Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

2 декабря - Международный день борьбы за отмену рабства

Николай Дмитриевич Телешов

Крупеничка

Так рассказывают старые люди.

У воеводы Всеслава была единственная дочь, по имени Крупеничка. Шел год за годом, и из русой девочки с голубыми глазами обратилась Крупеничка в редкостную красавицу. Стали подумывать родители, за кого отдать ее замуж. Выдавать дочку на чужую сторону они и думать не хотели и выбирали такого зятя, чтобы жить всем вместе и никогда не расставаться с Крупеничкой.

Слава о дивной красавице далеко разносилась вокруг, и Всеслав этим очень гордился. Но старая мамушка Варварушка боялась такой славы и всегда сердилась, когда ее расспрашивали о красоте Крупенички.

- Никакой красавицы у нас нету! - ворчала она. - Вон у соседей - у тех правда красавицы дочери. А у нас - девица как девица: таких везде много, как наша.

А сама налюбоваться и наглядеться не могла на свою Крупеничку. Знала, что красивей ее никого нет; и красивее нет, и добрей, и милей нету. Старые и молодые, бедные и богатые, свои и чужие - все любили Крупеничку за ее доброе сердце.

В народе даже песенка про нее сложилась:

Крупеничка, красная девица,

Голубка ты наша, радость-сердце,

Живи, цвети, молодейся,

Будь всем добрым людям на радость!

Летела, летела слава о красоте Крупенички и долетела до татарского становища, до военачальника Талантая.

- Гой вы, храбрые воины, удалые наездники! Покажите-ка мне, что за красавица такая дочка воеводы Всеслава, Крупеничка, - сказал Талантай. - Не годится ли она в жены нашему хану?

Сели на коней три наездника, надели на себя халаты: один надел халат зеленый, точно трава; другой - серый, точно дорога лесная; третий - коричневый, как сосновый ствол.

Прищурили наездники хитрые глаза, улыбнулись друг другу одними углами губ, задорно встряхнули бритыми головами в мохнатых шапках и поехали-поскакали с молодецким покриком. А через несколько дней вернулись и привезли с собой Талантаю, для хана своего, подарок: дивную красавицу — Крупеничку.

Шла она с мамушкой Варварушкой купаться в озере; а в лесу, как нарочно, ягодка за ягодкой - спелая земляника так и заманивает глубже в чащу. А мамушка все рассказывает ей про одолень-траву, что растет белыми звездами среди озера; надобно собрать этой одолень-травы и в пояс зашить, и тогда с человеком никакой беды не случится: одолень-трава всякую беду отведет. И вскрикнуть обе не успели, как поднялась вдруг перед ними столбом серая пыль с тропинки, с одной стороны сорвался с места сосновый пень лесной и бросился им под ноги, а с другой стороны прыгнул на них зеленый куст. Подхватили они Крупеничку - и тут только увидала мамушка Варварушка, что это был за куст зеленый. Вцепилась она в него что было силы, но хитро извернулся татарин и выскользнул из своей одежды, злодей. Варварушка так и повалилась на землю с зеленым халатом в руках. А что было дальше, она не знала, не ведала, точно затмился с горя ее рассудок. Сидит она целыми днями на берегу озера, глядит на простор воды да все приговаривает:

- Одолень-трава! Одолей ты мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса дремучие, дай ты мне, одотень-трава, увидеть мою милую Крупеничку!

Сидела она так-то над озером да горевала и плакала, как вдруг подошел к ней прохожий старичок, низенький, тощенький, с белой бородкой, с сумочкой за плечами, и говорит Варварушке:

- Иду я в дальнюю сторону басурманскую. Не снести ль кому от тебя поклон?

Посмотрела на него Варварушка и спрашивает:

- А кто ты таков, добрый человек? Как тебя зовут?

- А зовут меня Одолень-трава.

Обрадовалась Варварушка, бросилась с плачем старичку в ноги и опять заголосила, как безумная:

- Одолень-трава! Одолей ты злых людей: лихо бы на нас не думали, дурно бы нам не делали. Верни, старичок, мне мою Крупеничку!

Выслушал ее старичок и ласково ответил:

- Коли так, будь же ты мне в дороге верной спутницей, в трудах - помощницей!

Так сказал он мамушке и взмахнул рукавом над ее головою. И тотчас Варварушка обратилась в дорожный посох. С ним и пошел старичок в путь-дорогу. Где гора крута, посошок ему опорой служит, где чаща густа - он кусты раздвигает, где собаки злы - он их отгоняет.

Шел, шел старичок и пришел в татарское становище, где жил Талантай и где снаряжали в ту пору караван для отсылки хану драгоценных подарков. Отсылали золото и меха, камни самоцветные и снаряжали в дальний путь красавиц невольниц.

Среди них была и Крупеничка.

Остановился старичок у дороги, по которой должен был идти караван, развернул свой узелок и начал раскладывать, будто для продажи, разные сласти - тут у него и мед, и пряники, и орехи. Огляделся он по сторонам - нет ли кого, поднял над головой и бросил оземь свой посох дорожный, потом взмахнул над ним рукавом - и вместо посоха поднялась с травы и стоит перед ним мамушка Варварушка.

- Ну, теперь, мамушка, не зевай, - говорит ей старичок. - Гляди во все глаза на дорогу: на нее вскоре упадет малое зернышко. Как упадет, бери его скорей, зажимай в руке и береги, покуда домой не вернемся. Смотри не потеряй зернышка, коль мила тебе твоя Крупеничка.

Вот и тронулся караван из становища; проходит он по дороге мимо старичка, а тот на лужайке сидит, разложил вокруг себя сласти и приветливо покрикивает:

- Кушайте, красавицы, соты медовые, пряники душистые, орехи каленые!

И мамушка Варварушка ему поддакивает: - Кушайте, красавицы: веселее будете, румянее станете!

Увидели их татары, велели сейчас же сластями красавиц попотчевать. И старики понесли им свое угощение:

- Кушайте, кушайте на здоровье!

Обступили их девушки; одни посмеиваются, другие молча глядят, третьи печалятся, отворачиваются.

- Кушайте, девицы! Кушайте, красавицы!

Еще издали завидела Крупеничка свою мамушку Варварушку. Сердце у нее так в груди и запрыгало, а лицо побелело.

Чувствует она, что неспроста пришла сюда старуха и неспроста не признает ее, а идет к ней словно чужая: не здоровается, не кланяется, идет прямо на нее, во все глаза глядит и только громким голосом твердит одно и то же:

- Кушайте, милые, кушайте!

Старичок тоже покрикивает, а сам во все стороны раздает кому орехов, кому меду, кому пряников - и всем стало вдруг весело.

Подошел старичок поближе к Крупеничке да как выбросит в воздух в левую сторону от нее у всех над головами целую горсть гостинцев, да еще горсть, да еще горсть... Кинулись девушки ловить да подбирать гостинцы, а он взмахнул рукавом над Крупеничкой в правую сторону - и Крупенички не стало. Только упало вместо нее на дорогу малое гречишное зернышко.

Бросилась за ним мамушка Варварушка, схватила зернышко в руку и зажала крепко-накрепко, а старичок махнул и над нею рукавом - и вместо Варварушки поднял с земли дорожный посох.

- Кушайте, красавицы, кушайте на здоровье!

Роздал он поскорее все остатки, встряхнул пустым мешочком, поклонился всем на прощанье и пошел потихоньку своим путем, опираясь на посох. Татары ему еще воловий пузырь с кумысом на дорогу дали.

Никто и не заметил сразу, что невольниц стало на одну меньше.

Долго ли, коротко ли, возвратился благополучно старичок на тот самый берег, где повстречался с мамушкой Варварушкой, где вдоль по озеру раскинулись зеленые широкие листья и белыми звездами по воде цвела одолень-трава. Кинул он оземь свой посох дорожный - и перед ним опять стоит мамушка Варварушка: правая рука в кулачок зажата и к сердцу приложена - не оторвешь.

Спросил ее старичок:

- Укажи мне: где здесь у вас поле, никогда не паханное, где земля, никогда не сеянная?

- А вот тут, около озера, - отвечает Варварушка, - поляна никогда не пахана, земля никогда не сеяна; цветет она чем сама засеется.

Взял тогда старичок из рук у нее гречишное зернышко, бросил его на землю несеяную и сказал:

- Крупеничка, красная девица, живи, цвети, молодейся добрым людям на радость! А ты, греча, выцветай, созревай, завивайся - будь ты всем людям на угоду!

Проговорил - и исчез старичок, как будто никогда его здесь и не было. Глядит мамушка Варварушка, протирает глаза, будто спросонья, и видит перед собой Крупеничку, красавицу свою ненаглядную, живую и здоровую.

А там, где упало малое зернышко, зазеленело невиданное доселе растение, и развело оно по всей стране цветистую душистую гречу, про которую и теперь, когда ее сеют, поют старинную песенку:

Крупеничка, красная девица,

Кормилка ты наша, радость-сердце.

Цвети, выцветай, молодейся, Мудрее, курчавей завивайся,

Будь всем добрым людям на угоду!

Во время посева, 13 июня, в день Гречишницы, в старину всякого странника, бывало, угощали кашей - досыта. Странники ели да похваливали и желали, чтоб посев был счастливый, чтоб гречи уродилось на полях видимо-невидимо, потому что без хлеба да без каши - ни во что труды наши!

Прикрепленное изображение (вес файла 57.9 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

8 декабря - День художника

Автор под ником  Рыжий-Снег

Сказка о художнике.

   Однажды жил на свете художник, который умел во всем видеть красоту. Когда на улице светило яркое солнце и пели птицы, а дети серебристо смеялись и бегали по зеленой траве, художник широко раскрывал свои гениальные глаза, выходил на террасу и вздыхал: "Как это прекрасно!", доставал из саквояжа кисточку и рисовал. А если небо вдруг огорчалось, и на землю нисходил дождь, а хозяйки пекли пироги и заваривали крепкий горячий чай, художник вставал у окна, убирал с глаз длинную челку и задумчиво произносил: "Как это прекрасно", доставал из-за уха карандаш и делал наброски капель на стекле...

   Этот художник был гением, немного безумным и немного рассеянным, каким и полагается быть гению. Когда он шел по улице, прохожие делали вид, что не узнают его, и тихо перешептывались у него за спиной. Художник знал это и улыбался за их спинами...

   Казалось, все краски мира были доступны ему, а полотна дышали настоящей жизнью и выглядели более реальными, чем оригиналы. Люди говорили, он способен был видеть отражение бабочки в капле росы и силуэты нимф в солнечных бликах на траве... Он никогда не рисовал людей, потому что в каждом видел столько красоты, что боялся пробудить тщеславие и самовлюбленность. Люди прощали, потому что сами боялись увидеть и поверить, что это действительно они.

Художник любил гулять в одиночестве. Однажды он забрел на улицу, где горел дом, и залюбовался танцующими бликами огня. В этом доме умирала от угара немая девушка, пытаясь выбраться и позвать на помощь, но художник не знал. Он раскрыл свои гениальные глаза и подумал: "Как прекрасно!", и поспешил домой. Там он встал к мольберту и не отходил от него три дня. Художник писал горящее окно. Это было то самое окно, за которым умирала девушка, и ее душа, пролетая мимо его мастерской, увидела картину и решила в ней поселиться. "Мертвое должно жить в мертвом", подумала она и нырнула в нарисованную комнату. Но душа девушки ошиблась - картина была живой. Сам художник чувствовал это: когда он рисовал, руки жгло нестерпимым жаром, а в воздухе стоял запах гари. Когда же картина была готова, мастер повесил ее на стену мастерской и потерял сознание - после трех дней работы он был совершенно истощен.

   Целую неделю за ним ухаживала его ученица, девушка по имени Софи. Она любила художника, но не потому, что он был богат, красив и знаменит. Однажды художник написал автопортрет и оставил его в мастерской, девушка увидела его и полюбила, потому что он был прекрасен.

   Больной пролежал в бреду ровно шесть дней, а на седьмой в город пришел туман и вором прокрался в мастерскую. Он проглотил все звуки, кроме треска нарисованного пламени в нарисованном окне. Этот звук разбудил художника. Спросонья он почувствовал запах гари, исходящий от картины, и принял туман за дым. Мастерская находилась на четвертом этаже, но художник забыл об этом и выпрыгнул в окно.

   Он погиб. Его душа собралась на небо, но из сентиментальности заглянула в мастерскую и увидела призрак немой девушки, которая вышла из картины посмотреть, что происходит. "Мертвое должно жить в мертвом", сказали глаза девушки, и художник остался с ней. Они полюбили друг друга, хотя и не могли разговаривать - душа девушки тоже была немой. Им не нужны были слова. Часами они могли сидеть рядом и думать одни и те же мысли, глядя, как пляшет огонь на окне.

   Так было 20 лет. Картину продали местному богачу. Однажды ночью его дворецкий почувствовал сильный запах гари. Он взял огнетушитель и вышел в зал, где висели картины. Дворецкий работал недавно и ничего не знал о волшебной картине, в темноте он принял ее за настоящее полыхающее окно и направил на него струю пены.

   Так погибла картина, и жившие в ней души, взявшись за руки, с двадцатилетним опозданием вознеслись в небеса. О них уже никто не помнил, они не оставили на земле ничего, кроме этого рассказа, который половина читателей сочтет выдумкой, а значит, никто никогда не узнает, жили ли они на самом деле, как и миллионы других людей, исчезнувших после смерти навсегда...

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

19 декабря - Международный день помощи бедным

Запоздалая тысяча

(Из сборника "Рассказы, собранные в Удзи")

Не теперь, а в давние времена жил в Китае человек по имени Чжуанцзы. Был он до крайности беден и ни единого дня в году не ел досыта. А по соседству с ним жил богач, которого звали Цзянь Хэхоу. К нему и пришел как-то Чжуанцзы попросить немного проса, чтобы утолить голод.

— Извольте пожаловать через пять дней. К тому времени у меня будет тысяча золотых, вот я и отдам эти деньги вам. Как же можно такому почтенному человеку, как вы, дать проса на один день? Да меня ведь совесть замучит, — сказал Хэхоу. А Чжуанцзы молвил ему в ответ:

— Вчера иду я по дороге, и вдруг откуда-то сзади доносится голос. Я оглянулся, но человека поблизости не было. Только в небольшой луже, что образовалась во впадине от колеса повозки, вижу — плещется карась.

Не может того быть, подумал я, подошел поближе—и правда: лужа совсем мелкая, а карась — небывалой величины.

«Как же ты здесь очутился?» — спрашиваю я, а карась отвечает: «Я посыльный бога реки и держал путь к озеру. Только не удалось мне до него добраться, и я свалился в эту лужу. У меня пересохло в горле, и, видно, смерть моя близка. Помоги мне».

Я говорю ему в ответ: «Дня через два-три я как раз намерен отправиться в те края. Возьму тебя с собой и там выпущу в воду», — а рыба молвит: «До тех пор я ждать не могу. Лучше ты сейчас принеси пригоршню воды и смочи мне горло».

Я сделал, как он просил. То, что случилось с карасем, напоминает мое нынешнее положение. Если сегодня мне нечего будет есть, я умру от голода. И тогда меня не спасет даже тысяча золотых. — Так сказал Чжуанцзы.

С тех пор и пошло выражение «запоздалая тысяча».

(Перевод Т. И. Редъко-Добровольской)

Прикрепленное изображение (вес файла 109.5 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С 22 на 23 декабря - Тёмный праздник Новогодья

С. Топелиус

Сампо-Лопарёнок

Жили-были когда-то лопарь и лопарка, муж и жена.

А знаешь ли ты, что за народ лопари и где они живут?

Вот послушай, сейчас я тебе расскажу.

Живут лопари далеко на севере — севернее, чем шведы, норвежцы и финны.

Если ты взглянешь на большую карту, ты увидишь: как будто белый колпак надет на голову Финляндии. Вот это и есть страна, где живут лопари. Называется она Лапландия.

Удивительная это страна! Полгода там не заходит солнце, и тогда ночью, так же как днем, совсем светло. А потом полгода длится непрерывная ночь, и тогда даже днем на небе сверкают звезды.

Зима там тянется долгих десять месяцев — почти весь год, — а на весну, лето и осень остается всего только два месяца.

Но лопари не боятся зимы. Пусть хоть круглый год держится санный путь! Все они — и взрослые и маленькие — где угодно проедут в своих небольших, легких, похожих на лодочки санях. И в упряжке там ходят не лошади, а олени.

Ты видел когда-нибудь северного оленя? Он напоминает низкорослую лошадку, шерсть у него серая, шея короткая, а его голову с большими ясными глазами украшают ветвистые рога. И когда олень бежит, кажется, будто ветер проносится по горам и холмам, взметая снежные тучи.

А знаешь ли ты, из чего делают лопари свои дома? Не из дерева и не из камня, а из оленьих шкур.

Построить такой дом очень просто: надо взять несколько длинных, тонких жердей, воткнуть их в снег, потом верхние концы связать вместе и покрыть оленьими шкурами. Вот и все. Жилище готово. И называется оно не дом, не изба, а чум. Вверху оставляют небольшое отверстие — оно заменяет в чуме печную трубу. Когда в очаге разводят огонь, через это отверстие дым вытягивает наружу. Внизу, с южной стороны, тоже оставляют отверстие — оно служит дверью, через него можно забраться в чум и выбраться из него.

Вот как живут лопари! Вот какая это страна!

А теперь начнем сказку сначала.

Жили-были в Лапландии муж и жена, лопарь и лопарка. Они жили в местечке Аймио, на берегу реки Теноёки.

Место это пустынное и дикое, но лопарю и его жене оно нравилось. Они были уверены, что нигде больше нет такого белого снега, таких ясных звезд и такого красивого северного сияния, как в Аймио. Здесь они построили себе чум.

Чум получился очень хороший — так по крайней мере думали лопарь и лопарка. В нем было тепло и удобно, хотя спать надо было прямо на полу.

У лопаря и лопарки был маленький мальчик, которого звали Сампо. Но у него было еще другое имя.

Вот как это получилось.

Однажды к чуму подъехали кащр-то чужие люди в огромных, неуклюжих шубах. Они привезли твердые белые кусочки снега. Такого снега лопари никогда раньше не видели. Этот твердый снег назывался сахаром. Он был очень вкусный и очень сладкий. Приезжие люди дали несколько кусочков сладкого снега Сампо, потрепали его по щеке и сказали: «Лопарёнок! Лопарёнок!» Больше они ничего не могли сказать, потому что никто из них не умел говорить по-лопарски. Потом они уехали. Старой лопарке очень понравились эти люди. Она часто вспоминала сладкий снег, который они привозили, и даже стала называть сына так же, как они, — Лопарёнок.

