Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

Ролан БЫКОВ

Дочь болотного царя

(продолжение)

Она очень устала и, услышав за спиной конский топот, уже не в силах была прыгнуть на обочину. Несколько ужасных мгновений провела она меж конских копыт, закрыв глаза и остановив дыхание. Но резвые кони, несущие веселых всадников, промчались, даже не задев ее. Конники с гиканьем унеслись прочь, и Дионелла–жаба, переведя дух, запрыгала дальше.

Дорога вывела путешественницу к реке, которая текла в город. Дионелла–жаба увидела вдали дворец царя–колдуна и прыгнула в воду. Река привела ее к крепостным стенам. Путешественница благополучно проплыла мимо городских ворот, миновала ночной базар и по каналу, который проходил под стенами дворца, никем не замеченная, проникла в дворцовый двор и вылезла на берег как раз против башни смерти, где томился Дион.

У стены башни, возле пруда росли белые лилии. На камне сидела девочка лет двенадцати, она плела из лилий венок и горько плакала.

— Ква–ква? — спросила Дионелла–жаба.

Девочка, не переставая плакать, ответила:

— Я младшая жена царя–колдуна... Это он научил меня понимать язык животных и птиц. Он говорит, что я мало люблю его и поэтому он не может колдовать.

Дионелла–жаба снова тихонько заквакала.

— Он заточен в башню смерти,— тихо ответила девочка.— А где ключи, я не знаю.

— Ква–ква–ква! — просила Дионелла.

Девочка не отвечала.

— Ква–ква! — заволновалась Дионелла.

— Не пойду,— всхлипывая, ответила девочка.— Он снова будет бить меня железной перчаткой... Он специально завел ее для меня.

— Положись на меня,— с трудом выговорила жаба человеческим голосом.

Царь–колдун был глубоким старцем и любил по ночам заниматься магией.

Все опыты он проводил на ближайших подданных и чаще всего на своем старом визире.

— Вот мазь вечной молодости, сделанная по египетскому рецепту. Ты обмажешься ею, я прочту заклинания, и ты снова станешь молодым.

— О светлейший, могучий и мудрейший, я вполне доволен своим возрастом, он дал мне знания и опыт,— сказал визирь.— Если я стану молодым, вы прогоните меня и возьмете другого визиря.

— Ты прав,— согласился колдун,— я прогоню тебя. Зачем мне молодой и неопытный визирь? Зато я испробую на тебе зелье и потом без риска сам стану молодым. Мажься!

— В прошлый раз по вашему рецепту я месяц был молодым козлом,— говорил визирь, размазывая по телу мазь.— Кем я окажусь сегодня, мой повелитель?

— Ты сомневаешься в моем искусстве? — строго спросил колдун.

Вместо ответа визирь быстро закончил дело. Царь–колдун облил его из серебряного кувшина особой смесью, начал читать заклинания и вдруг остановился:

— Забыл... Иммио–ниммеа–тоннио... Как там дальше?

Бедный визирь ничего не мог ответить — он начал дымиться, и, как только пытался что–то сказать, изо рта у него валил дым и даже огонь.

Царь–колдун стал делать руками магические пассы.

Бедный визирь вспыхнул и медленно превратился в камень.

Царь–колдун послюнил палец и легко дотронулся до камня, появившегося из огня. Послышалось: “Тсссь!” — камень оказался горячим, как раскаленный утюг.

Подумав, колдун постучал по каменному визирю волшебной палочкой, и тот рассыпался, превратившись в горстку кварцевого песка. Царь–колдун золотым совком ссыпал песок в большой кувшин и стал подливать в него разные смеси из разноцветных сосудов. Кувшин лопнул, развалился, и из него вышел несчастный визирь, у которого, словно у жеребца, развевался пышный конский хвост. Визирь–полуконь явно помолодел, он хлестал себя хвостом по бедрам справа и слева, будто отгонял надоедливых мух. При этом он очень стеснялся, потому что был совершенно голым, а вместо ступней у него были копыта.

— Надень мой старый халат,— недовольно сказал колдун.— Под ним никто не увидит твоего хвоста. Я вспомню это чертово заклинание, и мы попробуем еще раз.

— Я так испугался! — сказал визирь и неожиданно заржал, обнажив огромные лошадиные зубы.— Я сейчас вернусь, немного прихватило...

Хвостатый визирь торопливо накинул на себя халат и пошел прочь, звонко цокая по каменным плитам новенькими копытами и оставив на ковре несколько яблок свежего конского навоза.

— На конюшню, мерзавец! — вслед ему завизжал царь–колдун.— В стойло!

Неслышно ступая по длинному сводчатому коридору, ведущему в царские покои, младшая жена царя–колдуна бережно несла на руках Дионеллу–жабу. Мимо, стуча копытами и ничего не замечая вокруг, проскакал хвостатый визирь — халат на нем развевался, а сам он тихонько ржал.

Проводив глазами визиря, юная жена царя–колдуна с Дионеллой–жабой на руках юркнула в царские покои и спряталась за тяжелыми занавесями, которыми были убраны все стены. Царь–колдун читал фолианты.

— Имео–нимеа–тонио... емио! — прочитал он и повторил: — Емио!..

Собравшись с духом, Дионелла–жаба выпрыгнула из–за занавесей и шлепнулась на каменный пол прямо перед колдуном.

— Это что за гадость? — тупо уставившись на нее, спросил царь–колдун.

— Это вовсе не гадость! Это ты так заколдовал меня, свою любимую младшую жену,— с обидой ответила жена царя–колдуна из–за занавесей.

Жаба–Дионелла открывала рот, и было похоже, что это говорит она. Колдун не заметил обмана.

— А зачем я превратил тебя в жабу, не помнишь? — спросил он.

— Ты сказал, что я мало люблю тебя, и потому ты не можешь хорошо колдовать,— ответила жаба звонким голоском младшей жены.

— Правильно. Я это всегда говорю. Ты меня мало любишь, из–за этого приготовленный мной по египетскому рецепту эликсир молодости превратил моего визиря в полуконя. Оставайся жабой, я отдам тебя лекарям, они вскроют твои внутренности и будут смотреть, как бьется твое холодное сердце.

— Клянусь, что буду любить тебя больше, чем все твои жены! — заплакали вместе юная жена колдуна и жаба–Дионелла.— Только расколдуй меня поскорей!

— Ты что, не понимаешь, несчастная тварь, что я не могу сегодня удачно колдовать! — застонал царь–колдун.— Какие–то хвосты, полукони, жабы! О гнусные дети порока, я с вами забыл все заклинания!

— Так прочти, что написано в черной книжке, которая хранится у тебя под подушкой! — закричала юная жена из–за занавесей.

— Дура! Там все перепутано! — зашипел колдун.— Я к каждой цифре приписал еще цифирьку, к каждому иероглифу еще один, к каждому магическому слову еще парочку, чтобы никто, кроме меня, не мог правильно прочитать заклинания и узнать их тайну, а теперь сам не знаю, что у меня фальшивое, что настоящее!.. Забыл!

— А ты вспомни, старый дурак!

— Постой!

Колдун побелел, и глаза его загорелись злобным огнем.

— Откуда ты знаешь про черную книгу? — обратился он к жабе–Дионелле.— Ты что, заглядывала в нее, подлая воровка и грязная развратница?

Дионелла–жаба молча смотрела на колдуна. Младшая жена притаилась за занавесями и тоже молчала.

— Измена! — захрипел колдун.— Ты хочешь выведать мои магические тайны, околдовать, извести меня и завладеть троном?.. В куски изрублю!

Он сорвал со стены кривую саблю, взмахнул ею, но в этот момент его младшая жена с криком выскочила из–за занавесей и повисла у него на руке.

— Спасибо тебе, о великий и добрый! Ты расколдовал меня! Видишь, как я тебя люблю, раз ты снова можешь колдовать! Ты рад? Рад, мой старичок?

Девочка стала обнимать старца, незаметно забрала у него саблю и сунула ее под кровать. В это время Дионелла–жаба успела скрыться за занавесями.

Вытаращив глаза, царь–колдун тупо смотрел на девочку и шевелил губами. Потом он притянул к себе ее голову, украшенную венком из белых лилий, понюхал цветы и заглянул ей в самые зрачки.

— Разве я колдовал? По–моему, я собирался изрубить тебя в куски...

— А волшебная сабля? Ты же сам всегда говоришь, о мудрейший, что все, к чему бы ты ни прикоснулся, становится волшебным! — весело рассмеялась девочка и начала танцевать.

— Раскрой занавеси на окнах! — заорал колдун.

— Ведь еще не взошло солнце! — танцуя, говорила девочка.— Разве ты разлюбил меня?

Царь–колдун с неожиданной прытью стал сам срывать все занавеси подряд. За ними открылись окна, в покои проник первый луч солнца, и послышался легкий стон. Колдун тряс занавеси и срывал их одну за другой — их явно давно не чистили, и потому в царских покоях поднялась настоящая пыльная буря.

— Ничего не вижу! — орал царь–колдун.

Пыль стала оседать, и перед царем–колдуном, как видение, возникла златокудрая Дионелла. Голова ее была украшена венком из лилий. Она смотрела на старого колдуна с легкой усмешкой.

Увидев неземную красоту девушки, колдун потряс головой, чтобы отогнать наваждение, но красавица не исчезала. Колдун оглянулся — никого. Младшая жена царя–колдуна в суматохе успела спрятаться, прикрыв жабу–Дионеллу своим венком, но в клубах пыли не увидела, как жаба превратилась в прекрасную девушку. Теперь, потрясенная ее красотой, девочка–жена смотрела на нее из–за полога, открыв рот, и млела от восторга.

Колдун долго молчал, он был потрясен и растерян.

— Откуда ты явилась, о луна, ставшая солнцем? — наконец, спросил он неожиданно охрипшим голосом.

— Я все время была здесь, повелитель,— ответила Дионелла.

— Какой волшебный голос! — дрожа, восхитился царь–колдун.— Но ты ошиблась, о слепящий свет Вселенной, я не повелитель, я твой раб!

Дионелла коротко взглянула на старика и спросила:

— И ты воображаешь, что я могла бы полюбить раба?

— Раб может стать повелителем, и уж если придет к власти, то отдаст ее только вместе с жизнью. Но женщины чаще предпочитают повелителей, чтобы делать из них своих верных рабов. Ха–ха!

Колдун рассмеялся. Он смеялся все громче и стал хохотать так, что выступили слезы. Неожиданно колдун упал на колени и бросился целовать Дионелле ноги.

— Не смей, грязный старик! — сказала Дионелла.— И запомни: в любви раб и повелитель — одно лицо!

Царь–колдун внимательно посмотрел на Дионеллу, и его щеки вдруг нервно задергались. Он понюхал воздух, резким движением протянул руку за полог и за волосы вытащил оттуда свою юную жену.

— Не надо обманывать пожилых людей, даже если ты дочь самого болотного царя и похищенной им египетской царицы,— тихо сказал старик.

Дионелла похолодела, но лицо ее оставалось спокойным.

— Видишь ли, о несравненная!.. Я не волшебник, я всего лишь колдун,— заговорил старец, все более воодушевляясь.— Волшебниками движут любовь и восхищение, колдунами — ненависть и злоба. Я никогда не смог бы даже вообразить такое неземное совершенство, не то что создать! — Колдун стоял на коленях.— Сколько лет я мечтал о тебе! Я знавал твою мать еще в Египте. Над тобой, говорили, тяготеет какое–то заклятие, не помню какое... Но теперь это не важно, о ниспосланная небом и адом! Ты сама явилась ко мне, и это рука Провидения... Стража!..

Покои мгновенно наполнились стражниками, появившимися со всех сторон: они выскакивали из потайных дверей в стенах, из люков в каменном полу, вылезали из–под царского ложа и спрыгивали откуда–то сверху. Стражники выстроились кольцом и замерли, свирепо вращая глазами.

— Сегодня после казни,— торжественно объявил царь–колдун,— мы отпразднуем нашу свадьбу, и я стану самым счастливым человеком в поднебесье.

— Ура–аа! — грянула стража.

— Казни не будет! — твердо сказала Дионелла.

Она вырвала из рук колдуна плачущую младшую жену, спрятала ее за спину и властно протянула руку к старцу:

— Ключи от башни смерти!

Дионелла была полна гнева и презрения, она слегка побледнела, ее огромные глаза излучали свет. В гневе Дионелла была особенно прекрасной, и колдун, не скрывая восторга, любовался красавицей.

— Ключи, негодяй! — закричала Дионелла.

— Не надо кричать на старых колдунов,— мирно заговорил колдун, надевая на руку железную перчатку.— Это опасно... Можно стать жабой не только на ночь, но и на всю жизнь.

— Замолчи, колдун! — задохнулась Дионелла.— Ты можешь снять с меня заклятие?

— Для этого ты должна стать моей женой, о чудо природы!

— Ты освободишь Диона?

— Для этого ты должна стать моей женой, о идеал совершенства!

— Но я... не хочу становиться твоей женой, колдун!

Старец продолжал как ни в чем не бывало:

— Да будет тебе известно, о дитя справедливого гнева, что ключи от башни смерти всегда находятся у моего визиря, а он теперь на конюшне.

Визирь стоял в стойле и бил копытом. Рядом стояли скаковые лошади, мотали головами и с хрустом жевали овес. У визиря вся борода была в овсе — он тоже хрустел, мотал головой и икал. Серая в яблоках кобыла трогала его лицо нежными губами.

В конюшню с шумом вошли стражники, следом царь–колдун, его юная жена и Дионелла.

— Поклонись моей невесте и дай ключи от башни смерти, ничтожный сын ехидны,— приказал царь–колдун.

Визирь открыл рот с лошадиными зубами, которые за это время выросли еще больше, и радостно заржал. После этого он уставился на красавицу, стал бить копытом и яростно хлестать хвостом свои тощие бедра.

— Не смей так смотреть на нее, нечестивец! — закричал царь–колдун и железной перчаткой ткнул визиря в зубы. Тот выплюнул пару зубов, тут же пришел в себя, стыдливо прикрылся халатом и зашепелявил:

— Шшушаю и повинуюшь! — И загремел ключами.

Дион все так же висел на цепях. Услышав скрип отворяющихся дверей, он попытался открыть глаза, но не смог.

— Пжошу, пожалушта, для кажни вше готово,— шепелявил визирь.

— Казни не будет! — снова сказала Дионелла и добавила: — Развяжите и отпустите его!

— Мы сделаем это, но после нашей свадьбы, моя несравненная,— жестко проговорил царь–колдун.

— Дионелла? — Дион открыл глаза.

— Я,— тихо ответила девушка и подошла к нему.

Дион увидел на ее голове венок.

— На тебе лилии...— Он напрягся, словно вспоминая забытое.— Надо что–то сделать с лилиями...

— Эй, певец, не надо шептаться с чужой невестой! — крикнул царь.— Казнь откладывается! Сегодня, счастливец, ты будешь петь на нашей свадьбе! Назначаю тебя свадебным певцом.

Визирь громко заржал.

Дион заметался:

— Коня! Коня!

— Это не конь — это царский визирь,— объяснила Дионелла.

— Сон,— сказал Дион и закрыл глаза.

— Это не сон,— зашептала Дионелла, поднося к губам юноши кувшин с вином.— Мы у царя–колдуна, и он все обо мне знает. Это наш последний шанс. Да развяжите же его!

— Стража! — скомандовал колдун.— Желание нашей невесты — закон!

Вокруг все качалось и плыло: стражники снимали с Диона цепи, расплывалось лицо Дионеллы, Диона несли, сажали на подушки перед ковром, уставленным яствами.

— Ты его невеста? — спросил юноша.

— А вот это уже сон,— ответила девушка.

— А если не сон, что тогда? — поинтересовался колдун.

— Тогда я удавлю тебя в первую брачную ночь,— пообещала Дионелла.

— Не успеешь,— сказал Дион.— До брачной ночи ему не дожить!

Дион встал. Он был бледен.

— Стража! — крикнул царь–колдун.

Стражники бросились на Диона, скрутили ему руки и стали бить.

— Казнить всех! — визжал колдун.— Всех! И эту маленькую крысу, которая меня предала, тоже!.. А ты, болотная принцесса, завтра на коленях будешь проситься в мой гарем! И я еще подумаю, простить тебя или нет. Но этим пощады не будет! Я завтра же... на твоих глазах четвертую их, зажарю живыми, сдеру с них кожу и сварю в кипящей смоле!

Стражники привязывали пленников к столбу, пинали их и ругались.

— Вспомнил! — закричал вдруг Дион.— Я вспомнил!..

Силы заново вернулись к юноше, он разбросал стражников, схватил выпавшую из венка на пол лилию, оторвал ее стебель и подул в него. Протяжный нежный звук вылетел из стебля, тонким стоном заметался внутри гулкой каменной башни и улетел за окно в высокие дали. Когда стражники связали его, он был спокоен, словно не сомневался в помощи.

Тонкий, нежный звук молнией пролетел над улицами, напугав людей и верблюдов, ударился в скалы, окружавшие город, с порывом ветра промчался над морем с кораблями и лодками, мигом пролетел поля, леса и стрелой упал в болото. С тревожными криками взлетели птицы, а из воды, покрытой тиной, высоко выпрыгнула огромная жаба и, описав дугу, плюхнулась на берег. Жаба тяжело дышала, глаза вылезали из орбит, зоб пульсировал, а перепончатые лапы дрожали... Нежный звук затих. На болото спустился туман. Ветер поднял его облаком в небо и погнал из дали в даль. Было тихо. И только одинокая птица звала кого–то голосом, полным печали...

Как говорят умные да ученые люди, наша Земля и все, что нас окружает, на две трети состоят из воды. Вода кормит, вода поит, вода несет корабли да лодки, рушит, роет, моет, рождает энергию, дает жизнь и смерть. Малая капелька сильнее камня — капля камень точит. Сколько превращений несет в себе волшебница вода! Дождь — вода, снег — вода, лед — вода, пар — вода, роса, иней, облако, туча — все вода. На свете есть еще много необъяснимого, но великая тайна воды по–настоящему никому не ведома. Как звук, вырвавшийся из стебля лилии, помог явиться в башню Жабу, неизвестно — вода молчалива и не открывает своих секретов даже автору...

День подходил к концу.

Над городом висел туман, из которого призраком выступал дворец короля–колдуна и его башни.

В башне смерти к столбу были теперь прикованы трое — Дион, Дионелла и младшая жена царя–колдуна.

— Скоро зайдет солнце,— глядя на окно, с тревогой сказал Дион.

Ему никто не ответил. Было слышно, как бьют барабаны и кричат глашатаи:

— Слушайте и не говорите потом, что не слышали! Завтра большая казнь!.. Храбрейший из храбрых, мудрейший из мудрых победил трех великанов и приговорил их к казни...

Барабаны били не переставая.

На каменном полу, как и в прошлую ночь, на коврах были расставлены яства, вина и цветы. Среди этого пышного убранства странно выглядела мрачная фигура палача, точившего в углу башни свои топоры. Топоров было много: от маленького — до огромного.

— Зззи–инннь! Ззззззи–инннь! — пел в тишине точильный камень.

— Ййиии! — скрипнула потайная дверь в стене.

Громко цокая копытами, в башне появился визирь. Он стал еще больше походить на лошадь, но явно помолодел и приободрился. Полуконь весело заржал и, потирая руки, спросил:

— Што вы тут жамышляете? Жаговор? Ижмена? Подкуп?

— Что, нет другого места точить топоры? — спросила Дионелла.

— Это шпешиально! Только для ваш! Мудрейший прикажал, штоб было поштрашнее,— прошепелявил визирь.

— А зачем столько топоров? — спросил Дион.

— Неижвешно, што может прийти в голову умнейшему из умнейших. Может, он решит одному отрубить голову, другую ижрубить на мяшо шобакам, третью шетвертовать. Тут инштрумент нужен ражный,— болтал визирь и, глядя на Дионеллу, бил копытом.

— Казни не будет! — сказала Дионелла.

— Вы только не бешпокойтесь, о нешравненная, кажним кого–нибудь другого. Кажни отменять вредно — нашинается повальное воровштво.

(продолжение следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 258.2 Кб)

Ролан БЫКОВ

Дочь болотного царя

(продолжение)

Палач закончил свою работу и вышел, оставив поблескивать в углу груду остро отточенных топоров. Визирь–полуконь воровато оглянулся, приблизился к Дионелле и зашептал:

— О моя прекрашная, нешравненная и шправедливая, хотите меня подкупить? Для меня предать царя будет за шшаштье... То кожлом хожу, то ошлом, то павианом, школько можно...

— И червяком! — напомнила жена царя.— Я ему яблоки носила в день по три. Он и жил в них, и жрал их.

— Про это могла бы не говорить,— обиделся визирь.— Подкупите меня, нешравненная. Я шражу продамшя, недорого...

— Пошел вон, ничтожество! — закричала Дионелла.— Это тебя надо четвертовать и изрубить на мясо собакам, продажная тварь!

Визирь в страхе попятился и собрался было уйти вслед за палачом, но из темноты, сбив его с ног, выпрыгнула громадная жаба. Следом хлынула вода, и башня заполнилась туманом. В эту же секунду погас последний луч солнца.

Жаба стала раздуваться, превратилась в огромный пузырь, который неожиданно лопнул, и все увидели огромного человека с наголо обритой головой. Глаза у него вылезали из орбит, вздувшийся, как шар, живот был подпоясан широким кожаным ремнем, над животом нависал большущий пульсирующий зоб, в котором тонуло бледное лицо, покрытое местами бурой слизью. В то же время знакомые нам превращения произошли с Дионеллой — к столбу в башне смерти была теперь прикована цепями огромная жаба.

Визирь охнул, копыта его подогнулись, и он сел прямо на пол, едва успев пристроить поудобнее хвост. Жаб подошел к Диону, со стоном рухнул перед ним на колени и зарыдал:

— О мой благородный друг! О милостивый господин! Поесть! Умираю от голода. Кусочек! Кусочек чего–нибудь! Глоточек!

— Это все твое,— показал Дион на ковер.

Жаб увидел ковер, уставленный яствами, и с радостным воплем бросился к еде. Он хватался за кувшины и пиалы, не зная, с чего начать.

— Ешь досыта! Нам надо одолеть царя–колдуна и заставить его расколдовать принцессу. Это трудно, но ты поможешь мне.

— Только не я! — ответил Жаб, запихивая в свой широкий рот огромный кусок халвы.— Когда я превращаюсь в человека, то становлюсь таким трусом, подлецом и предателем, каких земля не носила. Родных лягушат и жабу–маму предать могу!

— Ты ведь просил избавить тебя от заклятия,— напомнил Дион.

— Но я не обещал тебе помогать в этом,— возразил Жаб, уплетая за обе щеки инжир и хрустя косточками.

— От тебя много не потребуется,— сказал ему Дион и обратился к визирю: — Ты, кажется, хотел продаться?

