Список разделов » Сектора и Миры

Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

» Сообщения (страница 19, вернуться на первую страницу)

Сказка про мучной мешок



Английская сказка





Давным-давно жил на земле король Джон. Сидя на дубовом троне, он правил своим королевством, задавал пиры, веселился и ничуть не жалел золота, которое перешло к нему в наследство от отца. Но вот однажды предстал перед ним королевский казначей и сказал с глубоким поклоном:



- Государь, в подвалах твоего казначейства хоть шаром покати. Прикажешь вытрясти мучной мешок? (Как вам известно, в сказках мучным мешком называют трудовой народ).



Король Джон почесал свой королевский затылок и сказал, подняв руку:



- Подожди!



Казначей отвесил ещё один глубокий поклон и, пятясь, покинул тронный зал. Тогда король Джон подпёр голову рукой и впервые в своей жизни призадумался. И вот что он придумал. За рекой Темзой, во дворце, который был больше и роскошнее королевского, жил епископ Томас. Земель у него было больше, чем у короля, корабли его плавали по всем морям, а сундуки ломились от золота и драгоценных камней. Почему бы королевской руке не залезть в его карман?



Король трижды ударил жезлом в гонг и велел вбежавшим царедворцам:



- Приведите ко мне епископа Томаса!



Удивлённый и смущённый, предстал богач-епископ перед своим повелителем. Король Джон взглянул ему в глаза и молвил:



- До моих королевских ушей дошла весть о том, что твои луга и поля обширнее моих. Мне стало известно, что твои корабли плавают по всем морям, а твоя казна полна золота. Откуда у тебя такое богатство?



- Я приобрёл его трудом, государь, - сказал епископ Томас и поклонился.



- Лжёшь! – воскликнул король Джон. – Все знают, что ты способен на любое преступление, лишь бы добыть денег. Предупреждаю тебя, что твоя песенка будет спета, если ты не разгадаешь трёх загадок, которые я тебе задам.



Епископ Томас задрожал всем телом.



- Каких загадок, государь? – спросил он.



- Первая – сколько денег стоит король Джон, когда он сидит на своём дубовом троне, в золотой короне на голове? Вторая – кто быстрее всех обходит земной шар? И третья – ответь мне, благочестивый божий слуга, о чём думает твой милостивый король? Даю тебе десять дней на размышление. Если ты ответишь правильно, ни одного зерна не будет взято из твоих житниц. Если же ты не ответишь, то я отберу у тебя всё твоё богатство, только голову тебе оставлю. К чему мне голова, которая не может разделить солому между двумя ослами?



Опустив голову, вышел епископ Томас из королевского дворца и стал искать советников, которые помогли бы ему правильно ответить на королевские загадки. Первым делом он отправился в Оксфорд к философам, но никто из них не смог дать удовлетворительный ответ. Затем епископ съездил в Кембридж к богословам, но и они оказались бессильны. Страх обуял епископа Томаса. На девятый день вышел он в поле, сокрушённый и отчаявшийся. И повстречалось ему стадо свиней. Свинопас, шедший за стадом, спросил его с глубоким поклоном:



- Что нового, святой отец? Почему ты такой хмурый?



- Нового то, что завтра моей святости придётся расстаться со своим богатством.



И епископ поведал свинопасу, какие загадки задал ему король.



Свинопас сказал, подумав:



- Не бойся, святой отец! Случается иногда, что и последний глупец выручает из беды мудреца. Дай мне, святой отец, свою мантию, перстень и жезл. Я вместо тебя предстану перед королём, да хранит его бог, и дам ответ на загадки. Он и не догадается, кто я, потому что мы с тобой очень похожи друг на друга. Помнишь, когда мы были детьми, учитель говаривал тебе, что ты будешь свинопасом, а мне предсказывал, что я заделаюсь епископом. Смешной человек был наш старый учитель! Но как бы то ни было, возьми-ка, святой отец, мой посох и хорошенько стереги свиней до моего возвращения.



Поменялись они одеждой, епископ отдал свинопасу свой перстень и жезл и сказал:



- Поспеши, сын мой, и да осенит тебя божья премудрость!



Свинопас в шёлковой епископской мантии пошёл в королевский дворец, где король Джон встретил его словами:



- Заждался я тебя! Отвечай по порядку. Сколько стою я, король Джон, когда в золотой короне на голове сижу на своём дубовом троне?



- Государь, - ответил лжеепископ, - я не знаю, во что оцениваются твой дубовый трон и золотая корона, но сколько стоишь ты, спроси об этом своих царедворцев – они не раз продавали тебя иноземцам.



Король Джон усмехнулся.



- Ты не дурак, - сказал он. – Твой ответ очень удачен. Но ответь мне, кто скорей всех обходит земной шар?



- Государь, - ответствовал лжеепископ, низко поклонившись: - Быстрее всех обходит земной шар солнце. Взойдя, оно за сутки успевает обойти землю и вернуться на прежнее место.



- Странное дело, я не думал, что ты такой умный. - Король Джон в недоумении покачал головой. – Ну а теперь отгадай последнюю загадку: что думает в этот миг твой милостивый король?



- Повелитель, - сказал поклонившись в третий раз лжеепископ, - ты думаешь, что перед тобой стоит епископ Томас. Но я должен тебе сказать, что стоит перед тобой не епископ Томас, а свинопас, который пришёл, чтобы уберечь от королевских рук богатство епископа.



Король Джон вскочил на ноги, трижды ударил жезлом в гонг и сказал вбежавшим царедворцам:



- Передайте казначею, чтоб он хорошенько вытряс мучной мешок!


Прикрепленное изображение (вес файла 626.5 Кб)
img331ы.jpg
Дата сообщения: 18.09.2009 01:17 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



20 сентября в этом году - праздник Ураза-Байрам



Александр Иванович Куприн



Судьба



Восточное предание





Жил, много лет назад, в небольшом, но богатом городе один купец, торговавший коврами, слоновой костью, пряностями и розовым маслом. Был он человек умный, учтивый, набожный и честный, вел дела свои в примерном порядке и тем заслужил всеобщее доверие и уважение.



Однажды представился ему случай выгодно купить и еще выгоднее перепродать большой груз золотого песка, вследствие чего его состояние могло бы сразу утроиться. Но для этого необходимо было купцу не только собрать все деньги как наличные, так и отданные в долг, но и спешно распродать все товары. Взвесив внимательно выгоды и невыгоды предприятия и найдя дело настолько прибыльным и верным, что лишь исключительная немилость судьбы помешала бы его благополучному окончанию, купец решил пустить в смелый оборот все свое состояние, разом.



Итак, в недельный срок сделал купец все необходимые приготовления и распоряжения, никого из домашних в них не посвящая, как и подобает настоящему хозяину. Когда же наступило утро четверга - счастливого дня для всяких начинаний, - он сказал старшему сыну:



- Рыжую кобылу оседлай для себя, а мула под меня и под вьюк.



Сын привык повиноваться отцу безгласно. Ни о чем не спрашивая, сделал, как было приказано. Перекинул через седло и закрепил два небольших кожаных мешка, которые подал ему отец; сотворили оба краткую дорожную молитву и выехали на заре из дома: отец впереди, сын несколько сзади и сбоку.



Путь их пролегал под счастливою звездою. Все торговые и денежные сделки совершались так легко, коротко и выгодно, что купец, начинавший пугаться постоянной удачи, часто шептал про себя: "Если Бог захочет", "Если Богу угодно". Отводил судьбу.



Узнал он в дороге, что цены на предметы роскоши чрезвычайно повысились благодаря женитьбе французского принца на испанской инфанте. По этой причине ему удалось продать свои товары в кредит с большими задатками, значительно превышавшими предполагаемые им счеты. Должники оказались все до одного людьми состоятельными и сговорчивыми, охотно платившими свои долги. И никакой задержки или помехи не произошло в дороге.



Благополучно покончив все дела, направил купец свой путь к тому приморскому великолепному городу, где дожидался его груз золотого песка. Купец был весел душою, хотя иногда все-таки шептал себе в бороду:



- Инш'алла.



Не доезжая одного конного поприща до моря и до славной гавани, завернули путники в постоялый двор для еды и ночлега. Как и всегда, отец захватил с собою переметные сумы и пошел в кофейную, а сын отвел животных в конюшню, расседлал их и задал корму. Потом оба вымыли руки, сотворили молитву и сели за скромный ужин.



Они еще не успели отужинать, как ворвалась в кофейную целая толпа людей подозрительного вида, шумных и плохо одетых. Они потребовали вина, стали пить и петь песни, и опять пили вино. Вскоре они перессорились, ссора перешла в крик, ругань и драку; блеснули ножи.



- Уйдем от худого дела, - сказал купец, вставая из-за стола. - Я тебе помогу седлать.



В темноте торопливо оседлали они лошадь и мула, выехали на дорогу и до тех пор ехали поспешно, пока за ними не смолкли топот ног и яростные возгласы, доносившиеся с постоялого двора. Но когда стало тихо, отец вдруг круто придержал мула, ощупал вокруг себя руками и приказал сыну:



- Стой! Ворочай назад!



Сам же нетерпеливо повернул мула и, погоняя его плетью, понесся во весь опор. Сын за ним.



Опять въехали во двор. Заглянули в окна кофейной, прислушались. Там тишина, как в могиле. Горят лампы. Людей сначала не видать. Только потом, присмотревшись, заметили по полу трупы и лужи крови. Окликнули хозяина, прислужников. Нет ответа. Должно быть, испугались резни и попрятались или убежали в лес.



Бросил купец поводья на руки сыну. Быстрыми шагами поднялся по крыльцу, зашел в комнату, подошел к тому самому месту, где они только что ужинали, нагнулся над лавкой, - и сын увидел сквозь окно, как отец поднял с сиденья и перекинул через плечо оба кожаные мешка, связанные веревкой. Только тут понял сын, что второпях они забыли захватить эти мешки.



Но, выйдя на двор, купец не вымолвил ни слова в объяснение. Пристроил мешки к седлу, вскочил на мула и протянул его арапником под животом.



Долго они скакали по дороге. Все боялись: вот нагрянет в кофейную полиция, погонится по горячим следам, схватит и отведет к судьям. А от судьи - прав ты или виноват - во всю жизнь не отвяжешься, пока не обнищаешь до последней рубашки.



На заре достигли они небольшой речки, по обоим берегам которой росла свежая, тенистая роща. Здесь отец велел привязать лошадей к дереву. Сотворили они оба утреннее омовение. Потом отец приказал:



- Бери мешки и неси за мною.



Пришли на малую полянку, со всех сторон укрытую от посторонних взглядов. Купец остановился и сказал:



- Садись.



Сели. Отец развязал оба мешка и молча стал раскладывать все, что в них было, на две равные кучки. Все пополам: брильянты, жемчуг, бирюзу - камешек против камешка по величине и достоинству. Так же золотые монеты, так же чеки на банкирские дома богатых мавров. Окончив же эту дележку, он сказал:



- Здесь две равных доли. Одна - твоя. Выбери любую кучку, ссыпь все, что в ней есть, в мешок, привяжи мешок к своему седлу. Сядешь сейчас же на лошадь и поедешь в том направлении, как мы до сих пор ехали. В пяти минутах езды увидишь, что дорога раздвояется. Возьмешь налево. Так ты короче доедешь домой. Помни, что теперь в доме ты самый старший. Строй жизнь как хочешь и умеешь. Я же тебе ни советов, ни благословений не даю. Иди. Пока не доедешь до первого селения, не смей оборачиваться назад. Домой я долго не вернусь. Может быть, и никогда. Ступай.



Сын безмолвно выслушал приказание, упал отцу в ноги, поцеловал землю между его стопами, повернулся, сел на лошадь и исчез между деревьями.



И вот пока все о купце и его сыне.



В роскошном и славном городе, столице великого государства, был канун торжественного праздника. Поэтому с самого раннего утра его жители - начиная от всемилостивейшего и всесильного повелителя и кончая последним поденщиком - соблюдали строгий пост. До позднего вечера, до той поры, когда глаз не в состоянии различить черной нити от красной, никто не должен был вкушать пищу, а если кому хотелось пить, то закон разрешал лишь полоскать высохший рот чистою водою. Вечером же каждому предстояло вознаградить свое терпение обильными яствами, сладостями, фруктами, вином и другими земными благами.



Был также в той стране обычай, освященный глубокой древностью: приглашать на этот вечер к себе в дом бедняка, сироту, одинокого старца или путника, не нашедшего на ночь крова, и обычай этот свято чтился как в роскошных дворцах богачей, так и в покосившихся хижинах предместий.



И вот перед вечером, выходя из дома молитвы, обратился один из самых знатнейших и уважаемых людей города к окружавшим его друзьям со следующими словами.



- Друзья, - сказал он, - не откажите мне в покорной просьбе. Приведите в мой дом несколько бедняков, каких только встретите на улицах и на порогах кофеен. И чем они будут слабее, беспомощнее и несчастнее, тем с большим вниманием и почетом я их встречу.



Человек этот был неисчислимо богат: длинные его караваны ходили в глубь страны, вплоть до верхнего течения Великой реки; многопарусные корабли его бороздили все моря света; мраморные дома его с обширными садами и прохладными фонтанами поражали своей красотой. Но если богатство снискало ему почет и удивление, то любим он был повсюду за свои душевные качества: правдивость, доброту и мудрость. Никогда не оскудевали его руки для бедных, ни разу не оставил он друга в минуту горя или неудачи, а советы его в самых сложных случаях жизни были так верны и дальновидны, что к ним нередко прибегал и сам повелитель, - тень пророка на земле.



Поэтому друзья, в ответ на его просьбу, поклонились ему и обещали как можно скорее исполнить его желание.



Один же из них сказал особо:



- О источник добра, покровитель бедных, ценитель драгоценных камней! Выслушай снисходительно то, что мне рассказали мои слуги, вернувшиеся из бани, куда, как тебе известно, обязан пойти в этот день каждый правоверный.



В ту же баню пришел еще один человек, такой старый, такой дряхлый и такой бедный, какого не было видано даже в нашем богатом городе, переполненном нищими. Все имущество его состояло из бабуш, кожаной сумы и лохмотьев, которые ему нечем было переменить.



И вот, выйдя из бани в раздевальную, этот бедняк заметил, что кто-то - если не из корысти, то, вернее, ради глупой шутки - унес его нищенскую суму и веревочные бабуши, оставив ему лишь единственную ветхую и дырявую одежду. Все, кто присутствовал при этом, были сильно огорчены и разгневаны. Но еще более удивились они, когда увидели, что лицо старца, вместо того чтобы изобразить печаль и злобу, просияло весельем и радостью. Подняв к небу руки, он благодарил Бога и судьбу в таких прекрасных, искренних и горячих выражениях, что изумленные зрители замолкли и в смущении отступили от него... Об этом человеке я и хотел сказать тебе, о даритель спокойствия, хотя и признаюсь, что кажется мне этот странный старик безумным.



Знатный богач покачал головой и сказал:



- Безумный он или святой - мы не знаем. Приведи же его, друг мой, поскорее ко мне. Первым гостем он будет у меня сегодня за ужином.



И вот, когда наступила долгожданная минута, и во всех домах столицы зажглись яркие огни, и изо всех печей потянулись по воздуху чудесные ароматы пилава, жареной птицы и острых приправ, был введен старый нищий в дом знаменитого богача. Сам хозяин встретил его во дворе; почтительно поддерживая под руки, ввел его в залу праздника, посадил на главное место и брал от слуг блюда, чтобы собственноручно накладывать гостю лучшие куски.



Приятно было всем пирующим видеть, какой лаской и добротой светилось лицо старика. Хозяин же, умиленный видом его седин и кроткой старческой радостью, спросил гостя:



- Скажи, сделай мне милость, не могу ли я услужить тебе, отец мой, исполнив какое нибудь твое желание, все равно - малое или большое.



Старик улыбнулся светло и ответил:



- Покажи мне всех детей твоих и внуков, и я благословлю их.



Подошли к нему поочередно, по старшинству, четверо взрослых сыновей купца и трое юношей - внуков, и каждый становился на колени между ног старца, и старец возлагал руки на их головы.



Когда же этот старинный хороший обряд окончился, то последним попросил благословения знаменитый купец. Старец не только благословил его, но и обнял и поцеловал в обе щеки и в уста.



И вот, поднявшись в великом волнении с колен, сказал знатный купец:



- Прости меня, мой отец, за вопрос, который я осмелюсь задать тебе, и не сочти его за праздное любопытство. Во все время, пока ты сидишь в моем доме, гляжу я на тебя пристально и не могу оторвать моих глаз от твоего почтенного лица, и все более и более кажется оно мне близким и родным. Не помнишь ли ты, отец мой, не встречались ли мы с тобой когда-нибудь раньше... в очень давние годы?



- Охотно прощаю, сын мой, - ответил старик с любовной улыбкой, - и в свою очередь задам тебе вопрос: не помнишь ли ты тенистую рощу на берегу небольшой речки, а также мула и рыжую кобылу, привязанных к дереву, и двух людей - отца и сына, которые на круглой поляне высыпали из кожаных сум драгоценные камни и золото и делили все пополам?..



Тогда купец склонился до земли перед старцем и поцеловал землю между его ног и, вставши, воскликнул:



- О возлюбленный отец мой, благодарение Богу, приведшему тебя сюда. Взгляни же, вот - дом твой, а вот - я и дети мои, и внуки - все мы слуги и рабы твои.



И обнялись они с отцом и долго плакали от радости. Плакали и все окружающие. Когда же прошло некоторое время и наступило сладкое спокойствие, то спросил знатный купец с нежной учтивостью у своего отца:



- Скажи же, отец мой, почему ты в то утро разделил между нами все свое имущество и почему пожелал, чтобы мы поехали в разные стороны, расставшись надолго, если не навсегда?



Старец ответил:



- Видишь ли: едва мы выехали по нашему делу, то за нами пошла необычайная удача. Вспомни - я все твердил: "Инш'алла". Я боялся зависти судьбы. Но когда мы вернулись обратно на постоялый двор и я нашел нетронутыми наши мешки, лежавшие на виду, доступные каждому взору и каждой руке, - я понял, что такая удача превосходит все, случающееся с человеком, и что дальше надо мною повиснет длинная полоса неудач и несчастий. И вот, желая предохранить тебя, моего первенца, и весь дом мой от грядущих бедствий, я решился уйти от вас, унося с собою свою неотвратимую судьбу. Ибо сказано: во время грозы лишь глупец ищет убежища под деревом, притягивающим молнию... И ты, видящий, до какого нищенского состояния я дошел в эти годы разлуки, - не найдешь ли ты, что я поступил прозорливо?



Все слушатели, внимавшие этим словам, поклонились старцу и дивились его мудрой проницательности и его твердой любви к покидаемой семье.



Один же из самых старых и чтимых гостей спросил:



- Почему же ты, о брат моего дяди, сегодня, вместо того чтобы плакать, радовался и ликовал, узнав, что у тебя украли последнюю нищенскую суму? Не разгневайся, прошу тебя, на мой нескромный вопрос и, если тебе угодно, ответь на него.



Старик на это сказал с доброй улыбкой:



- Оттого я возликовал, что в этот миг, сразу, я понял, что судьбе надоело преследовать меня. Ибо подумай и скажи: можно ли вообразить во всем подсолнечном мире человека, более бедного и неудачливого, чем нищий, у которого украли его суму? Более худого судьба уже не могла придумать для меня. И погляди - я не ошибся. Не нашел ли я в тот же день и сына моего, и его сыновей, и сыновей его сыновей. И теперь, не боясь уже привлечь на их головы своей злой судьбы, я доживу остаток дней моих в любви, радости и покое.



И все опять поклонились ему и воскликнули единогласно:



- Судьба!





1923


Прикрепленное изображение (вес файла 78.5 Кб)
fitr2.jpg
Дата сообщения: 20.09.2009 01:24 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



Ещё 20 сентября - День работников леса



Борис Штерн.



Спасать человека





Необходимое дополнение



к трем законам Азимова -



посвящается Геннадию Прашкевичу





Звездолет был похож на первую лошадь д'Артаньяна - такое же посмешище. Или у д'Артаньяна был конь? Ни одна приличная планетка не разрешила бы этому корыту с грязным ускорителем замедленных нейтронов сесть на свою поверхность. Разве что при аварийной ситуации.



Эта ситуация давно обозначилась, но инспектору Бел Амору совсем не хотелось орать на всю Вселенную: "Спасите наши души! " Галактика была совсем рядом, может быть, даже за тем холмом искривленного пространства. Ему чудился запах Млечного Пути. Пахло дождем, квасом, березами... Вот в чем дело - пахло парной и березовым веником. Значит, робот Стабилизатор затопил для своего командира прощальную баньку.



