил, вспомнив, что забыл закрыть двери.

Легкий стук у порога отбросил его в сторону. Створки тихо растворились. Глазам артиста, полным отчаянья и ужаса, явилась дама в лиловом бархатном платье.

— Кто вы? — едва прошептал Альбер, хотя уже ясно сознавал, что именно эта таинственная фигура преследовала его.

Она откинула вуаль и сняла шляпу. Тяжелые волосы, темные и блестящие, как у Аннет, упали на ее плечи. Нежные глаза Лоры устремились на него с невыразимой любовью. Руки Иветты протянулись к нему, и голос Мари произнес его имя:

— Я твое создание, Альбер! Я твоя возлюбленная! Твое воображение обладает силой творить действительность.

Достаточно ли было слова «счастье», чтобы выразить то, что охватило Альбера в следующий момент? Переполненная жизнь замерла в его доме. Не остановились только часы. Они все тикали и тикали, шли и шли, пока не наступил день. И вот он уже стал клониться к вечеру.

— Альбер! — сказала его возлюбленная, прерывая поцелуи. — Ты можешь опоздать. Карета уже ждет тебя.

— Куда опоздать? — изумился артист.

— К мосту через Гурону. Сегодня на закате там должен кто-то умереть и этого никто не изменит.

Вновь безысходность опустилась на Альбера. Как страшно подшутила над ним судьба! На одно лишь мгновение она дала ему вдохнуть воздух, почувствовать всю радость жизни, и вот вновь увлекает на дно. Он всего лишь кукольная игрушка в руках неведомых сил, которыми пользовался, не сознавая этого.

Альбер перестал сопротивляться.

Закатное солнце, коснувшись воды, озарило фигуру артиста на середине моста. Предсмертная тоска наполнила его грудь. Он обернулся. Там, на берегу, стояла его возлюбленная незнакомка, закрыв лицо руками. Нет, она не могла желать его смерти? Ведь он создал ее, и вместе с ним умрет и она. Альбер вынул пистолет.

Внезапно с другой стороны моста послышался стук копыт, и колеса великолепного экипажа загрохотали по мосту. Шестерка взмыленных лошадей остановилась. Человек в черном безукоризненном фраке выскочил из кареты и подбежал к самоубийце. Альбер словно увидел себя в зеркале. Его двойник снял цилиндр и протянул артисту. Еще через минуту раздался выстрел. Тело двойника скрылось под водой, подняв фонтан прозрачных брызг. Букет алых роз поплыл вниз по течению к заливу.

Прикрепленное изображение (вес файла 299.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 апреля - День смеха (День дурака)

Автор под ником Маленькая Хель

Сказка про Шута

В этом городе все не так. Абсолютно все. Даже весна – и та слишком… хмурая.

Шут сидел на крыше газетного киоска с охапкой черемухи подмышкой и пил лимонад из граненого стакана.

- Ничего-ничего, - сказал он сам себе. – Я найду способ вас развеселить, я переверну ваш мир вверх тормашками, я…

Девочка лет шести с рюкзаком за спиной, коротавшая время возле киоска в ожидании автобуса вдруг подняла голову и воззрилась на Шута.

Шут моргнул и заерзал.

Вообще-то, сейчас его никто не должен был видеть, но… ах, дети, дети… Эти, если захотят, увидят всё.

Ребенок, впрочем, не проявлял никакого удивления. Можно было подумать, что люди в странных красных костюмах, сидящие на крышах ларьков и распивающие при этом лимонады, – вполне обычное для этого города дело.

Шут заговорщицки подмигнул девочке и прочел вслух свое недавнее стихотворение.

В Тридевятом Королевстве

Потеряли Короля.

Вот он был - и вот исчез он,

Ни короны, ни коня.

Даже злой дракон в пещере

Похудел и с горя сник.

Отпустил за две недели

Дев прекрасных – целых три...

