Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

5 октября - Всемирный день учителя

Лучшая учительница. История нелюбимого ученика

Автора не знаю. Взято отсюда: https://liwli.ru/world/luchshaya-uchitelnitsa-istoriya-nelyu...

В начале учебного года классная руководительница 6-го класса стояла перед своими бывшими пятиклассниками. Она окинула взглядом своих детей и сказала,что всех их одинаково любит и рада видеть. Это было большой ложью, так как за одной из передних парт, сжавшись в комочек, сидел один мальчик, которого учительница не любила.

Она познакомилась с ним, так как и со всеми своими учениками, в прошлом учебном году. Еще тогда она заметила, что он не играет с одноклассниками, одет в грязную одежду и пахнет так, будто никогда не мылся. Со временем отношение учительницы к этому ученику становилось все хуже и дошло до того, что ей хотелось исчеркать все его письменные работы красной ручкой и поставить единицу.

Как-то раз завуч школы попросил проанализировать характеристики на всех учеников с начала обучения их в школе, и учительница поставила дело нелюбимого ученика в самый конец. Когда она, наконец, дошла до него и нехотя начала изучать его характеристики, то была ошеломлена.

Учительница, которая вела мальчика в первом классе, писала: "Это блестящий ребенок, с лучезарной улыбкой. Делает домашние задания чисто и аккуратно. Одно удовольствие находиться рядом с ним".

Учительница второго класса писала о нем: "Это превосходный ученик, которого ценят его товарищи, но у него проблемы в семье: его мать больна неизлечимой болезнью, и его жизнь дома, должно быть, сплошная борьба со смертью".

Учительница третьего класса отметила: "Смерть матери очень сильно ударила по нему. Он старается изо всех сил, но его отец не проявляет к нему интереса и его жизнь дома скоро может повлиять на его обучение, если ничего не предпринять".

Учительница четвертого класса записала: "Мальчик необязательный, не проявляет интереса к учебе, почти не имеет друзей и часто засыпает прямо в классе".

После прочтения характеристик учительнице стало очень стыдно перед самой собой. Она почувствовала себя еще хуже, когда на Новый год все ученики принесли ей подарки, обернутые в блестящую подарочную бумагу с бантами. Подарок ее нелюбимого ученика был завернут в грубую коричневую бумагу. Некоторые дети стали смеяться, когда учительница вынула из этого свертка браслетик, в котором недоставало нескольких камней и флакончик духов, заполненный на четверть.

Но учительница подавила смех в классе, воскликнув: - О, какой красивый браслет! — и, открыв флакон, побрызгала немного духов на запястье. В этот день мальчик задержался после уроков, подошел к учительнице и сказал: - Сегодня вы пахнете, как пахла моя мама.

Когда он ушел, она долго плакала. С этого дня она отказалась преподавать только литературу и математику, и начала учить детей добру, принципам, сочувствию. Через какое-то время такого обучения нелюбимый ученик стал возвращаться к жизни. В конце учебного года он превратился в одного из самых лучших учеников.

Несмотря на то, что учительница повторяла, что любит всех учеников одинаково, по-настоящему она ценила и любила только его.

Через год, когда она работала уже с другими, она нашла под дверью учебного класса записку, где мальчик писал, что она самая лучшая из всех учителей, которые у него были за всю жизнь.

Прошло еще пять лет, прежде чем она получила еще одно письмо от своего бывшего ученика; он рассказывал, что закончил колледж и занял по оценкам третье место в классе, и что она продолжает быть лучшей учительницей в его жизни.

Прошло четыре года и учительница получила еще одно письмо, где ее ученик писал, что, несмотря на все трудности, скоро заканчивает университет с наилучшими оценками, и подтвердил, что она до сих пор является лучшей учительницей, которая была у него в жизни.

Спустя еще четыре года пришло еще одно письмо. В этот раз он писал, что после окончания университета решил повысить уровень своих знаний. Теперь перед его именем и фамилией стояло слово доктор. И в этом письме он писал, что она лучшая из всех учителей, которые были у него в жизни.

Время шло. В одном из своих писем он рассказывал, что познакомился с одной девушкой и женится на ней, что его отец умер два года тому назад и спросил, не откажется ли она на его свадьбе занять место, на котором обычно сидит мама жениха. Конечно же, учительница согласилась.

В день свадьбы своего ученика она надела тот самый браслет с недостающими камнями и купила те же духи, которые напоминали некогда несчастному мальчику о его маме. Они встретились, обнялись, и он почувствовал родной запах.

- Спасибо за веру в меня, спасибо, что дали мне почувствовать мою нужность и значимость и научили верить в свои силы, что научили отличать хорошее от плохого.

Учительница со слезами на глазах ответила:

- Ошибаешься, это ты меня научил всему. Я не знала, как учить, пока не познакомилась с тобой...

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

5 октября, также, - Международный день врача

Чернышев Сергей Валентинович

Сказка о мудром лекаре

Как-то раз к деревенскому лекарю, который по большей части был занят пиявками, массажем, горчичниками да тровяными отварами,  заглянул на задушевную беседу сосед. И поведал он лекарю, что есть у него желание жениться в седьмой раз. И невесту подыскал уже. Красивая, здоровая, домовитая. Да вот одно беспокоит - разница в возрасте великовата. Что делать? А вдруг изменять начнёт? 

Лекарь как-то даже опешил от таких вопросов. Обнадёжишь соседа - а вдруг изменит молодая. Позора потом от всей деревни  не оберёшься - тоже мне лекарь. А разочаровывать тоже не хочется - что же ему век одиноким доживать. 

Тогда и ответил лекарь: "Я думаю, что она не будет тебе изменять, хотя и не исключаю такой возможности". 

Ушёл сосед озадаченный и удивлённый. 

И пошли к лекарю люди, и рассказывали ему свои истории и спрашивали и спрашивали, что он думает по поводу будущности. 

А лекарь их слушал и слушал. И только в конце произносил задумчиво: "Я думаю, что всё так и будет, хотя не исключаю обратного..." 

И люди говорили - вот она, истинная мудрость...

Прикрепленное изображение (вес файла 754.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

И наконец, 5 октября - Всемирный день архитектора

Замок Пери (Из книги Анны Александровой «Зелёная пиала»)

...Так вот — было это или не было, — но у одного из шахов древнего Хорасана погибла вся семья. Она погибла во время страшного землетрясения. Семьдесят дней и семьдесят ночей земля качалась подобно спине бегущего верблюда, — падали шалаши бедняков, рушились дома богачей, осыпались крепостные стены и башни, ломались, как спички, тонкие минареты мечетей, а величественная кровля дворца раскололась надвое и похоронила под своими обломками тысячи слуг и всю семью великого шаха. Одна только младшая дочь чудом спаслась от гибели. Прекрасная, как волшебница-пери, — она была любимицей шаха, но с этого дня владыка славного Хорасана полюбил её ещё больше. Он ни на час не расставался с нею и очень боялся, что новое бедствие отнимет у него юную Пери. Охваченный тревогой, великий шах не смыкал глаз ни днём, ни ночью и, наконец, решил построить для царевны и её сорока подруг новый дворец в стороне от городов и аулов. Он призвал к себе лучших зодчих страны и сказал им:

— Постройте прекрасный замок, достойный красавицы Пери, но постройте его так прочно, чтобы ни один камень не сдвинулся с места, сколько бы под ним земля ни плясала. Тому, кто построит такой замок, я отдам полцарства.

Но искусство зодчих было бессильно бороться с природой. Опустив головы, мастера молчали, и только один из них, почтенный ага Мухаммед, смело вышел вперёд и ответил:

— Не ради обещанной награды я возьмусь за эту постройку, великий шах! Я хочу научиться строить красиво и прочно, — так прочно, чтобы люди и дети их могли спать спокойно в своих жилищах. Но я возьмусь строить при одном только условии, что ты, великий шах, не будешь отказывать мне ни в рабочих, ни в материалах и дашь мне их столько, сколько будет нужно. Иначе мне не построить дворца. Если же ты выполнишь мои условия, я построю такой прочный замок, что люди по справедливости назовут его Пери-Кала — не замок, а крепость прекрасной Пери.

Так он сказал, и шах согласился.

Прошёл год, и мудрый зодчий начертил план дворца, достойного стать жилищем царевны.

Наступил второй, и он созвал пять тысяч мастеров-землекопов. Вдали от городов и аулов, вдали от проезжих дорог он приказал им вырыть огромный котлован и заполнить его на один локоть гончарной глиной, и на этой мягкой подушке приказал пяти тысячам каменщиков класть фундамент из обожжённого кирпича. Никто и нигде не видывал ещё такой кладки. Сперва зодчий приказал положить на глину один только кирпич, на него положили два, на два — четыре, на четыре — восемь, на восемь — шестнадцать… Так фундамент все расширялся и расширялся вверх, подобно пирамиде, опрокинутой вершиною вниз — в котлован, наполненный упругой глиной. Искусный зодчий знал, что при подземных толчках такой фундамент не разрушится: стоя на одной точке, он будет только покачиваться, как волчок на своём острие, и вместе с фундаментом, плавно и медленно, будет покачиваться весь огромный дворец, но ни один его камень не сдвинется с места.

Годы шли за годами, и многие тысячи кирпичей один за другим ложились в кладку. Громкая весть о хитроумном строителе облетела все соседние страны, и зодчие со всех концов земли стали съезжаться на стройку Пери-Кала, чтобы познакомиться с необычайным искусством туркменского мастера. Они вели записи и снимали планы; они спорили между собой и на все лады восхваляли премудрого Мухаммеда. Но старый зодчий уже с трудом бродил по стройке, опираясь на самшитовую палку, потому что чрезмерное напряжение ума и воли подорвало его силы, а тяжёлый труд иссушил сердце. Дни его были сочтены. Тогда Мухаммед-ага призвал к себе своего сына Мурата и сказал ему тихим голосом:

— Я умираю слишком рано, потому что стены Пери-Кала ещё не поднялись над песками, но все мои знания и все мои планы я оставляю тебе, о сын мой. Ты уже мужественен и зрел годами, — постарайся же трудом и знанием преумножить наследство, которое я тебе оставляю.

Вскоре Мухаммед-ага умер, и за дело взялся его сын Мурат-зодчий.

Мурат-зодчий приказал пяти тысячам рабов отправиться на берег большой реки, нарубить там как можно больше камыша и привезти его к краю песков, где строился замок Пери.

Не только днём, при свете солнца, но и ночью, при свете факелов — на верблюдах и на волах, на ишаках и на собственных спинах — возили рабы камыш и складывали его в кучи во дворе замка. Когда эта работа была закончена, Мурат-зодчий приказал им обрезáть стебли по ширине стен и укладывать их на верхний ряд кладки фундамента, уже выведенного на поверхность земли. Когда же и эта работа пришла к концу, Мурат-зодчий призвал каменщиков и велел им покрыть камыш раствором из смеси ганча с песком, и только поверх этого слоя разрешил укладывать ряды кирпичей. Началась кладка стен.

Все работы искусный зодчий вёл в глубокой тайне, но у старого шаха везде были свои люди, и глаз его проникал повсюду. Узнав о том, что зодчий строит стены из камыша, он разгневался и призвал к себе Мурата. Он сказал:

— Я приказал тебе возвести дворец, способный простоять века, а ты вместо камней кладёшь в стены жалкий камыш, который сгниёт, прежде чем в твоей бороде появится седой волос!

Ты не прав, о великий шах! — спокойно возразил зодчий: — Пройдут годы, но камыш не сгниёт никогда. Он осядет, сожмётся под тяжестью стен, но его стебли останутся целы, потому что «камышовый пояс» я уложил на два локтя выше земли: горячий ветер степей будет обдувать и сушить его, но никогда не коснётся его дождевая влага. Но в тот грозный час, когда задрожит земля и удары из самых её глубин захотят вытолкнуть фундамент из-под здания, мой «камышовый пояс» ослабит силу ударов, и стены, только слегка качнувшись на упругой камышовой подушке, останутся целы.

Шах отпустил Мурата, и зодчий с новым усердием принялся за работу. Он оставил свой дом и семью, дни и ночи он проводил на стройке, потеряв счёт месяцам и годам.

Однажды, окружённый старшинами цехов каменщиков и плотников, Мурат-ага проверял сделанную за день работу, и вдруг к нему подошёл красивый мальчик в шитой золотом тюбетейке. Мальчик почтительно поклонился зодчему.

— Кто ты? — спросил его зодчий.

— Я ваш сын, Алты, — отвечал мальчик: — Вчера мне исполнилось двенадцать лет, и мать приказала мне, как старшему из ваших детей, отправиться к вам в учение.

Мурат-ага рассмеялся. Он не заметил, как в трудах пролетели двенадцать лет, и очень обрадовался, что у него такой стройный и такой учтивый сын. Он расцеловал мальчика и оставил его при себе. И вскоре же все строители полюбили Алты-джана, потому что он был и вежлив, и сметлив, и постоянно весел.

Прошло десять лет, и Алты многому научился у своего отца. Как опытный зодчий, разбирался он в чертежах и планах, как учёный, познал математику; он изучил трактат великого Мухаммеда-ибн-Муса под названием «Ал-джебр», от которого на века пошло название науки — «алгебра». Юноша безошибочно выбирал для постройки нужные материалы; он умел многое предвидеть и предусмотреть и, как испытанный мастер, направлял труд десятков тысяч рабов и рабочих, возводивших гигантский зáмок.

С отцовской гордостью любовался Мурат-ага, как вместе со стенами дворца рос и мужал его юный сын. Он не мог нахвалиться юношей и поручал ему наблюдение за самыми ответственными работами. Годы шли, и ничто не омрачало его счастья.

Но беда пришла, когда её вовсе не ждали. Она пришла в весёлый солнечный день. Как всегда, в этот день дымили десятки печей, обжигая глину, сотни ишаков и верблюдов тянулись вереницею к стройке, подвозя лес, кирпич и мешки с водой; тысячи плотников строгали и пилили дерево; каменщики, взобравшись на крутые стены, ряд за рядом укладывали кирпичи и распевали протяжные песни; и стены Пери-Кала поднимались всё выше и выше.

День не был жарким, и работа спорилась весело. И вдруг снизу, из-под земли, раздался протяжный гул, похожий на раскаты отдалённого грома. Ишаки заревели, закричали верблюды, а кони, сломав коновязи, помчались в пески. Земля качнулась, и люди попáдали. Осыпаемые градом кирпичей, они взывали к аллаху, думая, что пришёл их последний час. А земля гудела и содрогалась, и страшные подземные удары, словно торопясь, следовали один за другим. Но могучий фундамент дворца выдержал все двадцать ударов подземных сил, и стены дворца остались целы, потому что упругий «камышовый пояс» ослабил силу подземных толчков. Только верхняя кладка восточной башни не выдержала, могучий карниз её рухнул и под своими обломками похоронил зодчего Мурата.

Предела не было горю Алты. Он горько плакал, а вокруг раздавались громкие похвалы великому искусству его отца и деда, сумевших заложить здание, не имеющее себе равных по прочности.

Сам великий шах прислал молодому зодчему в подарок почётный халат и милостивый приказ: он назначал юношу главным строителем замка Пери и главным зодчим великих шахов.

Но юного зодчего не радовало ничто. У него было не одно горе, у него было два горя. Во-первых, он потерял отца, а во-вторых, увидел, что вяжущий раствор в кладке восточной башни, раствор, составленный им самим, оказался недостаточно прочным и не мог удержать кирпичи во время землетрясения. Но зодчий не отступил; он принялся составлять новые и новые смеси из алебастра и извести, чтобы добиться такого прочного раствора, который связал бы стены дворца на века.

Напрасно звала его к себе мать, чтобы разделить с сыном горе утраты; напрасно ждала его красавица невеста, — Алты-зодчий оставался на стройке и продолжал свои опыты. Наконец, похудевший и обросший не по годам бородою, он предстал перед шахом и потребовал, чтобы на строительство замка привезли молоко от трёх тысяч дойных верблюдиц.

Молодой шах, сменивший на троне отца, внук старого шаха, положившего начало стройке, засмеялся в ответ и сказал зодчему:

— Уж не потерял ли ты разум, о Алты! Или ты собираешься купать стены дворца в молоке?

Но тут в беседу вступила царевна, которая была когда-то прекрасна, как волшебница Пери, а теперь почернела и сморщилась, как корка дыни на солнцепёке. Её длинные чёрные косы поредели и позеленели от старости, голос же стал похож на шелест сухих листьев. Все сорок подруг царевны уже давно спали вечным сном на дворцовом кладбище, но «красавица Пери» была ещё жива. Она сказала юному шаху:

— Мой отец обещал подарить мне самый прекрасный в мире дворец, и я должна получить его во что бы то ни стало. Исполни же обещание деда: всё, что ни спросит зодчий Пери-Кала, ты должен давать ему безотказно.