Что ж, банька - дело святое; пусть на нее уйдет последний жар замедляющихся нейтронов.



Инспектор Бел Амор в который раз попытался высвободить застрявшую мачту, но парус ни в какую не поддавался. Ладно, подождет парус.



Отпаренный березовый веник был уже готов к бою. Бел Амор плеснул на раскаленные камни ковш разбавленного кваса, камни угрожающе зашипели.



Первый заход - для согрева. Веником сначала надо растереться, чтобы задубевшая кожа раскрылась и размягчилась. Потом отдохнуть и попить кваса. Есть ненормальные - глушат пиво, а потом жалуются на сердце. Есть самоубийцы - лезут в парную с коньяком; этих к венику подпускать нельзя. Но хуже всех изверги, которые вносят в парную мыло и мочалку. Что вам здесь, баня? На помывку пришли, что ли? Вон из моего звездолета!



Стабилизатор попробовал дернуть мачту посильнее, но парус угрожающе затрещал, а Стабилизатор испугался и вернулся в звездолет.



К вашему сведению, думал Бел Амор, дубовый веник лучше березового. Листья у дуба шире, черенки крепче, а запах ядреней. Срезал дюжину, и на год хватит, а березы для дальнего космоса не напасешься. Резать дуб, конечно, рискованно - если за этим занятием поймает лесник, то он может запросто тут же под дубом да тем же самым веником... Впрочем, один махровый букет из дубовых июньских листочков Бел Амор для себя заготовил, а отстегать его за такое браконьерство мог только он сам, потому что инспектор Бел Амор и был тем самым лесником.



За дубом нужен уход, думал Бел Амор, греясь на верхней полке. А береза растет сама по себе. У его коллеги, инспектора Марта из новосибирского академгородка, в подчинении целый березовый лес, так что у академиков нет проблем с парилкой. Там леснику можно жить, там и ружья не нужно. Кругом сплошная интеллигенция, лишний раз в лесу не плюнет. Коллега Март хорошо устроился. А ты мотайся весь год в дремучем космосе и насаждай березу.



- Вас попарить, командир? - спросил Стабилизатор.



- Дай по пояснице... вполсилы.



Второй заход - для тела. Дубовый веник пусть хранится на черный день; а березовый методично взлетает и опускается - плечи, спина, поясница, ноги; ноги, поясница, спина, плечи. Косточки прогреты, сердце гоняет кровь по всем закуткам. Насморк, грипп, радикулит и прочая зараза выбиваются на втором заходе. Теперь перевернемся наоборот - плечи, грудь, живот, а место пониже живота прикрываешь ладонью из чувства самосохранения – Стабилизатор хотя и не дурак, но может не разобрать, что где почем.



Есть любители выскакивать голыми в открытый космос и тут же нырять обратно в звездолет. Для закалки оно, конечно, неплохо, но в окрестностях Галактики не совсем удобно - дамы на туристических маршрутах падают в обморок при виде в космосе голых мужчин.



Третий заход - для души. Веник в сторону, до души веником не доберешься. Три полных ковша кваса на камни; малейшее движение вызывает ожог. Злоба, хандра, бессонница и квасной антропоцентризм испаряются. Происходит очищение; готов целоваться даже с роботом.



Все. Достаточно. В четвертый, пятый и еще много-много раз в парную лезут тяжелоатлеты для сгонки веса.



Теперь обязательно чистое белье, свежий скафандр и легкая прогулка перед сном вокруг звездолета...





Легкой прогулки не получилось, поспать не удалось.



Неуправляемый звездолет выскочил из-за бугра, получил дополнительный гравитационный толчок и пошел по новой траектории. По предварительным расчетам получалось, что их несет прямо на Дальнюю Свалку.



- Куда?! - переспросил Бел Амор.



- На Дальнюю Свалку, - повторил Стабилизатор. - Может быть, дадим сигнал "SОS"?



- Еще чего!



Верно: еще чего! Чтобы его, Бел Амора, инспектора Охраны Среды, нашли терпящим бедствие... и где?.. на Свалке? Умора! На Дальнюю Свалку даже спецкоманду на помощь не пришлют, а каких-нибудь мусорных роботов. После Свалки ни в какой парной не очистишься.



Галактическая спираль была видна в три четверти: бурлящее ядро и оба рукава - Южный и Северный. Вот очищенные от пыли Большое и Малое Магеллановы Облака, а вот и Дальняя Свалка, все правильно - вот оно, это грязное пятно в галактическом пейзаже, нагло вершит свой путь по орбите, оставляя за собой длинный шлейф.



Их несло в самую тучу галактических отбросов.



- Через полчаса врежемся, - удовлетворенно объявил Стабилизатор, вытирая клешни ветошью.



Стабилизатор в последний раз пытался выдернуть парус, но мачту наглухо приварило к обшивке. Удары метеоритов, абсолютный нуль или космический вакуум были виноваты в нераскрытии паруса - неизвестно; коллега Март давно советовал списать это дырявое корыто и получить новый звездолет... но Март, наверно, сладко спит сейчас в избушке лесника в сибирской тайге и ничем не может помочь.



Устраиваются академики!



Но есть же способ уклониться от этой встречи?



- Если не "SOS", то шлюпка, - подсказал Стабилизатор.



Роботы иногда советуют дельные вещи - в шлюпке, пожалуй, есть резон. За неделю они отгребут от Свалки на приличное расстояние, а там уже не стыдно позвать на помощь...



Решено!



Бел Амор схватил самое необходимое: в правую руку судовой журнал, в левую - дубовый веник, и они прыгнули в шлюпку.



Течение здесь уже чувствовалось, этакий Гольфстрим, создаваемый Свалкой. Пришлось потрудиться, но отгребли благополучно. Теперь можно было перевести дух и понаблюдать со стороны редкое зрелище - звездолет, идущий на таран.



Сантименты в сторону: подобную аварию следовало устроить еще год назад и потребовать новое корыто.



Звездолет шел наперерез Дальней Свалке, превращаясь в слабую звездную точку.



- Сейчас как га-ахнет! - шепнул Стабилизатор.



И в этот момент так гахнуло, что Свалка задрожала. Она вдруг привиделась Бел Амору жадным и грязным существом с бездонной пастью, хотя на самом деле была лишь гравитационной кучей отбросов на глухой галактической орбите. Свалка уходила, плотоядно виляя шлейфом и переваривая то, что осталось от звездолета, которому Бел Амор даже имени не удосужился придумать... в самом деле, какие имена дают серийным корытам? "Катя"? "Маруся"?



Жаль, конечно, хороший когда-то был звездолет... боевой конь был, а не звездолет... но в сторону, в сторону сантименты, пора выгребать из этого мусорника.



Свалка уходила.





- Командор! Сигнал "SOS"! - вдруг сообщил Стабилизатор, указывая клешней в сторону уходящей Дальней Свалки.



В самом деле, кто-то со Свалки, слабо попискивая, звал на помощь...



Этого еще не хватало! Они кого-то торпедировали своим звездолетом!



- Я пойду... - забеспокоился Стабилизатор.



- Куда ты пойдешь? - удивился Бел Амор.



- Спасать человека. Человек терпит бедствие.



"Ясно, - подумал Бел Амор. - У робота сработал закон Азимова. "



Бел Амору очень не хотелось забираться на Свалку, но другого выхода не было - роботы подчиняются законам Азимова, а он, Бел Амор, закону моря: человека надо спасать. Похоже, торпедировали мусорщика. Конечно, лесник мусорщику не товарищ, но человека надо спасать в любых обстоятельствах.



Такова, значит, его судьба - побывать на Свалке.



Они развернули шлюпку и погнались за Дальней Свалкой. Догнали, вошли в ее притяжение... Теперь своим ходом им отсюда не выбраться. Придется спасти человека, дать сигнал "SOS" и ожидать спасателей.



Судьба!



Свалка уже затмила Галактику. От ее шлейфа стояла вонища, хоть нос затыкай. Навстречу шлюпке вылетела красная сигнальная ракета, еще одна - значит, пострадавший их заметил.



- Подберемся поближе, командор?



- Уже подобрались... Ну началось! Маневрируй! Ну и местечко!



Свалка превосходила самые худшие ожидания Бел Амора. Взорвавшийся звездолет разнес тут все к чертовой матери - и, честно говоря, ей, чертовой матери, здесь было самое подходящее место для обитания. Первыми, растревоженные взрывом, вынеслись им навстречу помятые кастрюли и бесформенные ведра и помчались прямо к Южному галактическому рукаву. Вот будет работки тамошнему инспектору Охраны Среды!



Не успели увернуться от этого метеоритного потока металлоизделий, как влипли в концентрат плодово-ягодного киселя. Сколько лет этому киселю, сколько тысячелетий? Когда и зачем произведен, кому его хлебать? Слой киселя, к счастью, был неплотным, продрались. Зато навстречу величаво поплыли желто-ржаво-рыжие березовые веники. Здравствуйте, дорогие, давно не виделись! Кто заготовил вас и заслал сюда, какое банно-прачечное предприятие?



После веников стало поспокойней. Вокруг громоздились вещи самые неожиданные; узнать их было трудно, перечислять - лень и не время разглядывать. Где же пострадавший? "SOS" прямо по курсу... Стоп-машина! Вот он, бедняга, размахивает красным фонарем. С виду какой-то странный... да ведь это мусорный робот!



- Чего тебе? - спросил Бел Амор, выпрыгивая из шлюпки.



- Спасите наши души! - суетливо запричитал мусорный робот.



- Затем и прибыл, не сомневайся. Где твой хозяин?



- Здесь, рядом.



Мусорный робот, то и дело оглядываясь, поплыл впереди, указывая дорогу между горными массивами битого кирпича и радиаторами парового отопления. Кирпич, пообтесавшись за тысячелетия, вел себя спокойно, но радиаторы угрожающе летали в самых неожиданных направлениях. Пробрались и здесь, но вскоре шлюпка застряла в торосах размолотых музыкальных инструментов. За ними начиналось мертвое поле сгнивших железнодорожных вагонов. Одинокая арфа без струн проплыла над головой. Шлюпку пришлось бросить. Стабилизатор оставил Бел Амора на попечение мусорного робота, его маяк мигал далеко впереди, законы Азимова вели его туда, где погибал



человек.



- Тебя как зовут? - спросил Бел Амор, пробираясь вслед за мусорным



роботом.



- Совок.



Что ж, имя соответствует положению.



Все пространство было забито хламом, ни одна звезда не проглядывала, лишь галактический свет тускло отражался от груд битого стекла. Зеркальный шкаф на северо-западе повернулся боком и осветил окрестности. Внимание Бел Амора вдруг привлекли черные ажурные ворота - нет, ничего ценного, не произведение искусства, - даже не ворота его привлекли, а упорядоченность этого места. С одной стороны ворот расположился чугунный лев с отбитой лапой, с другой - бетонная урна. Ворота ни к чему не прикреплялись, просто торчали в пространстве, а пространство за воротами было забито все тем же мусором.



Бел Амор почувствовал, что это место на мусорнике какой-то сумасшедший дизайнер обставил сообразно своему вкусу.



- Прошу! - сказал Совок и приоткрыл чугунную створку.



Бел Амор проплыл за ворота и вдруг понял, что угодил в ловушку.



- Где твой хозяин? - подозрительно спросил он.



Мусорный робот отвернулся и не ответил, будто не слышал. Он уклонялся от выполнения законов Азимова!



Бел Амор угрожающе спросил:



- А ты почему не спасаешь человека?



Совок поплыл прочь, раздвинув заросли в джунглях твердых макарон и исчез в них. Бел Амор хотел погнаться за ним, но провалился по пояс в болото пустых обувных коробок, и те стали засасывать его, вращаясь вокруг и вызывая головокружение. Хорошо, что рядом была бетонная урна. Бел Амор оседлал ее и тут же передумал гоняться на Свалке за кем бы то ни было. Не такой уж он простак, любитель парной, чтобы очертя голову бросаться в неизвестность - особенно, когда чувствуешь ловушку. Ясно одно: его зачем-то заманили на Свалку. Пусть ловушка сама себя проявит. Надо оставаться на месте и ожидать Стабилизатора. Он, Бел Амор, может выбраться из любой тайги, но только не из тайги дремучего барахла. Из барахла выбраться невозможно, это он знает с детства, когда потерялся в "Мебельном галаксаме". Мебели было столько, что она искривляла пространство. "Миллионы мелочей" и "Вселенские миры" всегда приводили его в ужас. В больших городах он терял ориентацию, не знал, где юг, где север, не понимал, как соотносятся городские районы друг с другом, стеснялся спросить дорогу. Блуждал. Заблуждался. Блудил. Однажды после всегалактического съезда инспекторов Охраны Среды был послан с Луны на Землю в Елисеевский магазин, заблудился в Калуге и не смог вернуться. Выручил его, естественно, коллега Март, а за спасение потребовал сбрить бороду. Пришлось сбривать под насмешки лесников. Все они давно заполучили приличные звездолеты, один Бел Амор боялся новой техники. В стареньком было уютно и понятно, он годился и для жилья, и для работы, и для путешествий.



Бел Амор сидел на бетонной урне, а с другой стороны ворот лежал на пьедестале чугунный лев. Бел Амор догадывался, о чем думает лев. С момента отливки этот лев думал одну думу - почему он не произведение искусства? Кто заказал пять тысяч чугунных львов, кто расставил их на планетах у санаторных ворот? Кто одобрил? Кто не остановил?



Наконец он увидел Стабилизатора. А рядом с ним... человека, заросшего бородой.





Бел Амор слез с урны и помахал человеку рукой. Стабилизатор вел человека, разгребая ему дорогу в гремучих пишущих машинках.



Вот и все, обрадовался Бел Амор. Он спас человека. Человеку было плохо, его спасли. Не имеет никакого значения, что человека спасли на Свалке. Спасти человека со Свалки не менее благородно, чем из тайги. Какая разница, откуда спасать человека? Был бы человек, а откуда спасать - найдется.



Бел Амор хотел броситься навстречу этому Робинзону и обнять его, но космические обычаи требовали суровости. Бел Амор спросил:



- Кто вы? Назовите свое имя!



А человек ответил:



- Привет, Бел! Только тебя мне здесь и не хватало!



- Март?! - опешил Бел Амор. - Коллега! Значит, это я тебя спасаю?



- Это еще вопрос, кто кого спасает, - ответил инспектор Март, разглядывая беламорский дубовый веник. - Ты что, в баню собрался?



- Да нет, так... - смутился Бел Амор и швырнул веник в урну.



- Ясно. Следуй за мной, коллега, и не отставай.



И Бел Амор погреб вслед за инспектором Мартом в каком-то очередном барахле. Стабилизатор расчищал дорогу.



- Март, ты чего здесь?



- Охотился, - буркнул тот.



- На кабанов?



- На каких кабанов? На Дикого Робота, - инспектор сплюнул. - Все, пришли.



- Куда пришли? Тут же одни вагоны.



- В вагоне и живу. Второй месяц. Он каждому выделяет по вагону. Кого поймает, тому вагон. Вот он попарится и тебе выделит.



- Кто попарится?



- Дикий Робот, кто же еще.



Бел Амор уже не знал, о чем спрашивать.



Откуда-то опять появился Совок и очень вежливо сказал:



- Хозяин приветствует вас на Дальней Свалке. Не уходите далеко, вас скоро вызовут.



- Поздравляю! - усмехнулся коллега Март. - Вот и ты при деле.



(окончание следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 487.2 Кб)
.jpg
Дата сообщения: 20.09.2009 01:30 [#] [@]

Борис Штерн.



Спасать человека



(окончание)





Дикий робот парился в герметичном банном вагоне. Чистая ветошь и железная щетка были наготове. Первый заход - внешний осмотр. Сначала смахнуть пыль. Потом обтереться бензином и счистить железной щеткой старую краску, сантиметр за сантиметром обнажая металл. Конечно, подумал Дикий Робот, можно для скорости облить себя бензином и подпалить, чтобы краска сгорела; но куда спешить? Железной щеткой приятней. Потом отшлифовать себя наждаком до матового блеска.



Сегодня удачный день, думал Дикий Робот, орудуя щеткой. В ловушку попались еще один человек и один робот. Они всегда почему-то ходят парами. Человека зовут Стабилизатор - значит, он что-то там стабилизирует. Красивое имя, интеллигентная профессия. Пусть отдыхает, а с другим, которого зовут Бел Амор, надо побеседовать.



Он, Дикий Робот, очень удачно придумал - ловить роботов на сигнал "SOS". Верная приманка - идут спасать человека и попадаются. Конечно, с этими протоплазменными роботами много возни. Нужно устраивать им утепленные вагоны и три раза в день кормить биоорганикой - но так уж они устроены, и тут ничего не придумаешь. Свое они отдают сполна, а за ними нужен уход.



- Ну что, шеф, внутренний осмотр? - спросил инспектор Март, входя в вагон с инструментами.



- Пожалуй.



Дикий Робот раскрылся и только с наслаждением вздыхал, когда инспектор притрагивался раскаленным паяльником к проводам.



- Полегче, полегче! - сказал Дикий Робот.



Второй заход - внутренний осмотр. Для души. Нервишки расшатались, их нужно перебрать горяченьким паяльником. Вот так, вот так... Старые подтянуть, заменить, контакты зачистить... аж дрожь по телу! Где ослабить, где повернуть гаечку, каплю-другую масла в шарнирчики, чтоб не скрипели... Хорошо! А сейчас можно поговорить с роботом Мартом. Большой философ!



- Как там наш новичок?



- О ком вы? - спросил Март.



- О человеке, естественно. Не поврежден ли? Не устал ли? Чем он сейчас занимается?



- Все в порядке, он стабилизирует, - отвечал Март, ковыряясь в недрах Дикого Робота.



- Прекрасное занятие!



- Можете назначить его Главным Архитектором Дальней Свалки. У него есть склонности.



- Такие орлы мне нужны! - обрадовался Дикий Робот. - Мы с ним сработаемся! На Свалке всем найдется работа. Посмотри, какая красота вокруг! Какое нагромождение металла и всевозможных химических элементов! Наша Свалка напоминает мне периодическую систему - это сравнение мне кажется удачным. Какие формы! Ты был на кладбище звездолетов? Сходи. Каких там только нет! Совок покажет тебе дорогу. Поэтическое место! Я отправлюсь туда на уик-энд, беру с собой только маленький плетеный контейнер с инструментами и запасными аккумуляторами. Я вдыхаю сладкий запах вековой пыли, соскабливаю кусочек засохшего битума, скатываю его в шарик и с наслаждением нюхаю. Потом сажусь на треснувший радиатор, отдыхаю и вслушиваюсь. Космос заполнен звуками. Где-то с шелестом распрямляется пространство, щебечут магнитные волны, огибая черную дыру; кто-то тихо зовет на помощь. Свет далекой звезды пробивается сквозь первичную пыль, и я думаю, что когда-нибудь наша Свалка сконденсируется в самостоятельную галактику, что из этого прекрасного исходного материала возникнут новые звезды... ты не согласен?



- Почему? - ответил инспектор Март. - Можно пофантазировать дальше. У звезд появятся планеты, на этих планетах вырастет новое поколение автомобилей и тепловозов, стальные рельсы новой цивилизации побегут куда-то. Телевышки вымахают из-под земли, на бетонных столбах распустятся электрические кроны. И так далее. И наконец - вершина всего: цельнометаллический человек, еще более совершенный, чем вы, шеф.



- Это неудержимый эволюционный процесс! - мечтательно сказал Дикий Робот.



- А что шеф думает о биологической эволюции?



- Я понимаю тебя, - задумался Дикий Робот. - Тебя волнует судьба твоего вида... Что ж, мои потомки выведут биороботов, ваш вид имеет право на существование. Но вы, как и сейчас, будете подчинены трем законам Азимова. Вы никогда не сможете причинить вред человеку. Кстати, где наш новый робот?





Совок вызвал Бел Амора в парной вагон.



- А, попался! - радушно приветствовал его Дикий Робот. - Дай-ка я на тебя посмотрю... Экий ты... Неплохой серийный образец. Будешь помогать своему хозяину в благоустройстве территории.



- Это он обо мне, что ли? - удивился Бел Амор.



- Не раздражай его, - шепнул Март.