Но старому лопарю это было не по душе.

— Разве Сампо плохое имя? — говорил он с досадой. — По-моему, это самое красивое имя. И оно еще принесет нашему сыну счастье и богатство. Вот увидишь, старуха, наш Сампо будет когда-нибудь первым человеком в Лапландии, повелителем пятидесяти чумов и хозяином тысячи оленей.

— Очень может быть, — говорила лопарка. — Но, по-моему, и Лопарёнок неплохое имя.

И она называла сына Лопарёнком, а отец называл его Сампо. Поэтому мы будем называть его Сампо-Лопарёнком.

Сампо-Лопарёнок был крепкий, коренастый мальчуган. У него были черные волосы, черные глаза и маленький вздернутый нос. Словом, он как две капли воды походил на своего отца, а старый лопарь слыл среди земляков первым красавцем.

Сампо-Лопарёнку было всего семь лет, но не всякий и в пятнадцать бывает таким смелым и ловким. У него были свои собственные маленькие лыжи, на которых он не задумываясь съезжал с самого крутого холма, и свой собственный маленький олень, которого он запрягал в свои собственные сани.

Ты бы видел, какой поднимался снежный вихрь, когда Сампо несся на своем олене по высоким сугробам! Вниз — вверх! Вверх — вниз! Маленького Лопарёнка совсем не было видно, и только изредка в снежных облаках мелькала прядка его черных волос.

— Нехорошо, что мальчик ездит один, куда ему вздумается, — сказала как-то мужу старая лопарка. — Того и гляди, на него нападут в горах волки или, еще того хуже, золоторогий олень. Не было еще человека, который мог бы справиться с золоторогим оленем.

— Вот бы мне такого оленя! — воскликнул Сампо-Лопарёнок. — На нем, наверно, даже на Растекайс можно взобраться!

А надо тебе сказать, что Растекайс — самая высокая, самая неприступная гора во всей Лапландии, и ее голая вершина видна далеко кругом.

— Перестань болтать глупости! — прикрикнула лопарка на сына. — Растекайс — пристанище всякой нечистой силы. Там живет сам Хийси.

— Хийси? А кто это такой? — спросил Сампо-Лопарёнок.

«Ничего-то он не пропустит мимо ушей, — подумала старая лопарка. — Пожалуй, не нужно было говорить ему про Хийси… А может, это к лучшему! Не мешает немного припугнуть его, чтобы отбить охоту ездить на Растекайс. Очень уж он смелый!»

И она сказала:

— Хийси — это горный король, страшный, злой великан. Целый олень для него все равно что для нас один кусочек мяса, а маленьких мальчиков он глотает сразу пригоршнями. Я бы не советовала тебе взбираться на Растекайс.

Сампо ничего не сказал. Но про себя подумал:

«Вот бы посмртреть на этого Хийси! Издали, конечно!»

Было самое темное время года — ни утра, ни дня, ни вечера, всегда бесконечная ночь, всегда светит луна, всегда горят звезды, и на темном небе полыхает северное сияние.

Сампо так давно не видел солнца, что даже забыл, какое оно — солнце.

А когда отец и мать говорили о лете, он только и мог вспомнить, что летом очень много комаров и они такие злые, что готовы съесть его живьем.

«Пусть бы совсем не было лета, — думал Сампо, — только бы стало немного светлее! А то в темноте так трудно ходить на лыжах!»

И вот однажды в полдень (хотя темно было так же, как в полночь) старый лопарь позвал сына:

— Поди-ка скорей сюда, Сампо, я хочу тебе показать кое-что.

Сампо выполз из чума.

— Посмотри вон в ту сторону, — сказал отец и показал рукой на юг.

Далеко-далеко, на самом краю неба, Сампо увидел узенькую красную полоску, очень похожую на красноватые отблески северного сияния.

— Знаешь ли ты, что это такое? — спросил лопарь.

— Это южное сияние, — ответил Сампо.

Он прекрасно знал, где находится север и где юг, и сразу рассудил, что на юге не может быть северного сияния.

— Нет, — сказал старый лопарь, — это не южное сияние. Это предвестник солнца. Завтра или послезавтра оно взойдет. Да ты только погляди, как красиво освещена вершина Растекайса!

Сампо повернулся на запад: мрачная, темная вершина Растекайса алела, точно выкрашенная красной краской. И он снова подумал: «Ах, как хорошо было бы посмотреть сейчас на великана Хийси! Издали, конечно!»

Но он ничего не сказал.

Весь этот день и полночи Сампо-Лопарёнок только и думал о великане Хийси. Он даже не мог спать.

«Если бы хоть раз увидеть горного короля! Один только раз!»

Он думал и думал и наконец потихоньку выбрался из-под оленьих шкур и выполз из чума.

Мороз стоял такой, что все кругом так и сверкало, а снег под ногами скрипел от каждого шага.

Но Сампо-Лопарёнок холода не боялся. На нем была меховая куртка, меховые штаны, меховые сапоги, меховая шапка и меховые рукавицы. А когда на тебе такой наряд, никакой мороз не страшен!

Сампо-Лопарёнок стоял около чума и смотрел на звезды, которые яркими огнями горели в небе. И вдруг он услышал, как его маленький олень скребет копытом снег.

«А что, если я немного покатаюсь?» — подумал Сампо-Лопарёнок.

Он так и сделал: запряг оленя в свои санки и помчался по огромному пустынному снежному полю.

«А не поехать ли мне в сторону Растекайса? — опять подумал Сампо. — Конечно, на самую гору я не буду взбираться, а только посмотрю, какая она вблизи».

Решено — и сделано.

Сампо-Лопарёнок погнал своего оленя через замерзшую реку. С берега — вниз, на лед! А потом — вверх, на другой берег! А потом все дальше и дальше на запад, туда, где высится темная вершина Растекайса…

Вот сейчас ты читаешь эту сказку про маленького Сампо. А знаешь ли ты песенку: «Беги, мой олененок…»? Эту песенку пел Сампо в то время, когда олень мчал его по снежным холмам:

Беги, мой олененок

С ветвистыми рогами,

По тундре, занесенной

Пушистыми снегами,

И лед пусть будет звонок

Под быстрыми ногами!

Скорей!

Здесь вьюги строят Высокие сугробы.

Скорей!

Здесь волки воют От голода и злобы.

Скорей, олень, скорей!

И верно, волки, точно серые собаки, уже бежали за санями. Сампо видел, как в темноте горят у них глаза.

Но он нисколько не боялся волков. Он знал, что никогда волкам не догнать его доброго оленя.

Веселая это была езда! С холма на холм, все вперед и вперед! У Сампо даже в ушах свистело. Копытца оленя дробно постукивали, месяц в небе мчался с ним вперегонки, а высокие горы двигались навстречу.

И вдруг — раз! — сани перевернулись, и Сампо-Лопарёнок кубарем покатился в снег.

Олень, не чуя беды, бежал все дальше, а Сампо даже не мог крикнуть: «Тпру!» — потому что рот у него был забит снегом (правда, так кричат, чтобы остановить лошадь, а не оленя, но это неважно).

Прошло немало времени, пока Сампо-Лопарёнок выкарабкался из сугроба.

Сначала все происшествие показалось ему даже забавным. И в этом нет ничего удивительного: он был цел, невредим и совсем не ушибся.

Сампо-Лопарёнок огляделся по сторонам.

Всюду снег, снег, снег, снежные поля, снежные горы… Одна гора была выше всех, и Сампо догадался — это Растекайс. Длинная черная тень от нее тянулась по снегу.

Вот здесь, на этой горе, живет злой великан Хийси. Целый олень для него — то же, что для нас кусочек мяса, а маленьких мальчиков он глотает пригоршнями.

Ах, как страшно стало Сампо-Лопарёнку! Как захотелось ему быть подальше от этой горы, в теплом чуме, около отца с матерью!

Но как добраться до дому? Ведь пока он будет искать дорогу, горный король увидит его и проглотит, словно жалкого, маленького комара.

Сампо-Лопарёнок даже заплакал от страха.

Но посуди сам: стоит ли плакать, если слезы сразу же замерзают и, точно горошины, скатываются по мохнатой куртке? Сампо-Лопарёнок подумал и решил, что не стоит, тем более что мороз с каждой минутой прохватывал его все сильнее и ему приходилось приплясывать на месте, чтобы не замерзнуть. А какие же могут быть слезы, когда пляшешь!

Скоро Сампо-Лопарёнок немного согрелся и повеселел.

«Пойду-ка я к горному королю, — подумал он. — Если он захочет меня съесть — что ж, пусть ест. Конечно, было бы гораздо приятнее, если бы он съел волков, которые здесь рыщут. Они пожирнее, чем я, да и, кроме того, на мне ведь столько всего надето — и куртка, и штаны, и шапка, и рукавицы, и сапоги, — а у волка всего одна шкура!»

И Сампо-Лопарёнок смело зашагал к Растекайсу. Он уже был у самого подножия горы, как вдруг услышал, что кто-то за его спиной тихо ступает по снегу.

Сампо-Лопарёнок оглянулся. В двух шагах от него стоял огромный косматый волк.

Маленькое сердечко Сампо забилось сильнее, но он и виду не показал, что испугался.

— Эй, не вздумай съесть меня! — крикнул он волку. — Я иду к горному королю. У меня к нему очень важное дело. И если тебе дорога шкура, советую не трогать меня!

— Ну-ну, потише! — сказал волк (на Растекайсе все звери умеют говорить по-человечьи). — Кто ты такой?

— Меня зовут Сампо-Лопарёнок. А ты кто такой?

— Я вожак волчьей стаи его величества горного короля, — ответил волк. — Сейчас я рыскал по всем горам и равнинам и созывал подданных короля на праздник ночи. Раз уж нам с тобой по дороге, садись ко мне на спину, я, так и быть, довезу тебя до вершины.

Сампо-Лопарёнок не стал долго раздумывать. Он вскочил на волка, и они помчались через горные ущелья и пропасти.

— Скажи, пожалуйста, что это за праздник ночи, о котором ты говорил? — спросил по дороге Сампо.

— Неужели ты не знаешь? — удивился волк. — Сегодня ведь должно взойти солнце. Перед его восходом на Растекайсе собираются все звери, все тролли и гномы, какие только живут на Севере. Они сходятся сюда для того, чтобы проститься с ночью. И пока длится этот праздник, никто никого не смеет обижать. Таков закон его величества горного короля Хийси. Потому-то я и не съел тебя. Твое счастье, Сампо-Лопарёнок, что мы встретились в такой час, а то от тебя не осталось бы даже косточки.

— А что, горный король тоже никого сейчас не трогает? — спросил Сампо-Лопарёнок.

— Ну конечно, — ответил волк. — Никто, даже сам король, не посмеет тронуть тебя. Целый час на Растекайсе царит мир. Олени в это время разгуливают под носом у медведей, горные крысы мирно беседуют с росомахами… Но плохо тебе придется, если ты останешься на Растекайсе хоть одну лишнюю минуту! Сто тысяч волков и тысяча медведей набросятся на тебя. А если ты даже уйдешь от них, тебе все равно не уйти от горного короля.

— Милый волк, не будешь ли ты таким добрым и не поможешь ли мне вовремя выбраться отсюда? — робко спросил Сампо-Лопарёнок.

Волк рассмеялся (на Растекайсе все волки умеют смеяться).

— Даже не надейся на это, мой дорогой Сампо! — сказал он.

— Признаюсь тебе по совести, я первый схвачу тебя за горло. Я вижу, что ты неплохо откормлен, и я с удовольствием съем тебя на завтрак, когда праздник кончится.

«Не лучше ли мне вернуться назад?» — подумал Сампо.

Но было слишком поздно. Они уже взобрались на самую вершину Растекайса.

Так вот он какой, этот горный король! Сампо глядел на него во все глаза.

Горный король сидел на троне из каменных скал и свысока посматривал на своих подданных.

На голове у него была шапка из снежного облака.

Глаза у него были как две полные луны.

Нос его был похож на горную вершину.

Рот его был как расселина в скале.

Борода его была как застывший водопад.

Руки его были длинные и толстые, как стволы горных сосен.

Пальцы его были цепкие, как еловые ветки.

Ноги его были как утесы.

Шуба его была как снежная гора.

Вот какой был горный король Хийси!

А если ты спросишь — неужели Сампо-Лопарёнок мог в ночной темноте разглядеть горного короля? — я отвечу тебе: снег внизу так блестел, а вверху в небе играло такое яркое северное сияние, что все было видно, будто днем.

Возле горного короля толпились тысячи гномов и троллей.

Ты знаешь, какие они?

С головы до пят они совсем серые: у них серые волосы, серые носы, серые глаза, серые щеки, серые руки, серые ноги… И они такие маленькие, что следы их на снегу легко принять за беличьи.

Сейчас гномы и тролли собрались на вершину Растекайса со всего света, отовсюду, где царит мрак и холод, — с Новой Земли и Шпицбергена, из Исландии, из Гренландии и даже с Северного полюса. Все они очень боялись солнца и были бы рады, если бы солнце никогда не всходило. Раз уж оно зашло за пустынные горы, пусть там и остается!

Немного поодаль от королевского трона выстроились все звери — большие и маленькие, — какие только водятся в Лапландии: тут были свирепые медведи и коварные волки, хитрые росомахи и кроткие олени, пронырливые горные крысы и бойкие оленьи блохи. Только комары не явились на праздник — они так замерзли, что не могли даже шевельнуть крылышками.

Сампо-Лопарёнок слез потихоньку со спины волка и спрятался за высоким выступом скалы. Отсюда ему было все отлично видно, а его самого не видел никто.

Вот горный король тряхнул головой — и сразу в синем ночном небе еще сильнее заполыхало северное сияние. Оно охватило весь небосвод длинными бледно-красными лучами. В воздухе послышались треск и гудение, словно загорелся лес и огонь с шумом взбегал по стволам сосен. Северное сияние то разгоралось, то угасало, то ярко вспыхивало, то бледнело, как будто ветер порывами проносился над горами, взметая снег.

Горный король был очень доволен. Он ударил в ладоши, и в ответ ему загрохотали глухие раскаты горных обвалов, а эхо повторило их в глубоких ущельях.

Гномы и тролли завизжали от радости, а звери завыли от страха.

И вдруг над землей раздался громовой голос горного короля:

— Солнце не смеет больше показываться! Так я хочу! Так будет! Так должно быть!

И послушное эхо повторило его слова:

— Так будет! Так должно быть!

Гномы и тролли страшно обрадовались.

— Да здравствует вечная тьма и вечный холод! — кричали они изо всех сил. — Так хочет король! Так будет! Так должно быть!

Но тут среди зверей поднялся глухой ропот. Волки и медведи были, пожалуй, согласны, чтобы вечный мрак и вечная тьма царили на земле. Горные крысы были того же мнения. А северные олени и другие звери ничего не имели против лета, хотя лапландские комары порядком изводили их в летние месяцы.

Что же касается маленькой оленьей блохи, то она решительно запротестовала против вечной зимы и вечной ночи.

— Как же так? — пропищала блоха и подпрыгнула повыше, чтобы все ее видели. — Как же так? Ведь мы собрались здесь, на Растекайсе, чтобы проститься с ночью…

— Замолчи, жалкая тля! — заревел белый медведь. — Сегодня у нас праздник не такой, как всегда! Сегодня у нас будет настоящее веселье! Солнце никогда больше не взойдет! Солнце погасло! Солнце умерло!

— Солнце погасло! Солнце умерло! — завыли волки, и даже ледяные горы и каменные скалы содрогнулись от ужаса.

А тролли и гномы с Северного полюса принялись прыгать и хлопать в ладоши.

И снова над пустынной землей прогремел голос горного короля:

— Знайте все — солнце Погасло! Солнце умерло! Все живое на земле будет теперь поклоняться мне — королю вечной зимы и вечной ночи!

Тут уж Сампо-Лопарёнок не мог выдержать — он вышел из своего убежища и, задрав голову, крикнул:

— Ты лжешь, горный король! Ты лжешь! Солнце не умерло! Я сам видел вчера на небе его гонцов! Солнце взойдет! И твоя борода растает, как только солнечные лучи покажутся над землей. Вот увидишь!

Это была неслыханная дерзость. Горный король весь потемнел от гнева.

— Кто ты такой? Как смеешь ты со мной спорить? — страшным голосом спросил горный король.

— Почему же мне не спорить с тобой, если ты говоришь неправду? — сказал Сампо-Лопарёнок. — А если ты хочешь знать, как меня зовут, — изволь, я скажу тебе: отец зовет меня Сампо, а мать…

Но горный король не дослушал его:

— Для того чтобы проглотить тебя, мне достаточно знать, как зовет тебя отец!

И, забыв свой собственный закон, горный король протянул огромную ручищу, чтобы раздавить Сампо-Лопарёнка.

Но тут вдруг северное сияние померкло, и яркий красный луч ударил прямо в ледяное лицо горного короля.

Горный король зажмурился и опустил руку.

И тогда все увидели, что золотой край солнца стал медленно и торжественно подниматься над землей. Солнце осветило горные хребты, ущелья, снежные пустыни, заледеневшие сугробы, осветило всех гномов и троллей, всех больших и маленьких зверей и храброго Сампо-Лопарёнка.

Солнце весело посмотрело всем в глаза, заглянуло во все сердца, и всем почему-то стало весело. Даже тролли и гномы с Северного полюса, которые больше всех хотели, чтобы солнце навсегда погасло, и те вдруг обрадовались, когда оно взошло. Правда, они все время отворачивались от солнца, но это было одно притворство. И дело кончилось тем, что на радостях они стали кувыркаться и ходить вверх ногами.

Даже горный король со страхом заметил, что у него самого оттаивает сердце. Но — что было еще хуже — начала таять его борода, и скоро она быстрыми ручьями побежала по его снеговой шубе.

Трудно сказать, сколько прошло времени с тех пор, как взошло солнце, — никто об этом не думал, даже Сампо-Лопарёнок.

И вдруг он услышал, как за его спиной олень сказал своему детенышу:

— Пойдем, сын мой! Пора! Надо скорей уходить отсюда, пока волки не смеют нас тронуть!