Царь–колдун не первый час ворочался на большой постели без сна. Он привык, что какая–нибудь из жен расчесывала ему перед сном бороду жемчужным гребнем, и не мог без этого заснуть. Но любимая младшая жена томилась в башне смерти, а остальные жены так надоели, что царь скорее расчесал бы бороду сам, чем с их помощью. От нечего делать он прислушивался к доносившимся из глубин дворца звукам и придумывал для них такое происхождение, которое могло бы послужить поводом для какой–нибудь новой казни. Где–то стрекотал сверчок. Колдун понимал, что это сверчок и ничто иное, но убеждал себя, что это звук точила, на котором второй советник точит кинжал, чтобы совершить покушение.

“Завтра же велю колесовать его!” — решил царь–колдун и так обрадовался этой мысли, что даже стал засыпать. Вдруг каменные коридоры огласились звонким торопливым цоканьем. Цоканье стремительно приближалось, и с криком: “Ижмена!” — в покои ворвался визирь–полуконь. Вернее, конь–полувизирь, потому что конское начало еще больше возобладало в нем, и теперь он то и дело опускался на четвереньки, цокая об пол сросшимися в копыта пальцами.

— Ижмена, ваше велишештво! — прошепелявил конь–визирь и по–конски замотал головой, украсившейся шелковистой гривой.— Велите перенешти кажнь с завтрашнего дня на шегодня и кажните Диона немедленно!

— Ускорить казнь — дело доброе! — обрадовался царь.— А причина?

— Невешта ваша превратилась в жабу, а Дион предлагал мне шокровища, чтобы я помог им бежать. Я обещал ему самую мушительную кажнь, какую шмогу придумать, и брошился к вам.

— Верный визирь! — потрепал царь коня по холке.— Что же ты придумал?

Конь–визирь наклонился к царскому уху и зашептал. С каждым его словом лицо царя все ярче озарялось довольной улыбкой, а когда визирь закончил, царь просиял, залившись счастливым смехом.

— Ай да визирь! — воскликнул он.— Это куда забавней, чем колесовать второго советника, который к тому же чист, как младенец! Готовь немедленно!

Ночной город зашумел, как разбуженный в неурочное время улей. Били барабаны. Горели факелы. Кричали хриплыми со сна голосами поднятые с постелей глашатаи:

— Вставайте, горожане! Вставайте! Слушайте и не говорите, что не слышали! Большая казнь, назначенная на завтра, переносится на сегодня! Торопитесь на главную городскую площадь!

На главной площади на лобном месте громоздился огромный круглый помост, в центре которого стояла бурая от нескончаемых потоков крови плаха. Громадный палач в черном колпаке, сквозь узкие прорези которого едва поблескивали глаза, прохаживался возле топоров и по очереди брал в руку то один, то другой, выбирая, каким сподручнее отрубить несчастному Диону голову.

Рядом с плахой плотники ладили еще какое–то сооружение, в котором угадывались очертания большого шатра. Привычные к казням горожане недоуменно взирали на их работу, гадая, каким это новшеством решил разнообразить царь порядком–таки надоевшее всем зрелище. Стражники привели Диона, жену царя–колдуна и Дионеллу–жабу, которая, тяжело плюхаясь брюхом на булыжники площади, покорно прыгала за стражником, волочившим ее на цепи. Диона вывели на помост и поставили на колени. Палач уложил его голову на плаху лицом к строящемуся шатру и привязал его руки ремнями к специальным колышкам.

На площади появился довольный царь в сопровождении радостно ржущего коня–визиря, в облике которого совсем уже не осталось человеческого. Он грациозной иноходью переступал копытами и лишь время от времени вставал на дыбы, словно вспоминая, что раньше ходил на двух ногах.

Главный глашатай развернул свиток и под барабанную дробь стал читать царский приговор:

— Наш мудрейший и величайший правитель впал сегодня в неимоверную милость. Он повелевает даровать жизнь своей младшей жене и болотной принцессе Дионелле, которая через минуту пополнит его гарем и на правах супруги удостоится высокой чести расчесывать ему бороду жемчужным гребнем. Конечно, мудрейший не может оказать столько милостей, не воздав их самой лютой казнью, на какую только способно воображение. И такая казнь ожидает сегодня чужестранца Диона, посмевшего под видом певца проникнуть в нашу страну, чтобы хитростью расколдовать принцессу Дионеллу, в которую страстно влюблен. Посему величайший из великих...

— Хватит! — оборвал глашатая царь.— Не можете написать по–простому, дайте, я сам скажу, а то так до утра не казним.

— Итак,— обратился он к Диону,— ты в нее влюблен. Но она не может стать твоей женой, потому что каждую ночь превращается в жабу, так?

Дион молчал.

— И ты явился в мое царство, чтобы я расколдовал ее,— продолжал царь.— Я ее расколдую! Прямо перед тобой! Твоя любимая будет теперь красавицей всегда, даже ночью, но никогда не будет принадлежать тебе. Ты увидишь, как сбудется то, о чем ты мечтал, но лишь для того, чтобы в этом шатре расколдованная принцесса расчесала мне бороду жемчужным гребнем. Это будет последнее, что ты увидишь в жизни.

Визирь голосисто заржал и поднялся на дыбы, забив в воздухе передними копытами. Он явно был горд собой.

— Она скорее умрет жабой! — крикнул Дион.

— Неужели ты откажешь мне в маленькой радости, если я избавлю тебя от заклятия? — обратился царь к Дионелле–жабе.

— Квак...— грустно квакнула жаба, и из ее больших выпученных глаз покатились крупные слезы.

Стражник окатил ее водой из ведра, чтобы не сохла пупырчатая кожа, и потащил на цепи в только что законченный плотниками шатер, который царские швеи сноровисто убирали лучшей парчой, бархатом и батистом. Стены шатра были умышленно сделаны из прозрачной ткани, чтобы происходящее внутри можно было хорошо рассмотреть с любой точки площади.

— Чудовище! — закричал Дион.— Придумай для меня другую пытку! Четвертуй меня, вырви мое сердце, отрезай от моего тела куски, чтобы бросать их собакам, но только не это! Не заставляй меня смотреть, как сбывается моя мечта, но не для меня.

— Видишь его истинную суть! — воскликнул царь, обращаясь к Дионелле.— Если бы он любил тебя по–настоящему, то был бы счастлив твоему избавлению, пусть даже это стоило бы ему жизни. Но он хотел только обладать тобой и этим сам обрек себя на лютые муки. Пожалуй, эта казнь даже справедлива...

— Будь добр, голубчик, добавь к моим многочисленным титулам “справедливейший из справедливых”,— попросил царь главного глашатая. Когда ему случалось умиляться собой, он всегда называл своих подданных голубчиками, деточками и другими ласковыми словами.

— Только не это! — кричал Дион, силясь освободиться, но палач хорошо знал свое дело и привязал его на совесть.

— Однако приступим,— объявил царь и достал из кармана черную книгу с магическими заклинаниями.

Дионелла–жаба глядела на него из шатра круглыми глазищами — казалось, судьба Диона совсем не беспокоит ее. Неверный свет факелов освещал многочисленную толпу. Царь никогда не колдовал прилюдно, и все стремились пробиться вперед, чтобы не упустить невиданное прежде зрелище. Даже серая в яблоках лошадь, поклонница коня–визиря, оставила в стойле свой овес и явилась поглазеть, захватив с собой гнедую подружку. Пользуясь высокопоставленным знакомством, они пробились в первые ряды и стояли рядом с визирем, по очереди нашептывая ему в большие чуткие уши какие–то конские любезности.

— Заклятие Тонно–реммо! — концертно объявил царь, открыв свою книгу на нужной странице.— Люди превращаются в жаб, жабы превращаются в людей с последним лучом солнца. Чтобы снять его, надо прочесть задом наперед.

Царь открыл было рот, чтобы начать чтение, но осекся.

— На этой странице я, кажется, и так все задом наперед писал...— бурчал он себе под нос.— Или писал, как надо, но вставлял в середину иероглифы... Будь что будет!

— Тонно–реммо, солло–эвво, вирра–нолло, галла–сэлла...— начал читать царь–колдун.

Красивые слова древнего заклинания заворожили толпу. Люди стояли не шелохнувшись, и благоговейную тишину нарушал только треск факелов.

— ...нерро–фиммо, канна–симми...— продолжал царь.

В воздухе перед ним возникло свечение, которое с каждым произнесенным словом уплотнялось и вскоре стало напоминать огненный шар.

— ...сэлла–лиммо, кэнно–ферра...

Свечение уплотнилось еще больше и стало похоже на повисшую в воздухе шаровую молнию. Яркий свет отражался в выпученных глазищах Дионеллы–жабы и в полных муки глазах связанного Диона.

— ...тимма–ламмо, форро–вбрмтлщгр!

Последнее слово было самым трудным в заклинании, и произносить его правильно умел только царь–колдун. Его подданные без труда могли бы повторить предшествующие слова и даже создать шаровую молнию, но малейшая ошибка в произнесении последнего слова стала бы роковой — шаровая молния убила бы их на месте. Мудрость древних оградила тайные знания от непосвященных, и, чтобы простым смертным не вздумалось превращать в лягушек неугодных соседей, колдовская наука была доступна лишь избранным.

Царь–колдун произнес последнее слово, и шаровая молния с громким свистом взлетела высоко вверх. Тысячи глаз зачарованно следили за ее полетом. Достигнув верхней точки, сияющий шар на мгновение замер, потом ринулся вниз и стремительной огненной стрелой ударил Дионеллу–жабу в самое сердце. Жаба вспыхнула, словно наполненный огнем прозрачный сосуд, погасла, и тут же ее кожа стала светлеть и растягиваться, превращаясь в большущий рыбий пузырь. Сквозь него просвечивал меняющий очертания скелет, который на глазах изумленной толпы обрастал плотью, принимая контуры женского тела. Толпа ахнула, и тут тишину нарушил громкий крик:

— Кусочек! Кусочек чего–нибудь!

Хотя крик доносился из самого центра площади, люди не сразу обратили на него внимание, потому что все взоры были прикованы к происходившему в шатре чуду превращения. Но когда этот крик дополнился еще одним небывалым зрелищем, не обращать на него внимания стало невозможным, и взгляды людей разрывались теперь между тем, что свершалось в шатре, и тем, что творилось на помосте для казни.

Гигант–палач сорвал свой черный колпак, и все увидели странного человека, бледное лицо которого было покрыто бурой слизью и утопало в складках огромного пульсирующего зоба, тянувшегося к самому животу, подпоясанному широким кожаным ремнем.

— Кусочек, глоточек чего–нибудь! Всех предам за кусочек падали! — кричал Жаб–палач.— Ваше величество, визирь эту казнь подстроил, чтобы расколдовать принцессу и с ними бежать! Я Диона освободить должен... Кусочек, умоляю, кусочек чего–нибудь!

— Несчастный, ты же предаешь сам себя,— прошептал Дион.

— Я и себя могу предать, только бы дали кусо...

В этот момент пылающий шар прорвал рыбий пузырь, обнажив девичье тело Дионеллы, снова взмыл вверх и такой же огненной стрелой ударил в сердце Жаба. Громадный человек осветился изнутри и стал съеживаться, превращаясь в большую бурую рептилию.

— Ненавижу быть челове–ква...— квакнул Жаб и, прежде чем его руки сжались в бессильные лягушачьи лапки, успел перерезать топором пленившие Диона ремни. В ту же секунду конь–визирь, серая кобыла в яблоках и ее гнедая подружка выскочили из толпы.

— Шкорее–го–го! — заржал визирь, становясь на дыбы.

Остолбеневшие стражники не успели опомниться, а Дион, Дионелла и жена царя–колдуна уже сидели на конских спинах. Еще миг, и они понеслись прочь из города. Стражники кинулись на конюшню, чтобы пуститься в погоню, но оказалось, что ведущая к конюшне улица перегорожена повозками. Царь–колдун прочел заклинание, чтобы наслать на беглецов ядовитый град, но перепутал слова, и на толпу посыпались непонятно откуда тухлые яйца и гнилые сливы. Боясь попасть взбешенному царю под руку, люди бросились бегом с площади. Возникла паника, и в суматохе никто не заметил, как большая жаба спрыгнула с помоста и спряталась под ведущими на него ступеньками.

Дион, Дионелла и младшая жена царя–колдуна гнали своих скакунов во весь опор. Серой в яблоках кобыле и ее гнедой подружке было не привыкать, а вот третий скакун еще вчера ходил на двух ногах и с непривычки еле дышал.

— Штойте! — с трудом переводя дух, проржал–прошепелявил конь–визирь, останавливаясь на развилке дорог.— Дальше нам не по пути. Идите налево шереж джунгли к реке — оттуда прямая дорога в порт.

— А ты? — спросила его Дионелла.

— Шешно шкашу, хотел я ваш царю выдать и предать с потрохами ради шобштвенного удовольштвия,— ответил визирь.— Но, штранное дело, шем больше штановилшя конем, тем больше хотел вам помочь. Да и шамому ушкакать жахотелось. От кажней, от воровштва да от предательства куда–нибудь в штепь на волю! Денег нажил што шундуков — не нужны штали...

— Ты так богат?! — удивилась сидевшая на спине визиря младшая жена царя.

— Я ж при кажне...— скромно ответил визирь.

Дион и Дионелла спешились. После недолгого прощания визирь и его подруги–лошади поскакали дальше по дороге отвозить в родительский дом жену царя–колдуна, а бежавший раб и расколдованная принцесса углубились в джунгли. Взявшись за руки, они продирались сквозь заросли, перепрыгивали через овраги, норовя свернуть себе в темноте шею, но ни разу не расцепили переплетенных пальцев. Дионелла улыбалась, смеялась, потом вдруг плакала, снова смеялась и все время повторяла:

— Это моя первая ночь с тобой! Первая! Первая ночь!

Они вышли к реке. Полная луна отражалась в ее спокойных водах, шелестел камыш, и сама природа, казалось, подталкивала наших героев сказать друг другу самое главное. По–прежнему держась за руки, Дион и Дионелла сели на большой камень.

— Первая. Первая ночь... — снова прошептала Дионелла.

— Жаб! — воскликнул вдруг Дион и поспешно достал из кармана стебелек лилии.

Тонкий, нежный звук пролетел сквозь джунгли, пронесся над городом и нырнул под ступеньки помоста на главной городской площади. Через несколько секунд неведомая тайна воды перенесла Жаба к реке.

— Спасибо, избавитель...— с усилием проговорил Жаб и с громким кваканьем нырнул в воду.

Дион скомкал ненужный теперь стебелек и бросил его в прибрежную тину.

Казалось, ничего не произошло, но Дионеллу вдруг что–то смутило. Какая–то мысль терзала ее. Она стала печальна и даже не смотрела на Диона, отворачиваясь от него.

— Ты победил,— устало сказала она после недолгого молчания.— Я всем обязана тебе, да и не все ли равно, чьей женой стать, верно? Только не надо говорить, что ты был бескорыстен. Ты добился своего, я всю жизнь буду на тебя смотреть снизу вверх, обязанная тебе всем и навсегда униженная. Униженных не любят — ими пользуются. Считай, что ты купил меня, как вещь. Что ж, пользуйся мной, как вещью,— мне все равно. Только разреши напоследок искупаться.

Сбросив накидку, Дионелла скрылась в зарослях.

Она долго плавала и ныряла в спокойной речной воде, забиралась в камыши, снова ныряла и снова плавала, не торопясь выбираться на берег. Огромный рак неожиданно схватил ее клешней за руку. Отбиваясь от рака, Дионелла вынырнула и стала звать на помощь:

— Дион! Дион!

Дион не отзывался.

— Дион!

Дионелла отбросила рака и быстро поплыла к берегу.

— Дион! — позвала она, и в голосе ее чувствовалось раздражение.

В ответ молчание.

Дионелла выбралась на берег, стремглав промчалась через заросли и выбежала на поляну. На дереве висела ее накидка, пропущенная через кольцо с алмазом, которое Дионелла подарила юноше.

— И ты, несчастный, сможешь уйти от меня? — проговорила она, обращаясь к зарослям и думая, что Дион слышит и видит ее.— Смотри ж на меня! Смотри! Ты в силах отказаться от меня? Подлый раб, ты никогда не любил меня! Ты не можешь любить, потому что ты раб!

В ответ тишина.

— Подлец! — выдохнула Дионелла.— Ушел!

Она побежала через заросли:

— Дион! Вернись!.. Вернись!

Путь ей преградила черная пантера, оскалившаяся и готовая к прыжку.

— Прочь! — зарычала Дионелла и с такой яростью кинулась на пантеру, что та, поджав хвост, вскочила на дерево, свалилась с него и убежала.

— Клянусь этим небом и этой землей — я убью его! — крикнула Дионелла, и эхо разнесло по джунглям ее голос, ответом которому были крики перепуганных обезьян.

— Всех, кто свое ничтожное благородство ставит выше любви, убивать!

Диковинные птицы наполнили заросли воинственным криком — они были согласны с Дионеллой.

— Всех, кто не умеет без остатка отдаться страсти — гордецов, умников, властолюбцев, благородных воздыхателей,— всех превращать в пыль!

В ответ истошно вопили обезьяны, прыгая с ветки на ветку и раскачивая деревья; черная пантера, расположившись среди ветвей и изогнув дугой свое упругое тело, рвала когтями ствол дерева; на разные голоса орали диковинные птицы — все были согласны с девушкой.

— Клянусь, что не успокоюсь, пока не отомщу тебе, проклятый раб!

Море бушевало.

Волны с грохотом разбивались о камни. Пиратский корабль “Дионелла” уходил в плавание. Ветер трепал черный флаг с черепом и скрещенными костями. Дионелла стояла на палубе перед королем пиратов, который влюбился в нее с первого взгляда. Пират был высок и строен, лицо его было изуродовано шрамами, взгляд черных глаз был страшен, хриплый голос пугал Дионеллу, но она смотрела на него независимо и даже свысока.

(окончание следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 95.9 Кб)

Ролан БЫКОВ

Дочь болотного царя

(окончание)

Выбираясь из джунглей, Дионелла заблудилась, выбилась из сил и уснула в какой–то пещере. Сюда поутру и явились пираты, чтобы пополнить свой клад очередной богатой добычей. Пираты хотели убить девушку, которая обнаружила клад, но их предводитель и король не позволил этого.

— Или ты станешь моей женой, или я должен тебя убить,— сказал король пиратов.

— Ты любишь меня? — спросила Дионелла, всматриваясь в его лицо.

— Я назвал свой корабль твоим именем, когда еще даже не встретил тебя,— ответил великан.

Дионелла задумалась и ответила:

— Хорошо, я выйду за тебя замуж, если ты поможешь мне отомстить за смертельную обиду, нанесенную подлым рабом. Отвези меня в страну Тура, мой обидчик скорее всего там. Его ждет поединок, и я боюсь, что Тур убьет его раньше меня.

— Нам нельзя в страну Тура! — закричали пираты.— Там нас давно поджидает королевская стража! Нам никак нельзя туда!

— Трусы! — воскликнула Дионелла.— Если женщина не боится, то как можете бояться вы?

— Я назвал корабль твоим именем,— повторил пират.— Это залог того, что исполню любую твою просьбу. Поднять паруса!

— Я постараюсь полюбить тебя. Дайте мне оружие, я хочу стать настоящей женой короля пиратов.

— Для того чтобы стать королевой пиратов,— сказал одноглазый боцман, за поясом которого в чеканных серебряных ножнах сверкал драгоценными каменьями дорогой кинжал,— одного оружия мало. Нужно знать пиратскую лоцию и навигацию.

Пираты захохотали и окружили боцмана и Дионеллу, а одноглазый продолжал:

— Что это за птица и что она предвещает? — Пират показывал рукой в небо и улыбался.

Дионелла взглянула на летящую птицу.

— Это чайка?

— Нет, это альбатрос.

— А что он предвещает? — спросила Дионелла.

— Большую потерю! — смеясь, ответил одноглазый пират и показал ей колечко с бриллиантом.

Дионелла посмотрела на мизинец — кольца на пальце не было.

— Отдай! — протянула руку Дионелла.

— Что? — Одноглазый показал пустые руки.— У меня ничего нет. Ха–ха!

Кольцо исчезло. Пираты хохотали.

— Спасибо за науку,— вздохнула Дионелла и, посмотрев в небо, добавила: — Только это не альбатрос, а все–таки чайка. Видишь, какой у нее разрез крыла?

Пираты уставились в небо.

— Альбатрос! Это альбатрос! Девица редко бывала в море! Ха–ха!

— Правильно,— согласилась Дионелла.— Это альбатрос, и он действительно предвещает большую потерю.

Все посмотрели на девушку — в руках у нее был дорогой кинжал, только что красовавшийся на поясе одноглазого боцмана. Острие кинжала уперлось в шею одноглазому.

— Кольцо! Иначе я воткну его тебе в глотку по рукоять!

Под восторженный рев пиратов одноглазый достал из рукава кольцо и отдал его Дионелле.

— Слава королеве пиратов! — заорала команда.

Пиратское судно легко скользило по ночным волнам. Дионелла стояла на носу и всматривалась в темноту.

— Я убью тебя, проклятый раб! — шептала она.

Светало.

И тут раздался крик впередсмотрящего:

— Земля!

Все высыпали на палубу.

— Сменить флаги! — хрипло скомандовал капитан.

Скалистый берег страны Тура проступал из утренней дымки грозным видением. Волны чередой набегали на берег. На пристани никого не было.

Когда пиратское судно причалило к пристани и пираты осторожно сошли на берег, на них неожиданно напала береговая охрана. Вооруженные до зубов воины выскочили из–за бочек и в минуту окружили пиратов. Бой был короток. Король пиратов дрался отважно, но, пронзенный копьем, упал на руки Дионелле и скончался, успев только сказать:

— Глупо умирать, когда любишь.

Дионелла была потрясена — она первый раз так близко встретилась со смертью. Сухими глазами смотрела она на лицо короля пиратов, изувеченное шрамами, и ничего не замечала вокруг. Когда к ней подошли стражники и попытались набросить на нее веревки, она вне себя закричала:

— Прочь! Я египетская принцесса! Меня похитил король пиратов. Я давала ему слово стать его женой, но теперь я свободна. Царь Тур ждет меня!

Услышав имя Тура, стражники со страхом и почтением поклонились красавице и оставили ее в покое.

Дионелла брела по лабиринту городских улочек и ничего не видела перед собой. Она впервые осталась одна, и это пугало ее. Она понятия не имела, куда идти и где искать Диона. Наконец ноги сами привели ее на многолюдный базар. Крики торговцев, рев ослов и верблюдов и говор тысяч людей, гомонивших на разных языках, обрушились на Дионеллу. Но в какую бы сторону ни глядела, она видела только жаровни, от которых шел дымок и неслись аппетитные запахи. Тут только Дионелла поняла, что очень голодна, и почувствовала, что у нее кружится голова. Навстречу ей двигались толпы. Дионелла внимательно присматривалась к каждому и заинтересовалась толстым купцом, разодетым в шелка. Девушка подошла к толстяку и обратилась к нему с самым невинным видом:

— Скажите, почтенный, что это за птица кружится над мясными рядами?