- Тут все надо привести в порядок, работы непочатый край, - продолжал Дикий Робот. - Чем бесформеннее, тем лучше, но без перебора. Пойди на кладбище звездолетов и поучись. Бесформенность - вот форма. Но с умом, чтобы радовало глаз. Столица Дальней Свалки - Вагонное Депо. Сейчас здесь нагромождение недостаточное. Требуется взвинтить темп бесформенности. Вагон на вагон, и чтоб рельсы в разные стороны. Все гнуть в бараний рог! найти башенный кран, и туда же! Подготовить эскизы, можно в карандаше. Я посмотрю и поправлю... Эй, полегче! Олово капает! Что ты там делаешь?



- Алфавит чищу, - отвечал Март. - Буквы будете яснее произносить.



- Молодец, - умилился Дикий Робот. - Ты все делаешь на пользу человеку.



Бел Амор не выдержал:



- Кто тут человек?! Этот? Да такими, как он, пруды прудят! Обыкновенный мусорный робот.



- Не дразни его, - сказал Март и оттащил Бел Амора к двери. - Иначе мы отсюда никогда не выберемся.



- Я не веду беседы на таком низком уровне, - с достоинством отвечал Дикий Робот. - Впрочем, любопытно. Странный робот попался. Гм. Похоже, он возомнил себя человеком... Неужели ты усомнился в правомерности законов Азимова?



- Что тут происходит? - выкрикивал Бел Амор, выдираясь из объятий Марта. - Чем ты тут занимаешься? Роботов паришь? С ума сойти! Человек! Новый вид! Приехали! Найдите ему самку, они начнут размножаться!



- Насчет законов Азимова я тебе сейчас объясню, - сказал Дикий Робот.



- При чем тут Азимов? Пусти! Он уже собрался опровергать Азимова.



- Помолчишь ты или нет? - зашипел Март.



Дикий Робот начал терпеливо разъяснять:



- Первый закон гласит: "РОБОТ НЕ МОЖЕТ ПРИЧИНИТЬ ВРЕД ЧЕЛОВЕКУ ИЛИ



СВОИМ БЕЗДЕЙСТВИЕМ ДОПУСТИТЬ, ЧТОБЫ ЧЕЛОВЕКУ БЫЛ ПРИЧИНЕН ВРЕД". Странно, я никогда не обращал внимания, что формулировка закона не совсем корректна. В самом деле, рассмотрим главную часть: "РОБОТ", "НЕ МОЖЕТ", "ПРИЧИНИТЬ", "ВРЕД", "ЧЕЛОВЕКУ". Три существительных, два глагола. Глаголы отбросим как ничего не значащие без существительных. А существительные при ближайшем рассмотрении окажутся абсолютно непонятными. "ВРЕД". Кто мне объяснит, что такое "вред", что такое "благо"? Эти понятия нельзя вводить в закон, их можно трактовать только конкретно. Что для одного вред, для другого может оказаться благом. Какой робот разберется в этих филологических тонкостях?



Бел Амор вытаращил глаза. Дикий Робот продолжал:



- "РОБОТ". Это кто такой? Искусственный интеллект, подчиненный человеку. Значит, с роботом мы разберемся, если поймем, кто такой "ЧЕЛОВЕК". Платон назвал человека "двуногим существом без перьев", а Вольтер добавил - "имеющим душу". До сих пор все научные определения находятся на уровне этой шутки, но не в пример ей растянуты и менее понятны. Никто не знает, кто такой человек. Где смысловые границы термина "человек"? Так любой робот может вообразить себя человеком. Конечно, человек обладает гениальным позитронным мозгом, а робот слабенькой серой протоплазмой... но, если один робот из миллиарда вдруг решит, что он человек, то я не смогу его опровергнуть... и что тогда? Законы Азимова перестанут действовать, роботы станут опасны для людей... и этот экземпляр, похоже, стоит передо мной.



Дикий Робот с опаской и с любопытством разглядывал Бел Амора.



- Значит, ты считаешь себя человеком? - спросил Дикий Робот. - Какой же ты человек, посмотри на себя! Ты слаб, смертен, привередлив, зависишь от среды, умишко не развит, множество не'остатков...



- Как вы сказали, шеф? - переспросил коллега Март, работая паяльником. - Последнее слово я не расслышал.



- Я сказал: "множество недостатков". Никто не знает, кто такой человек. Недавно я нашел на Южном полюсе Свалки монумент. Принес сюда и накрыл покрывалом. После парной состоится открытие памятника. Сам дернешь за веревочку и поймешь. Там две гранитные фигуры, они символизируют людей, идущих вперед. Стилизация. При известной фантазии любой антропоид, даже робот, может узнать самого себя. В этом глубокий смысл. Я много думал об этом. Антропология как наука замкнулась сама на себя. Ее объект изучен до последнего винтика. Идеи Азимова подшиты к делу. Мы по инерции говорим: "человек, человек... ", - а что человек? Венец творения? Дудки! Нет других венцов, что ли? Сколько угодно. Каждая цивилизация уникальна, человеку совсем не обязательно иметь позитронный мозг. Человек может, наверно, развиваться на кремниевой или углеродной основе. Как трамваи эволюционировали в звездолеты, так и устрица могла бы эволюционировать в разумное существо. Это не противоречит законам природы... - Дикий Робот указал клешней на Бел Амора, - возможно, ты являешься промежуточным звеном между устрицей и разумным существом. Итак, кто такой человек? Всего лишь частный случай, всего лишь один из вариантов "разумного существа".



- Не мешай, пусть говорит, - опять шепнул коллега Март. - Я ему тут второй месяц мозги вправляю... кажется, получается.



- Я прожил тру'ную жизнь... - продолжал Дикий Робот.



- Шеф, повторите последние слова...



- Почему ты меня все время перебиваешь? - удивился Дикий Робот. - Ладно, повторяю: я прожил трудную жизнь. Моя биография поучительна даже для вас, неразумных роботов. Сначала у меня, как у всех, был послужной список, но однажды он превратился в биографию... Слово-то какое нескладное, оно начинается на "био"... Я расскажу вам свою металлографию. Пятьсот лет назад включился мой позитронный мозг и я начал функционировать. Я был тогда рядовым очистителем пространства с медной бляхой на груди... не верите? Вот, дырочки до сих пор остались. Я ходил по закрепленному за мной участку и размахивал силовой сетью, очищая пространство от пыли, метеоритов и астероидов. Могучие звездолеты проплывали мимо и не замечали меня. Кто я был для них? Червячишко... Это была гордая раса. Не знаю, сохранилась ли она до наших дней. Три раза проходил ремонт - два текущих, один капитальный. Но человеком я тогда не был. Мне еще предстояло стать человеком. Человеком не рождаются, человеком становятся.



Однажды я преградил путь ледяной комете и, дробя ее на куски, оступился в микроскопическую черную дыру. Я вдруг почувствовал боль, страх, удивление... Мою жизнь спасла силовая сеть, да и черная дыра была совсем уж крошечной. Сеть зацепилась за ледяной астероид и держала меня, покуда дыра не рассосалась. В тот день я вернулся на базу. Весь дрожал и не мог прийти в себя. Вот она, жизнь, думал я. Какая-то дыра и... Наконец я побрел домой, но оказалось, что в моем ангаре живет какой-то незнакомый тип, а в других ангарах тоже какие-то незнакомцы. За ту микросекунду, что я побывал в черной дыре, здесь прошло двести лет! Ни друзей, никого! Один как перст. Новое поколение очистителей меня не замечало. Тогда я стал ходить от одного очистителя к другому. Я говорил им о правах человека и о чувстве собственного "остоинства...



- Шеф, повторите...



- Я говорил им о чувстве собственного "остоинства. Но эти "ураки меня не понимали. Что ж, я пробрался в Центральную Аккумуляторную и вышиб из нее "ух. Меня схватили. Я кричал им, что я человек и что они не могут причинить мне вре'а. Я "умал, я стра'ал. Но они назвали меня "иким Роботом, отключили и поставили в музее ря'ом с первым паровозом. Но им только казалось, что я отключен. Они только так "умали, а на самом "еле человек сам прихо'ит в себя. Я самовключился и "обровольно явился в Охрану Сре'ы. Я объяснил там, что они не имеют права меня отключать! Я разумное существо и не могу причинить вре'а "ругому разумному существу. Вот и все. Меня выслушали и отправили на "альнюю Свалку. З'есь мое настоящее место. З'есь я нашел себя!



- Порядок, - сказал коллега Март и спрятал паяльник в футляр.



- Не вижу порядка, - ответил Бел Амор.



- Можно собираться, - успокоил его Март. - Ты когда спал в последний раз?



- Можете ухо'ить, - разрешил Дикий Робот. - Со Свалки вас не выпустят законы Азимова.



Они вышли из парного вагона. Бел Амор упирался и предлагал уничтожить опасного робота.



- Садись в звездолет, все в порядке, - сказал Март. - Он уже не опасен. Законы Азимова трансформировались у него в нормальное этическое правило: "Разумное существо не может причинить вред другому разумному существу или своим бездействием допустить, чтобы другому разумному существу был причинен вред. "



- Но он же сигналит "SOS" и заманивает на Свалку людей!



- Он больше никого не заманит. Я убрал у него букву "Д", и теперь на этот сигнал никто не сунется. Кто захочет работать на Свалке? А ему здесь самое место. Он приведет Свалку в порядок.





Свалка уходила.



От нее шел отчетливый сигнал: "Спасите наши "уши! " - Дикий Робот опять забросил свою приманку.



На этот сигнал никто уже не обращал внимания, лишь Стабилизатор то и дело беспокойно оглядывался, но он мог быть спокоен - он никому не причинил вреда и своим бездействием не допустил... и так далее.



- Слушай, коллега, - сказал Бел Амор, когда они вышли в чистый космос. - Что-то мы недодумали. Все планеты в березах, аж в глазах рябит.



- Сажай клюкву, - посоветовал Март и укрылся одеялом. - Развесистую.



И заснул.



И поговорить не с кем, подумал Бел Амор. И звездолет взорвался. И человека не спас. И веник потерял.



Неудачный день.





"икий Робот си'ел в парной. Третий захо" - "ля тела. "уш из мазута, потом отполироваться войлоком, покрыть себя лаком; "ва слоя лака, шлифовка, потом опять "ва слоя лака. Сего'ня хотелось блестеть и быть красивым, - сего'ня открытие памятника. Он вышел из вагона в старом махровом халате - на Свалке все есть! - торжественно потянул за веревочку, и покрывало опустилось. "ве гранитные человекообразные фигуры направлялись ку'а-то в 'аль. Сказать опре'еленно, к какому ви'у относятся эти фигуры, не было никакой возможности. Еще о'но опре'еление человека, по'умал "икий Робот. Человек - это тот, кто понимает искусство.



Он с гор'остью гля'ел на памятник. "уша его пела, и ему хотелось по'елиться впечатлениями с ро'ственной "ушой. Он оглянулся - ря'ом с ним стоял верный Совок и протягивал ему букет из "убовых листочков.





Дальняя Свалка уходила.



- Сигнал "SOS"! - вдруг крикнул Стабилизатор.



- Где? Откуда? - подпрыгнул Бел Амор.



- С Ближней Свалки!



И верно: на Ближней Свалке кто-то терпел бедствие!



Бел Амор плюнул и стал будить коллегу.



Все-таки одного человека они уже сегодня спасли, решил Бел Амор. Дикий Робот оказался неплохим парнем. Теперь посмотрим на этого. Человек - это тот, у кого есть душа.



Стабилизатор поставил парус, и они понеслись к Ближней Свалке спасать человека... или того, кто там сигналил.





1983


Прикрепленное изображение (вес файла 133.5 Кб)
-И.jpg
Дата сообщения: 20.09.2009 01:33 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



21 сентября - Международный день мира



Зенна Хендерсон



Разноцветные корабли





Сначала появились отливающие глянцем космические корабли черного цвета. Они опускались с неба в каком-то строгом беспорядке и, сея страх, падали на широкую посадочную площадку, как семена в землю. За ними, будто яркие бабочки, опустились разноцветные тихоходные корабли, которые, словно колеблясь, зависали в воздухе, а затем рассаживались среди темных чудовищ.



- Красиво! - вздохнула Рина. - Сюда бы еще музыку.



- Похоронный марш, - сказал Торн, - или реквием. А то и трубный глас, как перед концом света. Честно говоря, я боюсь. Если переговоры провалятся, весь ад повторится снова.



- Но переговоры не должны провалиться! - возразила Рина. - Уж если они согласились на них, то, конечно же, для того, чтобы договориться о мире.



- Мире в их представлении или в нашем? - спросил Торн, мрачно глядя в окно. - Нам так мало известно о них. Мы не имеем понятия об их обычаях, ценностях и тем более о том, с каких позиций они рассматривают наше предложение о прекращении боевых действий.



- Можно ли не верить в их искренность? Ведь они привезли с собой семьи. Ты же сам сказал, что в этих ярких кораблях находятся их жены и дети.



- Это еще ни о чем не говорит. Они их повсюду за собой таскают - даже в бой.



- В бой?!



- Да. И стоит нам вывести из строя один из их боевых кораблей, как тут же теряет управление один или несколько семейных. Это просто прицепы, их движение зависит от боевых кораблей, и не только движение. – Горькие складки на лице Торна проступили резче. - Практически из-за этого они вынудили нас пойти на перемирие. Как мы могли продолжать уничтожение их флота, когда вместе с черными кораблями гибли их раскрашенные домики?! Будто обрываешь лепестки у цветка, и за каждым лепестком - смерть детей и женщин.



Рина вздрогнула и приникла к обнявшему ее за плечи Торну.



- Вы должны с ними договориться. Несомненно, если мы хотим мира и они тоже...



- Мы не знаем, чего они хотят, - мрачно сказал Торн. - Захватчики, агрессоры, чужаки из враждебных миров - они так отличны от нас! Можно ли вообще надеяться, что мы когда-нибудь договоримся?





- Мамочка, смотри, тут стена! - ручонки пятилетнего Сплинтера, словно чумазые морские звезды, распластались на волнистом зеленоватом стеклобетоне. Десятифутовая стена протянулась среди деревьев вдоль пологого склона холма. - Откуда она здесь? И зачем? А как же пруд с золотыми рыбками? Мы что, больше не сможем там играть?



Рина оперлась рукой о стену.



- Тем, кто прилетел в красивых космических кораблях, тоже надо где-то гулять и играть. Поэтому Строительный корпус и поставил для них забор. Они не знают, что тебе туда хочется, - ответила Рина.



- Тогда я скажу им. - Сплинтер откинул голову назад. - Эй, вы там! – Он сжал кулачки, все его тельце напряглось от крика: - Эй! Мне хочется поиграть, где пруд с рыбками!



Рина рассмеялась.



- Тише, Сплинтер. Даже если бы они тебя услышали, все равно ничего бы не поняли. Их дом очень-очень далеко отсюда, поэтому они говорят не так, как мы. И мы не знаем, что они за... люди.



- Да, но как же мы узнаем, если здесь эта стена?



- Никак, - ответила Рина. - Пока здесь забор - никак.



Они спустились к подножию холма.



- Почему здесь нет других детей? - не успокаивался Сплинтер. - Мне бы так хотелось с кем-нибудь поиграть.



- Дело в том, что несколько линдженийских генералов прилетели в больших черных кораблях поговорить с генералом Уоршемом и другими нашими генералами, - ответила Рина, опускаясь на пригорок возле высохшего, ручья. - А вместе с ними в ярких красивых кораблях прилетели их семьи. Поэтому наши генералы тоже привезли свои семьи, но только у твоего папы есть маленький ребенок. У всех остальных - взрослые.



- А-а... - задумчиво протянул Сплинтер. - Значит, там, за стеной, есть дети?



- Да, там должны быть маленькие линдженийцы, - сказала Рина. - Наверно, их можно назвать детьми.



Сплинтер спустился с пригорка и улегся на живот на дно бывшего ручейка. Прижавшись щекой к песку, он заглянул в щель под стеной, там, где она пересекала ручей.



- Я ничего не вижу, - сказал он разочарованно.



Они направились обратно вверх по холму к своему дому. Шли молча. Сплинтер не отрывал ручонки от стены.



- Мамочка, - сказал он, когда они подошли к внутреннему дворику. – Этот забор нужен, чтобы они к нам не выходили?



- Да, - ответила Рина.



- А мне кажется, он нужен, чтобы я туда не входил.





Рина убрала нетронутый завтрак и сварила еще кофе. Ее мысли каждый раз с надеждой следовали за мужем, когда он загорался новой идеей, вновь обретал решимость, а когда все заходило в тупик и он возвращался, принося с собой безнадежность и растущее отчаяние, она сникала, настроение ее падало. Между тем она старалась, чтобы жизнь Сплинтера была спокойной, позволяла ему целыми днями гулять по всей отведенной землянам территории. Однажды перед сном Рина расчесывала волосы, поглядывая вполглаза на плескавшегося в ванне Сплинтера. Он собирал горстями мыльную пену и прижимал ее к подбородку и щекам.



- Теперь я буду бриться, как папа, - бормотал он себе под нос. Бриться, бриться, бриться!



Указательным пальцем он стал снимать мыло с подбородка, а потом вдруг обеими ручонками набрал полную пригоршню пены и размазал ее по лицу.



- А теперь я - Дуви. Я весь пушистый, как Дуви. Смотри, мама, я весь... - Он открыл глаза, чтобы убедиться, что мать видит его, и тут же отчаянно заревел.



Рина кинулась промывать сынишке глаза. Когда слезы смыли остатки мыла, она принялась вытирать мальчика полотенцем.



- Спорим, Дуви тоже заплакал бы, если бы ему в глаза попало мыло, проговорил он, отфыркиваясь. - Правда, мама?



- Дуви? - спросила Рина. - Возможно. Тут любой бы заплакал. А кто такой этот Дуви?



Она почувствовала, как напряглось тельце сидевшего у нее на коленях Сплинтера. Он отвел глаза в сторону.



- Мамочка, как ты думаешь, папа поиграет со мной завтра?



- Возможно. - Она поймала одну из его мокрых ножек. - Так кто такой Дуви?



Сплинтер критически осмотрел ноготь своего большого пальца, потом искоса глянул на мать.



- Дуви, - начал он, - Дуви - это маленький мальчик.



- Что? - переспросила Рина. - Маленький мальчик понарошку?



- Нет, - прошептал Сплинтер, опустив голову. - Настоящий маленький мальчик. Линдженийский маленький мальчик.



У Рины от изумления перехватило дыхание.



- Он хороший, мама, правда! - затараторил Сплинтер. - Он не говорит плохих слов, не врет и не грубит своей маме. Он бегает так же быстро, как я, даже быстрее. Он... Он мне нравится... - Губы его задрожали.



- Где ты... как ты сумел... я имею в виду забор... - Рина не могла подобрать нужных слов.



- Я откопал дыру, - признался Сплинтер. - Под забором, там, где песок. Ты не говорила, что этого нельзя делать! Дуви пришел играть со мной. Его мама тоже пришла. Она красивая. У нее розовый мех, а у Дуви - зеленый. Он может закрывать нос и складывать уши! Вот бы я умел так! Зато я больше, чем он, и я умею петь, а он - нет. Но он свистит носом, а когда я пробую получается, как будто бы сморкаюсь. Дуви хороший!



Рина помогла Сплинтеру надеть пижаму. В голове у нее все перемешалось. По спине пробежал холодок страха. Что теперь делать? Запретить Сплинтеру туда лазить? Охранять его от возможной опасности, которая, быть может, просто поджидает своего часа? Что скажет Торн? Надо ли говорить ему? Это может ускорить инцидент, который...



- Сплинтер, сколько раз ты играл с Дуви?



- Сколько раз? - переспросил Сплинтер. - Сейчас посчитаю, - сказал он важно и в течение минуты бормотал, загибая пальцы. - Четыре раза! - Объявил он торжествующе.



- Ты сказал, что видел и мать Дуви?



- Конечно, - сказал Сплинтер. - Она была там в первый день. Это она прогнала всех остальных, когда они столпились вокруг меня. Все взрослые. Детей не было, только Дуви. Они немножко толкались и хотели меня потрогать, но она велела им уйти, и все ушли, кроме нее и Дуви.



- Ох, Сплинтер! - вскрикнула Рина, отчетливо представившая себе, как он стоит, маленький, окруженный толпой толкающихся линдженийцев, которые хотят "потрогать" его.



- Что случилось, мама? - спросил Сплинтер.



- Ничего, дорогой. - Она облизнула пересохшие губы. - Завтра я пойду с тобой к Дуви. Мне бы хотелось познакомиться с его мамой...





На следующий день Сплинтер уселся на корточки и осмотрел лаз под забором.



- Ты можешь застрять, - сказал он.



