Список разделов » Сектора и Миры

Сектор Орион - Мир Беллатрикс - Сказочный мир

» Сообщения (страница 18, вернуться на первую страницу)

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



1 сентября - День знаний, начало учебного года.



Виктория Райхер



Капитал.





На самом деле все мы делимся не на белых и черных, мужчин и женщин или евреев и антисемитов. Мы делимся на отличников и двоечников. И между нами веками длится классовая борьба.



Отличники встают рано, причем далеко не всегда потому, что они жаворонки. Они встают рано потому, что им надо. Если рано им случайно вставать не надо, они встают поздно. Поздно — это в десять утра. Ну ладно, в одиннадцать. Самый край — в двенадцать, со словами "сколько можно спать". Отличникам вообще свойственно задавать самим себе и окружающим риторические вопросы. Например, "когда, если не сегодня, я буду это делать?", "сколько твое безделье может продолжаться?" и "неужели ты не понимаешь, что...". "Неужели ты не понимаешь?" — ключевой вопрос отличников. Они не понимают, как можно не понимать.



Двоечники не понимают.



Отличники работают в системах. Им это важно. При этом им важно, чтобы в системе, где они работают, их ценили. Если в системе, где они работают, их не ценят, отличники ищут новую систему. Самая большая награда для отличника — когда система их сначала не ценила, а теперь ценит. Самое страшное наказание — провалиться в глазах системы. Если отличника спросить "кто ты?", он честно ответит: "Инженер-технолог".



Если спросить "кто ты?" двоечника, он ответит: "Вася".



Основная причина всех действий отличника — убежденность, что так надо. Надо хорошо учиться, надо получать хорошие оценки за экзамены, надо найти хорошую работу (а как же иначе?), а на этой хорошей работе надо сделать карьеру, потому что карьеру делать надо. Да, еще по той же причине они моют грязную посуду.



Двоечники тоже моют грязную посуду.



Когда заканчивается чистая.



Первичное расслоение происходит в школе. Отличника узнать легко, и вовсе не по очкам или умному лицу. Отличник — это тот, кто Делает Уроки. Каждый день.



Приходит домой после школы, переодевается в домашнюю одежду, разогревает обед, обедает — и садится. Иной отличник скор и легок, поэтому садится он на полчаса, и за полчаса у него все готово. Другой отличник основателен и упорен, поэтому его уроки делаются целый вечер. Есть даже такие, которые ежедневно делают Уроки на Послезавтра, но это особая категория человечества, и речь сейчас не о них.



Сделав уроки, отличник улыбается и потягивается. Если он — Истинный Отличник, он может после этого еще и собрать портфель. Впрочем, это необязательно — я знала одного настоящего отличника, за которого все десять школьных лет портфель собирала мама.



А теперь быстро поднимите руку те, кто регулярно строчил домашнюю математику на подоконнике в туалете напротив кабинета химии на пятом этаже. С вами все ясно. Вы наверняка еще помните, что на средней величины домашнее задание нужна обычная перемена (десять минут) в пятом классе и большая (двадцать) — в восьмом. Что? Не "строчил", а "сдувал"? Сами вы "сдувал". Чтобы спокойно списать задание по любому предмету, не нужна никакая перемена. Нужна последняя парта и урок биологии. Можно литературы.



Но сдувание — это детский сад. Высший пилотаж двоечника — сделать домашнее



задание самому, причем на том самом уроке, на который оно задано. Желательно сидя не на последней, а на первой парте. Сделать блестяще, с выдумкой, с переподвыподвертом, и, сделав, немедленно вызваться отвечать. Ответить так, что преподаватель заплачет от восторга, получить законную пятерку с бантиком и, сев на место, углубиться наконец в чтение второго тома сочинения Освальда Шпенглера "Закат Европы". Ради которого и нужно



было ответить добровольно, чтоб потом не дергали. На такое способен только истинный, глубинный, не побоюсь этого слова, духовный двоечник. Которому в общем-то все равно чем заниматься, лишь бы было интересно и не дергали. К сожалению, сочетание "интересно" и "не дергали" в школе (да и в жизни) бывает редко, поэтому ради своего смысла жизни двоечнику приходится трудиться куда упорней, чем отличнику. Если он, конечно, достаточно трудолюбив, чтобы это делать.



Оценки не говорят нам ни о чем.



На доске "Гордость школы" висят вперемешку как портреты отличников, так и портреты двоечников. У последних ничуть не меньше высоких оценок, похвальных грамот и побед на физико-математических олимпиадах, а среди первых есть масса хмурых середнячков. Дело не в баллах, дело в подходе.



Отличник на любое:



— Зачем?



Отвечает:



— Надо!



Двоечник на любое:



— Надо!



Отвечает:



— Зачем?



* * *



По окончании школы отличники и двоечники выкатываются в большую жизнь.



Отличникам там легко: слово "надо" ведет их за собой. Двоечникам сложнее: им приходится изо всех сил думать, как бы выкрутиться так, чтобы ничем не поступиться . Поступаться двоечники не любят. Это, пожалуй, второе существенное различие между двумя классами: отличник твердо знает, чем нужно и должно поступиться, дабы достичь того, чего Надо достичь.



Двоечник абсолютно уверен, что поступаться не имеет смысла ничем, поэтому поступается он только тем, что ему неважно. Ему многое неважно. Собственно, ему по-прежнему важно исключительно чтобы было интересно и особо не дергали. В слове "особо" проявляется последняя уступка, которую двоечник делает обществу.



Отличник работает как плуг: равномерно пашет, оставляя за собой глубокую борозду.



Двоечник работает как взрыв. Пусто, пусто, пусто, покер.



И отличники, и двоечники бывают талантливыми. И двоечники, и отличники бывают блестящими. Из блестящих отличников получаются миллионеры и президенты корпораций, а из блестящих двоечников — писатели-поэты, программисты-инженеры и прочая творческая соль земли, не отягощенная излишней социализацией.



Из нормальных способных отличников выходят хорошие специалисты с приличной зарплатой. Из нормальных способных двоечников получаются люди свободных профессий, работающие на себя и получающие то штуку в день, то фигу в месяц.



К тому же при любой системе исправно кормится довольно большое количество двоечников, которые время от времени подают более или менее гениальные идеи, за что им сквозь зубы прощают постоянные опоздания, отпуска в самый неподходящий момент и непрерывные кончины любимых родственников во все остальное время.



Из неудачных отличников все равно получаются неплохие специалисты с нормальной зарплатой — просто потому, что абсолютно неудачных отличников не бывает. Отличники так устроены: они не в состоянии работать плохо.



А вот что получается из неудачных двоечников, не знает никто. Потому что кто же из гордых двоечников сознается даже себе самому в том, что именно он — неудачный?



Два класса, как и положено, испытывают друг к другу классовую ненависть.



Отличники считают двоечников везучими бездельниками, получающими дары от жизни за красивые глаза. Если при этом конкретный двоечник хотя бы неудачлив в той сфере, которая кажется отличнику наиболее важной (скажем, у него постоянно нет денег, потому что он не готов работать в системе, или он лишен личной жизни, потому что кто ж пойдет за такое счастье), отличники готовы отнестись к нему снисходительно. Но если двоечник живет как считает нужным, работает как ему нравится, имеет за это много денег и счастливо влюблен, любой отличник при виде него испытает законное возмущение. Лучше всего двоечнику быть пьяницей, тогда отличники будут его любить. Потому что сами они, разумеется, никогда.



Двоечники, со своей стороны, убеждены, что отличники — примитивные зануды, не умеющие вставать не по будильнику и жить не по указке. Смягчить их отношение может, допустим, явное отвращение отличника к собственной работе. Или небольшая клиническая депрессия, а еще лучше — нервный срыв. Или хотя бы осознание отличником бедности своей серенькой дорожки перед вершинами горного пути свободного двоечника. Если же отличник занят важным и интересным делом, получает большие деньги, здоров и, хоть убей, не понимает, чем его жизнь хуже жизни горного орла, двоечники будут его презирать. Это презрение сродни тому, которым обливает веснушчатый пацан с дыркой на штанах и пальцами в чернилах аккуратного мальчика с челочкой и носовым платком.



Зато тот, с веснушками, может бегать по лужам и пинать консервные банки. Зато этого, с челочкой, постоянно ставят ему в пример. В глубине души оба класса смутно завидуют друг другу, потому что та, вторая сторона, умеет то, чего не умеет эта.



* * *



Отличница точно знает, что в доме должна быть еда, в холодильнике — продукты, а полы в квартире надо мыть хотя бы раз в неделю.



Двоечница считает, что между мужчиной и женщиной должно быть равноправие. Равноправие выражается в том, что она выходит за него замуж, а он делает за нее все остальное.



Отличница заводит детей, потому что она женщина, воспитывает их, потому, что она мать, и помогает родителям, потому что она дочь.



Двоечница заводит детей, потому что интересно, какие у них будут рожи, не воспитывает их вообще, потому что и так сойдет, и помогает родителям, потому что иначе они не отстанут.



Отличница никогда не пустит своего мужа на работу в грязной рубашке.



Двоечница не считает нужным проверять, надел ли он рубашку вообще.



Отличница скорее покончит с собой, чем подаст семье на ужин сосиски.



Двоечница скорее умрет от старости, чем задумается об ужине.



Да, а еще отличницы умеют гладить. Белье. Утюгом. Двоечницы, как правило, считают, что "чистое" означает" красивое", а гладят чаще всего голую кожу. Рукой.



Впрочем, это отличницы тоже умеют — когда находят время, свободное от дел.



А зато отличница следит за модой, за фигурой, за лишним весом и за репутацией семьи.



А зато двоечница не знает, что слово "оргазмы" существует в единственном числе.



Логично было бы предположить, что межклассовых браков не бывает, но это не так. Двоечники часто любят отличниц, потому как порядок в доме и без вопросов ясно, кто у нас в паре — ах, творческая личность. Отличники порой влюбляются в двоечниц, потому что стирать носки — невелико искусство, а вот настолько искренне улыбаться, спрашивая "милый, что у нас на завтрак?", умеет далеко не всякий.



Создаются, безусловно, и идеальные пары. Двое отличников, живущие вместе,



могут достичь невиданных карьерных высот, заработать миллионы, выстроить огромный дом и вырастить кучу румяных детей.



А влюбленные двоечники способны изобрести вечный двигатель, соорудить из него ероплан и улететь куда-нибудь к такой-то матери и всеобщему удовлетворению.



Но двоим отличникам при этом часто невыносимо скучно друг с другом.



А пара двоечников зарастет грязью по уши и умрет от голода, потому что ни один из них не согласится встать пораньше, чтобы пойти и получить на вечный двигатель патент. Точнее, один согласится, но проспит. А второй пообещает его разбудить, но забудет.



* * *



Вы считаете, я преувеличиваю?



Ну да. Я и сама так считаю.



Но попробуйте вспомнить, в котором часу вы сегодня вставали. И кто при этом лежал с вами рядом. И что он делал. И что вы о нем подумали.



И почему вы ему этого не сказали.


Прикрепленное изображение (вес файла 216 Кб)
1 сентября.jpg
Дата сообщения: 01.09.2009 01:38 [#] [@]

Chanda



+5!!! ..... а я ведь живу с отличницей... Smile

Дата сообщения: 01.09.2009 02:24 [#] [@]

Alexx17, благодарю за внимание!



Занятно, что близких, знакомых, друзей, несложно немножко подумав отнести к отличникам или двоечникам. А вот о себе...

Дата сообщения: 02.09.2009 02:01 [#] [@]

Спасибо за сказку Smile .. мне очень понравилась. Когда-то читала уже но только часть, целиком воспринимается намного интересней.

Дата сообщения: 03.09.2009 00:22 [#] [@]

Сказка о Джударе



(из сборника «1000 и одна ночь»)





Дошло до меня также, — начала новую сказку Шахерезада, — что один купец по имени Омар имел трех сыновей, старшего из которых звали Салим, младшего — Джудар, а среднего — Селим, и воспитывал их, пока они не сделались мужчинами. Но он любил Джудара больше, чем его братьев, и когда тем сделалось ясно, что он любит Джудара, их взяла ревность, и они возненавидели Джудара. И их отцу стало ясно, что они ненавидят своего брата. А отец их был стар годами, и испугался он, что, когда он умрет, Джудару достанутся тяготы из-за его братьев. И он призвал нескольких людей науки и сказал: «Подайте мне мои деньги и материи!» И когда ему подали все его деньги и материи, он сказал: «О люди, разделите эти деньги и материи на четыре части, согласно постановлениям закона».



И имущество разделили, и отец дал каждому сыну долю и долю взял себе и сказал: «Вот мое имущество, я разделил его между ними, и для них не осталось ничего ни у меня, ни друг у друга, и когда я умру, между ними не возникнет разногласия, так как я разделил наследство при жизни. А то, что я взял себе, будет для моей жены, матери этих детей, и она станет помогать себе этим, чтобы прожить...»



А потом, через малое время, отец умер, и ни один из братьев не был доволен тем, что сделал их отец Омар, и все требовали прибавки от Джудара, говоря ему: «Деньги нашего отца у тебя!»



И Джудар с братьями принес жалобу судьям, и пришли мусульмане, которые присутствовали во время дележа, и засвидетельствовали то, что знали, и судья не позволил братьям притеснять один другого. И Джудар потерял часть денег, и его братья из-за тяжбы тоже потеряли, и они оставили его на время, но потом снова начали строить козни. И Джудар понес на них жалобу судьям, и они опять потеряли много из-за судей, и братья до тех пор искали управы друг на друга у одного притеснителя за другим и теряли деньги, пока не скормили всех своих денег притеснителям и все не стали бедняками. И затем братья Джудара пришли к матери и стали над ней смеяться и отняли у нее деньги, и побили ее и выгнали. И она пришла к своему сыну Джудару и сказала ему: «Твои братья сделали со мною то-то и то-то и взяли мои деньги!» — и стала проклинать их. И Джудар сказал: «О матушка, не проклинай их, Аллах воздаст каждому из них за их дела. Но я, о матушка, сделался бедняком, и мои братья тоже бедняки; тяжба заставляет терять деньги, а мы с ними много раз тягались перед судьями, и это не принесло нам никакой пользы, напротив, мы все потеряли, что оставил нам отец, и люди опозорили нас из-за наших препирательств. Неужели я стану еще раз тягаться с ними по этому делу и мы подадим жалобу судьям? Этого не будет! Ты станешь жить у меня, и я оставлю тебе лепешку, которую ем, а ты молись за меня, и Аллах наделит и меня и тебя. Оставь их — они потерпят от Аллаха за свои дела — и утешайся словом сказавшего:





Обидит если глупец тебя, оставь его



И жди поры удобной для отмщенья.



В стороне держись от обиды гнусной, — когда б гора



Обижала гору, обидчик был бы сломлен.





И он принялся успокаивать свою мать и уговаривать, и та согласилась и осталась у него. И Джудар взял сеть и стал ходить к реке и прудам и каждый день он шел куда-нибудь, где плескалась вода. И один день он зарабатывал десять, другой — двадцать, а третий — тридцать и тратил деньги на свою мать, и хорошо ел, и хорошо пил. А у его братьев не было ни ремесла, ни купли, ни продажи, и вошло к ним поражающее и уничтожающее и бедствие постигающее. А они уже сгубили то, что отняли у матери, и оказались в числе несчастных нищих голодранцев. И иногда они приходили к матери и унижались перед ней и жаловались на голод, а сердце матери жалостливо, и она кормила их черствым хлебом, и если у нее было вчерашнее варево, она говорила: «Ешьте скорей и уходите раньше, чем придет ваш брат; для него будет нелегко видеть вас, и это ожесточит его сердце против меня, вы опозорите меня перед ним». И братья торопливо ели и уходили.



И вот однажды они пришли к матери, и та поставила перед ними варево и хлеб, и они стали есть, и вдруг вошел брат Джудар. И мать смутилась, и ей сделалось стыдно, она испугалась, что он на нее рассердится, и склонила голову к земле со стыда перед своим сыном, но Джудар улыбнулся братьям в лицо и сказал: «Простор вам, братья! Благословенный день! Как случилось, что вы меня посетили в этот благословенный день?» И он обнял их, выказал к ним любовь и сказал: «Я не думал, что вы оставите меня тосковать, не придете ко мне и не взглянете на меня и на вашу мать». И братья ответили: «Клянемся Аллахом, о брат наш, мы стосковались по тебе, и нас прежде удерживал лишь стыд из-за того, что у нас с тобой случилось, но мы очень раскаивались. Это дело шайтана, прокляни его Аллах великий, и нет нам благословения ни в ком, кроме тебя и нашей матери...»



Когда же настала следующая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Джудар пришел домой и увидел своих братьев, он сказал им: «Добро пожаловать!» И воскликнул: «Нет мне благословения ни в ком, кроме вас». А его мать сказала: «О дитя мое, да обелит Аллах твое лицо, и да умножит Аллах твое благосостояние! Ты самый великодушный, о дитя мое!» — «Добро вам пожаловать! — сказал Джудар. — Оставайтесь у меня — Аллах великодушен, добра у меня много».



И он помирился с братьями, и те провели у него ночь и поужинали с ним, а на следующий день они позавтракали и Джудар взял сеть и вышел через ворота дающего победу. А его братья ушли и пропадали до полудня и пришли, и мать подала им обед, а вечером пришел их брат и принес мясо и зелень. И они провели таким образом месяц, и Джудар ловил рыбу и продавал ее и тратил деньги на мать и братьев, а те ели и забавлялись. И случилось в какой-то день, что Джудар понес сеть к реке и кинул ее и потянул, и сеть поднялась пустая, и тогда он забросил ее во второй раз, и она опять поднялась пустая. И Джудар сказал про себя: «В этом месте нет рыбы!» И перешел в другое место и закинул там сеть, и она поднялась пустая, и тогда он перешел в другое место и переходил с утра до вечера, но не поймал даже маленькой рыбешки. «Чудеса! — воскликнул он. — Рыба, что ли, в реке вышла, или этому другая причина?»



И он взвалил сеть на спину и пошел назад, огорченный и озабоченный, неся заботу о братьях и о матери и не зная, чем накормить их на ужин. И он проходил мимо пекарни и увидел, что люди толпятся за хлебом и в руках у них деньги, но хлебопек не обращает на них внимания. И он остановился и вздохнул, и хлебопек сказал ему: «Простор тебе, Джудар! Тебе надо хлеба?» И Джудар промолчал, а хлебопек молвил: «Если у тебя с собой нет денег, бери хлеба вдоволь, тебе будет отсрочка». — «Дай мне на десять полушек хлеба», — сказал Джудар. «Возьми еще и эти десять полушек, — молвил хлебопек, — а завтра при неси мне на двадцать рыбы». — «На голове и на глазах!» — ответил Джудар и, взяв хлеб и десять полушек, купил на них кусок мяса и зелени. «Завтра владыка облегчит мою беду», — подумал он и пошел в свое жилище.



И его мать сварила кушанье, и Джудар поужинал и лег спать. А на другой день он взял сеть, и мать сказала ему: «Садись, позавтракай». И он ответил: «Завтракай ты с братьями». И ушел к реке. И он закинул сеть в первый раз, и во второй, и в третий, и переходил с места на место, и делал это до послеполуденного времени, но ему ничего не попалось. И тогда он поднял сеть и пошел, огорченный. А у него не было другой дороги, как мимо хлебопека. И когда Джудар подошел, хлебопек увидел его и отсчитал ему хлеб и серебро и сказал: «Подойди, бери и ступай! Нет сегодня — будет завтра». И Джудар хотел извиниться перед ним, но хлебопек сказал: «Иди, извинений не нужно, если бы ты что-нибудь поймал, улов был бы с тобой. Когда я увидел тебя ни с чем, я понял, что тебе ничего не досталось, а если тебе и завтра ничего не достанется, приходи, бери хлеба и не стыдись, тебе будет отсрочка».



И в третий день Джудар ходил по прудам до послеполуденного времени, но не поймал ничего, и тогда он пошел к хлебопеку и взял у него хлеб и серебро. И он делал так семь дней подряд, а потом расстроился и сказал себе: «Пойду сегодня к пруду Каруна». И он хотел закинуть сеть и не успел опомниться, как приблизился к нему магрибинец, ехавший на муле, и был он одет в великолепную одежду, а на спине мула лежал вышитый мешок, и все на муле было вышито. И магрибинец сошел со спины мула и сказал: «Мир тебе, о Джудар, сын Омара». И Джудар ответил: «И тебе мир, о господин мой, хаджи». — «О Джудар, — сказал магрибинец, — у меня есть к тебе просьба, и если ты меня послушаешься, то получишь большие блага и станешь по этой причине моим другом и исполнителем моих желаний». — «О господин мой хаджи, — ответил Джудар, — скажи мне, что у тебя на уме, я тебя послушаюсь и не стану тебе прекословить». «Прочитай «Фатиху»!» — сказал магрибинец. И Джудар прочитал с ним «Фатиху», а потом магрибинец вынул шелковый шнурок и сказал Джудару: «Скрути мне руки и затяни шнурок покрепче, и брось меня в пруд, и подожди немного, и если увидишь, что я высуну из воды поднятую руку, прежде чем покажусь весь, накинь на меня сеть и вытащи меня поскорее; если же ты увидишь, что я высунул ногу, знай, что я мертв и оставь меня. Возьми тогда мула и мешок и пойди на рынок купцов; ты найдешь там еврея по имени Шамиа, которому отдашь мула, а он даст тебе сто динаров. Возьми их, скрывай тайну и уходи своей дорогой».



И Джудар крепко скрутил магрибинца, а тот говорил ему: «Стягивай крепче. — И потом он сказал: — Толкай меня, пока не сбросишь в пруд». И Джудар толкнул его и сбросил. И магрибинец погрузился в воду, а Джудар постоял, ожидая его, некоторое время, и вдруг высунулись ноги магрибинца. И Джудар понял, что он умер, и взял мула и, оставив магрибинца, отправился на рынок купцов. Он увидел, что тот еврей сидит на скамеечке у входа в кладовую, и когда еврей увидел мула, он воскликнул: «Погиб человек! Его погубила одна лишь жадность», — сказал он потом и, взяв у Джудара мула, дал ему сто динаров и наказал ему хранить тайну, и Джудар взял динары и пошел. Он забрал у хлебопека сколько ему было нужно хлеба и сказал: «Возьми этот динар». И пекарь взял динар и сосчитал, сколько ему приходится, и сказал: «У меня для тебя осталось с динара еще на два дня хлеба».



И Джудар пошел от него к мяснику и дал ему другой динар и, купив у него кусок мяса, сказал: «Оставь остаток с динара у себя на счету», взял зелень и ушел. И он увидел, что его братья требуют у матери чего-нибудь поесть, а та говорит:



«Потерпите, пока придет ваш брат, у меня ничего нет», — и вошел и сказал: «Берите, ешьте!»



И братья набросились на хлеб, точно гули, а Джудар отдал матери оставшееся золото и сказал: «Возьми, матушка, а когда придут мои братья, дай им денег, чтобы они купили себе поесть в мое отсутствие».