Толстяк увидел прекрасное юное лицо и расплылся в улыбке.

— Это ворона,— ответил он.— Но если ты, дитя, интересуешься пернатыми, пойдем ко мне, и я покажу тебе райских птиц.

— И вправду ворона,— скромно ответила Дионелла и добавила: — Я не интересуюсь пернатыми.

Дионелла исчезла в толпе, а толстяк долго еще причмокивал языком, глядя ей вслед. Он даже вспотел и засунул руку в широкий карман шелковых шальвар, чтобы достать платок, но вдруг покраснел, как рак, и стал шарить по карманам, дико озираясь по сторонам.

— Ограбили! — прошептал он и вцепился в стоящего рядом погонщика мулов.— Это ты! Ты! Вор! Отдай мой кошелек, сын ехидны!

Собралась толпа. Погонщик выворачивал карманы и призывал бога в свидетели. Все кричали и махали руками. Началась потасовка...

Наблюдая за дракой, Дионелла ела дымящиеся куски мяса и от души смеялась. Она аккуратно собрала хлебным мякишем с тарелки соус, отправила вкусную лепешку в рот и снова растворилась в толпе.

Старая ворона, тяжело взмахивая крыльями, летела над базаром, унося добычу — в ее когтях трепетала рыба. А со всех сторон, то там, то здесь, неслись истошные крики:

— Ограбили!.. Украли!.. Держи вора!..

Перепуганные люди торопились поскорее покинуть базар, держась за карманы. Навстречу им спешили стражники. Дионелла вместе со всеми ахала и удивлялась. Как ни в чем не бывало она прошла мимо стражников и исчезла в кустах, растущих за базаром на берегу мутной реки.

Дионелла сидела одна среди чахлых кустов на пустынном берегу. Перед ней поблескивала внушительная горка золотых и серебряных монет. Дионелла сортировала их и укладывала в корзину. Потом нарвала свежих цветов, покрыла ими свое богатство и заспешила обратно на базар, выкрикивая, как заправская цветочница:

— Цветы! Цветы! Кому свежие цветы?

Дионелла чувствовала себя на базаре как рыба в воде. Она улыбалась прохожим и щедро давала милостыню.

— Спаси тебя бог, красавица! — кричали ей вслед.

В шелковых рядах она вошла в лавку и вышла оттуда, завернутая в золотистое сари, которое с рискованной откровенностью подчеркивало ее прекрасную фигуру, обнажая местами молодое загоревшее тело и полоску живота с оголенным пупком. Все оглядывались на белокурую красавицу и провожали ее восхищенными взглядами.

Дионелла прошла в оружейные ряды, где отовсюду слышался звон кузнечных молотов, а возле кузни продавались кривые, тонкие и широкие сабли, всевозможные кинжалы, украшенные драгоценными камнями, пики, луки со стрелами — чего тут только не было.

Дионелла в этих рядах была единственной женщиной, и мужчины с любопытством посматривали на девушку в богатом сари и гадали, кто такая и почему интересуется оружием.

Дионелла с горящими глазами рассматривала кинжалы и не могла выбрать тот единственный, который помог бы отомстить обидчику.

— Бери! Бери вот этот — дамасская сталь, ручка в драгоценных камнях! Из Индии!

— Дарю! Бери! — протягивал другой торговец кривую саблю.

— Дарю! — протягивал третий торговец длинный тонкий кинжал.— Этот красавец входит в грудь, как в масло!

У Дионеллы закружилась голова, и она пошла прочь.

Пара внимательных глаз наблюдала за Дионеллой — нищий бродяга неотступно следовал за золотистым сари. Дионелла почувствовала на себе взгляд и обернулась. Бродяга просительно тянул к ней руку и мычал. Он жестами показывал, что нем, голоден и несчастен. Дионелла порылась в корзинке и бросила немому золотой. Бродяга кинулся к ней в ноги и хотел поцеловать ступню. Дионелла отдернула ногу и замахнулась на него, но не ударила. Вокруг нее уже вопила, ныла и орала толпа нищих: старики, дети, женщины с младенцами на руках, карлики, убогие. Дети совали грязные ладошки в рот, показывая, как они голодны. Некоторые протягивали вместо рук короткие обрубки. Старухи показывали язвы во рту и хватали Дионеллу за руки.

На глазах у Дионеллы выступили слезы.

— Пойдемте! — крикнула она.

Окруженная толпой орущих нищих Дионелла пила дешевое вино в грязной харчевне–вертепе.

— Пейте! Пейте еще, сколько влезет! — Она бросила нищим горсть золотых монет.— Он бросил меня! Одну! В лесу, где меня чуть не съела пантера! Обезьяны хотели разорвать меня, птицы летали надо мной и жаждали расклевать мое тело,— рассказывала она.— Но я найду его! Найду и убью! Рука моя не дрогнет.

— Смерть ему! — вопили вокруг.— Смерть предателю!

— Я не стану его женой! Это беглый раб! Я выберу себе кого–нибудь из вас. И он станет первым, перед которым я скину одежды. Ну кто будет счастливчиком?

— Я! Я! Я! — бесновались вокруг.

— Тогда сражайтесь! Бейте друг друга до смерти за право первым увидеть мою наготу!

Завязалась неистовая драка. Дионелла с тоской и отвращением смотрела, как люди избивают друг друга. Она решила растоптать себя и хотела окунуться в грязь как можно глубже. Ей нужен был самый отвратительный подонок из толпы пьяного сброда, и расчет на драку оказался верным — в кровавом побоище нищих калек, убогих не только телом, но и душой, побеждал не самый сильный, а самый подлый. Кто–то хватался за глаза, в которые была украдкой брошена соль; кто–то падал, получив удар ножом исподтишка. Не в силах смотреть на эту мерзость, Дионелла большими глотками пила кислое, но крепкое вино, и вскоре дерущаяся толпа слилась перед ее глазами в неразличимую круговерть.

— Пойдем со мной, красавица! Я победитель! — закричал какой–то отвратительный бродяга–горбун и, схватив Дионеллу за талию сильными корявыми руками, потащил ее в темную вонючую комнату...

Утром Дионелла проснулась в утлой каморке. Запах пота, винного перегара и грязи душил ее. Она лежала на отвратительной засаленной постели, все так же одетая в золотистое сари. Узел на бедре оставался нетронутым. А вот корзины с деньгами не было.

— Он просто обокрал меня, этот горбатый ублюдок! — шептала Дионелла, пытаясь понять, что произошло.— Просто обокрал! Мной пренебрег даже вонючий бродяга!

Горбун действительно только обокрал ее. Ни ее неземная красота, ни молодость, ни невинность — ничто не привлекло бродягу, он предпочел деньги.

— Я больше не хочу быть женщиной — это слишком больно! — сказала Дионелла, но глаза ее оставались сухими.

Нетронутый наряд помог ей повторить воровской промысел, и скоро Дионелла с лихвой вернула похищенные горбатым бродягой деньги. В той же шелковой лавке она купила себе мужскую одежду и переоделась в молодого купца, наклеив себе усы и небольшую поросль волос на щеках.

— Я заставлю себя забыть, что я женщина,— твердо сказала она, выходя из лавки, и тут же лицом к лицу столкнулась с Дионом.

— Смотри, куда идешь, слепец! — злобно крикнула она.

— Простите, господин,— ответил Дион,— но я в самом деле ничего перед собой не вижу. Печаль и тоска который день застилают мои глаза.

— Что же тебя так печалит? — уже мягче спросила Дионелла, не выдавая себя.

Дион не узнал девушку. Немыслимый груз утраченной любви сокрушал его сердце, и он готов был открыться каждому, кто хотя бы намекнет, что готов его выслушать. Они сели в тени, и Дион подробно рассказал своему новому другу всю историю.

— Она не простит меня, а жить без нее нет ни сил, ни смысла,— закончил он.— Я выйду на сражение с Туром и дам ему убить себя.

Юный купец плакал, слушая Диона, и отговаривал его от поспешного решения.

— Жизнь прекрасна,— говорил он.— У меня есть юная рабыня, которую я подарю тебе. Ты проведешь с ней ночь и забудешь свою возлюбленную.

— Я не хочу забывать ее.

— Брось, все забывают! Ты любишь темнокожих? Она понравится тебе — еще не знала мужчин, но страсть бьется в каждой жилке. Никогда бы не отдал ее, но надо как–то излечить тебя от твоей печали.

— Это не поможет.

— Посмотрим. Ты придешь в мой шатер, и я приведу ее.

— Не надо!

— Хорошо, прогони ее, если она не придется тебе по вкусу. Вытолкни ее вон, если она не вызовет в тебе желания, но спорим на трех моих лучших коней против твоего тощего кошелька, что ты не устоишь перед нею.

В сумерках Дион пришел в шатер, который указал ему юный купец. Он не хотел темнокожей рабыни, но провести еще одну ночь наедине со своими горькими мыслями в ожидании скорейшей смерти от меча Тура было выше его сил.

— Поговори со мной,— попросил он купца, который ждал его.

— После,— коротко ответил купец и исчез в темноте.

Дион лег на постель. Свет луны узким лезвием освещал его глаза, полные слез.

Послышался шорох. В открытом пологе силуэтом промелькнула фигура, и все стихло.

— Кто здесь? — спросил Дион.

— Я! — услышал он жаркий шепот.

— Что ты здесь делаешь?

— Раздеваюсь, мой господин...

— Уйди!

В ответ послышался тихий смех. Нагое женское тело прошло сквозь луч. Темная кожа девушки казалась лиловой, огромные серьги сверкали в ее ушах, вспыхивая в свете луны серебристым огнем. Едва различимая в лунном свете девушка легла рядом.

— Кто ты? — спросил Дион.

— Я стрела, выпущенная из лука, чтоб пронзить твое сердце, мой господин. Я быстрая газель, обгоняющая ветер, и, когда позовешь ты, ни одна женщина не обгонит меня. Я буду твоим вечным наслаждением и никогда не надоем, потому что неистощима моя страсть к тебе. Я училась любви у воды, которая не течет два раза по одному месту! У волны, что уходит, возвращаясь, и возвращается, чтобы уйти! У ветра, что вечно ласков и каждый миг покидает навек. Я училась любви у пальмы, стан которой крепок и гибок! У ночной пантеры, которая всегда голодна и готова вонзить свои клыки в теплое тело! У рыбы, полной икры и идущей на нерест! Я училась страсти у вулкана, готового излить расплавленную лаву из своего чрева, у нежного луча утреннего солнца, у тишины и зовущей дали.

Луна уходила за тучи, горели костры, гремели тамтамы. Извивались в ритуальном танце черные тела погонщиков. У костров грелись верблюды, полулежа на боку, глядя остановившимися глазами на огонь, ничего не желая и ничего не ожидая для себя.

Над рекой вставало солнце. Дион проснулся в большом волнении. Черная рабыня исчезла. Он вышел из шатра и огляделся. Караван собирался в путь. Хлопотали погонщики, грузились товары. Дион нашел старшего погонщика и спросил его о молодом купце:

— Где мой юный друг?

Тот взглянул на юношу и неопределенно махнул рукой в сторону реки.

Дион побежал к реке.

От реки, умытая и свежая, вся в белых одеждах шла Дионелла — в ее ушах сверкали огромные серебряные серьги.

— Хорошо искупалась! — легко сказала Дионелла.— Вода, как молоко молодой кобылицы!

Дион увидел серьги, в которых юная рабыня приходила к нему ночью, вспомнил вчерашнее пари и все понял.

— Что скажешь теперь? — спросила Дионелла, позванивая серьгами.

Дион не мог найти слов.

— Поторопись отдать мне свой тощий кошелек, ничтожный раб! Вот она, ваша любовь: нагое тело, пара ласковых слов — и все забыто.

— Скажи мне только одно: вчера ночью, когда ты говорила мне эти слова, ты лгала?

— Какое это имеет значение? Ты изменил мне! Мужчины — это ничтожество и грязь. Я вас ненавижу!

Не успел Дион и слова сказать в ответ, как загремели барабаны, послышались приветственные крики толпы и победный рев медных труб. С триумфальной победой возвращался с войны доблестный Тур. Он был одет в костюм воина, и только тяжелая золотая цепь на нем говорила о его высоком положении.

— Слава великому Туру! — кричала толпа.

— Слава победителю! — кричали воины.— Слава! Слава! Слава!

Тур пригоршнями разбрасывал золотые монеты и устало смотрел по сторонам. Вдруг лицо его посуровело. Он властно вытянул руку и, что–то говоря, показал на Диона и Дионеллу, стоявших у берега. Конники Тура мгновенно окружили их. Через несколько секунд пленников, привязанных друг к другу спинами, уже везли в повозке по пыльной дороге.

Но Дионеллу волновало вовсе не это.

— Изменил, изменил, изменил! — твердила она.— Я стану женой Тура, и он убьет тебя!

— Развяжите их! — приказал подоспевший Тур.

Воины бросились исполнять приказание.

— Благородный Тур, этот подлый раб похитил меня, а потом изменил! Да, он изменил мне! — кричала Дионелла, освобождаясь от веревок.— Ты должен отомстить ему за все, если ты мужчина!

— Это правда? — спросил Тур.

Дион опустил голову.

— Ты достоин смерти.

Тур выпрыгнул из колесницы и подошел к пленникам. Он совладал со своим волнением и спросил:

— Согласна ли ты стать моей женой и хочешь ли ты этого? Пойми, я не стану тебя принуждать.

— Не хочешь ли ты сказать, что тебе все равно? — сверкнула глазами Дионелла.

— Вовсе не все равно,— ответил суровый Тур.— Я все это время думал только о тебе, и я не изменял .

Дионелла растерялась:

— Тогда отвези меня сначала домой. Я не могу дать своего согласия без разрешения родителей. Но сначала отомсти за меня!

— Готовьте все для поединка,— сказал Тур своим воинам.— И дайте ему меч.

— Какой поединок? Убей изменника! — настаивала Дионелла.

— Поединок будет честным. Кто победит, станет твоим мужем.

— А если победит раб?

— Я дал слово!

Дионелла замолчала и с волнением стала наблюдать за происходящим.

Воины расступились. Секунданты принесли два одинаковых меча, Тур для верности сам сравнил их и, убедившись, что условия поединка равные, бросил меч Диону.

Толпа замерла.

Дионелла вышла вперед и сказала:

— Его мало убить... Пусть он постелет наше брачное ложе.

Тур отрицательно покачал головой.

— Но он изменил мне! — в ярости закричала красавица.

Тур поднял меч и бросился на Диона. В ту же секунду Дионелла сама, как фурия, налетела на Тура и повисла у него на руке, так, что оба оказались на земле.

— Я поняла! — Дионелла вскочила на ноги.— Он не изменил мне, он просто не смог устоять передо мной! Иначе, даже не зная, что это я, он пренебрег бы мной! Ты понимаешь, что тогда ему не было бы прощения ни на том, ни на этом свете?

Тур поднялся с земли.

— Ты любишь его? — спросил он.

— С первого дня! — задыхаясь, отвечала Дионелла.— С первой минуты, с первой секунды, всю жизнь и даже до того, как родилась!

Звонили колокола, свадебная процессия двигалась к церкви.

Когда Дионелла вернулась домой, король с королевой были вне себя от счастья. Дионелла настояла на том, чтобы свадьба состоялась на другой же день, иначе она умрет. За ночь королева–мать и Дионелла сшили роскошный свадебный наряд, который был ей весьма к лицу.

— Ничего, что Дион — раб? — осторожно спросила королева.

— Для любви раб и повелитель — одно лицо, тем более что завтра он станет принцем.

По дороге в церковь Дион не отрывал глаз от своей невесты, а она никак не могла успокоиться — плакала, всхлипывая, как маленькая, и все спрашивала:

— Неужели он любит меня? Неужели после того, что он из–за меня вытерпел, меня можно любить? Нет, это он нарочно, назло, чтобы я всю жизнь чувствовала, что я дрянь. Но теперь это не важно! Я выхожу за него не из благодарности за то, что он освободил меня от заклятия, а потому, что он не устоял передо мной, как и я не устояла перед ним,— вот и все!

Дионелла утирала слезы и всю дорогу в церковь тормошила родителей, толкая их в бок и заставляя смотреть на Диона.

— Вы только посмотрите, посмотрите, как он хорош! — тихонько говорила Дионелла и не могла остановиться.— Какой красивый, смелый, а, главное, как любит меня, как верен мне, правда?! Но ведь если он меня так любит, значит, не такая уж я дрянь, да? Я тоже чего–то стою, верно? Но он, он, он!.. Как он хорош! А я, если честно, такая жуткая дрянь, что, если бы у меня была такая подруга, я бы придушила ее или откусила ей нос!

Высоко в небе показались аисты.

— Хорошая примета,— сказала королева–мать.— В доме появится наследник.

— Не наследник, а наследница! — мстительно перебила счастливая Дионелла.— Дочь! Моя дочь!.. И берегитесь все! Все берегитесь!

Дионелла смеялась, и смех ее сливался со звоном колоколов. Закатное солнце разливало свет, а в небе летели аисты. Вот и все.

Так закончилась история дочери болотного царя. На этом можно поставить точку и самим подумать, как сложилась судьба героев и что было дальше. Есть, правда, один человек, который знает, что было потом,— это автор. Но даже он не в силах рассказать об этом, пока однажды снова не сумеет уловить тот едва ощутимый миг, когда ночь кончилась, а утро еще не наступило, и то, что может случиться лишь в сказке, происходит на самом деле. Только в эти редкие мгновения автору открывается вся правда, и он может продолжить рассказ, не кривя душой и не поступаясь истиной. Одно известно точно: у Диона и Дионеллы действительно родилась дочь. Ее назвали Юни, она не уступала матери в красоте и очаровании, но характер у нее был таков, что... Впрочем, придет время, и автор, может быть, расскажет не менее увлекательную историю под названием: “Юни — дочь Дионеллы”.

Прикрепленное изображение (вес файла 411.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 декабря - Международный день борьбы с коррупцией

ВОЛК И СОБАКА

Басня Эзопа

- Это что за собака? – спросил пастух.

- Овчарка, - ответил продавец.

- Будет она мое стадо от волков стеречь?

- От целой стаи устережет, не побоится.

Пастух купил собаку и отвез в загон.

Однажды ночью прибежал волк и унес самую жирную овцу. Собака с лаем бросилась вдогонку. Волк в лес, собака – следом. Всю ночь пастух поджидал, когда вернется сторож его стада. Собака вернулась лишь поутру. Была она усталая, отяжелевшая и целых два дня после этого ничего в рот не брала.

Дней через десять волк унес еще одну овцу. Убежал, как и в первый раз, в лес, и собака за ним следом. Вернулась она лишь под утро и опять два дня не прикоснулась к пище.

В душу пастуха вкралось сомнение.

“Нужно проследить, - решил он, - куда ходит и что делает мой верный сторож”.

Когда волк унес в лес третью овцу, и собака побежала за ним, пастух отправился следом, хоронясь за деревьями. И что же он увидел? На одной полянке волк остановился и стал поджидать собаку. Вот она прибежала, высунув язык. Тогда лесной хищник и сторож стада по-братски разделили между собой овцу. Наевшись, они улеглись в тень и задремали.

“Вот как ты мое стадо сторожишь!” - подумал пастух и ушел обратно.

На другой день он накинул на шею собаки веревку и отвел в лесную чащу, откуда по ночам доносился вой волчьей стаи. Там он ее и оставил на привязи.

Ночью прибежала волчья стая, и первым набросился на собаку ее сотоварищ.

Прикрепленное изображение (вес файла 152.3 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 326.8 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 277.8 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

19 декабря - Международный день помощи бедным

Мышиное сумо

Японская сказка

Случилось это давным-давно. Жили в одной горной деревне старик со старухой. Целый день они трудились, а богатства все не прибавлялось.

Вот как-то раз по весне отправился старик в горы хворост собирать. Шел он, шел, пока не попал в лесную чащу. Остановился старик передохнуть. Вдруг слышит - кричит кто-то:

- На тебе! Получай! Еще получай! А тут и другой голосок послышался:

- Ну погоди, негодная! Я тебе отомщу!

Удивился старик, вокруг огляделся - нет никого! Решил он тогда в траве посмотреть. Раздвинул заросли, да как вкопанный и остановился. Глядит - глазам не верит: две мыши борьбой сумо занимаются! Одна мышь толстая-претолстая, а другая - тощая-претощая! Толстая мышь на тощую навалилась и кричит:

- На тебе! Получай! Получай!

Присмотрелся старик к мышам получше, да от удивления аж присвистнул:

"Вот чудеса! - думает он. - Никак эта тощая мышь - та самая, что в доме у меня живет. Да и толстую знаю - из дома соседа-богача она будет".

Поспешил старик домой - старухе про мышиное сумо рассказать.

- Сдается мне, - сказала старуха, - что неспроста наша мышь такая тощая. Мы с тобой в бедности живем, вот и мышь нам под стать!

- Давай-ка, старуха, - предложил старик, - попробуем ее чуток подкормить. Может, силы у нее и прибавится?

Собрала старуха остатки рисовой муки и испекла румяную лепешку. Положил старик лепешку перед мышиной норкой. Наутро смотрит - нет лепешки, да и ни единой крошки не осталось.

Обрадовались старики:

- Наконец-то, - говорят, - наша бедная мышь досыта наелась! Теперь уж точно - сил у нее для борьбы сумо прибавится!

На следующий день отправились старик со старухой в горы. Очень старухе хотелось поглядеть, как мыши в сумо борются.

Притаились они за деревом и стали ждать. Вдруг слышат, кричит толстая мышь:

- Получай! Еще получай! А тощая ей вдруг как закричит в ответ:

- Ну, погоди у меня! Посмотрим, кто кого! Сама получай!

Повалила тощая мышь толстую на траву.

- Дай передохнуть, - взмолилась толстая мышь.

Отдышалась она и спрашивает:

- Что за чудо с тобой, сестрица, случилось? Вчера я Тебя без труда победить смогла, а сегодня ты как будто сильнее стала?

- Что правда, то правда, - согласилась тощая мышь. - Видишь ли, сестрица, тебе меня не понять: ты в богатом доме живешь, а я в бедном. Нечасто мне удается вдоволь поесть. Да вот решили хозяева меня подкормить - положили к норе рисовую лепешку. Думаю я, что теперь каждый вечер меня угощение дома ждать будет.

- Как же я люблю рисовые лепешки! - вздохнула толстая мышь. - И совсем никто меня ими не угощает! Послушай, сестрица, принесла бы ты мне кусочек попробовать.

Покачала тощая мышь головой:

- Нет, - говорит, - не могу. Негоже мне из дома своего рисовые лепешки таскать, там и без того есть нечего. Не могу я тебя задаром кормить.

Призадумалась толстая мышь, а потом и спрашивает:

- А если не задаром? У моего хозяина денег видимо-невидимо. Только ведь деньги - это не рисовые лепешки, ими лакомиться не будешь. Давай меняться! Я тебе монету, а ты мне кусок лепешки! Обрадовалась тощая мышь:

- Ладно, - говорит, - так и сделаем.