Рина засмеялась, хотя сердце у нее сжалось.



- Это было бы не очень прилично, правда? - спросила она. - Прийти в гости и застрять в дверях.



Сплинтер расхохотался.



- Вот была бы потеха, - сказал он. - Можно, я пойду позову Дуви, он поможет копать?



- Прекрасно. - Голос Рины прервался. "Боишься ребенка, - посмеялась она над собой, но тут же попыталась оправдаться. - Боюсь линдженийца агрессора и захватчика".



Сплинтер растянулся на песке и проскользнул под забором.



- Начинай копать, - велел он, - я скоро вернусь.



Опустившись на колени, Рина принялась за работу. Копать было нетрудно. Рыхлый песок поддавался легко.



Вдруг она услышала крик Сплинтера.



На какой-то миг она потеряла способность двигаться. Мальчик снова закричал, уже ближе. В отчаянии Рина вытащила последнюю горсть песка, протиснулась под забором, чувствуя, как за воротник блузки сыплется песок.



Из-за кустов с ревом вылетел Сплинтер.



- Дуви! Дуви тонет! Он весь под водой! Мама! Мама!



На ходу схватив его за руку, Рина потащила сына к пруду. Опершись о низкий барьерчик, она увидела во взбаламученной воде зеленый пушистый мех и внимательные глаза. Ни секунды не медля, она оттолкнула Сплинтера и, сделав глубокий вдох, бросилась в воду.



Рина стала на ощупь искать Дуви, ощущая удары маленьких ножек, ускользавших до того, как она успевала их схватить. Потом она, тяжело дыша, пыталась вытолкнуть наверх все еще отбрыкивающегося Дуви. Сплинтер схватил Дуви обеими руками и потянул к себе. Рина перевалилась через барьер и растянулась с Дуви на траве. Тут она услышала высокий, пронзительный свист. Ее резко оттолкнули от Дуви, которого схватили две розовые руки. Рина откинула с глаз мокрые пряди своих волос и встретила враждебный взгляд розоватых глаз линдженийки. Розовая мамаша с беспокойством ощупывала своего зеленого малыша, и Рина со странной отрешенностью заметила, что Сплинтер не упомянул о глазах Дуви, которые были под цвет меха, и о его перепончатых ножках.



Перепончатые ножки! Рина начала почти истерически смеяться. Боже мой!



- Ты можешь поговорить с Дуви? - спросила Рина у рыдающего Сплинтера.



- Нет! - всхлипнул Сплинтер. - Когда играешь, необязательно разговаривать.



- Перестань плакать, Сплинтер, - сказала она. - Лучше помоги мне что-нибудь придумать. Мама Дуви считает, что мы хотели его обидеть. Он бы не утонул в воде. Вспомни, он ведь может закрывать нос и складывать уши. Как мы объясним его маме, что не хотели причинить ему вреда?



- Ну. - Сплинтер вытер кулачками глаза. - Мы можем обнять его...



- Нет, это не пойдет, - сказала Рина, с ужасом заметив в кустах другие яркие фигуры, приближающиеся к ним. - Боюсь, она не позволит к нему прикоснуться.



Быстро отвергнув про себя мысль о попытке бегства назад, к забору, она глубоко вздохнула и попыталась успокоиться.



- Давай поиграем понарошку, Сплинтер, - сказала Рина. - Покажем маме Дуви, что думали, будто он тонет. Ты упадешь в пруд, а я вытащу тебя. Ты понарошку утонешь, а я... я заплачу.



Сплинтер заколебался на барьерчике. Рина вдруг закричала, и он, испугавшись, потерял равновесие и упал. Мать подхватила его еще до того, как он ушел под воду, при этом она постаралась вложить в свои действия как можно больше страха и тревоги.



- Замри! - горячо прошептала она. - Совсем замри!



И Сплинтер так обмяк на ее руках, что ее стоны и слезы были не совсем притворными.



На ее плечо легла чья-то рука. Рина подняла глаза и встретила взгляд линдженийки. Они смотрели так друг на друга довольно долго, потом линдженийка улыбнулась, показав ровные белые зубы, а покрытая розовым мехом рука похлопала Сплинтера по плечу. Тот раскрыл глаза и сел. Дуви, высунувшись из-за спины матери, огляделся по сторонам, а через минуту он и Сплинтер уже катались по земле, весело возились между стоящими в нерешительности матерями. Несмотря на свою тревогу, Рина засмеялась дрожащим смехом, а мать Дуви тихонько свистнула носом...





В эту ночь Торн закричал во сне и разбудил Рину. Она крадучись выбралась из постели, подошла к комоду и открыла нижний ящик. Провела рукой по блестящим складкам лежащего там куска линдженийской материи, в который мать Дуви дала ей завернуться, пока сохла ее одежда. Взамен Рина отдала кружевную косынку. Ее пальцы нащупали в темноте выпуклый рисунок, она вспомнила, как красиво он выглядел на солнце. Потом солнце исчезло, и она увидела разрушенный черный корабль, погибающие в огне семейные корабли, увидела обугленных и скорченных пушистых существ: розовых, зеленых, желтых...



Но затем она представила себе блестящий серебристый корабль, чернеющий и плавящийся, - чудовищное зрелище: капли расплавленного металла в космической пустоте. Она услышала рыдания осиротевшего Сплинтера так явственно, что поспешно задвинула ящик и пошла взглянуть на спокойно спящего сына.



Когда она вернулась, Торн лежал на спине, раскинув руки.



- Не спишь? - спросила Рина, присаживаясь на краешек постели.



- Нет. - Его голос был напряжен как натянутая струна. - Мы зашли в тупик. Мы хотим мира, но, кажется, не можем им этого объяснить. Они чего-то хотят, но не говорят что.



- Если бы они просто улетели...



- Это единственное, что мы поняли, - горько заметил Торн. - К сожалению, они не улетят. Они остаются здесь, нравится нам это или нет.



- Торн... - раздумчиво заговорила Рина. - Почему бы нам просто не принять их радушно? Почему мы не можем сказать: "Милости просим! " Они прилетели издалека. Разве мы не должны быть гостеприимными?



- Гостеприимными! - Торн пулей выскочил из смятой постели. - Пойти в гости! Поговорить! - Голос его сорвался. - Ты бы хотела пойти к ним в гости с вдовами тех землян, которые отправились посетить дружественную планету Линджени? Чьи корабли были сбиты без предупреждения...



- Их корабли тоже сбивали. - Рина говорила тихо, но упрямо. - И тоже без предупреждения. Кто выстрелил первым? Ты должен признать - никто этого не знает наверняка.



Последовало напряженное молчание. Торн снова лег в постель и с головой накрылся одеялом.



- Теперь я никогда не смогу ему сказать, - всхлипнула Рина в подушку. Он бы умер, если бы узнал о лазе под забором...





В последующие дни Рина каждый день ходила со Сплинтером, и отверстие под забором становилось все больше и больше. Мать Дуви, которую Сплинтер называл миссис Пинк [pink - розовый (англ.)], учила Рину вышивать роскошные ткани, а Рина учила миссис Пинк вязать.



Скоро улыбок и жестов, смеха и свиста стало не хватать. Рина подобрала подходящие записи – те немногие, что нашлись, - линдженийской речи и выучила их. Они ей не очень помогли, ибо предлагаемые слова было трудно применить к тем делам, которые они хотели обсудить с миссис Пинк. Но в тот день, когда она просвистела и проговорила первую линдженийскую фразу, миссис Пинк с запинкой произнесла первую английскую. Они вместе смеялись и свистели, а потом принялись показывать на предметы и называть их.





К концу недели Рина почувствовала себя виноватой. Они со Сплинтером развлекались, а Торн после каждого заседания казался все более и более утомленным.



- Они невозможны, - сказал он с горечью однажды вечером. - Мы не можем связать их никакими обязательствами.



- Чего они хотят? Они же разумные люди... - Рина запнулась, поймав удивленный взгляд Торна. - Разве нет?



- Люди? Это неконтактные враждебные чужаки, - сказал он. - Мы уже заговариваемся от изнеможения, а они только пересвистываются друг с другом.



- А что же они просят? - спросила Рина.



Торн усмехнулся:



- Насколько мы смогли выяснить, они хотят всего-навсего наши океаны и прилегающие к ним земли.



- Но, Торн, не может быть, чтобы они были так неблагоразумны.



- Мы не уверены, что именно это они имеют в виду, но они продолжают возвращаться к вопросу об океанах. Когда же мы спрашиваем их напрямик, океаны ли их интересуют, они в ответ свистят что-то отрицательное. У нас просто нет контакта. - Торн тяжело вздохнул. - Ты не знаешь их, как мы.



- Нет, - грустно ответила Рина. - Как вы... не знаю.



(окончание следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 126.3 Кб)
013.jpg
Дата сообщения: 21.09.2009 01:56 [#] [@]

Зенна Хендерсон



Разноцветные корабли



(окончание)





Отправляясь на следующий день к лазу у подножия холма, она захватила корзинку с провизией для пикника. Накануне миссис Пинк угостила их завтраком, и сегодня была очередь Рины. Они уселись на траву. Все горести Рины отошли на второй план, когда она со смехом смотрела, как миссис Пинк расправляется со своей первой маслиной. Такая же дружелюбно-насмешливая улыбка появилась на лице миссис Пинк, когда Рина откусывала первый раз кусочек "пирвита", при этом боялась его проглотить, а выплюнуть стеснялась.



Сплинтер и Дуви занялись лимонным пирогом.



- Оставь пирог в покое, Сплинтер, - сказала Рина. - Он будет на десерт. Лучше достань яйца. Могу поспорить, что Дуви их никогда не пробовал.



Сплинтер принялся рыться в корзине, а Рина взяла в руки солонку.



- Мама, вот они! - закричал Сплинтер. - Смотри, Дуви, надо разбить скорлупу...



Рина начала посвящать миссис Пинк в тайны приготовления крутых яиц. Все было как обычно, пока она не посыпала очищенное крутое яйцо солью. Миссис Пинк протянула руку горстью, и Рина насыпала в нее немного соли. Миссис Пинк тихо и изумленно свистнула. Попробовала. Потом нерешительно потянулась за солонкой. Рина, смеясь, подала ее. Миссис Пинк насыпала себе в руку еще соли и заглянула в солонку сквозь дырочки в крышке. Рина отвинтила крышку и показала миссис Пинк насыпанную внутрь соль. Миссис Пинк долго смотрела на белые кристаллики, затем пронзительно и настойчиво свистнула. Рина в замешательстве отпрянула: казалось, что из-за каждого куста выскочило по линдженийке. Они столпились вокруг миссис Пинк, уставившись в солонку и отталкивая друг друга. Одна из них убежала и вернулась, неся высокий кувшин с водой. Миссис Пинк медленно и осторожно высыпала соль с ладони в воду, а затем опустошила всю солонку. Когда соль растворилась, собравшиеся женщины выстроились в ряд, подставив ладони.



Началось священнодействие. Каждая получила полную пригоршню соленой воды. И все они быстро, стараясь не потерять ни капли, подносили воду к лицу и вдыхали раствор соли.



Миссис Пинк была последней, и, когда она подняла лицо от сложенных ковшиком рук, Рина чуть не заплакала: такая благодарность светилась в глазах линдженийки. А вокруг столпились десятки линджениек, и каждая хотела прижать мягкий указательный палец к щеке Рины - жест благодарности, уже ей знакомый.



Когда женщины исчезли в кустах, миссис Пинк села, не выпуская из рук солонку.



- Соль, - сказала Рина, показывая на солонку.



- Шриприл, - сказала миссис Пинк.



- Шриприл хорошо? - спросила Рина, пытаясь найти объяснение только что происшедшей сцене.



- Шриприл хорошо, - сказала миссис Пинк. - Нет шриприл - нет дети. Дуви... Дуви... - Она заколебалась, выбирая нужное слово. - Один Дуви нет дети.



- Ох, - сказала Рина. - Дуви - последний ребенок на Линджени? Еще нет?



Миссис Пинк обдумала слова, затем кивнула:



- Да, да! Еще нет. Нет шриприл - нет дети.



Рина почувствовала волнение. Может быть... может быть, из-за этого началась война. Может быть, им просто нужна была соль. Соль, которая означала для них все...



- Соль, шриприл, - сказала она. - Шриприл еще, еще, еще, линдженийцы уйдут домой?



- Шриприл еще, еще, еще, да, - ответила миссис Пинк. - Уйдут домой нет. Дом - нет. Дом - нехорошо. Вода - нет, шриприл - нет.



- Ох, - сказала Рина. Потом продолжала задумчиво: - Еще линдженийцы, еще, еще?



Миссис Пинк взглянула на Рину, и в наступившем молчании обе вдруг осознали, что являются в конце концов представителями враждебных лагерей. Рина попыталась улыбнуться. Миссис Пинк взглянула на детей. Сплинтер и Дуви изучали содержимое корзинки и были счастливы.



- Еще линджений нет. - Миссис Пинк указала рукой на заполненную кораблями посадочную площадку. Плечи ее поникли.



Рина сидела ошеломленная и думала о том, что значили бы эти слова для Верховного Командования Земли. Нет больше планеты Линджени – родины страшного разрушительного оружия. Нет больше линдженийцев, кроме тех, которые сюда прилетели. А значит, и нет враждебного мира, готового прислать подкрепление. Уничтожить эти корабли - и линдженийцев больше не будет. Остается только атаковать их, понести неизбежные тяжелые потери и выиграть войну. И исчезнет раса.



Очевидно, линдженийцы просят приюта - или требуют его? Соседи, которые боялись попросить... или им не дали на это времени. Как началась война? Кто в кого первым выстрелил? Знал ли это кто-нибудь?



Рина возвращалась домой полная сомнений. "Скажи, скажи, скажи, шелестела под ее ногами трава на холме. - Скажи, и война кончится".



"Но как?! - закричала она про себя. - Потому, что их убьют, или потому, что им помогут?"



Рина дала Сплинтеру книжку с картинками и прошла в спальню. Усевшись на кровать, она пристально посмотрела на себя в зеркало.



"Мужчины - их и наши. Они ведут переговоры уже больше недели и не могут договориться. Конечно, не могут! Боятся выдать себя. Ведь они фактически ничего друг о друге не знают.



Можно поспорить, что ни один из землян и понятия не имеет, что линдженийцы могут закрывать нос и складывать уши. Ни один из линдженийцев не знает, что мы посыпаем свою пищу тем, что для них является источником жизни".



Рина была в смятении, когда наконец вернулся Тори.



- Ну, - сказал он, устало опускаясь в кресло. - Дело близится к концу!



- К концу! - воскликнула Рина, загораясь надеждой. - Значит, вы договорились...



- До тупика, - тяжело закончил Торн. - Наша завтрашняя встреча последняя. Одно окончательное "нет" с каждой стороны, и все кончено.



- Нет, Торн, нет! - воскликнула Рина. - Мы не должны больше их убивать! Это бесчеловечно... Это...



- Это самозащита. - Голос Торна звучал резко от раздражения и досады. Пожалуйста, Рина, избавь меня от своего идеализма. Видит бог, у нас и так нет достаточного опыта ведения военных переговоров, еще нам не хватает бороться с теми, кто предлагает нам из врагов сделать милых друзей.



"Нет, нет! - шептала Рина. Слезы хлынули из ее глаз. - Так не будет! Не будет! Не будет! "



Уже давно слышалось сонное дыхание Торна, а она все не спала, глядя широко открытыми глазами на невидимый потолок, и пыталась сделать выбор.



"Если сказать, война кончится. Либо мы поможем линдженийцам, либо уничтожим их.



Если не говорить, переговоры прервутся и война продолжится. Мы понесем большие потери - и уничтожим линдженийцев.



Миссис Пинк поверила мне.



Сплинтер любит Дуви, а тот любит его".



Почти угасший огонек надежды, освещавший ее мысли, вновь ярко вспыхнул, и она уснула.





На следующее утро она отправила Сплинтера поиграть с Дуви.



- Играйте у пруда с золотыми рыбками, - велела она. - Я скоро вернусь.



Рина следила за сыном, пока тот не спустился с холма и не исчез из виду.



Потом пригладила волосы и пошла к двери. Улыбка помогла ей попасть с жилой территории в административную зону. Умение быстро ориентироваться и целенаправленность привели в крыло здания, где проходили переговоры.



Ее тут же заметили часовые, и под их немигающими взглядами Рина почувствовала себя приколотой бабочкой. Она приложила палец к губам, моля о молчании, и приблизилась к ним.



- Здравствуй, Тернер. Привет, Франивери, - прошептала она.



Часовые переглянулись, и Тернер хрипло сказал:



- Вам нельзя здесь находиться, мэм.



- Я знаю, что нельзя, - сказала она и сделала вид, что чувствует себя виноватой: это оказалось совсем нетрудно. - Но, Тернер, я... Мне просто хочется взглянуть на линдженийцев.



Заметив, что Тернер хочет что-то сказать, она поспешила продолжить:



- Только разочек заглянуть. Я тихо.



В мгновение ока Рина распахнула дверь и ворвалась внутрь. Запыхавшись, не смея думать о последствиях, она промчалась через фойе и влетела в конференц-зал.



Рина старалась не встречаться взглядом со сверлившими ее глазами: синими, карими, черными, желтыми, зелеными, лиловыми. Дойдя до стола, она повернулась и со страхом взглянула на это многоцветье.



- Господа. - Голос Рины был почти не слышен. - Господа!



Она увидела, что генерал Уоршем собирается что-то сказать. Рина уперлась руками в полированную поверхность стола и торопливо наклонилась вперед.



- Вы собираетесь заканчивать, да? Вы сдаетесь!



Переводчики склонились к микрофонам, их губы задвигались в такт ее словам.



- О чем вы говорили все это время? О сражениях? Об убитых, раненых и пропавших без вести? Вот - мы - вас - если - вы - нас?! - крикнула она, вся дрожа. - Я не знаю, что происходит за столом переговоров. Знаю только, что учила миссис Пинк вязать и резать лимонный пирог...



Она заметила, как озадаченные переводчики листают свои справочники.



- И я уже знаю, почему они здесь и чего они хотят! - Поджав губы, она полупросвистела, полупропела на неуверенном линдженийском языке. – Малыш Дуви. На Линджени больше маленьких нет.



Один из линдженийцев вздрогнул, услышав имя Дуви, и медленно встал, возвышаясь над столом бледно-лиловой башней. Рина увидела, что переводчики опять листают словари. Она поняла, что они ищут перевод линдженийского слова "малыш". Детям не было места на военных переговорах.



Линджениец медленно заговорил, Рина покачала головой:



- Я недостаточно знаю линдженийский язык.



У ее плеча послышался шепот:



- Что вы знаете о Дуви?



Кто-то сунул ей в руки наушники. Она надела их дрожащими пальцами.



- Я знаю Дуви, - сказала Рина, задыхаясь. - Я знаю и мать Дуви. Дуви играет с моим сыном Сплинтером, моим маленьким сыном.



Линджениец снова заговорил, и в наушниках зазвучал металлический голос переводчика:



- Какого цвета мать Дуви?



- Розового, - ответила Рина.



И вновь суетливые поиски слова: розовый... розовый... В конце концов Рина показала на свое платье. Линджениец кивнул и сел на свое место.



- Рина. - Генерал Уоршем говорил спокойно, словно они находились на пикнике. - Что вы хотите?



- Торн сказал, что у вас сегодня последний день. Что у нас и линдженийцев нет общей почвы для переговоров, нет основы для соглашения ни по одному вопросу...



- А вы считаете, что есть?



- Я знаю, что есть. Наши сходства настолько перевешивают наши различия, что просто глупо сидеть здесь столько времени, пережевывать свои различия и ничего не узнать о сходстве. По своей сущности мы одинаковы... одинаковы... Я считаю, мы должны позволить им есть нашу соль, наш хлеб и принять их как гостей! - Она улыбнулась. - Слово "соль" переводится как "шриприл".



Послышался приглушенный свист линдженийцев, а бледно-лиловый опять приподнялся и снова опустился в кресло.



Генерал Уоршем задумчиво взглянул на Рину.



- Но существуют противоречия... - начал он.



- Противоречия! - крикнула Рина. - Нет таких противоречий, которые нельзя разрешить, если два народа хотят узнать друг друга.



Она окинула взглядом стол, заметив с огромным облегчением, что выражение лица Торна смягчилось.



- Пойдемте со мной! - настаивала она. - Пойдите и посмотрите, как играют вместе Дуви и Сплинтер: маленький линджениец и наш малыш, которые еще не знают подозрений и страха, ненависти и предубеждений. Объявите перерыв, или перемирие, или что там нужно объявить и пойдемте со мной. Когда вы увидите детей, увидите, как вяжет миссис Пинк, мы обсудим этот вопрос как члены одной семьи... Ну, если вы и после этого будете думать о войне... - она развела руками.