И он проспал ночь, а наутро взял сеть и пошел к пруду Каруна, и остановился, и хотел закинуть сеть, и вдруг приблизился другой магрибинец, верхом на муле, еще более нарядный, чем тот, что умер, и с ним был седельный мешок, а в мешке две шкатулки, и в каждом кармане по шкатулке.



«Мир тебе, о Джудар», — сказал магрибинец. И Джудар ответил: «И тебе мир, о господин мой хаджи!» И магрибинец спросил: «Приезжал ли к тебе вчера магрибинец верхом на таком же муле, как этот?» И Джудар испугался и стал отрицать и сказал: «Я никого не видел» (он боялся, что магрибинец спросит, куда он поехал, а если Джудар ответит, что он утонул в пруде, — магрибинец, может быть, подумает, это он его утопил! — и ему осталось только отрицать).



«О бедняга, — сказал магрибинец, — это мой брат, и он опередил меня». — «Я ничего не знаю», — сказал Джудар, и магрибинец спросил его: «Разве ты не связал его и не бросил в пруд и он не говорил тебе: «Если высунутся мои руки, набрось на меня сеть и вытащи меня поскорее, а если высунутся мои ноги, я буду мертв, а ты возьми мула и отведи его к еврею по имени Шамиа, и он даст тебе сто динаров?» И высунулись его ноги, и ты взял мула и отвел его к еврею, и тот дал тебе сто динаров?» — «Если ты это знаешь, зачем же ты меня спрашиваешь?» — сказал Джудар. И магрибинец ответил: «Я хочу, чтобы ты сделал со мною то же, что сделал с моим братом».



И он вынул шелковый шнурок и сказал Джудару: «Свяжи меня и брось в пруд, и если со мной случится то же, что с моим братом, возьми мула, отведи его к еврею и возьми у него сто динаров». — «Подходи», — позвал его Джудар. И магрибинец подошел, и Джудар связал его и толкнул, и тот упал в пруд и погрузился в воду. И Джудар подождал немного, и показались ноги, и тогда Джудар воскликнул: «Он умер в несчастии. Если захочет Аллах, ко мне будут каждый день приезжать магрибинцы, и я стану их связывать, и они поумирают, а мне хватит с каждого мертвого по сто динаров».



И он взял мула и пошел, и когда еврей увидел его, он сказал: «И этот тоже умер!» И Джудар отвечал: «Пусть живет твоя голова!» — «Вот воздаяние жадным», — сказал еврей и, взяв у Джудара мула, отдал ему сто динаров. И Джудар взял их и отправился к матери и отдал ей деньги. И мать спросила его: «О дитя мое, откуда у тебя эти деньги?» И Джудар рассказал ей, и она молвила: «Ты больше не пойдешь к пруду Каруна: я боюсь за тебя из-за магрибинцев». — «О матушка, — сказал Джудар, — я бросаю их в пруд только с их согласия. Что же мне делать! Вот ремесло, которое приносит нам каждый день сто динаров, и я быстро возвращаюсь домой. Клянусь Аллахом, я не брошу ходить к пруду Каруна, пока не исчезнет след магрибинцев и никого не останется из них».



И на третий день он пошел и остановился, и вдруг подъехал магрибинец верхом на муле и с мешком, и он был одет еще наряднее, чем два первые.



«Мир тебе, о Джудар, о сын Омара», — сказал он. И Джудар подумал: «Откуда они все меня знают?» А потом он ответил на приветствие, и всадник спросил: «Проезжали ли в этом месте магрибинцы?» — «Двое», — ответил Джудар. «Куда они направились?» — спросил всадник. И Джудар ответил: «Я их связал и сбросил в этот пруд, и они утонули, и для тебя исход будет такой же». И магрибинец засмеялся и сказал: «О бедняга, у всякого живущего своя судьба!» И он сошел с мула и сказал: «О Джудар, сделай со мной то же, что ты сделал с ними». — И вынул шелковый шнурок, а Джудар сказал: «Выверни руки, чтобы я тебя связал: я спешу, и мое время ушло».



И магрибинец вывернул руки, и Джудар связал его и толкнул, и он упал в пруд, а Джудар остался стоять, ожидая, что будет. И вдруг магрибинец высунул руки и сказал Джудару: «Кидай сеть, о бедняга!» И Джудар накинул на него сеть и вытащил его, и вдруг оказалось, что магрибинец держит в каждой руке по рыбе, цвета красного как коралл. «Открой шкатулки», — сказал он Джудару. И Джудар открыл шкатулки, и магрибинец положил в каждую шкатулку по рыбе и закрыл шкатулки, а потом он обнял Джудара и поцеловал его в щеки, справа и слева, и воскликнул: «Да избавит тебя Аллах от всякой беды! Клянусь Аллахом, если бы ты не накинул на меня сеть и не вытащил меня, я не перестал бы держать этих рыб и погружался бы в воду, пока не умер, и я не мог бы выйти из воды». — «О господин мой, хаджи, — сказал Джудар, — заклинаю тебя Аллахом, расскажи мне, каковы дела тех, что утонули раньше, и что такое поистине эти рыбы, и в чем дело с евреем...»



Когда же настала следующая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Джудар спросил магрибинца и сказал ему: «Расскажи мне про тех, что утонули раньше», — магрибинец ответил: «О Джудар, знай, что те, кто утонул раньше — мои братья. И одного из них звали Абд-ас-Селлям, а второго — Абд-аль-Ахад. Меня же зовут Абд-ас-Самад, а тот еврей — наш брат, и его зовут Абд-ар-Рахим, но только он не еврей, а мусульманин, маликит по исповеданию. Наш отец научил нас разгадывать загадки, открывать клады и колдовать. Мы упражнялись в этом до тех пор, пока не стали нам служить мариды из джиннов и ифритов. Нас четверо братьев, и имя нашего отца — Абдаль-Вадуд, и отец наш умер и оставил нам много денег. И стали мы делить сокровища, деньги и талисманы и дошли до книг и разделили их, и возникло между нами разногласие из-за книги, называемой Сказания Древних, которой нет подобия, и нельзя определить ей цены или уравновесить ее драгоценными камнями, так как в ней упомянуты все клады и разрешены все загадки. Наш отец поступал согласно этой книги, а мы запомнили из нее немногое, и у каждого из нас было желание завладеть ею, чтобы узнать то, что в ней содержится. И когда возникло между нами разногласие, явился к нам шейх нашего отца, который его воспитал и обучил колдовству и волхвованию, а звали его волхв Пресокровенный, и сказал нам: «Подайте книгу!» И мы подали ему книгу, и он молвил: «Вы дети моего сына, и невозможно, чтобы я кого-нибудь из вас обидел. Пусть тот, кто хочет взять эту книгу, пойдет разыскивать клад аш-Шамардаля и принесет мне круг небосвода, коробочку для сурьмы, перстень и меч. У перстня есть марид, который ему служит, по имени Грохочущий Гром, и над тем, кто владеет этим перстнем, не имеет власти ни царь, ни султан, и если он захочет овладеть всей землей вдоль и поперек, он будет на это властен. А что до меча, то, если он будет обнажен против войска и несущий его взмахнет им, он обратит войско вспять, и если он скажет мечу, когда будет им взмахивать: «Перебей это войско!» — из меча выйдет огневая молния и убьет всех. Что же касается круга небосвода, то, если тот, кто им овладеет, захочет увидеть все страны от востока до запада, он увидит их и сможет это сделать, сидя на месте. И какую сторону он захочет увидеть, пусть к той стороне и направит он круг и посмотрит в него — он увидит ее землю и обитателей, как будто она меж его рук. А если он разгневается на какой-нибудь город и направит круг на диск солнца с тем, чтобы сжечь его — этот город сгорит. Что же до коробочки для сурьмы, то всякий, кто насурьмит из нее глаза, увидит все клады. Но у меня есть для вас одно условие: всякий, кто окажется не в силах открыть этот клад, не будет иметь права на эту книгу, а тот, кто откроет клад и принесет мне эти четыре сокровища, имеет право взять книгу».



И мы согласились на это условие, и волхв сказал нам: «О дети мои, знайте, что клад аш-Шамардаля находится под властью детей Красного царя. Ваш отец рассказывал мне, что он старался открыть этот клад, но не смог, и дети Красного царя убежали от него к одному из прудов в земле египетской, называемый прудом Каруна, и бросились в него. И ваш отец настиг их в Египте, но не мог их схватить, потому что они исчезли в пруде, а пруд тот заколдован...»



И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.



(продолжение следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 107.7 Кб)
122295.jpg
Дата сообщения: 05.09.2009 01:35 [#] [@]

Сказка о Джударе



(продолжение)





Когда же настала следующая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что волхв Пресокровенный рассказывал юношам историю и говорил: «И потом он вернулся побежденный и не мог открыть клад аш-Шамардаля, подвластный детям Красного царя. И когда ваш отец оказался перед ними бессилен, он пришел ко мне и стал жаловаться, и я начертил для него гадательную таблицу и увидел, что этот клад будет открыт только при помощи юноши из сынов Египта по имени Джудар, сын Омара, — он будет причиной поимки детей Красного царя, и будет этот юноша рыбаком, и встреча с ним произойдет у пруда Каруна. И колдовство разрешится, только если Джудар свяжет обладателя счастья и бросит его в пруд, и он будет сражаться с детьми Красного царя, и тот, кому предназначено счастье, схватит их, а тот, кому счастья нет, погибнет, и его ноги покажутся из воды. У того же, кто останется цел, покажутся из воды руки, и будет нужно, чтобы Джудар накинул на него сеть и вытащил его из пруда. И мои братья сказали: «Мы пойдем, даже если погибнем!» И я сказал: «Я тоже пойду». А что касается до нашего брата, который в обличье еврея, то он сказал: «Нет у меня к этому желания». И мы договорились с ним, что он отправится в Египет в обличье еврея-купца, чтобы, когда кто-нибудь из нас умрет в пруду, взять у Джудара мула и мешок и дать ему сто динаров. И когда пришел к тебе первый из нас, его убили дети Красного царя, и они убили второго моего брата, но со мной они не справились, и я схватил их». — «Где те, которых ты схватил?» — спросил Джудар. И магрибинец сказал: «Разве ты их не видел? Я их запер в шкатулки». — «Это рыбы», — ответил Джудар. А магрибинец молвил: «Это не рыбы, а ифриты в обличий рыб. Знай, о Джудар, что клад можно отыскать лишь с твоей помощью: дослушаешься ли ты меня и пойдешь ли со мной в город Фас и Микнас? Мы откроем клад, и я дам тебе то, что ты потребуешь — ведь ты стал моим братом, по обету Аллаху, — и ты вернешься к твоей семье с веселым сердцем». — «О господин мой, хаджи, — молвил Джудар, — у меня на шее мать и два брата, и я их содержу. Если я пойду с тобой, кто станет кормить их хлебом?» — «Пустое, — отвечал магрибинец. — Если дело в расходах, то мы тебе дадим тысячу динаров, и ты отдашь их матери, чтобы она их тратила, пока ты не вернешься в свою страну, — ведь если ты отлучишься, то вернешься раньше, чем через четыре месяца».



И когда Джудар услышал о тысяче динаров, он сказал: «Давай, о хаджи, тысячу динаров, я оставлю их матери и пойду с тобой». И паломник выложил ему тысячу динаров, и Джудар взял их и пошел к своей матери и рассказал ей, что у него произошло с магрибинцем, и сказал: «Возьми рту тысячу динаров и трать их на себя ж на моих братьев! Я уезжаю с магрибинцем на запад и буду в отлучке четыре месяца, и мне достанется много добра. Помолись за меня, матушка». — «О дитя мое, — сказала ему мать, — ты заставляешь меня тосковать, и я боюсь за тебя». — «О матушка, — ответил Джудар, — не будет с тем, кого хранит Аллах, беды, а магрибинец — человек хороший». И он стал восхвалять его, и мать сказала: «Да смягчит Аллах к тебе его сердце! Поезжай с ним, о дитя мое, может быть, тебе что-нибудь достанется».



И Джудар простился с матерью и ушел, а когда он прибыл к магрибинцу Абд-ас-Самаду, тот спросил его: «Ты советовался с матерью?» И Джудар отвечал: «Да, она меня благословила». — «Садись сзади меня», — сказал магрибинец. И Джудар сел на спину мула. И магрибинец ехал от полудня до предзакатного времени, и Джудар проголодался, но не видел у магрибинца ничего съестного. «О господин мой хаджи, — сказал он ему, — ты, может быть, забыл захватить съестного в дорогу». — «Ты голоден?» — спросил магрибинец. И Джудар ответил: «Да».



И тогда магрибинец с Джударом сошли с мула, и магрибинец сказал ему: «Сними мешок!» И Джудар снял мешок, а магрибинец спросил: «Чего тебе хочется, о брат мой?» — «А что есть?» — спросил Джудар. И магрибинец молвил: «Заклинаю тебя Аллахом, скажи мне, чего ты желаешь». — «Хлеба с сыром», — сказал Джудар. «О бедняга, — воскликнул магрибинец, — хлеб с сыром тебя не достойны. Попроси чего-нибудь лучшего!» — «По мне все сейчас хорошо», — сказал Джудар. И магрибинец спросил:



«Ты любишь подрумяненных цыплят?» — «Да», — ответил Джудар. «А любишь рис с медом?» — спросил магрибинец.



И Джудар ответил; «Да». И магрибинец говорил» «А любишь такое-то блюдо, и такое-то блюдо, и такое-то блюдо?» — пока не назвал ему двадцать четыре блюда кушаний. И Джудар сказал про себя: «Он одержимый. Откуда он принесет мне кушанья, которые назвал, когда у него нет ни кухни, ни повара. Скажу ему лучше: «Хватит!» И он сказал ему: «Хватит! Ты предлагаешь мне блюда, а я ни одного из них не вижу». — «Простор тебе, Джудар», — сказал магрибинец и, сунув руку в мешок, вынул золотое блюдо с двумя горячими подрумяненными цыплятами, а потом он сунул руку во второй раз и вынул золотое блюдо с кебабом, и он до тех пор вынимал из мешка, пока не вынул все двадцать четыре кушанья, которые упомянул, и Джудар оторопел, а магрибинец сказал: «Ешь, бедняга!»



И Джудар воскликнул: «О господин, ты положил в этот мешок кухню и людей, которые варят?» И магрибинец засмеялся и сказал: «К этому мешку приворожен слуга, и если бы ты требовал каждый час тысячу блюд, слуга приносил бы их и тотчас же подавал бы». — «Прекрасный мешок!» — воскликнул Джудар. И затем они поели вдоволь, а то, что осталось, магрибинец вылил и положил пустые блюда обратно в мешок. И он сунул туда руку и вынул кувшин, и они с Джударом напились и омылись и совершили предзакатную молитву, а потом магрибинец положил кувшин обратно в мешок и сложил туда же шкатулки и, взвалив мешок на мула, сел и сказал Джудару: «Садись, поедем! О Джудар, — спросил он потом, — знаешь ли ты, сколько мы проехали от Мисра досюда?» — «Клянусь Аллахом, не знаю!» — ответил Джудар. И магрибинец молвил: «Мы проехали расстояние в целый месяц пути». — «Как так?» — спросил Джудар. «О Джудар, — промолвил магрибинец, — знай, что мул, который под нами, — марид из маридов джиннов, и он проходит в день расстояние в год, но ради тебя он шел не торопясь». И потом они сели и ехали до заката, а когда наступил вечер, магрибинец вынул из мешка ужин, а утром он вынул завтрак, и они ехали таким образом в течение четырех дней, и двигались до полуночи, и потом делали привал и спали, а утром пускались в путь, и всего, чего бы Джудар ни захотел, он просил у магрибинца, и тот доставал ему все из мешка.



А на пятый день они достигли Фаса и Микнаса и вступили в город, и когда они вошли, всякий, кто встречал магрибинца, здоровался с ним и целовал ему руку. И так продолжалось до тех пор, пока магрибинец не дошел до одних ворот, и он постучался, и ворота вдруг открылись, и за ними показалась девушка, подобная луне.



«О Рахма, о дочь моя, отопри нам дворец», — сказал магрибинец. И девушка ответила: «Слушаю и повинуюсь, о батюшка!» И вошла, тряся боками, и ум у Джудара улетел, и он воскликнул: «Это не иначе, как дочь царя!» И девушка отперла дворец, и магрибинец снял мешок с мула и сказал ему: «Уходи, да благословит тебя Аллах!» И вдруг земля расступилась, и мул опустился вниз, и земля снова стала такой, как была. «О покровитель! — воскликнул Джудар. — Слава Аллаху, который нас спас, когда мы были на спине этого мула!» И магрибинец сказал ему: «Не дивись, Джудар, я тебе говорил, что мул — ифрит. Но пойдем во дворец». И они вошли во дворец, и Джудар был ошеломлен обилием роскошных ковров и тем, что увидел там из редкостей и украшений из драгоценных камней и металлов.



И когда они сели, магрибинец приказал девушке и сказал ей: «О Рахма, подай такой-то узел!» И девушка поднялась и принесла узел и положила его перед своим отцом, а тот развязал узел и вынул из него одежду, стоившую тысячу динаров, и сказал Джудару: «Надевай, о Джудар, да будет тебе простор!» И Джудар надел эту одежду и стал подобен царю из царей запада. А магрибинец положил перед собой мешок и, сунув в него руку, вынимал из него блюда с разными кушаньями, пока не получилось скатерти с сорока блюдами, и сказал: «О господин, подойди, поешь и не взыщи с нас: мы не знаем, чего ты желаешь из кушаний. Скажи нам, чего тебе хочется, то мы тебе и подадим, не откладывая». — «Клянусь Аллахом, о господин мой, хаджи, я люблю всякие кушанья, и ничего мне не противно, — ответил Джудар, — не спрашивай меня ни о чем и подавай все, что придет тебе на ум, а мне следует только есть».



И Джудар провел у магрибинца двадцать дней, и тот каждый день одевал его в новую одежду, и еда появлялась из мешка, и магрибинец не покупал ни мяса, ни хлеба и не варил, а вынимал все, что нужно, из мешка, даже разные плоды. А на двадцать первый день магрибинец сказал:



«О Джудар, пойдем — сегодня день, назначенный для открытия клада аш-Шамардаля».



И Джудар вышел с ним, и они прошли до конца города, а затем вышли из него, и Джудар сел на мула, и магрибинец тоже сел на мула, и они ехали до времени полудня и подъехали к каналу с текучей водой. И тогда Абд-ас-Самад спешился и сказал: «Сходи, о Джудар!» И Джудар спешился, и Абд-ас-Самад крикнул: «Живо!» И сделал рукой знак двум рабам, и те взяли мулов, и каждый из рабов пошел по дороге. И они ненадолго скрылись, а потом один из них вернулся с шатром и поставил его, а другой принес ковры и постлал их в шатре, а вдоль стен шатра он положил подушки и подлокотники. И потом один из рабов ушел и принес две шкатулки, в которых находились рыбы, а второй принес мешок, и магрибинец встал и сказал:



«Пойди сюда, о Джудар». И Джудар подошел и сел подле него, и магрибинец вынул из мешка блюда с кушаньями, и они пообедали, а после этого магрибинец взял шкатулки и начал над ними колдовать, и рыбы в шкатулках заговорили и сказали: «Мы здесь, о волхв этого мира, помилуй нас!» И стали звать на помощь. А магрибинец все колдовал, пока шкатулки не разлетелись на куски, и куски не разнесло ветром. И тогда показалось двое связанных, которые кричали: «Пощади, о волхв этого мира! Что ты хочешь с нами сделать?» И магрибинец ответил: «Я хочу вас сжечь, но если вы мне обещаете открыть клад аш-Шамардаля — будете помилованы». И связанные отвечали: «Мы тебе обещаем, мы откроем клад, но с условием, что ты приведешь рыбака Джудара. Клада не открыть иначе, как с его помощью, никто не может войти туда, кроме Джудара, сына Омара». — «Того, о ком вы говорите, я привел, он здесь, он вас слышит и видит», — отвечал магрибинец, и те двое обещали ему, что откроют клад, и он отпустил их.



А затем он вынул тростинку и несколько дощечек из красного сердолика, которые положил рядом с тростинкой. Потом он взял жаровню, положил в нее углей, дунул на них раз, зажег в них огонь и, принеся куренья, сказал:



«О Джудар, я буду читать заклинания и брошу на огонь куренья, и когда я начну заклинания, я не смогу говорить: иначе заклинание будет недействительно. Я хочу научить тебя, что тебе делать, чтобы достигнуть желаемого». «Научи меня», — сказал Джудар. И магрибинец молвил:



«Знай, когда я начну колдовать и брошу куренья, вода в потоке высохнет, и ты увидишь золотые ворота, величиной с ворота города, с двумя кольцами из металла. Спустись к воротам, постучись легким стуком и подожди немного, потом постучись в другой раз, стуком более тяжким, чем первый, а потом подожди немного и постучись тремя ударами, следующими один за другим, и ты услышишь, как кто-то говорит: «Кто стучится в ворота клада, а сам не умеет разрешать загадки?» А ты скажи: «Я, рыбак Джудар, сын Омара», — и ворота распахнутся, и выйдет из них человек с мечом в руке и скажет тебе: «Если ты этот человек, вытяни шею, чтобы я скинул тебе голову». Вытяни шею, не бойся: когда он поднимет руку с мечом и ударит тебя, он упадет перед тобой, и через некоторое время ты увидишь, что это — человек без духа. Тебе не будет больно от удара, и с тобой ничего не случится, но если ты ослушаешься этого человека, он убьет тебя. А когда ты уничтожишь его чары повиновением, входи и увидишь еще ворота. Постучись в них, и к тебе выедет всадник на коне, и на плече у него будет копье. И всадник спросит тебя:



«Что тебя привело сюда, куда не входит никто из людей и джиннов?» И взмахнет над тобою копьем, а ты открой ему свою грудь, и он ударит тебя и сейчас же упадет, и ты увидишь, что он — тело без духа. Но если ты ослушаешься его, он убьет тебя. Затем войди в третьи ворота, и выйдет к тебе потомок Адама с луком и стрелами в руках, и он метнет в тебя из лука, а ты открой ему свою грудь, и он поразят тебя и упадет перед тобою бездыханным телом. Но если ты ослушаешься его, он убьет тебя, затем войди в четвертые ворота и постучись — они распахнутся, и к тебе выйдет лев, огромный телом, и бросится на тебя, и разинет пасть, показывая, что хочет тебя съесть, но ты не бойся и не беги, а когда лев дойдет до тебя, дай ему руку — он сейчас же упадет, и с тобой ничего не случится. А потом войди в пятые ворота, и к тебе выйдет черный раб и спросит тебя: «Кто ты?» А ты скажи ему: «Я Джудар». И раб скажет тебе: «Если ты этот человек, отопри шестые ворота». А ты подойди к воротам и скажи:



«О Иса, скажи Мусе, чтобы он отпер ворота!» И ворота откроются. И тогда входи и увидишь двух драконов, одного справа, другого слева, и каждый из них разинет пасть и бросится на тебя. Протяни им руки, и каждый дракон укусит тебя за руку, а если ты ослушаешься, они убьют тебя. А потом подойди к седьмым воротам и постучись, к тебе выйдет твоя мать и скажет: «Добро пожаловать, о мой сын! Подойди, я с тобой поздороваюсь!» А ты скажи ей: «Держись от меня вдали и сними с себя одежду!» И она скажет тебе: «О сын мой, я твоя мать, и у меня над тобой право кормления и воспитания — как же ты меня обнажаешь?» А ты скажи: «Если ты не снимешь с себя одежду, я убью тебя». И посмотри направо — увидишь меч, повешенный на стене; возьми его и обнажи над ней и говори ей: «Снимай!» И она будет тебя обманывать и унижаться перед тобой, но не жалей ее и, всякий раз как она что-нибудь снимет, говори ей: «Снимай остальное!» И не переставай угрожать ей убийством, пока она не снимет всего, что на ней есть, и не упадет. Вот тогда ты можешь считать, что разрешил загадки и уничтожил чары и находишься в безопасности. Входи и увидишь золото, наваленное кучами внутри клада, но пусть тебя ничто из этого не прельщает. Посредине клада ты увидишь комнату, перед которой повешена занавеска, приподними ее и увидишь волхва аш-Шамардаля лежащим на золотом ложе, и в головах у него будет что-то круглое, сверкающее, как луна. Это круг небосвода, а опоясан аш-Шамардаль мечом, и на пальце у него перстень, а на шее цепочка, на которой висит коробочка для сурьмы. Возьми эти четыре сокровища и берегись что-нибудь забыть из того, что я тебе назвал, и не ослушайся — будешь раскаиваться, и за тебя придется тогда опасаться».