Тут и Сампо-Лопарёнок вспомнил, какая опасность грозит ему, если он останется на Растекайсе хотя бы одну лишнюю минуту.

Он поглядел по сторонам — олени уже почти все ушли.

И вдруг он увидел великолепного оленя с чудесными золотыми рогами. Недолго думая, Сампо-Лопарёнок вскочил на него верхом, и они понеслись во весь дух вниз по крутому склону горы.

В другое время золоторогий олень ни за что не позволил бы человеку сесть себе на спину, но сейчас он не обратил на это никакого внимания.

— Что это за топот слышен позади нас? — спросил Сампо-Лопарёнок, когда они были на середине горы.

— Это тысяча медведей гонится за нами, чтобы растерзать нас на куски, — ответил золоторогий олень. — Но не бойся, еще ни одному медведю не удавалось схватить меня за копыто!

И он мчался через обрывы и пропасти — все вперед и вперед.

— Кто так громко пыхтит позади нас? — спросил Сампо-Лопарёнок, когда они были у самого подножия горы.

— Это сто тысяч волков гонятся за нами, чтобы съесть нас живьем, — ответил золоторогий олень. — Но не бойся, еще не было на земле волка, который бы догнал меня! — И он понесся так быстро, что его копыта едва касались земли.

— Что это за гром гремит позади нас? — опять спросил Сампо-Лопарёнок. — Может быть, это горы обвалились?

— Нет, — ответил золоторогий олень, и каждая жилка у него задрожала. — Это сам горный король шагает семимильными шагами вдогонку за нами. Теперь мы пропали. От него никто не может уйти!

— Милый золоторогий олень, давай спрячемся где-нибудь, — сказал Сампо-Лопарёнок.

— Нет, — ответил золоторогий олень, — от горного короля нельзя спрятаться. Но если мы успеем добежать до озера, где стоит домик школьного учителя, — мы спасены. Горный король не имеет власти над тем, кто сильнее его.

— Да разве школьный учитель сильнее горного короля? — удивился Сампо-Лопарёнок. — Ведь горный король может раздавить его одним пальцем.

— Это верно, — сказал золоторогий олень. — Но дело в том, что школьный учитель совсем не боится горного короля, поэтому-то он и сильнее его.

— Так мчись же, мой добрый золоторогий олень, скорее мчись по горам и долам, и, когда мы вернемся домой, я накормлю тебя золотым овсом из серебряных яслей!

Но золоторогого оленя не надо было просить, он и так бежал быстрее быстрого — не бежал, а летел.

Вот уже показался домик учителя…

Одним прыжком золоторогий олень перемахнул через ограду, ударом копыта открыл дверь и без сил упал на пороге…

Едва только дверь захлопнулась, как горный король уже бушевал во дворе. Он так колотил по стенам и крыше, что казалось, весь домик сейчас разлетится в щепы.

А учитель как ни в чем не бывало подошел к двери и спокойно спросил:

— Кто там стучит?

— Ты еще спрашиваешь, кто стучит? — закричал горный король. И от его страшного голоса затряслась земля, а домик пошатнулся. — Это я! Отворяй дверь горному королю! У тебя тут спрятался мальчишка, который посмел спорить со мной! Давай его сюда! Я его сейчас проглочу!

— Ах, ваше величество, вам придется немного подождать, — вежливо сказал учитель. — Я должен надеть свой парадный костюм и повязать галстук, чтобы достойно встретить такого высокого гостя.

— Ладно уж! — прогремел горный король. — Да смотри поторапливайся, а не то тебя тоже проглочу, хоть ты и без галстука!

— Нет-нет, как можно, ваше величество! — воскликнул учитель. — Я непременно должен повязать галстук!

Потом он поманил Сампо-Лопарёнка к себе и тихо спросил:

— Откуда ты, малыш? Я никогда раньше не видел тебя в школе.

— А я никогда раньше и не бывал в школе, — ответил Сампо-Лопарёнок. — Я живу на берегу реки Теноёки.

— Как же ты попал сюда? — удивился учитель.

— Видите ли, я был на вершине Растекайса, — сказал Сампо-Лопарёнок, — и мы с горным королем поспорили. Он сказал, что солнце никогда больше не взойдет, а я сказал, что оно непременно взойдет! И я был прав. Но все-таки горный король почему-то хочет меня съесть.

— Это, конечно, несправедливо, — сказал учитель. — А скажи мне, как тебя зовут?

— Мать зовет меня Лопарёнком, а отец…

Но в это время стены домика снова зашатались.

— Ну, скоро ли ты будешь готов? — прогремел горный король.

— Сейчас, сейчас, ваше величество! — ответил учитель.

А сам подошел к печке, которая почти совсем погасла, и подбросил несколько поленьев. Пламя мигом вспыхнуло, и жаркий огонь загудел в трубе.

— Эй, ты! — заревел горный король. — Советую тебе поторопиться, а не то я растопчу сейчас твой дом!

И он уже занес ногу над крышей, но сразу же отдернул, потому что из трубы посыпались искры, и великан так обжег себе пятку, что чуть не завыл от боли.

Тут как раз дверь отворилась, и вышел учитель.

Шея у него была повязана самым лучшим — в красную горошину — галстуком, а в руках у него была яркая лампа. Он поднял лампу как можно выше и почтительно сказал:

— Прошу простить меня, ваше величество, что я заставил вас ждать…

Но горный король не дал ему закончить.

— Как ты смеешь светить мне в глаза — мне, королю вечного мрака! — закричал великан и покрепче зажмурился. — Где мальчишка? Я спрашиваю, где мальчишка, который осмелился со мной спорить? Его зовут Сампо.

— Сампо? Простите, ваше величество, но здесь нет такого мальчика. Если хотите, вы можете сами поглядеть. — И он еще выше поднял лампу.

— Что? Ты, кажется, тоже вздумал спорить со мной! — загремел горный король.

И он протянул свою страшную ручищу, чтобы схватить учителя. Но так как он очень боялся лампы, то открыть глаза он не решался. Поэтому учителю ничего не стоило увернуться от горного короля. Он ушел, можно сказать, прямо у него из-под рук.

Тут уж горный король разбушевался не на шутку. Он топал ногами, тряс головой и в конце концов разразился такой метелью, что в один миг весь домик был занесен снегом до самой крыши. Только кончик трубы высовывался еще наружу, но скоро и он скрылся.

Когда горный король приоткрыл глаза, кругом был мрак, холод и снег…

— Ну-ка теперь поспорь со мной! — закричал горный король и, прихрамывая, зашагал к себе на Растекайс.

С тех пор никто никогда не встречал горного короля. Видно, он не решается больше спускаться с вершины Растекайса.

А наутро взошло солнце, снег растаял, и маленький домик учителя снова стоял как ни в чем не бывало. Сампо-Лопарёнок поблагодарил учителя и стал собираться в путь.

Учитель дал ему свои сани, Сампо-Лопарёнок запряг в них золоторогого оленя, и они помчались к берегам реки Теноёки, домой, к родным местам.

Старый лопарь и лопарка уж и не надеялись увидеть сына живым. Маленький олень давно вернулся один, с пустыми санями. Как же тут было не подумать, что Сампо-Лопарёнка съели волки!

— Вот, отец, — говорила старая лопарка, утирая слезы, — хоть и назвал ты нашего сына Сампо, а не принесло это ему счастья…

— Это ты отпугнула от него счастье, — говорил старый лопарь, тяжело вздыхая. — Не называла бы ты его другим именем, так и не случилось бы с ним беды…

Зато и обрадовались же они, когда Сампо-Лопарёнок, живой и невредимый, подкатил к чуму, да еще на золоторогом олене!

— Видишь, жена, — сказал старый лопарь, — не зря все-таки назвал я нашего сына Сампо. Он у нас и вправду счастливый!

— А разве я что говорю! — согласилась лопарка. — Только, по-моему, и Лопарёнок хорошее имя. Да что имя! Был бы он хорошим человеком, так и счастье свое найдет!

И она по-прежнему называла сына Лопарёнком, а отец называл его Сампо.

И снова они зажили все вместе.

Золоторогий олень тоже остался у них. Правда, Сампо-Лопарёнок кормил его простым овсом из деревянных яслей, но золоторогому оленю очень нравилось и это угощение.

А когда Сампо вырос и стал умным и храбрым, как школьный учитель, он сделал своему другу серебряные ясли и каждый день засыпал в них зерно чистого золота.

Но это уже совсем другая история, и о ней ты услышишь в другой раз.

Прикрепленное изображение (вес файла 36.9 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

25 декабря – Рождество Христово по григорианскому календарю (Католическое Рождество)

Семейная распря

Ирландская сказка

А теперь расскажу вам в назидание недлинную препотешную семейную историю, какая в вашем счастливом доме, конечно, никогда не случится за всю вашу мирную семейную жизнь.

Нелли Макграф и ее муж Динни считались лучшей парой в Пулбегском приходе. Да было б всем известно, тридцать три года прожили они вместе, а даже не знали, что такое косо поглядеть друг на друга. Гак они и умерли бы, пребывая в этом неведении, если бы однажды в сочельник нелегкая не занесла к ним охотника Джонни. Он думал всучить им связку птиц, которых поймал силком на снегу. И парочку Динни купил у него, а Нелли изжарила их к рождественскому ужину.

Динни, добрый человек, съел свою долю с великим наслаждением, а потом, утерев рот и причмокнув от удовольствия, промолвил:

– Спасибо господу богу и тебе, Нелли. Нежнее и вкуснее этих черных дроздов я в жизни ничего не едал!

– Аминь! Благодари, благодари его. Такими птицами не побрезговал бы сам король. Я говорю, этими серыми дроздами, не так ли, Динни?

– Черными, Нелли, – повторил Динни.

– Ах, Динни, – возмутилась Нелли, – я тебе говорю, они были серые. Уж мне-то не знать, раз я их ощипывала.

– Да нет же, Нелли, я тебя уверяю, это были черные дрозды. Уж мне-то не знать, раз я их покупал.

– Что у меня, глаз нет, что ли? А, Динни?

– Я всегда полагал, Нелли, что есть. Но все равно, есть ли, нет ли, зато уж я-то глазастый, так все говорят.

– Тогда мне очень жаль, Динни, что ты не можешь отличить серого дрозда от черного.

– Если кое-кто рядом со мной, – сказал Динни, – умел бы глядеть глазами, он бы тоже когда-нибудь научился отличать черного дрозда от серого.

– Я не спорю, Динни. Так и знай, спорить я не собираюсь! Но это были серьге дрозды.

– Тут не о чем и спорить, – сказал Динни. – Что правда, то правда: дрозды были черные.

– Динни, – сказала Нелли, – не гневи бога! Я же говорю тебе, то были серые дрозды.

– Ты сама гневишь бога, Нелли, – возразил Динни. – Я же говорю тебе – они были черные.

– Серые! – кричит Нелли.

– Черные! – кричит Динни.

Тогда Нелли отправляется мыть посуду и начинает вызывающе напевать про себя, а Динни вытаскивает из кармана трубку, начинает растирать для нее табак и тут же принимается насвистывать.

И вот эта пара, которая до того дня худого слова не сказала друг другу и никогда не ссорилась, перестала разговаривать на целый месяц.

Долго ли, коротко ли, как говорят в сказке, но опять подошло рождество. Нелли приготовила себе и Динни отменный ужин, и когда оба, перекрестясь, сели за стол, Нелли как прыснет со смеху.

– Динни, миленький, – говорит она, – ты помнишь, какого дурака мы с тобой валяли в такой же вот вечер год назад?

И Динни тоже ну хохотать.

– Ох, Нелли, – говорит, – и кто бы подумал, что мы станем разыгрывать из себя таких идиотов?

– И все ни из-за чего, – говорит Нелли.

– И все ни из-за чего, – говорит Динни. – Ну и стыд нам! – говорит. – Из-за какой-то несчастной пары черных дроздов. Да будь они прокляты!

– Ох, – говорит Нелли, – все из-за несчастной пары серых дроздов. Да будь они прокляты!

– Нелли, душечка, – говорит Динни, с укоризной глядя на нее, – уж не собираешься ли ты начать все сначала, и все из-за каких-то жалких черных дроздов?

– Вот еще, стану я распинаться ради каких-то паршивых серых дроздов!

– Да приди в себя, Нелли! Ты же не хуже меня знаешь, что это были черные дрозды.

– Сам приди в себя, Динни, – отвечает Нелли. – Сам знаешь, они были серые.

– Черные! – кричит Динни. – Могу побиться об заклад!

– Серые! – кричит Нелли. – Могу побожиться!

Тут Динни начинает свистеть, а Нелли – напевать. И так они опять друг с другом три месяца не разговаривали, пока не пришли соседи и не помирили их.

Долго ли, коротко ли, как говорят в старинных сказках, прошел еще год, и опять наступило рождество. И когда Динни и Нелли, перекрестясь, сели за славный ужин, который приготовила для обоих Нелли, она опять как расхохочется.

– Ты помнишь, Динни, – говорит, – какого дурака мы с тобой валяли в прошлые два рождества?

– Ох-ох-ох, как не помнить, – говорит Динни. – Ну и дурачье!

– Просто шуты гороховые, – говорит Нелли.

– Посмешище, и больше ничего, – говорит Динни.

– Иногда я просто не могу этому поверить, – говорит Нелли.

– Неразумные дети так бы не поступили, – говорит Динни.

– Дети скорей научили бы нас уму-разуму, – говорит Нелли.

– Теперь ты можешь хоть до утра называть этих птиц серыми дроздами, я буду только улыбаться, – говорит Динни.

– Спасибо, Динни, – говорит Нелли, – но зачем же ты будешь улыбаться, если они и в самом деле были серые?

– Ах, Нелли, Нелли! – говорит Динни. – Ты же знаешь, я не хочу с тобой из-за этого спорить, но я утверждаю, что они были черные!

– Я с тобой тоже не собираюсь спорить, – поддакивает Нелли, – но не станешь же ты опровергать истину. Они были серые!

– А кто опровергает истину? – говорит Динни. – Это были черные дрозды, ты сама знаешь.

– Нет, серые, – говорит Нелли. – Сам бы так сказал, если б не уперся.

– Ведь сегодня же святое рождество, Нелли. Надо говорить правду, стыдись! Признайся, что это были черные дрозды, и покончим с этим!

– Ну да, сегодня святое рождество, – отвечает Нелли. – Сам говори правду. Скажи, что они были серые!

– Ради бога, Нелли, не надо ссориться из-за каких-то тощих черных дроздов!

– Это ты сам ссоришься из-за несчастных серых дроздов.

– Ох, ты все больше выводишь меня из терпения. Я говорю, они были черные!

– А я говорю, серые!

– Черные!

– Серые!

Тут Динни поворачивается спиной, вытаскивает трубку и табак и, не притронувшись к ужину, начинает насвистывать. Нелли не обращает на это никакого внимания и тоже берется за чулок, который до этого штопала, и начинает с усмешечкой напевать про себя.

В эту минуту открывается дверь, и – кто бы вы думали – входит? Сам охотник Джонни со связкой птиц на плече. Динни и Нелли так и подскочили и бросились к Джонни. А тот смотрит на одного, на другого и ничего не понимает.

– Джонни, – говорит Нелли, – как я довольна, что ты пришел!

– И я очень доволен, Джонни, – поддакивает Динни, – что ты именно сейчас пришел.

– Да, и ты сейчас увидишь, что за дурень мой муженек.

– Ну да, Джонни, ты пришел как раз вовремя, чтобы наконец дать понять этой женщине, что она такое.

– Скажите, ради бога, – взмолился Джонни, растерянно переводя взгляд с одного на другого, – о чем у вас спор?

– Да о двух серых дроздах, которых мы купили у тебя в такой же вот вечер два года назад, – говорит Нелли. – Поверишь ли, мой муж все время спорит, что это были черные дрозды.

– Ха-ха-ха! – засмеялся Динни. – Если бы ты не услышал это своими собственными ушами Джонни, ты бы не поверил, хоть поклясться мне святым Петром, – эта женщина два года твердит, что ты продал мне не черных дроздов, а серых. Скажи же ей, что это были черные дрозды, и пусть сама убедится, какой она была дурой.

– Джонни, – попросила Нелли, – скажи ему, этому вот мужу моему, все как есть скажи, что они были серые. Пусть ему раз навсегда будет стыдно!

– Что за вздор, Нелли, Динни! – воскликнул Джонни. – Я ужасно огорчен, если вы оба все эти два года только и делали, что шумели да спорили, словно нехристи какие-то, и все из-за пары тощих, жалких, костлявых, никудышных скворцов черт бы их побрал!

В старину говорили:

Если бы отец сделал из меня сапожника, всем пришлось бы ходить босиком.

Прикрепленное изображение (вес файла 227.2 Кб)

Спасибо Alex Wer Graf , за подарок - великолепный рисунок скворушки! Желаю тебе вспомнить пароль!

Прикрепленное изображение (вес файла 192.3 Кб)

Десять чайников вина

Японская сказка

Эта история старая-престарая. Да и рассказывается в ней о глубоких старцах. Однако и молодым послушать не мешает.

Сошлись как-то на рыночной площади десять старцев. У одного борода белая, у другого черная, у третьего полубелая, у четвертого получерная, у пятого ни белая ни черная, у шестого старца борода как борода, у седьмого борода, как пакля, у восьмого – как сена клочок, у девятого – соломы пучок, а десятый совсем без бороды.

Сошлись они и завели беседу. А дело было незадолго до Нового года. Вот старец с белой бородой и говорит:

– Давайте, почтенные друзья мои, встретим Новый год вместе. Остальные девять в знак согласия кивнули головами.

Новый год – большой праздник. Без вина его встречать не годится. И они решили так: в канун Нового года все придут к старцу с белой бородой и каждый принесет с собой чайник вина.

– Это мы хорошо придумали. У нас будет настоящий праздник! – сказали друзья и, очень довольные, разошлись по хижинам-фанзам.

Миновал день, другой. Вот и канун Нового года.

С утра пораньше старец с белой бородой принялся готовиться к встрече гостей. Чисто прибрал фанзу, постелил новые циновки, потом достал с полки большой фарфоровый чайник, чтобы наполнить его вином. Чайник был красивый, весь разрисованный пестрыми цветами. Старец с белой бородой вымыл его, вытер и задумался: "Десять чайников вина – это много вина. Но и в девяти чайниках тоже много вина. Если слить все вино в котел, кто догадается, что в десятом чайнике вина не было?"