Так сказала седая Пери, и тысячи дойных верблюдиц потянулись на стройку. Теперь Алты-зодчий стал замешивать ганч для связывающего раствора на молоке верблюдиц. Но даже старые опытные рабочие, с детства знавшие Алты, и те не хотели пользоваться таким раствором. Им казалось невероятным, чтобы верблюжье молоко или сюзме — верблюжья сметана — могли увеличить прочность кладки. Но и это не смутило юного зодчего. Надев передник, он сам принялся за работу. Он сам завершил кладку разрушенной башни, и зодчие со всех концов царства приехали, чтобы проверить его работу. Они тщательно осмотрели стену, они созвали всех рабочих и приказали им разрушить новую кладку, но, сколько ни старались люди, стена стояла, как камень. Нет, она была даже прочнее камня, и зодчие развели руками в немом восторге: такая кладка могла выстоять тысячелетия!

Год за годом, месяц за месяцем рос гигантский замок, а возле одной из его башен примостился маленький светлый домик, где жил Алты-зодчий со своей женой и маленькой дочерью. Алты не хотел, подобно отцу, жить в постоянной разлуке с семьёй и всюду носил на руках свою маленькую черноглазую дочку. Когда же девочка подросла, она сама стала бегать по стройке, бесстрашно карабкаясь по стенам, как настоящий строитель.

День за днём проходили годы, за месяцем месяц — десятилетия, а конца работы всё ещё не было видно. И вот однажды на строительстве замка раздались звуки труб-карнаев, — и под громкие крики во двор въехал блестящий поезд самого шаха, окружённого визирями и нукерами. Алты-ага вышел навстречу старому шаху, потому что за эти годы юный Алты уже превратился в почтенного аксакала, а юный шах поседел и ходил, опираясь на посох. Старый шах вместе с великим зодчим осмотрел каждую стену и каждый кирпич замка, а потом сказал:

— Прежде чем я умру и прежде чем умрёшь ты, дворец должен быть закончен. Но мы оба стары, и я могу дать тебе только пять лет на завершение всех работ.

— Но это же невозможно! — воскликнул в отчаянии Алты-зодчий.

Шах только усмехнулся в ответ:

— Дважды я не повторяю моих приказаний!

Он уехал, и зодчий стал вести работы не только днём, при свете солнца, но и ночами, при свете огромных костров.

Толпы рабов со всех концов земли стекались к Пери-Кала, тысячи иноземных мастеров прибывали и прибывали на стройку. Шумным лагерем они стали вокруг замка, а Алты-ага, словно полководец, командовал этим огромным многоязыким войском. Но старому шаху и этого было мало: каждую неделю он слал гонцов и торопил скорее закончить стройку.

Но что мог сделать Алты! Рабочие выбивались из сил; они умирали тысячами от непосильного труда, многие убегали в пески от страшной стройки. Сам зодчий стал похож на белую высохшую мумию и почти ослеп от непрерывного напряжения сил. Но шах не знал жалости. Снова и снова он торопил строителей и грозил ослушникам жестокими карами.

И вот однажды безлунной ночью, проверяя перекрытия потолков в главном зале дворца, полуслепой зодчий сорвался с кровли и разбился насмерть.

Немедленно кто-то должен был заменить его, иначе всё дело могло погибнуть; но даже прославленные строители, взглянув на планы, созданные столетие назад ага Мухаммедом, не решились взяться за завершение такого сложного дела. Шах рассердился. Он грозил строителям, он сулил им неслыханные награды и почести, но зодчие тайком покидали страну, опасаясь, что их принудят силой достраивать замок когда-то прекрасной Пери.

И вот, когда шах уже совсем потерял надежду найти преемника Алты-зодчему, во дворец явился безбородый юноша, столь красивый, что даже двенадцатидневный месяц при виде его гибкого стана и то закусил бы палец и скрылся за облаками.

Юноша сказал:

— Доложите великому шаху, что пришёл сын Алты-зодчего.

Шах очень обрадовался и велел немедленно привести к себе юношу; однако, увидев его лицо — безбородое и свежее, как румяное яблочко, — владыка с досадой махнул рукой.

— Эй, мальчик! Уж не собираешься ли ты просить места своего отца? — с усмешкой спросил он юношу.

— Да, о мой шах! — покраснев ответил гость. — Я пришёл сказать тебе, что берусь закончить дело, начатое моим прадедом и продолженное отцом и дедом. Знай, что мне дорога их память, и я не опозорю их могилы.

Шах глубоко задумался. Но о чём думать, если выбора нет?

«Пусть будет что будет» — решился он и назначил мальчика начальником над многими тысячами людей, строивших великолепный дворец — крепость Пери-Кала. И вскоре же шах убедился, что работа пошла ещё быстрее, чем при покойном Алты-зодчем. Вокруг юноши, словно барсы, встали старые мастера, поседевшие на строительстве замка. Они помогали ему своим опытом и советом и никому не позволяли нарушать разумных приказаний молодого Берды, как звали нового зодчего. И вот Берды-зодчий решил превзойти в смелости замысла и отца, и деда, и даже прадеда: он решил перекрыть главный зал дворца великолепным куполом, круглым, как чаша, и глубоким, как небо.

Но и у нового шаха везде были свои люди, и глаз его проникал повсюду. Когда во дворце узнали о дерзком плане юного зодчего, гнев царедворцев вспыхнул ярче пламени.

Они закричали:

— Три поколения, не щадя сил, возводили этот дворец, а глупый дерзкий мальчишка хочет покрыть его крышей, подобной шатру, вздутому ветром!

Шах услышал их крики и приказал визирям схватить Берды-зодчего, заковать в цепи и бросить в тюрьму. Начальник стражи созвал нукеров и поскакал с ними в Пери-Кала. Он скакал быстро, но прискакал слишком поздно: гигантский купол уже высился над лесами и тысячи тысяч мастеров трудились над его завершением. Начальник стражи велел привести к себе дерзкого юношу, но увидел, что все мастера, и рабочие, и даже рабы скорее умрут, чем выдадут своего любимца. Начальник стражи был человеком неглупым; он решил выждать время; он отослал назад нукеров и, как гость, с поклоном вошёл в палатку зодчего. Он сказал:

— О юноша, прекрасный как солнце, неужели не жаль тебе потерять свою честь и красивую голову? Как мог ты решиться на такое смелое дело?

Берды ответил:

— Успокойся и выслушай меня, о посланник самого шаха. То, что я сделал, сделано правильно и достигнуто путем долгих расчётов, — даже при сильном землетрясении этот купол не рухнет; и, сколько бы ни плясала земля, он будет возвышаться над замком Пери века.

Хитрый посланец шаха поблагодарил зодчего и остался в Пери-Кала до утра, желая втайне выведать всё о постройке купола, чтобы убедиться в его прочности. А ночью снова задрожала земля. На этот раз не с неба на землю, а из земли в небо вырвался столб огня и, подобно молнии, осветил грозную ночь. На этот раз удары, один другого страшнее, не переставая колебали землю, и люди в безумном страхе побежали в пески, дальше от страшной громады замка, и все как один покинули Пери-Кала.

Только юный Берды не покинул стройки. При первом же подземном толчке он схватил смоляной факел и по крутой лестнице бросился наверх — туда, где среди мрака ночи возвышался круглый, как чаша, и глубокий, как небо, могучий купол. Земля дрожала, качался дворец, плясала лестница под ногами, но зодчий взбирался всё выше и выше. Он был уже высоко, он осветил факелом бездонную чашу и задрожал от радости: всё было цело — ни одной трещины, ни царапины!

— Люди, смотрите! — кричал юноша, как безумный, держась одной рукой за выступ карниза, а в другой высоко вздымая дымящий факел.

Но в замке не было ни души. Тогда Берды решил осмотреть купол снаружи. Он пополз по гладкой кровле купола, он карабкался всё выше, но в это время страшный подземный толчок качнул Пери-Кала с такой силой, что юноша, потеряв равновесие, покатился вниз и, только чудом успев ухватиться за край карниза, повис на нём между землёй и небом. Нарядный белый тельпек слетел с его головы, и чёрные пышные косы рассыпались по плечам…

К рассвету земля устала плясать, и люди вернулись в замок. Какова же была их радость, каков восторг, когда они увидали, что стены дворца стоят, как стояли, и лёгкий купол по-прежнему венчает здание. Начальник стражи, посланец шаха, вскочил на коня и помчался в город, чтобы первым принести великому шаху и повелителю всей земли добрую весть и первым же получить от него награду, а строители замка бросились разыскивать юного зодчего. Но юноши нигде не было, только белый тельпек лежал среди груды кирпичей.

Печальные, бродили строители по постройке, и сердца их сжимались при мысли, что юный зодчий погиб. И вдруг один из старых мастеров услыхал где-то наверху тихий плач. Поспешно он вскарабкался вверх по крутой лесенке и увидел Берды, сидящего на краю карниза. Великий зодчий сидел и плакал, как простая девчонка из аула.

— О зодчий, искуснейший из искусных, — воскликнул старик: — Стоит ли плакать, если труд твой устоял против грозной природы и все видят, что он устоит века!

Но Берды только махнул рукой и заплакал ещё громче.

— Всё пропало! — сказал он, всхлипывая: — Когда тельпек упал с моей головы, наверно, все люди видели, как ветер развевал…

— Твою чёрную, твою прекрасную бороду! — почтительно закончил старый мастер и с поклоном протянул дочери Алты-зодчего её белый нарядный тельпек.

Вот и вся сказка.

Прикрепленное изображение (вес файла 259.6 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

10 октября - Всемирный день психического здоровья

Умная жена

Якутская народная сказка

Много лет тому назад жил, говорят, один старик с сыном. Жена старика умерла давно. Парень был полоумным, тем не менее он, оказывается, был смелым, сильным человеком.

Однажды старик, оставив сына дома, отправился вниз по реке, возле которой он жил. Шел он и пришел к людям. Ураса их стройно возвышалась на верхушке холма. Старик спустился с того животного, на котором ехал, и вошел в урасу. Здесь сидел, оказывается, один старик с дочерью. Зашел он в урасу, снял рукавицы и шапку.

— Домашние, здравствуйте!

— Здравствуй, проезжий человек! Нет ли у тебя каких-нибудь новостей?

— Ничего особенного нет, — ответил он и сел на почетное место, против двери. Сидит он, смотрит краем глаза на девушку, сидящую в левом переднем углу. Думает: «Как она хороша, похожа на сияющее солнце после дождя. Но не глупа ли она, как и мой сын?» У него появляется желание проверить свою мысль.

В это время девушка встает и начинает готовить еду. Нарезала мяса и сварила. Выложила на тарелку, принесла и поставила перед стариком. Старик говорит:

— Ты, девушка, сколько поварешек в мою тарелку положила?

— Не знаю, сколько поварешек положила. Если бы ты сказал, сколько шагов заставил ступить своего оленя в пути от дома до дома, то я бы ответила тогда.

Старик подумал: «Девушка, оказывается, умна».

Назавтра старик приводит глупого сына Эрбэхтэй Бэргэна и говорит: «Если бы мы, старики, поженили своих детей, каково бы это было?» Старики хозяева, отец и мать девушки, подумав, согласились, а сами переехали к дальним родственникам.

Старик, Эрбзхтэй и умная девушка жили вместе долго, говорят.

Однажды старик отец и Эрбэхтэй Бэргэн уходят на охоту. Только умная девушка, жена парня, остается дома.

Старик, идя вниз по течению реки, встречается с людьми другого рода, с которыми враждовал с самого рождения. Схватив его, они привязывают его к дереву и разжигают под таганом огонь. Решили задушить его дымом.

Старик просит: «Выслушайте мое последнее слово».

Люди соглашаются.

Старик начинает:

— У меня дома остался мой единственный сын. Передайте моему сыну такие слова: «Я лишился сил, превратившись в шишку, катаюсь, с молодыми листьями борюсь». И еще скажите: «Пусть сын, услышав мои слова; срубит верхушки двух берез, растущих на самом севере. Затем пусть посмотрит прямо на запад, там будет с бесчисленным множеством деревьев сосновый бор. Пусть срежет верхушки всех этих деревьев и принесет их мне. Если мой сын не знает, как срезать их, то поможет белый камень, который лежит у меня под постелью. Если он не сможет понять мое слово, то поможет острый ножик, лежащий под его подушкой, передайте, что я так сказал».

Богатыри советуются. Их вожак говорит:

— Ну, эти слова доведите до парня быстрее! — и посылает двух богатырей. Когда два богатыря пришли в дом, то парня не было, сидит только его жена.

Богатыри спрашивают:

— Где сын старика?

— Э-э, его сейчас нет, подождите чуточку, он придет! — отвечает она.

Богатыри соглашаются. Скоро парень приходит.

— Парень, отец твой с нами послал тебе весть, слушай! — И передают парню все поручение старика.

Тогда жена парня тихо ему говорит:

— «Острый нож под твоей подушкой», или твой ум, — это буду я. Парень, слушай внимательно! «Я лишился сил, превратившись в шишку, катаюсь, с молодыми листьями борюсь» — это значит, что твоего отца привязали к дереву. «Мой сын, услышав мои слова, пусть срубит верхушки двух берез, стоящих на самом севере» — это значит, ты должен срубить головы этим двум богатырям. «Затем пусть посмотрит прямо на запад, там будет стоять бесчисленное множество деревьев соснового бора, пусть им всем срубит верхушки и принесет мне» — это значит, что ты должен убить всех воинов этих богатырей. «Если мой сын не будет знать, как срезать их, то под моей постелью лежит белый камень, он поможет» — это отцовский острый меч. «Если мой сын не поймет смысла моих слов, то поможет острый ножик, лежащий под его подушкой», — это буду я, твоя умная жена.

Парень соглашается:

— Хорошо, я все понял!

Из-под постели отца он выхватывает острый меч и срубает головы двум богатырям. Затем он идет и убивает всех воинов, отца развязывает и снимает с дерева. Спасает его перед самой смертью.

Вот так старик спасся от смерти с помощью умной невестки, говорят.

Прикрепленное изображение (вес файла 44.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 октября - Покров

Эдуард Юрьевич Шим

СНЕГ И КИСЛИЧКА

I

Осенью рано ударили морозцы, застудили землю, запечатали крепким

зелёным ледком озёра и реки. А снегу всё не было, не было, - и его

ждали повсюду с нетерпением, и вспоминали о нём каждый день.

- Ах, до чего же скучно без снега! - говорили люди. - С погодой

творится что-то невероятное!

На голых лугах плакали под ветром Травы:

- Стынем, сты-нем!..

Высокие Деревья сердито скрипели в лесу:

- Босые ноги мёрз-знут! З-зябко!

Недовольно бормотали Тетерева:

- Спать негде, спать негде!

И, кряхтя, бродил-шатался по лесу злющий Медведь, которому не

хотелось ложиться в берлогу, не укрытую снегом.

II

Наконец выпал на землю Снег - такой чистый, такой белый, что

кругом посветлело и сделалось как будто просторнее.

Заблестели-заискрились ровные луга, в лесу сразу стало нарядно -

каждое дерево и каждый куст украсились кружевными хлопьями. Даже

старые пни помолодели, надев на головы снежные шапки.

Люди развеселились, - они щурились от яркого света, улыбались, а

мальчишки играли в снежки и катались на лыжах. И если кто-нибудь из

них летел кувырком с горы и снег забивался в рукава, попадал за

воротник, - обиды никакой не было, а наоборот: все хохотали и

радовались.

На полях перестали зябнуть озимые хлеба, - теперь им было тепло

под снежным покровом.

- Спасибо тебе, Снег! - говорили Одуванчики, росшие на лугах,

Манжетки с лесных полян, бродяги Подорожники, Земляника, Маргаритки.

У них у всех зелёные листья отогрелись под снегом и уже больше не

дрожали от ветра и холода.

Вечером с высоких берёз Тетерева начали нырять в снег. Они

пробегали несколько шагов, делали коридорчик, потом поворачивались,

обминали вокруг себя местечко - и выходила уютная подснежная спаленка.

Сверху её нельзя было заметить, а внутри было славно, тепло, и

Тетерева бормотали сонно:

- Хорошо-то как... Хорошо-то как!

Над медвежьей берлогой тоже наросла белая крыша. Медведь продышал

в ней круглую дырку, чтоб вольготнее спалось, и над берлогой теперь

курился тоненький парок, - словно дым от топящейся печки.

- Экая благодать!.. - причмокивал Медведь, засыпая.

III

Все были рады Снегу, все благодарили его, а он молчал. И не

потому, что он не умел говорить, и не потому, что сказать было нечего,

- совсем по другой причине.