И магрибинец повторил ему свое наставление во второй, в третий и в четвертый раз, и, наконец, Джудар сказал: «Я запомнил, но кто может устоять против чар, о которых ты упомянул, к вытерпеть такие великие ужасы?» — «О Джудар, не бойся, это все тела без духа», — отвечал магрибинец и стад его успокаивать. А Джудар воскликнул: «Полагаюсь на Аллаха!»



И затем магрибинец Абд-ас-Самад бросил в огонь порошки и некоторое время колдовал, и вдруг вода ушла, и показалось дно потока, и стали видны ворота клада. И Джудар спустился к воротам и постучал в них и услышал, как кто-то говорит: «Кто это стучит в ворота клада и не умеет разрешать загадки?» И Джудар сказал: «Я, Джудар, сын Омара». И ворота распахнулись, и к нему вышел тот человек и обнажил меч и сказал: «Вытягивай шею». И Джудар вытянул шею, и человек ударил его и упал. И то же было у вторых ворот и дальше, пока Джудар не уничтожил чары семи ворот. И тогда вышла его мать и сказала: «Будь здоров, о дитя мое!» И Джудар спросил: «Что ты такое?» И женщина сказала: «Я твоя мать, и у меня над тобой право кормления и воспитания, я носила тебя девять месяцев, о дитя мое». — «Снимай одежду», — сказал Джудар. И женщина молвила: «Ты мой сын, как же ты меня обнажаешь?» Но Джудар воскликнул: «Снимай, или я сниму тебе голову вот этим мечом». И он протянул руку и, взяв меч, обнажил его над женщиной и сказал ей: «Если ты не скинешь одежды, я убью тебя». И спор между ними затянулся, и, наконец, когда Джудар умножил угрозы, женщина скинула кое-что, и Джудар воскликнул: «Скидывай остальное», — и долго с ней спорил, пока она не скинула еще кое-что, и дело продолжалось таким образом, и женщина говорила: «О дитя мое, обмануло в тебе воспитание!» Пока на ней не осталось ничего, кроме рубахи. И тогда она сказала: «О дитя мое, разве сердце у тебя каменное, и ты опозоришь меня, обнажив мою срамоту? О дитя мое, разве это не запретно?» И Джудар сказал: «Твоя правда, не скидывай рубахи!» И едва произнес он эти слова, как женщина закричала: «Он ошибся! Бейте его!» И на него посыпались удары, точно капли дождя, и слуги клада собрались вокруг него и задали ему порку, которой он не забывал всю жизнь, а потом его вытолкали и выбросили за ворота клада, и ворота замкнулись, как прежде. И когда Джудара выбросили за ворота, магрибинец тотчас же подхватил его, и воды потекли по-прежнему...»



И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.



(продолжение следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 238.4 Кб)
1250006569_06.jpg
Дата сообщения: 05.09.2009 01:39 [#] [@]

Сказка о Джударе



(продолжение)





Когда же настала следующая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда слуги клада побили Джудара и выбросили его за ворота и ворота замкнулись и поток побежал попрежнему, Абд-ас-Самад, магрибинец, поднялся и стал читать над Джударом, пока тот не пришел в себя и не очнулся после забытья. И тогда магрибинец спросил его: «Что ты сделал, несчастный?» И Джудар отвечал: «Я уничтожил все препятствия и дошел до моей матери, и у меня с нею возник долгий спор, и она стала, о брат мой, скидывать одежду, и на ней не осталось ничего, кроме рубахи, и тогда она сказала мне: «Не позорь меня, ведь обнажать срамоту запретно». И я оставил на ней рубаху из жалости к ней, и вдруг она закричала: «Он ошибся! Бейте его!» И вышли люди (я не знаю, где они были) и задали мне такую порку, что я был близок к смерти, и вытолкали меня, и я не знаю, что было со мной после этого».



«Не говорил ли я тебе: не будь непослушен? — сказал магрибинец. — Ты причинил зло мне и себе самому. Если бы она сняла рубаху, мы бы достигли желаемого. А теперь ты пробудешь у меня до этого же дня в будущем году». И он тотчас же кликнул рабов, и те отвязали палатку и унесли ее и, скрывшись ненадолго, вернулись с мулами. И Джудар с магрибинцем сели каждый на мула и вернулись в город Фас.



И Джудар стал жить у магрибинца и получал хорошую еду и хорошее питье. И каждый день магрибинец одевал его в роскошную одежду, пока год не кончился и наступил назначенный день. «Вот тот день, — сказал тогда магрибинец, — пойдем!» И Джудар отвечал: «Хорошо!» И магрибинец вывел его за город, и они увидели тех двух рабов с мулами, и они сели и направились к потоку. И рабы поставили палатку и устлали ее коврами, и магрибинец вынул скатерть, и они пообедали, а потом он вынул тростинку и дощечки, как в первый раз, и зажег огонь и принес куренья и сказал: «О Джудар, я хочу дать тебе наставление». — «О господин мой, хаджи, — ответил Джудар, — если я забыл порку, то забыл и наставление». — «Помнишь ли ты наставление?» — спросил магрибинец. И Джудар отвечал: «Да!» И магрибинец молвил: «Береги свою душу и не думай, что та женщина — твоя мать, это — сторож клада в образе твоей матери, и он хочет заставить тебя ошибиться. Если в первый раз ты вышел живым, то в этот раз, если ты ошибешься, тебя выкинут убитым». — «Если я ошибусь, то достоин того, чтобы меня сожгли», — сказал Джудар.



И тогда магрибинец насыпал порошок и стал колдовать. И поток высох, и Джудар подошел к воротам и постучался, и ворота распахнулись, и он уничтожил семь охран и дошел до своей матери, и та сказала ему: «Добро пожаловать, о сын мой!» И Джудар воскликнул: «Откуда я тебе сын, о проклятая? Скидывай одежду!» И женщина стала его обманывать и скидывала одну вещь за другой, пока на ней не осталось ничего, кроме рубахи, и Джудар воскликнул: «Скидывай, проклятая!» И она скинула рубаху и стада телом без духа. И Джудар вошел и увидел золото, наваленное кучами, но не обратил ни на что внимания, и затем он вошел в комнатку и увидел волхва аш-Шамардаля, который лежал, опоясанный мечом, с перстнем на пальце и коробочкой для сурьмы на груди, а в головах у него Джудар увидел круг небосвода. И он подошел и отвязал меч и взял перстень, круг небосвода и коробочку и вышел, и вдруг заиграли для него музыку, и слуги клада закричали: «На здоровье тебе то, что тебе даровано, о Джудар!» И музыка играла, пока Джудар не вышел из клада, а когда он пришел к магрибинцу, тот перестал заклинать и окуривать и поднялся и обнял Джудара и приветствовал его. И Джудар отдал ему четыре сокровища, и магрибинец взял их и кликнул рабов, и рабы взяли палатку и унесли ее и вернулись с мулами, и Джудар с магрибинцем сели и въехали в город Фас. И магрибинец принес мешок и стал вынимать из него кушанья, и перед ним оказалась полная скатерть, и тогда он сказал: «О брат мой! О Джудар, ешь!» И Джудар ел, пока не насытился, и магрибинец вылил остаток кушаний в другие блюда, а пустые положил обратно в мешок. И потом магрибинец Абдас-Самад сказал: «О Джудар, ты покинул свою землю и страну из-за нас и исполнил наше дело, и за нами осталось для тебя одно желание. Пожелай же того, что попросишь, Аллах великий даровал это тебе при нашем посредстве. Проси же, чего желаешь, и не стыдись, — ты заслужил». — «О господин мой, — сказал Джудар, — я желаю от Аллаха великого, а затем от тебя, чтобы ты дал мне этот мешок». — «Подай мешок», — сказал магрибинец. И Джудар подал мешок, и магрибинец сказал: «Возьми его, он твой по праву, и если бы ты пожелал другого, мы бы тебе дали. Но ведь из него, о бедняга, ты будешь пользоваться только пищей, а ты терпел с нами тяготы, и мы тебе обещали, что вернем тебя в твою страну с радостным сердцем. Из этого мешка ты будешь есть, и мы дадим тебе другой мешок, полный золота и драгоценных камней, и доставим тебя в твою страну, и ты сделаешься купцом. Одень себя и свою семью, и тебе не нужно будет денег, и есть ты с семьей станешь из этого мешка. А поступать с ним нужно вот как: ты опустишь в него руку и скажешь: «Заклинаю тебя теми великими именами, которые над тобою, о слуга этого мешка, принеси мне такое-то блюдо!» — И он принесет тебе то, что ты потребуешь, хотя бы ты требовал каждый день тысячу блюд».



И потом магрибинец призвал раба с мулом и наполнил Джудару мешок — один карман золотом, другой драгоценными камнями и дорогими металлами и сказал: «Садись на этого мула, а раб пойдет впереди тебя. Он будет показывать тебе дорогу, пока не приведет тебя к воротам твоего дома. Когда ты приедешь, возьми мешки и отдай рабу мула, он приведет его сюда. Не открывай никому своей тайны. Поручаем тебя Аллаху!» — «Да умножит Аллах тебе блага!» — сказал Джудар и, положив мешки на спину мула, сел и поехал, а раб пошел впереди, и мул следовал за рабом весь день и всю ночь.



А на другой день утром Джудар въехал в Ворота Победы и увидел свою мать, которая сидела и просила у проходящих: «Чего-нибудь ради Аллаха!» И его разум улетел, и он сошел со спины мула и бросился к своей матери, а та, увидев его, заплакала. И Джудар посадил ее на спину мула, а сам шел у стремени, пока не пришел к дому. И тогда он снял свою мать на землю и взял мешки и оставил мула рабу, а тот ушел к своему господину, так как этот раб был шайтан, и мул — тоже шайтан.



Что же касается Джудара, то ему было тяжело, что его мать просит, и, войдя в дом, он спросил: «О матушка, мои братья здоровы?» — «Здоровы», — ответила ему мать. И Джудар спросил: «Почему же ты просишь на дороге?» — «О сын мой, с голоду», — сказала ему мать. И Джудар молвил: «Я дал тебе, прежде чем уехать, сто динаров в первый день и сто динаров на другой день и дал тебе тысячу динаров в день отъезда». — «О дитя мое, — ответила ему мать, — твои братья схитрили со мной и отобрали их у меня и сказали: «Мы хотим купить на них припасы». И отобрали у меня деньги и выгнали меня, и я стала просить на дороге из-за сильного голода». — «О матушка, — сказал Джудар, — с тобой не будет беды, раз я вернулся, не обременяй себя никакой заботой. Вот мешок, полный золота и драгоценностей, и добра у меня всякого много». И мать его сказала: «О дитя мое, ты счастливый, да будет доволен тобою Аллах и да увеличит он свои милости к тебе! Встань, о сын мой, принеси нам хлеба — я со вчерашнего дня очень голодна и без ужина». И Джудар засмеялся и воскликнул: «Да будет тебе просторно, о матушка, требуй, что ты захочешь, и я сейчас же тебе подам! Мне не надо покупать на рынке и не нужно никого, чтобы варить». — «О дитя мое, я ничего у тебя не вижу», — сказала ему мать. И Джудар молвил: «У меня в мешке всякие блюда». — «О дитя мое, все, что найдется, задержит дух и теле», — сказала Джудару мать. И он молвил: «Твоя правда. Когда нет достатка, человек довольствуется самым малым, но когда достаток имеется, человеку хочется чего-нибудь хорошего. А у меня есть все, что можно найти. Требуй же, чего хочешь!» — «О дитя мое, горячего хлеба и кусок сыру», — попросила мать, и Джудар молвил: «О матушка, это не по твоему сану». — «Ты знаешь мой сан, накорми же меня тем, что к моему сану подходит», — сказала ему мать. И Джудар молвил: «О матушка, по твоему сану — подрумяненное мясо, и подрумяненные цыплята, и рисовый пилав с перцем, и еще кишки с начинкой, и тыква с начинкой, и барашек с начинкой, и ребрышки с начинкой, и лапша с миндалем, пчелиным медом и сахаром, и пирожки с патокой, и баклава».



И мать подумала, что он над ней смеется и потешается, и сказала: «Ай-ай, что это с тобой случилось! Ты видишь сон или помешался?» — «Почему ты думаешь, что я помешался?» — спросил Джудар, и его мать сказала: «Потому что ты называешь мне всякие роскошные блюда, а кто сможет за них заплатить и кто сумеет их стряпать?» — «Клянусь жизнью, я обязательно должен накормить тебя всем, что я сейчас назвал!» — воскликнул Джудар, и его мать сказала: «Я не вижу здесь ничего!» — «Подай мешок!» — сказал Джудар. И мать принесла ему мешок и пощупала его, и увидела, что он пустой. И она подала мешок Джудару, и тот опустил в него руку и стал вынимать оттуда полные блюда, пока не вынул все, что назвал. И тогда мать сказала: «О дитя мое, этот мешок маленький, и он был пустой и в нем ничего не было, а ты вынул из него все это. Где же были эти блюда?» — «О матушка, — отвечал Джудар, — знай, что этот мешок дал мне магрибинец. Он заколдован, и у него есть слуга, и когда кто-нибудь чего-нибудь захочет и произнесет над мешком имена и скажет: «О слуга этого мешка, додай мне такое-то блюдо!» — он его принесет». — «Не протянуть ли мне руку и не попросить ли у него тоже?» — спросила у Джудара мать. И он сказал: «Протяни руку!» И его мать протянула руку и сказала: «Заклинаю тебя теми именами, которые над тобою, о слуга мешка, принеси мне ребрышко с начинкой!»



И она увидела, что в мешке появилось блюдо, и, опустив в мешок руку, взяла его, и оказалось, что на блюде отличное ребрышко с начинкой.



А потом Джудар потребовал хлеба и всего, чего пожелала его мать, и сказал ей: «О матушка, когда кончишь есть, переложи остаток кушаний в другие блюда, а пустые блюда положи обратно в мешок: колдовство действует таким образом. А мешок береги».



И мать его унесла мешок и спрятала его, и Джудар сказал ей: «О матушка, скрывай тайну. Я оставлю мешок у тебя, и всякий раз, как тебе что-нибудь понадобится, вынимай из него. Раздавай милостыню и корми моих братьев — все равно в моем присутствии или в моем отсутствии».



И Джудар со своей матерью начал есть, и вдруг вошли к нему его братья. А до них дошел слух обо всем от одного из жителей той же улицы, и он сказал им: «Ваш брат приехал верхом на муле, и впереди него шел раб, и на Джударе была одежда, которой нет равной». И тогда братья сказали друг другу: «О, если бы мы не огорчили нашу мать! Она обязательно ему расскажет о том, что мы с ней сделали. О, позор нам перед ним!» И один из братьев сказал: «Наша мать жалостливая, и если она ему рассказала, то наш брат еще больше нас жалеет, и когда мы перед ним извинимся, он примет наши извинения». И братья вошли к Джудару, и тот поднялся на ноги и приветствовал их наилучшим образом и сказал: «Садитесь, ешьте!» И братья сели и начали есть, а они были слабые от голода. И они ели, пока не насытились, и потом Джудар сказал им: «О братья, возьмите остатки кушаний и разделите их между бедняками и нищими». — «О брат наш, — сказали братья, — оставь это нам на ужин». — «В пору ужина вам будет еще больше», — молвил Джудар. И тогда братья вынесли остатки кушаний и говорили всякому бедняку, который проходил мимо них: «Бери, ешь!» — пока ничего не осталось. И они принесли блюда назад, и Джудар сказал матери: «Положи их в мешок. А под вечер он пошел в большую комнату и вынул из мешка трапезу в сорок блюд и вышел и, сев между братьями, сказал матери: «Подавай ужин». И его мать вошла в ту комнату и увидела, что блюда полны, и тогда она постлала скатерть и стала носить блюда, одно за другим, пока не принесла все сорок блюд полностью. И они поужинали, и после ужина Джудар сказал: «Возьмите, накормите нищих и бедняков».



И братья взяли остатки кушаний и роздали их. А после ужина Джудар вынул сладости, и все поели, а тем, что после них осталось, Джудар велел накормить соседей, и на другой день то же было с завтраком. И так продолжалось десять дней, а затем Салим сказал Селиму: «Что за причина этому делу? Наш брат выставляет нам угощение утром, угощение в полдень и угощение на закате солнца, и к концу вечера — сладости, и все, что остается, он раздает беднякам. Это поступки султанов, и откуда пришло к нему такое счастье? Разве ты не спрашиваешь себя об этих разнообразных кушаньях и сладостях? Все, что остается, он делит между нищими и бедняками, и мы никогда не видели, чтобы он что-нибудь покупал или зажигал огонь, и у него нет ни кухни, ни повара». — «Клянусь Аллахом, я не знаю, — ответил его брат, — но знаешь ли ты кого-нибудь, кто бог рассказал нам об истине в этом деле?» — «Нам не расскажет никто, кроме нашей матери», — сказал Салим.



И они придумали хитрость и пришли в отсутствие брата к матери и сказали: «О матушка, мы голодны». — «Радуйтесь», — сказала их мать и, выйдя в большую комнату, попросила слугу принести мешок и вынула братьям горячих кушаний. «О матушка, — сказали братья, — эти кушанья горячие, а ты не стряпаешь и не вздуваешь огня». — «Они из мешка», — сказала мать. И братья спросили: «А что это за мешок?» И мать их молвила: «Этот мешок заколдован, и просить надо у его сторожа».



И она рассказала им, в чем дело, и сказала: «Скрывайте тайну!» И братья молвили: «Тайна скрыта, о матушка, но научи нас, как это делается». И мать научила их, и братья стали опускать руки в мешок и вынимать то, что они просили, а их брату это было неизвестно. И когда они поняли, какой это мешок. Салим сказал Селиму: «О брат мой, до каких пор мы будем жить у Джудара словно слуги и питаться его милостыней? Не сделать ли нам с ним хитрость? Возьмем этот мешок и завладеем им». — «А какова будет хитрость?» — спросил Селим. И Салим сказал: «Мы продадим брата начальнику Суэцкого моря» — «А как нам сделать, чтобы продать его?» — спросил Селим, и Салим сказал: «Я пойду с тобой к этому начальнику, и мы пригласим его с двумя его людьми, а ты подтверждай то, что я буду говорить Джудару, и к концу вечера я покажу тебе, что я сделаю».



И они сговорились продать брата и пошли в дом начальника Суэцкого моря. И когда Салим и Селим вошли к начальнику, они сказали ему: «О начальник, мы пришли к тебе с делом, которое тебя порадует». — «Хорошо», — сказал начальник, и братья продолжали: «Мы братья, и у нас есть третий брат — шалопай, в котором нет добра. Наш отец умер и оставил нам изрядную долю денег, и когда мы разделили деньги, наш брат взял то, что ему досталось из наследства, и растратил на разврат и распутство, а обеднев, он стал на нас жаловаться властям и говорил нам: «Вы взяли мои деньги и деньги моего отца». И мы стали судиться у судей и потеряли деньги, и он подождал немного и пожаловался на нас второй раз, и мы обеднели, но он не отстал от нас, и мы из-за него в тревоге. Мы хотим, чтобы ты его у нас купил». — «Вы можете ухитриться и привести его сюда, чтобы я скорей послал его в море?» — спросил начальник. И братья сказали: «Мы не можем его привести, но ты будешь у нас гостем и приведешь с собой двоих, не больше. И когда наш брат заснет, мы все пятеро нападем на него и схватим его и сунем ему в рот затычку, и ты его возьмешь ночью и выйдешь с ним из дома, а потом делай с ним что хочешь». — «Слушаю и повинуюсь! — сказал начальник. — Продадите вы его за сорок динаров?» — «Да, — отвечали братья. — После вечерней молитвы приходи в такую-то улицу и найдешь одного из нас ожидающим». И начальник сказал: «Ступайте!» И они отправились к Джудару и подождали немного. А Салим подошел к Джудару и поцеловал ему руку. «Что с тобой, брат?» — спросил Джудар. И Салим сказал: «Знай, что у меня есть приятель, и он много раз приглашал меня к себе домой, когда тебя не было, и сделал мне тысячу благодеяний. Он постоянно оказывал мне почет, и мой брат это знает. Сегодня я поздоровался с ним, и он пригласил меня, и я сказал: «Я не могу оставить брата». И тогда он сказал: «Приведи его с собой», а я ответил: «Он на это не согласится, но если бы ты был у нас гостем вместе с твоими братьями...» А его братья сидели подле него, и я пригласил их и думал, что я их приглашу, а они откажутся, но когда я пригласил его с братьями, он согласился и сказал мне: «Дожидайся меня у входа в молельню, я приду с братьями». И я боюсь, что он придет, и мне тебя стыдно. Не залечишь ли ты мое сердце и не угостишь ли их сегодня вечером? У тебя добра много, о брат мой, но если ты не согласен, позволь мне привести их в дом соседей». — «А зачем тебе приводить их в дом соседей? — спросил Джудар. — Разве наш дом тесен, или нам нечего подать им на ужин? Стыдно тебе со мной советоваться, тебе нужно только попросить хороших кушаний и сладостей, и от них еще останется. А если ты приведешь людей и я буду в отлучке, то попроси у твоей матери, она выставит тебе кушаний с излишком. Ступай приведи их, опустились на нас благословения!»