Подумал так и наполнил свой чайник водой.

Пока старец с белой бородой прибирал фанзу, старец с черной бородой примерял новый праздничный халат и раздумывал: "Если к девяти чайникам крепкого вина прибавить чайник воды, вино станет ненамного слабее. Зачем же мне тратить лишние деньги?"

И, сняв праздничный халат, он налил в свой чайник воды.

В тот же час и в ту же минуту старец с полубелой бородой сказал сам себе: "Вино приятнее пить, когда тебя угощают. Неужели девять друзей не могут угостить десятого! Если я налью в свой чайник воды – этим десятым буду я".

Так он и сделал.

Готовились к празднику и старец с получерной бородой, и тот, у кого борода была ни белая ни черная.

Один перебрал все чайники в доме, но все они показались ему слишком большими.

"Не налить ли мне вина только наполовину? Нет, нельзя, могут заметить. Но кто догадается, если я наполню чайник до краев не вином, а водой? Никто".

И он налил в чайник воды по самую крышку.

Другой рассудил так: "Каждый из нас прожил на свете немало лет. О многом мы можем сегодня вспомнить, о многом поговорить. Но если вино будет слишком крепким, наши языки скоро начнут заплетаться. Придется мне позаботиться обо всех и налить в свой чайник воды, чтобы разбавить девять чайников вина".

То, что пришло в голову старцу с бородой ни белой ни черной, пришло в голову и старцу, у которого борода как борода, и тому, у кого борода, как пакля, и тому, у кого, как сена клочок, и тому, у кого, как соломы пучок. Да и тот, у которого совсем не было бороды, оказался таким же догадливым.

Как только первая звезда засияла на небе, друзья собрались в фанзе старца с белой бородой.

"Гу-уу-гу-ду", – слышалось бульканье, когда содержимое всех чайников выливали в большой глиняный котел. Потом котел поставили на огонь, и все с нетерпением стали ждать, пока вино подогреется.

Но вот старец с белой бородой снял с котла крышку и наполнил чашки друзей. Друзья весело подняли чашки и поднесли их к губам.

С первым же глотком лица их вытянулись. Еще бы! Ведь в чашках был чистый кипяток и ни капли вина.

Старцы поглядели друг на друга, и каждый подумал: "Оказывается, не я перехитрил всех, а все перехитрили меня!"

Не проронив ни слова, все десять снова подняли чашки. Так пили они всю ночь, пока котел не опустел.

Старая это история, да и старцев тех давно уже нет на свете. Зачем же вспоминать о ней? А затем, чтобы все знали: не хочешь быть обманутым – не обманывай сам!

Прикрепленное изображение (вес файла 438.3 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С наступающим Новым годом!

Н. Носов

Бенгальские огни

Сколько хлопот у нас с Мишкой было перед Новым годом! Мы уже давно готовились к празднику: клеили бумажные цепи на ёлку, вырезали флажки, делали разные ёлочные украшения. Всё было бы хорошо, но тут Мишка достал где-то книгу «Занимательная химия» и вычитал в ней, как самому сделать бенгальские огни. 

С этого и началась кутерьма! По целым дням он толок в ступе серу и сахар, делал алюминиевые опилки и поджигал смесь на пробу. По всему дому шёл дым и воняло удушливыми газами. Соседи сердились, и никаких бенгальских огней не получалось. 

Но Мишка не унывал. Он позвал к себе на ёлку даже многих ребят из нашего класса и хвастал, что у него будут бенгальские огни. 

─ Они знаете какие! ─ говорил он. ─ Они сверкают, как серебро, и рассыпаются во все стороны огненными брызгами. Я говорю Мишке: 

─ Что же ты наделал? Позвал ребят, а никаких бенгальских огней не будет. 

─ Почему не будет? Будет! Ещё времени много. Всё успею сделать. 

Накануне Нового года он приходит ко мне и говорит: 

─ Слушай, пора нам за ёлками ехать, а то останемся мы на праздник без ёлок. 

─ Сегодня уже поздно, ─ ответил я. ─ Завтра поедем. 

─ Так ведь завтра уже украшать ёлку надо. 

─ Ничего, ─ говорю я. ─ Украшать надо вечером, а мы поедем днём, сейчас же после школы. 

Мы с Мишкой уже давно решили поехать за ёлками в Горелкино, где мы жили у тёти Наташи на даче. Тёти Наташин муж работал лесничим и ещё летом сказал, чтобы мы приезжали к нему в лес за ёлками. Я даже заранее упросил маму, чтоб она разрешила мне в лес поехать. 

На другой день я прихожу к Мишке после обеда, а он сидит и толчёт бенгальские огни в ступе. 

─ Что ж ты, ─ говорю, ─ не мог раньше сделать? Ехать пора, а ты возишься! 

─ Да я делал и раньше, только, наверно, мало серы клал. Они шипят, дымят, а гореть не горят. 

─ Ну и брось, всё равно ничего не выйдет. 

─ Нет, теперь, наверно, выйдет. Надо только побольше серы класть. Дай-ка мне алюминиевую кастрюлю, вон на подоконнике. 

─ Где же кастрюля? Тут только сковородка, ─ говорю я. 

─ Сковородка?.. Эх, ты! Да это и есть бывшая кастрюля. Давай её сюда. 

Я передал ему сковородку, и он принялся скоблить её по краям напильником. 

─ Это у тебя, значит, кастрюля в сковородку превратилась? ─ спрашиваю я. 

─ Ну да, ─ говорит Мишка. ─ Я её пилил напильником, пилил, вот она и сделалась сковородкой. Ну ничего, сковородка тоже нужна в хозяйстве. 

─ Что же тебе мама сказала? 

─ Ничего не сказала. Она ещё не видела. 

─ А когда увидит? 

─ Ну что ж... Увидит так увидит. Я, когда вырасту, новую кастрюлю ей куплю. 

─ Это долго ждать, пока ты вырастешь! 

─ Ничего. 

Мишка наскоблил опилок, высыпал порошок из ступки, налил клею, размешал всё это, так что у него получилось тесто вроде замазки. Из этой замазки он наделал длинных колбасок, навертел их на железные проволочки и разложил на фанерке сушиться. 

─ Ну вот, ─ говорит, ─ высохнут ─ и будут готовы, только надо от Дружка спрятать. 

─ Зачем от него прятать? 

─ Слопает. 

─ Как ─ слопает? Разве собаки бенгальские огни едят? 

─ Не знаю. Другие, может быть, и не едят, а Дружок ест. Один раз я оставил их сохнуть, вхожу ─ а он их грызёт. Наверно, думал, что это конфеты. 

─ Ну, спрячь их в печь. Там тепло, и Дружок не достанет. 

─ В печку тоже нельзя. Один раз я их спрятал в печь, а мама пришла и затопила ─ они и сгорели. Я их лучше на шкаф положу, ─ говорит Мишка. 

Мишка взобрался на стул и положил фанерку на шкаф. 

─ Ты ведь знаешь, какой Дружок, ─ говорит Мишка. ─ Он всегда мои вещи хватает! Помнишь, он затащил мой левый ботинок, так что мы его нигде найти не могли. Пришлось мне тогда три дня ходить в валенках, пока другие ботинки не купили. На дворе теплынь, а я хожу в валенках, как будто обмороженный! А потом уже, когда купили другие ботинки, мы этот ботинок, который один остался, выбросили, потому что кому он нужен ─ один ботинок! А когда его выбросили, отыскался тот ботинок, который потерялся. Оказалось ─ его Дружок затащил на кухню под печь. Ну, мы и этот ботинок выбросили, потому что если б первый не выбросили, то и второй бы не выбросили, а раз первый выбросили, то и второй выбросили. Так оба и выбросили. Я говорю: 

─ Довольно тебе болтать! Одевайся скорее, ехать надо. Мишка оделся, мы взяли топор и помчались на вокзал. А тут поезд как раз ушёл, так что пришлось нам дожидаться другого. Ну ничего, дождались, поехали. Ехали, ехали, наконец приехали. Слезли в Горелкине и пошли прямо к лесничему. Он дал нам квитанцию на две ёлки, показал делянку, где разрешалось рубить, и мы пошли в лес. Елок кругом много, только Мишке они все не нравились. 

─ Я такой человек, ─ хвалился он, ─ уж если поехал в лес, то срублю самую лучшую ёлку, а то и ездить не стоит. Забрались мы в самую чащу. 

─ Надо рубить поскорей, ─ говорю я. ─ Скоро и темнеть начнёт. 

─ Что ж рубить, когда нечего рубить! 

─ Да вот, ─ говорю, ─ хорошая ёлка. 

Мишка осмотрел ёлку со всех сторон и говорит: 

─ Она, конечно, хорошая, только не совсем. По правде сказать, совсем нехорошая: куцая. 

─ Как это ─ куцая? 

─ Верхушка у неё короткая. Мне такой ёлки и даром не надо! 

Нашли мы другую ёлку. 

─ А эта хромая, ─ говорит Мишка. 

─ Как ─ хромая? 

─ Так, хромая. Видишь, у неё нога внизу закривляется. 

─ Какая нога? 

─ Ну, ствол. 

─ Ствол! Так бы и говорил! Нашли мы ещё одну ёлку. 

─ Лысая, ─ говорит Мишка. 

─ Сам ты лысый! Как это ёлка может быть лысая? 

─ Конечно, лысая! Видишь, какая она реденькая, вся просвечивает. Один ствол виден. Просто не ёлка, а палка! 

И так всё время: то лысая, то хромая, то ещё какая-нибудь! 

─ Ну, ─ говорю, ─ тебя слушать ─ до ночи ёлки не срубишь! 

Нашёл себе подходящую ёлочку, срубил и отдал топор Мишке: 

─ Руби поскорей, нам домой ехать пора. 

А он словно весь лес взялся обыскать. Уж я и просил его и бранил ─ ничего не помогало. Наконец он нашёл ёлку по своему вкусу, срубил, и мы пошли обратно на станцию. Шли, шли, а лес всё не кончается. 

─ Может, мы не в ту сторону идём? ─ говорит Мишка. Пошли мы в другую сторону. Шли, шли ─ всё лес да лес! Тут и темнеть начало. Мы давай сворачивать то в одну сторону, то в другую. Заплутались совсем. 

─ Вот видишь, ─ говорю, ─ что ты наделал! 

─ Что же я наделал? Я ведь не виноват, что так скоро наступил вечер. 

─ А сколько ты ёлку выбирал? А дома сколько возился? Вот придётся из-за тебя в лесу ночевать! 

─ Что ты! ─ испугался Мишка. ─ Ведь ребята сегодня придут. Надо искать дорогу. 

Скоро стемнело совсем. На небе засверкала луна. Чёрные стволы деревьев стояли, как великаны, вокруг. За каждым деревом нам чудились волки. Мы остановились и боялись идти вперёд. 

─ Давай кричать! ─ говорит Мишка. Тут мы как закричим вместе: 

─ Ау! 

«Ау!» ─ ответило эхо. 

─ Ау! Ау-у! ─ закричали мы снова что было силы. «Ау! Ау-у!» ─ повторило эхо. 

─ Может быть, нам лучше не кричать? ─ говорит Мишка. 

─ Почему? 

─ Ещё волки услышат и прибегут. 

─ Тут, наверно, никаких волков нет. 

─ А вдруг есть! Лучше пойдём скорее. Я говорю: 

─ Давай прямо идти, а то мы никак на дорогу не выберемся. 

Пошли мы снова. Мишка всё оглядывался и спрашивал: 

─ А что делать, когда нападают волки, если ружья нет? 

─ Бросать в них горящие головешки, -говорю я. 

─ А где их брать, эти головешки? 

─ Развести костёр ─ вот тебе и головешки. 

─ А у тебя есть спички? 

─ Нету. 

─ А они на дерево могут влезть? 

─ Кто? 

─ Да волки. 

─ Волки? Нет, не могут. 

─ Тогда, если на нас нападут волки, мы залезем на дерево и будем сидеть до утра. 

─ Что ты! Разве просидишь на дереве до утра! 

─ Почему не просидишь? 

─ Замёрзнешь и свалишься. 

─ Почему замёрзнешь? Нам ведь не холодно. 

─ Нам не холодно, потому что мы двигаемся, а попробуй посиди на дереве без движения ─ сразу замёрзнешь. 

─ А зачем сидеть без движения? ─ говорит Мишка. ─ Можно сидеть и ногами дрыгать. 

─ Это устанешь ─ целую ночь на дереве ногами дрыгать! Мы продирались сквозь густые кустарники, спотыкались о пни, тонули по колено в снегу. Идти становилось трудней и трудней. 

Мы очень устали. 

─ Давай бросим ёлки! ─ говорю я. 

─ Жалко, ─ говорит Мишка. ─ Ко мне ребята сегодня придут. Как же я без ёлки буду? 

─ Тут нам бы самим, ─ говорю, ─ выбраться! Чего ещё о ёлках думать! 

─ Постой, ─ говорит Мишка. ─ Надо одному вперёд идти и протаптывать дорогу, тогда другому будет легче. Будем меняться по очереди. 

Мы остановились, передохнули. Потом Мишка впереди пошёл, а я за ним следом. Шли, шли... Я остановился, чтоб переложить ёлку на другое плечо. Хотел идти дальше, смотрю ─ нет Мишки! Исчез, словно провалился под землю вместе со своей ёлкой. 

Я кричу: 

─ Мишка! 

А он не отвечает. 

─ Мишка! Эй! Куда же ты делся? 

Нет ответа. 

Я пошёл осторожно вперёд, смотрю ─ а там обрыв! Я чуть не свалился с обрыва. Вижу ─ внизу шевелится что-то тёмное. 

─ Эй! Это ты, Мишка? 

─ Я! Я, кажется, с горы скатился! 

─ Почему же ты не отвечаешь? Я тут кричу, кричу... 

─ Ответишь тут, когда я ногу ушиб! Я спустился к нему, а там дорога. Мишка сидит посреди дороги и коленку руками трёт. 

─ Что с тобой? 

─ Коленку ушиб. Нога, понимаешь, подвернулась. 

─ Больно? 

─ Больно! Я посижу. 

─ Ну, давай посидим, ─ говорю я. Уселись мы с ним на снегу. Сидели, сидели, пока нас не пробрал холод. Я говорю: 

─ Тут и замёрзнуть можно! Может быть, пойдём по дороге? Она нас куда-нибудь выведет: или на станцию, или к лесничему, или в деревню какую-нибудь. Не замерзать же в лесу! 

Мишка хотел встать, но тут же заохал и опять сел. 

─ Не могу, ─ говорит. 

─ Что же теперь делать? Давай я понесу тебя на закорках, ─ говорю я. 

─ Да разве ты донесёшь? 

─ Давай попробую. 

Мишка поднялся и начал взбираться ко мне на спину. Кряхтел, кряхтел, насилу залез. Тяжёлый! Я согнулся в три погибели. 

─ Ну, неси! ─ говорит Мишка. 

Только прошёл я несколько шагов, поскользнулся ─ и бух в снег. 

─ Ай! ─ заорал Мишка. ─ У меня нога болит, а ты меня в снег кидаешь! 

─ Я же не нарочно! 

─ Не брался бы, если не можешь! 

─ Горе мне с тобой! ─ говорю я. ─ То ты с бенгальскими огнями возился, то ёлку до самой темноты выбирал, а теперь вот зашибся... Пропадёшь тут с тобой! 

─ Можешь не пропадать!.. 

─ Как же не пропадать? 

─ Иди один. Это всё я виноват. Я уговорил тебя за ёлками ехать. 

─ Что же, я тебя бросить должен? 

─ Ну и что ж? Я и один дойду. Посижу, нога пройдёт ─ я и пойду. 

─ Да ну тебя! Никуда я без тебя не пойду. Вместе приехали, вместе и вернуться должны. Надо придумать что-нибудь. 

─ Что же ты придумаешь? 

─ Может быть, санки сделать? У нас топор есть. 

─ Как же ты из топора санки сделаешь? 

─ Да не из топора, голова! Срубить дерево, а из дерева ─ санки. 

─ Всё равно гвоздей нет. 

─ Надо подумать, ─ говорю я. 

И стал думать. А Мишка всё на снегу сидит. Я подтащил к нему ёлку и говорю: 

─ Ты лучше на ёлку сядь, а то простудишься. 

Он уселся на ёлку. Тут мне пришла в голову мысль. 

─ Мишка, ─ говорю я, ─ а что, если тебя повезти на ёлке? 

─ Как ─ на ёлке? 

─ А вот так: ты сиди, а я буду за ствол тащить. Ну-ка, держись! 

Я схватил ёлку за ствол и потащил. Вот как ловко придумал! Снег на дороге твёрдый, укатанный, ёлка по нему легко идёт, а Мишка на ней ─ как на санках! 

─ Замечательно! ─ говорю я. ─ На-ка, держи топор. Отдал ему топор. Мишка уселся поудобнее, и я повёз его по дороге. Скоро мы выбрались на опушку леса и сразу увидели огоньки. 

─ Мишка! ─ говорю. ─ Станция! Издали уже слышался шум поезда. 

─ Скорей! ─ говорит Мишка. ─ Опоздаем на поезд! Я припустился изо всех сил. Мишка кричит: 

─ Ещё поднажми! Опоздаем! 

Поезд уже подъезжал к станции. Тут и мы подоспели. Подбегаем к вагону. Я подсадил Мишку. Поезд тронулся, я вскочил на подножку и ёлку за собой втащил. Пассажиры в вагоне стали бранить нас за то, что ёлка колючая. 

Кто-то спросил: 

─ Где вы взяли такую ободранную ёлку? 

Мы стали рассказывать, что с нами в лесу случилось. Тогда все стали жалеть нас. Одна тётенька усадила Мишку на скамейку, сняла с него валенок и осмотрела ногу. 

─ Ничего страшного нет, ─ сказала она. ─ Просто ушиб. 

─ А я думал, что ногу сломал, так она у меня болела, ─ говорит Мишка. Кто-то сказал: 

─ Ничего, до свадьбы заживёт! 

Все засмеялись. Одна тётенька дала нам по пирогу, а другая ─ конфет. Мы обрадовались, потому что очень проголодались. 

─ Что же мы теперь будем делать? ─ говорю я. ─ У нас на двоих одна ёлка. 