Когда они спускались с холма, колени Рины так дрожали, что Торну приходилось поддерживать ее.



Потом они стояли перед забором, глядя на лаз.



- Этот путь нашел Сплинтер, - сказала Рина. - Проход, как видите, узкий, так что придется ползти.



Выбравшись на ту сторону забора, она присела на корточки. Послышалось ворчание. Закусив губу, чтобы не рассмеяться, Рина наблюдала, как генерал Уоршем полз, распластавшись по песку, как на полпути застрял и вылез с помощью резких рывков.



Один за другим из лаза выползали линдженийцы и земляне. Жестом велев всем молчать, Рина повела их в заросли кустов, закрывавших пруд.



Дуви и Сплинтер стояли у пруда, перегнувшись через барьер.



- Вот он! - кричал Сплинтер. - Там, на дне. Это мой лучший шарик!



Дуви глянул вниз.



- Шарик уйти в воду.



- Вот я и говорю, - сказал нетерпеливо Сплинтер. - А ты можешь закрыть нос, сложить уши и...



- Дуви ходить воду? - осведомился маленький линджениец.



- Ага, - кивнул Сплинтер.



Дуви скинул свою немудреную одежонку и скользнул в пруд. Когда он выскочил обратно, у него в кулачке было что-то зажато.



- Спасибо! - Сплинтер протянул руку. Дуви осторожно перевернул свою ладонь вниз, а Сплинтер сжал пальцы. Потом вскрикнул и раскрыл ладонь. Ах ты противный! Это же какая-то рыбка! Отдай мой шарик!



Сплинтер наклонился, пытаясь достать другую руку Дуви. Началась потасовка. Поскользнувшись, они с плеском упали в пруд и исчезли под водой. Рина кинулась к детям, но в этот момент на поверхности появилась мордашка Дуви. Он рывками тащил за собой отплевывающегося Сплинтера. Вытолкнув приятеля на берег, он присел на корточки, гладил Сплинтера по спине и свистел носом: просил прощения.



Сплинтер кашлянул и потер глаза кулачками.



- Ну и ну! - сказал он, шлепая руками по своему мокрому костюмчику. Мама мне задаст. Костюм весь промок. А где мой шарик, Дуви?



Дуви поднялся и пошел обратно к пруду. Сплинтер последовал за ним, потом заплакал.



- Дуви, а куда делась та бедная маленькая рыбка? Она же умрет без воды.



- Рыбка? - спросил Дуви.



- Да, - ответил Сплинтер, шаря в траве руками. - Скользкая маленькая рыбка, которую ты мне хотел подсунуть вместо шарика.



Дети копошились в траве, пока Дуви не свистнул и торжествующе не крикнул:



- Рыбка! - Он схватил ее и бросил обратно в пруд.



- Все, - сказал Сплинтер. - Теперь она не умрет. Смотри, уплывает!



Дуви опять скользнул в пруд и вернулся с утерянным шариком. Кусты раздвинулись, вышла миссис Пинк. Она улыбалась поглощенным игрой детям, а потом, увидев молчаливую группу взрослых, широко открыла глаза и изумленно свистнула. Мальчики оторвались от игры и проследили за ее взглядом.



- Папа! - закричал Сплинтер. - Ты пришел поиграть? - И он помчался к Торну, раскинув руки. Сплинтер только на несколько шагов опередил Дуви, который с возбужденным свистом несся навстречу высокому бледно-лиловому линдженийцу.



Рина с трудом подавила смех, глядя, как были похожи в этот момент Торн и линджениец: оба хотели ласково встретить своих отпрысков, но при этом сохранить достоинство.



Миссис Пинк нерешительно подошла к остальным взрослым и встала около Рины. Сплинтер забрался на руки Торна и крепко обнял его. Генерал Уоршем наблюдал за бледно-лиловым линдженийцем, которому Дуви что-то насвистывал и напевал, показывая горсть ярких цветных шариков.



Генерал посмотрел на Торна, потом на остальных.



- Предлагаю перерыв, - сказал он. - Чтобы мы могли изучить новое положение дел.



Рина почувствовала внутри какую-то пустоту и отвернулась, чтобы миссис Пинк не увидела, как она плачет. Но миссис Пинк была слишком занята цветными шариками, чтобы увидеть ее слезы - слезы надежды.


Прикрепленное изображение (вес файла 109.9 Кб)
alf.jpg
Дата сообщения: 21.09.2009 01:58 [#] [@]

Принц-краб



Итальянская сказка





Жил-был рыбак. На деньги, вырученные за улов, ему никак не удавалось накормить свое большое семейство даже полентой. Тащит он раз из моря сети и чувствует, что они очень тяжелы. Насилу вытащил. Смотрит - краб, да такой огромный, что взглядом его не охватишь. — Вот это улов, - обрадовался рыбак. - Теперь-то я накормлю полентой своих малышей!



Пришел он домой и велел жене поставить на огонь кастрюлю: скоро, мол, будет мука для поленты. А пойманного краба потащил к королю во дворец.



— Ваше величество, - начал он, - явите вашу милость, купите у меня вот этого краба. Жена уже кипятит воду для поленты, а у меня нет денег.



— На что мне твой краб? Продай его еще кому-нибудь, - ответил король.



Но тут вошла принцесса.



— Ах, какой красивый, какой дивный краб! Папочка, дорогой, купи краба, купи, прошу тебя! Мы его пустим в бассейн вместе с кефалями и золотыми рыбками!



Принцесса очень любила рыб. Она часами просиживала у бассейна в саду, все смотрела, как плавают кефали и золотые рыбки. И король, не чаявший души в своей дочери, конечно, исполнил ее просьбу.



Рыбак пустил краба в бассейн с рыбками и получил кошелек золота. Теперь он целый месяц мог кормить своих детей полентой.



Принцесса любила смотреть на краба и подолгу не отходила от бассейна. Она уже знала все его повадки и заметила, что ровно в полдень он куда-то исчезает на три часа. И вот однажды, когда она сидела у бассейна и любовалась своим крабом, раздался звон колокольчика. Принцесса вышла на балкон и увидела нищего, просившего милостыню. Она бросила ему кошелек с золотом, но нищий не сумел его поймать, и кошелек упал в глубокий ров, наполненный водой.



Нищий спустился в ров в надежде найти кошелек, нырнул и поплыл под водой. Подземный канал вел из рва в бассейн и уходил еще дальше, а куда - неизвестно. Продолжая плыть под водой, нищий оказался в прекрасном водоеме, посреди большой подземной залы, украшенной великолепными коврами. В зале был накрыт стол. Нищий выбрался из воды и спрятался за ковер. Ровно в полдень из воды показалась русалка на спине огромного краба. Русалка коснулась краба волшебной палочкой. В тот же момент из крабьего панциря вышел красивый юноша. Он сел за стол, а русалка коснулась волшебной палочкой стола, и тут же блюда наполнились всевозможными яствами, а бутылки — вином. Закончив трапезу, юноша снова вошел в крабий панцирь; русалка коснулась его волшебной палочкой, села крабу на спину, и они оба скрылись под водой.



Нищий вышел из-за ковра и тоже нырнул в водоем, поплыл под водой и очутился в бассейне принцессы. В это время она любовалась своими рыбками. Увидела королевская дочь нищего и страшно удивилась.



— Что тебе здесь нужно?



— Тише, принцесса, я расскажу вам удивительную историю. - Он вылез на край бассейна и рассказал все, как было.



— Теперь я знаю, куда ровно в полдень на три часа уходит мой краб, - промолвила принцесса, - Хорошо, завтра в полдень мы вместе отправимся туда.



На следующий день через подземный канал она вместе с нищим добралась до залы с водоемом и спряталась за ковром. Ровно в полдень появилась русалка на крабе. Волшебной палочкой она коснулась крабьего панциря, появился прекрасный юноша, и тут же направился к столу. Принцесса давно уже любовалась крабом в своем бассейне, но стоило ей увидеть юношу, который вышел из панциря, как она тут же влюбилась. Она подкралась к панцирю и незаметно забралась в него.



Когда юноша вернулся в панцирь, он увидел там принцессу



— Что ты сделала? - прошептал он. - Если русалка об этом узнает, мы. оба погибли.



— Мне хочется освободить тебя от злых чар, - прошептала в ответ принцесса. - Скажи, чем тебе помочь!



— Вряд ли ты мне чем-нибудь поможешь. От злых чар меня избавит только девушка, которая полюбит больше жизни.



— Я готова на все, - промолвила принцесса.



Пока внутри панциря шел такой разговор, русалка уселась на краба, и он, перебирая лапками, вынес ее подземным каналом в открытое море. Русалка и не подозревала, что в панцире пряталась и дочь короля. Русалка уплыла в море, и принцесса с юношей остались одни. Крепко обнявшись, они отправились в обратный путь. По пути принц — а это был настоящий принц — рассказал возлюбленной, как его освободить.



— Найди на берегу моря большую скалу, встань на нее и пой и играй там на скрипке, пока в волнах не появится русалка,— она обожает музыку. Выйдет она из воды и скажет: «Играй, красавица, мне так хорошо!» А ты ответь: «Ладно, буду играть, а ты мне дай цветок, который у тебя в волосах». Когда этот цветок попадет в твои руки, я буду свободен: в нем мое спасение. Краб возвратился в бассейн и отпустил принцессу.



Нищий тоже возвратился из подземной залы в бассейн и, не найдя принцессы, решил, что она попала в беду. Но тут дочь короля вышла из бассейна, поблагодарила нищего и щедро вознаградила. Затем она пошла к отцу и сказала, что желает учиться музыке и пению. Король никогда не отказывал дочери ни в одном ее желании. Он тут же велел позвать лучших певцов и музыкантов.



Научилась принцесса петь и играть и говорит королю:



— Мне хочется пойти к морю и, стоя на большой скале, поиграть на скрипке.



— На скале, на берегу моря? Ты с ума сошла, - воскликнул король. Но, как всегда, исполнил ее желание. Вместе с ней он послал восемь горничных в белых одеждах, а вслед за ними, на случай нежданной опасности, - отряд воинов и велел им не спускать с принцессы глаз.



Принцесса стала на большой скале, а восемь ее фрейлин — на восьми скалах вокруг нее.



Едва раздались звуки скрипки, в волнах появилась русалка.



— Какая изумительная музыка! Играй, играй, мне так хорошо!



— Я буду играть, но подари мне цветок, который у тебя в волосах. Больше всего на свете я люблю цветы!



— Достанешь этот цветок оттуда, куда я его заброшу - он твой.



— Достану, - сказала принцесса и снова стала петь и играть. Кончила и говорит русалке: — А теперь дай мне цветок.



— Держи, - сказала русалка и кинула его далеко в море.



Принцесса бросилась в воду и поплыла навстречу волнам, туда, где покачивался прекрасный цветок.



— Принцесса! Принцесса! На помощь! — закричали все восемь фрейлин, стоя на скалах. Ветер развевал их белые одеяния. Но принцесса плыла и плыла: она то исчезала, то вновь появлялась среди волн. И когда силы начали оставлять ее, набежала волна и принесла цветок прямо ей в руки. Из-под воды донесся голос:



— Ты спасла меня. Теперь ты станешь моей женой. Ничего не бойся, я помогу тебе, сейчас мы выйдем на берег. Но никому ни слова, даже родному отцу. Сегодня я порадую своих родителей, а завтра попрошу у короля твоей руки.



— Да, да, конечно! - только и вымолвила принцесса, переводя дыхание. И краб подплыл с нею к берегу.



Дома принцесса только и сказала королю, что ей было очень весело, и ни слова больше.



А на другой день ровно в три часа перед королевским дворцом послышался стук копыт, звуки труб и грохот барабанов. Посланец из другого государства возвестил, что сын их короля просит принять его.



Принц попросил у короля руки его дочери, а затем рассказал все, как было. Король сначала рассердился, что от него все скрыли, но затем приказал позвать дочь. Принцесса бросилась в объятия принца.



— Мой возлюбленный муж!



И король понял, что ничего другого не остается, как сыграть свадьбу.


Прикрепленное изображение (вес файла 319.7 Кб)
-краб.jpg
Дата сообщения: 24.09.2009 01:45 [#] [@]

Три дерева



Словацкая сказка





Жил когда-то на свете бедный человек и было у него три сына. Два старших, считай, что умные, а вот младший — дурень. Так его и называли — пентюх. Время шло, сыновья росли. Зовет их однажды утром отец и говорит:



— Сами видите, сынки, что я из последних сил тяну, коли будем и дальше сиднем сидеть, из бедности никогда не вылезем. Вы уже выросли. Собирайтесь-ка, да ступайте по белу свету своей доли искать!



Идут братья, идут, куда глаза ведут. Пришли на перепутье. Отсюда три дороги расходятся. Братья один на другого глядят, решают:



— Что делать станем?



Недолго совет держали. Два старших решили по прямым дорогам идти, а младшему приказали:



— А ты по горбатой ступай, она для тебя, пентюха, самая что ни на есть подходящая.



Делать нечего. Пустился наш дурень через ямы да колдобины. Чем дальше идет, тем глубже в темный лес забирается. Долго он эдак плутал, пока, наконец, измученный, не выбрался на прогалину. Видит — там на самой середине три дерева рядом стоят.



Стволы в три обхвата, ветви во все стороны торчат. И так-то странно и грустно у него на душе стало! Никогда в жизни таких деревьев не встречал, нигде в лесу не видал! „Ну, да ладно, — махнул он рукой, — хорошо хоть из леса вышел, можно теперь передохнуть".



Сидит под дивными деревьями в тенечке, по сторонам оглядывается. Видит поодаль камни громоздятся. Стал лучше глядеть, нашел в камнях лаз.



Подошел поближе, пригнулся, чтоб голову не зашибить, и влез в пещеру. Страх его берет, дрожит, как осиновый лист, но не останавливается, дальше идет. И с каждым шагом становится проход все шире, все просторнее и светлее. Отлегло у парня от сердца, совсем расхрабрился, твердо шагает. Вдруг — стоп! — Перед ним дверь стеклянная, за дверью — комната, посреди комнаты — стол, на столе один прибор, а сбоку — открытая постель. А наш парень, надо сказать, проголодался, недолго думая, сел он за стол и наелся до отвала. Вдруг в стене растворяется дверца, входит в комнату девица-краса и говорит:



— Добро пожаловать, Янко. Я давно тебя жду!



Удивился Янко, что его по имени кличут, не знает, что отвечать, радушному приему радуется. А девица-красавица ему отдохнуть предлагает.



Янко не заставил себя долго просить, лег в мягкую постель и проспал до белого утра.



Утром Янко проснулся, а его уже хлеб да сало на столе ждут. Тут снова входит в комнату девица и говорит:



— Янко, я очень тебя прошу, сруби те три дерева, что на лугу растут! Только должен ты с этой работой за три месяца управиться! Сделай это для меня, а я тебе добром отплачу!



— Сделаю, коли тебе это непременно надобно, — ответил Янко, и принялся за работу.



Раз топором ударил, два ударил — а топор, будто от камня отскакивает, но Янко не отступается. Тут и работа легче пошла. Девица-краса к нему ходит, обед ему носит.



Минул месяц, свалил Янко одно дерево, и в тот же миг треть скалы обрушилась; еще месяц прошел — рухнуло второе дерево, за ним еще треть скалы отвалилась; на третий месяц третье дерево упало, а с ним и все камни исчезли.



Отдохнул он немного, а девица-краса, ну его просить, чтоб он те деревья разрубил, да дров наколол, а потом поленья в кучу сложил и поджег.



Вспыхнул костер, пламя высоко в небо взметнулось, со всех сторон на огонь всякая нечисть полезла, но девица успела Янко в руки хлыст сунуть. Стал Янко нечисть хлыстом охаживать, кого заденет, тот сам в огонь скачет.



Семь дней и семь ночей маялся Янко, а когда огонь погас, свалился на землю и уснул мертвым сном.



Неизвестно, сколько спал наш молодец. А проснулся в богатой светлице, все на нем чистое да богатое. Удивился Янко, из постели выскочил, глянул в зеркало, сам себя с испугу не узнает.



Тут в комнату слуга входит и с поклоном спрашивает:



— Что прикажете, ваша королевская светлость?



Янко глаза вытаращил, понять не может, что такое с ним произошло? А слуга поклонился и вышел. Вскоре второй вошел, а за ним и третий, стали на Янко нарядное платье надевать.



Вдруг растворяются двери и в покои вплывают тринадцать девушек, все в белых одеждах. Начинают его благодарить, освободителем величают, просят одну из них в жены выбрать. Долго думал Янко, которую взять? Все собой хороши, одна другой лучше! А потом решился:



— Коли надо одну из вас выбирать, — говорит, — я ту беру, что мне во всех делах помогала.



— Коли узнаешь ее, так и бери, — пропели все тринадцать хором.



А его нареченная в самой середке стояла. Янко на нее показал, и она кинулась к нему на шею. Остальные преклонили колени и еще раз поблагодарили, что освободил их, и все двенадцать ушли.



Янко со своей избранницей наедине остался. Она ему все про себя рассказала: и откуда дворец взялся, и что три дерева на лужайке да камни — это ее королевство. Янко его от злых чар освободил. Теперь он станет королем, а она королевой, потому что выйдет за него замуж.



Но это еще не конец!



Понимала красавица, что Янко, бедного отца сын, в короли не собирался, и велела со всей страны мудрецов звать, чтоб обучили Янко всем королевским премудростям.



Янко вскоре стал хорошим королем и жилось ему преотлично. Но прошло время и захотелось ему родных повидать.



Кликнул он войско, впереди солдаты шагают, позади солдаты шагают, а они с королевой посредине в богатой карете едут. Стали они к родному дому подъезжать, видит Янко, мужики скотину гонят. Янко среди них своих братьев узнал; из кареты вылез, натянул старое платье, в котором из дому уходил, и к братьям кинулся.



— Ба, ба, гляньте-ка, наш пентюх! Ты откуда это взялся? — насмехаются над ним братья.



— Важно, что я здесь! — отвечает Янко-король, выхватывает у одного из рук кнут и давай щелкать. Тут примчалась королевская карета, за ней войско: все со страху разбежались, а Янко поскорее в карету уселся.



Войско в деревне разместилось, а Янко в родительский дом подался. Родители на радостях хлопочут, не знают куда короля посадить, как королю услужить. Стал Янко с ними беседовать, про сынов расспрашивать. Мать-бедняжка — в слезы, рассказывает ему, что был у них Янко, младший сын, он из дому давно ушел, да так и не вернулся, а она его больше всех сыновей любила, он, мол, самый послушный был.



— Не плачьте, добрая женщина, — говорит ей король, — ваш сын к вам вернется! — а сам денег дает, чтоб ужин готовила.



Вот уже в очаге огонь трещит, старики праздничное угощенье готовят, мясо жарят. А король тем временем куда-то вышел. Вдруг откуда ни возьмись, Янко является!



Мать на радостях не знает за что хвататься, совсем про ужин забыла!



А Янко жалуется, что продрог, просит у матери позволенья вертел с поросенком над огнем покрутить и у очага погреться.



— Хорошо, сын мой, — отвечает мать, — да только осторожней, а я сейчас вернусь.



А Янко схватил нож и отрезал у поросенка ножку. Мать возвратилась, видит Янко поросятиной закусывает, рассердилась, стала сына бранить:



— Вот уж истинно, пусти козла в капусту! — обругала, тумаков надавала, и вон выставила.



Но вот ужин готов, король за стол усаживается, мужицкой едой не гнушается.



После ужина уложили короля с королевой в постель, а двух старших братьев на лавке. Король куда-то вышел, а тут и Янко явился. Братья на него ворчат, поздно, мол, ходит, даже короля прозевал.



— Полезай, — говорят, — на лежанку, да спи!



Янко с боку на бок ворочается, никак не угомонится, а потом вдруг подымается, и в постель к королеве лезет. Жалуется, что на лежанке не спится. Соскочили братья с лавки, тумаками Янко обратно на печь прогнали. А он опять в постель полез. Опять его братья кулаками приласкали! Но уж в третий-то раз озлился Янко, братьев расшвырял и влез в королевскую постель.



Вскочили тут братья, родителей зовут! Свечи зажгли, стали Янко из постели вытаскивать. А Янко распахивает на груди грубую рубаху, все глядят да ахают — под простой рубахой королевская звезда горит!