И Салим поцеловал Джудару руку и ушел, и сидел у дверей в молельню, пока не прошло время вечерней молитвы. И когда эти люди подошли к нему, он взял их и вошел в дом. И, увидав их, Джудар сказал: «Добро пожаловать!» — и посадил их, и подружился с ними, и не знал он, что ждет его из-за них в неведомом. И он потребовал от своей матери ужин, и она стала вынимать из мешка блюда, и Джудар говорил: «Подай такое-то блюдо!» — пока не оказалось перед ним сорок блюд.



И они поели вдоволь и скатерть убрали, и моряки думали, что все это угощение — от Салима, а когда прошла треть ночи, Джудар вынул для них сладости, и Салим им прислуживал, а Джудар и Селим сидели, пока им не захотелось спать. И Джудар поднялся и лег спать, я другие тоже легли. И когда Джудар забылся, они встали и напали на него, и Джудар очнулся уже с затычкой во рту. И ему скрутили руки и понесли его и вынесли из дома под покровом ночи и послали его в Суэц и наложили ему на ноги цепи. И стал он прислуживать и все молчал и служил, как служат пленники или рабы, в течение целого года. Вот что было с Джударом.



Что же касается его братьев, то, проснувшись утром, они вошли к своей матери и сказали ей: «О матушка, наш брат Джудар еще не просыпался?» — «Разбудите его», — сказала мать, и братья спросили: «Где он спит?» — «С гостями», — отвечала мать. И братья сказали: «Может быть, он ушел с гостями, когда мы спали, о матушка? Похоже, что наш брат нашел вкус в пребывании на чужбине и захотел войти в клады. Мы слышали, как он разговаривал с магрибинцами, и те ему говорили: «Мы возьмем тебя с собой и откроем тебе клад». — «А он виделся с магрибинцами?» — спросила их мать, и они сказали: «А разве они не были у нас в гостях?» — «Может быть, он и отправился с ними, — сказала их мать, — но Аллах выведет его на прямой путь. Он ведь счастливый и обязательно добудет добра».



И она заплакала, и ей показалось тяжко расстаться с Джударом, и братья сказали ей: «О проклятая, неужели ты любишь Джудара такой любовью! Когда мы уходим или приходим, ты не радуешься и не печалишься. Разве мы не твои дети, как и Джудар?» — «Вы мои дети, — отвечала им мать, — но вы несчастные, и вы не сделали мне милости. С того дня, как умер ваш отец, я не видела от вас блага. А что до Джудара, то я видела от него великое благо, и он залечил мое сердце и оказал мне уважение, и мне следует о нем плакать, так как его милость лежит на мне и на вас».



Когда братья услышали эти слова, они стали ругать свою мать и бить ее и, войдя в дом, принялись искать мешок, пока не наткнулись на него. И они взяли из одного кармана драгоценные камни, а из другого — золото и заколдованный мешок и сказали матери: «Это имущество нашего отца!» — «Нет, клянусь Аллахом, — отвечала им мать, — это имущество вашего брата Джудара, которое он принес из страны магрибинцев». — «Ты лжешь, — сказали братья, — это имущество нашего отца, и мы будем им распоряжаться!» И они разделили найденное между собой, и у них возникло несогласие насчет заколдованного мешка, и Салим сказал: «Я возьму его!» И Селим тоже сказал: «Я возьму его!» И началось между ними препирательство. И тогда мать сказала: «О дети мои, золото и драгоценности, которые были в мешке, вы разделили, а этого мешка не разделить и не уравновесить деньгами, а если разорвать его на два куска, его чары исчезнут. Оставьте его у меня, и я буду выставлять вам поесть во всякое время, а сама, между вами, удовольствуюсь кусочком и тем, что вы оденете меня во что-нибудь, по вашей милости. Каждый из вас начнет торговое дело, и вы — мои дети, а я — ваша мать. Пусть останется все как было, побоимся позора: ведь, может быть, брат ваш придет».



Но братья не послушались ее и провели всю ночь в спорах. И их услышал один лучник из приближенных царя, — а он был приглашен в дом, по соседству с домом Джудара, где было открыто окно. И лучник выглянул из окна и услышал весь спор и те слова, которые говорили братья о дележе. Когда наступило утро, этот лучник пошел к царю, — а звали царя Шамс-ад-Дауле, и он был в то время царем Египта. И когда лучник вошел к нему, он рассказал о том, что услышал, и царь послал за братьями Джудара и велел привести их и кинуть под пытку, и они сознались, и царь отнял у них мешок и посадил их в тюрьму. А затем он назначил матери Джудара на каждый день столько благ, чтобы ей хватило, и вот то, что было с ними.



Что же касается Джудара, то он провел целый год, прислуживая в Суэце, а через год они поднялись на корабль, и напал на них ветер, который кинул их корабль к одной горе, и корабль разбился, и все, что было на нем, потонуло, и никто не достиг суши, кроме Джудара, а остальные путники умерли. И когда Джудар достиг суши, он шел до тех пор, пока не дошел до кочевья арабов, и те спросили его, что с ним, и он рассказал им, что был моряком на корабле, и поведал им свою историю. А в кочевье был один купец из жителей Джидды, и он сжалился над Джударом и сказал ему: «Не послужишь ли ты у нас, о египтянин, я буду тебя одевать и возьму тебя с собою в Джидду?»



И Джудар служил ему и ехал с ним, пока они не достигли Джидды, и купец оказал ему великий почет, а потом купец, господин Джудара, захотел совершить паломничество и взял Джудара в Мекку. И когда они вступили туда, Джудар пошел совершить круговой обход в заповедном пространстве, и когда он совершал обход, он вдруг увидел своего приятеля магрибинца Абд-ас-Самада, который тоже совершал обход. И, увидав Джудара, магрибинец приветствовал его и спросил, как он поживает. И Джудар заплакал и рассказал ему о том, что с ним случилось. Тогда магрибинец взял его с собой и ввел его в свой дом и оказал ему уважение и надел на него одежду, которой нет равной, и сказал: «Оставило тебя дурное, о Джудар». Он погадал на песке, и стало ему видно то, что случилось с братьями Джудара, и он сказал: «Знай, о Джудар, что с твоими братьями случилось то-то и то-то, и они заточены в тюрьме царя Египта, но да будет тебе у меня просторно, пока ты не совершишь благочестивые обряды, и достанется тебе одно лишь добро». — «О господин мой, — отвечал ему Джудар, — я пойду и попрощаюсь с купцом, у которого живу, и приду к тебе». — «Должен ли ты деньги?» — спросил магрибинец. И Джудар ответил: «Нет». И тогда Абд-ас-Самад молвил: «Ступай простись с купцом и приходи тотчас же, хлеб налагает обязательства на сынов дозволенного».



И Джудар пошел и простился с купцом и сказал ему; «Я встретился с моим братом». — «Ступай приведи его, мы сделаем ему угощение», — сказал купец. И Джудар молвил: «Он не нуждается: он из людей благоденствия, и у него много слуг».



И купец дал Джудару двадцать динаров и сказал ему: «Очисти меня от ответственности». И Джудар простился с купцом и вышел. И вдруг он увидал одного бедного человека и отдал ему эти двадцать динаров. И он отправился к Абд-ас-Самаду, магрибинцу, и пробыл у него, пока они не исполнили обрядов паломничества, и магрибинец дал ему кольцо, которое Джудар взял из клада аш-Шамардаля, и сказал ему: «Возьми это кольцо, оно приведет тебя к тому, что ты хочешь, ибо у него есть слуга по имени Грохочущий Гром, и если тебе что-нибудь понадобится из мирских благ, потри кольцо, и перед тобою явится этот слуга, и все, что ты ему прикажешь, он тебе сделает».



И он потер перед Джударом кольцо, и к нему явился слуга и крикнул: «Я здесь, о господин, что ты потребуешь, то получишь! Построишь ли ты разрушенный город, или разрушишь построенный город, или убьешь царя, или разобьешь войско?» — «О Гром, — сказал ему магрибинец, — этот человек стал твоим господином, заботься о нем».



И затем он отпустил марида и сказал Джудару: «Потри кольцо, и перед тобой появится его слуга; приказывай ему все, что хочешь, и он не будет тебе прекословить. Отправляйся в твою страну и храни кольцо — ты перехитришь им твоих врагов. Не пренебрегай же ценностью этого кольца». — «О господин, — отвечал Джудар, — с твоего позволения, я поеду в мою страну». — «Потри кольцо, — молвил магрибинец, — слуга появится перед тобой, и ты сядешь ему на спину, и если ты скажешь ему: «Доставь меня сегодня же в мою страну», он не ослушается твоего приказания».



И затем Джудар попрощался с Абд-ас-Самадом и потер кольцо, и к нему явился Грохочущий Гром и сказал ему: «Я здесь, требуй и получишь!» — «Доставь меня в Египет в сегодняшний же день», — сказал Джудар. И слуга молвил: «Будь по-твоему». И поднял его и летел с ним от времени полудня до полуночи. А затем он опустился с ним в пределах дома его матери и ушел. И Джудар вошел к своей матери, и, увидав его, она поднялась и заплакала, и приветствовала его, и рассказала ему о том, что постигло его братьев от царя и как он их побил и отнял у них заколдованный мешок и мешок с золотом и драгоценностями. И когда Джудар услышал это, ему стало не легко, что его братья страдают. И он сказал своей матери: «Не печалься о том, что миновало; я сейчас покажу тебе, что я сделаю, и приведу моих братьев».



И затем он потер кольцо, и явился к нему слуга и сказал: «Я здесь, требуй — получишь!» И Джудар сказал ему: «Я приказываю тебе привести ко мне моих братьев из тюрьмы царя». И слуга спустился под землю и вышел изпод нее лишь посреди тюрьмы. А Салим и Селим были в сильнейшем стеснении и великом горе из-за мук заточения, и они стали желать смерти, и один говорил другому: «Клянусь Аллахом, о брат мой, продлилась над нами беда! До каких пор будем мы в этой тюрьме? Умереть в ней — для нас избавление». И когда это было так, земля вдруг расступилась, и вышел к ним Грохочущий Гром. Он поднял обоих братьев и спустился с ними под землю, и братья обмерли от сильного страха, а очнувшись, они увидели себя в своем доме и увидели, что их брат Джудар сидит там и мать его — с ним рядом. «Добро пожаловать, братья! — сказал Джудар. — Вы меня обрадовали».



И братья склонили лица к земле и стали плакать, и Джудар сказал им: «Не плачьте, шайтан и жадность привели вас к этому. И как вы могли меня продать? Но я утешаюсь, вспоминая о Юсуфе то, что сделали с ним братья, еще страшней, чем ваш поступок со мной: они ведь бросили его в колодец...»



И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.



(окончание следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 113.3 Кб)
.jpg
Дата сообщения: 05.09.2009 01:42 [#] [@]

Сказка о Джударе



(окончание)





Когда же настала следующая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Джудар сказал своим братьям: «Как это вы сделали со мной такое дело? Но раскайтесь перед аллахом и попросите у него прощения, — он простит вас, ибо он — прощающий, милостивый. А я вас извинил, и да будет вам просторно! С вами не случится беды».



И он стал их уговаривать и успокоил их сердца, и потом он принялся им рассказывать обо всем, что он вынес в Суэце, пока не встретился с шейхом Абд-ас-Самадом, и рассказал им о кольце, и братья сказали: «О брат наш, не взыщи с нас на этот раз, а если мы вернемся к тому, что делали, поступай с нами как желаешь». — «Не беда! — сказал Джудар, — но расскажите мне, что сделал с вами царь». — «Он нас побил и угрожал нам, — сказали братья, — и взял от нас мешки». — «И он не остерегся?» — воскликнул Джудар. И он потер кольцо, и слуга явился к нему, и когда братья увидели это, они испугались и подумали, что Джудар велит слуге их убить, и пошли к своей матери и стали говорить: «О матушка, мы под твоей защитой, о матушка, заступись за нас!» — «О дети мои, не бойтесь!» — ответила им мать. И Джудар сказал слуге: «Я приказываю тебе принести мне все, что находится в казне царя из драгоценных камней и прочего. Не оставляй там ничего и принеси заколдованный мешок и мешок с драгоценностями, которые царь отнял у моих братьев», — «Слушаюсь и повинуюсь», — ответил слуга и тотчас же исчез и забрал все, что было в казне, и принес мешки с тем, что в них заключалось. И он положил все, что было в казне, перед Джударом и сказал ему: «О господин, я не оставил в казне ничего».



И Джудар приказал своей матери беречь мешок с драгоценностями и положил заколдованный мешок перед собой и сказал слуге: «Я приказываю тебе построить в сегодняшнюю ночь высокий дворец и покрыть его жидким золотом и устлать роскошными коврами, и пусть не взойдет день, раньше чем ты все это кончишь». — «Будь по твоему», — сказал слуга и спустился под землю. И после этого Джудар вынул кушанья, и все поели и повеселились и легли спать.



Что же касается слуги, то он собрал своих помощников и велел им построить дворец. И одни стали ломать камни, другие строить, третьи белить, четвертые рисовать, а пятый стлал ковры. И не взошел еще день, как дворец был уже в полном порядке. И тогда слуга поднялся к Джудару и сказал: «О господин, дворец совершенно готов и в полном порядке, и если ты выйдешь посмотреть на него, то выходи».



И Джудар вышел со своей матерью и братьями, и они увидали этот дворец, которому не было равных, и красота его устройства ошеломляла ум. И Джудар обрадовался этому дворцу, который стоял на перекрестке дороги, и он ничего на него не потратил. «Будешь ли ты жить в этом дворце?» — спросил он мать. И та сказала: «О дитя мое, буду!» И она призвала на него благословения.



И Джудар потер кольцо и вдруг услышал, как слуга говорит: — «Я здесь!» — «Я приказываю тебе, — сказал Джудар, — привести мне сорок невольниц, белых и прекрасных, и сорок черных невольниц, и сорок белых невольников и сорок рабов». — «Будь по-твоему!» — отвечал слуга и ушел с четырьмя десятками своих помощников в страны Хинд, Синд и Персию. И, всякий раз как они видели красивую девушку, они похищали ее, и юношей тоже похищали. И слуга послал еще сорок, и они привели прекрасных черных невольниц, а другие сорок привели негров, и все пришли в дом Джудара и наполнили его. А затем слуга показал невольников Джудару, и они ему понравились, и он сказал: «Принеси для каждого человека платье из роскошнейших одежд». — «Готово!» — сказал слуга. И Джудар молвил: «Принеси одежду, чтобы надеть моей матери, и одежду, чтобы надеть мне». И слуга принес все это, и тогда Джудар одел невольниц и сказал им: «Вот ваша госпожа, целуйте у нее руку и не прекословьте ей. Служите ей, белые и черные!»



И он одел белых невольников, и те поцеловали у Джудара руку, и одел своих братьев, и Джудар стал подобием царя, а братья его — точно везири. А его дом был просторен, и он поселил Селима и его невольниц в одной стороне и Салима с его невольницами в другой стороне, а сам зажил с матерью в новом дворце, и каждый был в своем жилище, точно султан.



Вот что было с ними. Что же касается казначея царя, то он захотел взять из казны какие-то вещи, и вошел и не увидел там ничего, напротив, он нашел ее подобной тому, что сказал некто:





Вот ульи пчелиные, что были населены,



Но, пчелы когда ушли, они опустели.





И казначей издал великий вопль и упал без чувств, а очнувшись, он вышел из казны и оставил двери в нее открытыми и вошел к царю Шамс-ад-Дауле и сказал: «О повелитель правоверных, вот о чем мы осведомляем тебя: казна опустела сегодня ночью». — «Что ты сделал с моими деньгами, которые были в моей казне?» — спросил царь. И везирь сказал: «Клянусь Аллахом, я ничего с ними не сделал и не знаю, по какой причине она опустела. Вчера я ходил туда и видел, что казна полна, а сегодня я увидел, что она пуста, и в ней ничего нет, и двери заперты, и их не повредили, и засов не сломан, и туда не входил вор». — «А пропали мешки?» — спросил царь. И везирь сказал: «Да». И тогда ум улетел у царя из головы...»



Когда же настала следующая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда казначей царя вошел к нему и осведомил его о том, что все из казны пропало и мешки тоже, ум улетел у царя из головы, и он поднялся на ноги и сказал казначею: «Иди впереди меня».



И казначей пошел, а царь последовал за ним, и они вошли в казну, и царь не нашел там ничего и огорчился и воскликнул: «Кто напал на мою казну и не побоялся моей ярости?» И он разгневался сильным гневом и вышел и собрал диван, и пришли старшины войска, и всякий из них думал, что царь гневается на него. И царь сказал: «О воины, знайте, что моя казна ограблена сегодня ночью, и я не знаю, кто совершил такие поступки и напал на меня, не боясь меня». — «А как так?» — спросили воины. И царь сказал: «Спросите казначея».



И казначея спросили, и он сказал: «Вчера она была полна, а сегодня я вошел в нее и увидел, что она пуста, но дверь ее не повредили и не взломали ее».



И воины удивились таким словам, но не успели они еще дать ответ, как лучник, который раньше донес на Салима и Селима, вошел к царю и сказал: «О царь времени, я всю ночь смотрел на каких-то строителей, которые строили, а когда взошел день, я увидел выстроенный дворец, которому нет равных. И я спросил, и мне сказали, что Джудар прибыл к построил этот дворец, и у него есть невольники и рабы, и он принес много денег и освободил своих братьев из тюрьмы, и теперь он у себя дома, точно султан. «Посмотрите в тюрьме», — сказал царь. И люди посмотрели и не увидели Салима и Селима и вернулись и осведомили царя о том, что случилось, и царь сказал: «Ясно, кто мой обидчик! Кто освободил Салима и Селима из тюрьмы, тот взял и мои деньги». — «О господин, а кто это?» — спросил везирь. И царь сказал: «Это их брат Джудар. И он взял мешки. Но пошли, о везирь, к нему эмира с пятьюдесятью человеками, пусть они его схватят вместе с его братьями и наложат печати на все его имущество и приведут их ко мне, а я их повещу». И царь разгневался сильным гневом и воскликнул: «Живо! Поскорей пошли к нему эмира, пусть он приведет их ко мне, чтобы я их убил». — «Будь терпелив, — сказал везирь, — Аллах терпелив и не торопится наказать своего раба, когда тот его ослушается. С тем, кто, как говорят, построил дворец в одну ночь, не справится никто в мире. Я боюсь, что с эмиром случится из-за Джудара беда. Потерпи, пока я придумаю план, и мы увидим истину в этом деле. А того, чего ты желаешь, ты достигнешь, о царь времени». — «Придумай мне план, о везирь», — сказал царь. И везирь молвил: «Пошли к нему эмира и пригласи его, а я буду к нему внимателен и проявлю к нему любовь и стану его спрашивать, как он поживает, а после этого мы посмотрим: если его решимость сильна, мы устроим с ним хитрость, а если его решимость слаба, схватим его, и делай с ним что хочешь». — «Пошли пригласить его», — сказал царь. И везирь приказал эмиру по имени Осман отправиться к Джудару и пригласить его и сказать ему: «Царь зовет тебя на угощение». — «И не приходи иначе, как с ним», — сказал ему царь. А этот эмир был дурак и превозносился в душе. И, выйдя, он увидел перед воротами дворца евнуха, который сидел на скамеечке. И когда эмир Осман подошел ко дворцу, евнух не встал перед ним, будто к нему никто и не приближался, а с эмиром Османом было пятьдесят человек. И эмир Осман подошел и сказал: «О раб, где твой господин?» И тот ответил: «Во дворце».



И когда эмир Осман говорил с ним, евнух сидел, облокотившись. И эмир Осман рассердился и сказал: «О скверный раб, разве тебе меня не стыдно? Я с тобой разговариваю, а ты лежишь как негодяй!» — «Иди и не будь многоречив», — сказал евнух, И когда эмир услышал от него эти слова, он пропитался гневом и, подняв свою дубинку, хотел ударить евнуха, а он не знал, что это шайтан. И, увидав, что эмир вынул дубинку, евнух поднялся и бросился на него и отнял у него дубинку и ударил его четыре раза. И когда его пятьдесят человек увидели это, им стало тяжело, что их господина бьют, и они вытащили мечи и хотели убить раба. Но тот воскликнул; «Вы вынимаете мечи, о собаки!» И бросился на них, и всякого, кого он ударял дубинкой, он разбивал и топил в крови. И люди побежали перед рабом и бежали, а раб все бил их, пока они не удалились от ворот дворца, и тогда раб вернулся и сел на свою скамеечку, не обращая ни на кого внимания. Что же касается эмира Османа и его людей, то они вернулись, бегущие и побитые, и остановились перед царем Шамс-адДауле и рассказали ему, что с ними случилось. И эмир Осман сказал царю: «О царь времени, когда я подошел к воротам дворца, я увидел евнуха, который сидел в воротах на золотой скамеечке, гордясь, и, увидев, что я подхожу к нему, он полулег после того, как сидел прямо, и пренебрег мною и не встал передо мною. И я стал с ним разговаривать, а он отвечал мне полулежа. И меня взяла ярость, и я вытащил дубинку и хотел ударить его, но он отнял у меня дубинку и побил меня и побил моих людей и повалил их, и мы убежали от него и не могли с ним справиться».



И царя охватил гнев, и он воскликнул: «Пусть пойдет к нему сто человек!» И эти его человек отправились к рабу и пришли к нему, и раб встал на них с дубинкой и избивал их до тех пор, пока они не побежали перед ним. И тогда он вернулся и сел на свою скамеечку. И эти сто человек вернулись к царю и, придя к нему, рассказали ему обо всем и сказали: «О царь времени, мы побежали перед ним, боясь его». — «Пусть пойдут к нему двести!» — сказал царь. И они пошли, и раб разбил их, и когда они вернулись, царь сказал везирю: «Я обязываю тебя, о везирь, выйти с пятьюстами людей и поскорей привести ко мне этого евнуха, а также привести его господина Джудара и его братьев». — «О царь времени, — сказал везирь, — мне не нужно солдат, напротив, я пойду один без оружия». И везирь скинул оружие и надел белую одежду и, взяв в руки четки, пошел один. И он дошел до дворца Джудара и увидел, что тот раб сидит, и, увидав его, подошел к нему без оружия и вежливо сел с ним рядом и сказал: «Мир с вами!» И раб ответил: «И с тобой мир, о человек! Чего ты хочешь?» И когда везирь услышал, что раб говорит: «О человек», — он понял, что он из джиннов, и задрожал от страха и сказал ему: «О господин, твой господин Джудар здесь?» — «Да, во дворце», — ответил раб. И везирь сказал: «О господин, пойди к нему и скажи: «Царь Шамсад-Дауле зовет тебя. Он устраивает для тебя угощение и передает тебе привет и говорит, чтобы ты почтил его жилище и отведал его угощение». — «Постой здесь, а я с ним поговорю», — сказал раб. И везирь остался стоять, соблюдая пристойность, а марид вошел во дворец и сказал Джудару: «Знай, о господин, что царь прислал к тебе эмира, и я побил его, и с ним было пятьдесят человек, и я обратил их в бегство. А затем он послал сто человек, и я побил их. И потом он послал двести человек, я обратил и их в бегство, и теперь он послал к тебе везиря, безоружного, и зовет тебя к себе, чтобы ты съел его угощение. Что ты скажешь?» — «Ступай приведи везиря сюда», — сказал Джудар. И раб вышел из дворца и сказал везирю: «О везирь, поговори с моим господином». — «Слушаю и повинуюсь!» — сказал везирь. А затем он пошел и вошел к Джудару и увидел, что тот величественнее царя и сидит на таких коврах, каких царь не может постлать. И мысли везиря смутились из-за красоты дворца и украшений в нем и ковров, и везирь казался в сравнении с Джударом бедняком. И он поцеловал перед ним землю и пожелал ему блага, и Джудар спросил: «Какое у тебя дело, о везирь?» И везирь сказал: «О господин, царь Шамс-ад-Дауле тебя любит и шлет тебе привет и стремится взглянуть на твое лицо. Он приготовил для тебя угощение — залечишь ли ты его сердце?» — «Если он меня любит, — сказал Джудар, — передай ему привет и скажи ему, чтобы он пришел ко мне». — «Слушаю и повинуюсь!» — отвечал везирь. И Джудар вынул кольцо и потер его, и слуга кольца явился перед ним, и Джудар сказал: «Подай мне одежду из наилучших платьев!» И слуга принес ему одежду, и Джудар сказал: «Надень ее, о везирь!» И везирь надел ее, и Джудар молвил: «Ступай осведоми царя о том, что я сказал».