Услышали старик со старухой про мышиный уговор и домой поспешили. Заняла старуха у соседей рисовой муки, да лепешек напекла. А потом достала красного полотна и сшила два пояса - фундоси, в которых все настоящие борцы сумо выступают.

Вот, наконец, наступил вечер. Пришла толстая мышь к тощей в гости. Увидела фундоси, удивилась:

- Эти тряпки тоже есть будем? - спрашивает.

- Да ты что?! - засмеялась тощая мышь. - А еще себя борцом сумо считаешь! Это же набедренные повязки, фундоси называются. Мы в них с тобой сразу на настоящих борцов будем похожи.

Одели мыши на себя фундоси и за угощение принялись. Поела толстая мышь и говорит:

- Я монету принесла, как уговаривались. Возьми ее скорее.

Взяла тощая мышь монету, да на старикову божницу положила.

На следующий день вновь старик со старухой в горы отправились. Огляделись вокруг - нет мышей! Присмотрелись получше - да нет же, вон в траве красные фундоси виднеются! Поднялись мыши из травы - ну, ни дать, ни взять - чемпионы по борьбе сумо!

- Приготовиться к параду борцов сумо, - командует толстая мышь.

- На-а-чинай! - вторит ей тощая. Смотрят старик со старухой на мышиное сумо - смеются до слез.

- Не победишь меня больше! - кричит тощая мышь. - Получай!

- И меня не победишь! - кричит толстая. - И ты получай!

С тех самых пор так и повелось. Стала толстая мышь по вечерам к тощей в гости ходить, да исправно уговор мышиный выполнять. Как придет, обязательно монетку из дома богача принесет. Угостит ее тощая мышь лепешкой, а монетку на божницу положит.

Разбогатели мало-помалу старик со старухой. Никогда они больше нужды не знали. А как случалась свободная минутка, сразу в горы отправлялись - на мышиное сумо посмотреть да посмеяться.

Прикрепленное изображение (вес файла 252.4 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 32.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С 22 на 23 декабря - Новогодье.

Леонид Ардалионов

Сказка о пропавшем снеге

(Взято с сайта http://www.kniga-skazok.ru/ )

Однажды в Волшебной Стране выдалась на редкость суровая зима. Не успели еще толком листья пожелтеть и опасть с деревьев, как ударили морозы, и закружились метели. Целую неделю, не переставая, шел снег. Его выпало в тот год столько, что во многих городах дома засыпало чуть ли не по самую крышу. Бывало, идешь по улице, глядь: из сугроба торчит печная труба, а самого дома не видно. Реки покрылись таким толстым слоем льда, что ни о какой зимней рыбалке не могло идти и речи: сверлят-сверлят рыбаки лунку, а добраться до воды не могут. Казалось бы, ребятишкам – сплошное счастье: хочешь - в снежки поиграй, хочешь – снежную бабу слепи, хочешь – на коньках покатайся или на лыжах. Ан нет. В тот год было так холодно, что нос наружу не высунешь. Даже медведи в своих берлогах замерзли.

И новогодние праздники не удались. Елки на площадях решили не наряжать: кто бы согласился в такую холодину под пронизывающими порывами ветра забираться на верхушку лесной красавицы, чтобы закрепить там большую красную звезду? А елка без звезды – это уже не новогодняя елка, а сплошное недоразумение. В гости тоже никто особо ни к кому не ходил – бр-р-р, холодно – подарков, значит, тоже не дарил. А чтобы выйти всем вместе на улицу, когда часы пробьют 12, и дружно зазвенеть в маленькие колокольчики, чтобы поприветствовать наступивший Новый год, как это было принято в Волшебной Стране, так об этом можно было и не мечтать. Грустно, одним словом.

- Ну когда же эти холода закончатся? Топим, топим в домах печи, - жаловались крестьяне. – Дров перевели – на пять лет хватило бы, а все согреться не можем.- Что за зима такая, - вторили им горожане. – В комнатах иней, в унитазах – лед. До костей уж промерзли, а снег все идет.Уже март наступил, а холода не отступают. Решили жители Волшебной Страны написать письмо Снежной Королеве, попросить ее, чтобы зима побыстрее закончилась. Написать-то написали, да как письмо передать? Все дороги замело: не пройти, не проехать; голуби почтовые тоже лететь не хотят, сидят, тесно прижавшись друг к другу, на жердочках в голубятнях, замерзшие и недовольные. Что же делать? А делать ничего и не пришлось. Снежная Королева сама обо всем узнала и очень обиделась. Ей-то казалось, что, наоборот, у нее все очень хорошо получилось: и холодно, и снега много, и зима такая длинная-предлинная, чудесная-расчудесная. Вот и захотела Снежная Королева жителям Волшебной Страны отомстить. Быстренько-быстренько всю зиму свернула, Весне место уступила, у себя в ледяном дворце затаилась и притихла.

Отзвенела Весна ручьями, отколосилось Лето золотой пшеницей, отшелестела Осень листопадом. Радуются в Волшебной Стране, хороший год получился - большой урожай собрали: зерном все амбары до самого верха засыпали, варенья наварили – пустых банок не осталось, грибов насушили – куда вешать не знают. Коровы тучными стали – на зеленых лугах вес нагуляли, у овец шерсть отросла длинная-длинная – будет из чего ребятишкам шарфы и шапки вязать. Хорошо! Вот уже Хэлоуин наступил, отмигались огоньками свечей тыквы. Вот и птицы улетели на юг, в жаркие страны. Стали люди зиму ждать. А ее все нет, да нет. Холода наступили, а снега – хоть бы снежинка одна в воздухе покрутилась. Нет ни снега, ни льда. Не хочет Снежная Королева в Волшебную Страну возвращаться.

И люди, и звери очень обрадовались, памятуя прошлогоднюю зиму, но вскоре многие сообразили, что не все так весело и чудесно, как казалось сначала. Первыми опомнились дети: раз нет ни льда, ни снега, то ни в хоккей не поиграешь, ни с горки на санках не покатаешься. И приуныли. Да и крестьяне загрустили. Во-первых, если снега не будет, то откуда весной вода на полях возьмется? Ведь обычно как бывает: зимой снег выпадет, под лучами жаркого весеннего солнышка растает, вода в землю уходит, земля влажной становится, и зерна, брошенные в землю, быстрее всходят. А без снега как? Но снег не только весной воду дает. В холода снежинки бережно укутывают плодовые деревья, не давая веткам замерзнуть. Кто теперь согреет яблони и груши, сливы и вишни?

Лесным зверям тоже не сладко пришлось. Заяц белую шубку надел, а снега – нет. Раньше на снегу косого не видно, ни волкам, ни лисам не поймать. А теперь – как белое пятно среди почерневших стволов деревьев светится. И медведь не доволен. Он обычно в берлогу заберется, калачиком свернется, тут снег упадет, вход в домик занесет, мишка и заснет. А сейчас? В берлогу забрался, перевернулся, почесался, лапу пососал, а снег, так и не упал. Медведь разозлился, из берлоги появился, и начал по лесу бродить, кому не попадя вредить. Ведь каждый знает, что нет ничего опаснее в зимнем лесу, чем медведь-шатун.

Месяц проходит, другой. В Волшебной Стране начались смута и волнения. Поначалу Король внимания не обращал, но потом захотел развлечься: фигуристов пригласил. Те приехали, посмотрели-посмотрели, льда нигде не нашли, поклонились-извинились, и назад уехали. Король разозлился и послал к Снежной Королеве старшего сына, чтобы тот снег и лед вернул в Волшебную Страну. Собрал старший сын войска и отправился далеко-далеко на север. Не прошло и недели, как замело пехоту буранами и засыпало снегом. Возвратился старший сын ни с чем.

Король среднего сына посылает. Тот войско собрал раза в два большее, чем старший сын: конницу да рыцарей в латы тяжелые закованных, чтобы никакая пороша им не помешала. Да вот беда! Снежная Королева ледяными плитами землю замостила, а среди плит трещины оставила. Лошади через расщелины перепрыгнуть не могут, на острые куски льда натыкаются – ноги ранят. Вернулся и средний сын посрамленным.

Тогда Король еще больше разозлился и зовет к себе младшего сына. А младший сын, к слову сказать, был великим волшебником, и звали его Павел в честь деда, великого Короля, заключившего много лет назад долгожданный мир с троллями. Повелел отец младшему сыну идти к Снежной Королеве, зиму в Волшебную Страну возвращать. Не хотелось королевичу оставлять свои книги, реторты и глобусы, но делать нечего: слово отца – закон. Собрал он быстренько в рюкзачок, что под руку попалось, войско созывать не стал (зачем оно магу?), надел кафтан, подбитый волчьим мехом, теплую шапку, валенки, взял рукавицы, чтобы руки не мерзли, и прямиком на север отправился.

День идет, другой, третий. Ветер все сильнее, воздух все холоднее. Чувствует младший сын, что приближается он к владениям Снежной Королевы. Страшно ему стало – как там его встретит Владычица Льдов, а виду – не показывает: не пристало королевскому сыну бояться.

Вдруг смотрит – на дороге ледяной демон лежит и жалобно стонет. Шел, видно, по дороге, поскользнулся, упал неудачно и ногу сломал. А ноги у демона – тонкие, хрупкие, из прозрачного льда. Если сломаешь – назад не вставишь: лед ко льду просто так не примерзает. Решил Павел ледяному демону помочь – просто так, от доброго сердца. Произнес королевич несложное заклинание, зажег на указательном пальце правой руки язычок пламени, растопил аккуратно лед в том месте, где нога у демона сломалась, соединил две части. Вода на холоде замерзла – нога и срослась. Обрадовался ледяной демон.

- Спасибо тебе, королевский сын. Чем я в ответ помочь тебе могу? Хочешь ледышку сладкую?

- Да, нет, зачем она мне, - смеется Павел. – Покажи мне лучше дорогу к дворцу Снежной Королевы.

- Ой, - испугался демон. – Зачем он тебе? Дойти туда совсем не просто. Путь лежит через сугробы высокие и горы ледяные. Метели норовят голову закружить-заморочить, с пути сбить. А сам дворец полярные волки охраняют и пингвины-чародеи. Да и не любит моя госпожа непрошеных гостей.

Объяснил королевич ледяному демону, зачем отец послал его к Снежной Королеве. Еще сильнее демон принялся отговаривать Павла.

- Не ходи, королевский сын, не ходи. Владычица Льдов очень сердита на Волшебную Страну. Злится – места себе не находит. Сидит на своем троне, целыми днями хмурится, не пьет, не ест, только острыми сосульками в придворных кидается, да в мантию из кружевного инея кутается.

- А как же мне быть? – возражает Павел. – Надо же людям снег вернуть. Ну, ладно, не хочешь мне дорогу показывать – сам найду. Есть у меня компас волшебный, есть в рюкзачке глаз орлиный, есть в пузырьке дух кошачий – как-нибудь не заблужусь.

Вздохнул ледяной демон и повел своего спасителя самой короткой дорогой к дворцу Снежной Королевы. Шли они семь дней и семь ночей. Кругом равнины белые, под ногами наст ломкий, ни людей, ни зверей не видать. Ветры северные воют, метели голову морочат – с пути сбить хотят, колючий снег лицо щиплет, глаза застилает. Но Павел раскинул перед собой волшебный щит и смело шагает вперед: бураны налетают – об щит разбиваются, пороши подбираются - но под щит не могут подлезть. Дивится такому чуду ледяной демон – знать и правда великий волшебник королевский сын.

На восьмой день добрались путники до дворца, а как войти не знают. Белые волки у ворот на страже стоят, пасти скалят, глазами сверкают. Страшно!

- Ну вот, Павел, что я тебе говорил, - сокрушается ледяной демон. - Не войти во дворец. Не пустят волки. Что делать будем?

- Посидим-подумаем, что-нибудь придумаем, - отвечает Павел.

Расстелил Павел коврик прямо на снегу, сел, трубку закурил. А волки на нежданных гостей косятся, клыками щелкают. Посидел Павел, покурил-подумал и придумал. Слепил он из снега белого зайца, прошептал над ним мудреное заклинание, заяц и побежал. А волки, как зайца увидели, обо всем забыли и за ним в погоню понеслись.

Подошел королевич к воротам, только хотел за кольцо взяться, чтобы их открыть, чувствует, что ледяной демон его за рукав дергает.

- Осторожно, Павел. Здесь пингвины-чародеи охранное заклятье наложили. Кто заветное слово не скажет и до ворот дотронется, враз замерзнет.

- А что за слово такое? И как его узнать?

- Не знаю я пароль, королевич, - пожимает плечами демон. – Пингвины знают, Королева знает, ворота, конечно, тоже слово заветное знают. Ну вот и всё.

Делать нечего, решил Павел попробовать у ворот заветное слово выпытать.

- Ворота, ворота, - говорит. – Скучно Вам, наверное, целыми днями просто так стоять. Давайте в загадки поиграем?

Ворота одобрительно заскрипели. Уже лет двести они охраняли дворец Снежной Королевы, ничего нового за эти годы не видели - не слышали, а тут какая-никакая забава.

- Ну, тогда слушайте, - начинает Павел загадку загадывать. -

«У кого есть руки,

Но не видно ног;

Белый и холодный,

Похожий на сугроб?»

Ворота на секунду-другую замерли, а потом заскрипели: «Снеговик!».

- Правильно, - изумился Павел. Он не думал, что ворота такими умными окажутся. – Теперь Ваша очередь загадку загадывать.

Ворота снова заскрипели:

«Кто мешок с подарками за собой таскает?

И на елке огоньки детям зажигает?»

- Так это же – Дед Мороз, - сразу сообразил королевич. И стоило ему произнести эти слова, ворота заскрипели и открылись. «Дед Мороз» и был тем самым заветным паролем. Именно на это Павел и рассчитывал: если кто-то постоянно об одном и том же думает, то и загадки на эту тему будет загадывать (а ворота только и думали о заветном слове, которое их открываться заставляет).

Вошли королевич и ледяной демон в чертоги Снежной Королевы. Прошли по ледяным залам, вступили на ковры из мягкого снега и попали в главный зал дворца, где на сверкающем троне в искрящейся тиаре восседала Владычица Льдов, Повелительница Севера, Герцогиня Арктики, Хранительница Холодов, Глава Ордена Полярной Звезды, Хозяйка Зим, Ее Величество Снежная Королева.

Опустился Павел на одно колено перед Королевой, шапку снял, низко поклонился.

- Сиятельная Королева. Понимаю твой гнев. Понимаю твою обиду. Но ты – мудрая Правительница, умеющая понять и простить. Прости же людей Волшебной Страны. Пожалей их поля и сады. Верни им снег. Властью твоей и милостью твоей.

Задумалась Снежная Королева, посмотрела на вьющиеся перед ней снежинки, повертела в руках ледяной скипетр.

- Так и быть, - ответила. – Верну я людям Волшебной страны снег и лед. Но не просто так, а в обмен на что-либо ценное.

- Что же тебе нужно?

- А вот что: подари мне вещь, которой у меня нет, - и, сказав это, Снежная Королева рассмеялась, потому что была уверена, что в ее владениях любая вещь найдется.

Павел не на шутку задумался: «Чем можно удивить Королеву?», а потом решил волшебство попробовать. Закрыл глаза и, раскачиваясь из стороны в сторону, начал напевать: «Зажгитесь огни, зажгитесь цвета, видел – не видел, не помню когда, пусть расцветут, пламеня, цветы дивной, почти неземной красоты». И вот в его ругах загорелся разноцветными огнями дивный фейерверк. Малиновые всполохи оттеняли сиреневые полосы, белые струи подчеркивали изумрудные лепестки, рубиновые звезды кружились среди янтарных нитей. Но Снежная Королева лишь усмехнулась, щелкнула пальцами и над ее дворцом зажглось Северное Сияние. Как бы ни был красив фейерверк Павла, но тот, кто хоть раз видел Полярные Огни, знает, что ничто не может сравниться с ними. Яркое, манящее, недоступное в своем величии, переливаясь всеми цветами радуги, сияло Северное Сияние.

Павел растерялся – что же еще придумать. А ледяной демон над ухом шепчет: «Цветы, цветы, всем женщинам нравятся цветы». Обрадовался Павел, взмахнул своей мантией, и у него в руках появилась трепетная роза, на нежных лепестках которой мелкими бриллиантами горели капельки утренней росы. Она была такая нежная, беззащитная и воздушная, что ни одно женское сердце не смогло бы устоять перед ее очарованием. Но не таково было сердце Снежной Королевы. Скривив презрительную улыбку, она еще раз щелкнула пальцами, и в них появилась роза, выточенная изо льда. В отблесках Северного Сияния цветок загорелся волшебными огнями, на его лепестках переливались отблески и неба, и Солнца, и снегов. Получалось так, что не меньшая красота была доступна Королеве.

- Вот видишь, Павел, - молвила она. – Ничто не может сравниться со льдом. А льда у меня столько – сколько захочу.

Снежная Королева засмеялась, чувствуя себя победительницей. Но тут Павел сообразил, что есть одна вещь, с которой лед сравниться не может. Он порылся в своем рюкзачке и достал маленький алмаз. Королевич провел камнем по ледяному полу, и на нем появилась глубокая царапина.

- Смотри, - воскликнул Павел. – Мой камень тверже льда. Ты ничего не сможешь ему противопоставить.

Нахмурилась Королева. Она в третий раз щелкнула пальцами, появился огромный куб из самого прочного льда, который она только могла создать. Теперь уже пришла очередь Павла усмехаться. Он подошел и, взмахнув рукой, легко, словно нож масло, разрезал глыбу льда напополам. Ведь всем известно, что нет в мире ничего более прочного, чем алмаз.

- Ладно, Павел, твоя взяла, - согласилась Снежная Королева. – Обменяю я снег для жителей твоей страны на этот чудный камень.

А Павлу только того и надо. Он с радостью отдал алмаз Королеве и отправился восвояси. С тех пор в Волшебной Стране зимы всегда были, на радость детям, снежными, но совсем не холодными. И играть в снежки можно было с утра до вечера, не боясь отморозить себе ни нос, ни уши.

Прикрепленное изображение (вес файла 146 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

25 декабря – Рождество Христово по григорианскому календарю (Католическое Рождество).

К. Причард

Рождество в Иенде

" Рождество в Иенде, - писал Чарльз Вуд своей матери. - Пятьдесят градусов в тени. Кругом ослепительное белое марево. С веранды усадьбы, где я сижу, видна каменистая бурая равнина и небо, бледно-голубое, словно выгоревшее от палящего зноя. Туземцы играют в свои игры".

Чарльз оторвался от письма - взрывы смеха сменились хриплыми голосами и звонким хихиканьем молодых туземок. Это Джок Мак-Леод и Пит Ларсен тоже попытали счастья, но оба растянулись в пыли.

"Чернокожие аплодируют, - продолжал писать Чарльз. - Несколько мужчин, их жёны и дети. Отвратительные, грязные создания - эти австралийские аборигены. Они постепенно вырождаются здесь, на отдалённых скотоводческих фермах. Мне они омерзительны. В особенности женщины. С ними даже невозможно нормально разговаривать. Но надо признать, что наездники и скотоводы они великолепные".

Старая туземка отделилась от группы мужчин, поднялась на веранду и встала в дверях гостиной. У неё было скуластое тёмно-коричневое лицо, на голове ветхая мужская шляпа, одежда висела лохмотьями, прикрывая тонкие, как палки, ноги. Она стояла перед Чарльзом с выражением сдержанного достоинства на лице.

- Близится буря, - сказала женщина. - Что ты думаешь делать с овцами на реке, Чарли?

- Ты же знаешь, что тебе запрещено входить на веранду, - закричал Чарльз, вздрогнув при её неожиданном появлении.

- Ием, - пробормотала старая туземка; в её тёмных мутных глазах не отразилось ни малейшего испуга. - Река разольётся. Может быть, сегодня ночью.

Чарльз посмотрел на небо. Ясное, невыразимой голубизны, оно не таило в себе ни малейших признаков туч. На светлой лини горизонта не было видно ни единого тёмного пятнышка. Если бы надвигалась гроза, вершины тех невысоких гор на севере потемнели бы от скопления туч.

- Убирайся, - отрезал Чарльз. - Нечего мне голову морочить!

Однако он дал себе слово пойти и осмотреть окрестности, как только закончит письмо.

Старая туземка повернулась и пошла прочь. Чарльз видел, как она снова присоединилась к группе мужчин и девушек, которые, хихикая, наблюдали за борющимися Джоком и Питом, - оба не слишком твёрдо держались на ногах и после двух-трёх бестолковых ударов повалились на землю, вызвав новый взрыв веселья у темнокожих.

Две самые молодые туземки и старая Мэтти отделились от группы и быстро побежали по равнине в сторону пастбища.

В том месте, где река делила песчаную равнину на бесчисленное количество плоских островков, паслись несколько тысяч овец и ягнят.

Не хватает только, чтобы предсказание Мэтти сбылось и река действительно вышла из берегов, размышлял Чарльз. Отогнать овец и ягнят повыше к горному кряжу почти невозможно, если не поднять на это людей немедленно. А попробуй-ка прерви их рождественский кутёж! Да разве добьёшься от них чего-нибудь путного, пока они не протрезвятся как следует?

Но никаких признаков изменения погоды пока не было видно. Такие ясные знойные дни стояли вот уже шесть месяцев. Собственно говоря, с тех самых пор, как он приехал в Иенду.

Чарльз предался грустным воспоминаниям. Шесть месяцев назад он бросил прилично оплачиваемую работу в Лондоне, решив набраться "колониального опыта". Он мечтал об интересной, полной приключений жизни на обширных просторах Австралии, о которой он столько наслышался; представлял себе, как он будет объезжать диких лошадей, сгонять скот и ухаживать за красивой, смелой дочерью какого-нибудь богатого владельца скотоводческой фермы.

Чтобы осуществить эту мечту, он заказал себе билет на пароход до Фримантля и прибыл туда с чемоданчиком в руке и несколькими шиллингами в кармане. Чарльз ступил на незнакомую землю, исполненный гордости за свой смелый поступок. Его беспокоила только мысль о том, как мать воспримет это проявление независимости с его стороны - ведь он ушёл из дому не попрощавшись и уже с дороги сообщил ей о своём решении.

По совету одного случайного попутчика, вспоминал Чарльз, во Фримантле он отправился в контору агентства по продаже земли и скота. Там он объяснил, что хотел бы поработать на скотоводческой ферме, расположенной подальше от побережья; он хочет изучить скотоводческое дело, чтобы позднее приобрести такую же ферму. Ему казалось, что подобное объяснение произведёт на всех внушительное впечатление.

Случилось так, что в конторе в это время находился мистер Гулд из Иенды, и, как он рассказывал потом, "вид молодого человека его растрогал". Чарльз принадлежал как раз к тому типу молодых англичан, которым любят покровительствовать богатые фермеры. Он мог бы поработать в Иенде год-два или до тех пор, пока не осуществит своё намерение не купит собственный участок, сказал мистер Гулд.

Нет, Чарльз не умеет подковывать лошадей, ничего не смыслит ни в овцах, ни в крупном рогатом скоте, но постарается поскорее всему обучится.