- Кстати, о прекрасных девах, - он наклонился, чтобы подарить девочке букет черемухи, но та поджала нижнюю губу, будто готовясь расплакаться, и отбежала подальше.

Шут выпрямился и потер переносицу. Очередной провал. Уже второй за этот день. А сколько их было за весь месяц пребывания в этом городе – со счета собьешься.

- Стишок, конечно, так себе, - вдруг произнес кто-то справа, и Шут испуганно подпрыгнул. – Хотя, согласен, она могла хотя бы улыбнуться для приличия.

Шут медленно развернулся. Рядом с ним сидел крупный дымчатый кот и непринужденно рассматривал когти на правой передней лапе.

- Кот! – радостно воскликнул Шут. – Ты ли это, дружище?

- Я, кто же еще, - Кот в который раз пожалел о том, что не может пожимать плечами. – Давно тебя ищу. Уже все двери перебрал, думал, все, пропал с концами. Ан нет, нашелся. Что за дыру ты себе выбрал?

- Ну, дыра не дыра, но здешние люди не слишком позитивны, это факт, - кивнул Шут. – А зачем ты меня искал?

- Да так, - нервно начал Кот. – Это проклятое чувство собственности... Знаешь, хозяевам свойственно искать своих домашних питомцев…

- Что? – Шут поперхнулся жадно поглощаемым лимонадом.

- Ну… согласись, если рассуждать логически – это еще кто кого приручил. Эта теория о том, что коты и кошки были приручены человеком… в общем, мне кажется, все было наоборот.

- Коооот… - Шут устало махнул рукой.

- Ну ладно-ладно, - вздохнул тот. – Меня прислал Король. Ты так неожиданно тогда исчез, а у Принцессы, если помнишь, через два дня день рождения. И мы боялись, что ты…

- Я не приду, - оборвал его Шут.

Где-то с минуту они сверлили друг друга не слишком добрыми взглядами. Шут отвел глаза первым.

- Нет, конечно, мы позовем музыкантов, - невозмутимо продолжил Кот, - акробатов, там, фокусников. Будет бал – во Дворцовом Саду, у нас же сейчас весна в самом разгаре. Настоящая, не то что… эта. Во, смотри, дождь пошел. Опять.

Шут молчал.

- Да, кстати. Принцесса передавала тебе привет. Говорит, скучает…

- Прекрати, прошу тебя! - Шут в отчаянии сорвал с себя колпак и отбросил его в сторону. Бубенчики пару раз жалобно звякнули и замолкли.

Кот вздрогнул и отвернулся.

- Возвращайся домой, а? – тихо сказал он. – Ты нам нужен.

- Не могу, - так же тихо ответил Шут. – Им я тоже нужен. Понимаешь?

Кот немного помолчал, провожая взглядом спешившего куда-то долговязого мужчину в черном плаще. Сгорбившись под зонтом, он недовольно бормотал что-то про невыносимую погоду.

- Да, - наконец сказал Кот. – Понимаю.

Прикрепленное изображение (вес файла 59.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 164.4 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё 1 апреля - Именины домового

Автор под ником Ga_li_na

А что я? ("Добрые сказки")

Сижу и смотрю. Работа у меня такая. А она такая мнительная, такая пронырливая - ведь почувствовала, что я туточки смотрю! Кто? Да Хозяйка! А я-то стаж неплохой имею. По смотрению. Ага, это же только они такие безалаберные, люди эти! А кран прикрутить, чтобы вода зря не капала, а вовремя выключить газовую конфорку? Успевай только смотреть! Потом думают, что это у них людской склероз такой. Ну, с пожилыми это проходит, а вот с молодыми...