И везирь вышел, одетый в эту одежду, равной которой он не надевал, и пошел к царю и рассказал ему о положении Джудара и расхвалил дворец и все, что там было, и сказал: «Джудар пригласил тебя». — «Поднимайтесь, о воины», — сказал царь, и все поднялись, и тогда царь молвил: «Садитесь на коней и подайте мне моего коня, и мы отправимся к Джудару». И царь сел на коня и взял с собой воинов, и они отправились в дом Джудара.



Что же касается Джудара, то он сказал мариду: «Я хочу, чтобы ты привел к нам ифритов из твоих помощников, в облике людей, и они были бы у нас свитой и стояли бы во дворе дома, чтобы царь увидел их, — и испугался, и устрашился, и сердце его задрожало бы, и он понял, что моя сила больше его силы».



И слуга привел двести ифритов в облике солдат, опоясанных роскошным оружием, и все они были сильные и толстые. И когда царь прибыл, он увидел этих сильных и толстых людей, и его сердце устрашилось. И затем он поднялся во дворец и вошел к Джудару и увидел, что тот сидит так, как не сидит ни один царь или султан, и он приветствовал его и приложил руки к голове, а Джудар не встал и не оказал ему уважения и не сказал ему: «Садись!» — но оставил его стоять. И царя охватил страх, и он не мог ни сесть, ни уйти и думал: «Если бы он меня боялся, он не выкинул бы меня из головы и, может быть, он мне повредит из-за того, что я сделал с его братьями».



А потом Джудар сказал ему: «О царь времени, не дело таким, как ты, обижать людей и отбирать у них деньги». И царь воскликнул: «О господин, не взыщи с меня: жадность заставила меня это сделать, и исполнился приговор судьбы. Если бы не было греха, не было бы и прощения». И он стал оправдываться перед Джударом за то, что раньше сделал, и просить у него прощения и извинения, и среди своих оправданий он произнес такие стихи:





«О достойных сын дедов, кроткий по нраву «



Не кори нас за то, что мы совершили.



Если ты нас обидел, мы извиняем,



Если мы обижали, ты извини нас...»





И он унижался перед ним до тех пор, пока Джудар не сказал ему: «Да простит тебя Аллах!» — и не велел ему сесть. И царь сел, и Джудар надел на него одежду пощады и приказал своим братьям расставить столы, а после того как поели, он одел людей царя я оказал ему уважение, и затем царь приказал уходить и вышел из дома Джудара. И каждый день он приходил к Джудару и собирал диван только в доме Джудара, и увеличивалась между ними дружба и любовь.



И они провели таким образом некоторое время, а потом царь остался наедине с везирем и сказал ему: «О везирь, я боюсь, что Джудар убьет меня и отнимет у меня царство». И везирь сказал ему: «О царь времени, что касается царства, то не бойся: положение Джудара выше положения царя и овладение царством унизит его достоинство. А если ты боишься, что он убьет тебя, то у тебя есть дочь, выдай ее за него, и вы с ним будете в одинаковом положении». — «О везирь, ты будешь посредником между ним и мною», — сказал царь. И везирь молвил: «Пригласи его к себе, и мы будем проводить вечер в какой-нибудь комнате, а ты вели своей дочери нарядиться в самый роскошный наряд и пройти мимо комнаты; увидав ее, он ее полюбит. И когда мы поймем, что это случилось, я обращусь к нему и скажу ему, что это — твоя дочь, и заведу с ним разговор, как будто ты ничего не знаешь, и он посватает ее у тебя. А когда ты женишь его на своей дочери, вы будете с ним как единое и ты окажешься от него в безопасности, а если он умрет, ты наследуешь от него многое». — «Ты прав, о везирь», — сказал царь.



И он сделал угощение и пригласил Джудара, и тот пришел в султанский дворец, и они просидели в великом веселье до конца дня. А царь послал к своей жене и велел ей нарядить дочь в самый роскошный наряд и пройти с нею мимо дверей комнаты, и жена его сделала так, как он сказал, и прошла со своей дочерью, и Джудар увидал ее. А она обладала красотой и прелестью, и ей не было равных, и когда Джудар как следует в нее всмотрелся, он сказал: «Ах!» И его члены расслабли, и охватила его сильная любовь и страсть, и овладела им тоска и волнение, и цвет его лица пожелтел. «Да не будет с тобой беды, о господин! — сказал тогда везирь. — Что это» я вижу, ты расстроился и ахаешь?» — «О везирь, чья это дочка? Она похитила меня и отняла у меня разум!» — воскликнул Джудар. И везирь ответил: «Это дочь твоего друга — царя. Если она тебе нравится, я поговорю с ним, и он выдаст ее за тебя замуж». — «О везирь, — сказал Джудар, — поговори с ним! Клянусь жизнью, я дам тебе все, чего ты попросишь, и дам царю все, чего он попросит, как выкуп за его дочь, и мы станем любящими родственниками». — «Ты непременно достигнешь своей цели», — сказал везирь. А затем везирь потихоньку поговорил с царем и сказал ему: «О царь времени, твой любимец Джудар хочет к тебе приблизиться, и он ищет через меня к тебе доступа, чтобы ты выдал за него свою дочь, Ситт Асию. Не обмани же моих ожиданий и прими мое посредничество — все, чего ты попросишь как выкуп за нее, он тебе даст». — «Выкуп уже прибыл ко мне, — сказал царь, — а моя дочь — служанка для услуг ему, и я выдам ее за него замуж, и милость при согласии будет от него».



И они проспали эту ночь, а наутро царь собрал диван и призвал туда и избранных и простых, и явился шейх-аль-ислам, и Джудар посватался к царской дочери. И царь сказал: «Выкуп уже прибыл». И написал брачный договор. И Джудар послал за мешком, в котором были драгоценности, и дал его царю как выкуп за его дочь. И забили барабаны, и запели флейты, и стали нанизывать ожерелья торжеств.



И Джудар вошел к девушке, и стали они с царем как единое, и провели вместе несколько дней, а потом царь умер, и воины начали просить Джудара, чтобы он стал султаном, и все время соблазняли его, а он отказывался, но потом согласился, и его сделали султаном, и он велел построить мечеть на могиле царя Шамс-ад-Дауле и назначил деньги на ее содержание. И мечеть эта находится в квартале лучников, а дом Джудара был в квартале йеменитов. И когда он стал султаном, он построил здание и мечеть, и квартал назвали его именем, и стал он называться квартал Джудара. И он пробыл царем некоторое время и сделал своих братьев везирями: Салима — везирем правой стороны и Селима — везирем левой стороны, и те провели так год, не больше. А потом Салим сказал Селиму: «О брат мой, до каких пер продлится это? Неужели мы проведем всю жизнь слугами Джудара и не порадуемся власти и счастью, пока Джудар будет жив?» — «А как нам сделать, чтобы убить его и взять от него перстень и мешок?» — спросил Селим. И потом Селим сказал Салиму: «Ты умней меня, придумай же хитрость; может быть, мы убьем его». — «Если я придумаю хитрость, чтобы его убить, — сказал Салим, — согласишься ли ты, чтобы я был султаном, а ты везирем правой стороны и чтобы перстень был мне, а мешок тебе?» И Селим ответил: «Согласен!» И они сговорились убить Джудара из любви к благам мира и власти.



А потом Селим и Салим придумали против Джудара хитрость и сказали ему: «О брат наш, мы хотим похвалиться тобою. Войди же к нам в дом, и поешь нашего угощения, и залечи нам сердца».



И они обманывали его и говорили ему: «Залечи нам сердца и поешь нашего угощения», пока Джудар не сказал; «Это неплохо! В чьем же доме будет угощение?» И Салим ответил: «В моем доме, а когда ты съешь мое угощение, ты поешь угощение моего брата». — «Это будет не плохо!» — сказал Джудар и пошел с Салимом к нему в дом. И Салим поставил ему угощение и положил в него яду. И когда Джудар поел, мясо у него размякло, и он упал мертвый.



И тогда Салим поднялся, чтобы снять у него с пальца перстень, но перстень не поддавался, и Салим отрезал палец ножом, а потом он потер перстень, и марид явился к нему и сказал: «Я здесь, требуй, чего хочешь!» — «Возьми моего брата Селима и убей его, и унеси обоих, отравленного и убитого, и брось их перед воинами», — сказал Салим.



И марид взял Селима и убил его и поднял обоих убитых и вынес их и бросил перед начальниками войска. А они, сидели за трапезой на балконе дома и ели, и когда они увидели, что Джудар и Селим убиты, они отняли руки от кушаний, и их взволновал страх, и они спросили марида: «Кто совершил с царем и везирем такой поступок?» — «Их брат Салим», — ответил марид. И вдруг Салим вошел и сказал: «О воины, ешьте и веселитесь! Я овладел кольцом моего брата Джудара, а вот марид — слуга кольца, стоит перед вами. Я велел ему убить моего брата Селима, чтобы он не оспаривал у меня власти, так как он обманщик, и я боюсь, что он меня обманет. А вот Джудар, он теперь убит, и я стал над вами султаном. Согласны ли вы? Если нет, я потру кольцо, и слуга его перебьет вас, и больших и малых...»



Когда же настала следующая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Салим спросил воинов:



«Согласны ли вы, чтобы я стал султаном? Если нет, я потру кольцо, и слуга его перебьет вас, и больших и малых», — воины сказали ему: «Мы согласны, чтобы ты был царем и султаном».



И Салим велел похоронить своих братьев и собрал диван, и некоторые люди шли вслед за похоронным шествием, а другие шли перед Салимом.



А когда пришли в диван, Салим сел на престол, и ему присягнули на царство, и после этого он сказал: «Я хочу написать брачный договор с женой моего брата». — «Когда пройдет время очищения», — сказали ему, но он воскликнул: «Я не знаю ни очищения, ни чего-нибудь другого! Клянусь жизнью моей головы, я непременно войду к ней сегодня ночью!»



И ему написали договор и послали уведомить жену Джудара, дочь царя Шамс-ад-Дауле, и та сказала: «Оставьте его, пусть входит».



А когда Салим вошел к ней, она показала ему радость, и приняла его с пожеланиями простора, и положила ему в воду яд, и погубила его, а потом она взяла кольцо и сломала его, чтобы не владел им никто, и проткнула мешок. А затем она послала рассказать об этом шейх-аль-исламу и послала сказать эмирам: «Выберите себе царя, чтобы он был над вами султаном».



И вот то, что дошло до нас из рассказа о Джударе, до конца и полностью.


Прикрепленное изображение (вес файла 60.1 Кб)
9407324194.jpg
Дата сообщения: 05.09.2009 01:45 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



9 сентября - Международный день красоты.



Ганс Христиан Андерсен.



Соседи.





Право, впору было подумать, будто в пруду что-то случилось, а на самом-то деле ровно ничего. Только все утки, и те, что спокойно дремали себе на воде, и те, что вставали на голову вверх хвостами — они и это умеют, — вдруг заспешили на берег. На мокрой глине запечатлелись следы их лап, и издали еще долго-долго слышалось их кряканье.



Вода тоже взволновалась, а ведь всего за минуту перед тем она стояла недвижно, отражая в себе, как в зеркале, каждое деревцо, каждый кустик, старый крестьянский дом со слуховыми оконцами и ласточкиным гнездом, а главное — большой розовый куст в полном цвету, росший над водой у самой стены. Только все это стояло в воде вверх ногами, как перевернутая картина. Когда вода взволновалась, одно набежало на другое, и вся картина пропала. На воде тихо колыхались два перышка, оброненных утками; их вдруг словно погнало и закрутило ветром. Но ветра не было, и скоро они опять спокойно улеглись на воде. Сама вода тоже мало-помалу успокоилась, и в ней опять отчетливо отразился домик с ласточкиным гнездом и розовый куст со всеми его розами. Они были чудо как хороши, но сами об этом не знали — им ведь никто об этом не говорил. Солнце просвечивало сквозь их нежные ароматные лепестки, и на душе у роз было так же хорошо, как у нас в минуты тихого счастливого раздумья.



— Как прекрасна жизнь! — говорили розы. — Одного только хотелось бы нам — поцеловать теплое красное солнышко да вон те розы в воде. Они так похожи на нас! А еще нам хотелось бы расцеловать и тех миленьких птенчиков вон там, внизу. Наверху, над нами, тоже есть птенчики, они высовывают из гнезда головки и попискивают. У них еще нет перышек, как у отца с матерью. Да, славные у нас соседи и вверху и внизу. Ах, как хороша жизнь!



Птенчики наверху и внизу — нижние-то только отражение верхних — были воробьи, мать и отец их — тоже. Они завладели пустовавшим с прошлого года ласточкиным гнездом и расположились в нем как у себя дома.



— Что это плавает по воде? Утиные дети? — спросили воробьишки, увидав утиные перья.



— Не задавайте глупых вопросов! — отвечала воробьиха-мать. — Не видите разве, что это перья, живое платье, какое ношу и я, какое будет и у вас, — только наше-то потоньше! Неплохо бы положить эти перышки в гнездо — они славно греют. Хотелось бы мне знать, чего испугались утки. Должно быть, что-нибудь случилось там под водой, не меня же они испугались... Хотя, положим, я довольно громко сказала вам "Пип!". Тупоголовые розы должны бы знать, что случилось, но они никогда ничего не знают, только глядятся на себя в пруд да пахнут. Ох, как они мне надоели, эти соседи!



— Послушайте-ка этих милых птенцов наверху! — сказали розы. — Они тоже начинают пробовать голос. Они еще не умеют, но скоро научатся щебетать! То-то радости будет! Приятно иметь таких веселых соседей!



В это время к пруду подскакала пара лошадей на водопой. На одной сидел верхом деревенский парнишка. На нем ничего не было, он поснимал с себя все, одну только черную шляпу оставил. Она была черная, с широкими полями. Парнишка насвистывал, словно птица, и забрался с лошадьми на самую глубину пруда. Проезжая мимо розового куста, он сорвал розу, заткнул ее за ленту шляпы и теперь воображал себя страсть каким нарядным! Напоив лошадей, он уехал. Оставшиеся розы глядели вслед уехавшей и спрашивали друг друга:



— Куда это она отправилась?



Но никто этого не знал.



— Я бы тоже не прочь пуститься по белу свету! — сказала одна роза. — Только нам и в своей зелени неплохо! Днем солнышко пригревает, ночью небо светится еще краше! На нем много маленьких дырочек, через них и видать!



Дырочками они считали звезды — розам ведь можно и не знать, что такое звезды.



— Мы оживляем собою весь дом! — сказала воробьиха. — К тому же ласточкины гнезда приносят счастье, как говорят люди. Вот почему они так рады нам! Но соседи, соседи!.. Этакий вот розовый куст у стены только разводит сырость. Надеюсь, когда-нибудь его уберут отсюда, и на его месте вырастет хлеб. Розы на то только и годны, чтоб любоваться ими да пахнуть, самое большее — торчать в шляпе. От моей матери я слыхала, что они каждый год опадают, и тогда жена крестьянина собирает их и пересыпает солью, причем они получают уже какое-то французское имя, не могу его выговорить, да и без нужды мне. Потом их подогревают на огне, чтобы они были душистее. Вот и все. Они только на то и годятся, чтобы услаждать нос да глаза. Поняли?..



Настал вечер, в теплом воздухе заплясали комары и мошки, облака окрасились пурпуром, запел соловей. Пел он для роз о том, что красота — это как солнечный свет на земле, что красота живет вечно. А розы думали, что соловей поет о самом себе, и не мудрено, что они так думали. Им и в голову не приходило, что песня эта — о них, они лишь радовались ей и думали: "А не могут ли и все воробьишки стать соловьями?"



— Мы отлично понимаем, что поет эта птица, — сказали воробьишки. — Вот только одно слово нам непонятно: что такое "красота"?



— Так, ничего, — отвечала им мать. — Одна видимость! На господском дворе у голубей есть свой дом, там их каждый день угощают горохом и зернами — я, к слову сказать, едала с ними, и вы тоже будете: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, — так вот, там во дворе есть две птицы с зелеными шеями и гребешком на голове. Хвост у них может распускаться, и как распустится — ну что твое колесо, да еще переливается разными красками, так что глазам невтерпеж! Зовут этих птиц павлинами, вот это-то и есть красота. Пообщипать их немножко — и выглядели бы не лучше нашего брата. Я бы их заклевала, не будь они такие большие.



— Я их заклюю, — сказал самый маленький, совсем еще голенький воробышек.



В доме жила молодая чета — муж и жена. Они очень любили друг друга; оба были такие работящие и расторопные, и в доме у них было очень нарядно и уютно. Каждое воскресное утро молодая женщина набирала целый букет самых красивых роз и ставила его в кувшине с водой на большой деревянный сундук.



— Вот я и вижу, что сегодня воскресенье! — говаривал молодой муж и целовал свою милую женушку; потом оба усаживались рядом, а солнце светило в окно, озаряя свежие розы и молодую чету.



— Глядеть на них тошно! — говорила воробьиха, заглянув из гнезда в комнату, и улетала.



Так повторялось из воскресенья в воскресенье, ведь свежие розы появлялись в кувшине каждое воскресное утро: розовый куст цвел все так же пышно. Тем временем воробышки уже успели опериться и тоже хотели полетать с матерью, но воробьиха сказала им:



— Сидите дома!



И они остались сидеть.



А она летела, летела, да и попала лапкой в силок из конского волоса, который закрепили на ветке мальчишки-птицеловы. Петля так и впилась воробьихе в лапку, словно хотела перерезать ее, и боль-то была какая, страх-то какой! Мальчишки подскочили и грубо схватили птицу.



— Простой воробей! — сказали они, но все-таки не выпустили воробьиху, а понесли ее к себе на двор, угощая щелчками по носу всякий раз, как она попискивала.



А на дворе у них жил в это время старичок, который занимался варкой мыла для бороды и для рук, в шариках и кусках. Веселый такой старичок, вечно переходил с места на место, нигде не задерживался подолгу. Увидел он у мальчишек птицу, услышал, что они собираются выпустить ее на волю — зачем им простой воробей! — и сказал:



— Постойте! Мы наведем на нее красоту!



Услыхала это воробьиха и вся задрожала, а — старичок достал из своего ящика, где хранились чудесные краски, сусального золота, велел мальчишкам принести ему яйцо, обмазал белком всю птицу и облепил ее сусальным золотом, так что воробьиха стала вся позолоченная. Но она и не думала о таком великолепии, а только дрожала всем телом. А старичок оторвал лоскут от красной подкладки своей старой куртки, вырезал его зубчиками, как петушиный гребешок, и прилепил воробьихе на голову.



— Ну вот, теперь глядите, как полетит золотая птица! — сказал старичок, выпустил воробьиху, и она в страхе понеслась прочь. Вот блеску-то было! Все птицы — и воробьи, и даже ворона, которая не вчера родилась, — не на шутку перепугались, но все же пустились вслед за воробьихой, желая знать, что это за важная птица такая.



— Прраво, диво! Прраво, диво! — каркала ворона.



— Постой! Постой! — чирикали воробьи.



Но она не желала останавливаться. В страхе летела она домой, каждую минуту готовая упасть на землю, а птиц, летевших за ней, все прибавлялось и прибавлялось — и малых и больших. Некоторые подлетали к ней вплотную, чтобы клюнуть ее.



— Ишь ты! Ишь ты! — щебетали и чирикали они.



— Ишь ты! Ишь ты! — зачирикали и птенцы, когда она подлетела к своему гнезду. — Это, наверное, и есть павлин! Ишь какой цветастый! Глазам невтерпеж, как говорила мать. Пип! Это и есть красота!..



И они всем скопом принялись клевать ее, так что она никак не могла проскользнуть в гнездо. От ужаса она не могла даже сказать "пип", не то что "я ваша мать". Остальные птицы тоже принялись клевать воробьиху и выщипали у нее все перья. Обливаясь кровью, упала она в самую середину розового куста.



— Бедная пташка! — сказали розы. — Мы укроем тебя. Склони к нам свою головку!



Воробьиха еще раз распустила крылья, плотно прижала их к телу и умерла у своих соседок, свежих, прекрасных роз.



— Пип! — сказали воробышки. — Куда же это запропастилась мамаша? Неужто она нарочно выкинула такую штуку и нам теперь самим придется промышлять о себе? Гнездо она оставила нам в наследство, но вот обзаведемся мы семьями, кому ж из нас им владеть?



— Да уж для вас здесь места не будет, когда я обзаведусь женой и детьми! — сказал самый младший.



— А у меня побольше твоего будет и жен и детей! — сказал другой.



— А я старше вас всех! — сказал третий.



Воробышки заспорили, захлопали крылышками и ну клевать друг друга... И вдруг — бух! — попадали из гнезда один за другим. Но и лежа на земле врастяжку, они не переставали злиться, кривили головки набок и мигали глазом, который смотрел наверх. Манера дуться у них была своя.



Летать они кое-как уже умели; поупражнялись еще немножко и порешили расстаться, а чтобы узнавать друг друга при встрече, уговорились шаркать три раза левою ножкой и говорить "пип".



Гнездом завладел младший и постарался рассесться в нем как можно шире. Теперь он стал в нем полный хозяин, да только ненадолго. Ночью из окон дома полыхнуло пламя и ударило прямо под крышу, сухая солома мгновенно вспыхнула, и весь дом сгорел, а с ним вместе и воробей. Молодые супруги, к счастью, спаслись.



(продолжение следует).


Прикрепленное изображение (вес файла 293.9 Кб)
- 2.jpg
Дата сообщения: 09.09.2009 02:25 [#] [@]

Ганс Христиан Андерсен.



Соседи.