─ Отдай её на сегодня мне, ─ говорит Мишка, ─ и дело с концом. 

─ Как это ─ с концом? Я её тащил через весь лес да ещё тебя на ней вёз, а теперь сам без ёлки останусь? 

─ Так ты мне её только на сегодня дай, а завтра я тебе возвращу обратно. 

─ Хорошенькое, ─ говорю, ─ дело! У всех ребят праздник, а у меня даже ёлки не будет! 

─ Ну ты пойми, ─ говорит Мишка, ─ ко мне ребята сегодня придут! Что я буду без ёлки делать? 

─ Ну, покажешь им свои бенгальские огни. Что, ребята ёлки не видели? 

─ Так бенгальские огни, наверно, не будут гореть. Я их уже двадцать раз делал ─ ничего не получается. Один дым, да и только! 

─ А может быть, получится? 

─ Нет, я и вспоминать про это не буду. Может, ребята уже забыли. 

─ Ну нет, не забыли! Не надо было заранее хвастаться. 

─ Если б у меня ёлка была, ─ говорит Мишка, ─ я бы про бенгальские огни что-нибудь сочинил и как-нибудь выкрутился, а теперь просто не знаю, что делать. 

─ Нет, ─ говорю, ─ не могу я тебе ёлку отдать. У меня ещё ни в одном году так не было, чтоб ёлки не было. 

─ Ну будь другом, выручи! Ты меня уже не раз выручал! 

─ Что же, я тебя всегда выручать должен? 

─ «Ну, в последний раз! Я тебе что хочешь за это дам. Возьми мои лыжи, коньки, волшебный фонарь, альбом с марками. Ты ведь сам знаешь, что у меня есть. Выбирай что угодно. 

─ Хорошо, ─ сказал я. ─ Если так, отдай мне своего Дружка. 

Мишка задумался. Он отвернулся и долго молчал. Потом посмотрел на меня ─ глаза у него были печальные ─ и сказал: 

─ Нет, Дружка я не могу отдать. 

─ Ну вот! Говорил «что угодно», а теперь... 

─ Я забыл про Дружка... Я, когда говорил, думал про вещи. А Дружок ведь не вещь, он живой. 

─ Ну и что ж? Простая собака! Если б он хоть породистый был. 

─ Он же не виноват, что он не породистый! Всё равно он любит меня. Когда меня нет дома, он думает обо мне, а когда я прихожу, радуется и машет хвостом... Нет, пусть будет что будет! Пусть ребята смеются надо мной, а с Дружком я не расстанусь, даже если бы ты мне дал целую гору золота! 

─ Ну ладно, ─ говорю я, ─ бери тогда ёлку даром. 

─ Зачем даром? Раз я обещал любую вещь, так и бери любую вещь. Хочешь, я тебе дам волшебный фонарь со всеми картинками? Ты ведь очень хотел, чтоб у тебя был волшебный фонарь. 

─ Нет, не надо мне волшебного фонаря. Бери так. 

─ Ты ведь столько трудился из-за ёлки ─ зачем отдавать даром? 

─ Ну и пусть! Мне ничего не надо. 

─ Ну, и мне даром не надо, ─ говорит Мишка. 

─ Так это ведь не совсем даром, ─ говорю я. ─ Просто так, ради дружбы. Дружба ведь дороже волшебного фонаря! Пусть это будет наша общая ёлка. 

Пока мы разговаривали, поезд подошёл к станции. Мы и не заметили, как доехали. У Мишки нога совсем перестала болеть. Он только немного прихрамывал, когда мы сошли с поезда. 

Я сначала забежал домой, чтоб мама не беспокоилась, а потом помчался к Мишке ─ украшать нашу общую ёлку. 

Ёлка уже стояла посреди комнаты, и Мишка заклеивал ободранные места зелёной бумагой. Мы ещё не кончили украшать ёлку, как стали собираться ребята. 

─ Что же ты, позвал на ёлку, а сам даже не украсил её! ─ обиделись они. 

Мы стали рассказывать про наши приключения, а Мишка даже приврал, будто на нас напали в лесу волки и мы от них спрятались на дерево. Ребята не поверили и стали смеяться над нами. Мишка сначала уверял их, а потом махнул рукой и сам стал смеяться. Мишкины мама и папа пошли встречать Новый год к соседям, а для нас мама приготовила большой круглый пирог с вареньем и других разных вкусных вещей, чтоб мы тоже могли хорошо встретить Новый год. 

Мы остались одни в комнате. Ребята никого не стеснялись и чуть ли не на головах ходили. Никогда я не слыхал такого шума! А Мишка шумел больше всех. Ну, я-то понимал, почему он так разошёлся. Он старался, чтоб кто-нибудь из ребят не вспомнил про бенгальские огни, и выдумывал всё новые и новые фокусы. 

Потом мы зажгли на ёлке разноцветные электрические лампочки, и тут вдруг часы начали бить двенадцать часов. 

─ Ура! ─ закричал Мишка. ─ С Новым годом! 

─ Ура! ─ подхватили ребята. ─ С Новым годом! Ур-а-а! Мишка уже считал, что всё кончилось благополучно, и закричал: 

─ А теперь садитесь за стол, ребята, будет чай с пирогом! 

─ А бенгальские огни где же? ─ закричал кто-то. 

─ Бенгальские огни? ─ растерялся Мишка. ─ Они ещё не готовы. 

─ Что же ты, позвал на ёлку, говорил, что бенгальские огни будут... Это обман! 

─ Честное слово, ребята, никакого обмана нет! Бенгальские огни есть, только они ещё сырые... 

─ Ну-ка, покажи. Может быть, они уже высохли. А может, никаких бенгальских огней нету? 

Мишка нехотя полез на шкаф и чуть не свалился оттуда вместе с колбасками. Они уже высохли и превратились в твёрдые палочки. 

─ Ну вот! ─ закричали ребята. ─ Совсем сухие! Что ты обманываешь! 

─ Это только так кажется, ─ оправдывался Мишка. ─ Им ещё долго сохнуть надо. Они не будут гореть. 

─ А вот мы сейчас посмотрим! ─ закричали ребята. Они расхватали все палочки, загнули проволочки крючочками и развесили их на ёлке. 

─ Постойте, ребята, ─ кричал Мишка, ─ надо проверить сначала! 

Но его никто не слушал. 

Ребята взяли спички и подожгли все бенгальские огни сразу. 

Тут раздалось шипение, будто вся комната наполнилась змеями. Ребята шарахнулись в стороны. Вдруг бенгальские огни вспыхнули, засверкали и рассыпались кругом огненными брызгами. Это был фейерверк! Нет, какой там фейерверк ─ северное сияние! Извержение вулкана! Вся ёлка сияла и сыпала вокруг серебром. Мы стояли как зачарованные и смотрели во все глаза. 

Наконец огни догорели, и вся комната наполнилась каким-то едким, удушливым дымом. Ребята стали чихать, кашлять, тереть руками глаза. Мы все гурьбой бросились в коридор, но дым из комнаты повалил за нами. Тогда ребята стали хватать свои пальто и шапки и начали расходиться. 

─ Ребята, а чай с пирогом? ─ надрывался Мишка. Но никто не обращал на него внимания. Ребята кашляли, одевались и расходились. Мишка вцепился в меня, отнял мою шапку и закричал: 

─ Не уходи хоть ты! Останься хоть ради дружбы! Будем пить чай с пирогом! 

Мы с Мишкой остались одни. Дым понемногу рассеялся, но в комнату всё равно нельзя было войти. Тогда Мишка завязал рот мокрым платком, подбежал к пирогу, схватил его и притащил в кухню. 

Чайник уже вскипел, и мы стали пить чай с пирогом. Пирог был вкусный, с вареньем, только он всё-таки пропитался дымом от бенгальских огней. Но это ничего. Мы с Мишкой съели пол-пирога, а другую половину доел Дружок.

Прикрепленное изображение (вес файла 462.7 Кб)

Говорящий танифа из Роторуа

Маорийская сказка

У танифы, который жил среди холмов между озером Роторуа и рекой Уаикато, были крылья, как у летучей мыши, на длинной гибкой шее торчала голова с острым клювом, во рту сверкали зубы, а на ногах и на заплечьях росли когти, острые, как косы.

Никто не осмеливался ходить по дороге через холмы, один только Каху-ки-те-ранги, уаикатский вождь, пользовался этой дорогой, потому что был влюблен в Коку, дочь тохунги древнего племени арава. Каху знал, что соплеменники тохунги хотели проложить по холмам более короткую дорогу, чтобы не делать каждый раз длинный обход из-за чудовища, пожиравшего людей. Во время одного из своих посещений Каху заговорил с тохунтой о новой дороге, но тохунга понимал, что об этом нечего и думать, пока чудовище бродит среди холмов.

- Ты знаешь столько заклятий, что без труда справишься с этим людоедом, - польстил старику Каху. - Если ты усмиришь чудовище, мои соплеменники проложат широкую ровную дорогу среди лесов и холмов.

- Что ты хочешь в награду за этот щедрый дар? - подозрительно спросил тохунга.

- Ничего, разреши мне только жениться на твоей дочери Коке.

Тохунга задумался. Он понимал, что этот брак скрепит узы дружбы между его племенем и племенами, которые живут на берегах Уаикато, а дорога позволит воинам дружеских племен помогать друг другу отражать удары общих врагов. В конце концов сердце тохунги дрогнуло, и он согласился отдать дочь. Тогда молодой вождь вернулся домой, созвал своих соплеменников и начал строить дорогу.

Каху знал, что может рассчитывать на свои силы, поэтому он и пообещал тохунге проложить дорогу, если тот разрешит ему жениться на Коке. Отец Каху, прославленный охотник на чудовищ, не раз имел дело с этими непонятными отвратительными тварями и даже научился их языку, а потом научил сына. Каху взобрался на холм и подошел к пещере танифы. Он смело приблизился к чудовищу и стал почесывать и скрести его спину, отчего чудовище сразу пришло в благодушное настроение. На ярком послеполуденном солнце между чудищем и мужчиной завязался разговор.

- Тебе бы нужно завести жену, - сказал Каху. - Она будет ухаживать за тобой, поскребет спину, если шкура высохнет и зачешется.

- Прекрасная мысль, - сказало чудище. - Ты не поверишь, но я как раз подумал о том же самом. Скажи, где бы мне найти подходящую женщину? Никто, кроме тебя, не ходит теперь по этой дороге, все знают, что я здесь живу.

- Я тебе помогу, - сказал коварный Каху. - Давай только уговоримся: я найду тебе жену, а ты выполнишь одну мою просьбу.

- Что тебе нужно?

- Я хочу, чтобы ты поселился на другой стороне холма и оставил в покое людей с Уаикато и Роторуа.

- С превеликим удовольствием, - сказал танифа. - Что мне за смысл жить в таком месте, где не дождешься ни одного путника?! Я не хочу умереть с голоду.

- Через два дня я приведу тебе жену. Смотри, не забудь о своем обещании.

Каху вернулся в деревню и разыскал старуху Пукаку. На этой безобразной неопрятной злой женщине лежала обязанность хоронить мертвых, и люди сторонились ее.

- Здравствуй, Пукака, - сказал Каху. - Я нашел тебе мужа.

Старуха откинула в сторону прядь спутанных волос и недоверчиво взглянула на Каху.

- Никто не возьмет меня в жены по своей воле, - пробормотала она.

- Неправда! Муж ждет не дождется, когда ты явишься.

- Где же он?

- Недалеко отсюда, на холме, не доходя Роторуа.

- Там никого нет, кроме танифы.

- Конечно. Я про него и говорю. Он будет приносить тебе пищу, заботиться о тебе.

Старуха задумалась.

- На старости лет хорошо иметь мужа, - бормотала она в нерешительности. - Лучше жить в доме танифы, чем умирать с голоду. Я согласна.

Каху сжал грязную руку старухи и повел ее к танифе. Муж и жена не понравились друг другу, но оба решили не показывать вида.

Каху ушел. Напоследок он сказал Пукаке:

- Не забывай вовремя скрести спину своему мужу. Тогда он все для тебя сделает. Смотри, чтобы он оставался на той стороне холма, а то будет плохо и тебе, и мне.

Каху-ки-те-ранги пошел домой, а танифа посадил старуху на спину, замахал крыльями и поднялся высоко в воздух. Потом он медленно опустился на дальних склонах холма и стал подыскивать новый дом для себя и жены.

Теперь можно было прокладывать дорогу, не опасаясь за свою жизнь, и соплеменники Каху взялись за работу: они вырывали кусты, срубали деревья, если нельзя было их обойти, укладывали ветки на болотистых участках, и скоро Каху и его друзья могли уже быстро и в полной безопасности добираться до Роторуа, где Каху женился на Коке. Свадебный пир длился несколько дней, но наконец настало время возвращаться домой. Вереница мужчин, женщин и детей беспорядочно растянулась по дороге. Вместе с ними шли самые красивые девушки с Уаи-като и красавицы с Роторуа, которые сочли своим долгом пойти на Уаикато.

И никто в этой толпе даже не вспомнил про танифу, который столько времени наводил ужас на всех путников. Знай они, что танифа лежит на холме чуть выше дороги, притаившись в небольшой впадине, заросшей высоким папоротником, смех замер бы у них на губах. Танифа был недоволен женой. Когда он услышал вдалеке громкий смех и радостные песни, ему захотелось посмотреть, кто идет по дороге. Он перевалил через вершину холма и спрятался среди папоротника.

Дикая злоба заклокотала в сердце танифы при виде Каху и его красивой жены, за которой двигалась целая процессия пышных привлекательных девушек, в то время как ему, танифе, подсунули в жены грязную костлявую старуху-могильщицу.

Танифа как смерч налетел на людей и тут же подцепил когтем несколько женщин. Каху услышал пронзительные крики и побежал назад по дороге посмотреть, что случилось. Танифа пронесся над его головой, помедлил мгновение, подцепил другим когтем Коку и, взмыв над деревьями, полетел к своей старой пещере на вершине холма.

Каху в отчаянии пришел к отцу и спросил, как ему одолеть танифу, который не сдержал слова. Отец придумал одну хитрость, и Каху не мог не удивиться его прозорливости. Через несколько дней из деревни вышел отряд молодых мужчин. Они быстро подошли к тому месту, где сломанные кусты и вытоптанная трава указывали путь к пещере танифы. На открытом месте мужчины разложили поперек тропы толстую льняную веревку. Веревка была завязана петлей, часть которой они подняли высоко над землей с помощью раздвоенной палки. Концы веревки тянулись среди высокой травы до леса, где с каждой стороны за веревку ухватилась сотня рук.

Каху снял одежду и пошел один вверх по склону. Он не старался скрыть свое приближение. Через некоторое время Каху вышел на открытую поляну перед пещерой и на миг остановился, потому что от страшных мыслей сердце слишком быстро заколотилось у него в груди. Кости, запятнанные кровью, и куски человеческого мяса ясно показывали, что танифа до отвала наелся аппетитными молодыми женщинами из племени Каху и из племени арава.

- Эй, ты, трусливое чудовище, выходи! - закричал Каху во все горло. - Выходи, гадкая тварь!

Танифа высунул голову из пещеры.

- Ах, это ты, Каху! Ты пришел полюбоваться на мою новую жену, такую пухлую и красивую, или ты хочешь взглянуть на Пукаку? Пукака ждет тебя по ту сторону холма. Можешь увести ее назад, мы оба будем довольны.

- Где Кока? - спросил Каху прерывающимся голосом.

- В пещере, где же еще. Лучшей жены для старого танифы просто не найти. Тебе не о чем беспокоиться. Я не спускаю с нее глаз.

- Я пришел забрать ее домой, - спокойно ответил Каху. - И я ее заберу. Но сначала я тебя убью и сожгу твою мерзкую тушу.

Танифа расхохотался.

- Чтобы меня поймать, понадобится целое полчище таких букашек, как ты. Сейчас же убирайся отсюда, не то я перекушу тебя пополам и брошу на съедение собакам и крысам.

Каху не произнес ни слова в ответ на эту угрозу, он только высунул кончик языка, чтобы показать, насколько он презирает чудовище. Танифа не вынес такого оскорбления. Он выскочил из пещеры и бросился на Каху, но тот увернулся и побежал. Вниз по крутому склону помчался вприпрыжку худощавый юноша без одежды, а за ним понесся танифа. Каху пробежал сквозь петлю и крикнул:

- Опускайте!

В то же мгновение, едва танифа сунул голову в петлю, один из друзей Каху убрал раздвоенную палку. Веревка обвила шею чудовища, натянулась и врезалась глубоко в его плоть. Друзья Каху остановили танифу на полном скаку. Они не выпускали из рук веревки и затягивали петлю все туже и туже, пока танифа не рухнул на землю бездыханным.

Каху-ки-те-ранги в третий раз поднялся на холм. Он обнял жену своими сильными руками и ласкал ее, и утешал, а потом спустился вместе с ней с холма и пошел по новой дороге к Уаикато.

Прикрепленное изображение (вес файла 68.3 Кб)

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

7 января - Рождество Христово по юлианскому календарю (Православное Рождество)

А. П. Чехов

РЯЖЕНЫЕ

   Выходите на улицу и глядите на ряженых.

   Вот солидно, подняв с достоинством голову, шагает что-то нарядившееся человеком. Это "что-то" толсто, обрюзгло и плешиво. Одето оно щегольски, по моде и тепло. На груди брелоки, на пальцах массивные перстни. Говорит оно чепуху, но с чувством, с толком, с расстановкой. Оно только что пообедало, напилось елисеевского пойла и теперь решает вопрос: отправиться ли к Адели, лечь ли спать, или же засесть за винт? Через три часа оно будет ужинать, через пять - спать. Завтра проснется в полдень, пообедает, напьется пойла и опять примется за тот же вопрос. Послезавтра тоже... Кто это?

   Это - свинья.

   Вот мчится в роскошных санях старушенция в костюме дамы благотворительницы. Нарядилась она умело: на лице тупая важность, в ногах болонка, на запятках лакей. В саквояже покоятся собранные ею для страждущего человечества 1013 р. 43 к. Из этих денег только 43 коп. получат бедные, остальные же 1013 р. пойдут на расходы по благотворению. Благотворительность она любит, ибо нигде нельзя так много с таким вкусом судачить, перебирать косточки ближних, дьяволить и вылезать сухой из воды, как на почве благотворительности... Хотите знать, кто эта благотворительница?