Ну, собственно, эта теперешняя - глазастая какая! Ведь не видит меня, а уже знает, что я тут сижу и смотрю. В мой угол все время поглядывает и что-то бормочет себе под нос. А зачем мне ее пугать? У меня работы невпроворот! А ежели чегой-то возьму без спроса, дык то все по-честному: за работу-то мне надо платить? Надо. А сколько их, человеков этих, что вообще не знают про нас? А за ними-то все равно нужен глаз, а еще лучше два. Поэтому вот уселся я тут и смотрю. Мне бы телевизор посмотреть: сериалы я люблю бразильские...мммм. Дык, кто позволит мне баклуши бить-то? Да и нет у меня баклуш - племяш родной все выпросил: ему-то хорошо - все еще на обучении. Соседский кот примус приносил: вот, говорит, когда делать нечего, то сиди и починяй сколько хочешь! А оно мне надо? Не наше это дело с примусами возиться! Смотреть надо!

Вот снова прошла мимо: так и зыркает на меня! Хорошо, что я не вижусь ей. Не положено нам видеться. Хорошие смотрельщики зря перед хозяевами не кажутся!

Намедни, первый раз угощали меня: все чин по чину- молочка налили. Только вот молча, а это зря: нам в уважение ласковы слова очень годятся!

Мышей не люблю: с ними не поговоришь- гоняю я их. А вот тараканов люблю- очень великоразумные усачи попадаются: бывало цельну ночь можем спорить о смысле жизни. А еще от них польза немалая: лазят по всяким щелям, все видят, ну и мне соответственно докладывают. Кабы не один рыжий и усатый, то хозяйская квартира огнем погорела бы! А то! Лазил и углядел разрыв ентого електричества, проводки то есть. А я уж тогда утюг хозяйский специально спалил- устроил замыкание отменное, что потом монтера вызывали, ну он и починил все. Так что я не только сижу. А она все вздыхает и в мой угол косится. А мне нравится именно этот угол! Пойти сидеть на кухне- а что мне там видно будет? И газом там воняет. Газ не люблю- в носу чихательно.

А ежели что и позаимствую из хозяйского добра, так то исключительно в свои целях. Потешиться мы любим: не все время ж в углу сидеть! А по первой просьбе я все возвертаю! Моя сестрица не такая была: уж оченно ей бирюльки всякие нравились- сколько она их перетаскала! И не отдавала! Одними выговорами не отделалась: перевели ее за город в избу столетней давности. Теперь сидит и там на одну бабку смотрит. А у бабки даже телевизора нету- одна стопка старых журналов « Знание –сила!».

Поговорить вот не с кем! С тараканами все одни споры.А ежели за жизнь? То с котами хорошо: придет, усядется напротив и говорит. А то еще в гляделки поиграть: кто-кого пересмотрит. Тоже потеха немалая! Дык тут кота нету. И сижу вот. Работы не так, чтобы и много, но творческая. Позавчера нашел денежку под ковриком, сунул хозяйке в карман. Она тогда целый вечер на кухне радовалась, рассказывая, как на улице сунула руку в карман и вытащила...

Нет, и не проси: поговорить- поговорим, но не пущу! Топай дальше, недоучка! Только и можешь, что нас компроментировать. Иди стучись в другом месте. Ну и что, что родственник? А кто учебу бросил и стал шататься -зазря людей пугать? Ничего толком не умеете вы, неугомонные, а все туда же! Я те постучу! А ну брысь отсюдова! На моем участке сроду барабашек не водилось и водиться не будет, потому что я сижу и смотрю, чтобы всякая неучь не пролезла! А как в квалификации повышусь, то быть мне опытным городским домовым. Ну, то пока не скоро произойдет. Да и мне чегой-то не хочется отсюда уходить- привязался я к ней! Ежели денек не посмотрит в мой угол, то день уж не ясен и работа не спорится! Только вот как ей сказать об этом? Нам-то являться не положено: сидеть и смотреть- вот призвание наше, и долг всеважнейший.

Кыш отсюда! Ты еще и подружку приволок? А ну летите с глаз моих, а то мало не покажется! Ишь, какие прыткие: хотели мне глаза разговорами отвести!

...Э-эх, где там мои очки были? Посмотрим, что за дела у нас там!