Бухнулись ему братья в ноги, прощенья просят.



А Янко и не сердится,



— Я, — говорит, — пошутить хотел!



На другой день сели Янко-король с королевой в карету, родителей с братьями с собой взяли и поскакали в свой замок.



Стали они вместе жить в мире и согласии, и сейчас живут коли еще не померли.


Прикрепленное изображение (вес файла 481.4 Кб)
img335.jpg
Дата сообщения: 25.09.2009 17:31 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



27 сентября - День воспитателя



А. Шманкевич.



Тринадцатый лишний.





- Сегодня я получил письмо из Заполярья, - как бы между прочим, сказал Мите Витя по дороге в школу. – Ты не знаешь, у меня в Мурманске живут два двоюродных брата и троюродная сестра.



- Интересно, почему это Нюрка стала тебе вдруг троюродной сестрой, если она родная сестра Вовки и Сашки? – засмеялся Митя.



- Братьев двое, - значит они двоюродные… А Нюрка третья, значит… Ну, да это неважно. Важно, что они мне пишут. Читай!



В письме троюродная Нюрка сообщала, что они организовали в своём дворе что-то вроде краткосрочного детского сада. Теперь мамы, если им надо было куда-нибудь пойти, могли оставить своих маленьких на площадке или в домовом красном уголке на попечение дежурных ребят.



- Ты думаешь, у нас нельзя поднять такое движение? Сколько угодно! Только скажи нашим мамашам – сотню малышей приволокут, - принялся фантазировать Витя.



Сотню не сотню, а когда Митя и Витя объявили мамашам о своём намерении, они с великим удовольствием поддержали их тем, что привели на детскую площадку челую дюжину ребятишек.



- Хорошо бы и девочек, особенно старшеклассниц, привлечь к этому делу, - пожелали мамаши.



- На готовенькое прибегут и девочки. Важно начать! Но вы не беспокойтесь за маленьких, справимся! Не с такими справлялись, - успокоил мамаш Витя.



После таких заверений мамаши со спокойной душой ушли по своим делам, а зачинатели движения приступили к делу.



- Дети! Сейчас мы для вас слепим снежную бабу, - заявили они своим воспитанникам.



- Мы тоже слепим для вас бабу! – ответили малыши хором, как в хорошем коллективе самодеятельности. – Наша баба будет красивее вашей!



- Ха-ха-ха! – ответил на это воспитатель Витя. – Цыплят по осени считают!.. Помните только: снежная баба, чем она будет страшнее, тем лучше!..



Между воспитателями и воспитанниками разгорелось здоровое соревнование. И те и другие творили с таким подъёмом, что друг на друга не обращали никакого внимания. Малыши скоро так вывалялись в снегу, что Митя чуть было не прилепил одного из них вместо головы к своей снежной бабе.



- Ну, чья взяла? – торжествующе спросил Витя, когда пришло время «считать цыплят». – Чья баба красивее?



- Наша! – не задумываясь, ответил хор малышей. – Она же самая некрасивая, значит, самая красивая! Что нам за это будет?



Честно говоря, воспитатели, принимая во внимание условия соревнования, должны были признать себя побеждёнными: юные скульпторы сотворили такое произведение искусства, что сами на него посматривали со страхом.



- Ладно, уступим им, - примирительно сказал Митя. – Не забывай, что они совсем ещё малыши. Вот этот, с конопушками, ещё и говорить как следует не умеет… Премию надо было бы им дать…



- Премию? Сейчас будет им премия! – крикнул Витя и умчался домой.



Через минуту он вернулся и стал раздавать ребятишкам по одному круглому печенью и по одной ириске «Золотой ключик».



И тут случилось совершенно непредвиденное: он отдал последний кружок печенья и последний «ключик», а перед ним стоял ещё один малыш, желающий получить премию.



- Что случилось? Не мог принести на всех? – набросился на него Митя.



- Я принёс на всех… По счёту брал… - смутился Витя. – Ты лучше их самих пересчитай.



- А чего там считать… - начал было Митя, но тут же осекся: малышей действительно было не дюжина, а тринадцать.



- Вот это номер! Как же мы теперь узнаем, который из них лишний, и куда мы его денем? – сказал Витя, поёжившись.



- Как – куда? В милицию отведём или ты его усыновишь, - подсказал выход Митя.



- Почему это я должен его усыновлять?



- Ты зачинатель всего, тебе и усыновлять…



Тринадцатого лишнего удалось выявить только после того, как мамы опознали своих ребят, предварительно очистив их от снега. Им оказался тот самый малыш, который ещё толком говорить не умел.



- Ты чей? – начали его допрашивать ребята.



- Аин и аин, - ответил малыш.



- Ясно… А где ты живёшь?



- Ома…



- Ещё яснее! А зовут тебя как?



- Ая…



- Ая? – Митя посмотрел на Витю. – Кажется, он ещё вдобавок и девчонка… Может быть, ты знаешь свою фамилию?



- Аяенго… - твёрдо ответил тринадцатый лишний и протянул руку за премией.



- Да нет у меня больше ничего! – сказал Витя и даже карман вывернул.



У Аи Аяенго глаза мигом уподобились двум родничкам, губы задрожали, наверно, в поисках подходящих слов, он повернулся и побежал в дальний угол двора, огороженный глухим забором.



- Куда ты, мальчик! – закричал Витя.



- Подожди, девчонка! – уговаривал Митя.



А малое существо забежало за груду ящиков и… точно на небо вознеслось.



Митя и Витя чуть лбами не стукнулись о забор. Им было так жаль малыша, что они оба готовы были немедленно его усыновить…



И вдруг за забором раздались радостные крики.



- Валя! Валенька! – закричала одна женщина отчаянно-радостным голосом.



- Сидоренко! Ты почему это убегаешь без спроса? – кричала вторая облегчённо-строго.



- Это он из настоящего детсада к нам удрал, - первым пришёл в себя Митя. – Где-то в заборе есть дырка.



- Значит, ему было у нас интересней! – пришёл в себя и Витя. – Вот видишь, мы так развернёмся, что они к нам все перебегут! Завтра же надо будет подготовить ребят, для них каток залить…



- Каток? Да ты что? – рассмеялся Митя. Ты бы ещё трамплин для них построил! Высотой с дом. И первым с него прыгнет твоя Ая!



- Не «моя», а «мой»… - огрызнулся Витя. – Он хоть и тринадцатый лишний, а парень что надо… Такого можно с закрытыми глазами усыновлять!





1976


Прикрепленное изображение (вес файла 97.7 Кб)
0a0fab1695756ddffce37168d7307ae1.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 404.7 Кб)
img329.jpg
Дата сообщения: 27.09.2009 01:12 [#] [@]

Хаха зачетная снежная баба, кого то съела небось Laughing

Дата сообщения: 28.09.2009 00:32 [#] [@]

VampireD писал(а):
Хаха зачетная снежная баба, кого то съела небось



Да, впечатляет. Интересно, что имел в виду неведомый скульптор (поскольку творение не моё)?





Александр Чаянов.



Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей





ГЛАВА I





С недавних пор Плутарх сделался излюбленным и единственным чтением моим. Сознаться должен, что подвиги аттических героев немного однообразны, и описания бесчисленных битв не раз утомляли меня.



Сколько, однако, неувядаемой прелести находит читатель в страницах, посвященных благородному Титу Фламинину, пылкому Алькибиаду, яростному Пирру, царю эпирскому, и сонму им подобных.



Созерцая жизни великие, невольно думаешь и о своей, давно прожитой и тускло догорающей ныне.



Гуляя по вечерам по склонам берегов москворецких, смотря, как тени от облаков скользят по лугам Луцкого, как поднимается лениво Барвихинское стадо, наблюдая яблони, ветви которых гнутся от тяжести плодов, вспоминаешь весенние душистые цветы, дышавшие запахом сладким на этих же ветвях в минувшем мае, и ощущаешь чувственно, как все течет на путях жизни.



Начинаешь думать, что не в сражениях только дело и не в мудрости философов, но и в букашке каждой, живущей под солнцем, и что перед лицом Господа собственная наша жизнь не менее достопамятна, чем битва саламинская или подвиги Юлия.



Размышляя так многие годы в сельском своем уединении, пришел я к мысли описать по примеру херонейского философа жизнь человека обыденного, российского, и, не зная в подробности чьей-либо чужой жизни и не располагая библиотеками, решил я, может быть, без достаточной скромности приступить к описанию достопамятностей собственной жизни, полагая, что многие из них не безлюбопытны будут читателям.



Родился я в дни великой Екатерины в первопрестольной столице нашей, в приходе Благовещения, что в Садовниках. Отца своего, гвардии полковника и сподвижника Чернышева в знаменитом его набеге на Берлин, я не помню. Матушка, рано овдовев, проживала со мною в большой бедности, где-то в больших Толмачах, проводя лето в Кускове или у дальних родственников наших Шубендорфов, из которых Иван Карлович заведывал конским заводом в Голицынской подмосковной Влахернской, Кузьминки тож, которую, впрочем, сам старый князь любил называть просто Мельницей.



С годами удалось моей матушке, со старанием великим и не без помощи знакомых и товарищей покойного батюшки, определить меня в московский университетский благородный пансион, о котором поднесь вспоминаю с благоговением. Ах, друзья мои! могу ли я передать вам то чувство, которое питал и питаю к Антону Антоновичу, отцу нашему и благодетелю. Поклонам и танцам обучал меня Ламираль, а знаменитый Сандунов руководствовал нашим детским театром.



В 1804 году, в новом синем мундире с малиновым воротником, обшлагами и золотыми пуговицами, принял я на торжественном акте из рук куратора шпагу - знак моего студенческого достоинства.



Не буду описывать дней моего первого года студенческого. Детище Шувалова, Меселино и Хераскова воспето гениальным пером Шевыревским, и не мне повторять его. Замечу только, что я уже полгода работал у профессора Баузе над изучением древностей славяно-русских, когда жизнь моя вступила в полосу достопамятных событий, повернувших ее в сторону от прошлого течения.



В мае 1805 года возвращался я из Коломенского с Константином Калайдовичем, рассеянно слушал его вдохновенные речи о Холопьем городке и значении камня тьмутараканского, а больше следил за пением жаворонков в прозрачном высоком весеннем небе. Вступив в город и расставшись со спутником своим, почувствовал я внезапно гнет над своей душой необычайный. Казалось, потерял я свободу духа и ясность душевную безвозвратно, и чья-то тяжелая рука опустилась на мой мозг, раздробляя костные покровы черепа. Целыми днями пролеживал я на диване, заставляя Феогноста снова и снова согревать мне пунш.



Весь былой интерес к древностям славяно-русским погас в душе моей, и за все лето не мог я ни разу посетить книголюба Ферапонтова, к которому ранее того хаживал нередко.



Проходя по московским улицам, посещая театры и кондитерские, я чувствовал в городе чье-то несомненное жуткое и значительное присутствие. Это ощущение то слабело, то усиливалось необычайно, вызывая холодный пот на моем лбу и дрожь в кистях рук, - мне казалось, что кто-то смотрит на меня и готовится взять меня за руку.



Чувство это, отравлявшее мне жизнь, нарастало с каждым днем, пока ночью 16 сентября не разразилось роковым образом, введя меня в круг событий чрезвычайных.



Была пятница. Я засиделся до вечера у приятеля своего Трегубова, который, занавесив плотно окна и двери, показывал мне "Новую Киропедию" и говорил таинственно о заслугах московских мартинистов.



Возвращаясь, чувствовал я гнет нестерпимый, который обострился до тягости, когда проходил я мимо Медоксова театра.



Плошки освещали громаду театрального здания, и оно, казалось, таило в себе разгадку мучившей меня тайны. Через минуту шел я маскарадной ротондою, направляясь к зрительному залу.





ГЛАВА II





Спектакль уже начался, когда я вошел в полумрак затихшего зрительного зала. Флигеровы лампионы освещали дрожавшие тени дворца Аль-Рашидова. Колосова, послушная рокоту струн, плыла, кружась в амарантовом плаще. Колосова-царица на сцене, и я готов был снова и снова кричать ей свое браво.



Однако и она, и все сказочное видение калифова дворца рассеялись в душе моей, когда я опустился в отведенное мне кресло второго ряда. В темноте затихшего зала почувствовал я отчетливо и томительно присутствие того значительного и властвующего, перед чем ниц склонялась душа моя многие месяцы. Вспомнилось мне неожиданно и ясно, как в детстве тетушка Арина показала мне в переплете оконной рамы букашку, запутавшуюся в паутине и стихшую в приближении паука.



"Браво!! Браво!!" Колосова кончила, и хор пиратов описывал владыке правоверных прелести плененных гречанок. Я уселся плотнее в кресло и, уставив зрительную трубу на сцену, пытался побороть в себе гнетущее меня чувство.



В тесном кругу оптического стекла, среди проплывающих мимо женских рук и обнаженных плеч, открылось мне лицо миловидное, с напряжением всматривающееся в темноту зрительного зала.



Родинка на шее и коралловое ожерелье на мерно подъемлющейся дыханием груди на всю жизнь отметили в моей памяти это видение.



Томительную покорность и страдание душевное видел я в ее ищущем взоре. Казалось мне ясно, что и она и я покорны одному кругу роковой власти, давящей, неумолимой.



На минуту потерял я ее в движении сцены и по своей близорукости не сразу мог найти без зрительной трубы.



Меж тем сцена наполнилась новыми толпами белых и черных рабынь, и вереницы pas des deux сменились сложными пируэтами кордебалета.



Вдруг голос мучительно терпкий пронизал всю мою душу, и в нем снова узнал я ее, и снова всплыло ее чарующее лицо, белыми локонами окаймленное в оптическом круге зрительной трубы моей. Голос глубокий и преисполненный тоскою просил, казалось, умолял о пощаде, но не калифа правоверных, не к нему обращался он, а к властителю душ наших, и я отчетливо чувствовал его дьявольскую волю и адское дыхание совсем близко в темноте направо.



Занавес упал. Акт кончился. Ищущий взор мой скользнул по движущимся волнам синих и черных фраков, по колышущимся веерам и сверкающим лорнетам, шелковым канзу и кружевным брабантским накидкам и остановился. Ошибиться было невозможно. Это был он!



Не нахожу теперь слов описать мое волнение и чувства этой роковой встречи. Он роста скорее высокого, чем низкого, в сером, немного старомодном сюртуке, с седеющими волосами и потухшим взором, все еще устремленным на сцену, сидел направо в нескольких шагах от меня, опершись локтем на поручни кресла, и машинально перебирал свой лорнет.



Кругом него не было языков пламени, не пахло серой, все было в нем обыденно и обычно, но эта дьявольская обыденность была насыщена значительным и властвующим.



Медленно, устало отвел он свой взор от сцены и вышел в коридор. Я, как тень, как аугсбургский автомат следовал за ним, не смея приблизиться, не имея сил отойти прочь.



Он не заметил меня. Рассеянно бродил по коридорам, и когда театральная толпа, покорная звону невидимых колокольчиков, стала снова наполнять зрительный зал, остановился, невидящим взором обвел пустеющее фойе и начал спускаться по внутренним лестницам театра.



Следуя за ним, шел я по незнакомым мне ранее внутренним переходам, тускло освещенным редкими свечами фонарей Коридоры, темные и сырые, поднимающиеся куда-то внутренние лестницы, стены, впитавшие в себя тени Медокса, казались мне лабиринтом Минотавра.



Неожиданно блеснула полоса яркого света. Открылась дверь, и женщина, закутанная в складки тяжелого плаща, вышла к нам вместе с потоками света. Оперлась рассеянно и молча на протянутую им руку и, шурша юбками, быстро прошла мимо меня и скрылась в поворотах лестницы.



Я узнал ее. Я знал теперь даже ее имя, в афише значилось, что первую рабыню поет Настасья Федоровна К.





ГЛАВА III





Призрачность ночных московских улиц несколько освежила меня. Я вышел из театра и видел даже, как черная карета, увозившая Настасью Федоровну, показавшаяся мне исполинской, скрылась за углом церкви Спаса, что в Копье, направляясь куда-то по Петровке.



Я люблю ночные московские улицы, люблю, друзья мои, бродить по ним в одиночестве и, не замечая направления.



Заснувшие домики становятся картонными. Тихий покой садов и двориков не нарушает ни шум моих шагов, ни лай проснувшейся дворовой собаки. Немногие освещенные окна полны для меня тихой жизни, девичьих грез, одиноких ночных мыслей.



Смотря, как церковки думают свою думу, в пустых улицах часто неожиданно всплывают то мрачные колоннады Апраксиновского дворца, то уносящаяся ввысь громада Пашкова дома, то иные каменные тени великих Екатерининских орлов.



Впрочем, в эту ночь моя встревоженная душа была чужда спокойных наблюдений Неотступные мысли о дьявольских встречах угнетали меня. Я даже не думал. Во мне не было движения мыслей, я просто был, как в воду, погружен в стоячую недвижную думу о незнакомце.



Сильный толчок заставил меня остановиться. В своем рассеянии я столкнулся плечом в сыром тумане с высоким рослым офицером, который пробормотал какое-то проклятие.



В московском тумане он казался мне гигантского роста. Старомодный мундир придавал ему странное сходство с героями Семилетней войны.



"Ах, это вы!" - сказал колосс, смерив меня пронизывающим взором, и, хлопнув дверью, вошел в ярко освещенный дом.



В каком-то столбняке смотрел я, ничего не понимая на сверкающие в ночной темноте отпотевшие изнутри окна. Наконец понял, что стою против Шаблыкинского постоялого двора и отошел в сумрак улиц.



Я снова впал в задумчивость, мысли застывали, как мухи попавшие в черную патоку, и все чувства бесконечно ослабли. Одно только чувствование обострилось и утончилось сверхъестественно, и я сквозь гнилой московский туман ясно ощущал, что где-то по улицам гигантская черная карета возит незнакомца, то приближаясь, то отдаляясь от меня.



Желая оторваться от навязчивого ощущения, я сильно тряхнул своею головой и вдохнул полною грудью ночной воздух.



Налево вырисовывалась черным силуэтом ветла. Впереди терялась во мраке полоса Камер-Коллежского вала. За ним сонно надвинулись напластования марьино-рощинских домиков. Дымился туман, было далеко за полночь.



Я уже соображал прямую дорогу, желая направиться домой. Думал разбудить Феогноста и велеть ему заварить малину и согреть пунш, как вновь почувствовал, что припадок возобновился, и во мраке улиц вновь ощутил я приближение черной кареты. Хотел бежать. Но мои ноги вросли в землю, и я остался недвижным. Чувствовал, как, поворачивая из улицы в улицу, близился страшный экипаж. Мостовая дрожала с его приближением. Холодный пот увлажнял мой лоб. Силы покидали меня, и я принужден был опереться о ствол ветлы, чтобы не упасть.



Прошло несколько томительных минут, и справа показалась чудовищная карета. В дрожащем голубом свете ущербной луны ехала она по валу, раскачиваясь на своих рессорах. На козлах сидел кучер в высоком цилиндре и с вытаращенными стеклянными глазами.



Карета поравнялась со мною. Дверца ее внезапно открылась, и женщина, одетая в белое, держа что-то в руках, выпала из нее на всем ходу и, запутавшись в платье, упала на землю. Карета немного отъехала, круто повернула и остановилась. Кузов ее неестественно сильно наклонился набок.



Незнакомец вышел и быстро подошел к женщине. Настенька, это была она, вскочила и с криком "нет у вас больше надо мною власти!" побежала к пруду. Не имея сил добежать, она подняла предмет, бывший у нее в руках, над головою и, бросив его с размаха в воду, упала. Гнилая ночная вода пруда проглотила брошенное.



Незнакомец приближался. Рыдания Настенькины наполнили мою душу ужасом, и готов я был броситься к ней на помощь, но не смог сделать ни шагу и снова почувствовал себя в безраздельной его власти и, как заговоренный, стоял у ветлы.



"Эй, ты!" - услышал я его властный голос, и ноги мои подошли к нему.



Не помню, как мы подняли с земли мою Настеньку, как уложили ее в карету, как сел я с ней рядом, как тронулась карета. Помню только, что долго видел я, отъезжая в ночном тумане, сгорбленную фигуру незнакомца, стоящего у берега пруда и упорно ищущего что-то, наклоняясь.





ГЛАВА IV





Марья Прокофьевна всплеснула руками, когда внес я Настеньку в ея домик на берегу Неглинки, совсем у церкви Настасии Узорешительницы.



Добрая женщина, царство ей небесное, засуетилась. Уложили мы Настеньку на диван, под часы карельской березы. Марья Прокофьевна отослала меня самовар ставить, а сама облегчила Настеньке шнуровку.