Снег родился высоко-высоко над землёй в сверкающей пустоте, где

свищут одни лишь ветры-невидимки да плывут растрёпанные седые тучи. Он

долго летел к земле, и ветры кружили его и несли неизвестно куда над

полями и лесами.

- Отпустите меня на землю! - попросил Снег. - Там, наверно, меня

ждут...

- Молчи-и-и!.. - засвистели Ветры. - Запомни: тебе нельзя

разговаривать! На земле ты должен лежать и молчать как мёртвый!

- Но зачем же мне молчать как мёртвому?

- Затем, чтобы дольше прожить! - ответили Ветры. - В словах,

которые раздаются там, на земле, заключены страшные болезни. Слова

могут заразить тебя жалостью и добротой, нежностью и любовью...

Опасайся этого, как огня! Кто много чувствует, тот быстро гибнет. А

чтоб прожить долго, надо ничего не чувствовать, ни о чём не думать,

ничего не говорить, ничего не слушать и совсем не двигаться, словно ты

мёртвый!

- А если я всё-таки заговорю? - спросил Снег.

- Ты погибнешь! - сказали Ветры. - Стоит тебе заговорить в первый

раз - и от тебя не останется и половины. Стоит заговорить второй раз

- от тебя не останется и восьмушки. А когда заговоришь в третий раз -

от тебя ничего не останется!

И Снег запомнил предостережение Ветров. Иногда ему хотелось

ответить кому-нибудь, поболтать от скуки, но он вовремя спохватывался

и продолжал молчать.

IV

За долгую зиму Снег привык к травам и деревьям, к зверям и птицам

и, хоть не разговаривал с ними, всё равно узнал про них мною

интересного. В полудрёме Травы вспоминали минувшее лето, и Снег

услышал о том, как Манжетка собирает на своих листьях росу, а потом

даёт напиться птицам; о том, как Подорожник лечит людей; о том, как

Одуванчики закрывают перед дождём золотые корзинки, а Земляника ходит

на своих длинных усах.

Немало историй услышал Снег от лесных птиц - и про весёлого

Клеста, который строит гнездо в лютые морозы и выводит птенцов зимой,

и про водяного воробья Оляпку, который купается в прорубях, и про

крошечного Королька, который не боится никого в лесу и звенит целый

день, как бубенчик.

Лунными ночами Снег слышал волчий вой и видел, как беззвучно

убегают через кусты дикие козы. Снег узнал, что зайцы спят с открытыми

глазами, а лоси очень любят рябиновые ветки и умеют сгибать рябину до

земли, надвигаясь на стволик своей широкой грудью... И чем больше

знакомился Снег с лесными жителями, тем сильнее хотелось ему

подружиться с ними.

V

Трудно жилось зимою зверям и птицам, - многие голодали, мёрзли; в

феврале даже деревья не выдерживали - трещали от морозов. И Снег

старался получше укутать древесные корни, поплотнее укрыть луга и

поля, спрятать под своей шубой птиц и зверей.

И когда Снег теперь думал про них, он чувствовал, что теплеет и

делается мягче.

Однажды вечером пролетел над лесом студёный северный Ветер,

дотронулся до снега невидимой рукой и закричал:

- Берегись! Ты начинаешь оттаивать!..

И ветер угнал с неба растрёпанные тучи; выкатилась луна с ушами,

и ночью подморозило так, что Снег покрылся твёрдой ледяной корочкой.

Утром Снег почувствовал, как что-то живое бьётся у него под шубой.

"Это же Тетерева! - испугался Снег. - Как всегда, они забрались в свои

спаленки, а теперь не могут вылезти и колотятся об ледяную корку..."

И ему стало жаль бедных Тетеревов, которые так смешно бормотали,

укладываясь спать, и благодарили его, и рассказывали занятные истории.

Потом он услышал чьи-то жалобные стоны и заметил, как через

поляну, хромая, бредут дикие козы. Ледяная корка резала им ноги, и

следы позади коз были обрызганы чем-то красным. И когда такая красная

капля падала на Снег, то прожигала его почти насквозь, и ему тоже

делалось больно.

Над лесом показалось Солнце, и тогда Снег закряхтел, захрустел,

собираясь крикнуть.

Но от долгого молчания голос у него пропал. Снег сумел только

зашептать хрипло:

- Солнышко, помоги!..

И тогда Солнце поднялось выше, разогрело ледяную корку, растопило,

- побежали с пригорков ручьи.

А Снег... Он и опомниться не успел, как наполовину исчез. Только

в густом бору, низинах да оврагах осталась лежать дырявая снежная

шуба.

VI

Стоило Солнцу подняться выше и пригреть землю, как всё кругом

изменилось.

На полях зазеленели хлеба, чёрным прошлогодним листом поднялись

жёлтые Первоцветы, розовые Хохлатки; рядом со Снегом распустились

голубые Подснежники. Запылила Ольха, ветки Ивы покрылись жаркими

золотыми шарами.

Тетерева поутру слетались на поляны, чертили по земле крыльями,

приплясывали и затевали шумные потасовки. Весь день звенели в лесу

Синицы, распевали Чижи, Корольки, и даже старый Ворон кувыркался в

небе, каркая во всё горло.

И Снегу тоже стало радостно, что все звери и птицы уже забыли про

злую зиму, что расцветают первые цветы, что зеленеют травы, а на

деревьях лопаются почки.

Снег осмотрелся кругом и невольно сказал:

- Какие вы все красивые!.. И как хорошо, что вы живы-здоровы!

И, сказав это, он почувствовал, что плачет. Плакал он не от горя,

а от радости и счастья и потому не удерживал слез, - и опять

забулькали ручейки, и Снег не заметил, как почти весь растаял.

Уцелел только маленький горбатый сугробик под низкими лапами Ёлки,

растущей на краю обрыва.

VII

Теперь Снег решил, что уже больше-то не скажет ни слова. Кому

захочется умирать по своей воле, да ещё весной, когда повсюду на земле

праздник?

А кроме того, Снегу было жаль расставаться со своими друзьями. Он

ведь так старался, помогая им зимой, он так беспокоился за них!

И теперь он хотел увидеть, как птицы совьют гнёзда и выкормят

птенцов, как деревья оденутся листвой, а травы отцветут и принесут

семена.

Под еловыми лапами было прохладно, сумрачно; ни один солнечный луч

не мог пробиться сквозь них; и Снег, съёжившись сугробиком, тихо лежал

тут, невидимый для посторонних глаз.

Как-то ночью он услышал возле себя шорох. На земле шелестели сухие

еловые хвоинки, будто кто-то осторожно разгребал их. А на другой день

Снег заметил, что из земли проклюнулись какие-то слабенькие, тонкие

росточки.

Росточки долго отдыхали, - они измучились, раздвигая хвою у себя

над головой.

Затем они распрямились и начали медленно-медленно развёртываться.

Это рядом со Снегом выросла маленькая Кисличка - наверно, самая

скромная и незаметная травка во всём лесу.

У неё было всего по три листика на каждом стебельке, а сами

стебельки были почти незаметны - как паутинки. Но Кисличка старательно

приподнималась, растопыривала листочки и даже открыла первый цветок.

Он тоже был крошечный, неприметный, словно одинокая снежинка, случайно

упавшая в траву.

Кого мог привлечь этот цветок, кого остановить, кому приглянуться?

Кисличка словно не думала об этом; весь день она весело кивала

цветком, а к ночи бережно прятала его, наклоняя вниз и смыкая

лепестки. Ей, как и всем жителям леса - и громадным деревьям, и

кустарникам, и густым пахучим травам - тоже хотелось радоваться весне,

расти, цвести, а потом разбросать вокруг себя семена, чтобы на будущий

год выглянули на свет новые молоденькие Кислички...

И Снегу очень понравилась эта маленькая травка - хоть и

слабенькая, а упрямая, хоть и бедная, но всё-таки весёлая. Снег

нетерпеливо ждал, когда у Кислички раскроются другие цветы и вокруг

них затолкутся, запляшут суетливые мухи и лакомки жуки.

Но ему не пришлось этого увидеть.

VIII

Однажды Кисличка попросила еле слышным голоском:

- Пить... Пить...

И Снег увидел, что листочки у неё опущены к земле, стебель гнётся,

а цветок вот-вот уронит лепестки. Земля под ёлкой была слишком сухая

- сюда не попадали капли дождя, а болтливые ручьи бежали далеко внизу,

по дну оврага. И Кисличка стала чахнуть от жажды.

Снег хотел было окликнуть её, ободрить, но тотчас вспомнил, что

если заговорит, то умрёт. Ему стало страшно, и он похолодел и перестал

смотреть на Кисличку. А она по-прежнему еле слышно просила:

- Пить... Пить...

Снег знал, что никто не придёт, чтобы напоить Кисличку. Да её

просто не слыхать - наверху шумит Ель тяжёлыми лапами, плещутся под

ветром листья Берёз, свистят, перекликаясь друг с дружкой, неустанные

птичьи голоса... Только он, Снег, может выручить эту крохотную травку,

- и то, если пожертвует своей жизнью.

А ему страшно было умирать. И он попробовал не слышать голоса

Кислички, не думать о ней. "Надо лежать так, словно я мёртвый..." -

убеждал себя Снег.

- Пить... Пить... - просила Кисличка.

"Надо лежать как мёртвому..." - твердил Снег, и вдруг ему пришла

другая, новая мысль: "Но зачем тогда жить на свете, если я буду совсем

как мёртвый?" И он подумал о своих друзьях в лесу, - вот дикая Коза

беспокоится о козлятах, вот серенькая Тетерка бросается под ноги

охотнику, отвлекая его от птенцов, вот далее крохотная Кисличка,

расцветая в тени под ёлкой, заботится о семенах. И деревья, и травы,

и птицы со зверями - все живут как живые: любя и тревожась, огорчаясь

и радуясь...

"И я тоже полюбил Кисличку, - думал Снег, - и я волнуюсь за неё,

тревожусь, и если Кислинка погибнет, то разве нужна мне будет моя

долгая бесполезная жизнь? Для чего я один во всём лесу буду жить как

мёртвый?!" И ему стало легче от этих мыслей, и он больше не боялся за

себя. "Нет, - думал он, - я так не хочу. Пусть лучше моя смерть

обернётся жизнью!"

- Не плачь, Кислинка! - сказал Снег звонко. - Я тебя выручу. Жаль

только, что я не увижу прекрасные твои цветы и твоих де...

Снег собирался сказать "твоих деток", но поперхнулся, булькнул и

умолк. Много ли надо времени, чтобы растаял небольшой сугробик?

На том месте, где лежал Снег, разлилась чистая вода, напоила сухую

землю, - и Кисличка скоро подняла листья и опять закивала цветком.

IX

Так, значит, Снег умер?

Может быть - да, а может быть - нет.

Снег растаял, превратился в воду. Вода напоила травы и деревья,

ушла под землю, прошумела ручьями, по речным руслам утекла в моря. А

потом летучим туманом она поднялась в воздух, собралась в белые облака

и седые тучи.

И высоко-высоко вверху, в холодной сверкающей пустоте вновь

родился из воды Снег, чтобы в своё время выпасть на землю и укрыть её

от морозов.

И опять случится с ним такая же история, и повторится вновь,

Прикрепленное изображение (вес файла 70.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

16 октября - Всемирный день продовольствия

Михаил Ханин

Сказка про девочку-обжору

Вика сидела за столом на кухне и с аппетитом кушала макароны с котлетой, а отдельно на тарелочке лежал большой кусок булки с толстым слоем сливочного масла.

- Приятного аппетита, - вежливо произнес тролль Томас, вылезая из-под печки. Он проглотил слюну и выжидательно посмотрел на девочку.

- И так в рот летит,- пробормотала Вика,- что ты на меня уставился?

- Вежливые люди, а тем более друзья,- назидательно начал Томас, - предлагают сесть за стол и поесть вместе.

- Это мама для меня приготовила,- возразила Вика.

- Тогда, - вздохнул Томас, - я вынужден тебя проучить. Жадины, которые много едят, могут превратиться в в толстый жирный шар, у которого в разные стороны торчат руки и ноги.

-Так не бывает! - закричала Вика, - я таких никогда не видела.

- Сейчас увидишь ,- усмехнулся тролль и что-то пробормотал себе под нос.

Вика почувствовала как ее раздувает, она стала превращаться в огромный воздушный шар. Она отчаянно замахала руками и взлетела к потолку. Вика с удивлением взглянула на тролля, он парил рядом.

- Я не хочу, - сердито крикнула Вика, но в это время порыв ветра вынес ее на улицу, а следом за ней вылетел Томас.

- Куда нас несет ветер? - растерянно спросила Вика, - а, если мы упадем на землю, то непременно разобьемся. Томас, давай немедленно вернемся домой.

- Мы посетим с тобой страну воздушных шариков, - крикнул ей тролль, - там очень красиво. За свою жадность ты не заслужила такого подарка, но сегодня праздник, и много цветных шаров улетят в свою замечательную страну.

Тролль схватил ее за косичку, чтобы она никуда от него не улетела, и они стремительно помчались в небо, а люди, шедшие на праздник, увидели их и показывали на них пальцами.

- Смотри, мама! - закричал маленький мальчик, - этот шар похож на девочку, которая ходит в детский сад в одну группу со мной. Ее зовут Вика, а рядом с ней шар, похожий на тролля.

- Не выдумывай! - строго сказала мама, - я знаю Вику, она худенькая девочка, а это какой-то раздувшийся шар, как будто-то ее, как гуся держали в клетке и откармливали, чтобы он стал толстым и жирным.

Мальчик засмеялся и сказал:

- Я завтра скажу Вике, что видел ее на небе.

Но Вика и Томас уже прилетели в Страну Воздушных Шариков. Эта, никому не известная страна, находилась на огромном пушистом белом облаке, в котором находился волшебный город, в котором царствовал золотой воздушный шар, похожий на лунного принца. Он был очень красивым и капризным. Он хотел, чтобы рядом с ним находились воздушные шарики с изображением прекрасных принцесс и вельмож.

- А это что за жирное чучело? - грозно воскликнул, взглянув на Вику, - да и тролля я сюда сегодня не приглашал! Слуги мои! Схватите чужеземцев! Выпустите из их воздух и верните на землю, чтобы они не портили нам праздник.

Несколько черных воздушных шариков, похожих на разбойников и пиратов, бросились к Вике. Они размахивали резиновыми саблями и ножами. Вика очень перепугалась, она спряталась за спину Томаса и с ужасом смотрела на приближающуюся к ним шайку.

- Не трусь, - прошептал тролль, - ты тяжелее, чем они. Не бойся, отбивайся, а их сабли ничего тебе не смогут сделать.

Вика ударила подлетевшего к ней пирата ладошкой, и он отскочил от нее как мячик от стены. Она мгновенно раскидала всех слуг и с победоносным видом взглянула на принца.

- Может, вашему величеству тоже поддать как следует? - насмешливо спросила она.

Но принц оказался умнее своих слуг, он приветливо улыбнулся девочке, сделал глубокий поклон и, распрямившись, схватил ее за косичку.

- Сейчас ты пожалеешь, что прилетела сюда,- свистящим шепотом произнес он,- я развяжу узелок, выпущу из тебя воздух и ты грохнешься на землю и разобьешься.

Вика очень перепугалась, она думала, что она непобедима, но принц победил ее своей хитростью. Тролль что-то пробормотал, и у него в руках появилась тонкая булавка.

- Отпустите ее, Ваше величество, - угрожающим тоном произнес он, приблизив булавку к лицу принца, - а то вместо нее сейчас на землю полетите вы.

- Что вы себе позволяете? - в бешенстве закричал принц, - да знаете, что я сейчас с вами сделаю?

Но, увидев, что булавка сейчас вопьется ему в лицо, немедленно отпустил девочку и отлетел в сторону.

- Молодец,- похвалил его тролль, взяв Вику за косичку.

Он произнес заклинание и в следующее мгновение они оказались у себя на кухне.

- Ну и натерпелась я страху, - произнесла Вика, - даже больше кушать не хочется.

- Вот, видишь, - миролюбиво произнес тролль,- даже принцу воздушных шариков не нравятся толстые.

- Но я же худенькая, - возразила Вика.

- Если ты каждый раз будешь столько съедать, - глубокомысленно заметил Томас, показывая на тарелку, то станешь толстой.

- Тогда поешь вместе со мной, - предложила Вика.

- Нет, спасибо, - вежливо отказался Томас, - я недавно обедал.

Они оба услышали звук открываемой двери, и тролль скрылся у себя под печкой. Мама вошла в комнату и с удивлением взглянула на тарелку.

- Вика, - с недоумением произнесла она, - почему ты почти ничего не съела?