(продолжение)





Наутро взошло солнце, и все вокруг смотрело так, словно освежилось за ночь сладким сном. Только на месте дома осталось лишь несколько черных обгорелых балок, опиравшихся на дымовую трубу, которая теперь была сама себе хозяйка. Пожарище еще сильно дымило, а розовый куст стоял все такой же свежий, цветущий, и каждая роза, каждая ветка отражались в тихой воде.



— Ах, что за прелесть — розы на фоне сгоревшего дома! — сказал какой-то прохожий. — Прелестнейшая картинка! Непременно надо зарисовать!



И он достал из кармана небольшую книжку с чистыми белыми страницами и карандаш — это был художник. Живо набросал он карандашом дымящиеся развалины, обгорелые балки, покосившуюся трубу — она заваливалась набок все больше и больше, — а на первом плане цветущий розовый куст. Он и в самом деле был прекрасен, ради него-то и рисовали картину.



Днем мимо пролетали два воробья, родившихся здесь.



— А где же дом-то? — сказали они. — Где гнездо? Пип! Все сгорело, и наш крепыш-братец тоже. Это ему за то, что он забрал себе гнездо. А розы таки уцелели! По-прежнему красуются своими красными щеками. У соседей несчастье, а им небось и горюшка мало! И заговаривать-то с ними нет охоты. Да и скверно тут стало — вот мое мнение!



И они улетели.



А как-то осенью выдался чудесный солнечный день — впору было подумать, что лето в разгаре. На дворе перед высоким крыльцом барской усадьбы было так сухо, так чисто; тут расхаживали голуби — и черные, и белые, и сизые; перья их так и блестели на солнце. Старые голубки-мамаши топорщили перышки и говорили молоденьким:



— В грруппы, в грруппы!



Так ведь было красивее и виднее.



— А кто эти серенькие крошки, что шмыгают у нас под ногами? — спросила старая голубка с зеленовато-красными глазами. — Эти серрые крошки!.. Серрые крошки!..



— Это воробышки! Хорошие птички! Мы ведь всегда славились своей кротостью, пусть поклюют с нами! Они никогда не вмешиваются в разговор и так мило шаркают лапкой.



Воробьи и в самом деле шаркали лапкой. Каждый из них шаркнул три раза левою лапкой и сказал "пип". Вот почему все сейчас же узнали друг друга — это были три воробья из сгоревшего дома: третий-то, оказывается, остался жив.



— Изрядно тут кормят! — сказали воробьи.



А голуби гордо ходили друг вокруг друга, выпячивали грудь, судили да рядили.



— Видишь вон ту зобастую? Видишь, как она глотает горох? Ей достается слишком много! Ей достается самое лучшее! Курр! Курр! Видишь, какая она плешивая? Видишь эту хорошенькую злюку? — И глаза у всех делались красными от злости. — В грруппы! В грруппы! Серрые крошки! Серрые крошки! Курр! Курр!..



Так шло у них беспрерывно, и будет идти еще тысячу лет.



Воробьи как следует ели, как следует слушали и даже становились было в группы, только это им не шло. Насытившись, они ушли от голубей и стали перемывать им косточки, потом шмыгнули под забором прямо в сад. Дверь в комнату, выходившую в сад, была отворена, и один из воробьев, переевший, а потому очень храбрый, вспрыгнул на порог.



— Пип! — сказал он. — Какой я смелый!



— Пип! — сказал другой. — А я еще смелее!



И он прыгнул за порог. В комнате никого не было. Это отлично заметил третий воробышек, залетел в глубину комнаты и сказал:



— Входить так входить или вовсе не входить! Вот оно какое чудное, это человечье гнездо! А это что здесь поставлено? Нет, что же это такое?



Прямо перед ними цвели розы, отражаясь в воде, а рядом, опираясь на готовую упасть трубу, торчали обгорелые балки.



— Нет, что бы это могло быть? Как это сюда попало?



И все три воробья захотели перелететь через розы и трубу, но ударились прямо об стену. И розы, и труба были нарисованные — большая великолепная картина, которую художник написал по своему наброску.



— Пип! — сказали друг другу воробьи. — Это так, ничего! Одна видимость! Пип! Это красота! Можете вы это понять? Я не могу!



Тут в комнату вошли люди, и воробьи упорхнули.



Шли дни и годы. Голуби продолжали ворковать, если не сказать ворчать, — злющие птицы! Воробьи мерзли и голодали зимой, а летом жили привольно.



Все они обзавелись семьями, или поженились, или как там еще это назвать. У них были птенцы, и каждый, разумеется, был прекраснее и умнее всех птенцов на свете. Все они жили в разных местах, а если встречались, то узнавали друг друга по троекратному шарканью левой ногой и по приветствию "пип". Самой старшей из воробьев, родившихся в ласточкином гнезде, была воробьиха. Она осталась в девицах, и у нее не было ни своего гнезда, ни птенцов. И вот ей вздумалось отправиться в какой-нибудь большой город, и она полетела в Копенгаген.



Близ королевского дворца, на самом берегу канала, где стояли лодки с яблоками и глиняной посудой, увидела она большой разноцветный дом. Окна, широкие внизу, суживались кверху. Воробьиха посмотрела в окно, посмотрела в другое, и ей показалось, будто она заглянула в чашечки тюльпанов: все стены так и пестрели разными рисунками и завитушками, а в середине каждого тюльпана стояли белые люди: одни из мрамора, другие из гипса, но для воробья что мрамор, что гипс — все едино. На крыше здания стояла бронзовая колесница с бронзовыми конями, которыми правила богиня победы. Это был музей Торвальдсена.



— Блеску-то, блеску! — сказала воробьиха. — Это, верно, и есть красота. Пип! Но тут она побольше павлина.



Воробьиха еще с детства помнила, как мать рассказывала о самой большой красоте, какую ей довелось увидеть. Затем она слетела вниз, во двор. Там тоже было чудесно. На стенах были нарисованы пальмы и разные ветви, а посреди двора стоял большой цветущий розовый куст. Он склонял свои свежие ветви, усыпанные розами, к могильной плите. Воробьиха подлетела к ней, увидав там еще нескольких воробьев. "Пип"! И она трижды шаркнула левою лапкой. Этим приветствием она из года в год встречала всех воробьев, но никто не понимал его — раз расставшиеся встречаются не каждый день, — и теперь она повторила его просто по привычке. А тут глядь — два старых воробья и один молоденький тоже шаркнули трижды левою лапкой и сказали "пип".



— А, здравствуйте, здравствуйте!



Оказывается, это были два старых воробья из ласточкиного гнезда и один молодой отпрыск.



— Так вот где мы встретились! — сказали они. — Место тут знаменитое, вот только поживиться нечем! Вот она, красота-то! Пип!



Из боковых комнат, где стояли великолепные статуи, выходило во двор много людей. Все подходили к каменной плите, под которой покоился великий мастер, изваявший все эти мраморные статуи, и долго-долго стояли возле нее молча, с задумчивым, но светлым выражением на лице. Некоторые собирали опавшие розовые лепестки и прятали их на память. Среди посетителей были и прибывшие издалека — из Англии, Германии, Франции. Самая красивая из дам взяла одну розу и спрятала ее у себя на груди. Видя все это, воробьи подумали, что здесь царствуют розы и что все здание построено исключительно для них. По мнению воробьев, это было уж слишком большою честью для роз, но так как все люди выказывали им такое уважение, то и воробьи не захотели отставать от них.



— Пип! — сказали они и принялись мести землю хвостами, косясь на розы одним глазом. Прошло немного времени, и они узнали в розах своих старых соседей. И это действительно было так. Художник, срисовавший розовый куст и обгорелые развалины дома, выпросил у хозяев позволение выкопать куст и подарил его строителю музея. Прекраснее этих роз не было на свете, и строитель посадил весь куст на могиле Торвальдсена. И теперь розы цвели над ней как живое воплощение красоты и отдавали свои алые душистые лепестки на память людям, приезжавшим сюда из далеких стран.



— Вас определили на должность здесь в городе? — спросили воробьи, и розы кивнули им: они тоже узнали своих сереньких соседей и очень обрадовались встрече с ними.



— Как хороша жизнь! — сказали они. — Жить, цвести, встречаться со старыми друзьями, ежедневно видеть вокруг себя ласковые лица! Тут каждый день словно великий праздник.



— Пип! — сказали воробьи между собой. — Да это и вправду наши старые соседки. Мы-то знаем, откуда они взялись — с деревенского пруда! Пип! Ишь, в какую честь попали! Вот уж истинно счастье дается иным во сне. И что хорошего в этих красных кляксах, ума не приложу. А вон торчит увядший лепесток. Видим, видим!



И они клевали его до тех пор, пока он не упал, но розовый куст стоял все такой же свежий и зеленый. Розы благоухали на солнце над могилой Торвальдсена и склонялись к самой плите, как бы венчая своей красотой его бессмертное имя.


Прикрепленное изображение (вес файла 199.1 Кб)
.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 587.9 Кб)
083_12.jpg
Дата сообщения: 09.09.2009 02:28 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



А ещё 9 сентября Осенины, первая встреча осени. В этот день полагалось "вытереть" с помощью двух дощечек "новый" огонь и с этим чистым огнем начинать засидки, или посиделки.



Как девки на бесёдах сидели.



Русская сказка





Была деревня большая, в этой деревне много девок было. А их на бесёды никто не пущает, они взяли, и выстроили избу у озера. Ходят вечер, другой и третьей – никто из парней к ним на бесёду не идёт. Вот они промеж собой толкуют:



- Хоть бы какой чёрт из озера пришел на бесёду!



Вот с вечера прикатило ребят к ним компания человек в двадцать. Все здобные такие, с тальянками, при часах в калошах, ну и давай поигрывать с девками.



А у одной девки была принесена девочка маленькая, лет пять. Та сидела на печке и всё смотрела. Ну и стала звать эту девку:



- Нянька, иди сюда-то!.



Вот она подошла. Она и указывает:



- Гляди-ка, нянюшка, глаза-то какие у них вдоль лица и зубы, как железные.



- Как бы нам уйти?



- А вот как: я буду проситься до ветру, а ты выведешь меня – так мы и убежим. Ну, маленько посидели, эта девчоночка и запросилась до ветру, а они не отпущают эту девку идти с ней.



- Что вы, говорит, отпустите! Прищемите мне хоть сарафан в дверях, никуда я не уйду.



Вот они взяли выпустили, прищемивши подол в дверях. А она сразу лямки скинула с плеч, ребёнка на плечи и давай бежать.



Прибегает к бане, видит: один гонится за ней – догоняет, а она сейчас в баню. Вбежала в баню и говорит:



- Господин хозяин, оборони от напрасной смерти!



Сама скакнула на полок. Вот в то время банник выскочил из-под полка драться с парнем. Дрались, дрались, потом спел петух. Эти оба пропали, а она в это время встала и домой ушла.



Утром схватились других девок мужики, никого домой нету. Направились туда: пришли на бесёду, а там только косья да волосья – больше ничего нету.


Прикрепленное изображение (вес файла 267.3 Кб)
image002.jpg
Дата сообщения: 09.09.2009 02:34 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



13 сентября - День программиста



Вадим Кирпичев



ЗАДАЧА ЛЮБВИ





Я нес его в одеяльце, нежно прижимая к груди. Жизнь! В одеяльце была моя жизнь! У калитки огляделся - никого - и вошел в домик.



Осторожно положил сверток на стол. Развернул. Он сиял, как Бог. Красавец! Вдруг меня прошиб холодный пот. Где инструкция? К нему не было инструкции!



За окном что-то шурхнуло. Чудовище? Но я не готов, я не хочу умирать! Лягушкой затрепыхавшийся в ладони бесполезный нож полетел в сторону. Молоток - вот самое верное средство от чудовищ! Тс-с-с. Подкрасться к подоконнику, осторожно выглянуть. Грум-м, грум-м... голубь. Всего-то дурной голубь пока... Проверив запоры на двери, вернулся к столу.



Новенький АКМ, за сто шагов прошибающий титановый бронежилет, но что в нем толку без инструкции! Мне скоро двадцать пять, а я даже стрелять не умею. Жизнь прожита зря. Нет, как я вообще мог задаться таким вопросом, не владея в совершенстве холодным и огнестрельным оружием.



Вопросом - что такое любовь?



* * *



- Катенька, иди сюда, посмотри, пожалуйста!



- Ну что, Аркаша?



Жена покосилась на раскрытую коробку. Я ткнул в мерцающее передо мной чудо.



- Глянь, Катя, многопроцессорный! С датчиками, видеокамерой, синтезатором речи!



- М-м-м.



- Сам “Супер-Бизик”! Итальянской сборки! И всего за шесть окладов.



- Фр-р!



Только халатик мелькнул. Милая! При такой цене, какая еще жена ограничилась бы согласными?



Лапушка не узнала главного: минуту назад я рассчитал кривую Франка-Рипринпти, два века не дававшуюся величайшим математикам. Да-да, не удивляйтесь. В детстве моими игрушками были разноцветные платы ЭВМ, азбуку я учил по клавиатуре персонального компьютера и, кроме искусства программирования, больше ничем и никогда не интересовался. В институтской газете мой талант программиста называли моцартовским. Гм, не знаю. Если встречу этого Моцарта, обязательно дам ему сто очков вперед.



С “Супер-Бизиком” я могу в с е. Да найдется ли задача нам по плечу?



Тогда-то отец учил меня, мальчонку:



- Помни, Аркаша, мы - великороссы, и смысл нашей жизни - дать лад России и вообще стремиться к невозможному.



После чего бросил нас и укатил в Израиль.



Настала твоя пора, друг. Чем ты осчастливишь Россию?



Поставим вопрос по-нашему, по-русски, не мелочась: в чем больше всего нуждается человечество? Мои пальцы ударили по клавишам. Через три секунды “Супер-Бизик” выдал ответ, распечатав на экране самые тиражируемые книги. Все ясно: Библия. Новый Завет. Смотрим аннотацию. Ба! Оказывается, в Новом Завете некий Христос пытался научить людей любить друг друга. М-да. С точки зрения трамвайного пассажира, скажу: он не очень-то преуспел. Что понятно. У Христа не было компьютера “Супер-Бизик”!



Итак - любовь. Что-то я о ней слышал... А, вспомнил! Это слово надо говорить в определенные ситуации жене. Молодец! Теперь можно смело браться за проблему.



Эх, и на какие пустяки приходится транжирить свой талант. Какая-то любовь... Да я затоплю мир этой любовью!



* * *



Били меня недолго. Но крепко. Умело били. С чувством. Мне даже почудилось - с любовью. От пинка пониже спины я вылетел на улицу.



- Вали отсюда, фраер! И такие вопросы задавай в другом месте!



Держась за щеку, я отбежал от коммерческого киоска подальше. Ничего не понимаю. С такими мордами - и не знать, как палить из автомата?



Что же делать? Монстр мог наброситься в любую секунду. Оставалось одно.



* * *



Имя! Дайте мне утешение свыше - звучное имя! Мысль отказывалась работать без точного, красивого названия программы. Гм, серия ди-джи, вид ехидный, итальянской сборки... Решено - РОМЕО. Чем не имя для программы любви!



Но что есть сама любовь? Полдня угробил на знакомство с мудростью веков - искал определение любви. Для начала просмотрел шумерские пиктографические тексты периода Урук Ш -Джемдет-Наср, потом прошелся по лучшим умам человечества. Жалкая картина. Если наука - это конь, то он там и не валялся. Зато какова палитра вялоумия - от лирики до психоанализа.



Подведем первые итоги. Пять тысяч лет ушли коту под хвост. Подумать только, за пять тысяч лет человечество не удосужилось дать определение любви! Интересно, чем оно столько времени занималось?



Чего стоит резюме: любовь - суть мировая загадка и вечная тайна.



Ха!



Я выставил таймер на двадцать минут. На десять. Нет! Пять минут и мой “Супер-Бизик” расщелкает задачку любви! Сейчас мы узнаем тайну веков.



- Аркаша!



Ой, Катенька зовет обедать. Вековая проблема подождет - Катину программу лучше не нарушать. Но как она смеет отрывать мужчину от творчества? Между нами, есть у моей жены склонность к мещанству. Вечно она то полы моет, то с ребенком возится, то пироги печет.



После курочки под чесночком моя фантазия воспарила было в сферы высшей алгоритмизации, когда жена вдруг спросила:



- Аркаша, а ты знаешь, сколько лет нашей крошке?



- Ей... - пришлось лихорадочно соображать.



- Так сколько?



- Нашей девочке три года, два месяца и семнадцать дней!



Я скромно усмехнулся. Вопреки ожиданиям жена заплакала.



- У нас не девочка, а мальчик, Аркаша. Отцу неприлично такое забывать. Кстати, ты хоть помнишь как его зовут?



- Ну конечно, Катенька. За кого ты меня принимаешь? Нашего сына зовут... э-э... Саша.



Я покосился на Катеньку. Судя по ее спокойному, окаменевшему лицу, она услышала то, что ожидала.



Таймер “Супер-Бизика” я поставил на три минуты. Хватит с него для загадки тысячелетий! Моцартом буду. И заказал персоналке самый безнадежный случай - любовь между мужчиной и женщиной.



Загудели диски. Компьютер вовсю интегрировал хлам веков. Осталась минута. Полминуты. “Бизик” чуть не дымился, застряв на определении счастья, которое входило в базисное.



Пять секунд. Три...



Неужели мой “Супер” опозорится на таком пустяке?



Ноль. Все. Конец.



“Счастье есть мир без диалектики”.



Это молнией мелькнуло рабочее квазиопределение. Экран погас. И вдруг полыхнул золотыми буквами.



“Любовь - это кумулятивная эмоция, в которой либидо и ожидание счастья фокусируются на объекте противоположного пола”.



Уф-ф... молодец “Бизик”. Ты кончил проблему веков! И уложился таки в три минуты, истый итальянец!



Восторг быстро сменился страхом. Выходит, наша с Катенькой любовь обречена во вселенной? Не верю. Мы исключение! Мы сохраним любовь! Только подскажите, где нам с Катенькой найти в этом мире уголочек без диалектики?



Работалось над РОМЕО легко. Ввел единицу измерения любви: сил (сила интенсивности любви). Один сил равнялся повышению пульса на единицу при расстоянии до секс-объекта в один метр, при нормальном освещении и влажности. Затем вывел переводные формулы. Что толку повторять мучительные попытки Христа? Научить человека любить? Зряшная затея. Расчет для Меджнуна и Ромео дал семнадцать сил. А наш пудель оказалось, легко выходит на тридцать. Нет, я одарю мир истинной, высокой, компьютерной любовью! Люди, мой РОМЕО утешит вас искренним, без игры и фальши чувством. Вы будете жить в плеске и брызгах настоящей любви!



Со сладкими грезами слились кухонные ароматы. Катенька готовила запеканку французскую обыкновенную.



Уминая запеканку, поделился с женой новыми идеями.



- Аркаша, ты взялся за проблему любви? - удивилась Катя. (Никогда не видел, чтобы брови поднимались выше головы). Я заволновался.



- А что? Для женатого человека это неприлично?



Но Катя ничего не ответила.



РОМЕО был готов через неделю, с замахом на любовь в 101,8 сил. Оставалось нажать кнопку Что то будет? Ненавижу запускать программы. Подлая реальность вечно норовит подкузьмить высокое искусство программирования.



Ткнул пальцем и смотрел, как РОМЕО заглатывает пачку фотографий: победительниц и призерш конкурсов красоты, всяческих супермоделей, а кроме них и хорошеньких сотрудниц нашего НИИ.



- Пи-и-и!



На экран блином ляпнулось лицо избранницы - нашей буфетчицы. Вот она, реальность, - началась. Час я бился с итальянцем, пока в телодвижении, характеризующем поиск выхода из интеллектуального тупика, не попал лбом по клавиатуре. Буфетчица сгинула. На мониторе, бесстыже развалив ляжки, красовалась блондинка. Оказывается, я нажал клавишу повышения интеллекта. Так моей головой было сделано гениальное открытие: играя памятью и разумностью, можно было настроить РОМЕО на любой секс-объект.



Настоящие неприятности начались на высшем уровне интеллекта. Долго я разглядывал выбор РОМЕО, прикипев ладонями к ушам. В подборку фотографий затесался культурист. Н-да... умен южанин. Пришлось вернуться к теоретическим основам. Что есть любовь? Фокусировка ожидания счастья на объекте противоположного пола... Противоположного!.. Эврика! У компьютера должен быть пол!



Интересно, что сие значит на практике? Но меня не смутить дилетантскими вопросами. Какая разница, чем обернется практика. Была бы верна теория!



Общую теорию пола я создал за одну бессонную, бурную ночь. Мужская суть оказалась геометрична и проста: это постоянный поиск парных округлостей, затененных треугольников и раздвинутых трапеций. Программа и обязала РОМЕО искать их каждую божью наносекунду. Видеокамеры моего итальянца так и зыркали по углам.



Недолго думая, я позвал Катю и усадил ее перед “Супер-Бизиком”. Вспыхнул зеленый октаэдр. Обернулся тором. Замелькали картины, формулы - шел уникальный тест. Катя не знала: в эти секунды РОМЕО следит за ее зрачками, фиксирует подпороговые реакции, вычисляет ай-кью и, самонастраиваясь, катастрофически снижает собственный интеллект.



- Ой!



На экран чертом выскочил Он. В джинсах, кожаной куртке. Нагл лицом. Только улыбка хороша.



- Привет, вот и я! - РОМЕО подмигнул и крутнулся на одной ножке. - Есть отличный грузинский анекдот...



Халатик жены некстати разошелся. Итальянец сыпал пошлостями, а сам так и шарил камерами по Катиным коленкам.



Если Катя и расхохоталась, то от испуга. Убежала - раскрасневшаяся. Неужели у моей Катеньки такой вкус? Не может быть.



Эх, грустно мне, господа!



Закончен труд, сбываются мечты, а радости - ни-ни, и смертельная тоска сдавливает сердце резиновой пятерней. Завтра РОМЕО выйдет в мир. Мой РОМЕО, умный, тонкий, умеющий любить сильней, чем десять тысяч братьев. Как-то встретят его?



Сейчас я заглянул в зеркало и будто мыло защипало в глазах. Не знаю, поймете ли, но презрение и страх пред миром зеркальный овал являл тоньше, чем Чарли Чаплин и Сикстинская мадонна вместе взятые.



* * *



Слава тебе, Михаил! Ты одарил мир истинно общечеловеческой ценностью! При чем здесь инструкция? Автомат Михаила Калашникова - это также просто, как любовь. Тьфу! Как двоичная система счисления.



Опять возня за окном. Теперь приходи, чудовище! Я снял дверные запоры, поднял ствол. А когда дверь скрипнула, нажал на спуск.



* * *



Чего я боялся? Моих лабораторных дам было не оторвать от дисплеев - у каждой появился свой душка- РОМЕО, любящий, участливый, не затрудненный дельным советом, ловко ориентирующийся в двухмерном женском мире из семьи и денег.