Идет! Да не дергайся – я ж ничего: только сижу и смотрю

Прикрепленное изображение (вес файла 128 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

И кроме всего этого, 1 апреля - Международный день птиц

Римантас Будрис

Старый Кирсюс и зяблики

- Не иначе как чуют... Ишь ведь, полно их...

Старый Кирсюс вертит над головой палкой и изо всех сил запускает её в ельник. Метательный снаряд стремительно пробивает ветви и застревает в густых зарослях. Оттуда врассыпную кидаются пташки. Прячутся. Пожилой человек, с приветливым добродушным лицом стягивает шапку и потирает морщинистой рукой лоб, точно раздумывает, стоит ли ему сердиться.

Такой напасти у старого Кирсюса ещё не было. Что и говорить: зяблики! Пичужка как пичужка. Сидит себе на ёлке, от шишки не отличишь. Распевает весёлую весеннюю песенку. Спускается на землю, скачет... Ну и пусть себе поёт, пусть скачет - всем весело. Но зачем лазать в молодняк, зачем губить рассаду, точно это сорняк какой! Беда с ними.

Пожалуй, уже никто не помнит, сколько лет старый Кирсюс в лесниках. Точнее всего - тридцать с хвостиком. Много он за это время леса посадил, вырастил, а такой беды с ним ещё не бывало.

Покачав головой, старый Кирсюс уходит. Осмотрит свой участок, обойдёт рабочих и снова вернётся в питомник. Весной работы по горло, только поспевай управляться.

Чтоб им пусто было, этим зябликам! Вероятно, старый Кирсюс посеял деревца не там, где надо. Среди ёлочек в человеческий рост. Зяблики любят такие места.

Росток сосны, когда он выходит на поверхность, увлекает за собой и семечко. Зяблик цап его и выдёргивает вместе с тонким, как ниточка, побегом.

Старый Кирсюс словно видит свой питомник, весь усеянный зябликами. Не дойдя до конца участка, он поворачивает и идёт по тропинке. А навстречу сосед Причкус. Он тоже лесник. Едет, понукая саврасую кобылку, с полной телегой саженцев. Прослышал уже сосед про беду Кирсюса, поэтому уже издали заговаривает:

- Куда путь держишь? Уж не с зябликами ли воевать? Шарахни по ним дробью, и делу конец!

Старый Кирсюс и рад бы остановиться. Человек он словоохотливый. А сосед может и табачком угостить, таким душистым, что его вся округа знает. Но где уж тут останавливаться, когда забот полон рот! Старый Кирсюс только машет рукой и шагает дальше.

Ишь какой ловкий! Шарахни, говорит, из двустволки. А как же это - лесное создание в его же собственном дому, да ещё весной, когда всё ликует... А лесные создания, завидев лесника, спорхнули и рассыпались по ельнику кто куда.

Стоит лесник посреди молодняка, а зяблики на ёлочках щебечут. Им хоть бы что! Знают: постоит и уйдёт. Лопнуло терпение у старого Кирсюса. Набрал он хвороста, бурелома, земляных комьев и давай кидаться. А зяблики отлетели чуть подальше и сидят на ветках, заливаются. Отойдёт лесник, они опять всем скопом на молодняк накинуться. Не торчать же ему тут целый день!

Сосед верно говорит: весь труд даром пропадёт. И так уж почти всё поклевали. Лишь кое-где выглядывают стебельки. Придётся заново сеять.

Помнит старый Кирсюс, что когда он сажал этот лес, было у него как-то необыкновенно радостно на душе. Сажаешь. Растишь. Не что-нибудь, а лес. Поднимутся сосны, зазеленеют. Минет год, пройдёт много лет. Зашумят вершины. Одолеет его старость, а лес всё будет молодым.

А уж забот-то сколько, пока лес вырастишь! Втыкаешь ростки в лунки сотнями, тысячами тысяч. А корешки у каждого изволь в таком растворе смочить, чтобы, отведав его, гусеница майского жука больше их не трогала. Не вся рассада принимается. На следующий год весной на месте погибших стебельков сажай новые. А потом три лета присматривай, ухаживай, чтобы трава не заглушила, чтобы болезнь какая не напала. А пока семян для ростков налущишь из шишек, да из отборных...