- Потому что я не хочу превратиться в шар с хвостиком, - ответила дочка, - не нужно меня перекармливать, а то я стану толстой и безобразной.

Мама внимательно посмотрела на девочку, пожала плечами и сказала:

- Может, ты и права. Тогда съешь, сколько хочешь, а остальное убери в холодильник. Взрослеешь ты, доченька.

Она обняла Вику, поцеловала ее в щеку и вышла из кухни.

- Спасибо, Томас, - прошептала Вика, - ты меня очень хорошо проучил. Она взяла в руку булку, намазанную толстым слоем масла, повертела его в руках, тяжело вздохнула и положила обратно на тарелку.

Прикрепленное изображение (вес файла 29.8 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

16 октября - День Шефа

Сергей Климкович

Сказка про Большого Начальника

Начальник Жуев потерял сон задолго до назначения на Большую Должность. И переживать, кажется, уж не о чем — дело решенное. Вот-вот должен выйти Указ. Да и новенькая форма в ателье ждала последней примерки.

Жена все наблюдала за ним и усмехалась:

— Вася, что ж ты так извертелся-то весь? Аппетит пропал! Прямо сам не свой!

— Шутка ли? Такая Большая Должность! Такая ответственность! — отмахивался Жуев.

— Сдюжишь! — бескомпромиссно уверяла супруга. — Не впервой!

С первых шагов по службе Жуев делал карьеру старательностью и умением. Шел к Большой Должности увереннее и быстрее бывших сокурсников. Да как-то все крупными шагами, оставляя позади города, сослуживцев, друзей. Раньше компаний не чурался, под гитарку даже что-то такое душевное бряцал. Праздники — так праздники. Служба — так служба. В курилках вместе со всеми анекдотцы травил и смеялся искренно. А нынче ушло все куда-то…

Люди уже не виделись ему просто людьми, а стали казаться чем-то вроде говорящих манекенов. «Да, мы, начальники на Большой Должности, не то, что другие, — думал он, оглядывая благоговейную пустоту вокруг себя. — На нас такая ответственность за людей». 

Большому Начальнику Жуеву стало казаться, что исключительность его положения обязывает вести себя не так, как другие. Дома в ванной он репетировал «выражения» перед зеркалом. У него легко получалось хмурить брови и саркастично улыбаться, но тяжело давалось выражение сурово;отстраненной надменности. Его добродушная мимика никак не желала подчиняться волевым усилиям. В конечном итоге взгляд Жуева не приобрел признаки суровости, а стал рассеянно-трагическим, что ли, как у актера, которого в пьесе вот-вот должен был задавить трамвай.

Пытаясь досконально изучить то, как вели себя на Большой Должности другие великие люди, он принялся читать Гая Светония Транквилла «Жизнь двенадцати цезарей», но там герои все время с кем-то воевали и являли миру пример действенной решительности и образцы подвига духа. Когорты и центурии двигались мановением пальцев. В распоряжении Жуева, конечно, тоже были подчиненные, и много, но использовать их для демонстрации собственного величия не представлялось возможным. Большой Начальник Василий Жуев начал испытывать что-то вроде презрения к ним, этим странным людям, которые предпочитали теперь не появляться ему на глаза без особой на то надобности. Выходя из своего кабинета, Жуев ощущал эту трепещущую перед ним пустоту, в которой прятались подчиненные.

Встречая кого-то из них на улице, он искажал лицо странным выражением гадливого любопытства, словно спрашивал: «Это что такое? Зачем?». Подчиненный никогда не знал правильного ответа на эти вопросы и всегда получал взыскание. Даже здороваться с нижестоящими Большой Начальник Жуев считал теперь ниже своего достоинства. А кому, собственно, мог желать здоровья? Муравьям? «Здравия желаем, Василий Иванович!» — слышал он краем уха, но у него не хватало сил преодолеть в себе надменно-чванливое чувство и что-то сказать в ответ. Не то чтобы ему нравилось такое положение вещей, но Большая Должность, как ему казалось, требовала от него беспримерной суровости, которой должна быть подчинена отныне его служебная жизнь.

Однажды он шел к своему Большому Кабинету, привычно ощущая вокруг себя молчаливую почтительность.

— Добрый день! — раздалось где-то рядом.

Жуев прошествовал мимо, не удостоив говорившего даже кивком.

— Эх, Вася, Вася… Здороваться надо хоть иногда, — грустно сказал тот же голос, в котором Жуев наконец узнал бывшего однокашника, а теперь Самого Большого Начальника. Тот стоял со своей свитой и наблюдал за Жуевым со снисходительной усмешкой. Жуев похолодел и сразу съежился, словно некий хулиган дал ему подзатыльник. Свита Самого Большого Начальника тоже снисходительно улыбалась. И улыбки эти были для Василия Ивановича горше всего на свете… Читалось в них то, что он сам так долго репетировал перед зеркалом.

Он был смешон.

Прикрепленное изображение (вес файла 101.5 Кб)

Александр Розен

Фрам

Фрам был из породы сибирских лаек. Он был очень красивым и еще совсем молодым. Стрельниковы купили его на выставке кровного собаководства.

В семье давно уже было решено купить собаку. Но судьбу Фрама решила Танюша. Увидев на выставке Фрама, она так восторженно завизжала, что щенок тявкнул в ответ. Все вокруг засмеялись. Стрельниковы, внимательно рассмотрев Фрама и его родословную, купили его.

Вряд ли Фрам понимал, как хорошо прожил он полтора года у Стрельниковых. Для того чтобы это оценить, Фраму надо было бы испытать что-нибудь другое. Ничего в своей жизни не испытав, Фрам был уверен, что такова жизнь: человеческая ласка и забота, вкусная еда, мирный сон на подстилке, веселые прогулки. Фрам вырос, грудь его окрепла, мускулы налились силой, он стал умной и доброй собакой. Стрельниковы очень его любили.

Началась война. Размеренная и счастливая жизнь Фрама была нарушена. Хозяин уехал, остались хозяйка и Танюша. Фрам часами лежал на холодном полу в бомбоубежище, вдали от своей удобной подстилки. Иной раз, когда он взбегал по лестнице, ему казалось, что ступеньки уходят из-под ног.

Потом жизнь совсем испортилась. Фрама стали скверно кормить. Он никогда не был попрошайкой, вел себя спокойно, когда семья обедала; он не был жаден. Но поневоле приходится скулить, когда тарелка пуста.

Фрам много дремал, утомленный однообразием жизни, полумраком в квартире и скудным питанием. Однажды, проснувшись, он услышал такую глухую тишину, что испугался. Никого не было дома. Он ждал час, другой, прождал день, ночь и еще день. Дверь на лестницу была открыта, но Фрам терпеливо ждал своих хозяев. Он не знал, что решение переехать в Парголово к тетке, у которой был запас картошки, принято уже давно. Танюша плакала, ей было жаль Фрама, но мать только головой качала: «В такое время думать о собаке!..»

На третий день вынужденного своего одиночества Фрам выбежал из дому.

На улице было великолепно. Сияющий морозный день — дух захватывало от белизны земли, от голубизны неба. Фрам, радуясь всепроникающему свету, быстро побежал по улице, но он добежал только до угла. То, что он увидел, заставило его остановиться.

Фрам увидел необыкновенно высокого мужчину. Мужчина был очень худ, и это, вероятно, делало его таким высоким. У него были длинные беспокойные руки. Но больше всего поразило Фрама лицо этого мужчины или, вернее сказать, огромная рыжая борода вместо лица. Не было видно глаз.

Фрам стоял в нерешительности. Рыжая борода и длинные беспокойные руки приближались к нему. Фрам неподвижно глядел на незнакомца. Мужчина заслонил собой солнце. Рыжая его борода потемнела.

Фрам испугался. Он бросился назад, инстинктом понимая, что ему угрожает. Он бежал, сам не зная куда, лишь бы убежать подальше. Ему казалось, что борода гонится за ним. Но это было не так. Когда Фрам обернулся, страшный человек медленно брел за ним, вытянув длинные руки.

Фрам пробежал улицу, снова свернул и свернул еще раз. Сердце его бешено колотилось. Он боялся новых встреч с людьми и залез в разбомбленный дом. Здесь он отдышался.

Если бы не было этого лютого года, Фрам, наверное, смог бы просуществовать. Он бы стал бродячей собакой. Выискивая еду, он болтался бы по дворам, по рынкам, его видели бы у мясных лавок. Но мясные лавки хранили только разноцветные муляжи, и собака была обречена на гибель.

Фраму хотелось есть, но понять, что он никогда не получит еду, он не мог. Ему снилась еда, и это еще больше убеждало Фрама, что еда существует и, значит, он ее получит.

Ему снилось тепло: печурка, дрова трещат, это от них бывает тепло. Тепло существует. И это значит, что он найдет его.

Днем он скрывался. Когда темнело, выходил из разбомбленного дома, уверенный, что получит еду и сможет согреться. Так прошло трое суток. Фрам был еще жив.

С наступлением темноты он, как всегда, вышел на улицу и наткнулся на человека. Фрам заворчал и ощерился. Эти развалины были его домом, здесь нечего было делать посторонним. Не Фрам, а человек должен был уйти отсюда, и Фрам зарычал сильнее.

— Чего же ты сердишься? — спросил человек.

Фрам, не понимая, что говорит человек, услышал в его голосе доброту. Возможно, что этот человек бросит ему кусочек мяса или даст хлеба.

Но этого человек не сделал. Он только повторил:

— Что ж мне с тобой делать? — И пожал плечами. — Ну, пошли…

Фрам осторожно вошел в дом человека. Забившись в угол, он наблюдал, как человек открывает вьюшки, кладет дрова в печурку, чиркает спичкой. Человек подозвал собаку, взял за ошейник и прочел вслух надпись, вырезанную на ошейнике, — «Фрам».

— Фрам, — сказал человек. — Не возражаю.

Затем человек улыбнулся и сказал:

— Моя фамилия Алешин. Есть еще имя и отчество — Андрей Федорович.

Фрам лег у печки. Все это напоминало приятные сны. Напоминало это и Стрельниковых.

— Не знаю, что мне с тобой делать, — опять сказал новый хозяин. — Я сам голоден как собака.

С этими словами он вынул из кармана небольшой ломоть хлеба и бросил половину Фраму. Фрам поймал кусок. От куска остро пахло едой. Повизгивая, он съел хлеб. Съев, почувствовал, что изнывает от голода.

Новый хозяин согрел на печурке суп, затем быстро начал есть, но не доел и отдал остаток собаке. Фрам, снова повизгивая, вылакал остаток. Есть хотелось по-прежнему.

— Ну черт с тобой, — сказал Андрей Федорович, — больше у меня ничего нет.

Он подождал, пока потухла печурка, закрыл вьюшки и лег на постель, бормоча:

— Ну времена, ну времечко…

Вскоре он уснул.

Фрам не спал, но он был доволен, что рядом спит человек и что можно слушать его дыхание.

Утром Андрей Федорович проснулся, удивленно посмотрел на Фрама.

— М-да… История… Что ж, ладно, живи здесь, иси, — почему-то прибавил он. И дальше стал говорить с Фрамом на каком-то совершенно ломаном языке: — Я ушел, ты сидишь здесь… Мне далеко ходить. Завод, да… ух, далеко. Трамвай — нет.

Наконец он запер дверь и ушел.

Вернулся Андрей Федорович к вечеру. Он принес с собой мешок, а в нем были кости. Он дал их Фраму. Глядя на то, как Фрам возится с ними, Алешин удивлялся: трижды вываренные кости, неужели они способны доставить такое огромное удовольствие?

Но больше Андрей Федорович не пожимал плечами и не спрашивал: «Что мне с тобой делать?» На следующий день он встал рано и сразу же начал что-то мастерить.

Несколько раз он обращался к собаке с одной и той же фразой:

— Так-то, друг, довольно, значит, даром хлеб есть.

В полдень он вывел Фрама на улицу и стал приспосабливать непонятные собаке вещи.

Андрей Федорович вынес из дома санки, велел Фраму стать впереди них. Не прошло и часу, как Фрам был впряжен.

— Так-с, — сказал Андрей Федорович и сел в сани. — Поехали.

Фрам не понимал, чего хочет новый хозяин. Тогда Алешин вылез из саней, взял Фрама за ошейник и пошел вместе с ним вперед. За Андреем Федоровичем и Фрамом двинулись сани.

— Попробуем, — сказал Андрей Федорович. Он снова влез в сани и опять сказал: — Поехали!

Фрам сделал шаг вперед, шаг вперед сделали сани с сидящим на них Андреем Федоровичем. Еще шаг вперед, быстрее, быстрее, быстрее!..

Они проехали квартал. Андрей Федорович был в веселом настроении. Он щелкал кнутом, кричал: «Но-о!» — затем стал учить Фрама поворачивать влево и вправо.

— Даровитая собака, — сказал Андрей Федорович, после того как они вернулись домой.

Вечер прошел отлично. Фрам грыз кости. Алешин незлобно жаловался на жизнь. Потом вдруг спросил Фрама:

— Не подведешь? А то срам, срам будет. Вот какие дела, глупая ты собака…

В понедельник утром Андрей Федорович вытащил сани на улицу, позвал Фрама, молча впряг его.

Было серое туманное утро. Веяло холодом от домов, коченевших по ночам. Фрам, помня воскресный урок, бежал, понукаемый Андреем Федоровичем.

Послушно поворачивая то влево, то вправо, он бежал долго и стал уставать. Он очень устал и был доволен, когда Андрей Федорович остановил его возле каких-то высоких ворот. Несколько человек, видимо, поджидали Алешина: они бурно приветствовали его появление, при этом они смеялись, гладили Фрама, а затем Фрам прошел в открытые для него ворота.

Еду он получил немедленно. Это были очень вкусные, не более чем один раз вываренные кости. Однако еду ему принес не сам Алешин, а другой человек. Принес, бросил Фраму и сказал:

— Ей-богу, я тебя на паек посажу. Не хуже лошади…

— Не хуже, — сказал Алешин.

— Здорово! Вы теперь, Андрей Федорович, не так будете уставать. Приветствую!

— Слушаю, товарищ начальник, — сказал Алешин.

— Да что там «слушаю», мне директор завода указал: потеряешь, говорит, такого мастера, как Алешин, — другого не сыщешь…

Ежедневно Фрам отвозил Алешина на завод и привозил домой. Пока шла работа, Фрама выпрягали из саней и он лежал возле станка, которым управлял Андрей Федорович.

Но Андрей Федорович не только управлял станком: он ходил по цеху, вмешиваясь в работу других людей и станков, при этом он очень горячился, жестикулировал и даже язвил. Фрам прекрасно видел, что его хозяин пользуется всеобщим уважением.

И к Фраму относились хорошо, хвалили его, и каждый раз, когда собака глодала пустые кости, люди не могли скрыть улыбок.

— Паек! — говорили они ласково.

Все-таки Фрам очень уставал, но хозяин его уставал еще больше. Вообще говоря, все очень уставали. Люди еле волочили ноги, а с едой становилось все труднее и труднее.

Как-то вечером, дома, Андрей Федорович сказал не то Фраму, не то самому себе:

— Подохнем, а? Или не подохнем?

Фрам спал тревожно. Он несколько раз вставал, подходил к постели и мордой дотрагивался до спящего хозяина. Утром, как всегда, хозяин проснулся. Ничего не поев, сказал:

— Едем, едем… Работа не ждет.

Фрам отлично понимал, что хозяин пересиливает себя. Ему следовало остаться дома, затопить печурку и полежать, но он все-таки велел Фраму везти его на завод.

В цехе Фрам ходил за хозяином, беспокоясь за него. Предчувствие несчастья томило собаку.

Фрам так и не увез Андрея Федоровича домой. Лицо хозяина вдруг покрылось красными пятнами. Спина и руки стали потными. Он пошатнулся, его поддержали, а потом отвели в комнату начальника.

— Сошел… — сказал кто-то из рабочих.

Фрам не отходил от хозяина, заглядывал ему в лицо. Лицо стало совсем маленьким. Иногда хозяин приоткрывал правый глаз. Глаз был чужой, тусклый.

— Надо немедленно в больницу, — сказал начальник цеха, — но нет транспорта…

— Фрам… — тихо сказал хозяин.

— А, верно — Фрам!

Рабочие впрягли Фрама в сани. Они вынесли носилки, поставили их на сани и осторожно положили на носилки Андрея Федоровича. Рядом, держа вожжи, шел приятель Андрея Федоровича, мастер Рогачев. Фрам двинул сани.

Он тянул сани, наклонив морду, почти касаясь мордой снега, и только через час скорбное шествие достигло больницы. Хозяина унесли.

— Смотри не задерживайся! — крикнул Рогачев.