   Это - чёртова перечница.

   Вот бежит лисица... Гримировка великолепная: даже рыльце в пушку. Глядит она медово, говорит тенорком, со слезами на глазах. Если послушать ее, то она жертва людской интриги, подвохов, неблагодарности. Она ищет сочувствия, умоляет, чтобы ее поняли, ноет, слезоточит. Слушайте ее, но не попадайтесь ей в лапы. Она обчистит, обделает под орех, пустит без рубахи, ибо она - антрепренер.

   Вот шествует нарядившийся рецензентом. Этот загримировался неудачно. По его бесшабашному лаю, хватанию за икры, скаленью зубов нетрудно узнать в нем - цепного пса.

   Несколько поодаль от него прыгает нарядившийся драматургом. Этот что-то прячет под полой и робко озирается, словно стянул что-то... Он одет франтом, болтает по-французски и хвастает, что состоит в переписке с Сарду. Талант у него необычайный, печет драмы, как блины, и может писать двумя руками сразу. Но современники не признают его... Они знают, что под оболочкой драматурга скрывается - закройщик модной мастерской.

   Вот идет субъект, загримировавшийся забулдыгой. На нем рваная шапчонка, порыжелое пальто и нечищеные калоши... Он косится на дома и ищет вывески "Питейный дом" или "Трактир". Ему нужно выпить... Пьет он каждые десять минут: днем водку, ночью пиво, утром содовую воду. Состояние "подшофе" -- его норма. Только в пьяном виде он и может говорить умно, мыслить, зарабатывать себе кусок хлеба, любить ближнего, презирать. Трезвый же он вял, глуп, жесток. Живет он по-свински. У него ни кола ни двора. Обитает где-то у черта на куличках, на задворках, снимая у вдовы-чиновницы темную и сырую комнату. Семьи у него нет, да и трудно представить его семейным. Умрет он под забором, но похоронят его с шиком, с некрологами и с речами, потому что он - талант.

   А вот стоит нарядившийся талантом. Он сосредоточен, нахмурен и лаконичен. Не мешайте ему: думает или наблюдает. Раскусить его, что он за птица, трудно, потому что он редко снисходит до откровенности. Обыкновенно он не разборчив, но, (встретив) где-нибудь в ресторане или на вечере благоговеющего перед талантами юнца, он постарается выложить всю свою "программу": всё на этом свете не годится, всё испошлилось, изгадилось, продалось, истрепалось; если человечеству угодно спастись, то оно должно поступать вот этак, не иначе. Тургенев, по его мнению, хорош, но... Толстой тоже хорош, но... Говоря же о своей "программе", он никогда не прибавляет этого "но". Все его не понимают, все подставляют ему ножку, но, тем не менее, он всюду сует свой нос, всюду нюхает, везде вертится, как чёрт перед заутреней. Его выносят, не гонят, потому что на безрыбье и рак рыба и потому, что в России до конца дней можно быть "начинающим и подающим надежды". Своей работе он придает громадное значение и потому бережет себя, как зеницу ока. Он не пьет, часто ездит лечиться и оберегает себя строгим комфортом. Дома, когда он сидит у себя в кабинете и творит "новое слово", все ходят на цыпочках. Храни бог, если в кабинете не 15 градусов, если за дверью звякнет блюдечко или запищит ребенок - он схватит себя за волосы и грудным голосом скажет: "Пррроклятие... Нечего сказать, хороша жизнь писательская!" Когда он пишет, он священнодействует: морщит лоб, кусает перо, пыхтит, сопит, то и дело зачеркивает... Чтобы выжать из мозгов мысль, остроту, удачное сравнение, он пускает в дело пресс в сорок лошадиных сил; чтобы быть реальным, художественным, он тянется к аршину, фотографии, манекенам. Работает он только для искусства... Впрочем, если г. Вольфу угодно будет предложить ему заказ в 10 листов по 300 руб. за лист, то он возблагодарит создателя... Вероятно, вы его уже узнали...

   Это - гусь лапчатый.

Прикрепленное изображение (вес файла 72.8 Кб)

Себялюбцы

Австралийская сказка

Жило одно племя в краю, который лежал далеко от моря. В лесах, по которым странствовало это племя, было множество кенгуру и коала, но людям надоело питаться дичью, захотелось им отведать чего-нибудь другого.

— Пойдемте к морю, — предложил кто-то. — В море полно рыбы. И вот племя двинулось через лес. Люди шли по лесу до тех пор, пока не вышли к морю у большого мыса, возле которого много озер и заливов.

Во всех этих озерах и заливах плавала рыба. В тот летний вечер, когда пришло сюда племя, над травой и водой тучей вилась мошкара, и люди то и дело слышали всплески — это рыба прыгала за мошкарой.

Мужчины радовались и рассуждали о том, сколько наловят рыбы. Женщины весело переговаривались. Они понесли детишек на берег, чтобы выкупать их…

Мужчины сплели сети и сачки и пошли бродом по отмелям. Они метали копья, ныряли за рыбой и, поймав рыбину, высоко поднимали ее над собой, чтобы все увидели их добычу.

Вместе с людьми к морю пришли и собаки. Собаки эти были сильные и быстрые, когда-то они тоже были людьми. Обычно они питались дичью, которую сами ловили: им было мало объедков, что бросали им люди. В родных краях собаки никогда не голодали, ведь там было вдосталь кенгуру, а собаки были хорошими охотниками.

На новом стойбище у моря никакой еды, кроме рыбы, не было, и собаки голодали, потому что ловить рыбу они не умели.

Однажды мужчины поймали столько рыбы, что едва дотащили ее до стойбища. Они свалили возле костра целую гору серебристой рыбы, и, покуда женщины жарили ее, рыболовы легли отдыхать под деревьями.

Собаки поглядели на эту серебристую гору, и голод их стал нестерпимым.

Собачий вожак подошел к мужчинам.

- Дайте нам немножко рыбы. Все равно вам не съесть ее всю, а мы совсем оголодали, — попросил он.

— Пошел вон, пес! — закричал один из мужчин. — Собаки не едят рыбу!

- А мы будем! — сказал собачий вожак. - Кенгуру здесь нет, и мы совсем отощали от голода. Дайте нам рыбы, чтобы мы могли поесть и набраться сил.

- Сами наловите, если вам поесть охота, - сказал другой мужчина. - А эта рыба наша, не станем мы делиться с собаками.

— Собаки не умеют ловить рыбу, — сказал вожак.

— Тогда подыхайте с голоду! — крикнул первый мужчина и швырнул в вожака камнем.

Тут все мужчины вскочили и стали гнать собак из стойбища палками и камнями — и глумились, и смеялись над ними.

Собаки убежали далеко в лес, сбились в круг и долго-долго говорили. А племя пировало в своем стойбище до тех пор, пока от рыбы остались только кости. От всего улова не уцелело ни одной рыбешки,

Потом люди мирно сидели и беседовали до восхода луны, а когда луна взошла, в стойбище вернулись собаки. Они были полны гнева на людей.

Собачий вожак отошел от других собак, залаял и пронесся по стойбищу. Он высоко подпрыгивал на бегу, и на лапах у него сверкал огонь.

— Да будут наказаны все себялюбцы! — крикнул он и стал колдовать.

От его колдовства словно ветер пронесся над стойбищем, и все люди, что были там -женщины, дети, мужчины, - превратились в камни.

С тех пор у всех себялюбцев сердце каменное и нет в них ласки и доброты.

Прикрепленное изображение (вес файла 97.1 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

Со Старым Новым годом!

Алиса Ксенова

Сказка о временах года

О, кленовые листья!

Крылья вы обжигаете

(Мацуо Басё.

Пролетающим птицам).

А тем временем осень как-то незаметно, но совершенно неотвратимо пробралась гости к людям и вдруг заявила свои права. Все произошло вот как: для начала она прислала в город, где жила маленькая девочка Ева, караван серых угрюмых туч. По стеклам окон целый день моросил печальный мелкий дождик, а все прохожие на улице, как по команде, спрятались под зонтики и подняли теплые воротники. Снова появились лужи. Солнышко стало редко выглядывать из-за соседнего дома напротив, а лучики его почему-то уже совсем не грели. Голуби на улице, и те перестали весело ворковать и бегать друг за дружкой. Теперь они нахохлившись сидели на краю заборчика и о чем-то печально думали. И от этого Еве было грустно.

Но однажды случилось чудо — все деревья в округе разом вдруг взяли и будто бы переоделись! Да-да, они сменили свои одежки! Казалось, еще недавно, буквально вчера, все вокруг было одинаково зеленым, а теперь раз и стало цветным: красным, желтым, оранжевым, багровым. Даже в пушистых косах березки за окном вдруг откуда ни возьмись расцвели золотистые пряди. А потом субботним утром наконец появилось солнышко. В тот же миг все деревья будто зажглись, загорелись самыми сочными, огненными красками. Тучи умчались куда-то вдаль — их угнал нетерпеливый ветер, небо стало пронзительно-бирюзовым, а воздух прозрачным и чистым. Вот как эта волшебница-осень украсила город! Она сделала подарок всем-всем его жителям и впустила к ним в гости «бабье» лето.

Папа с мамой взяли Еву, фотоаппарат и пошли гулять по парку. Правда карусели почему-то уже не работали, но зато можно было собирать в букет желтые и красные кленовые листья. Мама даже сплела из них разноцветный пушистый венок и одела его на голову Еве, потом себе, а папа их все время фотографировал. А потом папа сказал, что у него есть две самые красивые девочки на свете, это значит мама и Ева, и отвел их в кафе есть мороженое.

Позже, уже дома, когда мама укладывала уставшую после прогулки Еву на пару часов поспать, она, укутываясь в одеяло, сонно пробормотала:

— Мам, а что теперь опять будет лето, да?

— Почему это ты так решила?

— Ну ты же сама сказала: «бабье» лето пришло.

— Нет, солнышко мое, это просто осень решила нам сделать подарок и пустила к нам в гости «бабье» лето, что бы мы ненадолго вспомнили, что такое тепло.

— Ну а почему «бабье», мам?

— Ну потому что короткое, всего-то неделя, а то и несколько дней.

— А потом?

— А потом оно закончится, будто его и не было вовсе, и начнутся настоящие холода, а там и зима не за горами.

— Мам, ну мам, ну почему «бабье»? Почему не просто лето? Я хочу настоящее, самое настоящее лето, — начала капризничать Ева.

— Ну как же по-другому, да и разве ты не любишь зиму? Снова выпадет белый пушистый снежок, можно будет играть в снежки, кататься на санках с горы, лепить снеговика. А подарки на Новый год любишь получать? А елку наряжать, хороводы водить?

— Да, люблю, — согласилась Ева засыпая, — Ладно, хорошо, так и быть, пусть тогда зима приходит.

— Ты тогда тихонечко лежи под одеялом, а я расскажу тебе сказку.

…

Давным-давно, много миллионов лет назад, когда еще не было времен года, на земле жил-был один правитель по имени господин Год. И было у него четыре дочери. Их звали: Весна, Лето, Осень и Зима.

Шел день за днем, рассвет сменялся закатом, солнечный свет полуночной тьмой, но ничего в этом мире не изменялось. Все было грустно, тускло, каждый следующий день был похож на прошедший. И вот однажды уныние прокралось в душу господина Года. Он заскучал, запечалился, а потом и вовсе заболел от тоски, да и слег в кровать. Испугались дочери за здоровье отца, стали звать к его постели разных важных докторов, да знахарей. Но пилюли и микстуры не смогли ему помочь, ведь скука и печаль терзали его сердце. Тогда созвали сестры в свой замок со всех концов земли странствующих музыкантов, циркачей и шутов. Даже объявили щедрую награду тому, кто смехом да шуткой сумеет вылечить их отца. Но, как ни старались скоморохи, улыбка лишь изредка мелькала на лице господина Года. С каждым днем он становился все слабее.

И вот однажды самая младшая из сестер, красавица Весна, заглянула в гости к знакомой фее, которую завали Погода.

— Здравствуй, дорогая крестная, — с грустью промолвила Весна, переступив ее порог.

— Здравствуй, здравствуй, милая, — обрадовалась фея. — Ах, как я рада видеть тебя! Давно не была ты у меня в гостях. Но что с тобой? Почему ты такая грустная? Не смеешься, не хохочешь, не щебечешь, как всегда.

— Ах, тетушка Погода, — чуть не плача отвечала Весна, — в душе у нашего папеньки поселилась печаль, и от этого он заболел. Теперь никто не знает, как ему помочь.

— Есть у меня одно секретное средство, — улыбнулась добрая фея, — но и ты должна взамен кое-что для меня сделать.

— Что угодно, дорогая тетушка! — радостно воскликнула Весна.

— Пообещай мне, что как только твой отец выздоровеет, он непременно навестит меня.

— Обещаю, обещаю, — радостно захлопала Весна в ладошки.

Фея взяла свою волшебную палочку, взмахнула ею, коснулась груди Весны и промолвила:

— Отныне и навсегда я дарю тебе великую пробуждающую силу. Везде, где ты будешь ступать по земле, в тот же миг зазвенят-заиграют ручьи и умоют засохшую почву хрустальными струями. Глянешь — и на деревьях вдруг появятся листья, сквозь камни начнет пробиваться трава. Засмеешься — и в твоем смехе зазвенит озорная капель, солнце выглянет из-за туч и начнет танцевать в небесах. Ну а если затянешь ты песню, то птиц щебетанье разнесет всем счастливую весть, что природа преобразилась и проснулась от вечного сна. И отныне повсюду, стоит только тебе появиться, в воздухе будет витать неуловимое чувство легкости, любви и свободы.

— Спасибо тебе, тетушка! — воскликнула Весна и, поцеловав фею, с веселым хохотом выскочила во двор.

— Будь счастлива, — прокричала фея Погода ей вслед, — и не забудь о своем обещании.

И вот веселая Весна, хохоча и танцуя, побежала по лугам и лесам, а чудо неслось вслед за нею. Теперь где бы она ни появлялась, прямо под её танцующими ножками просыпались ручьи, оживала трава, зеленели деревья, вокруг пели птицы. Даже старый, тяжелый снег, многие тысячи лет укрывавший угрюмые горы, испугался ее приближения и тут же растаял, а горные склоны вдруг покрылись цветами и будто бы помолодели.

— Что это? Кто это? Что случилось?! — удивлялись люди вокруг.

— Весна! Это Весна пришла! Весне дорогу!

И, о чудо: господин Год вышел на балкон, увидел, что сделала его младшая дочка, и так обрадовался, что в то же мгновение выздоровел. С тех пор на Земле воцарилась атмосфера общего счастья и веселья. И всё бы было бы хорошо, но легкомысленная Весна совершенно забыла об обещании, данном фее.

Шел день за днём. Все вокруг только и делали, что радовались, плясали и пели. Казалось, все люди теперь навсегда снова вернулись в детство и превратились в маленьких неразумных детей.

— Что же мне теперь делать с людьми? — озадачился господин Год. — Ведь когда никто не трудится, а все знай себе только поют и танцуют, может и голод начаться.

Но малышка Весна продолжала лишь играть да забавляться. Тогда её сестрица, Лето, решила помочь отцу и тоже обратилась за помощью к мудрой тетушке Погоде.

— Знаю, чем тебе помочь, — ответила фея, внимательно выслушав Лето, — но и ты пообещай мне кое-что взамен.

— Хорошо, конечно, — тут же закивала головой Лето, — что угодно, тётушка.

— Пригласи ко мне в гости вашего отца, — улыбнулась фея Погода. — Есть у меня к нему дело.

— Обещаю, — кивнула Лето и загляделась на себя в зеркало.

Сестрица была чудо как хороша, самая красивая из всех сестёр. Ну а фея взмахнула волшебной палочкой и промолвила:

— Наделяю тебя великой созидающей силой! С этого мгновения стоит тебе лишь пройти по земле, как все вокруг снова изменится.

— Спасибо тебе, добрая тетушка.

— Прощай и не забудь об обещании: жду твоего батюшку в гости.

И вот Лето красивой, широкой походкой пошло вслед за Весной по земле. Солнце стало светить ярче, а потом и вовсе началась жара. Сады отцвели, завязи на деревьях обещали дать вкусный урожай. В полях заколосились хлеба, наливаясь соком и силой. В лесах появились сладкие ягоды. Люди, увидев старания Лета, принялись трудиться и заботиться о завтрашнем дне. А после тяжелой работы они могли отдохнуть: покупаться в теплых озерах и реках, позагорать на солнышке. Люди радовались и говорили:

— Видно, будет у нас хороший урожай. А какая красота вокруг, тепло, солнце так и греет! Как же хорошо, что к нам пришло Лето.

— Какие же у меня хорошие дочки выросли, — снова обрадовался господин Год. — Молодец, Лето, умница, да и красавица к тому же.

И действительно Лето еще сильнее расцвела и похорошела: сама тонкая, гибкая, как молодая березка, глаза голубые, точно лазурь небес, косы пушистые, платье длинное и зеленое, словно бескрайние луга. И где бы она не появлялась, следом летела стайка бабочек.

Но день проходил за днем, люди работали в полях и садах не покладая рук, а урожая все не было.

— Помоги нам, великий господин Год, — взмолились они наконец, — вразуми свою дочь. Что ж это такое — трудимся, а результата все нет.

Обратил свой взор господин Год на Лето, но та лишь пожала плечами. Только сейчас она вспомнила, как обещала пригласить своего отца в гости к фее Погоде, но слово своё не сдержала. Тогда третья сестра, Осень, наведалась в гости к тетушке. Признаться, она давно уже завидовала красоте и удачливости своей сестры Лета, и теперь решила доказать, что она, Осень, лучше.

— Здравствуй, тетушка Погода, — в пояс поклонилась Осень фее.

— Здравствуй, моя дорогая, — улыбнулась ей фея, — знаю, зачем ты пришла, и готова тебе помочь. Ты самая трудолюбивая из четырех сестер, поэтому я дам тебе силу закончить дела, начатые Летом, и помочь людям собрать урожай.

— Ах, тетушка, до чего же вы мудрая, — обрадовалась Осень, — но у меня есть еще одна просьба.

— Слушаю тебя, милая, — удивилась фея Погода.

— Видишь ли, тетушка, моя сестренка, Лето, часто хвастается и говорит, что она самая пригожая из сестер, — пожаловалась Осень. — Можно ли сделать так, что бы я хоть на немного, ну хоть на чуток, стала самой прекрасной на свете, и все люди бы мной восхищались?