Пришёл старый Кирсюс к лесничему пожаловаться на свою беду. Подумал лесничий и говорит:

- А что, если тебе все семена в красный цвет выкрасить? Авось поможет. В книжках такое советуют.

И дал лесничий старому Кирсюсу краски.

Выкрасил Кирсюс все семена в красный цвет и посмеивается в усы. Нипочём не скажешь, что семена. Может, и зяблики теперь на них не позарятся.

Сеет Кирсюс и озирается по сторонам: не подглядывают ли зяблики? Кто их знает: а вдруг догадаются, какие это семена. Аккуратно посеял. Ровными рядами. Каждый рядок обложил влажным мхом. Пусть растут-прорастают.

Наутро старый Кирсюс ещё до завтрака заторопился к своему молодняку. Идёт лесной тропинкой, даже отдохнуть не присядет на пень под беличьим гнездом. Гнездо чернеет высоко в ветвях, точно большая шапка. Облюбовала это место белка, а лесник тоже всякий раз садится отдохнуть, когда один идёт.

Сегодня у него в мыслях только молодняк. На солнце, заводя глаза, сидят и поют зяблики. И до чего хорошо поют! Ишь ведь как рассыпаются!

В питомнике их как не бывало. Только кто же тут снова набедокурил? Уже издали видны следы, словно от конских копыт. В одном месте изгородь провалена. Следы крупные, глубоко уходят в рыхлую землю, копыта раздвоены. Дело ясное - лось. И чего ему тут понадобилось, рогачу белобрюхому? Похоже, что ничего. Вошёл, побродил и вышел. Эге, да он тут не один побывал! Рядом с лосиными следами отпечатки мягких лап. Рысь! Кралась за ним по следу. Ох и разбойница эта рысь!

Поправил старый Кирсюс изгородь, крепче привязал лыком оглоблю к колу и отправился домой, радуясь, что так хитро провёл зябликов.

Но радовался он недолго. Семена и набухнуть не успели. Встретил Кирсюс однажды вечером рабочего лесхоза, а тот уже издали кричит ему:

- Снова твой питомник разоряют! Иду мимо, а их полным-полно...

Старый Кирсюс всплеснул руками:

- Кого?

- Да этих пичужек. Как их там звать... лесные петушки, что ли?

И снова наутро лесник побежал к питомнику. И впрямь беда! Видать, зяблики догадались, что это за семена, и накинулись на них. Копошатся клювом, помогают себе лапками. Мох разворошили. И достают из земли зёрнышки. Вот тебе и краска!

И опять принимайся за всё сызнова. Пока лесник рядом, зяблики смирные, прячутся по ёлкам. Иной и запоёт для отвода глаз. А только отвернись - тут как тут!

Рассердился старый Кирсюс не на шутку. Пришёл домой и снял со стены свою двустволку. Повертел в руках и снова на гвоздь повесил. Рукам-то ничего, а вот на сердце тяжесть. Как спустить курок, когда птаха солнце славит?

А что, если по-другому? Как припрёт к стенке, чего только не выдумаешь!

Старый Кирсюс обошёл все закоулки во дворе, все укромные места под навесом, где особенно любили купаться в песке куры. Лесник набрал разных перьев - чёрных, белых, коричневых. Возле хлева ему удалось найти и несколько гусиных перьев. Все до единого подобрал. Потом обошёл соседей и там поживился. Горсть-другую ещё не ощипанных, с крыла, выпросил Кирсюс у хозяек. Всю свою добычу уложил в мешок. Туда же упрятал несколько мотков бечевы. Взял толстой сучёной домашней нити. То-то нагонит страху!

Лень выдался погожий. С самого утра Кирсюс в молодняке. Что-то ладит, мастерит. Зяблики подлетят, поглазеют, но за изгородь не проникают.