- Вот это мне нравится, - сказал мистер Гулд и тут же назначил ему плату: первые несколько месяцев он будет получать только на карманные расходы; но Чарльз может столоваться в усадьбе, есть за одним столом с хозяевами, пока не закончится срок его обучения. Одним словом, ему не придётся поступаться своим достоинством, хоть он и будет всего-навсего учеником.

Две дочери мистера Гулда жили в это время в Иенде. Чарльза радовала перспектива с ними познакомиться. Он уже представлял, как покажет себя с самой лучшей стороны, совершит чудеса храбрости и проявит рыцарское благородство. Мистер Гулд остался в городе на распродажу шерсти, но через месяц-два должен был вернуться на ферму. Он договорился, что пароходик, курсировавший вдоль побережья, довезёт Чарльза до Коссака, и Чарльз подписал контракт, согласно которому должен был отработать в Иенде год или, в противном случае, возместить расходы на проезд и вернуть выплаченные ему деньги. Грузовик с фермы встретит Чарльза и провезёт его четыреста миль в глубь страны. Мистер Гулд объяснил Чарльзу, что в его отсутствие в Иенде распоряжается всем Джок Мак-Леод – главный скотовод фермы. Он напишет Джоку, представит ему в письме нового работника, а Чарльз должен будет выполнять распоряжения мистера Мак-Леода.

- Джок – настоящий хозяин Иенды, - шутливо сказал мистер Гулд. – Бесценный работник, но немного с причудами. Джок спас мне ферму во время засухи, ссориться с ним я не могу, - так что вам тоже придётся с ним ладить, а не то в Иенде вы долго не продержитесь.

Чарльз понял, что имел в виду мистер Гулд, когда с чемоданом в руке слез с грузовика у конторы, помещавшейся на веранде усадьбы. Мистер Мак-Леод и Сэм Тулли, счетовод, вытаращили глаза, увидев изящного бледнолицего молодого человека с аккуратно зачёсанными волосами и тонкими, слабыми, как у женщины руками.

- Я ведь говорил Джорджу, что мне нужен настоящий работник, способный выполнять любую работу на ферме, а гляди, кого он мне прислал – слюнтяя, белоручку! – расхохотался Мак-Леод, прочитав письмо, которое ему вручил Чарльз.

Тулли, толстому краснолицему коротышке, это высказывание явно понрвилось, и он фыркнул, давясь от смеха. Мак-Леод в сердцах разразился многоэтажной бранью. Чарльз даже вспотел от неловкости. Он готов был броситься вон из этой душной клетушки, готов был убежать с фермы. Но он не знал, куда ему деваться, да и от побережья его отделяли добрых четыреста миль.

- Как тебя звать? – властно спросил Мак-Леод.

- Чарльз Вуд.

- Тебе чертовски повезло. – Грубое лицо Мак-Леода расплылось в улыбке. – Меня вот окрестили Кларенсом Августом де Курт Мак-Леодом. Сокращённо Джок. Так вот, постарайся работать как следует, и я тебя тоже не обижу.

- Спасибо, мистер Мак-Леод, - поблагодарил Чарльз. – Большое спасибо. Очень благородно с вашей стороны, что вы хотите мне помочь.

Его первая работа в Иенде заключалась в том, чтобы прорыть канавки от большой ветряной мельницы к саду. Туземцы ушли на ловлю диких собак динго, а мисс Мэри Гулд потребовала полить как следует её розы. Целую кучу розовых кустов привезли вместе с Чарльзом на грузовике. Их надо было посадить. Мак-Леод заставил Чарльза рыть для них ямки и канавки, чтобы поливка не пропадала даром.

Такая работа на ферме не устраивала Чарльза, и он сказал об этом.

Мак-Леод весело расхохотался.

- А какая работа тебя устраивает?

- Ну, сгонять скот, гуртовать его, объезжать лошадей и вообще учиться вести хозяйство на ферме, - ответил Чарльз.

- Если угождать молодым леди, по-твоему, не значит учиться вести хозяйство на ферме, тогда интересно знать, чему же ты должен учиться? – усмехнулся Джок. – Здесь им приходится угождать, не то они тут не останутся, а жить в такой глуши, да ещё без женщин, совсем плохо. На ферме надо уметь делать всё, что тебе скажут, а не то собирай манатки и до свидания.

Чарльз отдавал себе отчёт в том, что без гроша в кармане и без всяких видов на новую работу деваться ему некуда, и он покорно принялся рыть ямки для роз мисс Мэри. А когда пришла сама Мэри и раскритиковала его работу, он окончательно пал духом. Надо вырыть поглубже, сказала она. И Чарльз снова принялся долбить лопатой сухую твёрдую землю; он работал под палящим солнцем несколько часов подряд, прежде чем мисс Мэри осталась наконец довольна – теперь ямки были как раз нужной глубины.

Обливаясь потом, весь в грязи, Чарльз не мог набраться смелости и объяснить мисс Мэри, что ему никогда раньше не приходилось выполнять такую работу. Она стояла перед ним в белом полотняном платье и большой соломенной шляпе, такая красивая, надменная и совершенно равнодушная к страданиям молодого человека, который свалился им как снег на голову и никому здесь не нужен.

Спина у Чарльза ныла, руки покрылись волдырями. Когда он сел вечером обедать вместе с мисс Идой, мисс Мэри, их тёткой мисс Дэлби и мистером Тулли, лицо его лупилось от загара. Чарльз пытался завести разговор, но натолкнулся на стену вежливой сдержанности, и старания его пропали даром.

Наёмному работнику, заключил он, хоть иногда и разрешается сидеть за одним столом с хозяевами, не стоит злоупотреблять этой предоставленной ему привилегией. Джок Мак-Леод столовался вместе с остальными работниками, и Чарльз теперь ему позавидовал.

Мисс Ида, видимо, причисляла наёмных работников к каким-то низшим существам. Она была помолвлена с офицером королевского воздушного флота, и их свадьба ожидалась в начале следующего года, как только она вернётся в Лондон, а мисс Мэри совсем не отвечала тому идеалу девушки с далёкого Запада, который рисовал себе Чарльз. Мэри боялась коров, дрожала при виде лошадей и, вместо того, чтобы скакать верхом, ездила по округе в своём изящном новеньком жёлтом «седане».

Хрупкое избалованное создание со светло-карими глазами вздёрнутым носиком, Мэри испытывала какое-то злое удовольствие, наблюдая, как рушатся у людей иллюзии о мирной, спокойной жизни в глуши. Если Чарльз подковывал лошадь и она лягала его или необъезженный жеребёнок сбрасывал его в заросли колючего кустарника, мисс Мэри, узнав об этом, ехидно издевалась над «романтичной, полной приключений жизнью дикого Запада».

Чарльз очень обрадовался, когда его послали в Мьюрри – на отдалённое пастбище, где ему уже не грозило презрительное подшучивание Мэри, хотя он ловил себя на том, что всё время думает об этой девушке и жаждет доказать ей, что он вовсе не «сентиментальный слюнтяй».

В Мьюрри он поселился вместе с Питом Ларсеном в хижине с двумя койками вдоль стен, очагом, столом и ящиками вместо стульев. Пит, швед по происхождению, жил в Мьюрри уже много лет вместе с двумя пастухами-туземцами, чьи хижины находились в низине возле ручья.

Чарльз был доволен – он многому научился от Пита в овцеводческом деле. От Пита он же впервые услышал, что Иенде грозит разорение от постоянных засух и что мистер Гулд задолжал банку. Именно по этой причине мистер Гулд с дочерьми так много времени проводил на ферме. В этом году у них не было денег, чтобы жить в городе или за границей.

Джок рассказывал то же самое. По его подсчётам, Иенда потеряла в прошлом году двадцать пять тысяч овец. Мистер Гулд вновь пополнил стада, купив бунгарийских баранов. Ранние дожди вселили в него надежду – он решил, что сезон будет хороший; но река и ручьи пересохли раньше, чем обычно. Кормов не хватало.

- Самого хозяина это волнует меньше всех, - ворчал Джок.

Гулд продолжал управлять фермой, исполненный оптимизма, добрый и беспечно-весёлый, как всегда, хотя знал, что Госс и Мак-Гаффин захватят ферму, если в этом году положение не улучшится и в Иенде опять погибнет скот. То ли он не хотел показывать вида, то ли действительно не понимал, что дела плохи. Какого чёрта купил он мисс Мэри эту машину? Ведь и без того работники ворчали, что лошадей нечем кормить.

Чарльза угнетало сознание, что над фермой нависла беда. За месяцы жизни в Мьюрри он окреп и сильно загорел; теперь он умел подковывать и объезжать лошадей, сгонять овец. Целыми днями, а иногда и по нескольку дней кряду ездил он верхом по каменистым бурым равнинам, где даже мульга погибала от зноя; спал где придётся, сражённый усталостью, грязный и небритый.

Он понял, какая тяжёлая борьба за существование шла в этой выжженной солнцем стране с её засухами, миражами и песчаными бурями. Но когда Джок упомянул о том, что на Рождество Чарльзу придётся остаться на ферме, нервы его не выдержали.

В былые времена в Иенду на Рождество съезжались жители окрестных ферм. Так было при жизни миссис Гулд. После её смерти мистер Гулд забирал дочерей и уезжал из Иенды. Во время их отсутствия Джок сзывал людей со всей округи, и у них вошло в привычку праздновать Рождество на ферме, причём выпивка шла в счёт мистера Гулда.

- В этом году хозяин с дочками собирается в Вилландру. Тебя тоже пригласили, - вдруг объявил ему Джок перед самым Рождеством.

И Джок пустился описывать великолепные празднества, которые обычно устраивали в Вилландре на Рождество. В зале вешали омелу, из леса привозили молодое дерево и украшали его подарками, которые потом раздавали всем приглашённым. К обеду подавали жареную индейку и огромный пудинг, облитый ромом, всю ночь танцевали и пели, а на следующий день устраивали пикник с лодочными гонками, теннисными состязаниями и купаньем в таинственном вилландрском пруду, который не пересыхал даже тогда, когда все окрестные водоёмы пустовали.

Когда Чарльз подумал о том, что и ему предстоит принять участие в этой весёлой оргии, шутить и пировать вместе со всеми, настроение у него сразу поднялось. Ещё ничего в жизни не ожидал он с таким нетерпением, как этого радостного события. Наконец-то он сможет как следует вымыться, побриться и переодеться, достанет из чемодана белую шёлковую рубашку и теннисные брюки, к которым не прикасался с тех самых пор, как впервые ступил на австралийскую землю. Он мечтал о том, как будет танцевать с Мэри, как, может быть, ему удастся увидеть в её карих глазах не только обычное холодное равнодушие, но что-то ещё. Какое счастье забыть хотя бы на время овец и коров, жующих свою бесконечную жвачку!

(окончание следует)

Прикрепленное изображение (вес файла 146.2 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 36.8 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 107.8 Кб)

К. Причард

Рождество в Иенде

(окончание)

Накануне Рождества он вернулся из Мьюрри, помылся под душем, переоделся и направился к усадьбе.

Мистер Гулд как обычно после второго завтрака, дремал в кресле на веранде.

- Вот что, Чарли, - сказал он, когда они обменялись обычными замечаниями о погоде и состоянии пастбища в Мьюрри, - мы с девочками на Рождество собираемся в Вилландру. Работникам я оставлю ящик виски и бочку пива. Пусть они тут вволю повеселятся. Это их право. Даже сам Джок на Рождество распускает удила. Хочу, чтобы и ты остался тут и присмотрел за порядком. Проследи, чтобы к понедельнику Джок проспался, а Пита Ларсена отвезли обратно в Мьюрри.

- Слушаюсь, сэр, - ответил Чарльз, пытаясь скрыть своё огорчение.

- Ты тут придумай какие-нибудь спортивные соревнования. Это отвлечёт людей, даст выход их энергии. Но не позволяй им затевать ссоры и, чего доброго, устраивать драки.

- Слушаюсь, сэр, - повторил Чарльз.

Значит, его оставили присматривать за пьяными и убрать их из Иенды к возвращению мистера Гулда с дочерьми. А он-то думал провести это Рождество совсем по другому. Правда, Иенду оставляли под его ответственность, но даже и эта мысль не принесла ему удовлетворения.

После обеда Чарльз сыграл партию в кольца с Джоком и Сэмом Тулли. Когда кольца надоели, он хотел было сыграть в крикет с туземцами, Питом Ларсеном и ещё двумя белыми работниками, чьей специальностью было рытьё колодцев. Но у этих людей были свои собственные представления о развлечениях, и крикет их ничуть не привлекал. Они предпочитали пьянство, борьбу и туземные игры. Огорчённый Чарльз уселся на веранде и стал писать письмо матери.

И вот теперь старая Мэтти нарушила его покой своим мрачным предсказанием. Чарльз никак не мог выкинуть его из головы и сосредоточиться. Неужели старуха сказала правду?

Как ненавидел он эту пустынную, выжженную солнцем страну, зной, пыль, насекомых, овец, коров с их бесконечной жвачкой и этих черномазых! Он уже привык обращаться с ними не лучше, чем с собаками, приправляя свои приказания ругательствами, совсем как Пит, хотя туземцы смеялись над ним и не обращали на это никакого внимания, а когда ему случалось проходить мимо их улу около ручья, они что-то насмешливо кричали ему вслед.

В том месте, где ручей вливался в реку, образовалась песчаная отмель, Чарльз ясно представил себе островки, возвышающиеся над пересохшим руслом. Солнце ещё не выжгло на них траву, и овцы с ягнятами паслись там в тени кустарника. Слова Мэтти о надвигающейся буре и об опасности, которую таила в себе река, не давали Чарльзу покоя.

Чарльз не раз слышал рассказы о том, как река разливалась после дождей. Потоки воды обрушивались в реку с дальних холмов, и тогда она на целые мили затопляла окрестности. Чарльз мало верил этим сказкам о разверзшихся небесах и внезапных опустошительных наводнениях. И всё же, если это в какой-то мере соответствовало действительности, если в словах Мэтти была хоть доля правды…

Он вышел на крыльцо и внимательно посмотрел на небо. Чистое и прозрачное, оно, словно шёлк, отливало светло-фиолетовыми тонами в лучах вечернего солнца.

Чарльз вспомнил о Джоке. Может быть, он сумеет добиться чего-нибудь путного от него. Но Джок хвастался, что напивается всего дважды в год – на Рождество и в сочельник. Уж тут он давал себе волю.

Если ферме грозит наводнение, убеждал себя Чарльз, и Иенда потеряет овец и драгоценных бунгарийских ягнят, Джоку несладко придётся. Чарльз направился к олеандрам, в тени которых растянулись на траве Джок и Пит. Перед ними стояла бутылка виски.

- Послушай, Джок, - решился Чарльз, - похоже, собирается дождь.

- Дождь? – Джок расхохотался. – Кто сказал, что будет дождь? Дождя не будет больше, не будет, не будет… - весело запел он.

- Старая Мэтти говорит, что будет буря. Река разольётся, - настаивал Чарльз.

Джок приподнялся и сел. На лице его отразился испуг, и он вдруг протрезвился.

- Если Мэтти говорит, что будет дождь и река разольётся, значит, так и будет. Не помню, чтобы туземки когда-нибудь ошибались. Живо за дело, Чарли. Скакжи работникам, чтобы запрягали лошадей. Отвези Пита в Мьюрри. Там возьмёте свежих лошадей. Перегоните маток с ягнятами с островов на берег и оттуда в горы. А я поеду к нижним загонам.

Пошатываясь, Джок направился к дому.

- Еду! – сказал Чарльз.

Он крикнул туземцам, чтобы они поймали лошадей и запрягли их в тележку Пита. Через минуту он уже сбросил с себя белую шёлковую рубашку и фланелевые брюки, надетые по случаю Рождества, и натянул комбинезон. Затем пошёл в кладовую и взял запас муки, бекона и несколько банок джема.

Туземцы подвели упряжку к веранде. Чарльз сложил в тележку продовольствие и помог работникам покрепче привязать Пита к сидению ремнями из сыромятной кожи.

Лошади не стояли на месте, и, глядя как они бились в упряжке, вставали на дыбы и кидались из стороны в сторону, Чарльз забеспокоился – сладит ли он с ними? А вдруг они разнесут в щепы лёгкую непрочную повозку и выбросят их с Питом? Он изо всех сил натянул вожжи, сдерживая лошадей. Когда они выехали на равнину, лошади поуспокоились, править стало легче, но теперь Чарльз боялся потерять дорогу в густой, непроглядной тьме и заблудиться в зарослях мульги, тянувшихся на сотни миль вокруг. Луна ещё не взошла. Оставалось положиться на лошадей, которые хорошо знали дорогу. Пит начал проявлять признаки беспокойства. Он старался освободиться от сыромятных ремней, крепко притягивавших его к спинке сидения. Когда наконец в небе над мульгой засветились звёзды и выплыла золотистая луна, Чарльз увидел, что на губах у Пита мутная пена, а распухшее лицо искажено гримасой.

В ужасе Пит кричал, что его преследуют белые собаки, они бросаются на него из темноты и вот-вот растерзают. Он пытался выскочить из повозки.

- Быстрее, быстрее, Чарли! – вопил он. – За нами гонятся дикие собаки… белые, большие… как волки. Они разорвут нас на куски. Берегись, вот они! А-а!

Озарённый лунным светом кустарник проносился мимо, безумный крик Пита, от которого кровь стыла в жилах, эхом звенел в тишине, и тогда самому Чарльзу почудились в темноте злобные светящиеся глаза. Он оглянулся назад: то ли это деревья отбрасывали на дорогу причудливые, неверные тени, то ли в самом деле за повозкой мчались с разинутыми пастями призрачные собаки?

Под сиденьем лежала бутылка виски. Чарльз спрятал её туда на случай, если Пит станет совсем уж невыносим. Он дал верзиле-шведу хлебнуть из неё и быстрее погнал лошадей.

До Мьюрри было ещё далеко, когда лошади стали выдыхаться. Чарльз пытался приободрить их криками и громким пением и изо всех сил стегал их по спинам. Ни ветерка, ни облачка – ночь была по-прежнему душной и неподвижной, ни единая тень не набегала на серебристую гладь неба, хотя звёзды то гасли, то вспыхивали, словно в небесах шла какая-то неведомая исполинская работа.

Трудно было поверить, что эта тихая ночь таила в себе надвигающуюся опасность. И всё же, видимо, это было так. Чарльз помнил об этом и ещё быстрее гнал лошадей через кустарник, как будто судьба Иенды, всё её благосостояние зависело только от него одного.

Когда они наконец добрались до Мьюрри, Чарльз перетащил Пита в хижину, распряг и пустил пастись лошадей, оставив себе одну. Табун, пришедший на водопой к колодцу, всё ещё пасся на берегу сухого ручья. Чарльз загнал в загон нескольких лошадей, бросил седло на спину кобыле, на которой он обычно ездил, и свистнул овчарке, подаренной ему Джоком. Мохнатая, с жёсткой шерстью, она не отличалась чистотой породы. Джок прозвал её «Страх Господний».

- Взглянешь на неё, тошно станет, - говорил Джок, - зато лучшего сторожевого пса на всём Северо-Западе не найти.

Луна освещала равнину слабым светом. Чарльз пустил лошадь галопом, прислушиваясь к чуть слышному издалека блеянью овец. Оно было каким-то беспокойным. Может, овцы тоже чувствовали приближение бури, как и старая туземка?

Чудится ли ему это, спрашивал себя Чарльз, или он действительно слышит сквозь стук копыт где-то далеко-далеко за этой огромной затихшей равниной глухой шёпот, шум воды, широко заливающей жаждущую влаги землю? В этом крылось что-то таинственное. Разве может река разлиться только потому, что над дальними холмами выпали дожди? Ведь здесь ни единая тучка не омрачала чистого, безоблачного неба.

Чарльз пришпорил лошадь. Он скакал к самому отдалённому островку на сухом песчаном русле реки. Овцы сбились в кучу в тёмном кустарнике, и он перегнал их на берег, а оттуда на склон северной гряды.

Неясный шум вдали нарастал, становясь всё более грозным. Да, старая Мэтти была права – река выйдет из берегов. Собака, как и овцы, чуяла опасность. Она молнией носилась вокруг стада, гнала маток с ягнятами на высокий берег, а оттуда на склон гряды.

Чарльз перегнал на берег овец с шести островков. Оставались ещё два, когда первые струйки воды побежали по сухому руслу. Не прошло и полчаса, как вода дошла Чарльзу до колен, полилась в сапоги и стала подниматься выше. Теперь островки начало затоплять. Чарльз погдал овец в воду. Течением уносило ягнят, матки плыли за ними. Чарльз соскочил с лошади, привязал поводья к эвкалипту на берегу и бросился спасать тонущих ягнят.

Он хватал ягнят и выбрасывал их на берег, потом сгрёб в охапку трёх или четырёх ягнят, оставшихся на островке, и перенёс их через поток. Матки жалобно блеяли. Чарльз охрип от крика, подгоняя отставших к стаду, уже устремившемуся к холмам. Страх Господний с неистовым лаем носился вокруг.

Спасать животных таким образом было просто безумием, Но Чарльз всё перетаскивал ягнят с островков на берег, пока ноги совсем не перестали его слушаться и он уже не мог сделать больше ни шагу в бурлящем тёмном потоке. Он стоял по пояс в воде, не выпуская из рук матки с ягнёнком, когда где-то вверху по течению река, видимо, прорвала естественную запруду и стеной обрушилась на него. Чарльз видел, как лошадь его в страхе оборвала поводья и пустилась прочь по равнине. В этот момент пенящаяся тёмная масса сбила Чарльза с ног и понесла за собой.

Оказавшись рядом с одним из островков, Чарльз ухватился за нависшие над руслом ветви дерева, подтянулся на руках и с трудом выбрался из воды. Он влез на дерево и уселся верхом на сук. Силы его иссякли, голова кружилась, но он испытывал радостное возбуждение при мысли, что ему всё-таки удалось спастись.

Звёзды побледнели. Близился рассвет. Со своего сука на вершине дерева он мог разглядеть овец, движущихся по равнине к Красному кряжу – неровной гряде вулканического происхождения. Сквозь рёв реки до него изредка доносился лай Страха и еле слышное блеянье овец.

Когда наконец рассвело, берег отодвинулся ещё дальше. Чарльз и раньше с трудом проплывал лишь несколько метров, и теперь он знал, что не сможет побороть бешеный поток жёлтой воды, несущей трупы овец, сучья вырванные с корнем деревья. Он вспомнил о Джоке и туземцах: сумели они вовремя добраться до пастбищ и угнать баранов? Иенда сильно пострадает от наводнения, но всё же ему удалось спасти большую часть стада с островов. Чарльз с гордостью думал об этом.