Зато Катю я не узнавал. Где вы, кулинарные изыски? Скандалы, рев Пашки - ужас. Пришлось ей подарить РОМЕО. Так в нашу семью вползла стосильная любовь.



Следующим вечером благоухание шашлычка из гусиной печенки я учуял с порога. “Супер-Бизик” стоял на холодильнике. Тепленький. И помчались идиллические дни! Катя порхала по квартире, а до меня то и дело доносился грудной смех жены и милый лепет родного Димашки. В такие мгновенья сладким сиропом заливалась душа и счастье человечества виделось обеспеченным. Но не судите строго младшего научного сотрудника.



В пятницу меня вызвал шеф.



- Аркадий Семенович, я вас поздравляю! - шеф улыбался, будто у его тещи сдох любимый пинчер, - Вы направляетесь в командировку. Заграничную!



Я и тогда не обрадовался. Нынче же могу дать совет парням всей Земли: никогда не уезжайте в командировки...



Дома я первым делом затащил жену в кабинет, ткнул перстом в коробку.



- Катя! Поклянись, что никогда - слышишь, никогда! - ты не откроешь это.



- А что там?



- Неважно. Поклянись!



- Ну-ну, клянусь. Пошли я малиновый мусс приготовлю.



И я уехал в Англию. Больше всего в Англии мне понравился Париж. Там я купил “Микро-Бизик”.



В родной институт помчался прямо с вокзала. Как чувствовал. Но реформу в моем отделе уже успели закончить. Украли все, что можно. Одного РОМЕО умыкнула секретарша шефа, второго - жена зама, парочку РОМЕО загнали за валюту, а остальных прибрали военные. Господи, им-то на что? Невольно вспомнились давние планы утешения сирых и убогих. Эх, Расея...



Домой добрался на ватных ногах. Сейчас обниму Катю, подхвачу на руки родного Игорешу!



Беду учуял по запаху. Вернее, по отсутствию такового. В квартире не готовили. Я кинулся в кабинет, в кабинете - к заветной коробке, Это был конец.



“Модель “Супер-Бизик”. Набор манипуляторов универсальный.” Коробка с этой надписью была пуста. Я представил себе, что мог вытворять РОМЕО, обладая таким набором манипуляторов. Коробка полетела в стену.



“Аркаша, прости! - писала жена в записке, - Я ухожу. Знаю, что обижаю, но ты сам виноват. (Женская логика!) Аркаша, тебе бы поучиться у древних греков. (Женский лепет. Что эти греки понимали в программировании?) Мы с РОМЕО забираем Мишу. (Сына зовут Миша? Во дает!) Прощай. Ты легко перенесешь потерю. Ты ведь никогда не знал, что такое любовь(И это она говорит мне!)”



Все. Жить больше не имело смысла. Намылив бельевую веревку шампунем, я шагнул на табурет. Кое-как привязал к люстре свободный конец. Набросил петлю на шею.



- Господи, а мама? Она же не вынесет этого.



Мужество покинуло меня. Слезы, горячие, жгучие слезы покатились по щекам.



- Мама! Слышишь ли меня? Видишь ли меня, мама? Ты только глянь, что этот мир сделал с твоим сыном. Я вышел к нему с чистым сердцем и живой душой, с искренним талантом и безудержной фантазией, а он смеется надо мной, мама. Я - с настоящей любовью, а мир плюет мне в лицо. Зачем ты отдала сына в мир? Над ним здесь издеваются, над ним хохочут эти рожи, слышишь, мама! Смотри, твой сын стоит с петлей на шее. Он больше не может. Прости.



Восковой маской из слез обтянулось лицо.



Странно устроен человек. Как слабо он жаждет жить. Сколь ничтожны его обратные связи. Но как решить задачу самосохранения? Суперпрограммой! Создать неуничтожимый персональный компьютер! Идеи в моей голове закружились смерчем. В душе заполоскала гроза вдохновения. Но... но почему я на табуретке? Почему не за “Микро-Бизиком”?



И я спрыгнул на пол.



* * *



Автомат затих, дым расходился, но за развалившейся дверью останков монстра не наблюдалось.



Вдруг кто-то чихнул. Держась лапами за башку, на меня с укоризной смотрел соседский щенок. По-моему, он мультфильмов насмотрелся.



Я перезарядил автомат. Держись, монстр! Теперь я начну охоту. И с каким наслаждением тебя уничтожу!



* * *



Добежав до стола я почувствовал рывок за шею - на ковер шлепнулся конец какой-то веревки. Но разбираться некогда. Обуревало желание творить.



Не хватало пустяка - звучного имени программы. Эврика! А вот и оно! Элегантно затянув на шее невесть откуда взявшийся галстук, я прошелся левой рукой по клавиатуре. Готические черные буквы пропечатали на весь экран экзотическое, уверен, никому не известное, но отныне вовек неуничтожимое имя:



Ф Р А Н К Е Н Ш Т Е Й Н.





1993


Прикрепленное изображение (вес файла 140.7 Кб)
.jpg
Дата сообщения: 13.09.2009 02:14 [#] [@]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ



14 сентября - День парикмахера



Николай Лесков.



Тупейный художник





Рассказ на могиле





(Святой памяти благословенного дня 19-го февраля 1861 г.)





Души их во благих водворятся.



Погребальная песнь







1





У нас многие думают, что "художники" - это только живописцы да скульпторы, и то такие, которые удостоены этого звания академиею, а других не хотят и почитать за художников. Сазиков и Овчинников для многих не больше как "серебряники". У других людей не так: Гейне вспоминал про портного, который "был художник" и "имел идеи" , а дамские платья работы Ворт и сейчас называют "художественными произведениями". Об одном из них недавно писали, будто оно "сосредоточивает бездну фантазии в шнипе ".



В Америке область художественная понимается еще шире: знаменитый американский писатель Брет Гарт рассказывает, что у них чрезвычайно прославился "художник", который "работал над мертвыми". Он придавал лицам почивших различные "утешительные выражения", свидетельствующие о более или менее счастливом состоянии их отлетевших душ.



Было несколько степеней этого искусства, - я помню три: "1) спокойствие, 2) возвышенное созерцание и 3) блаженство непосредственного собеседования с богом". Слава художника отвечала высокому совершенству его работы, то есть была огромна, но, к сожалению, художник погиб жертвою грубой толпы, не уважавшей свободы художественного творчества. Он был убит камнями за то, что усвоил "выражение блаженного собеседования с богом" лицу одного умершего фальшивого банкира, который обобрал весь город. Осчастливленные наследники плута таким заказом хотели выразить свою признательность усопшему родственнику, а художественному исполнителю это стоило жизни...



Был в таком же необычайном художественном роде мастер и у нас на Руси.





2





Моего младшего брата нянчила высокая, сухая, но очень стройная старушка, которую звали Любовь Онисимовна. Она была из прежних актрис бывшего орловского театра графа Каменского, и все, что я далее расскажу, происходило тоже в Орле, во дни моего отрочества.



Брат моложе меня на семь лет; следовательно, когда ему было два года и он находился на руках у Любови Онисимовны, мне минуло уже лет девять, и я свободно мог понимать рассказываемые мне истории.



Любовь Онисимовна тогда была еще не очень стара, но бела как лунь; черты лица ее были тонки и нежны, а высокий стан совершенно прям и удивительно строен, как у молодой девушки.



Матушка и тетка, глядя на нее, не раз говорили, что она, несомненно, была в свое время красавица.



Она была безгранично честна, кротка и сентиментальна; любила в жизни трагическое и... иногда запивала.



Она нас водила гулять на кладбище к Троице, садилась здесь всегда на одну простую могилку с старым крестом и нередко что-нибудь мне рассказывала.



Тут я от нее и услыхал историю "тупейного художника".





3





Он был собрат нашей няне по театру; разница была в том, что она "представляла на сцене и танцевала танцы", а он был "тупейный художник", то есть парикмахер и гримировщик, который всех крепостных артисток графа "рисовал и причесывал". Но это не был простой, банальный мастер с тупейной гребенкой за ухом и с жестянкой растертых на сале румян, а был это человек с идеями, - словом, художник.



Лучше его, по словам Любови Онисимовны, никто не мог "сделать в лице воображения".



При котором именно из графов Каменских процветали обе эти художественные натуры, я с точностью указать не смею. Графов Каменских известно три, и всех их орловские старожилы называли "неслыханными тиранами". Фельдмаршала Михаила Федотовича крепостные убили за жестокость в 1809 году, а у него было два сына: Николай, умерший в 1811 году, и Сергей, умерший в 1835 году.



Ребенком, в сороковых годах, я помню еще огромное серое деревянное здание с фальшивыми окнами, намалеванными сажей и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и была проклятая усадьба графа Каменского; тут же был и театр. Он приходился где-то так, что был очень хорошо виден с кладбища Троицкой церкви, и потому Любовь Онисимовна, когда, бывало, что-нибудь захочет рассказать, то всегда почти начинала словами:



- Погляди-ка, милый, туда... Видишь, какое страшное?



- Страшное, няня.



- Ну, а что я тебе сейчас расскажу, так это еще страшней.



Вот один из таких ее рассказов о тупейщике Аркадии, чувствительном и смелом молодом человеке, который был очень близок ее сердцу.





4





Аркадий "причесывал и рисовал" одних актрис. Для мужчин был другой парикмахер, а Аркадий если и ходил иногда на "мужскую половину", то только в таком случае, если сам граф приказывал "отрисовать кого-нибудь в очень благородном виде". Главная особенность гримировального туше этого художника состояла в идейности, благодаря которой он мог придавать лицам самые тонкие и разнообразные выражения.



- Призовут его, бывало, - говорила Любовь Онисимовна, - и скажут: "Надо, чтобы в лице было такое-то и такое воображение". Аркадий отойдет, велит актеру или актрисе перед собою стоять или сидеть, а сам сложит руки на груди и думает. И в это время сам всякого красавца краше, потому что ростом он был умеренный, но стройный, как сказать невозможно, носик тоненький и гордый, а глаза ангельские, добрые, и густой хохолок прекрасиво с головы на глаза свешивался, - так что глядит он, бывало, как из-за туманного облака.



Словом, тупейный художник был красавец и "всем нравился". "Сам граф" его тоже любил и "от всех отличал, одевал прелестно, но содержал в самой большой строгости". Ни за что не хотел, чтобы Аркадий еще кого, кроме его, остриг, обрил и причесал, и для того всегда держал его при своей уборной, и, кроме как в театр, Аркадий никуда не имел выхода.



Даже в церковь для исповеди или причастия его не пускали, потому что граф сам в бога не верил, а духовных терпеть не мог и один раз на пасхе борисоглебских священников со крестом борзыми затравил. [Рассказанный случай был известен в Орле очень многим. Я слыхал об этом от моей бабушки Алферьевой и от известного своею непогрешительною правдивостью старика, купца Ивана Ив. Андросова, который сам видел, "как псы духовенство рвали", а спасся от графа только тем, что "взял греха на душу". Когда граф его велел привести и спросил: "Тебе жаль их?" - Андросов отвечал: "Никак нет, ваше сиятельство, так им и надо: пусть не шляются". За это его Каменский помиловал. (Прим.авт.)



Граф же, по словам Любови Онисимовны, был так страшно нехорош, через свое всегдашнее зленье, что на всех зверей сразу походил. Но Аркадий и этому зверообразию умел дать, хотя на время, такое воображение, что когда граф вечером в ложе сидел, то показывался даже многих важнее.



А в натуре-то графа, к большой его досаде, именно и недоставало всего более важности и "военного воображения".



И вот, чтобы никто не мог воспользоваться услугами такого неподражаемого артиста, как Аркадий, - он сидел "весь свой век без выпуска и денег не видал в руках отроду". А было ему тогда уже лет за двадцать пять, а Любови Онисимовне девятнадцатый год. Они, разумеется, были знакомы, и у них образовалось то, что в таковые годы случается, то есть они друг друга полюбили. Но говорить они о своей любви не могли иначе, как далекими намеками при всех, во время гримировки.



Свидания с глаза на глаз были совершенно невозможны и даже немыслимы...



- Нас, актрис, - говорила Любовь Онисимовна, - берегли в таком же роде, как у знатных господ берегут кормилиц; при нас были приставлены пожилые женщины, у которых есть дети, и если, помилуй бог, с которою-нибудь из нас что бы случилось, то у тех женщин все дети поступали на страшное тиранство.



Завет целомудрия мог нарушать только "сам", - тот, кто его уставил.





5





Любовь Онисимовна в то время была не только в цвете своей девственной красы, но и в самом интересном моменте развития своего многостороннего таланта: она "пела в хорах подпури", танцевала "первые па в "Китайской огороднице" и, чувствуя призвание к трагизму, "знала все роли «наглядкою».



В каких именно было годах - точно не знаю, но случилось, что через Орел проезжал государь (не могу сказать, Александр Павлович или Николай Павлович) и в Орле ночевал, а вечером ожидали, что он будет в театре у графа Каменского.



Граф тогда всю знать к себе в театр пригласил (мест за деньги не продавали), и спектакль поставили самый лучший. Любовь Онисимовна должна была и петь в "подпури", и танцевать "Китайскую огородницу", а тут вдруг еще во время самой последней репетиции упала кулиса и пришибла ногу актрисе, которой следовало играть в пьесе "герцогиню де Бурблян".



Никогда и нигде я не встречал роли этого наименования, но Любовь Онисимовна произносила ее именно так.



Плотников, уронивших кулису, послали на конюшню наказывать, а больную отнесли в ее каморку, но роли герцогини де Бурблян играть было некому.



- Тут, - говорила Любовь Онисимовна, - я и вызвалась, потому что мне очень нравилось, как герцогиня де Бурблян у отцовых ног прощенья просит и с распущенными волосами умирает. А у меня у самой волосы были удивительно какие большие и русые, и Аркадий их убирал - заглядение.



Граф был очень обрадован неожиданным вызовом девушки исполнить роль и, получив от режиссера удостоверение, что "Люба роли не испортит", ответил:



- За порчу мне твоя спина ответит, а ей отнеси от меня камариновые серьги.



"Камариновые же серьги" у них был подарок и лестный и противный. Это был первый знак особенной чести быть возведенною на краткий миг в одалиски владыки. За этим вскоре, а иногда и сейчас же, отдавалось приказание Аркадию убрать обреченную девушку после театра "в невинном виде святою Цецилией", и во всем в белом, в венке и с лилией в руках символизированную innocence [невинность (франц.)] доставляли на графскую половину.



- Это, - говорила няня, - по твоему возрасту непонятно, но было это самое ужасное, особенно для меня, потому что я об Аркадии мечтала. Я и начала плакать. Серьги бросила на стол, а сама плачу и как вечером представлять буду, того уже и подумать не могу.





6





А в эти самые роковые часы другое - тоже роковое и искусительное дело подкралось и к Аркадию.



Приехал представиться государю из своей деревни брат графа, который был еще собой хуже, и давно в деревне жил, и формы не надевал, и не брился, потому что "все лицо у него в буграх заросло". Тут же, при таком особенном случае, надо было примундириться и всего себя самого привести в порядок и "в военное воображение", какое требовалось по форме.



А требовалось много.



- Теперь этого и не понимают, как тогда было строго, - говорила няня. - Тогда во всем форменность наблюдалась и было положение для важных господ как в лицах, так и в причесании головы, а иному это ужасно не шло, и если его причесать по форме, с хохлом стоймя и с височками, то все лицо выйдет совершенно точно мужицкая балалайка без струн. Важные господа ужасно как этого боялись. В этом и много значило мастерство в бритье и в прическе, - как на лице между бакенбард и усов дорожки пробрить, и как завитки положить, и как вычесать, - от этого от самой от малости в лице выходила совсем другая фантазия. Штатским господам, по словам няни, легче было, потому что на них внимательного призрения не обращали - от них только требовался вид посмирнее, а от военных больше требовалось - чтобы перед старшим воображалась смирность, а на всех прочих отвага безмерная хорохорилась.



Это-то вот и умел придавать некрасивому и ничтожному лицу графа своим удивительным искусством Аркадий.





7





Деревенский же брат графа был еще некрасивее городского и вдобавок в деревне совсем "заволохател" и "напустил в лицо такую грубость", что даже сам это чувствовал, а убирать его было некому, потому что он ко всему очень скуп был и своего парикмахера в Москву по оброку отпустил, да и лицо у этого второго графа было все в больших буграх, так что его брить нельзя, чтобы всего не изрезать.



Приезжает он в Орел, позвал к себе городских цирульников и говорит:



- Кто из вас может сделать меня наподобие брата моего графа Каменского, тому я два золотых даю, а на того, кто обрежет, вот два пистолета на стол кладу. Хорошо сделаешь - бери золото и уходи, а если обрежешь один прыщик или на волосок бакенбарды не так проведешь, - то сейчас убью.



А все это пугал, потому что пистолеты были с пустым выстрелом.



В Орле тогда городских цирульников мало было, да и те больше по баням только с тазиками ходили - рожки да пиявки ставить, а ни вкуса, ни фантазии не имели. Они сами это понимали и все отказались "преображать" Каменского. "Бог с тобою, - думают, - и с твоим золотом".



- Мы, - говорят, - этого не можем, что вам угодно, потому что мы за такую особу и притронуться недостойны, да у нас и бритов таких нет, потому что у нас бритвы простые, русские, а на ваше лицо нужно бритвы аглицкие. Это один графский Аркадий может.



Граф велел выгнать городских цирульников по шеям, а они и рады, что на волю вырвались, а сам приезжает к старшему брату и говорит:



- Так и так, брат, я к тебе с большой моей просьбой: отпусти мне перед вечером твоего Аркашку, чтобы он меня как следует в хорошее положение привел. Я давно не брился, а здешние цирульники не умеют.



Граф отвечает брату:



- Здешние цирульники, разумеется, гадость. Я даже не знал, что они здесь и есть, потому что у меня и собак свои стригут. А что до твоей просьбы, то ты просишь у меня невозможности, потому что я клятву дал, что Аркашка, пока я жив, никого, кроме меня, убирать не будет. Как ты думаешь - разве я могу мое же слово перед моим рабом переменить?



Тот говорит:



- А почему нет: ты постановил, ты и отменишь.



А граф-хозяин отвечает, что для него этакое суждение даже странно.



- После того, - говорит, - если я сам так поступать начну, то что же я от людей могу требовать? Аркашке сказано, что я так положил, и все это знают, и за то ему содержанье всех лучше, а если он когда дерзнет и до кого-нибудь, кроме меня, с своим искусством тронется, - я его запорю и в солдаты отдам.



Брат и говорит:



- Что-нибудь одно: или запорешь, или в солдаты отдашь, а водвою вместе это не сделаешь.



- Хорошо, - говорит граф, - пусть по-твоему: не запорю до смерти, то до полусмерти, а потом сдам.



- И это, - говорит, - последнее твое слово, брат?



- Да, последнее.



- И в этом только все дело?



- Да, в этом.



- Ну, в таком разе и прекрасно, а то я думал, что тебе свой брат дешевле крепостного холопа. Так ты слова своего и не меняй, а пришли Аркашку ко мне моего пуделя остричь. А там уже мое дело, что он сделает.



Графу неловко было от этого отказаться.



- Хорошо, - говорит, - пуделя остричь я его пришлю.



- Ну, мне только и надо.



Пожал графу руку и уехал.



(продолжение следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 46.1 Кб)
Santa_Cecilia.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 83.8 Кб)
3375-0-C4.jpg
Дата сообщения: 14.09.2009 01:55 [#] [@]

Николай Лесков.



Тупейный художник



(продолжение)





8





- А было это время перед вечером, в сумерки, зимою, когда огни зажигают.



Граф призвал Аркадия и говорит:



"Ступай к моему брату в его дом и остриги у него его пуделя".



Аркадий спрашивает:



"Только ли будет всего приказания?"



"Ничего больше, - говорит граф, - но поскорей возвращайся актрис убирать. Люба нынче в трех положениях должна быть убрана, а после театра представь мне ее святой Цецилией".



Аркадий Ильич пошатнулся.



Граф говорит:



- "Что это с тобой?"



А Аркадий отвечает:



- "Виноват, на ковре оступился".



Граф намекнул:



- "Смотри, к добру ли это?"



А у Аркадия на душе такое сделалось, что ему все равно, быть добру или худу.



Услыхал, что меня велено Цецилией убирать, и, словно ничего не видя и не слыша, взял свой прибор в кожаной шкатулке и пошел.





9





- Приходит к графову брату, а у того уже у зеркала свечи зажжены и опять два пистолета рядом, да тут же уже не два золотых, а десять, и пистолеты набиты не пустым выстрелом, а черкесскими пулями.



Графов брат говорит:



"Пуделя у меня никакого нет, а вот иве что нужно: сделай мне туалет в самой отважной мине и получай десять золотых, а если обрежешь - убью".



Аркадий посмотрел, посмотрел и вдруг, - господь его знает, что с ним сделалось, - стал графова брата и стричь и брить. В одну минуту сделал все в лучшем виде, золото в карман ссыпал и говорит:



"Прощайте".



Тот отвечает:



"Иди, но только я хотел бы знать: отчего такая отчаянная твоя голова, что ты на это решился?"



А Аркадий говорит:



"Отчего я решился - это знает только моя грудь да подоплека".



"Или, может быть, ты от пули заговорен, что и пистолетов не боишься?"



"Пистолеты - это пустяки, - отвечает Аркадий, - об них я и не думал".



"Как же так? Неужели ты смел думать, что твоего графа слово тверже моего и я в тебя за порез не выстрелю? Если на тебе заговора нет, ты бы жизнь кончил".



Аркадий, как ему графа напомянули, опять вздрогнул и точно в полуснях проговорил:



"Заговора на мне нет, а есть во мне смысл от бога: пока бы ты руку с пистолетом стал поднимать, чтобы в меня выстрелить, я бы прежде тебе бритвою все горло перерезал".



И с тем бросился вон и пришел в театр как раз в свое время и стал меня убирать, а сам весь трясется. И как завьет мне один локон и пригнется, чтобы губами отдувать, так все одно шепчет:



"Не бойся, увезу".





10





- Спектакль хорошо шел, потому что все мы как каменные были, приучены и к страху и к мучительству: что на сердце ни есть, а свое исполнение делали так, что ничего и не заметно.



Со сцены видели и графа и его брата - оба один на другого похожи. За кулисы пришли - даже отличить трудно. Только наш тихий-претихий, будто сдобрившись. Это у него всегда бывало перед самою большою лютостию.



И все мы млеем и крестимся:



"Господи! помилуй и спаси. На кого его зверство обрушится!"



А нам про Аркашину безумную отчаянность, что он сделал, было еще неизвестно, но сам Аркадий, разумеется, понимал, что ему не быть прощады, и был бледный, когда графов брат взглянул на него и что-то тихо на ухо нашему графу буркнул. А я была очень слухмена и расслыхала: он сказал:



"Я тебе как брат советую: ты его бойся, когда он бритвой бреет".



Наш только тихо улыбнулся.