— Можно, моя дорогая, — ласково сказала тетушка и погладила Осень по голове.

И вдруг темные волосы на голове третьей сестры вмиг стали огненно-рыжими! В третий раз фея Погода взяла в руки волшебную палочку и совершила свое колдовство. Довольная Осень поблагодарила ее и побежала прочь, уж очень много дел было у нее впереди.

— Прощай, золотая моя Осень, — крикнула фея ей вслед, — и не забудь передать отцу приглашение в мой дом.

Осень вслед за Летом пошла по земле, и тут же везде: в полях, в огородах, в садах вдруг созрел урожай. Он оказался очень богатым и вкусным. Люди без устали трудились день и ночь, спеша собрать его и запастись провизией. Но и Осень не скучала — она не покладая рук работала вместе с людьми и помогала им убирать урожай. Ну а ночью, пока все спят, успевала позвать тучки и полить всю округу осенним дождем, тогда прямо с утра в лесу вырастали невиданные, очень вкусные грибы. Повсюду только и слышалось:

— Ай да Осень, ай да умница, руки у нее золотые!

А однажды утром тетушка фея исполнила и второе ее желание. В тот же миг будто по мановению волшебной палочки, все вокруг изменилось. Деревья и кусты словно переоделись из привычной зеленой одежки и стали золотыми, оранжевыми, багряными! Вся земля запылала множеством ярких красок. И хотя день теперь стал прохладен и короток, а солнце часто пряталось в тучах, всем людям казалось, что солнечные краски поселились в каждом листочке, в каждом дереве и даже в траве. Люди любовались на эту красоту, лакомились собранными плодами и говорили:

— Золотая красавица Осень, спасибо тебе за все!

Но вскоре последние работы в полях, садах и огородах были окончены. Уставшая от постоянных трудов Осень прилегла отдохнуть, а ветер- озорник тем временем пригнал полчище серых туч. Пошел холодный дождь, листья с деревьев стали медленно облетать и вскоре устлали цветастым ковром всю землю. Тогда люди снова пришли на поклон к господину Году и сказали:

— Дорогой господин, благодарим тебе за трех дочерей, которые подарили нам столько добра и счастья, но тяжело нам представить, что сейчас, ну вот прямо сейчас, у нас снова начнется Весна. Мы слишком устали от разных забот и трудов, дай нам время на отдых.

Опять задумался господин Год: что же делать? Ведь невдомек ему было, что и умница-Осень, в суете и заботах о людях позабыла о фее и данном ей обещании.

— Что же, батюшка, — сказала старшая дочь Зима, — не печалься, видно пришла моя очередь помогать в твоих заботах.

И вот в четвертая, последняя, сестра появилась на пороге домика тетушки Погоды.

— Здравствуй, добрая тетушка, — приветствовала она фею.

— Здравствуй, Зима, — ответила недовольная Погода, — зачем ты пришла ко мне? Я уже помогла трем твоим сестрам, но ни одна из них до сих пор не отблагодарила меня и не исполнила данного обещания.

— Но тетушка, — холодно сверкнула глазами Зима, — так не честно, вы помогли моим сестрам, значит должны помочь и мне.

— Чего же ты хочешь?

— Я хочу стать красивой, но иною красой, чем сестрицы, — заявила Зима. — Хочу быть особенной, не похожей ни на кого. И еще хочу, что бы люди, пока земля в моей власти, могли веселиться и работать поровну.

Фея Погода покачала головой и сказала:

— Ох и хитра… Хорошо придумала, вижу, хочешь ты быть самой лучшей из всех. Одного ты не предугадала…, ну да ладно, ступай себе с миром. Я сделаю все, как ты хочешь.

С этими словами фея коварно улыбнулась и дотронулась волшебной палочкой до груди Зимы. В тот же миг Зима преобразилась. Голубые глаза засверкали, на голове появилась ледяная корона, коса расплелась, превращаясь в прекрасные снежные пряди. Платье стало искристым и белым, как покрывало из снега, в складках его заиграли теперь в догонялки вьюга, пурга и метель.

— Благодарю тебя, тетушка, — сказала Зима и вышла во двор.

Стоило ей оглянуться вокруг, как резко похолодало. Взмахнула рукой — тут же подул ледяной ветер, солнце скрылось за облаками и начался снег. Неспешной царственной поступью шла Зима, осматривая свои владения, и все вокруг становилось белым — бело. Снег укутал пушистым одеялом поля, леса, луга, крыши домов и улицы городов. И каждая снежинка, падая вниз с небес, шептала: «Спите, спите спокойно. Отдыхайте, набирайтесь сил, пока снова не нагрянула буйная плясунья- Весна.»

Все люди перепугались и попрятались за стенами своих домов, стали топить камины, греться у огня, кушать заготовленные осенью припасы, вспоминать теплое лето и ждать весну. Сначала они были недовольны, но вскоре поняли, что Зима принесла им долгожданный отдых и покой, а не смотря на мороз на улице, в их домах тепло и уютно. Тогда они стали собираться у семейного очага, заботиться друг о друге, рассказывать детям сказки. И вот любовь и взаимопонимание поселилось в домах у людей.

Но вскоре, вслед за покоем и отдыхом, пришло и веселье, потому что начались зимние праздники. Снега на улице выпало видимо-невидимо! Вокруг лежали мягкие, пушистые сугробы, а снежинки сверкали в лучах холодного зимнего солнца. Люди научились играть в снежки, лепить снеговиков, кататься на лыжах, коньках, спускаться в санках с ледяной горки. Но они не забыли и о труде. Зима научила их работать, не выходя из дома: прясть пряжу, ткать, вышивать, мастерить всякие нужные вещицы, готовиться к весенним трудам и заботам. Вот люди то и дело говорили:

— Ай да Зима, какая красавица, снег в ее косах сияет на солнце лучше всяких бриллиантов! А какая умница, ты дала нам и отдых, и веселье, и работу. Спасибо!

…

И все дальше бы было хорошо, но однажды случилось вот что: сестрицы сидели в своей горнице, и вдруг Зима взяла и заявила:

— Ну что, теперь вы поняли, кто из нас лучше всех?

— И кто же? — удивилась Лето.

— Конечно я, — холодно проговорила Зима, — видишь, как люди мною восхищаются. Говорят, что я прекрасна. Я им дала праздники, отдых, и работу.

— Ну нет уж, это я, я самая красивая! — горячо воскликнуло Лето, — Я теплое, зеленое, самое лучшее. Это меня они вспоминают, пока прячутся в своих домах от твоего холода.

— Ну вот еще, — с досадой сказала Осень, — не вас, а меня они вспоминают и благодарят, когда кушают еду и припасы, что я для них приготовила. Да и красоту мою не раз они воспевали, пока я была рядом с ними.

— Ну конечно, — съязвило Лето, — особенно твою сырость и дожди.

— Да нет же, нет, — обидчиво воскликнула маленькая Весна, — это меня они больше всего любят и жду! Это я приношу радость, вселяю в головы невероятные надежды, я пробуждаю в сердцах неожиданную любовь, я! Это я заставляю их мечтать и искать свое счастье!

— Да ты просто легкомысленная девчонка!

— А ты холодная и злая!

— А ты мокрая и скучная!

— А ты!

— А ты…

— А ты…

И вот сестренки так переругались, что чуть было не подрались. Они все одновременно выскочили на улицу, к людям. Тут началась такая неразбериха! Каждый час одно время года сменяло другое: то снежным вихрем закружит-завоет зима, то выглянет солнышко и зазвенит капель. То солнце так пригреет в спину прохожих, что станет жарко, прямо как летом, то небо затянут осенние тучи и брызнет мелкий дождь.

— Ой беда-беда, — стали горевать люди, — видно поссорились сестрицы, надо быстрее бежать за подмогой к господину Году.

Но Год уже и сам заметил, что что-то неладное стало твориться в его землях. Пришел он к своим дочерям и пытался их было унять, но куда там! Стало лишь хуже. Они тут же пристали к нему, стали требовать их рассудить и признаться, кого своей отцовской любовью он любит всех больше: Весну, Лето, Осень или Зиму? Схватился за голову бедный господин Год и даже не знал, что и делать, как вдруг один придворный мудрец посоветовал ему обратиться за помощью к фее Погоде. Так Год и сделал.

— Тук-тук-тук, — постучал господин Год в дверь скромной хижины феи.

— Войдите, — послышался нежный голос.

Стоило господину Году переступить через порог дома, как он замер, пораженный невероятной и умиротворяющей красотой представшей перед ним феи. Волосы ее были золотые, как у его дочери Осени, глаза голубые и веселые, как у Весны, кожа нежная да белая, как у Зимы, а стан тонкий и гибкий, как у молодой березки и у Лета.

— О, прекрасная фея Погода, — только и смог промолвить Год, тут же забыв, зачем он пришел, — я полюбил тебя с первого взгляда. Выходи за меня замуж!

— Я согласна, — улыбнулась фея в ответ.

И вот счастливый господин Год привел в свой замок новую жену, Погоду. Фея оказалась не только красивой, но и очень мудрой. В тот же миг она положила конец всем распрям сестер следующими словами:

— А ну-ка, девочки, перестаньте сориться! С этого дня вы будете следовать друг за другом в строгой очередности. Во власть каждой ваш отец Год будет отдавать Землю ровно на три месяца. Этого времени достаточно, что бы люди успели насладится всеми благами и счастьем, которые вы им даёте. В награду за это вашими именами они назовут времена года.

Так и решили. С тех пор холодную зиму сменяет цветущая весна, за ней к нам приходит теплое лето, потом щедрая осень, и снова морозная зимушка-зима заглядывает к нам в окна. Но иногда сестренки тайком от матушки-Погоды все-таки сорятся. И тогда то вдруг в морозный зимний день выглянет весенний луч солнца и зазвенит задорная капель, то среди лета озорной ветер пригонит серые тучи и заморосит с неба осенний печальный дождик, а то среди промозглой слякоти осени вдруг возьмет и всего лишь на несколько дней, но все-таки вернется к нам лето.

— Смотри-ка, «бабье» лето пришло, — улыбаются люди. — Бросай все дела и заботы, да айда с нами в парк, погуляем!

…

— Вот такая сказка получилась, солнышко мое, — закончила свой рассказ мама и, наклонившись, поцеловала Еву в лоб. — О, да ты уже спишь. Ну спи, спи, ведь ты еще такая маленькая.

Прикрепленное изображение (вес файла 262 Кб)

Антон Чехов

Мороз

На Крещение в губернском городе N. было устроено с благотворительной целью «народное» гулянье. Выбрали широкую часть реки между рынком и архиерейским двором, огородили её канатом, ёлками и флагами и соорудили всё, что нужно для катанья на коньках, на санях и с гор. Праздник предполагался в возможно широких размерах. Выпущенные афиши были громадны и обещали немало удовольствий: каток, оркестр военной музыки, беспроигрышную лотерею, электрическое солнце и проч. Но всё это едва не рушилось благодаря сильному морозу. На Крещенье с самого кануна стоял мороз градусов в 28 с ветром; и гулянье хотели отложить, но не сделали этого только потому, что публика, долго и нетерпеливо ожидавшая гулянья, не соглашалась ни на какие отсрочки.

— Помилуйте, на то теперь и зима, чтоб был мороз! — убеждали дамы губернатора, который стоял за то, чтобы гулянье было отложено.— Если кому будет холодно, тот может где-нибудь погреться!

От мороза побелели деревья, лошади, бороды; казалось даже, сам воздух трещал, не вынося холода, но, несмотря на это, тотчас же после водосвятия озябшая полиция была уже на катке, и ровно в час дня начал играть военный оркестр.

В самый разгар гулянья, часу в четвёртом, в губернаторском павильоне, построенном на берегу реки, собралось греться местное отборное общество. Тут были старик губернатор с женой, архиерей, председатель суда, директор гимназии и многие другие. Дамы сидели в креслах, а мужчины толпились около широкой стеклянной двери и глядели на каток.

— Ай, батюшки,— изумлялся архиерей,— ногами-то, ногами какие ноты выводят! Ей-же-ей, иной певец голосом того не выведет, что эти головорезы ногами… Ай, убьётся!

— Это Смирнов… Это Груздев,— говорил директор, называя по фамилии гимназистов, летавших мимо павильона.

— Ба, жив курилка! — засмеялся губернатор.— Господа, поглядите, наша городская голова идёт… Сюда идёт. Ну, беда: заговорит он нас теперь!

С другого берега, сторонясь от конькобежцев, шёл к павильону маленький, худенький старик в лисьей шубе нараспашку и в большом картузе. Это был городской голова, купец Еремеев, миллионер, N—ский старожил. Растопырив руки и пожимаясь от холода, он подпрыгивал, стучал калошей о калошу и, видимо, спешил убраться от ветра. На полдороге он вдруг согнулся, подкрался сзади к какой-то даме и дернул её за рукав. Когда та оглянулась, он отскочил и, вероятно, довольный тем, что сумел испугать, разразился громким старческим смехом.

— Живой старикашка! — сказал губернатор.— Удивительно, как это он ещё на коньках не катается.

Подходя к павильону, голова засеменил мелкой рысцой, замахал руками и, разбежавшись, подполз по льду на своих громадных калошах к самой двери.

— Егор Иваныч, коньки вам надо купить! — встретил его губернатор.

— Я и сам-то думаю! — ответил он крикливым, немного гнусавый тенорком, снимая шапку.— Здравия желаю, ваше превосходительство! Ваше преосвященство, владыко святый! Всем прочим господам — многая лета! Вот так мороз! Ну, да и мороз же, бог с ним! Смерть!

Мигая красными, озябшими глазами, Егор Иваныч застучал по полу калошами и захлопал руками, как озябший извозчик.

— Такой проклятущий мороз, что хуже собаки всякой! — продолжал он говорить, улыбаясь во всё лицо.— Сущая казнь!

— Это здорово,— сказал губернатор.— Мороз укрепляет человека, бодрит.

— Хоть и здорово, но лучше б его вовсе не было,— сказал голова, утирая красным платком свою клиновидную бородку.— Бог с ним! Я так понимаю, ваше превосходительство, господь в наказание нам его посылает, мороз-то. Летом грешим, а зимою казнимся… да!

Егор Иваныч быстро огляделся и всплеснул руками.

— А где же это самое… чем греться-то? — спросил он, испуганно глядя то на губернатора, то на архиерея.— Ваше превосходительство! Владыко святый! Чай, и мадамы озябли! Надо что-нибудь! Так невозможно!

Все замахали руками, стали говорить, что они приехали на каток не за тем, чтобы греться, но голова, никого не слушая, отворил дверь и закивал кому-то согнутым в крючок пальцем. К нему подбежали артельщик и пожарный.

— Вот что, бегите к Саватину,— забормотал он,— и скажите, чтоб как можно скорей прислал сюда того… Как его? Чего бы такое? Стало быть, скажи, чтоб десять стаканов прислал… десять стаканов глинтвейнцу… самого горячего, или пуншу, что ли…

В павильоне засмеялись.

— Нашёл, чем угощать!

— Ничего, выпьем…— бормотал голова.— Стало быть, десять стаканов… Ну, ещё бенедиктинцу, что ли… красненького вели согреть бутылки две… Ну, а мадамам чего? Ну, скажешь там, чтоб пряников, орешков… конфетов каких там, что ли… Ну, ступай! Живо!

Голова минуту помолчал, а потом опять стал бранить мороз, хлопая руками и стуча калошами.

— Нет, Егор Иваныч,— убеждал его губернатор,— не грешите, русский мороз имеет свои прелести. Я недавно читал, что многие хорошие качества русского народа обусловливаются громадным пространством земли и климатом, жестокой борьбой за существование… Это совершенно справедливо!

— Может, и справедливо, ваше превосходительство, но лучше б его вовсе не было. Оно, конечно, мороз и французов выгнал, и всякие кушанья заморозить можно, и деточки на коньках катаются… всё это верно! Сытому и одетому мороз — одно удовольствие, а для человека рабочего, нищего, странника, блаженного — он первейшее зло и напасть. Горе, горе, владыко святый! При таком морозе и бедность вдвое, и вор хитрее, и злодей лютее. Что и говорить! Мне теперь седьмой десяток пошёл, у меня теперь вот шуба есть, а дома печка, всякие ромы и пунши. Теперь мне мороз нипочём, я без всякого внимания, знать его не хочу. Но прежде-то что было, мать пречистая! Вспомнить страшно! Память у меня с летами отшибло, и я всё позабыл; и врагов, и грехи свои, и напасти всякие — всё позабыл, но мороз — ух как помню! Остался я после маменьки вот этаким махоньким бесёнком, бесприютным сиротою… Ни родных, ни ближних, одежонка рваная, кушать хочется, ночевать негде, одним словом, не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем.2 Довелось мне тогда за пятачок в день водить по городу одну старушку слепую… Морозы были жестокие, злющие. Выйдешь, бывало, со старушкой и начинаешь мучиться. Создатель мой! Спервоначалу задаёшь дрожака, как в лихорадке, жмёшься и прыгаешь, потом начинают у тебя уши, пальцы и ноги болеть. Болят, словно кто их клещами жмёт. Но это всё бы ничего, пустое дело, не суть важное. Беда, когда всё тело стынет. Часика три походишь по морозу, владыко святый, и потеряешь всякое подобие. Ноги сводит, грудь давит, живот втягивает, главное, в сердце такая боль, что хуже и быть не может. Болит сердце, нет мочи терпеть, а во всём теле тоска, словно ты ведёшь за руку не старуху, а саму смерть. Весь онемеешь, одеревенеешь, как статуй, идёшь, и кажется тебе, что не ты это идёшь, а кто-то другой заместо тебя ногами двигает. Как застыла душа, то уж себя не помнишь: норовишь или старуху без водителя оставить, или горячий калач с лотка стащить, или подраться с кем. А придёшь с мороза на ночлег в тепло, тоже мало радости! Почитай, до полночи не спишь и плачешь, а отчего плачешь, и сам не знаешь…

— Пока ещё не стемнело, нужно по катку пройтись,— сказала губернаторша, которой скучно стало слушать.— Кто со мной?

Губернаторша вышла, и за нею повалила из павильона вся публика. Остались только губернатор, архиерей и голова.