На обратном пути Рогачев, жалея собаку, не сел в сани. Дошли до цеха. Рогачев выпряг Фрама, больше он им не занимался. Пришли какие-то военные, и Рогачев шумно объяснялся, потом была обычная работа, потом наступил вечер, и все рабочие ушли.

Фрам остался на заводе. Не спеша шагали бойцы заводской охраны, заходили в цеха, грели озябшие руки и ноги, потирали застывшие лица. Невдалеке торопливо била артиллерия. Лунный свет печатал на снегу причудливые тени заводских корпусов.

Фрам вздрагивал, ему все время казался Андрей Федорович. Тихий его голос: «Ну что же мне с тобой делать?..»

Всю ночь бойцы охраны завода слышали вой собаки, слышали и артиллеристы на огневых позициях, бывшие отсюда неподалеку, и патрули на улице говорили невесело:

— Собака воет…

Еще не рассвело, когда Фрам выбрался с завода. Он бежал по улице, по вчерашнему пути, к больнице… Бег немного успокоил его. Он нашел больницу. Дежурная пыталась его задержать. Фрам показал свирепые клыки.

На втором этаже он ринулся в палату, в которой лежал Алешин. Фрам с ходу бросился к его койке, увидел маленькое лицо Андрея Федоровича и, встав на задние лапы, еще не отдышавшись, лизнул его. Только теперь он заметил, что у постели сидит Рогачев.

— Фрам, — сказал Рогачев, — смотри, Андрей Федорович, Фрам. Смотри, какая умная собака, нашла.

— Фрам… — тихо сказал Алешин.

Фрам лег на пол, положил морду на лапы и застыл.

Еще с полчаса Рогачев сидел у приятеля, что-то рассказывал и призывал держаться, потом сказал:

— Мне пора, а то на завод опоздаю. Я к тебе еще приду. Покуда ноги держат — приду.

— Ты возьми Фрама, — все так же тихо сказал Андрей Федорович. — Езди на работу, ноги сохранишь.

— Есть, — сказал Рогачев.

Фрам не понимал человеческой речи, но как только хозяин упомянул его имя, он поднялся.

Рогачев сказал:

— Пошли.

Фрам взглянул на хозяина. Хозяин протянул руку, погладил собаку. Повинуясь, Фрам вышел с Рогачевым на улицу.

Начиная с этого дня Фрам возил мастера Рогачева на завод, а после работы отвозил его домой.

Но самым хорошим для него было, когда Рогачев говорил:

— Пойдем, Фрам, к твоему хозяину.

Фрам лизал руки Андрею Федоровичу, и так втроем они просиживали с полчаса, а то и час.

— Умная собака, — говорил Рогачев с благодарностью.

Наступил день, когда Рогачев приехал на Фраме в больницу и, оставив собаку у подъезда, вошел в здание. Вскоре он вышел, ведя под руку Алешина.

— Никак не на завод, — говорил Рогачев. — Прямехонько домой. Там тебе усиленный паек приготовили. Посидишь, отдохнешь, а потом милости просим.

Фрам мотнул мордой.

— Что, Фрам? — спросил хозяин. — По старой Смоленской дороге? — Он сел в сани и натянул вожжи.

— Умная собака! — убежденно сказал Рогачев.

Фрам вез хозяина через мост Лейтенанта Шмидта.

На Васильевском острове он почувствовал себя очень усталым. Сибирские лайки выносливы. Но ведь Фрам ежедневно возил сани с человеком в два больших конца. Да и вываренные кости — слабое питание для взрослой собаки.

У Тучкова моста Фрам почувствовал, что слабеет. Сейчас он остановится, мотнет мордой и, умильно взглянув на хозяина, даст ему понять, что не в силах тащить сани. Хозяин сойдет с саней, выпряжет Фрама и скажет:

«Бедная собака…»

Фрам не остановился. Он сделал рывок вперед, одолел Тучков мост, шикарно выехал на Петроградскую сторону и тут вдруг услышал высокий девичий голос:

— Фрам, Фрам! Да это же наш Фрам…

За санями бежала Танюша Стрельникова.

— Фрам, Фрам! Наш Фрам!..

Может быть, Алешин, закутанный почти с головой, и не слышал этих возгласов, но Фрам отлично слышал Танюшу.

Остановиться? Сейчас она подбежит, обнимет Фрама, затем, волнуясь, станет доказывать Алешину, что это ее собака. Да нет, он вовсе не ее собака. Он вовсе ей не принадлежит. Он взрослая, самостоятельная собака. И, собственно говоря, если бы Фрам был человеком, он бы иначе воспитывал щенков.

Фрам бежал быстро. Танюша отставала. Он все еще слышал:

— Фрам, Фрам! Наш Фрам!..

Он не остановился.

Дома хозяина ожидал пакет с продовольствием, а Фрама — присланные из заводской столовой кости. Ни разу не вываренные, великолепные бараньи кости.

1942

Прикрепленное изображение (вес файла 53.6 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

31 октября - Хеллоуин

Ихара Сайкаку

Красавица в летающем паланкине

Во втором году Канъэй в начале зимы, неподалеку от селения Икэда, что в провинции Сэтцу, под священными соснами на горе, где стоит храм Курэха, неизвестно как оказался всеми покинутый паланкин, в каких ездят женщины. Паланкин сей заметили дети, собиравшие хворост, рассказали односельчанам, и вскоре вокруг него собралась толпа. Открыли дверцы, заглянули внутрь — в паланкине сидит женщина лет двадцати двух — двадцати трех, по всему видать — жительница столицы, из тех, про кого молва говорит: «Красавица!» И впрямь было на что посмотреть: черные волосы небрежно расчесаны, концы перевязаны золотой лентой, нижнее кимоно — белое, сверху надето другое, шелковое, на вате, с узором из хризантем и листьев павлонии, пояс китайского шелка, сплошь затканный рисунком, изображающим мелкие листики плюща, на голову наброшен прозрачный шарф тончайшего шелка. Перед женщиной стоял старинный лакированный поднос, на коем серебром и золотом были нарисованы осенние цветы и травы, уставленный самыми изысканными сладостями, и рядом лежала бритва.

— Кто вы, госпожа, и как очутились совсем одна в таком неподходящем месте? Поведайте нам, и мы доставим вас, куда прикажете! — на разные лады расспрашивали ее, но она не отвечала ни слова, сидела все так же неподвижно, опустив голову, и что-то жуткое чудилось в ее взгляде, отчего людям невольно стало не по себе, и они, обгоняя друг друга, поспешили удалиться.

«Но ежели оставить ее там на всю ночь, ее могут съесть волки! — рассудили жители деревни. — Надо перенести паланкин в город, постеречь его этой ночью, а наутро доложить обо всем правителю!» С этой мыслью возвратились они к подножию горы, однако паланкина там уже не было: он перенесся примерно на один ри к югу, на песчаный берег реки, и оказался поблизости от постоялого двора Сэгава.

С наступлением ночи, когда ветер зловеще шумел в соснах и ни души не было видно на дорогах, местные парни-погонщики отправились туда, где сидела женщина, и начали с ней заигрывать, требуя, чтобы она их приласкала, но та по-прежнему хранила молчание. Неотесанные мужланы уже протянули было к ней руки, как вдруг из ее тела справа и слева высунулись ядовитые змеи и так сильно искусали грубиянов, что у них в глазах потемнело, они лишились сознания и только чудом остались живы и весь год потом тяжко хворали.

Рассказывали, что паланкин перенесся затем к речке Акутагава, видели его и перед храмом Мацуо, а на следующий день очутился он уже в окрестностях Тамбы, нигде не задерживаясь более часа. Со временем женщина, ехавшая в паланкине, превратилась в хорошенькую девочку-служанку, потом — в восьмидесятилетнего старца, иногда видели ее с двумя лицами, или она оборачивалась старухой без глаз и носа, — всем, кто ни встречал ее, представала она в разном обличье, так что с наступлением темноты люди от страха не решались выйти из дому и привычный уклад жизни был нарушен.

Если же ничего не ведавший путник ночью проходил по дороге, то, к великому его испугу и удивлению, к плечам его неожиданно прилипали палки паланкина, хотя ни малейшей тяжести он при этом не чувствовал. Однако не успевал он пройти и одного ри, как ощущал такую усталость, что у него отнимались ноги, — вот какая беда его поджидала!

Это и был известный по рассказам «Летающий паланкин из Куга-Наватэ».

Чудеса эти продолжались вплоть до середины годов Кэйан, а потом сей паланкин незаметно куда-то скрылся. Говорили только, будто местные крестьяне видели, как в окрестностях Хасимото и речки Кицунэгава ночью пролетел странный, доселе невиданный огненный шар.

Прикрепленное изображение (вес файла 45.6 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 ноября - Международный день вегетарианца

Ирис Ревю

Тыква-хлебосольница

В солнечном царстве, в погожем государстве, жили-были по соседству две семьи. Одна побогаче, другая победнее. И в той, и в другой семьях любили выращивать тыкву.

Тыква-хлебосольница нередко была главным блюдом на столах соседей. Они готовили с тыквой супы и кашу, запеканки и пюре, нектары и выпечку.

А вот однажды случилась такая история. Наступила осень, и все жители солнечного царства занялись приготовлением заготовок на зиму. А в чём заготовки-то делать? У той семьи, что побогаче, есть кадки и кадушки, чаны, ушаты и бочки. А у бедной семьи никакой тары нет. В чём, например, огурцы солить?

И тут тыква-хлебосольница им советует:

— А меня в старину, как посуду использовали. Я – отличная тара для засолки огурцов.

Идею тыквы хозяева поддержали. Мякоть тыквы аккуратно вырезали, сделав небольшое отверстие сверху, приготовили эту мякоть и съели. А твёрдую оболочку тыквы использовали, как сосуд. В нём и засолили огурцы. Знатные получились огурчики. Этими огурчиками и соседей угостили.

Так вот бедняки из положения-то и вышли.

Спасибо тебе, тыква-хлебосольница!

Прикрепленное изображение (вес файла 80.6 Кб)

Кир Булычёв

Поступили в продажу золотые рыбки

Зоомагазин в городе Великий Гусляр делит скромное помещение с магазином канцпринадлежностей. На двух прилавках под стеклом лежат шариковые авторучки, ученические тетради в клетку, альбом с белой чайкой на синей обложке, кисти щетинковые, охра темная в тюбиках, точилки для карандашей и контурные карты. Третий прилавок, слева от двери, деревянный. На нем пакеты с расфасованным по полкило кормом для канареек, клетка с колесом для белки и небольшие сооружения из камней и цемента с вкрапленными ракушками. Эти сооружения имеют отдаленное сходство с развалинами средневековых замков и ставятся в аквариум, чтобы рыбки чувствовали себя в своей стихии.

Магазин канцпринадлежностей всегда выполняет план. Особенно во время учебного года. Зоомагазину хуже. Зоомагазин живет надеждой на цыплят, инкубаторных цыплят, которых привозят раз в квартал, и тогда очередь за ними выстраивается до самого рынка. В остальные дни у прилавка пусто. И если приходят мальчишки поглазеть на гуппи и мечехвостов в освещенном лампочкой аквариуме в углу, то они этих мечехвостов здесь не покупают. Они покупают их у Кольки-длинного, который по субботам дежурит у входа и раскачивает на длинной веревке литровую банку с мальками. В другой руке у него кулек с мотылем.

— Опять он здесь, — говорит Зиночка Вере Яковлевне, продавщице в канцелярском магазине, и пишет требование в область, чтобы прислали мотыля и породистых голубей.

Нельзя сказать, что у Зиночки совсем нет покупателей. Есть несколько человек. Провизор Савич держит канарейку и приходит раз в неделю в конце дня, по пути домой из аптеки. Покупает полкило корма. Забегает иногда Грубин, изобретатель и неудавшийся человек. Он интересуется всякой живностью и лелеет надежду, что рано или поздно в магазин поступит амазонский попугай ара, которого нетрудно научить человеческой речи.

Есть еще один человек, не покупатель, совсем особый случай. Бывший пожарник, инвалид Эрик. Он приходит тихо, встает в углу за аквариумом, пустой рукав заткнут за пояс, обожженная сторона лица отвернута к стенке. Эрика все в городе знают. В позапрошлом году одна бабушка утюг забыла выключить, спать легла. Эрик первым в дом успел, тащил бабушку на свежий воздух, но опоздал — балка сверху рухнула. Вот и стал инвалидом. В двадцать три года. Много было сочувствия со стороны граждан, пенсию Эрику дали по инвалидности, но старую работу пришлось бросить. Он, правда, остался в пожарной команде, сторожем при гараже. Учится левой рукой писать, но слабость у него большая и стеснительность. Даже на улицу выходить не любит.

Эрик приходит в магазин после работы, чаще, если плохая погода, прихрамывает (нога у него тоже повреждена), забивается в уголок за аквариум и глядит на Зиночку, в которую он влюблен без взаимности. Да и какая может быть взаимность, если Зиночка хороша собой, пользуется вниманием многих ребят в речном техникуме и сама вздыхает по учителю биологии в первой средней школе. Но Зиночка никогда Эрику плохого слова не скажет.

Третий квартал кончался. Осень на дворе. Зиночка очень надеялась получить хороший товар, потому что в области тоже должны понимать — план сорвется, по головке не погладят.

Зина угадала. 26 сентября день выдался ровный, безветренный. От магазина виден спуск к реке, даже лес на том берегу. По реке, лазурной, в цвет неба, но гуще, тянутся баржи, плоты, катера. Облака медленно плывут по небу, чтобы каждым в отдельности можно полюбоваться. Зиночка товар с ночи получила, самолетом прислали, АН-2, пришла на работу пораньше, полюбовалась облаками и вывесила объявление у двери:

«Поступили в продажу золотые рыбки».

Вернулась в магазин. Рыбки за ночь в большом аквариуме ожили, плавали важно, чуть шевелили хвостами. Было их много, десятка два, и они собой являли исключительное зрелище. Ростом невелики, сантиметров десять-пятнадцать, спинки ярко-золотые, а к брюшку розовеют, словно начищенные самоварчики. Глаза крупные, черного цвета, плавники ярко-красные.

И еще прислали из области бидон с мотылем. Зиночка выложила его в ванночку для фотопечати. Мотыль кишел темно-красной массой и все норовил выползти наверх по скользкой белой эмали.

— Ах, — сказала Вера Яковлевна, придя на работу и увидев рыбок. — Такое чудо, даже жалко продавать. Я бы оставила их как инвентарь.

— Все двадцать?

— Ну не все, а половину. Сегодня у тебя большой день намечается.

И тут хлопнула дверь и вошел старик Ложкин, любящий всех поучать. Он прошел прямо к прилавку, постоял, пошевелил губами, взял двумя пальцами щепоть мотыля и сказал:

— Мотыль столичный. Достойный мотыль.

— А как рыбки? — спросила Зиночка.

— Обыкновенный товар, — ответил Ложкин, сохраняя гордую позу. — Китайского происхождения. В Китае эти рыбки в любом бассейне содержатся из декоративных соображений. Миллионами.

— Ну уж не говорите, — обиделась Вера Яковлевна. — Миллионами!

— Литературу специальную надо читать, — сказал старик Ложкин. — Погляди в накладную. Там все сказано.

Зиночка достала накладную.

— Смотрите сами, — сказала она. — Я уж проверяла. Не сказано там ничего про китайское их происхождение. Наши рыбки. Два сорок штука.

— Дороговато, — определил Ложкин, надевая старинное пенсне. — Дай самому убедиться.

Вошел Грубин. Был он высок ростом, растрепан, стремителен и быстр в суждениях.

— Доброе утро, Зиночка, — сказал он. — Доброе утро, Вера Яковлевна. У вас новости?

— Да, — сказала Зиночка.

— А как насчет попугая? Не выполнили моего заказа?

— Нет еще — ищут, наверное.

По правде говоря, Зиночка бразильского попугая ара и не заказывала. Подозревала, что засмеют ее в области с таким заказом.

— Любопытные рыбки, — сказал Грубин. — Характерный золотистый оттенок.

— Для чего характерный? — строго спросил старик Ложкин.

— Для этих, — ответил Грубин. — Ну, я пошел.

— Пустяковый человек, — сказал ему вслед Ложкин. — Нет в накладной их латинского названия.

В магазин заглянул Колька-длинный. Длинным его прозвали, наверно, в насмешку. Был он маленького роста, волосы на лице, несмотря на сорокалетний возраст, у него не росли, и был он похож на большого грудного младенца. В обычные дни Зиночка его в магазин не допускала, выгоняла криком и угрозами. Но сегодня, как увидела в дверях, восторжествовала и громко произнесла:

— Заходи, частный сектор.

Коля подходил к прилавку осторожно, чувствуя подвох. Пакет с мотылем он зажал под мышкой, а банку с мальками спрятал за спину.