А вода в реке всё продолжала подниматься, она кипела и пенилась в каких-нибудь двух метрах от сука, на котором устроился Чарльз. Дерево сотрясалось под напором воды, подмывающей его корни. Неужели оно не выдержит и рухнет, а вместе с ним рухнет в пучину и он? – с ужасом думал Чарльз. День уже клонился к закату, и теперь он подсчитывал, как долго сможет ещё продержаться на этом суку под лучами палящего солнца, совсем обессиленный от жажды.

Он убеждал себя, что было бы безумием напиться грязной воды, бурлившей вокруг. Она отравлена трупами животных и смешана с навозом. Наверняка подцепишь тиф. Чарльз пытался жевать белую кору дерева, но от едкой горечи ему захотелось пить ещё больше. Для чего терпеть эти муки, если конец неминуем? Не лучше ли просто броситься в воду и прекратить страдания?

Всё неотступнее терзало его желание покончить с собой. Он пропел все песни, какие только знал, чтобы избавиться от наваждения, но назойливая мысль, словно овод, не давала ему покоя: не лучше ли броситься в реку и разом кончить со всеми мучениями? Нет, нет, он не поддастся. Он умрёт непобеждённым. Просто солнце напекло ему голову, и мрачные мысли так и одолевают его.

И всё-таки он никак не мог от них избавиться. Ему представлялось, что река уже несёт по течению его отвратительно распухшее тело. Неужели ему суждено умереть так? Он боролся с одолевавшими его кошмарами, упрямо сопротивлялся – ведь завтра река может войти в берега, и тогда он рискнёт переплыть её.

Помощи ждать неоткуда, кто станет его искать? Уж конечно, не Пит, отсыпавшийся после попойки в Мьюрри. И не Джок – у него работы по горло, он перегоняет скот в двадцати милях отсюда, у нижних загонов. Никто и не вспомнит о «несчастном слюнтяе», не побеспокоится о нём. Все будут думать только об овцах, о том, чтобы уберечь их от наводнения.

Да и кому придёт в голову, что он спасается здесь, на дереве, над грозно бурлящей внизу рекой?

А мистер Гулд и мисс Мэри, должно быть, вовсю веселятся в Вилландре. Чарльз мог даже представить, чем они заняты сейчас: старик, наверное, засел за бридж, а Мэри играет в теннис и отчаянно флиртует с молодыми людьми, приглашёнными отпраздновать Рождество в Вилландре.

«И почему я, Чарльз Вуд, должен платить за них жизнью?» - пронеслось в его затуманенном мозгу…

Так прошло два дня. Два дня сидел он на дереве, обхватив ствол руками, без пищи, без воды, а солнце нещадно палило. Как он сумел удержаться на дереве, он потом и сам не понимал. Он уже терял сознание, у него помутнело в глазах, когда старая Мэтти нашла его. Верхом на лошади она переехала через поток и остановилась у дерева.

Она уговорила Чарльза спуститься вниз и довериться лошади. А когда он сел верхом, Мэтти ухватила лошадь за узду, нашла брод, вывела лошадь на берег и повела дальше через равнину, которая была ещё залита водой. Как только они достигли кряжа, Чарльз соскользнул с седла и повалился на землю. Мэтти устроила привал, развела костёр, накормила Чарльза и дала ему выспаться.

Первое, что он увидел, открыв глаза, было склонённое над ним тёмное лицо туземки.

«И я подумал, что никогда в жизни не приходилось мне видеть такого прекрасного лица, как лицо этой старой женщины, доброе и задумчивое, - спустя неделю писал Чарльз матери. – Видно, она сама хотела позаботиться об овцах, что паслись на островах, но я её опередил. Тогда она оседлала лошадь и поскакала за мной в Мьюрри. Услышала, как лает Страх, перегоняя овец к хребту, увидела мою лошадь с оборванными поводьями, догадалась, что со мной случилось какое-то несчастье, и поехала меня искать. Никто обо мне и не вспомнил, а если бы и вспомнил, то было бы уже поздно. Но Мэтти всё знала – и то, что река разольётся, и что надо спасать не только овец, но и меня.

Вот так-то я и отпраздновал Рождество в Иенде, дорогая. Мистер Гулд утверждает, что если бы я не спас маток ягнятами и не предупредил Джока, Иенда бы разорилась. И ещё я изменил своё мнение о туземцах. Как только мог я считать старую Мэтти отвратительным, безмозглым существом?»

Прикрепленное изображение (вес файла 81.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 29.8 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 28.3 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 137 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 декабря - в России День спасателя.

Радий Петрович Погодин

Шутка

Не было у Коли бабушек, которые пахнут оладьями и клубничным вареньем. Не было у Коли дедушек, которые позже всех спать ложатся и раньше всех поднимаются поутру. Был Коля один у родителей, и родители у Коли были одни - мать да отец. Не с кем было его в Ленинграде оставить.

И привезли родители Колю Уральцева на край земли, самый северный, отдалённый посёлок.

Горсточку слабых огоньков увидал Коля с аэродрома. А вокруг этих тёплых, живых огоньков увидел Коля Уральцев громадную ночь, неподвижную и торжественную. Небо в звёздах, как в орденах, и чёрная мгла без конца и без края. От такого вида у Коли в носу защипало. В голове и в груди у него образовалась громкая пустота.

"Ух ты!" - подумал Коля Уральцев, втянул уши в воротник, перевязанный толстым маминым шарфом, и долго потом молчал.

Родители определили своего единственного дорогого сына в школу-интернат, в первый класс. Сами залезли в железный вездеход и укатили по ночному снегу ещё дальше на север. Там, на пустом берегу, в деревянной избушке предстояло им поселиться для научной работы.

О своём сыне справлялись они по радио. На зимовках всё узнают по радио: и последние новости, и насчёт работы, и о здоровье своих ребятишек. Придёт зимовщик из тундры, накормит собак, скинет меховую одежду, отдыхать возле печки сядет, а по радио говорят:

"Слушайте, слушайте. Передаём сообщение о вашем сыне Коле. Первоклассник Коля Уральцев получил две пятёрки и одну тройку. Поведение у него хорошее. Здоровье отличное".

Сидят мать и отец на зимовке перед горячей печкой, думают о своём сыне единственном.

Коля о них тоже думает.

Выйдет на крыльцо и думает. "Вот там, - думает, - в темноте под Полярной звездой родители мои зимуют, изучают самую верхнюю оболочку Земли, где рождается северное сияние. Возникает в вышине оно. Непонятное и прекрасное. Будто другие жаркие планеты посылают своё тепло нашим людям. И леденеет это тепло в промороженном редком воздухе, сверкает во тьме разноцветное и ещё неразгаданное".

Когда Коля смотрел на сияние, студясь на сквозном ветру, он казался себе меньше самой маленькой неподвижной кочки. И это было приятно ощущать, как огромен мир, и как трудно в нём разобраться. И как всё-таки необходимо обо всём думать и всё увидеть своими глазами...

Жил Коля Уральцев с двумя мальчиками в комнате. Одного звали Лёнькой, был этот Лёнька промыслового охотника сын. Другого мальчишку звали Санька, этот был сыном радиста. Оказались они все трое ровесниками-первоклассниками. Про всех троих шли родителям на зимовки хорошие радиограммы. Но случился день, о котором в радиограммах не сообщалось. О котором и Лёнька, и Санька, и Уральцев Коля вспоминать не хотят, но всегда помнят.

Был этот день воскресенье.

Санька привёл в гости малого своего брата из детского сада. Звали малого брата Стасом. И когда Санька его привёл, и когда они уже поиграли немного, и уже собрался Санька отводить Стаса обратно в его круглосуточный детский сад, по радио объявили метеосводку: мол, идёт непогода-пурга.

В пургу ветер воет так жутко, словно кончается на земле его лихая, бродячая жизнь. В пургу ветер дует так сильно, что лётчики привязывают самолёты к специальным крепким столбам. Люди из домов выходить опасаются.

Свалит ветер человека, ударит о камни, засыплет снегом - БЕДА!

Большим и малым это известно.

Только герой-первоклассник Лёнька к метеосводке отнёсся странно.

- Парни, - сказал он отважным голосом, - побежали быстрее на остров. Там сегодня кино интересное будут показывать.

А до острова три километра через голый пролив по льду.

Коля ему напомнил:

- Как же так. Ведь пурга.

- До пурги успеем. Мы ходко побежим.

- Мне нельзя, - сказал Санька. - У меня Стас в гостях. Он толстый, закутанный. Он быстро не может.

- Я побыстрее всех могу, - сказал Стас. - Только я не согласен. Я сейчас спать захотел.

Лёнька обрадовался.

- Ну и ложись. Ну и спи. Нам без тебя ещё лучше. Мы одни побежим.

Коля представил себе пролив, тёмный и голый, очень удобный для ветра. Представил Коля, как ветер их повалил, закатил в ледяные щели и снегом засыпал. Стало ему жутко.

Он ещё раз Лёньке напомнил:

- Пурга ведь.

- А ты, Уральцев Коля, не суйся, - сказал Лёнька. - Ты на севере сколько живёшь? А мы здесь уже давно живём. Кто лучше знает?

- А я не могу одного Стаса оставить, - сказал Санька. - Мне его под честное слово дали. Может быть, я его ещё в детский сад проводить успею.

Тогда Лёнька посмотрел на них на всех свысока.

- Трусы, - сказал он, - вот вы кто. Вот не ожидал. Стас, а ты первый трус, хоть и родился на севере.

Стас немножко надулся.

- Я не трус, - сказал он. - Я маленький.

По радио объявили, что пурга подошла совсем близко к посёлку, и велели всем-всем из домов не выходить. А тем, кто ещё был в пути, приказали торопиться изо всех сил в укрытые от ветра места.

Санька пригорюнился.

- Опоздали. Придётся тебе, Стас, у нас оставаться.

- А мне всё равно, - сказал Стас. - Только вы не очень шумите. Я спать буду сидя.

И тут Лёнька придумал.

- Знаете, - сказал он, - давайте напишем записку, будто мы все вчетвером ушли на остров кино глядеть. А сами оденемся и под кроватями спрячемся. Все напугаются, а когда напугаются - мы тут как тут. Здрасте. Вот потеха будет!

- Давайте, - сказали Санька и Коля.

Подумали они в этот момент только о том, что не нужно им по проливу идти. Не станет их пурга с ног валить. Не укатит в ледовитое море.

- И не шумите, - сказал Стас. - Я уже засыпаю.

Приятели вырвали лист бумаги в косую линейку, на которой первоклассники пишут в тетрадках. Написали свою записку. А когда написали, оделись во всё тёплое, в чём гулять ходят, Стаса закутали. Под кровати залезли. Лежат себе тихо. Ждут, когда их спохватятся. И уснули в темноте да в тепле под кроватями.

Воспитательница проходила. Заглянула к ним в комнату. Видит, никого нет в комнате, а на столе записка. Прочитала воспитательница эту записку - и быстрее к директору. Прочитал директор эту записку - и скорее к телефону.

За окном темень. Если лицо к стеклу вплотную приблизить, станет заметно, как на улице кипит снег. Как ветер мнёт его и швыряет. Это пурга сигнал подаёт: мол, я уже здесь, я уже возле самых домов - сейчас дохну во всю силу.

Позвонил директор по телефону, вызвал секретаря райкома. Говорит в трубку, а сам от волнения на месте стоять не может, ходит вокруг стола.

- Беда, - говорит, - у меня мальчишки из интерната на остров ушли. В проливе на голом льду их пурга застигнет. В проливе пурга с двойной силой дует. Унесёт она ребят в океан.

- Понял вас, - сказал секретарь райкома. - Как мальчишек зовут?

- Крылов, Емельянов, Уральцев и с ними один дошкольник Стас.

- Ясно, - сказал секретарь райкома. - Родителям на зимовки не сообщать. Принимаю меры. И трубку повесил. Но повесил он её всего лишь на одну секунду. И опять поднял. И поднимал несколько раз, чтобы всем, кому нужно, сказать.

Капитану порта сказал:

- Тревога. Поднимайте моряков, пусть верёвки берут, фонари электрические захватывают. Мальчишки-малыши на остров пошли.

Начальнику гидрологов сказал:

- Тревога. Выводите вездеходы в пролив. Идите к океану. Трое мальчишек из интерната и один мальчишка-дошкольник в проливе в пургу попали.

На остров позвонил, командиру лётчиков и начальнику метеорологов сказал:

- Тревога, товарищи. Поднимайте людей. Идите с острова навстречу портовикам. Четверо малышей в проливе.

С главным охотником-звероловом поговорил:

- У тебя тут собачьи упряжки имеются?

- Есть. Несколько охотников-звероловов по делам прибыли.

- Пусть выводят собачьи упряжки. Пусть идут на них к океану впереди вездеходов. Четверо мальчишек в пургу попали.

Ещё позвонил командиру военной части. И на севере, на краю земли, солдат-пограничник в дозоре стоит - бережёт от врагов нашу Родину.

Поднялись по тревоге солдаты. Стали цепью. Двинулись в пургу, чтобы искать за каждым ледяным бугром, в каждой каменной щели. Всюду, где глаз в такую темень достанет. Всюду, где руки нашарят. Всюду, куда ноги в такую пургу дойдут. Мальчишки-малыши лёгкие, в тёплых шубах неповоротливые, их пурга далеко укатить может.

Потом секретарь райкома собрал остальных городских людей.

Парикмахеров взяли, поваров, бухгалтеров, монтёров с электростанции, охотоведов, продавцов, учителей, которые помоложе. Спортсменов-десятиклассников взял и сам с ними в пургу пошёл.

А мальчишки Лёнька, Коля и Санька спят под кроватями. Возле паровых батарей в тёплых шубах парятся. Дошкольник Стас слаще всех спит. Похрюкивает во сне и причмокивает.

Пурга валит людей. Идут они, друг с другом верёвками связанные. Свет от фонарей упирается в бешеный снег, не достигает вперёд дальше шага.

Тревожно у людей на душе. Мнится им, что уже осилил ветер четырёх ребятишек. Катит их где-нибудь далеко.

Вездеходы гусеницами грохочут, только не слышно их грохота. Пурга всякий шум заглушает. На вездеходах прожекторы. Сильно светят, да только на четыре шага пургу пробивают.

Собачьи упряжки опрокидываются. Собаки ползут сквозь пургу на брюхе. А как ветер чуть-чуть ослабнет - бегом бегут. Ловят собаки каждый самый маленький запах - вдруг пахнёт ребятишками. Охотники-звероловы, люди к темноте да к пурге привычные, понукают своих собак:

- Давайте, милые. Почуйте ребятишек. Их спасти нужно.

Цепью идут солдаты. Молча идут солдаты. В таком аду хоть как кричи, крик даже до собственных ушей не долетит.

Один солдат, по фамилии Петров, в лунку провалился. Гидрологи во льду лунку пробили, чтобы зимнее море изучать в глубине. Намок солдат Петров и тут же на ветру его одежда заледенела.

Командир велел солдату в посёлок спешить, в больницу.

- Я же не больной, - сказал солдат. - Я только мокрый.

- Идите быстрее, - приказал ему командир. - Изо всех сил торопитесь.

Тревожные радисты шлют в пургу один только вопрос:

- Нашли или нет?

- Нет, - отвечают им из пурги.

На дальних зимовках поймали зимовщики такие радиосигналы. Приникли к приёмникам. Каждый думает: "Может, мой сын в беде, а не мой, так товарища". Плохо зимовщикам: далеко они, не могут на помощь броситься.

Директор школы устал по коридору ходить. Старый он был. Будь помоложе, он бы тоже пошёл в пургу.

Заглянул директор в комнату к пропавшим ребятишкам. Валенец из-под кровати торчит. Директор этот валенец ногой шевельнул. Не пустой, есть в нём что-то. Директор нагнулся, взялся за валенец и вытащил из-под кровати Стаса. Стас обратно лезет, сон свой досматривать. Директор под одну кровать заглянул, под другую. И из под каждой вытащил по мальчишке.

- Так, - говорит, - очень прекрасно, - говорит. - Объясните мне ваш поступок.

Мальчишки ещё не поняли со сна, в чём дело, почему у директора такое усталое белое лицо.

- Мы пошутили. Мы тут...

- Хорошо пошутили... - Директор сел на кровать, сгорбился. – Не раздевайтесь. Сейчас мы в одно место пойдём. Вы там, кому нужно, объясните про вашу шутку.

По дороге директор завернул к себе в кабинет, позвонил на радиостацию. Сказал радисту:

- Нашлись мальчишки. Они под кроватями спали. Это, извините, была шутка с их стороны. - И ещё больше сгорбился.

Радист тут же принялся посылать сигналы в пургу:

"Нашлись ребятишки... Нашлись ребятишки... Они под кроватями спали... Это была шутка с их стороны... была шутка..."

Услышали такой сигнал на зимовках. "Вот это да, - подумал каждый зимовщик. - Вот это порадовали. Может быть, среди шутников и наш сын дорогой..."

Приняли сообщение радиста спасательные отряды. Повернулись они возвращаться. Горько им стало и тяжело. Горько потому, что почувствовали они себя обманутыми. Тяжело потому, что, когда они ребятишек искали, была у них тревога за ребячью судьбу, была надежда, что не дадут они ребятишкам пропасть. Эта тревога и эта надежда силу людям удваивали. Сейчас от обмана ослабли люди... А пурга, как назло, в своей самой лютой ярости вызрела. Прямо в лицо, прямо в грудь ледяными когтями бьёт и снизу, и сверху, и со всех сторон треплет. Старается оторвать людей друг от друга. С ног сбить.

Укатить. И следы замести.

Директор вывел первоклассников Лёньку, Колю и Саньку и дошкольника Стаса из своего кабинета. Велел за собой следовать.

Школьные ребята, все как есть, в коридоре стоят, молча смотрят на шутников.

Выбрал директор троих парней посильнее. Велел им взять шутников за воротники. Сам Стаса взял. Таким образом улицу преодолели и очутились где нужно.

В больнице.

Доктора лечат солдата Петрова. Он весь поморозился в мокрой одежде. Едва до больницы добрался. Кроме солдата в больнице ещё много людей. У кого лицо поморожено, у кого руки. И другие люди всё приходят. С ног валятся от усталости. И у всех, кто приходит, что-нибудь поморожено.

- Вот, товарищи, - сказал директор. - Это и есть те самые ребятишки. Посмотрите на них. Пусть они вам ответят.

А что тут ответишь?

- Мы пошутили, - сказал Лёнька и полез вместе со Стасом под белый больничный диван - реветь.

Санька встал в угол лицом - ревёт.

Только Коля Уральцев остался стоять где стоял. Смотрит в пол – реветь не может. Слёзы у него не идут - на пути к глазам выкипают.

Молчат обмороженные люди.

А пурга за окном хохочет.

1982

Прикрепленное изображение (вес файла 151.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

28 декабря - Международный день кино

Георгий Заколодяжный

«Фабрика грёз»

Мой друг Васин всегда и всё успевал раньше меня: стометровку он бегал быстрее всех на курсе, в институтской столовой ему доставался самый большой кусок мяса за обедом, экзамены он сдавал тоже в числе первых, вместе с отпетыми отличниками. И даже когда мы были в колхозе на «картошке», вечером на танцах успевал пригласить именно ту девушку, которая мне понравилась…

Дело было в начале октября, мы возвращались из колхоза, и настроение было великолепным. Единственное, что не радовало – пустые карманы.

Едва мы вышли из электрички на перрон Курского вокзала, как к нам подскочил молодой человек лет тридцати, одетый несуразно ярко – в жёлтой куртке с надписью «SUZUKI» на груди.

Он остановился прямо перед нами и принялся нас рассматривать.

Вид у нас был что надо: в меру небритые, в меру грязные, с ввалившимися щеками и диковатым огоньком в глазах, какой появляется после месяца жизни вдали от горячей воды, радио, газет прочего. Он осмотрел нас взглядом фотографа, потом сказал?

- Молодые люди студенты?

- Что надо? – довольно грубо спросил Васин.

Васин покрепче меня, занимался самбо и, как я уже говорил, быстрее бегает. Мне спокойно, когда я с ним.

- Не хотели бы молодые люди приобщиться к миру кино? И заодно заработать некоторую сумму денег? Мы тут снимаем картину, нужны два статиста-красноармейца. Всё, что надо сделать – пробежать метров двадцать и запрыгнуть на ходу в поезд. Деньги сразу. По четвертному. Устраивает?

Васин пнул меня носком сапога: вот это удача!..

Я же спросил:

- Поезд будет быстро идти?

- Ерунда, тише катафалка. Ну что, по рукам?

- Годится. – солидно заключил Васин.

И мы пошли к низким кирпичным зданиям, вызывающим в памяти странное слово «пакгауз», и скоро увидели на тупиковой ветке состав из шести очень старых вагонов и закопченный до черноты маленький паровоз. Прямо на земле среди пятен мазута стояли осветительные приборы, на параллельном пути – тележка с камерой, всюду кабели и провода. Вокруг суетилась прорва народу. Хотелось тут же вместе со всеми бегать, кричать и махать руками. Посреди всего этого бедлама сидел человек в кресле. Очень спокойно сидел. На нём были кожаный пиджак и тёмные очки.

Наш провожатый подскочил к режиссёру, а это был он, и радостно сообщил:

- Я, Виктор Сергеевич, красноармейцев нашёл!..

Виктор Сергеевич несколько секунд пристально рассматривал меня и Васина.

- Ладно, Макеев, - сказал он устало, - хоть какая-то от вас польза. Вам, ребята, Макеев рассказал, что делать?

Мы закивали головами: да, мол, ясно.

- Гражданская война, - сказал Виктор Сергеевич, глядя поверх наших голов. – Голод. Разруха. Всё смешалось… Впрочем, ладно. Постарайтесь бежать поестественнее и не оглядывайтесь по сторонам. Идите переодеваться.

Через двадцать минут мы уже стояли перед Виктором Алексеевичем. Вид у нас был колоритный – небритые физиономии, впалые глаза, шинели сидели на нас, как фрак на дворнике. На ногах тяжёлые ботинки, обмотки. Макеев сунул каждому по винтовке и повёл нас к пакгаузу. Прочертил носком своих белоснежных туфель черту:

- Вот отсюда побежите. Вы должны догнать поезд и запрыгнуть на площадку последнего вагона.

…Поезд действительно тащился медленно. Мне стало неловко – взрослый человек, скоро диплом, нарядился в старые тряпки и изображаю чёрт знает что.

Васин первым добежал до вагона, ухватился левой рукой за поручень и стал подниматься по ступенькам.

И что я увидел: открылась дверь тамбура и показался самый настоящий белый офицер – в фуражке с кокардой, в мундире, с усиками. Лицо брезгливое.

И вот этот беляк поднимает ногу в сияющем начищенном сапоге и пинает Васина прямо в небритую физиономию. Бедняга Васин, раскинув руки, с грохотом роняя котелок и винтовку, летит на землю, а поезд набирает ход.

Я подбежал к Васину, помог подняться, а он за глаз держится – видно, крепко ему двинул беляк.

И бестия Макеев тут как тут, улыбается, подлец.

- Ну что, порядок? – зубы скалит, курицын сын. Сунул нам по четвертному и сказал утешительно: - Хорошо, что тучки набежали – второго дубля не будет.