- Порезвитесь вы у меня! Кончились для вас весёлые деньки, твари ненасытные! ворчит старый Кирсюс и вяжет узелки.

До самого обеда провозился лесник. Зато потом вздохнул свободно. Как сделаешь какое-нибудь важное дело, так и настроение поднимается. Смотрит старый Кирсюс, как ленивый ветерок шевелит пёрышки, а в мыслях уже видит свои сосенки с тонкими, задорно торчащими иголками... На другую весну пересадит их на пустоши и вырубки.

А затея старого Кирсюса самая простая. От колышка к колышку, от перекладины к перекладине протянул он бечёвки и нити. Как можно выше. К ним подвесил перья, все, что насобирал. Дунет малейший ветерок, пёрышки и зашевелятся. Как начнут дрожать, вертеться, качаться, никакая птица не отважится подлететь!

Так старый Кирсюс надеялся перехитрить ловких лесных воришек. Взглянешь на участок - красота! В глазах рябит. Сюда и лось не сунется. Все соседи так и похваливают старого Кирсюса.

А зяблики шныряют по ельнику. Присядут на изгородь, глянут на участок - и назад. Так они приглядывались целый день. Потом ещё день. А потом взяли да и рискнули. Ранним утром, как только взошло солнце, когда грозные перья висели тяжёлые, намокшие от росы, а ветер ещё не тормошил их, подступили зяблики осторожно, с краю. Оказалось, эти пёстрые страшилища совсем безобидные. Можно преспокойно клевать. И опять набросились они на молодняк всем скопом. Поднялся ветерок, перья зашевелились, завертелись, но зябликам они уже не страшны. Летать мешают.

Пришёл лесник полюбоваться на свою работу, а зяблики опять вовсю хозяйничают. Даже зобы у них раздулись. Увидели старика и - фрр-фрр! - разлетелись в стороны. Старого Кирсюса и совсем разобрала досада. Опять воюй с негодниками! Когда ж конец этому придёт? Как найти на них управу?

А тут и объездчик объявился. Пранас Шейбокас. Покачивается в седле, а жеребец копытами песок раскидывает. Заметив старого Кирсюса и столь пёстро разукрашенный участок, Шейбокас натянул поводья.

- Что, перестали клевать?

- Куда там! Что саранча!

И замолкли оба. Объездчик, легко перебросив ногу через круп - сразу видно опытного наездника, - соскочил на землю. Присел на краю дороги, чтоб лучше думалось. И придумал:

- А что, если пугала поставить?

- Какие ещё пугала?

- Большие. На кольях. Из соломы, из тряпья. Кафтаны надеть. Ветер будет рукава раздувать.

Старый Кирсюм молча кивнул в сторону пёстрых перьев.

- Лучшего пугала сам директор лесхоза не придумает. А им хоть бы что!

Объездчик сорвал стебелёк метлицы, задумчиво пожевал его.

- А знаешь что... стреляй! заряди мелкой дробью и шпарь! Авось тогда отстанут. А вернутся, снова грохни. С десяток подобьёшь, а остальным наука будет.

Старый Кирсюс молчит. А что, если... Ведь загубят молодняк. И всё-таки лесник не решается.

Молча прощается он с объездчиком.

- Только стрелять. Не иначе. Другого выхода нет, - убеждённо произносит Шейбокас и взлетает в седло.

А старый Кирсюс идёт по тропинке и размышляет. Из-за этих проклятых зябликов он всё на свете забросил.

Пришёл старый Кирсюс домой, сел на лавку. Кабы можно, сам разгонял бы зябликов. Но где ему, леснику, целый день за птичками гоняться. В самую-то страдную пору. Неужто и впрямь придётся убивать пернатых певчих?..