— Я на золотых рыбок только посмотреть, — проговорил он тихо.

— Смотри, жалко, что ли?

Но Коля смотрел не на рыбок. Он смотрел на ванночку с мотылем. Ложкин этот взгляд заметил и сказал:

— Вчетверо меньше государственная цена, чем у кровососов. И мотыль качественнее.

— Ну насчет качественнее — это мы посмотрим, — ответил Коля. И стал пятиться к двери, где налетел спиной на депутацию школьников, сбежавших с урока, лишь слух о золотых рыбках разнесся по городу.

Старик Ложкин покинул магазин через пять минут, сходил домой за банкой и тремя рублями, купил золотую рыбку, а на остальные деньги мотыля. К этому времени приковылял и Эрик. Принес букетик астр и подложил под аквариум — боялся, что Зиночка заметит дар и засмеет. Школьники глазели на рыбок, переговаривались и планировали купить одну рыбку на всех — для живого уголка. Зиночка закинула в аквариум сачок, и Ложкин, пригнувшись, прижав пенсне к стеклу, управлял ее действиями, выбирая лучшую из рыбок.

— Не ту, — говорил он. — Мне такой товар не подсовывайте. Я в рыбах крайне начитан. Левее заноси, левее... Дай-ка я сам.

— Нет уж, — сказала Зиночка. Сегодня она была полной хозяйкой положения. — Вы мне говорите, а я найду, выловлю.

— Нет уж, я сам, — отвечал на это старик Ложкин и тянул к себе сачок за проволочную ручку.

— Перестаньте, гражданин, — вмешался Эрик. — Для вас же стараются.

— Молчать! — обиделся Ложкин. — От больно умного слышу. Кому бы учить, да не тебе.

Старик был несправедлив и говорил обидно. Эрик хотел было возразить, но раздумал и отвернулся к стене.

— Такому человеку я бы вообще рыбок не давала, — возмутилась с другого конца помещения Вера Яковлевна.

Вера Яковлевна держала в руке рейсшину, занеся ее словно для удара наотмашь.

Старик сник, больше не спорил, подставил банку, рыбка осторожно соскользнула в нее с сачка и уткнулась золотим рылом в стекло.

Зиночка отвешивала Ложкину мотыля в молчании, в молчании же приняла деньги и выдала две копейки сдачи, которые старик попытался было оставить на прилавке, но был возвращен от двери громким голосом, подобрал сдачу и еще более сник.

Когда Ложкин вышел на улицу и солнечный луч попал в банку с рыбкой, из банки вылетел встречный луч, еще более яркий, заиграл зайчиками по стеклам домов, и окна стали открываться, и люди стали выглядывать наружу, спрашивая, что случилось. Рыбка плеснула хвостом, водяные брызги полетели на тротуар, и каждая капля тоже сверкала.

Резко затормозил рядом автобус, водитель высунулся наружу и крикнул:

— Что дают, дед?

Ложкин погладил пакетиком мотыля выбритый морщинистый подбородок и ответил с достоинством:

— Только для любителей, для тех, кто понимает.

Ложкин шел домой, смущала его некоторая неловкость от грубости, учиненной им в магазине, но неловкость понемногу исчезала, потому что за Ложкиным шли, сами того не замечая, взволнованные люди, перебрасывались удивленными словами и восхищались золотой красавицей в банке.

— Принес чего? — спросила супруга Ложкина из кухни, не замечая, как светло стало в комнате у нее за спиной. — Небось пол-литра принес?

— Пол-литра чистой воды, — согласился старик, — Пол-литра в банке и вам того же желаю.

— Нет, — сказала старуха, не оборачиваясь. — Там, на улице, и принял.

— Почему это?

— Чушь несешь.

Старик спорить не стал, раздвинул кактусы на подоконнике, подмигнул канарейкам, которые защебетали ошеломленно, увидев банку, достал запасной аквариум и понес его к крану, на кухню.

— Подвинься, — сказал он супруге. — Дай воды набрать.

Тут супруга поняла, что муж ее не пьяный, и, вытерев руки передником, заглянула в комнату.

— Батюшки, — воскликнула она. — Нам еще золотой рыбки не хватало!

Супруга нагнулась над банкой, и рыбка высунула ей навстречу острое рыльце, приоткрыла рот, будто задыхалась, и сказала негромко:

— Отпустили бы вы меня, товарищи, в речку.

— Чего? — спросила супруга.

— Воздействуйте на мужа, — объяснила рыбка почти шепотом. — Он меня без вашего влияния никогда не отпустит.

— Чего-чего? — спросила супруга.

— Ты с кем это? — удивился старик, возвращаясь в комнату с полным аквариумом.

— И не знаю, — сказала жена. — Не знаю.

— Красивая? — спросил Ложкин.

— Даже и не знаю, — повторила жена. Подумала чуть-чуть и добавила: — Отпустил бы ты ее в речку. Беды не оберешься.

— Ты чего, с ума сошла? Ей же цена два рубля сорок копеек в государственном магазине.

— В государственном? — спросила жена. — Уже дают?

— Дают, да никто не берет. Не понимают. Цена велика. Да разве два сорок для такого сказочного чуда большая цена?

— Коля, — сказала супруга, — я тебе три рубля дам. Четыре и закуски куплю. Ты только отпусти ее. Боюсь я.

— Сумасшедшая баба, — уверился старик. — Сейчас мы ее в аквариум пересадим.

— Отпусти.

— И не подумаю. Я, может быть, ее всю жизнь жду. С Москвой переписывался. Два сорок уплатил.

— Ну как хочешь. — Старуха заплакала. И пошла на кухню.

В этот момент нервы у рыбки не выдержали.

— Не уходи! — крикнула она пронзительно. — Еще не все аргументы исчерпаны. Если отпустите, три желания выполню.

Старик был человек крепкий, сухой, но аквариум при этих словах уронил, разбил и стоял по щиколотку в воде.

— Не надо нам ничего! — ответила старуха из кухни. — Ничего не надо. Убирайся в свою реку! От тебя одни неприятности.

— Неет, — сказал старик медленно. — Нееет. Это что же получается, разговоры?

— Это я говорю, — ответила рыбка. — И мое слово твердое.

— А как же это может быть? — спросил старик, поджимая промокшую ногу. — Рыбы не говорят.

— Я гибридная, — сообщила рыбка. — Долго рассказывать.

— Изотопы?

— И изотопы тоже.

— Выкинь ее, — настаивала старуха.

— Погоди. Мы сейчас испытаем. Ну-ка, восстанови аквариум в прежнем виде, и чтобы на окне стоял, а в комнате сухо.

— А отпустишь, не обманешь?

— Честное слово, отпущу. Тебя на три желания хватает?

— На три.

— Тогда ты мне аквариум восстанови; если получится, сбегаю в магазин, еще десяток таких куплю. Или, может, ты одна говорящая?

— Нет, все, — призналась рыбка.

— Тогда ставь аквариум.

В комнате произошло мгновенное помутнение воздуха, шум, будто от пролетевшей мимо большой птицы, и тут же на окне возник целый, небитый, полный воды аквариум.

— Идет, — сказал старик. — Нормально.

— Два желания осталось, — напомнила рыбка.

— Тогда мне этот аквариум мал. Приказать, что ли, новый изобразить? Столитровый, с водорослями, а?

Старуха подошла между тем к старику, все еще находясь в состоянии смятения. Теперь же к смятению прибавился новый страх — старик легкомысленный, истратит все желания рыбки, а что если врет она? Если она такая единственная?

— Стой! — сказала она старику. — Ты сначала других испытай. Других рыбок. Они и в малом аквариуме проживут. Ей же аквариумы строить плевое дело. Нам новый дом с палисадником куда нужнее.

— Ага, — согласился старик. — Это дело, доставай деньги из шкафа, ведро неси. Пока я буду в отлучке, глаз с нее не спускай.

— Так большой аквариум делать или как? — спросила рыбка без особой надежды.

— И не мечтай! — озлился старик. — Хитра больно. В коллективе работать будешь. У меня желаний много — не смотри, что пожилой человек.

Ксения Удалова, соседка сверху, зашла за пять минут до этих слов к Ложкиным за солью. Соль вышла вся. Дверь открыта, соседи — свои люди, чего ж не зайти. И незамеченная весь тот разговор услышала. Старики к ней спиной стояли, а рыбка если ее и заметила, то виду не подала. Ксения Удалова, мать двоих детей, жена начальника стройконторы, отличалась живым умом и ничему не удивлялась. Как тихо вошла, так тихо и ушла, подсчитала, что Ложкиным время понадобится, чтобы ведро с водой взять, деньги достать, выбежала на двор, где Корнелий Удалов, ее муж, по случаю субботы в домино играл под опадающей липой, и крикнула ему командирским голосом:

— Корнелий, ко мне!

— Прости, — сказал Корнелий напарнику. — Отзывают.

— Это конечно, — ответил напарник. — Ты побыстрей только.

— Я сейчас!

Ксения Удалова протянула мужу плохо отмытую банку с наклейкой «Баклажаны», пятерку денег и сказала громким шепотом:

— Беги со всех ног в зоомагазин, покупай двух золотых рыбок!

— Кого покупать? — переспросил Корнелий, послушно беря банку.

— Золотых рыбок. И бери покрупнее.

— Зачем?

— Не спрашивать! Бегом — одна нога здесь, другая там, никому ни слова. Воду не расплескай. Ну! А я их задержу.

— Кого?

— Ложкиных.

— Ксаночка, я ровным счетом ничего не понимаю, — сказал Корнелий, и его носик-пуговка сразу вспотел.

— Потом поймешь!

Ксения услышала шаги внутри дома и метнулась туда.

— Куда это тебя? — спросил Саша Грубин, сосед. — Проводить, дружище?

— Проводи, — ответил Удалов все еще в смятении. — Проводи до зоомагазина. Золотых рыбок пойду покупать.

— Быть того не может, — сказал Погосян, партнер по домино. — Твоя Ксения в жизни ничего подобного не совершала. Если только пожарить.

— А ведь и вправду, может, пожарить, — несколько успокоился Удалов. — Пошли.

Они покинули с Грубиным двор, а игроки весело рассмеялись, потому что хорошо знали и Ксению, и мужа ее Корнелия.

Не успели шаги друзей затихнуть в переулке, как в дверях дома вновь показалась Ксения Удалова. Выходила она из них спиной вперед, объемистая спина колыхалась, выдерживала большой напор. И уже видно было, что напор этот производят супруги Ложкины. Ложкин тащил ведро с водой, а старуха помогала ему толкать Ксению.

— И куда это вы так спешите, соседи дорогие? — распевала, ворковала Ксения.

— Пусти, — настаивал старик. — По воду иду.

— По какую же по воду, когда дома водопровод провели?

— Пусти, — кричал старик. — За квасом иду.

— С полным-то ведром? А я хотела у вас соли одолжить.

— И одалживай, меня только пропусти.

— А уж не в зоомагазин ли спешите? — спросила ехидно Ксения.

— Хоть и в зоомагазин, — ответила старуха. — Только нет у тебя права нас задерживать.

— Откуда знаешь? — возмутился старик. — Откуда знаешь? Подслушивала?

— А что подслушивала? Чего подслушивать?

Старик извернулся, чуть не сшиб Ксению и бросился к воротам. Старуха повисла на Удаловой, чтобы остановить ее, метнувшуюся было вслед.

— Ой-ой, — произнес Погосян. — Он тоже за золотой рыбкой побежал. Зачем побежал?

— Жили без золотых рыбок, — ответил ему Кац, — и проживем, мешай кости.

— Ой-ой, — сказал Погосян. — Ксения Удалова настолько хитрая баба, что ужас иногда берет. Смотри-ка, тоже побежала. И старуха Ложкина за ней. Играйте без меня. Я, пожалуй, понимаешь, пойду по городу погуляю.

— Валентин, — крикнула Кацу жена со второго этажа. Она услышала шум на дворе и внимательно к нему прислушивалась. — Валентин, у тебя есть деньги? Дойди до зоомагазина и посмотри, что дают. Может, нам уже не достанется.

Через полторы минуты весь дом, в составе тридцати-сорока человек бежал по Пушкинской улице к зоомагазину, кто с банками, кто с бутылками, кто с пластиковыми пакетами, кто просто так, полюбопытствовать.

Когда первые из них подбежали к зоомагазину, перед дверью с надписью «Поступили в продажу золотые рыбки» стояла толпа.

Город Великий Гусляр невелик, и жизнь в нем движется по привычным и установившимся путям. Люди ходят в кино, на работу, в техникум, в библиотеку, и в том нет ничего удивительного. Но стоит случиться чему-то необычайному, как по городу прокатывается волна тревоги и возбуждения. Совсем как в муравейнике, где вести проносятся по всем ходам за долю секунды, потому что у муравьев есть на этот счет шестое чувство. Так вот, Великий Гусляр тоже пронизан шестым чувством. Шестое чувство привело многочисленных любопытных поглядеть на золотых рыбок. Шестое же чувство разрешило их сомнения — покупать или не покупать. Покупать — поняли граждане Гусляра в тот момент, когда в магазин влетели, не совсем еще понимая, зачем они это делают, Удалов с Грубиным, и Удалов, запыхавшись, сунул Зиночке пять рублей и сказал:

— Две рыбки, золотые, заверните, пожалуйста.

— Это вы, Корнелий Иванович? — удивилась Зиночка, которая жила на той же улице, что и Удалов. — Вам Ложкин посоветовал? Вам самца с самочкой?

— Зиночка, не продавай им рыбок, — сказал из-за аквариума инвалид Эрик, который все никак не мог собраться с силами, чтобы покинуть магазин.

— Молодой человек, — прервал его Грубин. — Только из уважения к вашему героическому прошлому я воздерживаюсь от ответа. Зиночка, вот банка, кладите товар.

У Зиночки на глазах были слезы. Она взяла сачок и сунула его в аквариум. Рыбки бросились от него врассыпную.

— Тоже понимают, — проговорил кто-то.

В дверях возникло шевеление — старик Ложкин пытался с ведром пробиться поближе к прилавку.

— Вы не церемоньтесь с ними, — сказал Удалов. — Все равно поджарим.

— Мне дайте, мне, — кричал от двери Ложкин. — Я любитель. Я их жарить не буду!

В общем шуме потонули отдельные возгласы. К Зиночке тянулись руки с зажатыми рублями, и, желая оградить ее от мятежа, Эрик приподнял костыль, стукнул им об пол и крикнул:

— Тишина! Соблюдайте порядок!

И наступила тишина.

И в этой тишине все услышали, что рыбка, высунувшая голову из аквариума, сказала:

— Это совершенное безумие нас жарить. Все равно что уничтожать куриц, несущих золотые яйца. Мы будем жаловаться.

Тишина завладела магазином.

Вторая рыбка подплыла к первой и произнесла:

— Мы должны получить гарантии.

— Какие? — спросил Грубин тонким голосом.

— Три желания на каждую. И ни слова больше. Потом — на свободу.

Наступила пауза.

Потом медленное движение к прилавку, ибо любопытство — сильное чувство, и желание посмотреть на настоящих говорящих рыбок влекло людей, как магнит.

Через пять минут все было окончено. В пустом магазине на пустом прилавке стоял пустой аквариум. Вода в нем еще покачивалась. Зиночка тихо плакала, пересчитывая выручку, Эрик все так же стоял в углу и потирал здоровой рукой помятый бок. Потом нагнулся, поднял с пола почти не пострадавший букетик цветов и вновь положил на прилавок.

— Не расстраивайтесь, Зиночка. Может, в следующем квартале снова пришлют. Я только жалею, что мне не досталось. Я бы вам свою отдал.

— Я не об этом, — всхлипнула Зиночка. — Какая-то жадность в людях проснулась. Даже стыдно. И старик Ложкин кричит — мне десять штук и вообще.

— Я очень жалею, что не смог для вас взять, — повторил Эрик. — До свиданья.

Он ушел. Вера Яковлевна, дожидавшаяся, пока никого в магазине не останется, подошла к Зиночке, держа в руке палехскую шкатулку. В шкатулке еле умещались две рыбки.

— Я все-таки купила, — сообщила она. — Ты ведь и не заметила. Я поняла, что если стоять и ждать, пока это столпотворение продолжается, ничего не достанется. Ведь ты не догадалась хотя бы две-три штуки отложить.

— Куда там, — сказала Зиночка. — Я очень рада, что вы успели. А я и не заметила. Такая свалка — я только деньги принимала и рыбок вылавливала.

— Одна твоя. Деньги мне с получки отдашь.

— Не надо мне, — отказалась Зиночка. — Я и права не имею их взять.

— Тогда я тебе дарю. На день рождения. И не сходи с ума. Кто от счастья отказывается? У тебя даже шубки нет, а зима на носу.