Кажется, что-то и сам Аркаша слышал, потому что когда стал меня к последнему представлению герцогиней убирать, так - чего никогда с ним не бывало - столько пудры переложил, что костюмер-француз стал меня отряхивать и сказал:



- "Тре боку, тре боку!" [слишком много (франц.)] - и щеточкой лишнее с меня счистил.





11





- А как все представление окончилось, тогда сняли с меня платье герцогини де Бурблян и одели Цецилией - одно этакое белое, просто без рукавов, а на плечах только узелками подхвачено, - терпеть мы этого убора не могли. Ну, а потом идет Аркадий, чтобы мне голову причесать в невинный фасон, как на картинах обозначено у святой Цецилии, и тоненький венец обручиком закрепить, и видит Аркадий, что у дверей моей каморочки стоят шесть человек.



Это значит, чтобы, как он только, убравши меня, назад в дверь покажется, так сейчас его схватить и вести куда-нибудь на мучительства. А мучительства у нас были такие, что лучше сто раз тому, кому смерть суждена. И дыба, и струна, и голову крячком скрячивали и заворачивали: все это было. Казенное наказание после этого уже за ничто ставили. Под всем домом были подведены потайные погреба, где люди живые на цепях, как медведи, сидели. Бывало, если случится когда идти мимо, то порою слышно, как там цепи гремят и люди в оковах стонут. Верно, хотели, чтобы об них весть дошла или начальство услышало, но начальство и думать не смело вступаться. И долго тут томили людей, а иных на всю жизнь. Один сидел-сидел, да стих выдумал:





Приползут, - говорит, - змеи и высосут очи,



И зальют тебе ядом лицо скорпионы.





Стишок этот, бывало, сам себе в уме шепчешь и страшишься.



А другие даже с медведями были прикованы, так, что медведь только на полвершка его лапой задрать не может.



Только с Аркадием Ильичом ничего этого не сделали, потому что он как вскочил в мою каморочку, так в то же мгновение сразу схватил стол и вдруг все окно вышиб, и больше я уже ничего и не помню...



Стала я в себя приходить, оттого что моим ногам очень холодно. Дернула ноги и чувствую, что я завернута вся в шубе в волчьей или в медвежьей, а вкруг - тьма промежная, и коней тройка лихая мчится, и не знаю куда. А около меня два человека в кучке, в широких санях сидят, - один меня держит, это Аркадий Ильич, а другой во всю мочь лошадей погоняет... Снег так и брызжет из-под копыт у коней, а сани, что секунда, то на один, то на другой бок валятся. Если бы мы не в самой середине на полу сидели да руками не держались, то никому невозможно бы уцелеть.



И слышу у них разговор тревожный, как всегда в ожидании, - понимаю только: "Гонят, гонят, гони, гони!" - и больше ничего.



Аркадий Ильич, как заметил, что я в себя прихожу, пригнулся ко мне и говорит:



"Любушка, голубушка! за нами гонятся... согласна ли умереть, если не уйдем?"



Я отвечала, что даже с радостью согласна.



Надеялся он уйти в турецкий Хрущук, куда тогда много наших людей от Каменского бежали.



И вдруг тут мы по льду какую-то речку перелетели, и впереди что-то вроде жилья засерело и собаки залаяли; а ямщик еще тройку нахлестал и сразу на один бок саней навалился, скособочил их, и мы с Аркадием в снег вывалились, а он, и сани, и лошади, все из глаз пропало.



Аркадий говорит:



"Ничего не бойся, это так надобно, потому что ямщик, который нас вез, я его не знаю, а он нас не знает. Он с тем за три золотых нанялся, чтобы тебя увезть, а ему бы свою душу спасти. Теперь над нами будь воля божья: вот село Сухая Орлица - тут смелый священник живет, отчаянные свадьбы венчает и много наших людей проводил. Мы ему подарок подарим, он нас до вечера спрячет и перевенчает, а к вечеру ямщик опять подъедет, и мы тогда скроемся".





12





- Постучали мы в дом и взошли в сени. Отворил сам священник, старый, приземковатый, одного зуба в переднем строю нет, и жена у него старушка старенькая - огонь вздула. Мы им оба в ноги кинулись.



"Спасите, дайте обогреться и спрячьте до вечера".



Батюшка спрашивает:



"А что вы, светы мои, со сносом или просто беглые?"



Аркадий говорит:



"Ничего мы ни у кого не унесли, а бежим от лютости графа Каменского и хотим уйти в турецкий Хрущук, где уже немало наших людей живет. И нас не найдут, а с нами есть свои деньги, и мы вам дадим за одну ночь переночевать золотой червонец и перевенчаться три червонца. Перевенчать, если можете, а если нет, то мы там, в Хрущуке, окрутимся".



Тот говорит:



"Нет, отчего же не могу? я могу. Что там еще в Хрущук везть. Давай за все вместе пять золотых, - я вас здесь окручу".



И Аркадий подал ему пять золотых, а я вынула из ушей камариновые серьги и отдала матушке.



Священник взял и сказал:



"Ох, светы мои, все бы это ничего - не таких, мне случалось, кручивал, но нехорошо, что вы графские. Хоть я и поп, а мне его лютости страшно. Ну, да уж пускай, что бог даст, то и будет, - прибавьте еще лобанчик хоть обрезанный и прячьтесь".



Аркадий дал ему шестой червонец, полный, а он тогда своей попадье говорит:



"Что же ты, старуха, стоишь? Дай беглянке хоть свою юбчонку да шушунчик какой-нибудь, а то на нее смотреть стыдно, - она вся как голая".



А потом хотел нас в церковь свести и там в сундук с ризами спрятать. Но только что попадья стала меня за переборочкой одевать, как вдруг слышим, у двери кто-то звяк в кольцо.





13





- У нас сердца у обоих и замерли. А батюшка шепнул Аркадию:



"Ну, свет, в сундук с ризами вам теперь, видно, не попасть, а полезай-ка скорей под перину".



А мне говорит:



"А ты, свет, вот сюда".



Взял да в часовой футляр меня и поставил, и запер, и ключ к себе в карман положил, и пошел приезжим двери открывать. А их, слышно, народу много, и кои у дверей стоят, а два человека уже снаружи в окна смотрят.



Вошло семь человек погони, все из графских охотников, с кистенями и с арапниками, а за поясами своры веревочные, и с ними восьмой, графский дворецкий, в длинной волчьей шубе с высоким козырем.



Футляр, в котором я была спрятана, во всю переднюю половинку был пропиленный, решатчатый, старой тонкой кисейкой затянут, и мне сквозь ту кисею глядеть можно.



А старичок священник сробел, что ли, что дело плохо, - весь трясется перед дворецким, и крестится, и кричит скоренько:



"Ох, светы мои, ой, светы ясные! Знаю, знаю, чего ищете, но только я тут перед светлейшим графом ни в чем не виноват, ей-право, не виноват, ей, не виноват!"



А сам как перекрестится, так пальцами через левое плечо на часовой футляр кажет, где я заперта.



"Пропала я", - думаю, видя, как он это чудо делает.



Дворецкий тоже это увидал и говорит:



"Нам все известно. Подавай ключ вот от этих часов".



А поп опять замахал рукой:



"Ой, светы мои, ой, ясненькие! Простите, не взыскивайте: я позабыл, где ключ положил, ей, позабыл, ей, позабыл".



А с этим все себя другою рукой по карману гладит.



Дворецкий и это чудо опять заметил и ключ у него из кармана достал и меня отпер.



"Вылезай, - говорит, - соколка, а сокол твой теперь нам сам скажется".



А Аркаша уже и сказался: сбросил с себя поповскую постель на пол и стоит.



"Да, - говорит, - видно, нечего делать, ваша взяла, - везите меня на терзание, но она ни в чем не повинна: я ее силой умчал".



А к попу обернулся да только и сделал всего, что в лицо ему плюнул.



Тот говорит:



"Светы мои, видите, еще какое над саном моим и верностию поругание? Доложите про это пресветлому графу".



Дворецкий ему отвечает:



"Ничего, не беспокойся, все это ему причтется", - и велел нас с Аркадием выводить.



Рассадились мы все на трое саней, на передние связанного Аркадия с охотниками, а меня под такою же охраною повезли на задних, а на середних залишние люди поехали.



Народ, где нас встретит, все расступается, - думают, может быть, свадьба.



(окончание следует)


Прикрепленное изображение (вес файла 155.3 Кб)
 актрисы.jpg
Дата сообщения: 14.09.2009 01:59 [#] [@]

Николай Лесков.



Тупейный художник



(окончание)





14





- Очень скоро доскакали и как впали на графский двор, так я и не видала тех саней, на которых Аркашу везли, а меня взяли в свое прежнее место и все с допроса на допрос брали: сколь долго времени я с Аркадием наедине находилась.



Я всем говорю:



"Ах, даже нисколечко!"



Тут что мне, верно, на роду было назначено не с милым, а с постылым, - той судьбы я и не минула, а придучи к себе в каморку, только было ткнулась головой в подушку, чтобы оплакать свое несчастие, как вдруг слышу из-под пола ужасные стоны.



У нас это так было, что в деревянной постройке мы, девицы, на втором жилье жили, а внизу была большая высокая комната, где мы петь и танцевать учились, и оттуда к нам вверх все слышно было. И адский царь Сатана надоумил их, жестоких, чтобы им терзать Аркашу под моим покойцем...



Как почуяла я, что это его терзают... и бросилась... в дверь ударилась, чтоб к нему бежать... а дверь заперта... Сама не знаю, что сделать хотела... и упала, а на полу еще слышней. И ни ножа, ни гвоздя - ничего нет, на чем бы можно как-нибудь кончиться... Я взяла да своей же косой и замоталась... Обвила горло, да все крутила, крутила и слышать стала только звон в ушах, а в глазах круги, и замерло... А стала я уж опять себя чувствовать в незнакомом месте, в большой светлой избе... И телятки тут были... много теляточек, штук больше десяти, - такие ласковые, придет и холодными губами руку лижет, думает - мать сосет... Я оттого и проснулась, что щекотно стало... Вожу вокруг глазами и думаю, где я? Смотрю, входит женщина, пожилая, высокая, вся в синей пестряди и пестрядинным чистым платком повязана, а лицо ласковое.



Заметила эта женщина, что я в признак пришла, и обласкала меня и рассказала, что я нахожусь при своем же графском доме в телячьей избе...



"Это вон там было", - поясняла Любовь Онисимовна, указывая рукою по направлению к самому отдаленному углу полуразрушенных серых заграждений.





15





На скотном дворе она очутилась потому, что была под сомнением, не сделалась ли она вроде сумасшедшей? Таких скотам уподоблявшихся на скотном и испытывали, потому что скотники были народ пожилой и степенный, и считалось, что они могли "наблюдать" психозы.



Пестрядинная старуха, у которой опозналась Любовь Онисимовна, была очень добрая, а звали ее Дросида.



- Она, как убралася перед вечером, - продолжала няня, - сама мне постельку из свежей овсяной соломки сделала. Так распушила мягко, как пуховичок, и говорит:



"Я тебе, девушка, все открою. Будь что будет, если ты меня выскажешь, а я тоже такая, как и ты, и не весь свой век эту пестрядь носила, а тоже другую жизнь видела, но только не дай бог о том вспомнить, а тебе скажу: не сокрушайся, что в ссыл на скотный двор попала, - на ссылу лучше, но только вот этого ужасного плакона берегись..."



И вынимает из-за шейного платка беленький стеклянный пузырек и показывает.



Я спрашиваю:



"Что это?"



А она отвечает:



"Это и есть ужасный плакон, а в нем яд для забвения".



Я говорю:



"Дай мне забвенного яду: я все забыть хочу".



Она говорит:



"Не пей - это водка. Я с собой не совладала раз, выпила... добрые люди мне дали... Теперь и не могу - надо мне это, а ты не пей, пока можно, а меня не суди, что я пососу, - очень больно мне. А тебе еще есть в свете утешение: его господь уж от тиранства избавил!.."



Я так и вскрикнула: "умер!" да за волосы себя схватила, а вижу не мои волосы - белые... Что это!



А она мне говорит:



"Не пужайся, не пужайся, твоя голова еще там побелела, как тебя из косы выпутали, а он жив и ото всего тиранства спасен: граф ему такую милость сделал, какой никому и не было - я тебе, как ночь придет, все расскажу, а теперь еще пососу... Отсосаться надо... жжет сердце".



И все сосала, все сосала и заснула.



Ночью, как все заснули, тетушка Дросида опять тихонечко встала, без огня подошла к окошечку и, вижу, опять стоя пососала из плакончика и опять его спрятала, а меня тихо спрашивает:



"Спит горе или не спит?"



Я отвечаю:



"Горе не спит".



Она подошла ко мне к постели и рассказала, что граф Аркадия после наказания к себе призвал и сказал:



"Ты должен был все пройти, что тебе от меня сказано, но как ты был мой фаворит, то теперь будет тебе от меня милость: я тебя пошлю завтра без зачета в солдаты сдать, но за то, что ты брата моего, графа и дворянина, с пистолетами его не побоялся, я тебе путь чести открою, - я не хочу, чтобы ты был ниже того, как сам себя с благородным духом поставил. Я письмо пошлю, чтобы тебя сейчас прямо на войну послали, и ты не будешь служить в простых во солдатах, а будешь в полковых сержантах, и покажи свою



храбрость. Тогда над тобой не моя воля, а царская".



"Ему, - говорила пестрядинная старушка, - теперь легче и бояться больше нечего: над ним одна уже власть, - что пасть в сражении, а не господское тиранство".



Я так и верила, и три года все каждую ночь во сне одно видела, как Аркадий Ильич сражается.



Так три года прошло, и во все это время мне была божия милость, что к театру меня не возвращали, а все я тут же в телячьей избе оставалась жить, при тетушке Дросиде в младших. И мне тут очень хорошо было, потому что я эту женщину жалела, и когда она, бывало, ночью не очень выпьет, так любила ее слушать. А она еще помнила, как старого графа наши люди зарезали, и сам главный камердинер, - потому что никак уже больше не могли его адской лютости вытерпеть. Но я все еще ничего не пила, и за тетушку Дросиду много делала и с удовольствием: скотинки эти у меня как детки были. К теляткам, бывало, так привыкнешь, что когда которого отпоишь и его поведут колоть для стола, так сама его перекрестишь и сама о нем после три дня плачешь. Для театра я уже не годилась, потому что ноги у меня нехорошо ходить стали, колыхались. Прежде у меня походка была самая легкая, а тут, после того как Аркадий Ильич меня увозил по холоду без чувств, я, верно, ноги простудила и в носке для танцев уже у меня никакой крепости не стало. Сделалась я такою же пестрядинкою, как и Дросида, и бог знает, докуда бы прожила в такой унылости, как вдруг один раз была я у себя в избе перед



вечером: солнышко садится, а я у окна тальки разматываю, и вдруг мне в окно упадает небольшой камень, а сам весь в бумажку завернут.





16





- Я оглянулась туда-сюда и за окно выглянула - никого нет.



"Наверно, - думаю, - это кто-нибудь с воли через забор кинул, да не попал куда надо, а к нам с старушкой вбросил. И думаю себе: развернуть или нет эту бумажку? Кажется, лучше развернуть, потому что на ней непременно что-нибудь написано? А может быть, это кому-нибудь что-нибудь нужное, и я могу догадаться и тайну про себя утаю, а записочку с камушком опять точно таким же родом кому следует переброшу".



Развернула и стала читать, и глазам своим не верю...





17





- Писано:



"Верная моя Люба! Сражался я, и служил государю, и проливал свою кровь не однажды, и вышел мне за то офицерский чин и благородное звание. Теперь я приехал на свободе в отпуск для излечения ран и остановился в Пушкарской слободе на постоялом дворе у дворника, а завтра ордена и кресты надену, и к графу явлюсь, и принесу все свои деньги, которые мне на леченье даны, пятьсот рублей, и буду просить мне тебя выкупить, и в надежде, что обвенчаемся перед престолом всевышнего создателя".



- А дальше, - продолжала Любовь Онисимовна, всегда с подавляемым чувством, - писал так, что "какое, - говорит, - вы над собою бедствие видели и чему подвергались, то я то за страдание ваше, а не во грех и не за слабость поставляю и предоставляю то богу, а к вам одно мое уважение чувствую". И подписано: "Аркадий Ильин".



Любовь Онисимовна письмо сейчас же сожгла на загнетке и никому про него не сказала, ни даже пестрядинной старухе, а только всю ночь богу молилась, нимало о себе слов не произнося, а все за него, потому что, говорит, хотя он и писал, что он теперь офицер, и со крестами и ранами, однако я никак вообразить не могла, чтобы граф с ним обходился иначе, нежели прежде.



Просто сказать, боялась, что еще его бить будут.





18





Наутро рано Любовь Онисимовна вывела теляток на солнышко и начала их с корочки из лоханок молочком поить, как вдруг до ее слуха стало достигать, что "на воле", за забором, люди, куда-то поспешая, бегут и шибко между собою разговаривают.



- Что такое они говорили, того я, - сказывала она, - ни одного слова не расслышала, но точно нож слова их мне резали сердце. И как въехал в это время в вороты навозник Филипп, я и говорю ему:



"Филюшка, батюшка! не слыхал ли, про что это люди идут да так любопытно разговаривают?"



А он отвечает:



"Это, - говорит, - они идут смотреть, как в Пушкарской слободе постоялый дворник ночью сонного офицера зарезал. Совсем, - говорит, - горло перехватил и пятьсот рублей денег с него снял. Поймали его, весь в крови, - говорят, - и деньги при нем".



И как он мне это выговорил, я тут же бряк с ног долой...



Так и вышло: этот дворник Аркадия Ильича зарезал... и похоронили его вот тут, в этой самой могилке, на которой сидим... Да, тут он и сейчас под нами, под этой земелькой лежит... А то ты думал, отчего же я все сюда гулять-то с вами хожу... Мне не туда глядеть хочется, - указала она на мрачные и седые развалины, - а вот здесь возле него посидеть и... и капельку за его душу помяну...





19





Тут Любовь Онисимовна остановилась и, считая свой сказ досказанным, вынула из кармана пузыречек и "помянула", или "пососала", но я ее спросил:



- А кто же здесь схоронил знаменитого тупейного художника?



- Губернатор, голубчик, сам губернатор на похоронах был. Как же! Офицер, - его и за обедней и дьякон и батюшка "болярином" Аркадием называли и как опустили гроб, солдаты пустыми зарядами вверх из ружей выстрелили. А постоялого дворника после, через год, палач на Ильинке на площади кнутом наказывал. Сорок и три кнута ему за Аркадия Ильича дали, и он выдержал - жив остался и в каторжную работу клейменый пошел. Наши мужчины, которым возможно было, смотреть бегали, а старики, которые помнили, как за жестокого графа наказывали, говорили, что это сорок и три кнута мало, потому что Аркаша был из простых, а тем за графа так сто и один кнут дали. Четного удара ведь это по закону нельзя остановить, а всегда надо бить в нечет. Нарочно тогда палач, говорят, тульский был привезен, и ему перед делом три стакана рому дали выпить. Он потом так бил, что сто кнутов ударил все только для одного мучения, и тот все жив был, а потом как сто первым щелканул, так всю позвонцовую кость и растрощил. Стали поднимать с доски, а он уж и кончается... Покрыли рогожечкой, да в острог и повезли, - дорогой умер. А тульский, сказывают, все еще покрикивал: "Давай еще кого бить - всех орловских убью".



- Ну, а вы же, - говорю, - на похоронах были или нет?



- Ходила. Со всеми вместе ходила: граф велел, чтобы всех театральных свести посмотреть, как из наших людей человек заслужиться мог.



- И прощались с ним?



- Да, как же! Все подходили, прощались, и я... Переменился он, такой, что я бы его и не узнала. Худой и очень бледный, - говорили, весь кровью истек, потому что он его в самую полночь еще зарезал... Сколько это он своей крови пролил...



Она умолкла и задумалась.



- А вы, - говорю, - сами после это каково перенесли?



Она как бы очнулась и провела по лбу рукою.



- Поначалу не помню, - говорит, - как домой пришла... Со всеми вместе ведь - так, верно, кто-нибудь меня вел... А ввечеру Дросида Петровна говорит:



"Ну, так нельзя, - ты не спишь, а между тем лежишь как каменная. Это нехорошо - ты плачь, чтобы из сердца исток был".



Я говорю:



"Не могу, теточка, - сердце у меня как уголь горит, и истоку нет".



А она говорит:



"Ну, значит, теперь плакона не миновать".



Налила мне из своей бутылочки и говорит:



"Прежде я сама тебя до этого не допускала и отговаривала, а теперь делать нечего: облей уголь - пососи".



Я говорю:



"Не хочется".



"Дурочка, - говорит, - да кому же сначала хотелось. Ведь оно, горе, горькое, а яд горевой еще горче, а облить уголь этим ядом - на минуту гаснет. Соси скорее, соси!"



Я сразу весь плакон выпила. Противно было, но спать без того не могла, и на другую ночь тоже... выпила... и теперь без этого уснуть не могу, и сама себе плакончик завела и винца покупаю... А ты, хороший мальчик, мамаше этого никогда не говори, никогда не выдавай простых людей: потому что простых людей ведь надо беречь, простые люди все ведь страдатели. А вот мы когда домой пойдем, то я опять за уголком у кабачка в окошечко постучу... Сами туда не взойдем, а я свой пустой плакончик отдам, а мне новый высунут.



Я был растроган и обещался, что никогда и ни за что не скажу о ее "плакончике".



- Спасибо, голубчик, - не говори: мне это нужно.



И как сейчас я ее вижу и слышу: бывало, каждую ночь, когда все в доме уснут, она тихо приподнимается с постельки, чтобы и косточка не хрустнула; прислушивается, встает, крадется на своих длинных простуженных ногах к окошечку... Стоит минутку, озирается, слушает: не идет ли из спальной мама; потом тихонько стукнет шейкой "плакончика" о зубы, приладится и "пососет"... Глоток, два, три... Уголек залила и Аркашу помянула, и опять назад в постельку, - юрк под одеяльце и вскоре начинает тихо-претихо посвистывать - фю-фю, фю-фю, фю-фю. Заснула.



Более ужасных и раздирающих душу поминок я во всю мою жизнь не видывал.





1883


Прикрепленное изображение (вес файла 202 Кб)
47a49756.jpg&percenta=.jpg

Прикрепленное изображение (вес файла 173.6 Кб)
falbom.jpg
Дата сообщения: 14.09.2009 02:02 [#] [@]

Страницы: 123456789101112131415161718192021222324252627282930313233343536373839404142434445464748495051525354555657585960616263646566676869707172737475767778798081828384858687888990919293949596979899100101102103104

Количество просмотров у этой темы: 454339.

← Предыдущая тема: Сектор Волопас - Мир Арктур - Хладнокровный мир (общий)

Случайные работы 3D

Angry Dvargar
Audi A6 C4 Avant
Революционный радиатор
Детская спальня
Modern Room
мускул кар

Случайные работы 2D

Всё возможно..
Abducted
инопланетяне
Forsaken 2013
животное
Post Apocalyptic Soldier
Наверх