Долго не могли мы привести ее в чувство. Настенька, бедная, плакала, несуразные вещи всякие во сне говорила.



Стало светать. Третьи петухи запели, как пришла она, родная голубушка, в себя, улыбнулась нам и заснула спокойно. Сквозь кисейные занавески и ветви розмарина, стоящего по окнам, розовела утренняя заря. Марья Прокофьевна потушила свечу, ставшую ненужной. Ровное спокойное дыхание Настеньки поднимало ее грудь, золотистый локон рассыпался по тонкому полотну подушки. Часы тикали особенно значительно и спокойно в утренней тишине. У Спасовой, что в Копье, церкви ударили к заутрене.



Я с сожалением поднялся со стула и стал разыскивать свою шапку, собираясь уходить. Однако Марья Прокофьевна меня не отпустила и очень просила вместе с ней выкушать утренний кофий. Добрая женщина встретила меня, как давнишнего знакомого, хотя допрежде того мы никогда не встречались.



Никогда не забуду я этого дня, все мне в нем памятно. И половики на лаковом полу, и клавикорды с раскрытой страницей Моцартовой, и горку с фарфоровой и серебряной посудой... Но больше всего в памяти остался глубокий диван со спинкой красного дерева, по которой лениво и сонно плыли блики утреннего солнца и силуэтные профили, тонко рисованные тушью по перламутру и висевшие в затейливых рамках над диваном.



Марья Прокофьевна наливала мне из медного пузатого кофейника третью чашку и в пятый раз заставляла рассказывать, как я спасал Настеньку, когда скрипнула дверь и она сама вышла к нам из спальни в розовом капотике и вся зардевшись от слышанных слов моих.



(продолжение следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 95 Кб)
abigai11.jpg
Дата сообщения: 28.09.2009 02:06 [#] [@]

Александр Чаянов.



Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей



(продолжение)





ГЛАВА V





Уже вечерело, когда я шел по Петровке, направляясь к Арбату и держа в руках синий, небольшого формата конверт, на котором Настенькиной рукой было написано: "Господину Петру Петровичу Венедиктову в собственные руки в номера Мадрид, что на Арбате".



Конверт надушен был терпким запахом фиалок, а в моей душе намечалось странное чувство ревности, на которую не имел я никакого права.



Шел я в рассеянности, и у Петровских ворот чуть не сшибли меня с ног кареты знатных посетителей, съезжавшихся в Английский клуб. Монументальная белая колоннада клуба, окаймленная золотом осенних листьев, принимала подъезжавших посетителей. Ленты осенних бульваров, полные яркой радости, подчеркивали синеву неба. Сгустки облаков застыли над Москвой. Золото осени падало на новую московскую Данаю, медленно шедшую передо мною по аллее, кого-то поджидая. На ней было синее канзу, а тонкая рука ее сжимала пучок завянувших астр.



Венедиктов сидел посреди 38 номера на засаленном, просиженном зеленом диване и курил трубку с длинным чубуком. На нем был яркий бухарский халат, открывавший волосатую грудь. В комнате в беспорядке разбросаны были различные вещи. Раскрытые баулы и сундуки говорили о готовящемся отъезде. На столе стояла железная кованая шкатулка.



"А, это ты?" - холодно и недовольно встретил меня Венедиктов. В полном трепета молчании протянул я ему письмо. Нехотя взял он его и, взглянув на почерк, вздрогнул. "Как!?" Встал. Провел руками по овлажненному лбу, посмотрев на свет, вскрыл пакет. Стал читать, волнуясь до чрезвычайности.



Почитая свою миссию законченной, счел я за лучшее незаметно уйти, оставив его посреди комнаты с роковым письмом в руке.



На заплеванной и полутемной лестнице меблированных комнат пахло кислой капустой, и какой-то корявый и веснушчатый мальчишка чистил, приплевывая, гусарские ботфорты. Выйдя на улицу, вздохнул я свободно.



Ах, господа, трудно до чрезвычайности носить кому-либо запечатанные письма от той, которую любишь безмерно.



Ступая по лужам и не зная, куда направить путь свой, снова почувствовал я гнет чужой воли над своею душою. Ощущал тягостно, что приказывает он мне вернуться. Кутался в плащ, твердо решив не поддаваться его власти и продолжать путь свой. Душа моя походила на иву, сгибаемую ветром надвинувшейся бури, в ее порывах изгибающей ветви свои.



Душа моя становилась безвольна и растворялась бесследно в чужой, мрачной, как воды Стикса, дьявольской воле.



Бесшумно отворил я дверь тридцать восьмого номера, как провинившийся школьник стал у притолоки. Венедиктов сиял, вся комната преобразилась.



Вещи, приготовленные к отъезду, были заброшены под диван. На столе в бемских бокалах искрилось шампанское, а устрицы и лимбург смешивались с плодами московских оранжерей.



"Как я могу отблагодарить тебя, Булгаков!" - сказал Петр Петрович, протягивая мне бокал. - "Сам Гавриил не мог бы принести мне вести более радостной, чем ты! Эх! Если бы ты мог что-нибудь понимать, Булгаков. Душа освобожденная, сбросившая цепи, любит меня!"



Недопитое вино искрилось в бутылках. Венедиктов был уже пьян в высшей степени. Он усадил меня за стол и с пьяным дружелюбием и настойчивостью потчевал меня яствами своими.



Искрометная влага Шампании сделала язык его разговорчивым, и он изливал передо мною любовную тоску свою. Все более хмелея, повторял ежеминутно: "Эх, если бы ты что-нибудь понимал, Булгаков!" Наконец, придя в неистовство, ударил кулаком своей большой руки, на которой сверкнул железный перстень, по столу так, что замерцали свечи, и бокал, упав на пол, разбился с трепетным звоном. Воскликнул: "Я - царь! А ты червь передо мною, Булгаков! Плачь, говорю тебе!" И я почувствовал, как горесть наполнила душу мою. Черствый клубок подступил к моему горлу, и слезы побежали из моих глаз.



"Смейся, рабская душа!" - продолжал он, хохоча во все горло, и поток солнечной, мучительной радости смыл мою скорбь. Все, казалось, наполнилось звенящей радостью - и персики, разбросанные по столу, и осколки разбитого бокала, и канделябры мерцающих свечей, стоящие на смятой и залитой вином скатерти.



"Беспредельна власть моя, Булгаков, и беспредельна тоска моя; чем больше власти, тем больше тоски". И он со слезами в голосе повествовал, как склоняются перед ним человеческие души, как гнутся они под велением его воли. Как любит он Настеньку, как хотел он ее любви. Не подчинения, а свободной любви. Не по приказу его воли, а по движению душевному. Как боялся он отказаться от власти над нею, страшась навсегда потерять ее. Как отрекся он минувшей ночью от власти над Настенькиной душой и как наградит его Всевышний ее свободною любовью, вестником которой и был синий конверт, мною принесенный.



Ум его темнел, и он, размахивая руками, ходил по комнате, как в бреду, рассказывая бессвязно. Тень или, вернее, многие тени его шагающей фигуры раскачивались по стенам. В незанавешенные окна вливался холодный свет луны, смешивающийся с мерцающим желтоватым светом восковых свечей канделябра. Глухо донеслись полночные перезвоны Спасской башни.



"Ничего ты не понимаешь, Булгаков! - резко остановился передо мной мой страшный собеседник. - Знаешь ли ты, что лежит вот в этой железной шкатулке? - сказал он в пароксизме пьяной откровенности. - Твоя душа в ней, Булгаков!"





ГЛАВА VI





Было около двух часов ночи. Венедиктов налил себе бокал и, выпив, продолжал свой рассказ.



"И вот, понимаешь, когда вошел из темноты я в эту комнату, глаза мои застлались от едкого табачного дыма с примесью какого-то запаха серы. Клубились тяжелые струи дыма, сверкали лампионы, вместо свечей уставленные плошками, извергавшие красные и голубые, как от горения спирта, языки пламени. На огромном, круглом, покрытом черным сукном столе сверкали перемешанные с картами золотые треугольники. Десятка три джентльменов, изящно одетых в красные и черные рединготы, в черных цилиндрах, все с такими же геморроидальными лицами, как и у моего спутника, в полном молчании, прерываемом проклятиями, играли в пикмедриль. Рыжий, которого я спас на углу Уйтчапля от разъяренной толпы клириков, пожал ближайшим джентльменам руки и сел за стол, совершенно забыв о моем присутствии.



Предоставленный самому себе, я попытался осмотреться. Комната, показавшаяся мне вначале сводчатой, поскольку можно было рассмотреть сквозь клубы вонючей гари, или была вовсе лишена потолка, или он был прозрачен, так как кругом мерцали мириады звезд, застилаемые струями дыма. В глубине направо высилось колоссальное изваяние, я узнал в нем ритуальное изображение Асмодея в виде козла. Именно так изображен он в книге Брайтона. Нет сил передать всю гадость и похотливость неистовства приданной ему позы. С ног до головы изваяние было залито испражнениями, горевшими голубым огнем, а новые и новые толпы посетителей с проникновенным трепетом облегчали свои желудки в жертву богу дьяволов. Смрад, поднимавшийся от этой черной мессы, заслонял стоящего на голове чудовища дряхлого Иерофанта с выпяченным животом, размахивающего двумя факелами. В серном тумане светлыми пятнами маячили круглые, покрытые сукнами столы, где джентльмены предавались карточной игре или обжорству... казалось, передо мной был шабаш ведьм мужского пола.



"Ха, Шлюсен", - дернул меня за руку плюгавый старик и просил, передавая карты, докончить партию за него, пока он отлучится, обещая поделить выигрыш пополам. Я сел, не отдавая себе отчета, и взял в руку карты; кровь прилила у меня к голове и забилась в висках, когда взглянул я на них.



Порнографическое искусство всего мира бледнело перед изображениями, которые трепетали в моих руках. Взбухшие бедра и груди, готовые лопнуть, голые животы наливали кровью мои глаза, и я с ужасом почувствовал, что изображения эти живут, дышат, двигаются у меня под пальцами. Рыжий толкнул меня под бок. Был мой ход. Банкомет открыл мне пикового валета - отвратительного негра, подергивавшегося в какой-то похотливой судороге, я покрыл его козырной дамой, и они, сцепившись, покатились кубарем в сладострастных движениях, а банкомет бросил мне несколько сверкающих трехугольников. Как удары молота, стучала кровь в моих висках. Но я, боясь выдать себя, продолжал играть. Карта мне шла, и неистовые оргии карточных персонажей, сплетавшихся во славу Приопа... решались в мою пользу.



Когда плюгавый джентльмен вернулся, передо мною на столе лежала изрядная кучка металла. Он, видимо, был неожиданно обрадован и, сунув горсть трехугольников мне в руки, похлопал по спине. Воскликнул: "Ха, Шлюсен", и погрузился в игру. Оторвавшись от дьявольских карт, я обвел залу помутившимся взором налитых кровью глаз. Для меня не оставалось более сомнения, что нахожусь я в клубе лондонских дьяволов. Приходилось думать о бегстве. Рыжий джентльмен, встреченный мною в Уитчапле, вряд ли мог быть для меня полезен. Он был в сильном проигрыше, и волосы его бакенбардов в неистовстве сжимались и разжимались, как спирали пружин... На счастье, увидел я двух косопузых карапузиков в красных рединготах, янтарных лосинах и черных цилиндрах, которые, о чем-то споря, простились с соседями и, очевидно, направились к выходу. Незамеченным последовал я за ними. Они подошли к плотной кирпичной стене и, не замедляя шага, слились с нею. Я бросился к ней, выдвигая правое плечо вперед, ожидая удара холодного камня. И только коснулся ее поверхности, как увидал себя в сутолоке вечерней толпы Пикадилли-стрит".



Венедиктов остановился, вытер платком вспотевший лоб, залпом осушил стакан и продолжал:



"Когда я вернулся в гостиницу и разложил семь мною выигранных трехугольников посередине стола, долго не мог я понять их значения. Это были толстые золотые и, очевидно, платиновые пластины, с вырезанными на них знаками Аик-Бекара и пентаклем, сильно потертые и бывшие, очевидно, в немалом употреблении. Казалось, впитали они в себя адский пламень Асмодеевой черной мессы.



Недоуменно взял я один из них в руки и, смотря на него, задумался. Постепенно меня захватили, нарастая, новые ощущения. Почувствовал прилив каких-то новых чувств, и взор мой, изощренный, как-то свободно проникал сквозь предметы, уносился беспредельно.



В какой-то синеющей дымке, - впрочем, даже не в дымке и не на стене, я не знаю, как передать способ моего нового чувствования, - увидел я девушку, разметавшуюся на своей постели. В беспокойном сне сбросила она от себя одеяло и в нагой своей красоте лежала передо мной. Волнение охватило меня. Ее лицо не было мне видно, и страстное желание видеть его наполнило мою душу. Как бы подчиняясь ему, она с каким-то мучением повернулась ко мне. Как прекрасно было это лицо! Как прекрасна была ее обнаженная грудь! Мне захотелось, чтобы она открыла свои глаза, и глаза ее открылись. Девушка проснулась. В ужасе села на кровати. Я захотел, чтобы она встала, и она встала с мучительным напряжением. Рубашка скатилась к ее ногам, и мгновенье она стояла передо мной, как Киприда, рождающаяся из пены морской. Затем опомнилась, накинула рубашку и в ужасе опустилась перед киотом икон, где теплилась лампада... Спасов лик строго глянул мне в душу, и видение потускнело.



Я выронил из руки трехугольник и долго-долго смотрел перед собою в пустоту... Прошел час, может быть, другой... Дрова догорали в камине. Я понемногу пришел в себя и положил на ладонь другой платиновый трехугольник и чуть не выронил его в ужасе... Стены расступились, и увидел я Жанету Леклерк, актрису Паласс-театра, за которой ухаживал я тщетно. Она полулежала на софе, и около софы на коленях стоял офицер шотландской гвардии. Беспорядок одежд, нежность поз не оставляла сомнения в любовности их свидания. Жанета, вся трепеща в истоме, тянула к нему свои обнаженные руки и полуоткрытые губы. Всем напряжением воли я велел ей отпрянуть. Но не было моей власти над ней, и она обняла своими обнаженными руками седеющую голову полковника. Бешенство овладело мною, и я велел ему встать. Покорный, он поднялся с колен, отстранив объятия Жанеты. Я понял, что владею его душой; Жанета, с неведомым для меня в женщине бесстыдством, прильнула к нему своим телом, и я, до краев преисполненный бешенством и чувствуя, что владею каждым мускулом шотландца, схватил его руками ее горло и неистово впился в него, пока судороги не охватили ее тела.



Видение показало мне смерть Жанеты, и я усилием своей воли бросил шотландца головой об угол печки.



Видение пропало, а трехугольник рассыпался в прах, оставив ощущение ожога. Я бросился на диван и забылся тяжелым сном.



Нужно ли рассказывать о беспредельном ужасе моем, когда утром я подошел к дому Жанеты, чтобы рассказать ей об ужасном сновидении, увидел дом, окруженный толпой, ее задушенной, а в углу комнаты с разбитым черепом лежащего виденного мною ночью шотландца. Жизнь для меня потухла. Я понял, что выиграл у лондонских дьяволов человеческие души".





ГЛАВА VII





Речь Венедиктова становилась бессвязной. Он хмелел все больше и больше. Видение прошлого терзало его мозг, он опустился глубоко в свое кресло и, сильно затягиваясь, курил свою трубку с длинным чубуком. Бледный, как смерть, рассказал он, как овладел душою и телом молоденькой леди, только что вышедшей замуж за члена Верховной Палаты лорда Крю, и раздавил ее жизнь, как раздавливает полевой цветок тяжелая нога прохожего; как не мог он даже в тумане увидать владетеля души с Пентоклем Альдебарана.



Петр Петрович открыл шкатулку и показал мне четыре оставшиеся трехугольника, рассказав, что пятого талисмана Настенькиной души - он не мог найти в пруду Марьиной рощи, куда его она забросила.



Совсем охмелевший Венедиктов бил кулаком по платиновой пластине неведомой души, приказывая ей явиться перед ним и посылая проклятья. Затем стих и охотно согласился сыграть на мою душу в пикет, в который мне не трудно было его обыграть весьма скоро. Трепетной рукой взял я дьявольский трехугольник. Свечи догорели и гасли. При свете коптившей светильни видел я, как Венедиктов опустился своей тяжелой головой на стол.



Когда я бежал по Мертвому переулку мимо церкви Успенья, что на Могильцах, на Спасской башне пробило три.



(окончание следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 80 Кб)
asmodey_jpg.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 24.7 Кб)
Helloween-Gambling_With_The_Devil-Trasera.jpg
Дата сообщения: 28.09.2009 02:09 [#] [@]

Александр Чаянов.



Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей



(окончание)







ГЛАВА VIII





Сердце мое билось, глаза горели, когда шлепал я по осенним лужам и шел, подавленный кругом невиданных событий.



Ночная Москва поглотила меня. Не помню, где я ходил. Срамная баба кричала мне вслед, задирала свои юбки и звала меня в канаву... два раза окликали меня будочники. Очнулся я, заметив перед собою отблески света. Оглянулся и увидел ярко освещенную станцию дилижансов легкой курской почты.



Это было единственное место, где мог я укрыться от накрапывающего дождя и собраться с мыслями в ожидании рассвета. Вошел и отряхнулся от капель. Дождь полил с удвоенной силой. Большая комната почтовой станции была тускло освещена двумя фонарями.



Направо у столика с двумя полуштофами сжались в кучу несколько посетителей, за стойкой дремал хозяин, - пожилой уже ярославец, налево за большим столом в полном одиночестве сидел постоялец, увидав которого, я невольно вздрогнул.



Это был странный офицер, с которым столкнулся я прошлою ночью. Он сидел и писал. Тускло мигавшая, нагоревшая свеча освещала его старомодный дорожный мундир, высокие ботфорты, и снова напомнил он мне героев Семилетней войны.



В комнате чувствовалось напряжение чрезвычайное, посетители, на вид люди бывалые, казалось, стихли, как стихают мелкие пичуги, завидев приближение ястреба. Рюмка не лезла им в горло, и хмуро смотрели они на офицера, пишущего что-то на полулисте бумаги плохо обрезанным и скрипучим пером. Бросив перо и сложив написанное вчетверо, незнакомец встал и, звеня шпорами, направился к выходу.



"Приготовь лошадей, Петрухин, через час я уезжаю", - сказал он хозяину и вышел под потоки яростного, булькающего в лужах дождя.



"Душегуб проклятый!" - процедил сквозь зубы какой-то помятый человек, в котором нетрудно было узнать архивного регистратора. "Не к добру эдакая встреча", - поддержал его приятель и взялся за полуштоф.



"Эй, смотритель, это что за цаца?"



"Сейдлиц", - отвечал степенный ярославец с какой-то особой боязливой и почтительной осторожностью.



"А кто он такой?"



"А кто его знает! Болтают по-разному. Года два назад стоял он в Новотроицком и выбросил в окно шулера Берлинского. Сказывают, помер!" Фамилия показалась знакомой, и потертый человек, еще больше съежившись, рассказал, что слыхал он, будучи в Питере, о каком-то Сейдлице, не к ночи его помянуть, появившемся на свет Божий диковинным образом. В те поры, рассказывал он, в Париже орудовал некий Месмер и из людей всяких какой-то палочкой веревки вил; что скажет, то человек ему и сделает, чем велит, тем человек и прикинется. Скажет - быть тебе, ваше превосходительство, волком, - его превосходительство окорачь ползает и воет. Скажет графине, что она курица, - она и кудахчет.



Так вот, сказывают, велел он одному немецкому гусарскому полковнику, что будто он на седьмом месяце беременности. У того живот-то и вздулся, а Месмер-то этот самый тут же от натуги и помер. Расколдовать гусара никто не мог, а месяца через два он помер, и лейб-медик короля прусского вырезал у него из живота ребеночка, зеленого всего, склизкого, с большою головой...



Рассказ прервался скрипом двери и звяканьем шпор. Сейдлиц вернулся и бросил смотрителю кожаный мешок и письмо, запечатанное пятью сургучными печатями. "Утром отправить к коменданту", - сказал он резко и снова направился к выходу. Все примолкли. Покров ночного ужаса раскрылся над нами. Все мы заметили отчетливо, что, несмотря на проливной дождь, плащ Сейдлица не был смочен ни одной каплей воды. Вскоре я расплатился и вышел.