— Царица небесная! А что было, когда меня в сидельцы в рыбную лавку отдали! — продолжал Егор Иваныч, поднимая вверх руки, причём лисья шуба его распахнулась.— Бывало, выходишь в лавку чуть свет… к девятому часу я уж совсем озябши, рожа посинела, пальцы растопырены, так что пуговицы не застегнёшь и денег не сосчитаешь. Стоишь на холоде, костенеешь и думаешь: «Господи, ведь до самого вечера так стоять придётся!» К обеду уж у меня живот втянуло и сердце болит… да-с! Когда потом сам хозяином был, не легче жилось. Морозы до чрезвычайности, а лавка, словно мышеловка, со всех сторон её продувает; шубёнка на мне, извините, паршивая, на рыбьем меху, сквозная… Застынешь весь, обалдеешь и сам станешь жесточее мороза: одного за ухо дёрнешь, так что чуть ухо не оторвёшь, другого по затылку хватишь, на покупателя злодеем этаким глядишь, зверем, и норовишь с него кожу содрать, а домой ввечеру придёшь, надо бы спать ложиться, но ты не в духах и начинаешь своё семейство куском хлеба попрекать, шуметь и так разойдёшься, что пяти городовых мало. От морозу и зол становишься и водку пьёшь не в меру.

Егор Иваныч всплеснул руками и продолжал:

— А что было, когда мы зимой в Москву рыбу возили! Мать пречистая!

И он, захлёбываясь, стал описывать ужасы, которые переживал со своими приказчиками, когда возил в Москву рыбу…

— Н-да,— вздохнул губернатор,— удивительно вынослив человек! Вы, Егор Иваныч, рыбу в Москву возили, а я в своё время на войну ходил. Припоминается мне один необыкновенный случай…

И губернатор рассказал, как во время последней русско-турецкой войны, в одну морозную ночь отряд, в котором он находился, стоял неподвижно тринадцать часов в снегу под пронзительным ветром; из страха быть замеченным, отряд не разводил огня, молчал, не двигался; запрещено было курить…

Начались воспоминания. Губернатор и голова оживились, повеселели и, перебивая друг друга, стали припоминать пережитое. И архиерей рассказал, как он, служа в Сибири, ездил на собаках, как он однажды сонный, во время сильного мороза, вывалился из возка и едва не замёрз; когда тунгузы вернулись и нашли его, то он был едва жив. Потом, словно сговорившись, старики вдруг умолкли, сели рядышком и задумались.

— Эх! — прошептал голова.— Кажется, пора бы забыть, но как взглянешь на водовозов, на школьников, на арестантиков в халатишках, всё припомнишь! Да взять хоть этих музыкантов, что играют сейчас. Небось уж и сердце болит у них, и животы втянуло, и трубы к губам примёрзли… Играют и думают: «Мать пречистая, а ведь нам ещё три часа тут на холоде сидеть!»

Старики задумались. Думали они о том, что в человеке выше происхождения, выше сана, богатства и знаний, что последнего нищего приближает к богу: о немощи человека, о его боли, о терпении…

Между тем воздух синел… Отворилась дверь, и в павильон вошли два лакея от Саватина, внося подносы и большой окутанный чайник. Когда стаканы наполнились и в воздухе сильно запахло корицей и гвоздикой, опять отворилась дверь и в павильон вошёл молодой, безусый околоточный с багровым носом и весь покрытый инеем. Он подошёл к губернатору и, делая под козырёк, сказал:

— Её превосходительство приказали доложить, что они уехали домой.

Глядя, как околоточный делал озябшими, растопыренными пальцами под козырёк, глядя на его нос, мутные глаза и башлык, покрытый около рта белым инеем, все почему-то почувствовали, что у этого околоточного должно болеть сердце, что у него втянут живот и онемела душа…

— Послушайте,— сказал нерешительно губернатор,— выпейте глинтвейну!

— Ничего, ничего… выпей! — замахал голова.— Не стесняйся!

Околоточный взял в обе руки стакан, отошёл в сторону и, стараясь не издавать звуков, стал чинно отхлёбывать из стакана. Он пил и конфузился, а старики молча глядели на него, и всем казалось, что у молодого околоточного от сердца отходит боль, мякнет душа. Губернатор вздохнул.

— Пора по домам! — сказал он, поднимаясь.— Прощайте! Послушайте,— обратился он к околоточному,— скажите там музыкантам, чтобы они… перестали играть, и попросите от моего имени Павла Семёновича, чтобы он распорядился дать им… пива или водки.

Губернатор и архиерей простились с «городской головой» и вышли из павильона.

Егор Иваныч принялся за глинтвейн и, пока околоточный допивал свой стакан, успел рассказать ему очень много интересного. Молчать он не умел.

1887

Прикрепленное изображение (вес файла 89.6 Кб)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

25 января - Татьянин день

Танюша и мачеха

Казачья сказка

Жил старик со старухой. Была у них дочка. Жили-поживали, старуха помирать собралась. Перед смертью позвала дочку и наказала ей:

- Когда я умру, отец, может, на другой женится, а у ней будет своя дочь. Мачеха не захочет тебя держать, скажет отцу, чтобы он тебя в лес отвез. Ты, доченька, набери себе камушков и, как поедете с отцом в лес, кидай камушки на дорогу. По ним домой путь найдешь.

Померла старуха, а старик женился. Взял в жены женщину-вдову, а у нее была дочь. Невзлюбила мачеха старикову дочку Танюшку. Дня не было, чтоб она ее не ругала. Возьмет три яичка, сварит, а четвертое не варит. Дочери даст яичко, а Танюшке и ее отцу по половинке. Сегодня так, завтра так, послезавтра так. Таня и говорит:

- Что это ты, мама, сегодня три яичка варишь и на другой день три яичка?

Мачеха разобиделась, легла в постель и лежит. Приходит с работы отец, она ему гутарит:

- Твоя дочь меня в могилу сведет. Отведи ее в лес.

Повез старик дочку в лес, а она камушков набрала и кидает на дорогу. Приехали в лес. Старик посадил Танюшку на дерево и сказал:

- Сиди и не слезай с дерева, а я пойду дрова рубить, услышишь стук, то я.

Отошел он, привязал к дубу большой корец. От ветру корец шатается, стучит об дуб и гудит. Корец об дуб стучит, а Танюшка думает: «Отец дрова рубит».

Ночь пришла, а Танюшка сидит на дереве. Приходит бес, превратился в Танюшкиного отца и говорит:

- Слазь, дочка, домой поедем.

А корец знай себе стучит. Танюшка отвечает:

- Нет, ты не мой батюшка. Мой дрова рубит. Слышишь, как он топором стучит?

Побежал бес отца искать. Искал, искал — нигде не нашел. Приходит до стариковой дочки и говорит:

- Девка, девка, пойдешь за меня замуж? Она отвечает:

- Не пойду.

А ночью мороз большой стал, вот бес и гутарит:

- Девка, девка, мороз.

- Бог его нанес, - отвечает Танюшка. Бес обратно к ней:

- Девка, девка, пойдешь за меня замуж?

- Пойду.

- Слазь!

- Не могу, я не убратая. Принеси мне рубаху узорчатую, балахон шелковый, завеску с махрами, кокошник с каменьями.

Побежал бес и принес все. Спрашивает:

- Девка, девка, пойдешь за меня?

- Пойду.

- Ну, слазь.

- Да как же! Молодых везут в золотой повозке под венец, а мы что, пешие пойдем?

Побежал бес, привез золотую повозку. Спрашивает:

- Девка, девка, пойдешь за меня замуж?

- Пойду.

- Тогда слезай.

- Да я же убираюсь. Косу надо расчесать, а гребешка нет.

Принес бес гребень, а сам торопит:

- Ну, слезай, девка, я все принес.

Она ему говорит:

- Все-то все, да где же махор? Монисты?

Бес и это принес. Ему не терпится: ночь-то уходит, а девка разное придумывает. Он говорит:

- Слазь, пойдем венчаться.

А в это время рассветать стало, кочеты закукарекали - бес и пропал. Слезла с дерева Танюшка, положила в золотую повозку добро, села и поехала. Едет по дороге, а сама смотрит на камушки. Стала к дому приближаться, а собачка выбежала и залаяла:

- Тинь-тинь, гав-гав!

Старикова дочка едет,

Едет, как панка,

А старухина дочь - цыганка.

Мачеха выскочила во двор и ну ругать собаку:

- Ах ты, такая-сякая! Старикову дочку бесы взяли!

А собака знай кричит:

- Тинь-тинь, гав-гав!

Старикова дочка едет,

Золото везет,

Богатая, как панка,

А старухина дочь - цыганка.

Мачеха взяла палку - да за собакой. Собака бежит и кричит:

- Тинь-тинь, гав-гав!

Старикова дочка едет,

Золото везет,

Богатая, как панка,

А старухина дочь — цыганка.

Подъехала Танюшка к воротам и говорит:

- Батюшка родимый, отворяй широкие ворота, расстилай зеленые ковры.

Отворил старик ворота. Танюшка вылезла из повозки, отец стал добро в хату носить. Увидала это богатство мачеха и не знает, как Танюшке угодить. На другой день она приказ старику дает:

- Вези в лес мою дочь, пускай и она богатство привезет. Отвез старик падчерицу в лес, посадил на дерево, а сам уехал.

Время идет, а никого нет. К утру пришел бес и говорит:

- Девка, девка, пойдешь за меня замуж? Она отвечает:

- Пойду.

Он обратно гутарит:

- Девка, девка, мороз.

- Бес его нанес.

- Девка, девка, пойдешь за меня замуж? Она отвечает:

- Пойду. Бес гутарит:

- Слезай с дерева, пойдем венчаться.

Мачехина дочь слезла. В это время кочеты закукарекали, бес пропал. Стоит она и не знает, куда ей идти. Шла, шла по дороге, а навстречу ей волки. Загрызли они ее. А мачеха и теперь еще ждет свою дочь.

Прикрепленное изображение (вес файла 81.7 Кб)

Геннадий Максимович

Связной

Иногда я жалею, что их уронил. Не было б тогда ничего - часы по-прежнему исправно показывали бы время, а я был бы совершенно спокоен и ничего не знал. А потом перестаю жалеть: ведь только из-за этой неосторожности мне - именно мне - выпало на долю то, с чем сталкивались пока лишь очень немногие, считанные единицы... из всех

людей на Земле. Вот сейчас я ни о чем не жалею и, замирая, смотрю на циферблат. Но он пуст, электронные часы безжизненны.

Так что же случилось? Все больше мне кажется, что этого теперь никогда не узнать. Ведь сегодня уже 24 января, вернее, ночь с 24 на 25, значит, остался всего один день...

Зимняя ночь за окном густеет. Часы лежат передо мной на столе. Я вглядываюсь в темно-синий циферблат и вспоминаю, как все произошло.

...Началось все просто. Дядя-ученый полгода назад подарил мне электронные часы. Он привез их из заграничной командировки - был на каком-то научном симпозиуме, - и, конечно, часы тут же вызвали зависть всех приятелей. Ведь ни у кого из них таких не было.

Слегка шероховатая поверхность корпуса рассыпала вокруг себя мириады светящихся искр. Овальный циферблат, семигранный корпус, на нем маленькая кнопочка. Браслет, казалось, сам застегивался, стоило только надеть часы.

Я даже не успел поблагодарить, сразу же нажал на кнопку. На циферблате зажглось - "27. 5. 1982. 21. 31. 47". Для небольшого циферблата информации было, пожалуй, слишком много: вверху - число, месяц и год, под ними - время. Долго еще, не отрываясь, я с восторгом смотрел на слабое мерцание быстро меняющихся цифр, показывающих

секунды и минуты. И только потом догадался все-таки поблагодарить дядю, который смотрел на меня с улыбкой.

А вскоре я настолько привык к своим новым часам, словно других у меня и не могло быть. Не снимал их даже, когда играл в волейбол. Привык-то, привык, но иной раз меня так и подмывало разобрать подарок, посмотреть, что там внутри. Обычные часы мне случалось разбирать и даже ремонтировать. Но электронные часы легко испортить, дядя не простил бы легкомысленного отношения к своему подарку.

И все-таки настал день, когда пришлось их разобрать. Я уронил часы на пол в ванной. Звук удара был таким, что сердце у меня упало. Внешне часы нисколько не изменились, даже стекло не разбилось, но больше они не работали.

Увы, в мастерской их не смогли починить. Мастер сокрушенно объявил, что впервые видит часы такой конструкции и что вряд ли их вообще кто-нибудь починит. В тот день, придя домой, я решительно снял с часов крышку, чтобы посмотреть, как они устроены. Терять было нечего.

Крышка сначала не поддавалась, потом с легким щелчком снялась. Под ней оказалась еще одна блестящая металлическая крышка с небольшим, размером с маленькую таблетку, пазом для батарейки. Я снял вторую крышку и увидел какие-то мелкие детали, кажется, их называют интегральными схемами. Я долго всматривался в тончайшую мозаику, с отчаянием сознавая, что ничего не понимаю.

Теперь трудно сказать, показалось мне это тогда или так и было на самом деле, но один из крохотных проводков вроде бы сместился в сторону. Взяв тонкую иглу, я осторожно попытался вернуть его на место. Рука вдруг дрогнула, игла сорвалась, острие угодило прямо в хитросплетение линий, каждая тоньше волоса.

А дальше... Дальше мне оставалось только убрать часы в стол. Теперь, должно быть, я испортил их окончательно. Конечно, я даже и не подозревал в тот момент, что стою на пороге невероятных, фантастических событий.

Несколько дней я старался даже не вспоминать о часах. Но как-то вечером все-таки не выдержал и снова, надеясь на чудо, стал нажимать на кнопку. И вдруг циферблат засветился. Стало твориться что-то невероятное...

Сначала в бешеном темпе замелькали цифры - не только секунды, но даже цифры, показывающие годы. Потом ни с того ни с сего они сменились буквами. Затем опять пошли цифры. Чуть позже - какая-то совершенно непонятная смесь из букв и цифр. Потом появились почему-то одни семерки. Оторопев от неожиданности, я отпустил кнопку, но семерки становились все ярче. Потом так же неожиданно циферблат вновь засветился. Сначала на циферблате по порядку промелькнули цифры от 0 до 9. Потом пошли буквы - весь алфавит, который завершился знаками препинания. Наконец циферблат снова погас, но я смотрел на него, как завороженный: происходило то, чего не может быть на самом деле.

Минут через пять циферблат опять засветился. Прежде всего появились те же семерки, вслед за ними стали выстраиваться буквы. Они складывались в слоги, слоги в слова. И, не веря глазам своим, я прочитал:

"Здравствуй. Нам еще не совсем ясно, как ты вышел с нами на связь..."

Помню, в тот момент я оторопело, растерянно подумал: "Наверное, сдвинул или замкнул какие-то схемы. Вот и получился из них... приемник чьих-то сигналов..."

"...теперь ты стал связным между землянами и нами, - прочитал я дальше. - Мы давно наблюдаем за вашей планетой, изучаем ее. Но в широкий контакт с Землей пока не вступаем..."

Наверное, я все еще не осознал до конца, что происходит. Не знаю, как вели бы себя на моем месте другие люди. Я смотрел на циферблат испуганно и завороженно.

"Правда, иногда мы считаем нужным вступать в кратковременные контакты с некоторыми из землян. Но это не противоречило нашему Уставу, так как, насколько нам стало ясно, локальность и кратковременность таких контактов не позволяли лотом их участникам-землянам привести хотя бы какие-то вещественные доказательства того, что это было на самом деле.

Когда ты вышел на нашу волну, по сигналам было ясно, что произошло это случайно. Мы решили использовать эту возможность, потому что сейчас нужна дополнительная информация о Земле. Жди связи завтра в это же время".

"Так, значит, схема теперь работает и как передатчик!!!" - изумился я.

Циферблат погас. Какое-то время я не мог пошевелиться, продолжая всматриваться в него. О чем я тогда думал? Плохо помню. То, что произошло, словно бы лишило меня всяких мыслей, я просто сидел и смотрел на темный циферблат.

Помню, как весь следующий день я не находил себе места. Что же произошло накануне? Было ли все это на самом деле? А быть может, все это только приснилось, потому что моим любимым чтением была научная фантастика? Если же было на самом деле, почему все это случилось именно со мной? Неужели все дело в цепочке случайностей: сначала уронил часы, потом стал чинить и невероятным образом и превратил их во что-то удивительное?!

Вечером я снова достал часы из стола и с замирающим сердцем стал ждать.

Все повторилось, как и в первый раз. Сначала замелькали цифры и буквы, потом семерки, и только после этого началась новая передача.

В тот вечер ОНИ рассказали мне, как изучали Землю, что им известно о ее происхождении, природе. И вновь мне казалось, что это происходит не со мной, а с кем-то, кого я наблюдаю со стороны... И на этот раз казалось, будто кто-то помешал ИМ. ОНИ наскоро попрощались, даже не закончив предыдущей фразы, и попросили меня выйти на связь на следующий день в то же самое время.

А третья передача на несколько часов задержалась. Она была самой короткой и... последней. ОНИ сообщили, что вскоре, между 11 и 25 января, пришлют ко мне связного. Для того чтобы он мог найти меня, мне надлежало в эти дни как можно чаще нажимать на кнопку - давать позывные. Начиная с 11 января я так и поступал, но связной все еще не пришел. А ведь завтра уже 25 января...

Вот о чем я думаю, не отрывая взгляда от темно-синего циферблата. Может быть, и не было никакой связи? Может быть, все это причудилось - ведь каждый раз я видел слова на циферблате поздно вечером, когда уже глаза слипались... Но в это мне не хочется верить. Может быть, случайно соединившиеся детали микросхем снова разошлись, и мой удивительный аппарат снова стал просто испорченными часами. А может быть, что-то случилось у НИХ, у тех, кто уже столько времени наблюдает за нашей Землей?

Почему я до сих пор никому не рассказывал о том, что со мной произошло? Да потому, что мне просто могли не поверить. И вот теперь я

не знаю, что делать. Быть может, пройдут годы, прежде чем связной придет ко мне, и сбудется то, о чем мечтали поколения людей. Должен ли я ждать?

Я смотрю на циферблат. Но на нем ни единого блика. А я все равно терпеливо жду, и буду ждать связного. А пока, в эту ночь с 24 на 25 января, я решил записать все, что было. Я не хочу ставить точку и закрывать тетрадку.

Я жду...

Прикрепленное изображение (вес файла 197.6 Кб)