Но двустволка и на следующее утро осталась висеть на гвозде. А старый Кирсюс отправился не к молодняку, а в противоположную сторону, туда, где сажали лес. Там вместе с другими рабочими трудилась и Ионене. Женщина она уже не молодая, нелегко ей день-деньской нагибаться над каждым ростком. Отозвал её Кирсюс в сторонку:

- У меня для тебя, Ионене, другая работа есть. Да ты не бойся, с лесничим договоримся.

И старый Кирсюс принялся втолковывать, что ей придётся делать.

И вот за изгородью, на скамеечке, сбитой из чурок, подстелив мешок, сидит женщина. Это Ионене. Чтобы не скучно было, поставила она перед собой прялку. Сидит прядёт. Прялка жужжит, в лесу пташки распевают, солнышко греет землю. Хоть сама пой от радости. Время от времени Ионене откладывает веретено и звонко хлопает в ладоши. Если это не помогает, она подбирает с земли веточку или камешек и кидает. Зяблик сразу снимается с изгороди и спешит укрыться в ельнике.

Жужжит прялка. Старый Кирсюс идёт мимо и останавливается поговорить.

- Каково тебе в сторожах, Ионене?

- Стараюсь, присматриваю. Ни на шаг воришек не подпускаю.

Старый Кирсюс доволен. Дел впереди много. Семенит он по лесной тропинке, а день - что золотые соты! - мёдом пахнет. А на еловой ветке, на самом горячем солнышке, сидит зяблик, бурый, как шишка, и поёт свою звонкую песенку, закинув голову к солнцу. Поглядит на него старый Кирсюс и порадуется. Обоим хорошо.

Прикрепленное изображение (вес файла 443.7 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

2 апреля - Международный день детской книги

Фёдор Сологуб

Сказки на грядках и сказки во дворце

Был сад, где на грядках вдоль дорожек росли сказки.

Разные там росли сказки, белые, красные, синие, лиловые, желтые, — иные сказки пахли сладко, другие хоть и не пахли, да за то были очень красивые.

Был сынишка у садовника; он каждое утро подолгу любовался этими сказками.

Он вызнал их все, и часто рассказывал своим товарищам на улице. В этот сад простых детей не пускали, потому что это был сад великой царицы.

Рассказали дети про сказки на грядках своим мамкам да тятькам, те своим знакомым, — дальше, больше. Узнала и царица, что у неё в саду растут сказки. Она захотела их увидать.

И вот один раз утром садовник нарезал много сказок, собрал их в красивый и пышный букет, и послал во дворец.

Плакал садовников сынишка, зачем режут сказки, да его не слушали.

Мало ли кто о чем заплачет!

Увидала царица сказки, удивилась и сказала:

— Что же в них интересного? Какие это сказки? Это самые простые цветы.

И выбросили на двор бедные сказки, а сынишку садовника больно высекли, чтобы не говорил глупостей.

Прикрепленное изображение (вес файла 616.3 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 1030.3 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 991.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

3 апреля - Водопол - День Водяного

Илья Матусов

Как дурак дудочку смастерил и что потом приключилось

Жил был дурак. Лежал он на печи ничего не делал и только в дудочку свою дул. Надоела эта музыка домашним и, когда дурак уснул, они его инструмент сломали и выкинули. Проснулся дурак, потянулся сладко, сунул руку в запазуху, а там пусто. Поискал на печи, под печью, за печью – нигде нет его дудочки.

- Сходи за водой! – говорят ему домашние.

Ладно, схожу за водой и у пруда из камыша новую дудочку смастерю, думает дурак. Пришел он к пруду и стал камыш срезать. Долго подбирал он звук, да все ему по сердцу не было. Много камыша срезал, пока наконец не нашел по себе дудочку и довольный домой возвратился.

Подул ветер и надрезанный дураком камыш затянул печальную песню. Услышала это барская дочка, что мимо в коляске проезжала и велела остановиться. Подошла она к пруду, опустила в воду ножки, стала песню эту слушать, да печалиться. Но к беде ее не одна она услышала эту песню, разбудил камыш в том пруду водяного, который спал на дне многия леты. Схватил он барыню за ножки и к себе на дно уволок. Увидел то кучер ейный и с горькой новостью этой к барину поскакал.