— Нет, нет, ни за что! — И Зиночка заплакала еще горше.

— Чего уж там, — сказала из шкатулки рыбка. — Все равно одному человеку больше трех желаний нельзя загадать. Хоть бы у него сто рыбок было. А шубу тебе надо — я сделаю. Ты какую хочешь, норковую или каракуль?

— Вот и отлично, — проговорила Вера Яковлевна. — Где сачок? Мы ее тебе пересадим. Я очень рада.

— Ну как же можно, — сопротивлялась Зиночка.

В дверь заглянула незнакомая женщина и спросила:

— Рыбки еще остались?

— Кончились, — ответила Вера Яковлевна, прикрывая крышку палехской шкатулки. — Теперь они будут приходить. Закроем магазин? Все равно — какая сегодня торговля?

— Я должна в область, в управление торговли отчет написать, — сказала Зиночка. — Я очень боюсь, что нам товар по ошибке отгрузили.

— Вот и напишешь дома. Пошли.

(окончание следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 64.4 Кб)

Кир Булычёв

Поступили в продажу золотые рыбки

(окончание)

Зиночка послушалась. Сняла объявление с двери, за перла ее, спрятала выручку. Вера Яковлевна достала еще одну шкатулку и отсадила в нее рыбку для Зиночки. Продавщицы вышли из магазина через заднюю дверь.

— А ты хоть помнишь кого-нибудь, кто рыбок покупал? — спросила Вера Яковлевна.

— Мало кого помню. Ну, сначала, еще до всей этой истории Ложкин был. И кружок юннатов из средней школы. Потом снова Ложкин. И Савич. И этот длинный из горздрава, и Удалов с Грубиным по штуке. А остальных разве припомнишь?

— Боюсь, — сказала на это Вера Яковлевна. — Боюсь, что поздно гадать — результаты скоро будут налицо.

— То есть как так?

— Ты думаешь, что за желания будут?

— Не знаю. Разные. Ну, может, денег попросят...

— Денег нельзя. Только ограниченные суммы, — вмешалась из коробочки рыбка. Голос ее был глух и с трудом проникал сквозь лаковую крышку.

— Ой! — вскрикнула Зиночка.

Они вышли в переулок утром еще пыльный и неровный. Переулок был покрыт сверкающим ровным бетоном. Бетон расстилался во всю его ширину, лишь по обочинам вместо утренних канав тянулись аккуратные полосы тротуара. Заборы вдоль переулка были выкрашены в приятный глазу зеленый цвет, а в палисадниках благоухали герани.

— Ничего особенного, — сказала Вера Яковлевна, морально готовая к чудесам. — Наверно, кто-то из горсовета рыбку купил. Вот и выполнил годовой план по благоустройству.

— Что же будет?.. — сказала Зиночка, осторожно ступая на тротуар.

— Я так полагаю, — ответила Вера Яковлевна, по-солдатски печатая шаг по асфальту. — Я так полагаю, что надо получить отдельную квартиру. Впрочем, ты, рыбка, не спеши, я еще подумаю...

Дома Зиночка достала большую банку. Выплеснула туда рыбку из шкатулки и понесла на кухню, чтобы долить водой.

— Сейчас будет тебе чистая вода, — сказала она. — Потерпи минутку.

Зиночка открыла кран, и прозрачная жидкость хлынула в банку.

— Стой! — крикнула рыбка. — Стой, ты с ума сошла! Ты меня погубить хочешь? Закрой кран! Вынь меня сейчас же! Ой-ой-ой!

Зиночка испугалась, выхватила рыбку, сжала в кулаке...

По кухне распространялся волнами едкий запах водки.

— Что такое? — удивилась Зиночка. — Что случилось?

— Воды! — прошептала рыбка. — Воды... умираю...

Зиночка метнулась по кухне, нашла чайник. На счастье в нем была вода. Рыбка ожила. Струйка водки все текла из крана, дурманом заполняя кухню.

— Откуда же водка? — поразилась Зиночка.

— Понимать надо, — сказала рыбка. — Какой-то идиот проверить захотел — приказал, чтобы вместо воды в водопроводе водка текла. Видно, на молодую рыбку попал, на неопытную. Я бы на ее месте отказалась. Категорически. Это не желание, а вредительство и головотяпство.

— А где же вода теперь?

— Я так полагаю, что водка скоро кончится. Кто-нибудь другой обратное желание загадает.

— А если нет?

— Если нет — терпи. А вообще-то это безобразие! Водка попадает в трубы канализации. Оттуда, возможно, в водоемы — так всю живность перевести можно. Вот что, Зиночка, у меня к тебе личная просьба. Преврати водку в воду. Используй желание. Мы тебе за это уникальную шубу придумаем.

— Мне уникальной не нужно, — сказала Зиночка. — На что мне уникальная. Я бы очень хотела дубленку. Болгарскую. У моей тетки в Вологде такая есть.

— Значит тратим сразу два желания, да?

— Тратим, — согласилась Зиночка и немного пожалела, что останется лишь одно.

Шуба материализовалась на спинке стула. Шуба была светло-коричневого, нежного, теплого цвета. Ее украшал меховой белый воротник.

— Прости, но я ее подбила норкой, — призналась рыбка. — Приятно услужить хорошему человеку. Третье желание будем сейчас делать или подождем?

— Можно подождать немного? — попросила Зиночка. — Я подумаю.

— Думай, думай. Пообедай пока. И мне крошек насыпь. Ведь я как-никак живое существо.

— Простите, ради Бога. Я совсем забыла.

Удалов с Ложкиным вместе вошли в дом. Грубин во дворе задержался, чтобы поделиться впечатлениями с соседями. Удалов с Ложкиным по лестнице поднимались вместе, были недовольны друг другом. Удалов укорял Ложкина:

— Хотели по секрету все сделать? Все себе?

Ложкин не отвечал.

— Чтобы, значит, весь город как раньше, один вы будете жить, как миллионер Рокфеллер? Стыдно просто ужасно.

— А твоя жена шпионила, — сказал Ложкин резко и юркнул в дверь, за которой уже стояла, приложив к ней ухо, его супруга.

Удалов хотел было ответить нечто обидное, но и его супруга выбежала из комнаты, выхватила из рук банку и огорчилась:

— Почему только одна? Я же на две деньги давала.

— Вторую Грубин взял, — ответил Удалов. — Мы с ним вместе ходили.

— Сам бы покупал себе, — обиделась Ксения. — У тебя же дети. А он холостой.

— Ну ладно уж. Тебе что, трех желаний не хватит?

— Было бы шесть. У Ложкиных-то шесть.

— Не огорчайтесь, гражданка, — успокоила золотая рыбка. — Больше трех все равно нельзя, сколько бы рыбок не было.

— На человека?

— На человека, или на семью, или на коллектив — все равно.

— Так, значит, Ложкин зря за второй рыбкой бегал? Зря хотел десяток купить?

— Зря. Вы не могли бы поспешить с желаниями? И отпустили бы меня подобру-поздорову.

— Потерпишь, — решительно произнесла Ксения. — А ты, Корнелий, иди руки мой и обедать садись. Все остыло.

Корнелий подчинился, хотя и опасался, что жена в его отсутствие загадает всякую чепуху.

У умывальника Удалова ждал приятный сюрприз. Кто-то догадался заменить воду в водопроводе водкой. Удалов не стал поднимать шума. Умылся водкой, хоть и щипало глаза, потом напился из ладошек, без закуски и еще налил полную кастрюлю.

— Ты куда пропал? — нетерпеливо крикнула жена из комнаты.

— Сейчас, — ответил Удалов, язык которого уже чуть заплетался.

На кухню, полотенце через плечо, пришел Ложкин. Смотрел волком. Потянул носом и зыркнул глазом на кастрюлю с водкой. Удалов прижал кастрюлю к животу и быстро ушел в комнату.

— Вот, — сказал он жене. — Готовь закуску. Не мое желание, чужое.

Ксения сразу поняла, разлила по пустым бутылкам и закупорила.

— Какой человек! Какая государственная голова! — хвалил неизвестного доброжелателя Удалов. — Нет чтобы себе только заказать. Всему городу радость. То-то Ложкин удивится, на меня подумает!

— А вдруг он сам!

— Никогда. Он эгоист.

— А если он на тебя подумает и сообщит куда следует, что отравляешь воду в городе, — по головке не погладят.

— Пусть докажут. То ведь не я, а золотая рыбка.

Со двора грянула песня.

— Вот, — сказал Удалов. — Слышишь? Народ уже использует.

А Ложкин тем временем принялся умываться водкой, удивился, отплевался, потом сообразил, в чем дело, побежал с женой советоваться, а когда та пришла с посудой, вместо водки текла уже вода — результат Зиночкиного пожелания. Старуха изругала Ложкина за неповоротливость, и они стали думать, как им использовать пять желаний — два от первой рыбки да три от второй.

Грубин основное желание выполнил тут же, во дворе.

— Мне, — сказал он в присутствии многочисленных свидетелей, — желательно от тебя, золотая рыбка, получить бразильского попугая ара, который может научиться человеческой речи.

— Это несложно, — оценила рыбка. — Я сама обладаю человеческой речью.

— Согласен. — Грубин поставил банку с рыбкой на скамейку, вынул гребешок и пригладил в ожидании торжественного момента густые, непослушные вихры. — Чего же ты мешкаешь?

— Одну минутку. Из Бразилии путь долог... Три, четыре, пять.

Роскошный, громадный, многоцветный, гордый попугай ара сидел на ветке дерева над головой Грубина и, чуть склонив набок голову, смотрел на собравшихся внизу обитателей двора.

Грубин задрал голову и позвал:

— Цып-цып, иди сюда, дорогая птица.

Попугай раздумывал, спуститься или нет к протянутой руке Грубина, и в этот момент во двор вышли, обнявшись и распевая громкую песню, Погосян с Кацем, также обладатели золотых рыбок. Как потом выяснилось, именно они независимо друг от друга превратили всю питьевую воду в городе в водку и, довольные результатами опыта и сходством желаний, шли теперь к людям возвестить о начале новой эры.

— Каррамба! — проговорил попугай, тяжело снялся с ветки дерева и взлетел выше крыш. Там он сделал круг, распугивая ворон, и крылья его переливались радугой.

— Каррамба! — крикнул он снова и взял курс на запад, в родную Бразилию.

— Верни его! — крикнул Грубин. — Верни его немедленно!

— Это второе желание? — спросила ехидно рыбка.

— Первое! Ты же его не выполнила!

— Ты заказывал попугая, товарищ Грубин?

— Заказывал. Так где же он, золотая рыбка?

— Улетел.

— Вот я и говорю.

— Но он был.

— И улетел. Почему не в клетке?

— Потому что ты, товарищ Грубин, клетку не заказывал.

Грубин задумался. Он был человеком в принципе справедливым. Рыбка была права. Клетки он не заказывал.

— Хорошо, — согласился он. Попугая ему очень хотелось. — Пусть будет попугай ара в клетке.

Так Грубин истратил второе желание и потому, взяв клетку в одну руку, банку с рыбкой в другую, пошел к дому. И тут-то во двор вошел инвалид Эрик.

Эрик обошел уже полгорода. Он искал рыбку для Зиночки, не подозревая, что та получила ее в подарок от Веры Яковлевны.

— Здравствуйте, — сказал он. — Нет ли у кого-нибудь лишней золотой рыбки?

Грубин сгорбился и тихо пошел к двери со своей ношей. У него оставалось всего одно желание и множество потребностей. Погосян помог Кацу повернуть обратно к двери. У них рыбки были также частично использованы. Окна в комнатах Удалова и Ложкина захлопнулись.

— Я не для себя! — крикнул в пустоту Эрик.

Никто не ответил.

Эрик поправил пустой рукав и поплелся, хромая, со двора.

— Нам необходимо тщательно продумать, что будем просить, — говорила в это время Ксения Удалова мужу.

— Мне велосипед надо, — сказал их сын Максимка.

— Молчать! — повторила Ксения. — Иди погуляй. Без тебя найдем, чего пожелать.

— Вы бы там поскорее, — поторопила золотая рыбка. — К вечеру нам бы хотелось в реке уже быть. До холодов нужно попасть в Саргассово море.

— Смотри-ка, — удивился Удалов. — Тоже ведь на родину тянутся.

— Икру метать, — объяснила рыбка.

— Хочу велосипед, — крикнул со двора Максимка.

— Ну, угодили бы парнишке, в самом деле хочет велосипед, — сказала рыбка.

— А может, и в самом деле? — спросил Удалов.

— Я больше не могу, — возмутилась Ксения. — Все подсказывают, все мешают, все чего-то требуют...

Грубин поставил клетку с попугаем на стол и залюбовался птицей.

— Ты чудо, — сказал он ей.

Попугай не ответил.

— Так он что, не умеет, что ли? — спросил Грубин.

— Не умеет, — ответила рыбка.

— Так чего же? Ведь вроде только что «каррамба» говорил.

— Это другой был, ручной, из бразильской состоятельной семьи. А второго пришлось дикого брать.

И чего же делать?

— Хочешь — третье желание загадай. Я его мигом обучу.

— Да? — Грубин подумал немного. — Нет уж. Сам обучу.

— Может, ты и прав, — согласилась рыбка. — И что же дальше делать будем? Хочешь электронный микроскоп?

Первым своим желанием члены биологического кружка первой средней школы — коллективный владелец одной из рыбок — создали на заднем дворе школы зоопарк с тигрятами, моржом и множеством кроликов.

Вторым желанием сделали так, чтобы им целую неделю не задавали ничего на дом.

С третьим желанием вышла заминка, споры, сильный шум. Споры затянулись почти до вечера.

Провизор Савич дошел до самого своего дома, перебирая в мыслях множество вариантов. У самых ворот его догнал незнакомый человек в очень большой плоской кепке.

— Послушай, — сказал ему человек. — Ты десять тысяч хочешь?

— Почему? — спросил Савич.

— Десять тысяч даю — рыбка моя, деньги твои. Мне, понимаешь, не досталось. На базаре стоял, фруктами торговал, опоздал, понимаешь.

— А зачем вам рыбка? — спросил провизор.

— Не твое дело. Хочешь деньги? Сегодня же телеграфом.

— Так вы объясните, в конце концов, — повторил Савич, — зачем вам рыбка? Ведь я тоже, наверно, могу с ее помощью получить много денег.

— Нет, — объяснил человек в кепке. — Рыбка много денег не может.

— Он прав, — подтвердила рыбка. — Много денег я не могу сделать.

— Пятнадцать тысяч, — сказал человек в кепке и протянул руку к банке с рыбкой. — Больше никто не даст.

— Нет, — произнес Савич твердо.

Человек шел за ним, тянул руку и набавлял по тысяче. Когда он добрался до двадцати, Савич совсем озлился.

— Это безобразие! — воскликнул он. — Я иду домой, никому не мешаю. Ко мне пристают, предлагают какую-то сомнительную сделку. Рыбка-то стоит два рубля сорок копеек.

— Я тебе и два рубля тоже дам, — обрадовался человек в кепке. — И еще двадцать тысяч дам. Двадцать одну!

— Так скажите, зачем вам?

Человек в кепке приблизил губы к уху Савича.

— Машину «Волга» покупать буду.

— Так покупайте, если у вас столько денег.

— Нетрудовые доходы, — признался человек в кепке. — А так фининспектор придет, я ему рыбку покажу — вот, пожалуйста. Вы только мне квитанцию дайте, расписку, что два сорок уплатил.

— Уходите немедленно! — возмутился Савич. — Вы жулик!

— Зачем так грубо? Двадцать три тысячи даю. Хорошие деньги. Голый по миру пойду.

— Гони его, — сказала рыбка. — Он мне тоже неприятен.

— Вот видите, — сказал Савич.

— Двадцать четыре тысячи!

— Вот что, — решил Савич. — Чтобы этот человек немедленно улетел отсюда к себе домой. Чтобы и следа его не было. Я больше не могу.

— Исполнять? — спросила рыбка.

— Немедленно!

И человек закрутился в смерчике и пропал. Лишь кепка осталась на мостовой.

— Спасибо, — сказал Савич рыбке. — Вы не представляете, как он мне надоел. Теперь пойдемте ко мне домой, и мы с честью используем оставшиеся желания.

В тот день в городе произошло еще много чудес. Некоторые остались достоянием частных лиц и их семей, некоторые стали известны всему Великому Гусляру. Тут и детский зоопарк, который поныне одна из достопримечательностей города, и история с водкой в водопроводе, и замощенный переулок, и появление в универмаге большого количества французских духов, загадочное и необъясненное, и грузовик, полный белых грибов, виденный многими у дома Сенькиных, и даже типун на языке одной скандальной особы, три свадьбы, неожиданные для окружающих, и еще, и еще, и еще...