И очень поспешно исчез. Затем вся эта киношная орава с шумом и гамом собралась, смотала манатки и исчезла.

Через полчаса около пакгауза остались только мы с Васиным, даже паровоз с вагонами укатил. Снова мы были в своей походной одежде, с рюкзаками, всё как прежде, только в кармане у каждого по четвертному да под левым глазом у Васина разгорается «фонарь».

Так что если вы увидите в кино двух бегущих за поездом красноармейцев – то это мы. Первым бежит Васин.

Прикрепленное изображение (вес файла 147.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С Новым годом!

Татьяна Кудрявина

Как маленькая Баба-Яга стала Снегурочкой

Маленькая Баба-Яга никогда не ходила в школу. Она с рождения умела читать чужие мысли, а букву "р" не выговаривала. Маленькая Баба-Яга жила на болоте с лягушками. Лягушки понятия не имели ни про какое "р". Они умели говорить только "ква-ква-ква". К тому же, они были ужасные сони. Как зима – они спать. Зароются брюшком в теплый ил и замрут до весны. Маленькой Бабе-Яге тогда даже читать нечего: когда лягушки засыпают, у них мысли ни одной.

И вот прилетели снежинки. Лягушки спрятались. Без них совсем скучно, даже если ты и Баба-Яга. Можно, конечно, повиснуть на елке вниз головой, превратившись в летучую мышь, можно погрызть сосульку – лесное мороженое, можно закричать страшным голосом. Но ведь никто не услышит, не увидит, не испугается, не засмеется. Так не интересно.

Вдруг, откуда ни возьмись, Ворона.

– Кар-р, кар-р, – говорит. – Кар-р, кар-р, кар-р!

– Ках! Ках! Ках! – обрадовано завопила ей в ответ Маленькая Баба-Яга.

А ворона обиделась.

– Сначала букву "р" научись выговар-р-ривать, а потом др-р-разнись!

"Да я не дразниться. Поиграть с тобой хотела", – мелькнуло у Маленькой Бабы-Яги в голове. Но Вороны мыслей не читают. А у Яг тоже гордость есть.

– Духа ты, Вохона, – сказала Маленькая Баба-Яга и засвистела. Превратилась в Северный ветер. Обдала Ворону холодом и презрением.

А Ворона просто была очень старая. Потому и обидчивая. Зато много чего знала.

– Р-р-раньше пор-р-роли! Пр-р-равильно! – с одобрением прокаркала она. – А тепер-р-рь р-р-развели р-р-рокер-р-ров! Пр-р-рикольщиков! – Ворона возмущенно пощелкала клювом, осуждающе посмотрела на тихие елки – рассердилась еще больше. – В школу тебе пор-р-ра, гр-р-рубиянка! – И шумно вспорхнула.

– Ты куда? – топнула ногой Маленькая Баба-Яга.

– В Р-р-рио-де-Жанейр-ро! На Р-рождество. К р-родственникам! – небрежно обронила Ворона откуда-то сверху.

– Не улетай!

Но Ворона уже скрылась за дальней елкой.

– Вр-р-ременем не р-располагаю!

Гордость гордостью, а за хвост надо было хватать – вот что!

Маленькая Баба-Яга прыгнула на тучу. С тучи было видно, как с горы. Ворона, наверное, включила реактивную скорость, прямо на глазах она превращалась в черную точку. У Маленькой Бабы-Яги было к Вороне много вопросов, но она правильно сообразила, что успеет задать не больше одного.

– А школа – где? – что было голоса, прокричала она, встав на цыпочки.

– В гор-р-роде. Пр-р-рощай! Р-рокер-р-рша! – рокочущее "р" взбороздило морозное небо, как след Ту-144.

И точка исчезла.

Пошел снег. Маленькая Баба-Яга задумчиво стояла на краю тучи и смотрела на землю. Снег всегда – колдовство, тем более, новогодний. Даже Баба-Яга в такую минуту может вести себя как Снегурочка. Особенно Маленькая.

– Я все хавно, как Снежинка, – ни с того, ни с сего вдруг произнесла Маленькая Баба-Яга и красиво полетела. Туда, куда везли из леса елки. В город.

В городе машины фыркают хуже, чем Змеи-Горынычи, поэтому снежинки здесь тают на лету. Маленькая Баба-Яга чуть не растаяла. Хорошо, что она соображала даже быстрее компьютера. Как прыгнет с неба посреди города! А никто не удивился. Все бегут в разные стороны – кто в подземелье, кто – наверх. Лишь до самих себя им дело. И до мороженого. У подземелья мороженым торгуют, очередь, как за живой водой.

Только Волк Бабу-Ягу заметил. Бросил в нее снегом. Волк сидел у входа в подземелье. Глаза у него светились еще зеленее, чем буква "М" над входом, а люди все равно думали, что он – собака.

Маленькая Баба-Яга мгновенно его мысли прочитала, – и хоп – прямо из воздуха мороженое! Наколдовала.

– Лопай на здоровье, Сехенький!

– Ну, ты даешь, Снегурка! – восхитился Волк.

Бабе-Яге очень понравилось, что Волк назвал ее Снегурочкой. Она даже порозовела от удовольствия. И ресницы у нее сразу стали длиннее, и походка плавная, и зеркальце в руке блеснуло – зайчики стало пускать. Какая же девочка после этого признается, что она – Баба-Яга? Да никакая!

А Волк мороженое слизнул и спрашивает:

– Подарки-то где?

"Какие еще подарки? Сам дари!" – по привычке хотела огрызнуться Маленькая Баба-Яга. Но вовремя вспомнила, что Снегурочки не грубят. Воспитанно сказала:

– Мне вообще-то в школу надо.

Волк в затылке почесал:

– Так потом поздно будет. Снегурки всегда в Новый год подарки носят. Апельсины там, вафли... Я что, я подвезти хотел. Вместо такси.

Волк был хоть и серым, но добрым.

"Бабой-Ягой жить гораздо легче, чем Снегурочкой, – подумала Маленькая Баба-Яга. – Подарков никому дарить не надо, вредничай, сколько угодно, дразнись..." Но не отдавать же назад ресницы!

– Да ладно уж, если недалеко, – осторожно сказала Баба-Яга. – Но только к кому-нибудь одному.

– К одному! – успокоил Волк. – К моему знакомому мальчику Славе. Он когда в войну играет, совсем как волк рычит. Я за ним давно наблюдаю с помойки.

– Хаз, два. тхи – начало игхы! – объявила Баба-Яга, подпрыгивая.

Как любая девочка, Маленькая Баба-Яга была очень любопытная. Обожала все новое. Иногда от любопытства она даже превращалась в сороку. Сама потом себе удивлялась. Она и сейчас чуть не вспорхнула, но Волк успел схватить ее за крыло.

– Ты чего? – испугался Волк. – Снегурки не летают!

– Я нечаянно, – от смущения Маленькая Баба-Яга покраснела, как настоящая Снегурочка. И с лета взялась за дела. Нарисовала в воздухе елку. Елка взмахнула верхушкой и свалилась Волку в лапы.

– Нормально! – похвалил Волк. И удивился: – Пахнет!

На весь город запахло елками. Как у Маленькой Бабы-Яги дома – за тучами, в лесу.

Через минуту Волк со Снегурочкой уже стояли у дверей.

За ними сражался на войне и ужасно хотел есть мальчик Слава. Враг наступал, а Слава мечтал о колбасе. Славина мама ушла утром в магазин и пропала. За это время Слава три раза тайком от врага убегал с войны – выставил на пол все, что было в холодильнике и в буфете, но все-таки нашел колбасу. Можно было объявлять перемирие, да тут Слава услышал за дверью подозрительные звуки. Враг был коварен – заходил с лестницы. Слава нисколько не испугался – он устроил засаду. Из двух стульев, трех табуреток и одного мусорного ведра. Колбаса в засаде еще вкуснее.

А на лестнице Маленькая Баба-Яга и Волк наряжали елку. Елка была красавица. Волшебная, конечно. А главное, вместо игрушек на ветках висели желания. Это маленькая Баба-Яга так придумала.

В новогоднюю ночь желания выпархивают у ребят из головы и летают над городом, как воробьи. Баба-Яга ловила их из окна. А Волк сажал на елку. Желания все попадались чужие, не Славины. Волку они уже поднадоели, тем более, что из-за дверей очень вкусно пахло колбасой. Волк водил носом, принюхивался и вздыхал.

Наконец Баба-Яга закричала:

– Есть! Наступаем!

Про Волшебную елку, правда, забыли. Но елка и сама знала, что ей делать. Она моментально превратилась в стайку веток с желаниями, и желания, сидя на ветках, помчались исполняться. Каждое – к своему мальчику или девочке. А Баба-Яга с Волком оказались на войне.

Волк тут же попал в засаду. В нос ему впилась индейская стрела, в бок пушка из танка, а хлопушка-колобашка по лбу шарахнула.

– Попалась! – обрадовался Вождь-Генерал Слава. – Зоркий глаз бьет без промаха!

– Ой-ей-ей! – взмолился Волк. И зажмурился. – Мы так не договаривались! Снегурка-а!

А вокруг стреляли, палили, рубились, строчили новенькие солдатики – оловянные и пластмассовые. Маленькая Баба-Яга от восторга совсем запамятовала, зачем она сюда пришла. Она с восторгом начала превращаться! То в одних солдатиков, то в других. А то даже в генералов. Поэтому на поле боя воцарилась неразбериха. Самолеты на нервной почве сделались голубями.

А Слава приручил Волка. Он поднял колбасу повыше и приказал:

– Служи!

Только этого Волку не хватало! Он был хоть и голодный, но дикий. К тому же на Снегурочку обиделся – завела на войну да бросила! Волк встал на четыре лапы и завыл.

Слава на всякий случай опять залез в засаду. Оттуда скомандовал:

– Пароль говори! Скажешь – дам колбасы.

Никакого пароля Волк, разумеется, не знал. От отчаяния он завыл еще громче. Вот тебе и попал на "елку"! Солдатики услышали – стрелять перестали.

Маленькая Баба-Яга сразу в себя пришла. Опять чужие мысли начала читать. Села на военного коня и к засаде.

– Порох – пароль! Порох! – сказала она толстым голосом. И потребовала. – Освобождай Волка!

В тот же миг в Славиной руке оказалась приятная тяжелая банка с порохом. Это Баба-Яга поймала еще одно его желание.

В замке заворочался ключ. Слава зажал колбасу в руке и понесся в прихожую. В прихожей апельсинами запахло. Мама пришла!

– А у меня желания сбылись, – похвастался Слава. – Я четыре войны выиграл и порох добыл.

Мама засмеялась:

– Хорошо, хоть порох есть. А то мне в очереди елки не хватило. – И ахнула.

Со Славиного плеча свалилась елочная ветка. Прямо на глазах она начала расти и выросла в елку.

– Ку-ку! – сказала елка. А может, и не Елка.

В комнате открылась форточка. В нее кто-то выпрыгнул. А может, вылетел. Елка зажглась. И во всем городе зажглись елки. Хлопнули хлопушки. Слава, правда, их уже не слышал. Он вдруг сел на пол и уснул – устал очень на войне. Во сне он улыбался и кричал "Ура". Наверное, ему снился салют.

А бедный Волк сидел в сугробе и мерз. Когда настроение плохое, всегда холодно. Особенно, если на носу у тебя царапина от индейской стрелы, а на лбу – шишка от хлопушки! Маленькая Баба-Яга сама не поняла, как это вышло. Подошла к Волку и приложила ему ко лбу свою холодную ладошку. Шишка исчезла.

Волка еще никто никогда не жалел. Он Бабе-Яге сразу все простил.

– Подумаешь, колбаса, – сказал Волк. – Я такой елки, как твоя, никогда еще не видел!

Маленькая Баба-Яга разулыбалась. И пошел волшебный снег. Он долетал до самой земли и не думал таять. Славина мама тоже никогда не встречала такой пахучей, такой пышной, такой зеленой елки. Славина мама стояла у окна, смотрела, как идет снег, и молодела. Вдруг она заметила во дворе девочку с собакой.

– Девочка! – крикнула Славина мама. – Лови!

Из окна выкатился оранжевый апельсин. Потом еще один, потом еще... Апельсины подпрыгивали, как мячики, кувыркались в воздухе, опять взлетали. Маленькая Баба-Яга подхватывала их то одной рукой, то другой, а то двумя вместе и тоже подбрасывала! Ничуть не хуже, чем Славина мама.

Волк даже рот раскрыл от изумления. А ничего удивительного. Славина мама работала в цирке. Жонглером и воздушной гимнасткой. А Бабы-Яги вообще прирожденные циркачки.

Маленькой Бабе-Яге очень хотелось апельсина. Она никогда еще такого не пробовала. На болоте, как известно, апельсины не растут, только клюква. Но жевать апельсины во время спектакля невежливо. Все Снегурочки это понимают.

– Антракт! – весело сказала Славина мама.

И Снегурочка начала есть апельсин. Мамы тоже умеют угадывать желания. На то они и мамы. И напоследок мама осыпала зрителей снежинками! Потому что из цирковой волшебницы превратилась в настоящую.

Волк слизнул одну снежинку – она оказалась ириской. Тогда он начал гоняться за снежинками, вприпрыжку, как щенок. Снежинки на вкус были все разные. Некоторые, как вишни, некоторые, как мед, некоторые, как арбуз, а некоторые даже, как колбаса "Собачья радость".

"Как легко быть доброй! Гораздо легче, чем злой! – с удивлением подумала Маленькая Баба-Яга. – Это так просто!"

Ей сделалось так радостно, что она принялась танцевать в воздухе.

– Девочка, а девочка! Хочешь к нам в цирк? – спросила вдруг Славина мама. – Ты прирожденная артистка!

– Спасибо, – сказала Маленькая Баба-Яга. – Но мне в школу надо.

– Могу отвезти, – предложил Волк...

Это была настоящая школа. Как город. И как сад. Со звонками, переменами, все бегали, точно летали. Кричали на разные голоса, но букву "р" выговаривали.

На дверях было написано: "Школа 2222".

– До свидания, Волк, – грустно сказала маленькая Баба-Яга. – Знаешь, я ведь не настоящая Снегурочка. Я – Баба-Яга. Пхавда, Маленькая.

Когда идет волшебный снег, принято говорить одну только правду.

– Не переживай! – сказал Волк. – Ты уже Снегурочка. Возьми меня в собаки, а?

А почему не взять? Что тут особенного? Со стороны посмотришь – идет девочка с овчаркой. И они пошли.

В школе с ними, конечно же, начались приключения.

– Все пр-равильно! Но это уже др-ругая сказка. Совсем др-ругая, – очень знакомым голосом сказала вдруг старенькая бабушка в черной шляпке, которая сидела на скамейке.

В руках она держала полиэтиленовый мешок с маленькой капроновой елочкой. На мешке было написано: "Рио-де-Жанейро".

А в следующую минуту бабушки на скамейке уже не было.

Может, улетела?..

Прикрепленное изображение (вес файла 5.6 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 17.2 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 13.8 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 14.2 Кб)

Кабарга-лакомка

Алтайская сказка

У опушки черного леса, на берегу быстрой реки, возле богатых лиственниц жили дед и бабушка. Они под старость, точно зайцы к зиме, совсем побелели.

Никого, ничего у них не было, только синяя корова. Старик ночами сказки сказывал, песни свистал. Старуха шкуры звериные разминала, слушала. И так эти сказки гладко текли, что из полусонного черного леса, с высоких камней чуткая кабарга прибегала слушать. Свет костра белел на ее длинных клыках. Всю ночь слушала.

Но вот раз и днем кабарга не утерпела. Осторожно, тонкими ногами перебирая, спустилась к шалашу. У шалаша стоял полный казан молока. Кабарга опустила морду в казан, половину молока выпила.

Вернулась старуха домой.

— Шестьдесят лет под этим шалашом живем — воров не было. Кто молоко выпил?

От стыда убежала кабарга на горные уступы, поднялась на ускользающие от глаз скалы. Здесь крылатой птице негде сесть. Сюда когтистым зверям не вскарабкаться.

А утром кабарга, соскучившись по молоку, пришла легким шагом к шалашу. Опять молоко выпила и унеслась.

Рассердились старики, воткнули в землю три высоких кола и подняли тяжелый казан. Наутро прибежала кабарга, губами пожевала.

— Бшшш... — головой повела. — Пшш! Меня испугались — молоко повыше подняли.

Стукнула передними копытами — казан качнулся и выплеснул молоко кабарге на спину. Покрылась серая спина молочными пятнами. Сколько по земле ни каталась кабарга, сколько о камни ни терлась, белые пятна стереть нельзя.

Стыдясь этой отметины, кабарга теперь к серым камням жмется, в непроходимой чаше леса прячется. Чтоб пугливую кабаргу настичь, должен охотник сказку спеть, песню засвистать. Не вытерпит чуткая кабарга, выйдет, поставит уши и слушает:

Вот тут-то и стреляют ее.

Прикрепленное изображение (вес файла 105.2 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

7 января - Рождество Христово по юлианскому календарю (Православное Рождество)

А. И. Куприн

Бедный принц

"Замечательно умно! - думает сердито девятилетний Даня Иевлев, лежа животом на шкуре белого медведя и постукивая каблуком о каблук поднятых кверху ног. - Замечательно! Только большие и могут быть такими притворщиками. Сами заперли меня в темную гостиную, а сами развлекаются тем, что увешивают елку. А от меня требуют, чтобы я делал вид, будто ни о чем не догадываюсь. Вот они какие - взрослые!"

На улице горит газовый фонарь и золотит морозные разводы на стеклах, и, скользя сквозь листья латаний и фикусов, стелет легкий золотистый узор на полу. Слабо блестит в полутьме изогнутый бок рояля.

"Да и что веселого, по правде сказать, в этой елке? - продолжает размышлять Даня. - Ну, придут знакомые мальчики и девочки и будут притворяться, в угоду большим, умными и воспитанными детьми... За каждым гувернантка или какая-нибудь старенькая тетя... Заставят говорить все время по-английски... Затеют какую-нибудь прескучную игру, в которой непременно нужно называть имена зверей, растений или городов, а взрослые будут вмешиваться и поправлять маленьких. Велят ходить цепью вокруг елки и что-нибудь петь и для чего-то хлопать в ладоши; потом все усядутся под елкой, и дядя Ника прочитает вслух ненатуральным, актерским, "давлючим", как говорит Сонина няня, голосом рассказ о бедном мальчике, который замерзает на улице, глядя на роскошную елку богача. А потом подарят готовальню, глобус и детскую книжку с картинками... А коньков или лыж уж наверно не подарят... И пошлют спать.

Нет, ничего не понимают эти взрослые... Вот и папа... он самый главный человек в городе и, конечно, самый ученый... недаром его называют городской головой... Но и он мало чего понимает. Он до сих пор думает, что Даня маленький ребенок, а как бы он удивился, узнав, что Даня давным-давно уже решился стать знаменитым авиатором и открыть оба полюса. У него уже и план летающего корабля готов, нужно только достать где-нибудь гибкую стальную полосу, резиновый шнур и большой, больше дома, шелковый зонтик. Именно на таком аэроплане Даня чудесно летает - по ночам во сне".

Мальчик лениво встал с медведя, подошел, волоча ноги, к окну, подышал на фантастические морозные леса из пальм, потер рукавом стекло. Он худощавый, но стройный и крепкий ребенок. На нем коричневая из рубчатого бархата курточка, такие же штанишки по колено, черные гетры и толстые штиблеты на шнурках, отложной крахмальный воротник и белый галстук. Светлые, короткие и мягкие волосы расчесаны, как у взрослого, английским прямым пробором. Но его милое лицо мучительно-бледно, и это происходит от недостатка воздуха: чуть ветер немного посильнее или мороз больше шести градусов, Даню не выпускают гулять. А если и поведут на улицу, то полчаса перед этим укутывают: гамаши, меховые ботики, теплый оренбургский платок на грудь, шапка с наушниками, башлычок, пальто на гагачьем пуху, беличьи перчатки, муфта... опротивеет и гулянье! И непременно ведет его за руку, точно маленького, длинная мисс Дженерс со своим красным висячим носом, поджатым прыщавым ртом и рыбьими глазами. А в это время летят вдоль тротуара на одном деревянном коньке веселые, краснощекие, с потными счастливыми лицами, уличные мальчишки, или катают друг друга на салазках, или, отломив от водосточной трубы сосульку, сочно, с хрустением жуют ее. Боже мой! Хотя бы раз в жизни попробовать сосульку. Должно быть, изумительный вкус. Но разве это возможно!

"Ах, простуда! Ах, дифтерит! Ах, микроб! Ах, гадость!"

"Ох, уж эти мне женщины! - вздыхает Даня, серьезно повторяя любимое отцовское восклицание. - Весь дом полон женщинами - тетя Катя, тетя Лиза, тетя Нина, мама, англичанка... женщины, ведь это те же девчонки, только старые... Ахают, суетятся, любят целоваться, всего пугаются - мышей, простуды, собак, микробов... И Даню тоже считают точно за девочку... Это его-то! Предводителя команчей, капитана пиратского судна, а теперь знаменитого авиатора и великого путешественника! Нет! Вот назло возьму, насушу сухарей, отолью в пузырек папиного вина, скоплю три рубля и убегу тайком юнгой на парусное судно. Денег легко собрать. У Дани всегда есть карманные деньги, предназначенные на дела уличной благотворительности".

Нет, нет, все это мечты, одни мечты... С большими ничего не поделаешь, а с женщинами тем более. Сейчас же схватятся и отнимут. Вот нянька говорит часто: "Ты наш прынц". И правда, Даня, когда был маленьким, думал, что он - волшебный принц, а теперь вырос и знает, что он бедный, несчастный принц, заколдованный жить в скучном и богатом царстве.

II

Окно выходит в соседний двор. Странный, необычный огонь, который колеблется в воздухе из стороны в сторону, поднимается и опускается, исчезает на секунду и опять показывается, вдруг остро привлекает внимание Дани. Продышав ртом на стекле дыру побольше, он приникает к ней глазами, закрывшись ладонью, как щитом, от света фонаря. Теперь на белом фоне свежего только что выпавшего снега он ясно различает небольшую, тесно сгрудившуюся кучку ребятишек. Над ними на высокой палке, которой не видно в темноте, раскачивается, точно плавает в воздухе, огромная разноцветная бумажная звезда, освещенная изнутри каким-то скрытым огнем.

Даня хорошо знает, что все это - детвора из соседнего бедного и старого дома, "уличные мальчишки" и "дурные дети", как их называют взрослые: сыновья сапожников, дворников и прачек. Но Данино сердце холодеет от зависти, восторга и любопытства. От няньки он слыхал о местном древнем южном обычае: под рождество дети в складчину устраивают звезду и вертеп, ходят с ними по домам - знакомым и незнакомым, - поют колядки и рождественские кантики и получают за это в виде вознаграждения ветчину, колбасу, пироги и всякую медную монету.