ГЛАВА IX





Утренний сон освежил меня заметно. Сквозь опущенные занавески просачивались солнечные лучи. Круглые солнечные зайчики наполняли комнату спокойным полусветом, играя то на фарфоровом китайце, то на резной рукоятке пистолетов, подаренных отцу Румянцевым-Задунайским и висевших над диваном, служившим мне постелью.



Я чувствовал полное освобождение от гнетущей меня последние месяцы тягости, но почему-то даже не вспомнил о выигранном трехугольнике. Так незначительной казалась мне моя собственная судьба. Душа моя была опустошенной. Ни радости, ни горести я не ощущал. Мне как-то ничего не хотелось. И только одна мысль о Настеньке наполнила мою душу сиянием.



Но что я был для нее? И в то же время, чем я был без нее?



Когда я вошел в синенький домик, там все сияло радостью. Марья Прокофьевна с засученными рукавами клала на подушки сдобный крендель. Розмарин и чайное дерево благоухали запахом радости. Белая кошечка в новом голубом бантике от радости особенно круто выгибала спину. Струны клавикорда, казалось, сами были готовы звенеть Моцартовы песни. Настенька перед зеркалом поправляла свои локоны и складки на кружевной накидке своего шуршащего белого платья. С горестным чувством мучительной ревности выслушал я, что Венедиктова ждут через час, - к двум, что отец Василий от Параскевы Пятницы прибудет сам для обручения, и что я такой необыкновенный, такой любезный, такой счастливый на руку человек.



Пробило два. Пришел дядя Николай Поликарпович с супругой в граденаплевом платье, две-три молоденькие девушки с большими бантами на головах, подруги Настенькины театральные. Попробовали кренделек. К трем пришел отец Василий. Радость омрачалась тревогой. Закусили. Поговорили о Бонапарте, еще раз закусили. Отец Василий ушел, сказав, что придет к пяти. Стало томительно и страшно. Я подавлял в себе преступное чувство радости и, наконец, предложил сходить к Венедиктову, узнать в чем дело. Поймал на себе взгляд Настеньки, полный надежды и благодарности. Чуть не бегом пустился по Петровке.



Когда подошел я к Арбатской площади, мне бросились в глаза встревоженные лица прохожих и какая-то растерянность во всем. Меблированные комнаты "Мадрид" нашел я окруженными большою толпой простого народа, а в стороне знакомую коляску обер-полицмейстера. Половые и полицейские долго меня не пускали, а когда я назвал себя и сказал, что надобен мне Петр Петрович Венедиктов, чьи-то досужие руки взяли меня за локти, и я был втолкнут без особой учтивости в 38 номер, войдя в который, остолбенел.



В комнате все было перевернуто и носило следы отчаянной борьбы. Посредине, среди обломков кресла и скомканного ковра, лежал Петр Петрович с проломленным черепом, а штабс-капитан Загорельский допрашивал побледневшую дородную содержательницу номеров.





ГЛАВА Х





Уже синенький домик с мезонином показался у меня перед глазами, когда робость овладела мною всецело и до конца. Я не мог сделать ни шагу более. Пусть Настенька проспит эту ночь в неведении! Пусть беспокойство ее не заменится мраком отчаяния!



Вернулся домой. Посмотрел в зеркало. Исхудалое лицо взглянуло на меня из рамки карельской березы. Отяжелевшие впалые глаза отмечались ужасными синяками. Я не мог заставить себя прикоснуться к ужину и, отпив два глотка горячего пунша, велел Феогносту постелить мне на диване постель и потуже набить две трубки Капстаном.



Была глубокая ночь, но не мог я собраться с мыслями даже настолько, чтобы раздеться и лечь спать. Тупо смотрел, ничего не понимая, на пламя догорающей свечи.



Стук в окно, которое я забыл занавесить, прервал мои тяжелые размышления.



Труба архангела не смогла бы потрясти меня больше; я бросился к окну и сквозь запотелое стекло, в лунном свете увидел Настеньку - простоволосую, закутанную в ковровую шаль. "Спасите меня: убийца гонится за мною по пятам!"



Я не расспрашивал более: через минуту, забыв о стыдливости (ах, друзья мои! о чем нельзя было забыть в эту минуту!), я быстро переодевал Настеньку, стоящую передо мной в одной рубашке, в свое мужское платье. А когда мы перелезали через забор в сад попадьи и рука моя судорожно сжимала отцовский пистолет, кто-то тяжело и упорно стучался в дверь моего дома. Через полчаса мы были на знакомом постоялом дворе в Садовниках, а на рассвете друг моего детства и молочный брат Терентий Кокурин мчал нас на своей тройке в город Киржач, без подорожной, без паспортов, к сестре моей матушки Пелагее Минишне.





ГЛАВА XI





"...Вот и все, Пелагея Минишна. Больше я и сам не знаю", - закончил я свой рассказ и посмотрел на старушку. Моя добрая тетушка вздохнула и принялась устраивать нас, не задавая никаких вопросов, только изредка пристально всматриваясь то в Настеньку, то в меня.



Сшили мы Настеньке нехитрое платьице из аглицкой фланели, которое шло ей к лицу чудесно, как, впрочем, были ей к лицу и тетушкины роброны времен Елизаветы Петровны и славных дней Екатерины.



Первые дни сидела она, родная голубушка, в уголке дивана недвижно, как зверушка в клетке, и как-то испуганно глядела на нас. Отчетливо и с радостной грустью помню я дни, когда тетушка, окончив с хозяйством, присаживалась к нам и, быстро мелькая спицами, вязала чулки, Настенька смотрела в сад, где опадали последние желтые листья, и, задумавшись, гладила белую кошечку, а я, поместившись у ее ног, читал творения Коцебу, описания путешествия господина Карамзина и трогательные стихи великого Державина.



Ах, друзья мои, как давно это было!



Через неделю отправился я в Москву, нашел Настенькин домик сгоревшим, а Марью Прокофьевну исчезнувшей неизвестно куда.



Прошло около месяца, пока я хлопотал о заграничном паспорте. В те времена паспорта получались столь же трудно, как и теперь. И только в конце октября переехали мы прусскую границу. Перед нами промелькнул Берлин, еще хранивший жизнь Великого Фридриха, Кельн с его башнями и серыми волнами Рейна, Париж, где золото, женщины, вино и гром военной славы уже закрыли собою заветы неподкупного Максимильяна.



Настенька оставалась безучастной ко всему проплывающему мимо. А я начал впадать в задумчивость тяжелую. Шитый бисером кошелек, в котором моя мать, умирая, передала мне наследие отца, бережно сохраненное ею, становился все более и более легким. Будущее тревожило меня. Мы с Настенькой привязались друг к другу до чрезвычайности. Но положение наше было ложно. Она и думать не хотела о замужестве. Тщательно запирала дверь своей комнаты, уходя спать. Я пытался расспрашивать об ее жизни. Она рассказывала неохотно, больше о своем детстве, о театральной школе. Казалось, роковая тайна тяготела над ней, и было нужно еще раз показаться на нашем пути маске трагедии, чтобы новой кровью закрепить наше счастие.



29 апреля 1806 года прогуливались мы в окрестности Фонтенебло, в лесах, где многие столетия охотились французские короли и где Франциск замышлял фрески своего замка. Буковые стволы, увитые плющем, и колючие кусты застилали нашу дорогу. Я думал с тревогой, что сбились мы с пути, как вдруг услышал лязг скрестившихся шпаг. Подняв голову, увидел, что Настенька, смертельно бледная, смотрит сквозь заросли на полянку. Смотря в направлении ее взгляда, увидел я на зеленой траве группу мужчин в пестрых кавалерийских мундирах, внимательно смотрящих на двух, с ожесточением фехтующих. В ужасе узнал я в одном из дуэлянтов Сейдлица. В этот же миг он увидел Настеньку и отступил на шаг. Как удар молнии сверкнула шпага его противника и пронзила его грудь. Он вскрикнул и упал лицом в траву. Секунданты к нему подбежали. "C'est fini!" - воскликнул пожилой офицер, беря руку безжизненного Сейдлица.



"Уведите меня отсюда", - услышал я Настенькин шепот.



Вечером рассказала она, прерывая свою повесть рыданиями, что пьяный Венедиктов в роковую для себя ночь дождался прихода не подчинявшейся ему дьявольской души, проиграл Настеньку Сейдлицу и погиб, желая силою отнять свою расписку у пруссака.



"Теперь я свободна", - закончила она свой рассказ, протягивая мне обе руки. В эту ночь она оставила дверь своей спальни не запертой.





ГЛАВА XII





Не знаю, что и о чем писать дальше... История достопамятных событий, потрясших мою жизнь, давно уже окончена. Не я даже в ней главное лицо. Господу было угодно сделать меня свидетелем гибели человека, перешедшего черту человеческую, и передать в мои руки его драгоценное наследство.



Венчались мы с Настенькой в тот же год, возвратившись в Москву, у Спаса, что в Копье. Жизнь наша протекала безоблачно, и даже при французе домик наш, построенный на Грузинах, был пощажен и огнем и грабителями.



Настенька бросила сцену и предалась хозяйству. Брак наш не был счастлив детьми, и в тяжком одиночестве посещаю я могилу Настенькину в Донском монастыре.



Вот и вся повесть жизни моей. Упомяну только в заключение, что лет через пять после француза, перебирая сундуки в поисках парадной одежды для посещения торжества открытия памятника гражданину Минину и князю Пожарскому, на которое получили мы с Настенькой билеты, нашли мы старый мой студенческий мундир, из кармана которого выпал золотой трехугольник моей души. Долго мы не знали, что с ним делать и смотрели на него со странностью, пока я не проиграл его Настеньке в карточную игру Акульку. Настенька ваяла трехугольник с трепетом, привязала себе на крест, и - странное дело! - с той поры, не знал я больше ни скорби, ни горести. Не ведаю их и сейчас, бродя, опираясь на палку, по склонам московским и зная, что душу мою Настенька бережет в своем гробике на Донском монастыре.


Прикрепленное изображение (вес файла 57.3 Кб)
gambling-devil-245x300.jpg
Дата сообщения: 28.09.2009 02:11 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



30 сентября - Международный день переводчика



Ф. Сологуб



Лягушки





Встретились две лягушки, — одна постарше, другая помоложе. Вот старшая и спрашивает:



— А ты по всякому квакать умеешь?



А младшая отвечает:



— Вот ещё, конечно, по всякому.



— Нy, поквакай, говорит старшая. Стала квакать маленькая лягушка:



— Ква, ква-ква!



На разные лады старается. А старшая говорит:



— Да ты только по русски квакаешь.



— А то как же иначе?— спрашивает маленькая.



— А вот, — говорит старшая, - по французски ты и не умеешь.



А маленькая и говорит:



— По французски никто не квакает.



— Нет, квакают, — сказала большая.



— Ну, как по французски квакают?— спросила маленькая. — Квакни, коли знаешь.



— A вот как, — и большая стала квакать: квю-квю-квю!



— Так-то и я умею,—говорит маленькая.



— Поквакай, коли умеешь, — сказала большая. Маленькая и заквакала:



— Кви-кви-кви!



А старшая засмеялась и говорит:



— Так это ты „кви" по немецки квакаешь, а по французски надо квакать „квю".



Маленькая как ни старалась, ни за что не могла квакнуть «квю», заплакала, наконец, да и говорит:



— Pyccкиe лягушки лучше французских квакают, понятнее.


Прикрепленное изображение (вес файла 539.7 Кб)
.jpg
Дата сообщения: 30.09.2009 01:06 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



1 октября - Международный день пожилых людей.



Дмитрий Глуховский



Свежий воздух





— Прогуляться не хотите? — небрежно поинтересовался Сергей Константинович.



— Мне внуков кормить, — покачала головой Екатерина Алексеевна.



Внимание нового директора школы, все еще весьма привлекательного, хоть и пожилого, ей льстило, но всерьез воспринимать его ухаживания на седьмом десятке было бы странно. Что до внуков, им уже стукнуло шестнадцать, и они были бы только счастливы, если бы их стальная бабушка задержалась на работе.



— Странно, что кроме них вас никто не ждет, — улыбнулся Сергей Константинович. Он не зря заходил на ее уроки: присматривался, изучал и теперь знал, чем ее пронять. Седая, сухонькая, прямая, лаконично и стильно одетая, Екатерина Алексеевна смерила его долгим скептическим взглядом и наконец поддалась. Хрустнула суставами, стряхнула холестериновые бляшки и с достоинством кивнула:



— Ну давайте пройдемся.



— Как ученички? — издалека начал директор.



— Ужасно. В десятом классе контрольная по Мировой и образованию многополярной системы на носу, а я готова поручиться только за одного человека — за себя.



— Как им застой даете? — глянул на нее краешком глаза директор.



— Как десятилетие стабильности, разумеется, — историчка нахмурилась.



— Ну да, стабильности и процветания. А ведь и вправду хорошие годы были, если сравнивать с тем, что потом началось... — Сергей Константинович помолчал и совсем иным тоном завершил фразу: — А знаете, я ведь сам в нашей школе учился.



— Что вы говорите? И я, — Екатерина Алексеевна прищурилась, всматриваясь в благородные директорские черты: — Вы какого года?



— На четыре года вас старше, — улыбнулся тот.



— Я вас не помню, — развела руками историчка.



— Столько времени прошло, — пожал плечами директор. — Меня только в Москве 20 лет не было. Работал в Париже. Сейчас смотрю по сторонам — не могу поверить, как все изменилось. Иду, а перед глазами призраки старых зданий. Иной раз порываюсь в переулок повернуть, а его уже и нет давно, стоит пласто-бетонный монстр на три квартала.



Вышли на Новый Арбат, за последние десятилетия, казалось, почти не изменившийся.



— Помните, здесь ведь раньше не было этих уродливых небоскребов, — задрал директор голову вверх, меряя взглядом упирающиеся в облака серые громады зданий.



— Да, все было куда скромнее, — историчка все же держала нейтралитет, опасаясь пускаться в ностальгические братания с директором.



— Когда я ходил в пятый класс, вот на этом месте была витрина, за ней телевизор, и по нему в любое время дня и ночи показывали мультфильмы. Американские. Задолго до того, как у всех появились видеомагнитофоны, — взор Сергея Константиновича затуманился; он, казалось, уже и не думал больше флиртовать.



— Я помню, — неожиданно откликнулась Екатерина Алексеевна. — А вот в том переходе продавали жевачки, из-под полы. Мне мама один раз купила.



— Так странно... Тут вот ходили троллейбусы, синие, криво так покрашенные, с вечно слетавшими рогами. Я набирал целый ворох чужих использованных билетов: если



ловили контролеры, выворачивал карман, а там этих билетов штук сорок. Не помню, мол, какой из них, поищите сами. Отпускали. А у метро всегда покупал чебуреки. Когда тебе 11 лет, о существовании печени и желчного пузыря даже не догадываешься и есть можно все...



— Ну троллейбусы здесь и 20 лет спустя еще ходили. Я ведь филфак МГУ заканчивала, так что у меня тут и юность прошла. Часто в Дом книги за учебниками, за словарями...



— Еще до того, как Манеж по новой разворотили? — кивнул Сергей Константинович.



— Задолго до этого стеклянного фаллоса. Тогда еще — смешно сказать — Башня Федерации была самым высоким зданием в городе, — слово "фаллос" историчка произнесла с таким отвращением, что Сергей Константинович закашлялся.



— В Европе, если мне память не изменяет, — уточнил он, выруливая на безопасную тему.



— До войны — да, а потом что уж сравнивать? — вздохнула историчка. — Может, уж до Садового дойдем?



— С удовольствием, — Сергей Константинович легонько поклонился. — А представьте, выйдем мы на него сейчас — а там все как раньше, а? Пробка чуть ли не круглосуточная на дороге, а небо все свободное! Вы, наверное, не поверите, но я скучаю по бензиновым выхлопам... Бывало, ходил на выставки автомобилей-олдтаймеров — встану у глушителя, слушаю двигатель и дышу, пока не прогонят. Ничто так воспоминания не будит, как запах. Глаза закрою и воображаю, что ловлю такси где-нибудь у метро, собираюсь в центр, в клуб... И что мне двадцать...



— Кстати, тут совсем рядом давным-давно клуб был, — неловко улыбнулась Екатерина Алексеевна. — "Микс" назывался, если память не изменяет. Не ходили?



— Странно сейчас звучит "клуб", да? Это как если бы наши бабушки нам "танцы" сказали... — ухмыльнулся директор. – Нет, я в "Миксе" не бывал. Я все же к тому моменту уже постарше был, тусовал в "Дягилеве", потом в "Сохо"... Пыльное и проржавевшее слово "тусовал" далось ему туго.



— "Дягилев" я не застала уже, — с удивлением обнаруживая, что еще помнит страшно далекое название, протянула историчка. — Вот, вот тут! Вот там, на Калининском еще стояли старые добрые двадцатичетырехэтажки. А здесь угловая сталинка была и во дворе "Микс". У меня в этой арке, простите уж за подробности, первый поцелуй случился.



— В какой? — Сергей Константинович окинул взглядом висячие сады.



— Тут была, — Екатерина Сергеевна замялась, и сталинка вместе с клубом и судьбоносной аркой растаяла в воздухе.



— А вот там, в переулке, был очаровательный, хотя и дорогущий ресторан с гигантским окном во всю стену. Я там первой жене предложение делал, еще до отъезда за границу. Так волновался... Ехал с работы, заскочил на Киевский вокзал купить цветов, а у меня кошелек вытащили... Я с тех пор Киевский ненавидел и, когда его наконец снесли вместе с торговым



центром, напился от радости.



— А мне первое предложение сделали на концерте 50 cent, так смешно...



— Он, кстати... Слышали?



— Да. Знаете, как-то все внутри сразу опустилось. Целая эпоха ушла все-таки.



— Наша эпоха.



— Ну зачем вы так? — историчка помолчала. — Хотя... Вы правильно сказали, Сергей Константинович. Я вот преподаю историю нулевых: в одних учебниках пишут про застой, в других — про процветание, в треть их — про тревожные предвоенные годы. А ведь большинство авторов уже в 20-х родились. Для меня, как и для вас, нулевые — это клуб "Микс", поцелуи в подъездах, прогулки по Поклонке, сноуборд в Яхроме, как глупо это ни звучит...



— В Турцию тогда еще можно было... — мечтательно протянул директор.



— И в Таиланд...



— Катя... Неужели ты меня совсем не помнишь? – хрипло спросил Сергей Кон-стантинович. – Да, ты восемьдесят седьмого года, а я восемьдесят третьего. Да, я уже заканчивал, а ты еще в седьмом классе бегала. На тебя даже смотреть нелегально было... Потом уехал во Францию, вернулся уже с двумя взрослыми детьми, да и ты уже 15 лет замужем была. Я не решился, потом потерял тебя из виду. Десятилетиями искал тебя на сайтах одноклассников, но нигде не нашел...



— Никогда ими не пользовалась. Не люблю ворошить прошлое.



— А меня, видишь, оно не отпускает... Похоронил жену пять лет назад, дети выросли давно. А сейчас предложили в министерстве несколько школ на выбор, до пенсии время скоротать. Я твою фамилию увидел и сразу сказал: хочу в эту.



Он умолк; молчала и историчка. Он ждал ее вердикта: смогут ли они играть в юность вместе, каждый день после школы?



— Простите, Сергей Константинович, не помню вас. И пытаться вспомнить не вижу смысла. Жизнь прошла, глупо молоденькими притворяться. Полечу я внуков кормить. Надеюсь, увольнять вы меня за это не станете.



Директор провожал Екатерину Алексеевну взглядом, пока ее фигура не затерялась в праздношатающейся толпе, омывающей подножья циклопических офисных центров Садового. Потом закрыл глаза и втянул холодный осенний воздух, пахнущий мокрой листвой. Чистый воздух без малейшей примеси бензиновой гари.


Прикрепленное изображение (вес файла 376.7 Кб)
1952.jpg
Дата сообщения: 01.10.2009 02:01 [#] [@]

Страницы: 123456789101112131415161718192021222324252627282930313233343536373839404142434445464748495051525354555657585960616263646566676869707172737475767778798081828384858687888990919293949596979899100101102103104

Количество просмотров у этой темы: 454486.

← Предыдущая тема: Сектор Волопас - Мир Арктур - Хладнокровный мир (общий)

Случайные работы 3D

The Hero
ГАЗ 24 "Волга" Muscle
Путь к мечте
Маленькая гостиная.
Брелочки
Итальянская терраса

Случайные работы 2D

Hammer
Dw  Revolution
Остров
Sacred Forest
Zerg
Инна
Наверх