А барин тотчас созвал мужиков и велел дочку свою из пруда вытащить. Но никто не отважился к водяному спускаться. Тогда барин и говорит:

- Кто дочь мою вернет ко мне, за того я ее и выдам!

Нашлись двое парней смельчаков. Кинули жребий кому быть первым и вытянувший, сняв одежонку, прыгнул в воду. Минута проходит, две, три, пять, десять – никого. И после часа ожидания прыгнул второй парень, но и он не вернулся.

Загоревал барин, разошлись мужики и все так же печально затягивал камыш.

- Барин, не горюй!- говорит ему дурак,- Дочку я тебе верну! Возвращайся домой, да готовь свадебный пир!

Махнул барин рукой и, свесив голову, поехал домой от пруда и от дурака.

На следующий день пришла к тому пруду женщина-крестьянка и, свесив в воду ножки, стала воду мутить. Услыхал это водяной, подплыл ближе, схватил крестьянку за ножки и в воду уволок. И там, на дне надел он на нее прозрачный воздушный мешок и увидела крестьянка, что точно в таком же мешке сидят на дне связанные водорослями двое смельчаков и барская дочка.

- Эка ты не красавица! – сказал ей водяной.

- Ой, а ты-то красавец, на себя посмотри! – ответила крестьянка.

- Что же мне с тобой сделать? Придется утопить!

- Ой, утопить! Да знал бы ты мою тайну, ты бы и не подумал бы топить меня!

- Тайну? Какую тайну?

- А такую тайну - стоит мне на солнышке посидеть часок другой, как я в красавицу писанную превращаюсь!

- Докажи!

- Да как же я докажу, если я на дне, а не на солнышке?! Вот если бы ты со мной посидел наверху, я бы тебе доказала!

- А не убежишь?

- Чтобы я не убежала ты меня водорослей обвяжи и всех делов-то!

Интересно стала водяному. Всплыли они наверх и стали на солнышке греться.

- Не то это солнце! – говорит крестьянка.

- А какое тебе солнце нужно? – спрашивает водяной.

- Полевое!

- А разве есть такое?

- Конечно! Есть морское, горное и полевое! Вот ты живешь в своем пруду и знаешь только одно солнце – прудовое!

Отправились они в поле. Крестьянка впереди идет, а водяной позади на хвосте своем прыгает и в руках, как поводок водоросль держит. Солнце припекать стало.

- Эй, дивчина, сколько еще можно идти? Мы уже давно в поле!

- Еще сто шагов, иначе красавицей не стану!

Остановились они. Водяному жарко – жуть. От него пар валит.

- Ну, становись красавицей!

- Теперь мы нашли нужное солнце, и осталось подождать часок-другой!

- О-хо-хох! Так я испарюсь совсем!

И правда, взглянув на него можно было сказать, что он уменьшился в размерах. Прошел час – солнце вышло в зенит, водяной стал вполовину меньше.

- Скоро уж? – спрашивает он.

- Еще час!

Прошло еще некоторое время и водяному совсем невмоготу стало.

- Все хватит! Возвращаемся назад! – говорит он крестьянке.

Стал он тянуть поводок, а силы прежней-то у него и нет – испарилась силушка-то. Бросил тогда водяной водоросль и, спасаясь, запрыгал к пруду. Но не суждено ему было к воде воротиться, так и высушило его солнце полевое без остатка.

А крестьянка пришла к водоему, сбросила с себя одежду и, запел тогда удивленно камыш, потому что увидел, что это была не женщина, а наш дурак. Прыгнул он в воду и достал со дна двух смельчаков и барскую дочку. Пришли они в палаты к барину и тот на радостях закатил пир свадебный.

И я там был, мед-пиво пил и сказку эту сложил.

Прикрепленное изображение (вес файла 128.3 Кб)