Безумно-смелая мысль мелькает в голове Дани, - настолько смелая, что он на минуту даже прикусывает нижнюю губу, делает большие, испуганные глаза и съеживается. Но разве в самом деле он не авиатор и не полярный путешественник? Ведь рано или поздно придется же откровенно сказать отцу: "Ты, папа, не волнуйся, пожалуйста, а я сегодня отправляюсь на своем аэроплане чрез океан". Сравнительно с такими страшными словами, одеться потихоньку и выбежать на улицу - сущие пустяки. Лишь бы только на его счастье старый толстый швейцар не торчал в передней, а сидел бы у себя в каморке под лестницей.

Пальто и шапку он находит в передней ощупью, возясь бесшумно в темноте. Нет ни гамаш, ни перчаток, но ведь он только на одну минутку! Довольно трудно справиться с американским механизмом замка. Нога стукнулась о дверь, гул пошел по всей лестнице. Слава богу, ярко освещенная передняя пуста. Задержав дыхание, с бьющимся сердцем, Даня, как мышь, проскальзывает в тяжелые двери, едва приотворив их, и вот он на улице! Черное небо, белый, скользкий, нежный, скрипящий под ногами снег, беготня света и теней под фонарем на тротуаре, вкусный запах зимнего воздуха, чувство свободы, одиночества и дикой смелости - все как сон!..

III

"Дурные дети" как раз выходили из калитки соседнего дома, когда Даня выскочил на улицу. Над мальчиками плыла звезда, вся светившаяся красными, розовыми и желтыми лучами, а самый маленький из колядников нес на руках освещенный изнутри, сделанный из картона и разноцветной папиросной бумаги домик - "вертеп господень". Этот малыш был не кто иной, как сын иевлевского кучера. Даня не знал его имени, но помнил, что этот мальчуган нередко вслед за отцом с большой серьезностью снимал шапку, когда Дане случалось проходить мимо каретного сарая или конюшни.

Звезда поравнялась с Даней. Он нерешительно посопел и сказал баском:

- Господа, примите и меня-а-а... Дети остановились. Помолчали немного.

Кто-то сказал сиплым голосом:

- А на кой ты нам ляд?!.

И тогда все заговорили разом:

- Иди, иди... Нам с тобой не ведено водиться...

- И не треба...

- Тоже ловкий... мы по восьми копеек сложились...

- Хлопцы, да это же иевлевский паныч. Гаранька, это - ваш?..

- Наш!.. - с суровой стыдливостью подтвердил мальчишка кучера.

- Проваливай! - решительно сказал первый, осипший мальчик. – Нема тут тебе компании...

- Сам проваливай, - рассердился Даня, - здесь улица моя, а не ваша!

- И не твоя вовсе, а казенная.

-Нет, моя. Моя и папина.

- А вот я тебе дам по шее, - тогда узнаешь, чья улица...

- А не смеешь!.. Я папе пожалуюсь... А он тебя высекет...

- А я твоего папу ни на столечко вот не боюсь... Иди, иди, откудова пришел. У нас дело товариское. Ты небось денег на звезду не давал, а лезешь...

- Я и хотел вам денег дать... целых пятьдесят копеек, чтобы вы меня приняли... А теперь вот не дам!..

- И все ты врешь!.. Нет у тебя никаких пятьдесят копеек.

- А вот нет - есть!..

- Покажи!.. Все ты врешь...

Даня побренчал деньгами в кармане.

- Слышишь?..

Мальчики замолчали в раздумье. Наконец сиплый высморкался двумя пальцами и сказал:

- Ну-к что ж... Давай деньги - иди в компанию. Мы думали, что ты так, на шермака хочешь!.. Петь можешь?..

- Чего?..

- А вот "Рождество твое, Христе боже наш"... колядки еще тоже...

- Могу, - сказал решительно Даня.

IV

Чудесный был этот вечер. Звезда останавливалась перед освещенными окнами, заходила во все дворы, спускалась в подвалы, лазила на чердаки. Остановившись перед дверью, предводитель труппы - тот самый рослый мальчишка, который недавно побранился с Даней, - начинал сиплым и гнусавым голосом:

Рождество твое, Христе боже наш...

И остальные десять человек подхватывали вразброд, не в тон, но с большим воодушевлением:

Воссия мирови свет разума...

Иногда дверь отворялась, и их пускали в переднюю. Тогда они начинали длинную, почти бесконечную колядку о том, как шла царевна на крутую гору, как упала с неба звезда-красна, как Христос народился, а Ирод сомутился. Им выносили отрезанное щедрой рукой кольцо колбасы, яиц, хлеба, свиного студня, кусок телятины. В другие дома их не пускали, но высылали несколько медных монет. Деньги прятались предводителем в карман, а съестные припасы

складывались в один общий мешок. В иных же домах на звуки пения быстро распахивались двери, выскакивала какая-нибудь рыхлая, толстая баба с веником и кричала грозно:

- Вот я вас, лайдаки, голодранцы паршивые... Гэть!.. Кышь до дому!

Один раз на них накинулся огромный городовой, закутанный в остроконечный башлык, из отверстия которого торчали белые, ледяные усы.

- Що вы тут, стрекулисты, шляетесь?.. Вот я вас в участок!.. По какому такому праву?.. А?..

И он затопал на них ногами и зарычал зверским голосом.

Как стая воробьев после выстрела, разлетелись по всей улице маленькие христославщики. Высоко прыгала в воздухе, чертя огненный след, красная звезда. Дане было жутко и весело скакать галопом от погони, слыша, как его штиблеты стучат, точно копыта дикого мустанга, по скользкому и неверному тротуару. Какой-то мальчишка, в шапке по самые уши, перегоняя, толкнул его неловко боком, и оба с разбега ухнули лицом в высокий сугроб. Снег сразу

набился Дане в рот и в нос. Он был нежен и мягок, как холодный невесомый пух, и прикосновение его к пылавшим щекам было свежо, щекотно и сладостно.

Только на углу мальчики остановились. Городовой и не думал за ними гнаться.

Так они обошли весь квартал. Заходили к лавочникам, к подвальным жителям, в дворницкие. Благодаря тому, что выхоленное лицо и изящный костюм Дани обращали общее внимание, он старался держаться позади. Но пел он, кажется, усерднее всех, с разгоревшимися щеками и блестящими глазами, опьяненный воздухом, движением и необыкновенностью этого ночного бродяжничества. В эти блаженные, веселые, живые минуты он совершенно искренно забыл и о позднем времени, и о доме, и о мисс Дженерс, и обо всем на свете, кроме волшебной колядки и красной звезды. И с каким наслаждением ел он на ходу кусок толстой холодной малороссийской колбасы с чесноком, от которой мерзли зубы. Никогда в жизни не приходилось ему есть ничего более вкусного!

И потому при выходе из булочной,' где звезду угостили теплыми витушками и сладкими крендельками, он только слабо и удивленно ахнул, увидя перед собою нос к носу тетю Нину и мисс Дженерс в сопровождении лакея, швейцара, няньки и горничной.

- Слава тебе, господи, нашелся наконец!.. Боже мой, в каком виде! Без калош и без башлыка! Весь дом с ног сбился из-за тебя, противный мальчишка!

Славильщиков давно уже не было вокруг. Как недавно от городового, так и теперь они прыснули в разные стороны, едва только почуяли опасность, и вдали слышался лишь дробный звук их торопливых ног.

Тетя Нина - за одну руку, мисс Дженерс - за другую повели беглеца домой. Мама была в слезах - бог знает, какие мысли приходили ей за эти два часа, когда все домашние потеряв головы бегали по всем закоулкам дома, по соседям и по ближним улицам. Отец напрасно притворялся разгневанным и суровым и совсем неудачно скрывал свою радость, увидев сына живым и невредимым. Он не меньше жены был взволнован исчезновением Дани и уже успел за это время поставить на ноги всю городскую полицию.

С обычной прямотой Даня подробно рассказал свои приключения. Ему пригрозили назавтра тяжелым наказанием и послали переодеться.

Он вышел к своим маленьким гостям вымытый, свежий, в новом красивом костюме. Щеки его горели от недавнего возбуждения, и глаза весело блестели после мороза. Очень скучно было притворяться благовоспитанным мальчиком, с хорошими манерами и английским языком, но, добросовестно заглаживая свою недавнюю вину, он ловко шаркал ножкой, целовал ручку у пожилых дам и снисходительно развлекал самых маленьких малышей.

- А ведь Дане полезен воздух, - сказал отец, наблюдавший за ним издали, из кабинета. - Вы дома его слишком много держите взаперти. Посмотрите, мальчик пробегался, и какой у него здоровый вид! Нельзя держать мальчика все время в вате.

Но дамы так дружно накинулись на него и наговорили сразу такую кучу ужасов о микробах, дифтеритах, ангинах и о дурных манерах, что отец только замахал руками и воскликнул, весь сморщившись:

- Довольно, довольно! Будет... будет... Делайте, как хотите... Ох, уж эти мне женщины!..

Прикрепленное изображение (вес файла 125.8 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 270.7 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 января – Старый Новый год

Наталья Абрамцева

День рождения старой ели

Жила-была елка. Уважаемая всем лесом старая ель. Ей исполнялось сто лет. Это много — сто лет. Даже ель, дерево сильное, в этом возрасте считается пожилым. Столетняя елка много повидала на своем веку и многое умела.

Умела ель предсказывать погоду. Это ей было совсем не трудно, потому что все на свете ветры и даже маленькие ветерки были ее добрыми друзьями. Они и научили ее узнавать погоду. Прилетит ли завтра туча из-за леса и прольет ли дождь над лесом, или туча улетит далеко за речку и погода будет ясной. А ведь лесным жителям очень важно, какая будет погода. Если солнечно — белкам можно грибы на зиму сушить, а если пасмурно, прохладно — можно лягушатам по влажной траве прыгать в соседний ручей в гости к бабушке. Ну а если сильный ливень приближается, значит, всем по норкам прятаться.

А еще старая ель умела рассказывать удивительные сказки и истории. И откуда она их столько знала? А вот откуда!

Самые короткие сказки рассказывала елке быстрая молния. Самые длинные истории поведали долгие зимние ночи. Самые веселые сказки рассказывали солнечные лучи. Самые грустные — осенние дожди. За сто лет много разных историй узнала елка, а ведь интересные сказки все любят. Вот и прибегают к елке зайчата, ежата, медвежата, прилетают синицы, дрозды и просят: «Елка, елка, расскажи сказку! Пожалуйста!»

И за сказки любили елку, и за то, что про погоду все знала, а главное, за то. что доброй и справедливой была. Поэтому, когда стал приближаться день рождения старой ели, весь лес задумался: чем бы ее порадовать? Ведь это не простой день рождения, а сотый! — Послушайте меня,— важно сказал дедушка медведь.— Хоть и считается, что слуха у меня нет и в музыке я ничего не понимаю, а все-таки я точно знаю, что лучше всех в нашем лесу поет розовый дрозд. Давайте попросим его спеть для елки свои самые лучшие песни.

— Я очень рад, что вам нравятся мои песни, уважаемый дедушка медведь,— вежливо поклонился розовый дрозд,— но я пою их часто и не могу дарить на день рождения то, что дарю каждый день.

— Дрозд прав,— застрекотала сорока.— Нельзя дарить уже подаренное.

— Придумал!— весело подпрыгнул заяц.— Мы, зайцы, соберем самые красивые грибы, а белки пусть нанижут их на ветки старой ели. Мне рассказывала одна маленькая елочка, что деревья очень любят, когда их украшают грибами.

— Ну-у-у! Тоже придумал,— насмешливо фыркнула рыжая белочка.— Мы уже неделю назад нанизали на елкины веточки самые красивые грибы.

— Я знаю, что сделать!— сказал маленький зеленый лягушонок.— Нужно спросить у самой елки, какой подарок она хотела бы получить. На том и порешили. Пошли к елке.

— Дорогая наша именинница,— сказал дедушка медведь,— мы долго думали, что подарить тебе, чем порадовать в твой сотый день рождения. Думали, да придумать не смогли. Не подскажешь ли ты нам?

— Спасибо, друзья,— зашуршала иголками старая ель.— Спасибо, что помните о моем празднике. Мы старые друзья, и поэтому открою я вам мою тайну. Есть у меня заветное желание...

Замерли звери и птицы — слушают.

— Девяносто девять раз встречала я свой день рождения зеленым-презеленым летом. А ведь день рождения — это начало нового года моей жизни. Это праздник — почти как Новый год. У нас, у елок, традиция — встречать Новый год в пушистом легком платье из нежных трепетных снежинок. Но я знаю,— вздохнула елка,— что даже вы, мои верные друзья, не сможете подарить мне ни единой снежинки. Только зима со снегом могут сделать это...

Опечалились лесные жители: действительно, как исполнить желание ели? Вдруг крохотная белая бабочка опустилась на лапу дедушки медведя. Посмотрел медведь на белую бабочку, задумался и понял, что не просто так прилетела она.

— Бабочка,— тихо спросил он,— много ли у тебя подружек?

— Много, дедушка медведь: и в лесу, и на лугу, и в поле, и в березовой роще. .

— Они такие же белые, нежные, легкие, как ты? Так же похожи на снежинки?

— Да, дедушка медведь. Правда, я никогда не видела снега — ведь мы. бабочки, спим зимой. Но однажды старая ель сказала мне, что я похожа на большую снежинку. Вот я и подумала...

— Ты замечательно придумала, маленькая белая бабочка. Собирай своих подружек.— И медведь легонько подбросил бабочку.

...Вот и настал день рождения ели. Друзья пришли поздравлять ее. И бабочка здесь. Она тихонько что-то сказала дедушке медведю.

— Милая елка,— торжественно произнес дедушка медведь,— с днем рождения! Закрой, пожалуйста, только на одну минутку глаза.

Закрыла ель зеленые глаза. (Почему зеленые? Конечно, зеленые. Какие же глаза могут быть у ели. Только зеленые-презеленые.) Закрыла ель глаза. А когда открыла, увидела, что на каждой ее веточке, на каждой ее хвоинке сидит, взмахивая крылышками, легкая, невесомая, почти белая бабочка. Бабочка-снежинка.

Такого необыкновенного, прекрасного живого снега ель еще никогда не видела. Она была очень счастлива, благодарно кивала ветками и думала: «Как хорошо, как радостно жить на свете, если рядом настоящие друзья».

А друзья повторяли:

— С Новым годом! С днем рождения!

Прикрепленное изображение (вес файла 137 Кб)

Прикрепленное изображение (вес файла 142.2 Кб)

Царь картофеля

Башкирская сказка

В давние времена жил бедный старик-лесоруб. Было у него три сына. Старшие были ленивые да хмурые, а младший, Таз, - старательный да весёлый. За что он ни брался, всё у него ладилось. Станет Таз траву косить – в один миг целую копну накосит. Начнёт дрова рубить – не успеешь оглянуться, а уж Таз целый воз сложит. Не любили Таза старшие братья, завидовали его сноровке и уменью.

Вот заболел старик и позвал к себе сыновей. Решил он поделить между ними своё скудное имущество. Старшему сыну дал пилу, среднему сыну – топор, а младшему – кочедык.

Прошло немного времени, и старик умер. Похоронил сыновья отца, погоревали и не знают, как им дальше жить.

Старуха видит, что растерялись сыновья, и говорит им:

- Умер ваш отец. Пора вам самим приниматься за дело. Сходите в лес и нарубите дров. Нечем печку топить и не на чем обед варить.

Только услышал Таз слова матери, тут же начал собираться в дорогу. Надел он свой старый чекмень, подпоясался кушаком и стал звать братьев.

Старшим братьям не хотелось работать, но что делать – нельзя не выполнить первую просьбу матери! Встали они, потягиваются, зевают и говорят Тазу:

- Ты, Таз, уже оделся, иди. Мы скоро тебя догоним. Только возьми с собой пилу и топор.

Взял Таз всё, что сказали братья, захватил ещё свой кочедык и пошёл. Идёт по дороге – песни распевает. Не заметил, как дошёл до леса. Пришёл, осмотрелся, выбрал деревья повыше да потолще и начал их валить. Свалит дерево, распилит, расколет и тут же складывает. Поработал он полдня, устал, а братьев всё нет. Присел передохнуть на пенёк, услышал голоса: это ищут его братья. Откликнулся Таз на их зов, и вышли братья на полянку, где он работал. Увидели они сложенные дрова и раскричались:

- Ты что же нашим топором да пилой орудуешь! Небось успел затупить их. Отдай сейчас же топор и пилу! Поработай вот своим кочедыком!

Сказали они так, забрали узелок с едой, топор, пилу и ушли вглубь леса.

Таз вытащил из-за пояса кочедык и начал им отдирать кору со спиленных деревьев. Думает: «Намочу кору, и будет лыко и мочало для лаптей и верёвок».

Не успел он поработать немного, вдруг опять слышит голоса; смотрит – идут братья уже обратно и ругают его:

- Эх, паршивый Таз, из-за твоей глупости мы из сил выбились! Ведь совсем затупил топор и пилу! Как же нам трудно пришлось! Руки онемели, спины болят. Отдохнём немного и пойдём домой, а за дровами приедем завтра.

Вздыхают и охают братья, будто на самом деле устали от работы. А спилили они всего одно маленькое дерево, посидели в тени, поели и пришли к Тазу.

Таз смотрит на братьев и молчит. Знает он, что не от усталости, а от лени и хитрости они охают.

Старший брат даёт ему узелок и говорит:

- Вот тебе хлеб – поешь и поработай ещё. Смотри не забудь захватить топор и пилу. Ты затупил их, бестолковый, ты и неси обратно!

Ушли братья.

Проголодался Таз, решил поесть. Развернул тряпку, посмотрел и нахмурился: лежал в тряпке всего один маленький кусочек сухой лепёшки.

Поел Таз и опять принялся за работу.

Нарубил он ещё много дров, сложил их и поздно вечером ушёл из лесу. Устал Таз. Вернулся он домой на заре, забрался на печку и уснул крепким сном.

Пока Таз спал, встали братья, взяли лошадь у соседа и поехали в лес.

Сложили они на телегу свои два-три полешка и подъехали к тому месту, где работал Таз. Посмотрели они и удивились: дров было так много, что не увезли бы и пять лошадей. Сложили братья на телегу столько дров, сколько могла увезти одна лошадь, а дров будто и не убавилось.

Думают они: «Привезёт брат дров больше нашего, и начнёт мать корить нас. Надо что-нибудь придумать».

И решили они спалить дрова брата; подожгли их и уехали.

Приехали домой, стали хвастать:

- Вот сколько дров мы нарубили! Вот каких дров мы нарубили!

Ничего не знал младший брат о проделках старших братьев.

На другой день встал он пораньше, попросил у соседа лошадёнку и отправился в лес.

Приезжает Таз в лес и видит: на том месте, где лежали дрова, белеет только куча золы. Погоревал Таз из-за дров, но снова рубить не стал. Собрал он золу, сложил на телегу и поехал обратно. Думает: может, на что пригодится.

В дороге лошадь его устала. Заехал Таз в деревню и остановился у одной старухи покормить лошадь и отдохнуть.

Старуха напоила его чаем и накормила картофелем. До этого никогда не приходилось Тазу есть картофель. Попробовал он – очень ему понравилось новое кушанье.

Старуха расспросила его, куда он едет и что везёт. Таз рассказал ей о своём несчастье: как он нарубил много дров и как от них осталась одна зола.

Старуха пожалела его и говорит:

- Нельзя тебе вернуться с пустыми руками. Свали золу у меня на огороде, а я тебе картофеля дам.

Угости мать свою да попробуй посадить – может, и вырастет.

Рассказала старуха, как начали в деревне сажать картофель и что растёт он плохо.

- Как же у тебя, бабушка, растёт? – спрашивает Таз.

А старуха отвечает:

- Работаю много. Землю перекапываю, всходы поливаю, полю, окучиваю.

Свалил Таз за домом золу, взял мешок картофеля, поблагодарил старуху и поехал дальше. А сам думает: «Хорошую штуку вырастила старуха, надо и мне попробовать. Но будет ли он расти на такой земле, как мой пустырь?»

Когда умер старик, братья Таза клочок с хорошей землёй забрали себе, а ему выделили заброшенный пустырь за домом.

Вот про это думал Таз и ехал к себе домой.

Пусть он едет и думает свою думу, а мы посмотрим, что делает старуха.

Когда настала весна, старуха перекопала свою землю и посадила картофель. Всё лето она ухаживала за огородом, полола и окучивала всходы.

Осенью она собрала столько картофеля, что не знала, куда его девать.

Приходили соседи и расспрашивали старуху:

- Скажи нам, как тебе удалось вырастить такой картофель? Земля у нас одна, работаем одинаково, а получаем по-разному.

Старуха и сама не знала, отчего так много уродилось картофеля, и отвечает:

- Один егет из соседней деревни свалил на моём огороде целый воз золы, ветер разбросал её по всему огороду. Перекопала я весной землю – смешалась она с золой. Может быть, та зола волшебная была.

Люди слушают и не верят старухе.

Когда Таз привёз домой картофель, сварила мать целый котёл картофеля. Всем он очень понравился. Братья удивляются, как же вместо золы Таз привёз такую вкусную вещь.

Таз рассказал братьям всё как было.

Завистливые и жадные братья Таза решили тоже обменять золу на картофель и снова поехали в лес. Пилят дрова и сжигают, пилят дрова и сжигают. Так они сожгли много дров и, когда собрали мешок золы, повезли её в ту деревню, где жила старуха. Едут по деревне и кричат:

- Кто меняет картофель на золу? Кто меняет картофель на золу?

На этот крик сбежался народ, все спрашивают друг друга:

- Кто эти сумасшедшие? О чём они говорят? У нас у самих нет картофеля!

Испугались братья, уехали скорее к себе в деревню. Приехали домой – и к Тазу:

- Где ты поменял золу на картофель?

А брату досадно стало, он и говорит:

- Там, где я менял, уже не меняют. Свалите свою золу где-нибудь и не смешите людей.

Братья рассердились на него и стали ругать обманщиком.

Дождались они вечера и свалили золу на огороде у Таза: лень им было отвозить её за деревню.

Когда братья уснули, Таз встал и пошёл на огород. Днём братья не давали ему покоя, надоедали бранью своей и пустыми наставлениями. Поэтому решил он поработать ночью.

Вскопал Таз огород и не видел, что там была свалена зола.

Посадил он картофель и всё лето ухаживал за ним. А братья ходят и посмеиваются: они думали, что испортили ему землю золой.

На удивление всем, картофель уродился такой, какого до сих пор ни у кого не было: под каждым кустом было по десяти крупных картофелин.

Больше всего удивились братья Таза и говорят ему:

- Как это ты ухитрился вырастить хороший картофель? Ведь мы тебе в землю подсыпали золы и думали, что ничего не будет расти.

Таз смекнул, что от золы лучше родит земля, и рассказал всем об этом.

Слава Таза разнеслась повсюду, и в народе стали его называть царём картофеля.

Ленивые братья Таза ничего не получили со своего участка. Пришлось им сознаться в своих проделках и просить младшего брата о помощи.

Прикрепленное изображение (вес файла 323.8 Кб)