К вечеру, к сроку, когда рыбок надо было нести к реке, большинство желаний было исчерпано.

По Пушкинской, по направлению к набережной, двигался народ. Это были и владельцы рыбок, и просто любопытные.

Шли Удаловы всем семейством. Впереди Максим на велосипеде. За ним остальная семья. Ксения сжимала в руке тряпочку, которой незадолго перед тем стирала пыль с нового рояля фирмы «Беккер».

Шел Грубин. Нес не только банку с рыбкой, но и клетку с попугаем. Хотел, чтобы все видели — мечта его сбылась.

Шли Ложкины. Был старик в новом костюме из шевиота, и еще восемь неплохих костюмов осталось в шкафу.

Шли, обнявшись, Погосян с Кацем. Несли вдвоем бутыль. Чтобы не оставлять на завтра.

Шла Зиночка.

Шел Савич.

Шли все другие.

Остановились на берегу.

— Минутку, — сказала одна из золотых рыбок. — Мы благодарны вам, обитатели этого чудесного города. Желания ваши, хоть и были зачастую скороспелы, порадовали нас разнообразием.

— Не все, — возразили ей рыбки из банки Погосяна — Каца.

— Не все, — согласилась рыбка. — Завтра многие из вас начнут мучиться. Корить себя за то, что не потребовали золотых чертогов. Не надо. Мы говорим вам: завтра никто не почувствует разочарования. Так мы хотим, и это наше коллективное рыбье желание. Понятно?

— Понятно, — ответили жители города.

— Дурраки, — сказал попугай ара, который оказался способным к обучению и уже знал несколько слов.

— Теперь нас можно опускать в воду, — произнесла рыбка.

— Стойте! — раздался крик сверху.

Все обернулись в сторону города и оцепенели от ужаса. Ибо зрелище, представшее глазам, было необычайно и трагично.

К берегу бежал человек о десяти ногах, о множестве рук, и он махал этими руками одновременно.

И когда человек подбежал ближе, его узнали.

— Эрик! — сказал кто-то.

— Эрик, — повторяли люди, расступаясь.

— Что со мной случилось? — кричал Эрик. — Что со мной случилось? Кто виноват? Зачем это?

Лицо его было чистым, без следов ожога, волосы встрепаны.

— Я по городу бегал, рыбку просил, — продолжал страшный Эрик, жестикулируя двадцатью руками, из которых одна была слева, а остальные справа. — Я отдохнуть прилег, а проснулся — и вот что со мной случилось!

— Ой, — сказала Зиночка. — Я во всем виновата. Что я наделала. Но я хотела как лучше, я загадала, чтобы у Эрика новая рука была, чтобы новая нога стала и лицо вылечилось. Я думала, как лучше, — ведь у меня желание оставалось.

— Я виноват, — добавил Ложкин. — Я подумал — зря человека обижаем. Я ему тоже руку пожелал.

— И я, — произнес Грубин.

— И я, — сказал Савич.

И всего в этом созналось восемнадцать человек.

Кто-то нервно хихикнул в наступившей тишине.

И Савич спросил свою рыбку:

— Вы нам помочь не можете?

— Нет, к сожалению, — ответила рыбка. — Все желания исчерпаны. Придется его в Москву везти, отрезать лишние конечности.— Да, история, — сказал Грубин. — В общем, если нужно, то берите обратно моего чертова попугая.

— Дуррак, — сказал попугай.

— Не поможет, — ответила рыбка. — Обратной силы желания не имеют.

И тут на сцене появились юннаты из первой средней школы.— Кому нужно лишнее желание? — спросил один из них. — Мы два использовали, а на одном не сговорились.

Тут дети увидели Эрика и испугались.

— Не бойтесь, дети, — успокоила их золотая рыбка. — Если вы не возражаете, мы приведем в человеческий вид пожарника Эрика.

— Мы не возражаем, — сказали юннаты.

— А вы, жители города?

— Нет, — ответили люди рыбкам.

В тот же момент произошло помутнение воздуха, и Эрик вернулся в свое естественное, здоровое состояние. И оказался, кстати, вполне красивым и привлекательным парнем.

— Опля! — воскликнули рыбки хором, выпрыгнули из банок, аквариумов и прочей посуды и золотыми молниями исчезли в реке.

Они очень спешили в Саргассово море метать икру.

Прикрепленное изображение (вес файла 51.3 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

12 ноября - Зиновий-синичник, синичкин день

Рось

  История одной любви или сказка про синицу по имени «Синиц»

Каждое предзимье, лишь только застуживает холодком, к моему окну подскакивает кавалер. Он меня находит всегда, куда бы я не переезжала, со своим житейским скарбом. 

Может это вовсе и не один и тот же кавалер, но что «одного поля ягоды» – точно!

В детстве в школе нас учили, что синицы никогда не садятся на неподвижные поверхности, только на качающиеся веточки. Хорошо помню, что кормушки для синичек делались подвесными. 

Меняются времена, меняются людские нравы и синичьи меняются тоже. Всем хочется жить! Ломаем привычные инстинкты, страхи, ради хлеба насущного.

Синицы, когда и как, не знаю, просекли, что именно за моим окном обитает Нечто, или Некто, которое совсем не страшно, и которого можно легко развести на изысканный завтрак, обед и ужин, а, может, и полдник, и второй утренний ланч.

Так вот, как только повеет холодом, «человек десять» синиц выстраиваются шеренгой на скосе окна и дружно затевают барабанную дробь по стеклу.

Этот концерт ударных продолжается до тех пор, пока не почувствуют, что я подошла к занавеске. Условия игры каждый год одинаковые: мы, конечно, прилетели, но ты не должна пересекать наши границы! 

То есть, я не должна отдёргивать занавеску и делать резких движений. А ещё лучше, если я потушу свет, чтобы не раздражать их своими тенями.

Так случилось и на этот год.

Шеренга желтопузиков требовательно выводила дроби по стеклу.

Мой маленький ухажёр, набравшись отчаянной наглости, вспорхнул на открытую форточку и стал выделывать кренделя - туды-сюды, туды-сюды:

- Смотрите, какой я храбрец! Да я тут «свой в доску»! Я тут всегда желанный гость! Я даже по форточке гуляю «проминатом»! – Вопил весь его щегольской вид!

- Ах, ты нахалёнок пузатенький! А ну, кыш! Допрыгаешься! Свалишься в комнату! Что тогда делать будешь? - подзуживала я нахалёнка, изумляясь и радуясь его бесстыдству и игривости!

А этот маленький синица, по имени «Синиц» ещё больше заводился «на гоголя». Распушал свои крылышки, будто канатоходец, удерживающий равновесие, делал ласточку, оттопырив лапку назад, забавно наклонял голову, и, весьма недвусмысленно, подмигивал мне между своих лапок.

В какое-то мгновение Синиц так вошёл в раж, опьянённый собственной смелостью и безнаказанностью, что голова его явно закружилась! Чувство собственной неотразимости фейерверком разлетелось в разные стороны, и он рухнул внутрь комнаты. 

Какое-то мгновенье наш страстный ловелас валялся без чувств между стеклом и занавеской, не понимая, где он и, что это с ним…

На него с улицы, с восхищённым страхом, и в то же время любопытством с нотками злорадства, глазела вся дружная семейка.

Опомнившись, Синиц подхватил хвост, и, с воплями, рванул на стекло!

Ужас и раскаяние в своей глупости нарастало у него с каждым мгновеньем! Синиц бился лбом, пузиком, хвостом, клювом в непроходимое пространство.

- Ах, ты ж, дурашка самонадеянный! Давай уж, помогу! – смеясь, вздохнула я, и аккуратненько сгребла горе-кавалера в пригоршню. 

- Лети уже, вертихвост, на волю! Следующий раз посажу в клетку! Уже ты у меня узнаешь, как дразниться и завлекать таких больших и мудрых птиц, как я!

Надо отдать должное, что синица по имени «Синиц» недолго прибывал в шоке.  Упасть так низко и позорно в глазах соплеменников , было не в его характере. 

Он снова, уже смелее и наглее вскарабкался на край форточки!

- Вот захочу, и влечу, когда захочу прямо в комнату к своей зазнобе! – Вопил его горделивый хвост.

- Ох, и получишь ты у меня сейчас! А ну, кыш! Негоже синицам влетать в комнату! Летай, где летаешь! И не выпендривайся! Летун-кавалер мне тут нашёлся, ухажёр в пЁрьях! - захлопнула форточку, бесцеремонно столкнув наглеца на улицу.

Племя понятливо расселось чуть поодаль, ожидая продолжения Марлезонского балета.

Я послушно соорудила из пятилитровой пластиковой бутылки кормушку, и подвесила со стороны балкона так, чтобы видеть этот разгул чревоугодья моих старых знакомых. 

Может и не старых – не знаю. Сколько там живут синицы? 

Если и недолго, то, вероятно, перед кончиной кто-то мудрый шепнул на ушко потомкам, что есть такое окно, где им подают изысканные блюда по первому же требованию.

Сначала, так же, как и у людей, началась давка! Каждый пытался прорваться первым сквозь прозрачный пластик к заветной кормушке. Синицы гроздьями висели на «крылечке», создавая толкучку и хаос. Крикам и руганке не было конца. 

Синица по имени «Синиц» гордо оглядел соплеменников и показал класс сообразительности! Он съехал с верхушки бутылки, как с ледяной горки на хвосте и приземлился прямо в проёме входа в кормушку. 

- О, ЩЩЩЩААААААСТЬЕ!!!! О ПРАЗНИК ДУШИ И ТЕЛА!!!

Пол кормушки был усыпан янтариками пшена, пушистыми крошками хлеба! Посередине этой роскоши, стояла огромная белоснежная кровать из куска несолёного сала с бордовыми прожилками мяса…

Наевшись вдоволь, Синиц блаженно развалился на «кровати», выставляя своё сытое жёлтое пузико на всеобщее обозрение. 

Мороз крепчал с каждой минутой. Племя синиц, пристроилось полукругом в очередь и терпеливо ожидало, когда же их первопроходец и добытчик насладится блаженством сытости. 

Они понимали, что по всем законам стайки, право «первой ночи» за ним!

А Синиц, всё лежал и лежал кверху пузиком. 

Я забеспокоилась – не замёрз ли?

- А ну, кыш, дурашка! Околеешь совсем! Еда – это ещё не жизнь! Надо летать! Миленький, ну, хватит валяться! Давай уж, полетай хоть чуточку! – стучала я в окно изо всех сил.

Синиц, как бы очнувшись от транса, медленно вышел из нирваны, клюнул несколько раз про запас бордовый кусочек и нехотя выпорхнул из кормушки…

Семейка тут же , соответственно договорённому порядку, начала пиршество! Пока одна синичка сидела в кормушке, другая караулила очередь под крылечком. По неведомым часам, когда истекал срок, ожидающая синица дёргала за хвостик обжорку и выгоняла из кормушки. Обжорка садилась на дерево в конец живой очереди. Новая синичка, которая сидела в начале очереди, пристраивалась под крылечком, чтобы контролировать строго отведённое для пира время своей предыдущей товарке. 

Я с улыбкой наблюдала этот разумный хоровод, согласие и выдержку! 

Вот бы и людям так!

Сколько продолжался этот праздник, не заметила. Только с грустью подумала, что синица по имени «Синиц» куда-то исчез и неизвестно, прилетит ли ещё… 

- Я тебя ни с кем не спутаю, дурашка, шепнула я ласково, прилетай…

Робко дрынькнул звонок… 

Повернула ключ в замке и распахнула дверь… 

На пороге стояло дрожащее существо. Под его распахнувшимся сероватым полушубком виднелось кругленькое пузико, обтянутое жёлтой рубашкой.

Я з-з-за-м-м-мёрз-з з, сказал Синиц… 

Рось Москва 17.12.09 г.

Прикрепленное изображение (вес файла 82.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 ноября - День святых Косьмы и Дамиана. "Курячьи именины"

Два цыплёнка

Литовская сказка

Жили-были петух да курочка. Петуха звали Коко-рюкас, а курочку Пут-путуте.

Вот снесла Пут-путуте золотое яичко и высидела жёлтого цыплёнка. Ему дали имя Цуп-цупутис.

Налетел однажды злой коршун и унёс курочку Пут-путуте. Осиротел Цуп-цупутис. Что делать? Привёл петух на птичий двор другую курочку, по имени Коко-рене. Снесла Коко-рене яичко и высидела цыплёнка.

— Моему сыночку, — сказала курочка Коко-рене, — надо хорошее имя дать. Чем длинней имя, тем он дольше жить будет. Давай назовём его так: «Маленький Цупу-лупу, золотоклювый Капу-тапу, шелкопёрый Шушу-мушу, смелый Око-коко, быстрый Утю-тю, хитрый Куд-кудако, Коко-рюкаса и курочки Коко-рене сынок, алмазный носок». Вот какое имя!

Так и назвали. Вот стали оба цыплёнка, старший и младший, жить на одном дворе. Цыплёнку с коротким именем жилось плохо. Ему то и дело кричали:

— Цуп-цупутис, сбегай за водой!

— Цуп-цупутис, разрой землю!

— Цуп-цупутис, поищи червячков!

Найдёт Цуп-цупутис червячка — курица Коко-рене отнимет и своему цыплёнку отдаст. А её сыночек ничего не делал. Он всё грелся на солнышке и вовсе разленился, сам стал на Цуп-цупутиса покрикивать:

— Найди мне зёрнышко! Поймай мне муху!

Однажды цыплёнок Цуп-цупутис клевал коноплю. Подкралась хитрая лиса, хотела было схватить его, да не тут-то было. Петух увидал лису, взлетел на забор и закричал:

— Эй, наш Цуп-цупутис в опасности! Спасите Цуп-цупутиса!

Услышала петуха свинья, услышали петуха овцы, услышали собаки — все дружно бросились на выручку, прогнали лису и спасли Цуп-цупутиса.

Но лиса не унялась. На другой день она снова пробралась на птичий двор. Там на солнышке грелся цыплёнок с длинным именем. Курочка увидела, что её цыплёнку грозит беда, захлопала крыльями, закричала:

— Наш маленький Цупу-лупу, золотоклювый Капу-тапу, шелкопёрый Шушу-мушу, смелый Око-коко, быстрый Утю-тю, хитрый Куд-кудако, Коко-рюкаса и курочки Коко-рене сынок, алмазный носок, в опасности! Спасите его!

Пока она кричала, лиса схватила цыплёнка и уволокла в тёмный лес.

А Цуп-цупутис до сих пор жив-здоров.

Прикрепленное изображение (вес файла 66.7 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 ноября - День Чёрной кошки

vasilkov_alex

История о черной кошке

Когда-то давно жила девочка. Очень давно, лет сто, наверное, назад. У нее была кошка, которую она еще котенком нашла возле кладбища, лежащим в травке. У этой кошечки была болезнь: мышцы на животе не срослись при рождении, поэтому все органы были прямо под кожей и можно было нащупать их рукой. Девочке стало жаль котенка и она взяла его к себе. Со временем у котенка срослись мышцы и он стал абсолютно здоров. С тех пор, девочка никогда не расставалась со своей черной кошкой. Они были неразлучны. 

Однажды, будучи уже девушкой, она решила пойти в магазин за хлебом. Но вдруг ее кошка стала себя странно вести: она бегала туда сюда, громко мяукала, подбегала к хозяйке и смотря ей в глаза издавала очень низкий и пугающий звук. Девушка не могла понять в чем дело и решила, что когда она придет из магазина, кошка успокоится, но кошка сразу же стала сходить с ума еще пуще прежнего. Девушка оделась и направилась к входной двери, а кошка схватила ее зубами за пальто и стала тянуть обратно. Девушке это все надоело. Она оторвала от себя кошку, посадила ее в комнату и ушла.

Маршрут девушки проходил как раз через то самое место, где она нашла маленькую кошку. Именно в этом месте она зацепилась туфелькой за корягу, а на нее, не успев сбавить скорость, наехал огромный грузовик. Он можно сказать размазал бедняжку по дороге.

Видимо, это бы тот самый неудачный день, когда фортуна захотела получить плату за столь давний подарок, и получила. 

После всего этого, кошка куда-то исчезла. Ее никто больше не видел в окрестностях. Но перед какой-либо аварией силуэт черной кошки замечают в месте будущей катастрофы, а когда беда уже случилась, то на месте происшествия слышится жалобное мяуканье как будто бы сильно страдающей то ли от боли, то ли от чего-то еще кошки. И слышится он и по сей день.

Прислушивайтесь к своим домашним питомцам, быть может они хотят защитить вас. 

Взято здесь: https://4stor.ru/strashilki/40897-istoriya-o-chernoy-koshke....

Прикрепленное изображение (вес файла 154 Кб)